|
Марфушка как всегда явилась первой. Проковыляла, медленно перебирая маленькими ножками, волоча за хобот плюшевого белого слоника. Тот будто упирался мягкими лапами, оставляя после себя две траншеи, похожие на рельсы. Удивляли не параллельные трековые линии на воде, а шагающая по глади Марфушка, не оставлявшая даже ряби. Уходящие за горизонт слоновьи следы пролегли посередине моря, словно строгая медиана. Это серое море я уже видел: в игровом автомате за пятнадцать копеек в холле пионерского лагеря. Суть игры заключалась в отстреле юрких подлодок торпедами до того, как они протаранят стрелка.
Вместо пластмассового джойстика с красной кнопкой на вершине передо мной находилась массивная китобойная установка; кончик гарпуна подмигивал драгоценностью на солнце. Конечно, для охоты на вражеские подлодки - вещь бесполезная, но моя добыча куда скромнее военной техники: одинокий пловец, рассекающий серые волны. В отличие от коварных субмарин, цель стремилась убраться за горизонт, где скрылась Марфушка. Но я боялся отпустить пловца, чтоб тот ушел, не отведав моего гарпуна.
Приходилось ориентироваться не по гнутым перископам подлодок, а по белым волнам, похожими на те, что оставляют смелые дельфины в реальном море. Первый выстрел ушел в молоко: гарпун пролетел вдалеке от верткого пловца, который, как и субмарины в игровом автомате, не догадывался, что попал под обстрел. Второй гарпун возник в установке почти мгновенно, но я не спешил, не хотел терять попытку впустую. Я знал, что самая верная стратегия в этой игре - не жалеть времени на прицеливание. Не зря же я оставил все карманные деньги в гипнотизирующем ящике со странной надписью: 'Охота на Красный октябрь'? Моя старательность не пропала даром - гарпун настиг жертву в хлопьях пены. В знак своего поражения, пловец заплыл на середину мира-экрана и, встав между параллельных следов слоненка, словно электровоз на рельсы, почесал за горизонт.
Когда мне снилась вода - это всегда заканчивалось плохо, даже если это темно-серое море под светло-серым небом из игрового автомата. Мокроту простыни я ощутил практически сразу, и, проснувшись, судорожно гадал, видно ли пятно из-под одеяла. Меньше всего мне хотелось выпросить позорную клеенку в уже зрелом десятилетнем возрасте. Я надеялся, что кровать до вечера высохнет, и неприятный инцидент останется незамеченным.
Хоть меня будили не из-за мокрого греха, но от наметанного глаза вожатой не скроешься. Зардевшись синьором Помидором, я молча молил, чтоб не проснулись соседи по комнате, иначе от обвинений в 'зассанстве' я бы не отделался до конца смены. Хотя и в позоре перед вожатой ничего веселого я не находил. Выходя из спальни с прижатой к груди мокрой простыней, я слышал легкие шепотки по комнате: моё недержание уже стало достоянием общественности, и по возвращению меня ожидали особо изощренные насмешки мальчишек.
На лице вожатой, ведущей меня к директору, а не в прачечную, застыла трагически-серьезная маска. Только в коридоре я заметил, что пока возился с бельем, девушка пыталась сдержать слезы, в любой момент готовая разрыдаться. Проводя меня по лабиринту лагерных коридоров, вожатая обвинительно поглядывала, хотя и без излишней злобы. Но в любом случае, её взгляд мне показался слишком строгим за детское банальное недержание.
В директорском кабинете, представлявшем гибрид медпункта и кладовки спортинвентаря, Василий Васильевич мерил шагами свои владениям, сгрызая от волнения остроконечные усы. Когда на столе зазвонил похожий на жабу болотно-зеленый телефонный аппарат, директор тут же подскочил к земноводному и несвойственным ему оправдательным тоном забубнил в трубку. Подобное поведение местного божества, прозванного в народе за усы и совпавшее имя-отчество Чапаевым, настолько выходило за рамки моего детского понимания, что я даже ущипнул себя, проверяя, окончательно ли проснулся. Сонливость и недавний мокрый позор потихоньку отпускали, и я уже догадался, что дело в Марфушкином визите.
- Ты Багратионова Лешу хорошо знал? - Чапаев хмуро глядел на меня, как смотрят партизаны на захваченного 'языка'.
- В одном отряде. - Прижимая к груди мокрую простыню, я всё отчетливее осознавал смысл трагического 'знал'. - Хороший парень, компанейский...
- ...был. Был да сплыл! - Совсем невесело пошутил Василий Васильевич. - Утонул Леша двадцать минут назад. А почему?
Мне отмалчиваться уже не было смысла. Глядя в пронзительные глаза Чапая, мне и врать расхотелось. Уж больно боязно.
- Из-за Машки Кожушкиной из 8-го отряда. - От сказанных слов меня окатила такая волна позора, что хотелось закрыть лицо руками, но в них я держал разящую мочой простыню. - Мы с Багратионовым поспорили: кто дальше заплывет, тот с ней и 'продружит' до конца смены. Я наврал, что у меня папа - мастер спорта по плаванью, вот Леха и испугался. Сбежал с тихого часа, чтоб потренироваться перед вечерним заплывом.
- Идиоты! - в сердцах промолвил Чапаев и нервно закусил усом. От моего допроса его оторвало кваканье телефона. Сняв трубку, Василь Васильевич виновато оправдывался, как только что я перед ним.
Заметив, что я все еще стою в его кабинете, Чапай замахал рукой, указывая, что моё место по ту сторону двери. Про мокрую простынь в руках он так и не спросил, видимо, не успел; в отличие от мальчишек, которых даже новость о гибели товарища не сдержала от глумления надо мной. Все-таки дети существа по-натуре жестокие.
- Пока Леха тонул, как герой, некоторые рыбу ловили в своей кровати. Тебе, Антошка, вначале к горшку надо приучиться, а потом к девкам бегать!
Несмотря на тихий траур в спальне, большинство поддержало смехом шутку балагура Валентина Кощеева. Не все успели сдружиться с хвастливым Лешей, но Кощей был его 'земелей', а это по лагерным понятиям кое-что да значит. Но только мне совсем не хотелось оставаться посмешищем до конца смены, тем более на фоне героически погибшего Багратионова. Мол, какой человек ушел, и какое ссыкло осталось! Меня такая популярность не устраивала.
- Валик, а я уже рассказывал историю про девочку с белым слоником? - невпопад спросил я у задиры.
Видя, как я спокойно сажусь на свою кровать - не огрызаясь, не оправдываясь, не плача со стыда - Кощей ответил вполне серьезно:
- Нет.
- Однажды мальчик заблудился ночью на кладбище, и когда он уже готов был умереть со страха, появилась маленькая девочка с белым слоником, которого она тащила за собой по земле. Эта девочка молча вывела с кладбища заблудившегося мальчика и исчезла. Даже слова не сказала. А потом мальчика обидел друг, и тогда ночью во сне появилась девочка со слоником и увела друга за собой. Утром мальчик узнал, что друг умер. А через месяц мальчика бабушка отругала, но ночью пришла девочка и забрала бабулю. Каждый раз, когда мальчик ссорился с кем-то, девочка с кладбища мстила обидчикам. Однажды мальчик поехал в пионерлагерь и поссорился там с другим мальчиком. И обидчик вскоре утонул. А когда с мальчика начали смеяться в его отряде, то девочка со слоником забрала всех мальчишек. А потом и город, и страну... Страшной девочке было всё мало и мало смертей, тогда мальчик не выдержал и завопил на неё при следующей встрече: 'Ты когда-нибудь закончишь убивать?!' И девочка в первый и последний раз заговорила с ним. Она сказала всего одно короткое слово: 'Нет!'
Никто не просил продолжения странной истории, все поняли мой намёк. После того в мою сторону остерегались шутить, но и с дружбой особо не лезли. Маша Кожушкина - причина нашего раздора с Лешей - до конца смены проходила в гордом трауре внезапной вдовы, а я так и не осмелился предложить ей свою дружбу. Смерть Багратионова оказалась напрасной, как и все предыдущие.
В рассказанной Кощею страшилке я умолчал о причинах моего появления на ночном кладбище. Хотя кто поверит, что один девятилетний мальчик ради 'коллекции' обверток от жвачки 'Турбо' переночует на погосте? Если честно, то я бы вряд ли выдержал испытание, если бы не заблудился среди могил. Ночью на кладбище освещалась окраина от редких придорожных столбов, да мигал циклопический глаз фонаря на сторожке гробокопателей; остальную часть захватила кромешная тьма. Не удивительно, что я заплутал среди похожих на клумбы могил.
Как в открытом море теряется суша, так и я какой-то момент упустил из виду освещенную линию дороги и фонарь сторожки. Вопреки расхожей легенде о зеленоватом свечении надгробий за счет фосфорирующих покойничков, кроме равнодушно подсматривающих звёзд, другого света я не видел. Почти каждый шаг оборачивался спотыканием о низкие плиты или синяками от нежданных оградок. Во время полуночной прогулки я сбил коленки в кровь и порвал сандаль. Как это ни парадоксально, но только из-за парализующего страха я не бился в истерике. Не знаю, чего я боялся больше: гнева сторожей или жадных к детскому мясу зомби, но выдавить из себя даже писк не мог физически, будто невидимая костлявая рука схватила меня за горло, норовя сломать шейные позвонки в случае непокорности.
Слезы попросту закончились; безмолвная истерика плавно сменилась нездоровым спокойствием. Мне ничего не оставалось, как улечься на ближайшую лавочку. Несмотря на всю духоту июльского вечера, ночь на открытом для всех ветров кладбище необычайно холодна. До этого я даже не подозревал, что можно замерзнуть летней ночью, потому и умостился на случайно подвернувшемся ложе. Страх перед призраками и сторожами отступил, и я заснул сном измученного ребенка, который просто устал бояться. Во сне явилась крохотная девочка с мягкой белоснежной игрушкой слона, которую она держала за хобот. Девочка молча постояла, посмотрела на меня и ушла, оставив после себя лишь две борозды от лап слоненка. Видимо, приходила познакомиться, поскольку проснувшись, я четко знал, что её имя Марфушка.
С ранним рассветом на землю опустился туман. Могилы утопали в молочном мареве. Моя футболка промокла от росы настолько, что её можно было выкручивать. Крупно дрожа, я поплелся через могилки, пока не выбрался на дорогу. По возвращению домой сил на оконный альпинизм уже не осталось, пришлось будить родителей. Шокировать местом своей ночевки встревоженную маму я разумно воздержался, а рассказал, что играл с Игорьком в 'войнушки', совершал ночную вылазку в штаб противника. Родители мой героизм ожидаемо не одобрили, особенно после того, как я на две недели слег с пневмонией.
За время болезни Игорь меня не навещал, не заносил обещанные фантики, и я боялся верить самому страшному. Его отсутствие я оправдывал тем, что парня не пускают родители, дабы он не заразился. Как только мы вернулись из поликлиники, где врач поздравил нас с победой над болезнью, я отпросился у мамы к другу, надеясь наконец-то насладиться положенной мне 'коллекцией'.
Каково же было моё разочарование, когда приятель заявил, что не верит в мою ночевку на погосте. Той злополучной ночью мы вместе пришли к дырке в кладбищенском заборе; возле неё обязался ждать моего возращения Игорь. Но он был уверен, что я перепуганный вернусь через пять минут, а когда я не появился и через полчаса, то Игорек решил, что я выскочил в другой дыре прохудившегося забора. Потому с чистой совестью побрел домой, довольный нехитрой логической уловкой, при которой 'турбы' оставалась при нём. Единственным доказательством кладбищенской ночевки могли служить лишь поседевшие от ужаса волосы, а поскольку они у меня не изменились, то и отдавать обещанную награду Игорь не собирался, выставляя меня завзятым вруном. Плодотворного разговора через забор Игорева двора у нас не вышло. Мне не удалось убедить бывшего друга отдать мне вкладыши.
История с кладбищем развенчала для меня три мифа: о фосфорном свечении на погостах, о поседении волос со страха и о вечной мужской дружбе. Обиженный, я даже тихо плакал в подушку перед сном.
А ночью пришла Марфушка. Ничего не говоря, она прошла мимо, оставив две параллельных полоски от ног слоненка. Следы превратились в игрушечные рельсы, по которым запускают маленькие модели автомобилей, чтоб мчались по мертвой петеле. Ни у кого из моих друзей не было таких игрушек, но глядя на рекламу по итальянскому каналу, мы единодушно мечтали о них. Машинки во сне были как на подбор: любимые модели из обещанных 'турб' - кровавая 'Кобра' под номером 104 и акулоподобная сотая 'бэха'. Каждый автомобиль я поставил на свою колею, еще недавно бывшую слоновьими следами; между ними неслась маленькая фигурка, без малейшего шанса скрыться от машин. Посланные мной автомобили хищно раздавили лгуна четырьмя парами колес, оставив на его теле квадратный рисунок протекторов, отчего Игорь походил на плитку вкусного гематогена. Встав бороздками-вмятинами на колеи, словно дрезина на рельсы, Игорь рванул со старта, сделал положенную мертвую петлю и скрылся за горизонтом, вслед за моими машинками-помощницами.
Через два дня после странного сна возвращавшегося из булочной Игоря сбил пьяный сосед. Я сразу сообразил, что между сном и гибелью обманщика существует мистическая взаимосвязь.
До последнего я надеялся, что заслуженную 'коллекцию' убитая горем мать Игоря подарит мне: зачем ей фантики? Но она сложила все клеенчатые блокноты с обвертками от жвачек в необычно маленький гроб, будто бы покойному они могли понадобиться на том свете. Возражать на похоронах я, конечно, не осмелился. Может Марфушка и помогла мне расправиться с обидчиком, но желаемого я так и не получил. С первого раза я не понял предупреждения.
Следующей жертвой Марфушки стала бабушка. Спустя полгода после смерти Игоря у парочки моих одноклассников появлялись лучшие из всех подарков - игровые приставки. Однажды попробовав, мы подсаживались на восьмибитные игры, как на наркотик. Сны заполнялись цикличными синтезаторными мелодиями, а главными их персонажами становился плюющийся огнем сантехник или охотничья собака со злорадным смехом. За дозу игры в 'танчики' или перестрелку в 'контре', я бы выносил из дома ценности, как отъявленный опиоман, если бы не боялся родительского гнева. Время, проведенное в отдалении от приставки, мне казалось тоскливым и растраченным впустую. Когда во время зимних каникул меня не пустили поиграть к однокласснику на соседнюю улицу из-за тридцатиградусного мороза, моё терпение кончилось.
Дождавшись, когда вечером вся семья соберется в натопленном доме за скромным ужином из яичницы и квашенной капусты, я заявил, что тоже имею право на часть семейного бюджета, а потому требую купить 'Денди'. Мне казался аргумент вполне логичным, и я не видел рациональной возможности его покрыть. Папа тихо возразил, что телевизор смотрят все, а моя приставка его доконает. Наверное, я чувствовал неуверенность отца, радиотехника-любителя, в собственном аргументе, потому продолжал давить на своё право. Мама оказалась более хозяйственной и заявила: 'мало того что у тебя нет нормальных зимних сапог, так за четвертной 'трояк' по физкультуре тебе вообще игрушек полгода не положено! Какая приставка?!'
Видя, что нешуточный спор обходится без неё, бабуля влезла в семейную свару с мнением, что за 'тройбан' мне положено ходить в школу в теплых носках, а не раскошеливаться на сапоги. Хотя, будь моя воля, я с легкостью пожертвовал бы обувью ради заветной 'Денди'. Когда же бабушка узнала цену вопроса, то тут же мирное порицание сменилось праведным гневом. 'Это же моя пенсия! - визжала она. Её лицо покраснело от возбуждения, а руки побелели. - Вы что?! Какие ему приставки за такую успеваемость?! Скакалку на Новый Год подарить! Только через мой труп!' Короче, бабушка сама напросилась.
Ночью явилась Марфушка, таща за собой неизменного белого слонёнка. Следы его лап, как и в прошлый раз, оставили две параллельные линии, которые секунду спустя уже мчались конвейерной лентой неведомого назначения. В противоположную от движения ленты сторону бежал я, пытаясь оторваться от гигантской бабушки. Весь сон я видел со стороны, как сцену сражения с 'боссом' в приставочной игре. Мир ограничился куском конвейера, по которому мчались мы с бабушкой, а в углах над нами горели по три красных сердечка, обозначающих 'жизни'.
Навстречу мне по ленте несся огромный ящик. От греха подальше я перепрыгнул его; при этом действия казались нажатиями кнопок джойстика, а не полноценным прыжком собственно тела. Но когда ящик дошел до пыхтящей от ярости бабули, она схватила его и удачно зашвырнула мне в темя. От попадания ящика вокруг моей головы закружились звёздочки, и я упал на конвейер. Одно сердце с моей стороны погасло. Зловредная лента довезла моё оглушенное тело к бабушке, и та с удовольствием задушила меня в своих объятьях, лишив еще одного сердечка-жизни.
Не имея права на ошибку, я подгадывал способ погасить бабушкины сердечки. Еще раз подпрыгнув, я оценил, что не смогу по примеру итальянского сантехника Марио залезть ей на голову, да и идея рискованная. Тогда я попытался схватить движущийся ящик с чувством, что нажимаю кнопку джойстика, а не поднимаю предмет. Фокус удался. Гигантская бабушка довольно неуклюже уворачивалась от бросаемых внуком снарядов. Если без лишней скромности, то я попал трижды из трех. Под звуки синтезаторных фанфар огромная туша бабули повалилась на конвейер. Внезапно потеряв контроль, я вознесся над лентой, уступая проход уезжающему за край экрана 'боссу'. Миссия выполнена, но вместо следующего уровня я проснулся.
В доме стояла тишина, ничем не отличимая от молчания других ночей. Поначалу я хотел напроситься в туалет, чтобы проверить, жива ли бабушка, но так и не решился, боясь ненароком выдать свою сопричастность. Утром мои опасения подтвердились: страшной игры, приснившейся мне ночью, бабушка не пережила. Сердце не выдержало.
На дворе бесновались 'девяностые', чем и объяснялось бедственное положение нашей семьи. Бабушкины похоронные сгорели в славноизвестной пираМММиде, потому родители одолжили деньг у соседей, чтоб по-людски проводить новопреставившуюся. Разумеется, о покупке игровой приставки ради утешения опечаленного внука никто не заикнулся. Может Марфушка и устранила препятствие на пути к мечте, но явно не приблизила её осуществление.
Единственным приятным моментом в смерти бабушки стало то, что птицефабрика, которой она отдала тридцать пять лет жизни, выделила для её внука, то есть меня, путевку в пионерлагерь на ближайшее лето. Но и та поездка, благодаря нахальному Багратионову, прошла совсем не гладко.
После трех смертей, в отличие от мальчика из импровизированной страшилки, я остановился. Ни одна из трагедий не приблизила меня к желаемой цели, а наоборот отдаляла от неё. Глядишь, и фантики я бы позже у Игоря выманил, и бабушка расщедрилась бы ко дню рождения на 'Денди', да и Багратионова я мог бы 'переплыть', чтобы честно дружить с Кожушкиной. После таких размышлений от помощи Марфушки я отказался, хоть искушение и оставалось велико.
В минуты острой злобы девочка со слоненком навещала меня по ночам, предлагая сыграть в смертельную игру с обидчиками. Имея всегда преимущества, выигрыш мне был гарантирован, но я сдерживался. В отличие от других снов, сновидения с Марфушкой находились под моим контролем. Поначалу я пытался подсмотреть возможные комбинации сюжета, например, если я проиграю или потяну время подольше, но чувствуя близость и легкость расправы над обидчиком, сдерживаться становилось труднее, потому я поступал единственно разумно - просыпался, как только осознавал, что сплю.
Остаток ночи после визитов Марфушки я проводил в кофейном пьянстве, боясь поддаться искушению. Таинственная сила буквально манила меня, но от неё веяло потусторонним холодком. Смесь кофеина и адреналина помогала продержаться до утра, но самой сложной оказывалась борьба с сонливостью в школе. И лишь по возвращении домой я буквально проваливался в глубокий колодец сна, где Марфушка уже не дотягивалась до меня. Через несколько дней обиды остывали, и девочка со слоненком прекращала меня навещать.
Мистический случай, произошедший со мной на кладбище, и последующие сны требовали хоть каких-то объяснений или гипотез. Идея о вселении беса или демона казалась маловероятной, ведь я сам решал жить или умирать моим обидчикам; Марфушка появлялась только в начале странных снов и больше никак себя не проявляла. Версия о потустороннем помощнике, как награде за смелость, отдавала романтизмом, но в то же время инфантильностью. Я не знал, кто пришел ко мне, откуда и, главное, зачем. Ни на один из этих вопросов я не имел ответа. Обращаться с подобным к родителям не было никакого смысла: отец, как упертый материалист, подумал бы, что я шизофреник, а набожная мать, что бесноватый или наркоман. В любом случае, ничем хорошим для меня такая откровенность не закончилась бы. Я грезил поступлением в местный ИПИСП, Институт психологии и социальной педагогики, но школьный аттестат оставлял желать лучшего. Стало большой удачей, что благодаря старым отцовским связям, меня втиснули в РИСУ, Районный инженерно-строительный университет. А о карьере врача-психотерапевта или модного психоаналитика я смиренно забыл.
Единственное, в чем не стеснили меня родители - это жилплощадь. Пока я был ребенком, бабушка обитала с нами, и её скромную однушку в центре сдавали квартирантам. После поступления в ВУЗ, я затребовал себе квартиру, как плату за обучение по специальности, к которой не испытывал никаких чувств. Благосостояние семьи к тому моменту несколько поправилось со времен бабушкиной смерти, и в этот раз родители сдались. Взамен я проводил с ними выходные, отвозя в воскресенье вечером с окраины города в центр сумки с продуктами на учебную неделю.
В те дни, когда визит Марфушки был неизбежен, я использовал уже взрослое средство для укрытия в спасительном колодце: напивался быстро и основательно, чтобы, не дай бог, не приснился сон. Лучше всего для этих целей подходил коньяк, обильно запиваемый пивом. Организм такой коктейль принимал легко, и опьянение наваливалось обухом. Вечер одномоментно превращался в похмельное утро. Не жалея себя, я противоестественно спасал жизни обидчиков.
Официальная наука вещие сны и общение с мертвыми отрицала, несмотря на тысячи свидетельств бесноватых и контактёров. Лишь психиатрия признавала призраков и осознанные сны, но только как симптомы прогрессирующей шизофрении. Искать в этом направлении оказалось бессмысленно, ведь влияние таких снов на жизни других - лишь плод воображения больных; а реальность трех трупов не вызывала сомнений.
Зато эзотерики, спиритуалисты, демонологи, эниологи и астральные хироманты славились множеством мнений по данному вопросу, не сомневаясь в существовании потусторонних миров. Жаль, что в их работах не встречалось единой теории, объясняющей чудеса, механику мира мертвых или посмертные мотивы призраков. Сотни авторов спорили между собой, соревнуясь не в аргументированности гипотез, а в авторитетности собственных источников: кому-то являлись проводники из загробного мира, кого-то допустили к тысячелетним книгам, а кто-то участвовал в сверхсекретных правительственных экспериментах. Но если в вопросе магической гибели атлантов или строительстве египетских пирамид инопланетянами достопочтимые писатели достигали некого единства, то как только дело доходило до смерти, их объяснения становились путаными и противоречивыми.
Видимо мне, как и отцу, передался повышенный скептицизм, ведь сотни историй про встречи с потусторонним никак не приблизили меня к разгадке тайны Марфушки. Вскоре я попросту пожалел потраченных на макулатуру денег и не нашел ничего умнее, как записаться Центральную городскую библиотеку, находившуюся в десяти минутах ходьбы от моей квартиры. Выбор эзотерической литературы там оказался не в пример разнообразнее базарных развалов, и я с головой окунулся в оккультный мир, лишь иногда выныривая на сессию.
Мистические знания приобретали все большую популярность, и вместо бредней душевнобольных духовидцев в мягких обложках, на полках появлялись дорогие экземпляры с золотым тиснением. Блаватская, Гроф, Кастанеда, Моуди, Рерих... Даже удивительно, что наша библиотека так быстро пополнялась ещё пахнущими типографской краской издательскими новинками. Большинство экземпляров я читал впервые, словно купил их за немалые деньги. В свою очередь я помогал библиотекарям в поисках книг по интересующей меня тематике, хотя большинство их запросов относились не к области духовной философии, а к бытовой магии на уровне приворотов и порчи. Но я никогда не отказывал, за что допускался к полкам читального зала и даже иногда награждался чаем.
В тот день видимо звезды сошлись по-особому, иначе я эти совпадения не объясню.
- Антоша, подойди на секунду, - оторвала меня от созерцания прекрасного тысячестраничного издания Ницше Людмила Ивановна. К прусскому зороастрийцу я питал особые чувства, поскольку тот до конца жизни общался с умершим в детском возрасте братом. Все центральные вещи того сборника я прочитал дважды, и лишь любовался типографским шедевром. Отказать главному библиотекарю я был не в праве, да и книга подождет, не сбежит. - Тут как раз по твоей теме.
Только когда я увидел просителя, то понял, почему Людмила Ивановна последнюю фразу говорила с некоторой ехидцей. Перед библиотекарским столом стояла молодая особа одних со мною лет. Прекрасная до безобразия, как могут быть красивы разрумянившиеся на морозе студентки с бездонными голубыми колодцами умных глаз. Такую красоту я встречал лишь однажды, и человек за неё поплатился жизнью. Предо мной стояла Маша Кожушкина, которую я не видел со времен пионерского лагеря.
Как оказалось, Маша осуществляла мою мечту - она училась в том самом Институте психологии и социальной педагогики. Её интерес касался осознанных сновидений. Если честно, то это была более чем моя тема: во время визитов Марфушки, я частично мог контролировать сон, а, главное, осознавал, что сплю. Но во время своих поисков я больше акцентировался на охоте за призраком, а не прощупывал пространство Морфея. Подойти к проблеме с точки зрения гипнологии я до повторной встречи с Машей почему-то не додумался. К своему стыду, я смог предложить ей лишь 'Искусство сновидений' Кастанеды, с оправданием, что там есть философская подоплека контролируемым снам; что-то ещё по её запросу на ум мне не шло. Увидав увесистый зеленый том, студентка заверила, что на первое время ей хватит, ведь она уже прихватила 'Толкование сновидений' Фрейда в институтской библиотеке. Я пошутил, что с приятелями Карлосом и Зигмундом на выходных не соскучишься, а Маша смеялась над тем, что это умная шутка, чем действительно смешная. Но я такое кокетство оценил, ведь имел слабость к неглупым девушкам. Наверное, при этих мыслях что-то в моем лице изменилось, и Маша наконец узнала меня.
- Я всегда помнила, что ты живешь в этом городе, но не ожидала встретить тебя в библиотеке. Сразу даже не узнала. Хотя это сработал механизм вытеснения... того трагического случая... в пионерлагере... - Кончики её губ опустились: игривая улыбка превратилась в тоскливую. Мне показалось, что заарканить Машу было бы проще, если бы мы не познакомились полжизни назад. Чтобы сменить неприятную нам обоим тему, Кожушкина напомнила о целях своего визита: - Ты хоть сам веришь в управление сновидениями?
- Не верю, а знаю! Мне периодически снятся контролируемые сны. - Не надеясь на третий шанс, я разыгрывал свой единственный козырь.
- Так что ты там говорил про компанию на выходных? - Вернула себе былую игривость Маша.
Хотя и будучи неуродливым, но с тонами духовного и околонаучного бардака на чердаке, я представлял собой неоднозначный экземпляр. Моя одежда балансировала на тонкой грани андеграунда и мейнстрима, как и весь образ жизни. И без подсказок отца я понимал, что поддайся окончательно оккультному миру, и можно попрощаться с тремя годами нелегкого высшего образования. По негласному компромиссу с родителями, они довольствовались моим дипломом бакалавра, а потом я с чистой совестью уходил в духовные поиски. Лишь противоречивость философских наставлений помогала сохранить равновесие между безудержным весельем и мрачной вселенской обреченностью.
Наверное, такой гармоничный парень и нужен был тогда Маше. Который беззлобно подождет сорок минут в кафе, встретит с беспроигрышными розами и оплатит счет, несмотря на разорительную стоимость слабоалкогольных коктейлей. Розы на первом свидании не подвели, и мы закончили его в постели, так ни разу и не вспомнив про осознанные сновидения.
Первые месяцы знакомства мы буквально упивались разрешенным юношеским сексом в моей однушке. Родители Маши жили в двухстах километрах от нас, со своими же я сократил время свиданий до воскресного вечера, без ночёвок. Мать даже забеспокоилась, что я подсел на наркотики, поэтому пришлось знакомить их с Машей. Вскоре я познакомился и с Кожушкиными. В любовном амфетаминовом угаре я не заметил, как меня женили, сыграв скромную немноголюдную свадьбу.
Разумеется, в какой-то момент жена вспомнила об осознанных снах мужа, и я уже не мог ей врать. Я рассказал, что иногда во сне вижу своеобразные игры, контроль над которыми частично сохраняю. Лишь разумно умолчал про девочку-привидение и что по итогам этих игр умирают люди, ведь не хотел выглядеть убийцей в глазах собственной жены. Схитрил, сказав, что с теми, кто встречается мне во сне, случались неприятности; будто не я был виновником проблем, а лишь предугадывал их. Хорошо, хоть на это мозгов хватило.
Как оказалось, причиной появления Маши в центральной библиотеке был спор с институтским профессором об осознанных сновидениях. Она в них верила, как и в чакры, духовную энергию и астральные тела. По словам жены выходило, что преподаватель высмеял её при всём 'потоке', и теперь она пыталась найти научные подтверждения подконтрольных снов для восстановления своего реноме. Фрейд об этом в своих толкованиях умолчал, а Кастанеда для профессора показался недостаточно авторитетным. Мои сны тоже не вызвали у него особой веры; в ответ он рассказал, что знал студентку, утверждавшую, что ей прокололи ухо во сне, но проснувшись она обнаружила в теле дырку. Как и гипнопирсинг, мои возможности управлять игровым миром профессор считал бездоказательными.
- Мне что - поседеть, чтоб он поверил?! - не выдержал я, выслушивая от Маши об очередном этапе спора с преподавателем.
- А это тут при чём? - В этот момент я понял, что и без того наговорил лишнего, но оправдался, что сказал просто к слову.
Я так разозлился на заочно знакомого профессора, что ночью меня посетила Марфушка. По привычке, лапками слоненок оставил два параллельных следа, и я упустил момент превращения их в стенки гигантской колбы. Сверху падали двухцветные овальные пилюли, которые я перемещал по банке. Выстраивая части одинакового цвета в ряды - пилюли исчезали. Моей целью было уничтожение пяти разноцветных рожиц: очки, бородка, седина - явный архетип преподавателя. Когда сгорела первая из пяти голов, по моему позвоночнику прополз знакомый кладбищенский холодок. Я осознал, что нахожусь во сне, и мне следует срочно сваливать отсюда, пока я никого не убил или сам, не дай бог, проиграл.
Чем больше я пытался вырваться из сна, тем быстрее падали пилюли. Через секунду оказалось, что я тоже заперт в банке с головами и пилюлями. Меня охватила паника, что воздух вот-вот закончиться, а единственная возможность выжить - уничтожить профессорские головы.
Сон выходил из-под контроля, но я успевал менять силой мысли цвета пилюль, стараясь не зацепить профессорских голов. Когда сгорела еще одна, я понял, что уже попросту не справляюсь с потоком препаратов, и приготовился к выныриванию в реальность. Будто почувствовав моё желание, колба начала заполняться водой, норовя утопить меня и оставшиеся очкастые головы. Для меня вода во сне ничем хорошим не заканчивалась: пилюли жирными тюленями плавали на поверхности, а тройка голов атаковала меня, словно хищные рыбы, пытаясь впиться острыми зубами в тонущее тело. Зажмурившись от подступающей паники, я судорожно вдохнул побольше воздуха и нырнул на дно банки. Я уверил себя, что когда открою глаза, то проснусь.
Вынырнув из сна в семейной двухспалке, я по-рыбьи глотал воздух. Настолько громко, что разбудил Машу. От пережитого ужаса я не мог отвечать на её вопросы, я до сих пор видел водные блики. Маша сразу догадалась, что я пережил один из осознанных снов. Я попытался встать, чтобы скинуть с себя остатки кошмара, но перед глазами появлялись сгустки тьмы, которые постепенно поглотили мир. Вызванные женой медики сказали, что подвело сердце, 'от избытка любви'.
Но мне было не до смеха: после той ночи что-то сломалось в наших новосемейных отношениях. Маша днями пропадала на лекциях, возвращалась поздно, про институт рассказывала неохотно. Вместо положенной мне, как пережившему инфаркт, жалости, я лишь ощущал холодную покорность и даже некоторый страх.
Эти недомолвки очень тяготили нас, пока кто-то неосторожно упомянул утонувшего в детстве Лешу. Тут уж жена показала всё, чему обучилась на факультете психологии. Из её речи, густо сдобренной узкоспециализированным терминами, выходило, что трагедия в летнем лагере сделала её вдовой раньше половой зрелости, наложив таким образом негативный отпечаток на её дальнейшие отношения с мужчинами. Поскольку мы тогда устроили ради неё соревнование не хуже женихов Пенелопы, то и получить её должен был победитель, а не утонувший неудачник. Вместо вдовей участи, ей положено было достаться удачливому самцу, а умершего поклонника чтить за трофей её красоты. Но из-за малости лет благородство победило половой инстинкт, и её интимная программа сбилась. Теперь, восстановив справедливость с настоящим победителем, Маша вернула себе сексуальную гармонию. Такой сложной теорией жена объясняла, что благодаря мне её портовые шлюзы открылись всем одиноким кораблям. Может я и был первым по-настоящему желанным гостем в её некогда тихой гавани, но, судя по Машиным намекам, она предпочла бы, чтоб я там больше не задерживался.
На следующий вечер, вернувшись из института, я не застал её дома: Маша упаковала чемоданы и съехала. Её мобильный молчал, тестям я звонить не решился - оставалось лишь напиться с горя.
Засыпая в обнимку с пустой бутылкой водки на холодном кухонном полу, я понимал, что уже достаточно обессилен, чтобы не встать на ноги, но недостаточно пьян, дабы провалиться в спасительный колодец. Появлению ковыляющей Марфушки с белым хоботом в руке я ничуть не удивился. Параллельные следы выглядели дорогой с высоты птичьего полета: между двумя широкими полосками зеленых полей ровная линейка серой дороги, по которой спешит неосторожная божья коровка. Мне казалось, что из окна едущего по дороге автомобиля струится заводная мелодия. И я, исполняя подростковую мечту, старался подыграть её на гитаре.
Только когда дорога превратилась в гитарный гриф, на котором я уверенно зажимал аккорды, я вспомнил, что нахожусь во сне. Насекомое автомобиля бешено пересекало гитарные лады, пытаясь увернуться от моих юрких пальцев. Верткая божья коровка, словно заранее зная мелодию, буквально за мгновения уходила от моих атак. Тогда я, еще не совсем понимая, что творю в алкогольном кошмаре, опустил игривую мелодию на два такта, добавив ей неожиданной трагичности - и машина тут же попалась в ловушку. Все же успевая выскользнуть из-под подушечки безымянного пальца в последнюю секунду, насекомое вылетело на обочину грифа. Дорога понеслась дальше, оставляя неизведанной судьбу несчастного автомобиля и его пассажиров.
Меня вырвал из пьяного сна телефон. Кто-то настойчиво пытался мне дозвониться, несмотря на темень за окном. На мобильном высвечивался номер мамы.
- Сынок! Слава Богу, ты жив?! Я как чувствовала, что врут! Что всё обман, что с тобой всё хорошо! - Мама неистово голосила, что я не успевал осозовать смысл сказанного. - Я так и знала, что они брешут, наговаривают, что ты живой!
- Мама, что случилось? - Еле шевеля языком, я не был уверен, что мама понимает мои бормотания.
- Ты в больнице с Машей? Ты ранен? Как она?
- Что случилось, мама? - Повторил я свой вопрос, стараясь говорить как можно разборчивее.
- Звонила Маргарита Ивановна, твоя теща. Сказала, ведьма, что вы с Машей ехали к ней, и ты заснул за рулем... - Мать заплакала еще горше. - Тебя насмерть, а Маша в критическом состоянии, у неё выкидыш...
Ничего больше в ту ночь я так и не узнал. Ни Маша, ни теща на звонки не отвечали, а мать толком ничего и не ведала.
Несмотря на произошедшую трагедию, поддержки мужа Маша не искала. Наоборот, приказала своим родичам не пускать меня в больницу, поправ моё законное право на свидание с женой. На звонки она не отвечала, приходилось передавать сообщения через навещавшую её свекровь, мою мать. Такое общение мне быстро надоело, и я перестал беспокоить Машу, за чью аварию чувствовал себя виновным.
Вместо того, чтобы ковыряться в душевных ранах, я переключился на университет, возможность вылететь из которого на финальном этапе стала реальной как никогда. В учебе пришлось поднатужиться, но освободившееся от семьи время позволило вытянуть сессию на сплошные четверки. Все думали, что инженерным делом я заполняю пустоту, оставленную после себя женой. Маша назвала бы это 'сублимацией'. А на самом деле я пытался заглушить потусторонний ужас.
По-житейски незаметно я закончил магистратуру и устроился по протекции преподавателя в строительную компанию. Работа оказалась непростой, но на удивление прибыльной; я втайне посмеивался над модными, но безработными психологами, юристами и финансистами. Люди, имеющие деньги, вкладывали их в постоянно дорожающую недвижимость. Мне даже иногда приходилось работать по ночам, чтобы угодить заказчикам в срок. Такая спешка хорошо вознаграждалась: я щедро одаривал себя дорогими изданиями книг, которыми раньше мог наслаждаться лишь в читальном зале центральной библиотеки. Жаль, что не оставалось времени на само чтение. И, кончено, выкроив выходной для свежеизданного 'Осознанного сновидения' Лабержа, я не мог предполагать, что именно в этот день Маша нарушит своё трехлетнее молчание.
Она звонила из общежития института, где остановилась у младшей подруги. Без лишних церемонностей она заявила, что хочет поговорить о разводе, потому бы предпочла встретиться в людном месте. Когда я приехал в недорогое, прокуренное студентами ИПИСПа кафе, то мне показалось, что Маша меня боится. Неуловимые детали её нового образа говорили о несвойственной ранее для Маши набожности. Вроде и одежда молодежная, но все тона неяркие, покрой свободный; как юная учительница перед старшеклассниками, чтобы не слишком выделять свою свежесть, но и не показаться занудой. Но больше всего перемен потерпело её лицо: вместо беззаботной улыбчивой девочки на меня смотрела побитая жизнью баба. Такой взгляд в черных провалах глаз я мог представить только у конченых героинщиц: они уже всё знают, потому ничего не боятся и ни на что не надеются. Не нужно быть дипломированным психологом, чтобы понять, что Маша приехала из-за бюрократической формальности и без малейшего желания воссоединиться со мной.
- Почему ты от меня сбежала? - поинтересовался я, после скупого несупружеского приветствия.
- Помнишь спор с профессором про осознанные сновидения, из-за которого мы встретились в библиотеке? Ты еще возмущался, что преподаватель требует нереальных доказательств? - Не зная, к чему она клонит, я лишь кивнул, соглашаясь. - В ту ночь, когда тебе стало плохо, он чуть не умер. Начался приступ, он рассыпал свои пилюли, полез под кровать, там его и нашла жена. Взрослый мужчина, еще нет и пятидесяти, заведующий кафедрой, автор сотен научных работ, а умер бы под кроватью, как ребенок, прячущийся от страшилища.
- А я каким боком к болезни твоего учителя? - Мне действительно хотелось бы знать ответ на этот вопрос. - Ты же сама мне в ту ночь 'скорую' вызвала?!
- И Лешку Багратионова ты утопил, - казалось, она не слышала моего вопроса и разговаривала сама с собой. - А профессор умер позже, заснул за рулем: убил себя и нашего с ним нерожденного ребёночка...
По её щекам покатились первые слезы приближающейся истерики, а я никак не мог поверить в услышанное. Я уже жалел, что променял тихую беседу с мудрым Лаберже на откровенную встречу с формальной женой. Но как мужчине, мне приходилось терпеть и держать себя в руках.
- Маша, чего ты хочешь? Чтоб я пошел в милицию и написал повинную, приведя в доказательства твой бред? Ты же психолог, соберись!
- Антон, я хочу развода!
- Замечательно! Поехали сейчас подадим заявление, а то я как дурак ношусь со штампом в паспорте! - Я хотел уколоть Машу, но, видимо, напоминание о её специальности подействовало, и она вернула самообладание, проигнорировав издёвку.
Паспорт я носил всегда с собой, а жена взяла его тем более. Наше свидетельство о браке было у Маши; именно по нему медики и приняли погибшего преподавателя за меня в ночь аварии, чем жестко напугали мою мать. В ЗАГСЕ мы почти не задерживались: никто не уговаривал нас потерпеть или передумать - дали образцы заявлений и назначили дату развода на следующий месяц. Мы расставались в том же студенческом кафе, где и встретились накануне.
- Я хочу уехать из страны. Мне нужно, чтоб ты подписал разрешение.
- Пожалуйста, - отмечая коньяком предстоящий развод, я заполнил пару предложенных женой бланков. - Еще какие-нибудь просьбы или вопросы?
- Зачем ты их всех убил?
Меня одолевало чувство, что я вижу жену в последний раз, что следующая встреча не состоится, что мы не успеем развестись. И во второй раз в жизни я раскрыл свою тайну, но в этот раз настолько честно, насколько мог. Про ночёвку на кладбище ради проклятой коллекции 'турб', про убийство бабушки из-за чертовой приставки, про бессмысленную смерть Багратионова, про пилюли и головы профессора, про недопитость в ночь расставания, про подругу Марфушку, вплоть до описаний белого слоника и оставляемых им параллельных следов. Маша слушала молча, не перебивая, как слушают патологически лживых детей или буйных психопатов. Не знаю, к какому типу она меня отнесла, но недоверия к рассказу я не заметил, будто мертвые девочки неоднократно навещали её друзей.
- Отпусти меня, пожалуйста, Тоша! - своеобразно попрощалась жена. Фраза звучала как дружеская просьба, а не как завывания жертвы перед палачом, но после этих слов я отбросил всякую надежду на вечер в компании американского психофизиолога. По дороге домой прихватил пару двушек пива; коньяк, для верного выхода в астрал, у меня имелся.
Прощальные слова Маши настолько врезались мне в память, что я ловил себя на мысли, как бы они не стали последним, что я услышу от неё. Белый слоненок вместе со своей хозяйкой появлялся почти ежедневно. Чем ближе подходило время развода, тем труднее становилось сдерживать себя, чтобы не пойти на поводу у Марфушки и не приговорить собственную жену. Прятаться в пьяном колодце каждый вечер не позволяла работа, да и печень напоминала о годах студенческого разгильдяйства. Я ложился спать с мыслями, что сегодня ночью могу убить некогда любимую девушку. Что-то мне подсказывало, что если я перетерплю развод, то Марфушка угомонится. Маша позвонила за четыре дня до намеченной встречи в ЗАГСе.
- Антон, я в роуминге, буду кратка. Я в паломничестве по Средиземноморским монастырям и святыням: Афон, Крит, схрон Ильи в Хайфе... Мне на Афоне встретился 'видящий' старец. Я ему поведала о твоем горе, и он сказал, что преследующему тебя духу скучно, ему не положили любимую игрушку в гробик. Вот твой призрак и собирает друзей для развлечения. С твоего разрешения.
- И что мне теперь делать?
- Я тебе иконку от старца намоленную привезу, будешь её носить - дух не тронет. Но нужно найти могилку девочки, попросить, чтоб отпустила, почитать заупокойную. Можно и без батюшки, главное, чтобы искренне. И обязательно найди ей слоненка, чтоб дух угомонился, чтоб видел, что ты не отвязаться хочешь, а с добрыми намерениями пришел. Обязательно найди слона!
- Где я тебе найду игрушку пятнадцатилетней давности? А если старец ошибается, и её положили в гроб? Откуда ему знать такие подробности?
- Если тебе нужна моя помощь, то найди игрушку наиболее похожую на ту, что встречал во сне, и отнеси на могилку ребенка. У нас нет времени на споры, здесь все очень серьезно. Люди погибают.
- Ты можешь приехать раньше? - Я искренне поверил, что иконка сможет защитить меня от кровожадного призрака, уж очень уверенно рассуждала Маша. С каждым днем Марфушка становилась настырнее, и приходила по три-четыре раза за ночь.
- Нет, я только послезавтра буду в стране. Лишь вечером в воскресенье смогу быть у тебя. Дождись.
В трубке раздались гудки. То ли деньги закончились, то ли она не удосужилась попрощаться. Мне ничего не оставалось, как позвонить шефу и отпроситься на 'больничный' на завтрашнюю пятницу. Мол, простуда прихватила, справку брать не хочется, а день отгула вычтите из отпуска. Ничего безопаснее запоя в сложившейся ситуации я не видел. Мои силы истощились похмельем и бессонницей. На работе это замечали, но по-мужски понимали меня, ведь развод - штука нервная.
Следующий день я встретил с гудящей после коньячно-пивной чехарды головой. Около двух я наспех принял холодный душ и, малодушно опохмелившись остатками коньяка, приступил к охоте на слоненка. Хотя с трудом понимал, где водятся такие существа.
В недалеко расположенном от дома ЦУМе все хоботатые были действительно слоновьих размеров, лишь карликовый мамонтенок отдаленно напоминал белоснежного питомца Марфушки. Примерно таким же выбором порадовали еще три детских магазина. Не находя нужную игрушку, я выпытывал у продавщиц адреса других магазинов или просил звонить в филиалы сети, не завалялся ли где слоненок, пока к сумеркам не попал в салон 'Плюшевый мир'.
В двухэтажном магазине мягкой игрушки сортировали товар по размеру, поэтому мне не пришлось перерывать все отделы. Среди пушистой лавины я с двумя консультантами смог отыскать лишь темно-синего мутанта с заботливо пришитым алым сердцем к его передним лапам. Приходилось признать, что этот уродец был наиболее близок к игрушке Марфушки. Видя моё расстроенное лицо, один из консультантов заверил, что их дизайнер нарисует любую игрушку со слов заказчика, и местная фабрика изготовит её в двухдневный срок. Жаль, что у меня не было времени до понедельника, когда выйдет дизайнер, и еще двух дней на изготовление - Маша могла бы до этого не дожить. Вроде хорошая новость настолько добила меня, что я даже не купил синего слоника, резонно решив, что Марфушка не признает его за своего. Удрученный, я покинул закрывающийся магазин, еще не зная, понадобятся ли мне их услуги на следующей неделе.
Вечер сгущался. В красном мареве заката разносился звон колоколов. Прямо за 'Плюшевым миром' виднелся купол церкви с фигурным крестом на вершине. Вспомнив про афонского старца, я поспешил в сторону звона. Зайти в храм я так и не решился: потоптался перед входом, неуверенно прочитал по памяти 'Отче наш', трижды перекрестился и смущенно поспешил от порога, будто находиться здесь было не совсем прилично.
Но мои молитвы не прошли незамеченными: со стороны 'Плющевого мира' небольшой, почти стихийный рыночек не увидишь, а вот возле церкви уже можно заметить несколько рядов деревянных прилавков и четыре киоска. Мать просила привезти фруктов и зелени, а поскольку в таких местах обычно торговали урожаем с дачных участков, то мне такая встреча была как раз кстати. Но когда я наткнулся на латок с 'блошиными' товарами, почти раритетам, то мамины просьбы выветрились из головы: россыпь наградных значков, пупс с пищалкой внутри, портсигар с набережной Днепра, карманная шахматная доска, желтый медведь-мочалка с нарисованной бабочкой, пара юбилейных советских рублей, стопка бесполезных тетрадей 'в косую', похожий на латунного робота самовар... Именно к его начищенному до блеска пузу прислонился белоснежный слоненок, отличавшийся от Марфушкиного лишь неуловимой ветхостью и стойким запахом нафталина. Стоящая за прилавком бабуля источала положенную для таких рыночков жалость, поэтому я, заплатив чисто символическую сумму, оставил продавщице сдачу.
Зажав под мышкой слоненка, я поспешил к родителям, и вспомнил о продуктах только возле супермаркета в пяти минутах от их дома. Следующий день я собирался потратить на поиски могилки Марфушки на близлежащем городском кладбище.
Несмотря на мою помятость, папа и мама встретили меня с искренней радостью. Из-за занятости на работе, я заезжал к ним не чаще раза в месяц. После несчастья с Машей мама заметно сдала; она не сомневалась, что погиб мой ребенок, её внук. Об этом она упоминала при любой возможности, и мне хотелось видеться с ними всё реже и реже. Всё-таки я не хладнокровный убийца и осознавал вину за случившееся.
Пропустив пару стаканчиков за ужином, напиваться в родительском доме я не мог, потому понадеялся на постпохмельную негу, на самый глубокий и мягкий, как пуховое одеяло, послебодунный сон. Я успокаивал себя, что если придет Марфушка, то покажу ей слоненка, заверив, что следующей день я проведу на кладбище в поисках неизвестно чьей могилки неизвестно где.
Марфушка молча проковыляла, волоча за собой белую игрушку. Я не сразу понял, что параллельные прямые превратились в борта круизного лайнера в ночном море, если спускаться на него с парашютом. Перед приземлением ноги машинально подогнулись, будто я проделывал это тысячи раз, и, коснувшись палубы, по позвоночнику прошла вибрация, подобно отпущенной пружине. Точным движением руки я отстегнул парашют, оставив его посреди палубы.
Мир походил на шпионскую или антитеррористическую компьютерную игру, когда бравый вояка выполняет обязательную миссию на корабле в открытом море. Над многоэтажной громадой лайнера виднелось черное облако, похожее на купол исполинского парашюта. Было ясно, что пламя лишь набирает силу. В углу обзора, как на экране монитора, появилась карта лайнера с мигающей красной точкой искомой цели. Музыка без видимого источника звучала тревожно, подстегивая меня спешить, и я понесся к каютам лайнера. Навстречу мне, спасаясь от дыма и огня, неслись стюарды, ведущие за собой пассажиров - в основном старушек и молоденьких дев. Не оставалось сомнений, что я нахожусь в Средиземном море на круизном лайнере с паломниками, а красная точка - моя жена. Пробираться вглубь становилось всё труднее, люди неслись, не разбирая пути, лишь бы не сгореть. Двигаться против течения оказалось невозможно. Я попытался придумать, как решить эту задачу, и в моих руках магическим образом появился ломик. Видимо, это было единственное дозволенное оружие в гипноигре.
Бить женщин куском металла я остерегся, мало ли что будет с ними в реальности? Как бы я не хотел вынырнуть-вырваться, мир сна крепко держал меня при себе. Хотя за попытку дал инсайт-подсказку: чтобы успеть к Маше, нужно бежать обходными путями. Полагаясь в навигации только на интуицию, я несся по узким туннелям-коридорам, проходил сквозь норы-перемычки, по карликовым кубрикам, мимо гигантских механизмов машинного цеха. Я чувствовал себя попавшим в кишечник металлического змея. Люди там практически не попадались, а запах гари становился невыносимым.
Не знаю, сколько километров намотал по корабельным коридорам, но когда я оказался в двух шагах от Машиной каюты, начался финальный этап миссии. Карта с красной точкой погасла. Невероятным образом я видел со стороны, как лайнер накренился и заваливается набок. В реальности подобный крен означал гибель судна с большинством пассажиров, но я старался думать, что это лишь сон, тщательно замаскированный под компьютерную игрушку.
Когда я вернулся в исходное тело, то лежал на полу, который до переворота лайнера был боковой стеной. Но самое страшное, что коридор с Машиной каютой затопила ледяная вода. Чтобы спасти жену мне оставалось лишь прыгнуть в пучину. Вместо недавней карты в углу экрана появилась синяя полоска, указывавшая остаток моего кислорода. Я надеялся, что как в любой игре, он рассчитан так, что сумею выполнить миссию; жаль, что у меня была лишь одна попытка это проверить. С непривычки оказалось трудно даже подплыть к нужной двери; у меня это заняло половину отпущенного кислорода. Вместо того, чтобы сразу работать ломиком, я подергал дверь каюты, пытаясь её вырвать. Судя по линии воздуха, я не успевал спасти Машу. Вдруг я понял, что впервые в Марфушкиных снах я спасал, а не убивал обидчиков. Может и предыдущих жертв нужно было предупреждать об опасности, а не губить? Но эта мысль неожиданно оборвалась: индикатор в углу экрана погас, и я понял, что кислород в моих легких закончился. Я утонул.
Простота открывшейся истины успокоила меня. Чего еще ожидать от сна с таким количеством воды? Точными движениями, без испуганной суетливости, я взломал дверь в каюту, подхватив под мышки бессознательную Машу и потащил её наверх, в коридор, откуда начал заплыв. Не успели мы подняться на поверхность, как тело жены подхватили подоспевшие спасатели. В благодарность за их старания, Маша откашливала соленую воду, возвращаясь к жизни. На оранжевых носилках спасатели унесли её, даже не дав нам по-человечески попрощаться, словно и не заметили моего присутствия. Мы остались втроем: я, Марфушка и её белый слоник. Она смотрела на меня как всегда не говоря ни слова. Да и я ни о чем не спрашивал, мне и так всё было понятно.
Девочка развернулась и поплелась за горизонт, волоча за собой слоника, оставлявшего две линии следов. А я счастливым щенком мчался по ним, зная, что теперь я любимая и последняя игрушка Марфушки.
В родительском доме я успел схватить сквозь сон слоненка на прикроватной тумбочке, чтобы остыть к утру, зажав в кулаке белый плюшевый хобот.
|