Период полураспада. Третья глава Хроники нового времени
Гуманитарная помощь
Хусейн щелкает предохранителем и картинно целится Джеку в лоб. Стреляет. На полсантиметра выше бритой лысины. Пуля ударяется в стальную перегородку подсобки аэропорта и громко жужжит, отскочив от ухнувшей железяки. Все целы. Стою немного справа. Гильза неожиданно бьет о мою куртку, отскакивает и катится по гладкому бетонному полу. Смотрю на гильзу, и как она проваливается в яму, откуда блестит автомат. Боковым зрением замечаю, как Джек хватает Хусейна за голову. Вижу удивленное лицо нашего мучителя, и как оно (лицо) поворачивается буквально на 180 градусов вокруг своей оси под руками Джека, а затем возвращается на место. Хусейн мягко оседает в объятия нашему руководителю миссии красного креста и полумесяца.
Джек пинком отшвыривает куда-то в глубину ангара выпавший из ладони Хусейна макаров и затем укладывает молодого бородача рядом с мешками с мукой. Прикрывает уже неподвижное тело чехлом от контейнера с детским питанием. Мы, не сговариваясь, быстро и молча выходим к хвосту нашего Кланка, у которого уже заведены оба пропеллера. Джек выдергивает кабель и бьет кулаком по черной кнопке рубильника. Самолет трогается. Без нас. Джек резко поднимает меня за плечи и забрасывает в открытую дверь дребезжащей железной птицы. Как куль с картошкой. Затем сам переваливается внутрь. Через минуту мы уже в воздухе. Невидимый из кабины Олегыч зачем-то делает круг над зданием аэропорта. Через стекло дна Ан-30-го вижу, как в нас стреляют из автоматов люди в черных куртках. Джек тоже молча смотрит, а потом говорит громко, чтобы все услышали, что наш самолет уже высоко для такого оружия. И еще хорошо, что у них внизу нет гранатомета. А то было бы хужее. "Worsest", - дразнит он мой английский. Не реагирую.
Пытаюсь встать, но ноги подгибаются. Неловко сажусь, пытаюсь дотянуться до фляжки с водой и только сейчас замечаю, как дрожит рука, и стучат мои зубы.
На прошлой неделе мне позвонил сутенер-работодатель. Сутенером зовут его все, кто отстегивает по тридцать долларов с каждой сотни, заработанной с помощью сутенерских контрактов. Он звонит всегда в шесть утра, сразу после своей зарядки и обливания водой. Сегодня говорит надо поехать в Ташкент и помочь попереводить на красный крест. Сам он не может - приехала его невеста. Видал уже его подругу и знаю, что главное качество - это паспорт. Сутенер хочет свалить. И готов на это, несмотря на разницу в возрасте в 20 лет. В ее сторону.
Cоглашаюсь после минутной торговли. Набиваю полтинник сверху. Обещаны не только двести баксов за пять дней - в том 1992 это большие деньги - но и командировочные. Правда не знаю, сколько дадут на проживание, но с такого дохода сутенер обычно ничего не просит.
Дома ищу и не нахожу паспорт на месте. Потом вижу, как моя дочь, которая тоже не уже не спит, держит в руках ножницы и готовится вырезать из моего документа герб СССР. Ножницы - ее любимая игрушка: у меня в стеклянной банке на кухне уже лежат пятьсот франков и полсотни канадских фунтов, разрезанные на мелкие квадратики. Баксы ей не нравятся. Все какие-то одинаковые. Ну, хоть так.
Забираю паспорт, и через полдня уже в городе хлебном, как назвал его еще один Неверов (не депутат, а писатель), и где потом подрабатывал Тарковский, делая кино про то же место. На таможне заставили написать, что у меня нет денег. Как же вывезу гонорар? Ладно. Потом решим.
Никто, конечно же, не встречает, хоть и обещали. Да и вещей нет у меня почти совсем. В поношенном рюкзаке только носки, майки и трусы. Сажусь в троллейбус. По бумажке с адресом прихожу к работодателям, которые почему-то сидят в здании проектного института. Никого из местных нет. По-английски кричу-здороваюсь и называю имя сутенера. Ненакрашенная страхолюдина, явно из иностранных волонтеров говорит, что ее зовут Маделайн. Потом говорит мне, что такого не знает и спрашивает, мол, какого хрена ты здесь. Сбиваюсь, но потом говорю что-то про красный крест. На мой голос выходит какой-то азиат, на вид как с рекламы зимней одежды спортивного журнала. Понимаю, точнее, ничего не понимаю из его английского, кроме того, что он южный кореец.
Уже интересно. Первый раз вижу корейца, который не говорит по-русски. У нас таких нет.
Кореец разглядывает меня и затем спрашивает, как отношусь к поездке в город Гаруми. Отвечаю, что если он в Корее, то с большим удовольствием, но мне может понадобиться виза.
--
Нет-нет, - радуется двоюродный родственник Ким Ир Сена, - это тут недалеко. И показывает пальцем на точку на карте.
--
В Гарм?
--
Да-да - в Гарумэ. Тазикисутан.
--
На машине туда ехать часов пятнадцать, - замечаю со знанием дела. Там раньше была база Института физики земли. И, - зачем-то продолжаю свой треп, - мы много спирта выпили.
Появляется нехорошее предчувствие. Перевалы ночью. Нурек. Еще украдут - моджахеды - через забор. А в Гарме - так там вообще одни горы. Кто меня искать будет...
Кореец понимает мою тоску. Пока его разглядываю, вспоминаю статью "Урод Чон Ду Хван" из журнала Корея сегодня. Интересно, кто у них там правит? Что-то уж больно этот расслабленный - прямо как западник какой-то.
--
В Женеве работаю. Вот решил помочь, - оправдывается он, - и вас прошу.
--
Чего?
--
Поехать с нами. Мы отвезем сорок тонн гуманитарной помощи.
--
Это надо двадцать машин. Вы видели, какие там дороги?
--
Нет-нет. Мы повезем на самолете...
--
Я что-то не помню аэропорта в тех горах.
Кореец что-то сверяет: аэропорт есть. Что американцы уже привезли все сюда недалеко. Нужно перегрузить в маленький самолет.
--
Сделаем три рейса, - говорит он с интонацией факира, который вот-вот распилит тетку.
--
А я вам на что? Вот сами и везите, - решил взять на себя грех билета в Ташкент и обратно и послать их всех.
"Двести больше-двести меньше", - говорю себе под нос и принимаю решение.
--
Поехал-ка я домой, - говорю громко.
--
Пожалуйста, - неожиданно скулит азиат, - помогите нам. Узбекским гражданам нельзя в Таджикистан. Их там могут убить...
--
А меня, типа, нет?
--
Я гарантирую вам, что все будет хорошо оплачено. Весь ваш риск. Меня зовут Ким.
--
Я догадываюсь, - думаю я и вслух называю свое имя.
Веду себя как на Алайском базаре и выторговываю еще сотню. Кореец ведет меня в соседнюю комнату, дает ветровку с большим крестом на спине, и предлагает выспаться.
--
Где?
--
Да вот здесь. Ложитесь на сумки. Завтра у нас тяжелый день. И все уже ушли.
--
А гостиница?
--
Ну что вы? Это и есть те сто долларов. Или хотите потратить их на отель?
От усталости не спорю и ложусь одетым на гору каких-то тряпочных пакетов.
Утром рядом со мной лежат еще трое: мой вчерашний знакомец, крепкий загорелый старикан лет шестидесяти - точно янка проклятый, и еще какой-то мужик. Похож на бомжа. Как и я.
Просыпаемся все сразу. Американца зовут Джек. А бомж оказывается бельгиец. Зовут, что-то вроде Шифоньера. Просит звать его по фамилии - Берг. И где у них в Бельгии горы?
Ким еще и шустёр! Откуда-то достаёт самовар и заделывает каждому пенопластовую чашку растворимой лапши. Вкусно. Амер было показывает вискаря, но потом вспоминает, что всего-то семь утра по местному времени и прячет пузырь в свой пузатый чемодан. В ответ мы с корейцем синхронно строим расстроенные рожи. Бельгиец достает малюсенькие шоколадки.
Смотрю на своих коллег с гордостью нищего. Мне им дать точно нечего.
Вахтерша первого этажа отпирает нам сортир директора института, в котором наш крест снимает офис. Мы по очереди моемся под желтоватой струей. Голая спина Джека все в шрамах. Спрашиваю. Говорит, упал с коня. Бельгиец не верит. Он врач. Говорит, что столько шрамов можно получить, только если падать с коня лет пять подряд раз в неделю. Мы все смеемся, а Джек говорит, что он еще вполне себе. Падает на пол и отжимается раз двадцать подряд.
Стук в дверь. Заходит вчерашняя уродина. Не обращая внимание на то, что мы все полуголые, говорит, что весь груз прошел таможню, и первый рейс ждет команду на погрузку.
Не выдерживаю и ору:
--
Кто-нибудь объяснит мне, что тут происходит, и кто вы все такие? Я приехал переводить вас, а не возить какие-то вещи! Никуда не пойду, пока мне все не расскажут!
Демонстративно сажусь на стул, достаю из рюкзака зубную пасту и щетку и чищу зубы без воды.
Джек думает долгую минуту и кивает Киму. Ким подходит и, пока ерзаю щеткой по зубам и деснам, говорит неожиданно разумно:
--
В Таджикистане идет гражданская война. Все перевалы перекрыты. Сейчас декабрь. Там в Гарме примерно семьдесят тысяч человек не имеют поставок продовольствия и лекарств с самого лета. Их соплеменник - очень богатый человек из Швейцарии выдал денег нашему Красному кресту. Американское правительство выделило самолеты, чтобы довезти эту помощь. Поэтому Джек - он у нас глава делегации. Но никто не учел, что в Гарм нельзя приземлиться такому большому самолету.
--
Геркулесу, - встревает Берг.
--
Ну да. И наша контора договорилась на перевалку груза в Ташкенте. За дополнительную плату, конечно.
Глотаю пасту со слюной и спрашиваю:
--
А я-то тут причем? И летите себе...
Ким снова вертит головой в поиске нужных слов.
--
Мы позвонили нашему другу, и он предложил тебя.
--
Кто? Сутенер? То есть, хотел сказать, владелец переводческого бизнеса.
--
Ну да. Он сказал, что ты такой проныра (slyboots), что все сумеешь, если у нас будут проблемы...
--
О, Господи. Но вы же здесь по официальным каналам. Какие к черту проблемы?
--
Проблем много, - вздыхает старуха.
--
И что он еще сказал про меня? - жизнь становится интереснее с каждой фразой.
--
Сказал, что ты хороший человек, только жадный (greedy).
Я прочищаю горло и говорю:
--
Ну, вот что, товарищи иностранцы! Идите-ка вы все к себе домой. У вас тут и война, и узбеки и миллионеры. А я у вас самый жадный. И еще вы хотите, чтобы тут все разводил на грани фола. И еще и летал на самолете по горам. А если нас арестуют, кто меня спасет?
Джек делает шаг в мою сторону:
--
Я тебя спасу. Вот тебе моё слово! Как спасал венгров в Будапеште в 1956-м.
Джек подмигивает мне с какой-то угрозой.
--
Я тогда первый раз в жизни стрелял из калашникова, - неожиданно добавляет он и жмет мне руку.
Молчу.
--
Ну, все, поехали, - кричит уже откуда-то сзади старуха, - и мы выходим на улицу.
У подъезда стоит блестящий микроавтобус с дипломатическими номерами. Старуха садится за руль. О-го-го - они и тут экономят...
--
Из посольства взяли, - шепотом мне намекает Берг и кивает на Джека, - они тут всем рулят. Им даже визы вроде отменили.
--
Не отменили, - поправляет его Джек: оказывается еще слышит всё, гад такой, - а сделали трехдневные визы прямо в аэропорту.
Берг вздрагивает и отворачивается к окну.
Мы долго плетемся по городу. Маделайн строго соблюдает правила дорожного движения, на которые местные участники такового давно кладут болт. Почему-то едем не в сторону аэропорта. Уже пошли засушенные огороды, виноградники без листьев и бесконечные заборы. Снова не выдерживаю:
--
Куда мы едем?
Маделайн оборачивается и говорит, что на военный аэродром. Джек орет ей в ответ, чтоб смотрела на дорогу. И вовремя. Мы едва не въехали в брошенную телегу.
Еще через час подъезжаем. Испытательный полигон Чкаловского завода читаю ржавый плакат. Как же так, Союз ведь меньше года как распался, а уже такое запустение. И нас никто не проверяет. Ворота из колючей проволоки открыты настежь. Джек машет рукой веселому старику в тюбетейке. Тот что-то кричит в ответ. Мы останавливаемся.
Разглядываю индустриальный пейзаж из окна микроавтобуса. По периметру летного поля валяются части самолетов. Как прямо в фильме ужасов. Панораму украшают лишь четыре контейнера с красными крестами.
--
А где самолет-то? - это уже спрашиваю подбежавшего к нам местного обитателя. Бежит руками вперед. Чисто зомби в загаженном маслом комбинезоне.
--
Щас-Щас-Щас, - удивленно радуется он знакомой речи, - все уже тут. Вон там, в ангаре, - показывает он куда-то на горизонт. Вам подготовили Ан-30. Но за горючее тягачу им придется платить.
--
Ну и скажите это им, - говорю, предчувствуя долгий перевод торговли.
--
Я не умею, - жалобно улыбается местный.
Подхожу к Джеку и говорю:
--
Этот чел врет, что мы должны заплатить за тягача.
--
Точно врет.
Джек достает толстую прозрачную папку и показывает нашему визави платежку.
--
Нет-нет-нет, - мотает тот головой, - тягач отделно! Клянус собственный здорове! - говорит он без падежей и мягких знаков.
Перевожу и жалею, что не могу правильно передать тонкости акцента. Джек неожиданно достает из кармана сотню и отдает ее прямо в руки аборигену. "Смотри-ка, - думаю, - ему дал сразу, а со мной торгуется за каждую копейку". Джек понимает мой скрежет зубовный и тоже жалобно улыбается: без тягача нам никак!
Хозяин аэропорта, радостно напевая, убегает куда-то в сторону, и слышу щелчки и переговоры по рации, которые обрывками приносит ветер со стороны ангара. Слышу гул дизеля и вижу Урал, который тянет наш подозрительно грязный летательный аппарат.
Пока мы с Джеком разбираемся с тягачом, Ким, и Берг со старухой распечатывают первый контейнер. Я немного нервничаю думая, что надо еще и грузить. Но вижу полный кузов людей и понимаю, что обойдутся сами. Тягач останавливается, и Джек радостно бежит к самолету.
--
О, Господи, Саша, - называет он меня впервые по имени, - это же драндулет! Всю жизнь на нем мечтал полетать.
--
Какой драндулет? - не понимаю. Это же Ан-30.
--
Да, но в американской классификации - Ан-30 это Clunker! Настоящий Драндулет! Просто знал, что что-то хорошее произойдет сегодня. У него прозрачное дно!
Что он такое несет? Джек же лезет в сумку и достает фотоаппарат. Мы снимается во всех видах и позах, пока загружают мешки и коробки в самолет.
Старуха выглядывает из контейнера и орет нам, чтобы следили за погрузкой. Было, суюсь в самолет, но там уже летчики все разводят без нас. Через час все готово.
Грузчики выстраиваются в неровный ряд у самолета. Ждут чаевые. Берг нервничает - жалко уроду двадцатки! Ким обегает сзади Урал, лезет в кузов и выбрасывает на землю два мешка с мукой и с десяток коробок с детским питанием. "И когда они это сперли?" - думаем мы все. Работяги делают жалобные лица: им понятно, что не видать ни денег, ни хабара с борта. Они неспешно уходят, выплевывая злость на бетон. Мы с Джеком забрасываем недоворованное в самолет, к которому уже подъехала машина генератор.
Берг со старухой обнимают нас и сматываются. Они будут ждать нас сегодня же вечером. Таких рейсов будет еще два, обещает мне Ким и почему-то подмигивает.
Самолет ревет, мы взлетаем. Минут через 15 заходит пилот и просит представить его иностранцам. Перевожу его просьбу. На вопрос, как его зовут, говорит, что звать его Олегыч. Олегычу похоже столько же, как и Джеку. Но выглядит сильно хуже. Он говорит, что с ним еще трое в кабине: второй пилот по имени Колян, бортинженер и штурман. Намекает мне на чаевые. "Сбесились они тут все, что ли? Или без чая в местном государстве и солнце не всходит?" - думаю себе, - а потом вспоминаю, как сам торговался за дополнительную двадцатку, и так же мысленно краснею.
--
Будет вам и кофэ и какава с чаем! - говорю ему Лёликом из Бриллиантовой руки, и Олегыч уходит, нервно улыбаясь.
Пока с ним рядился, Джек уже разлегся на полу самолета и смотрит вниз - действительно, в нашем Драндулете есть окно для аэрофотосъемки. Ложусь рядом, а Джек сверяет вид снизу с навигационной картой. "Точно, сволочь - шпион!" - думаю про него в очередной раз. Джек понимает мои сомнения:
--
Не, я не шпион. Мне просто все интересно!
--
А ты потом кому рассказываешь, про то, что видел, - не удерживаюсь от сарказма. И потом ты же знаешь, что анализ несекретной информации является секретным?
--
Саша, не язви, - остужает меня он.
Нашу идиллию нарушает кореец. Сует папку с бумагами и просит перевести. В папке список получателей. Бланки расписок: для школы, детского дома, райбольницы. И еще список, кому не давать ничего: милиция, военнослужащие и приезжие. Сразу вспоминаю надпись на ветеранском магазине: "Сегодня обслуживаются только участники войны! Мясо выдается только лично". Пересказываю эту хохму корейцу. Ничего не понимает. Говорю тогда:
--
А по доверенности, можно?
Мы долго обсуждаем термин powerofattorney и его отличие от понятия доверенность. Говорю, что, скорее всего, такового в Гарме и не существует, особенно зимой. Джек в ответ проникновенной речью клеймит меня великодержавным шовинистом, который смотрит сверху вниз на своих бывших сограждан. Говорю ему, что перед чем, как нести пургу (так и говорю, carrythesnowstorm) надо б ему сначала побывать в местах пребывания гармцев, гармичей и прочих гармогородцев.
Кореец, не мигая, слушает нашу перепалку, а потом говорит, что слово "гарм" - это горячий на фарси. Мы с Джеком замираем и хором спрашиваем о знании персидского нашим дальневосточным коллегой. Ким слегка мнется, но потом говорит, что знает, но плохо. Потому и вызвали Сашу - он показывает на меня. "Все вы жулики (swindlers)! - говорю им и валюсь на багажную сетку, чтобы поспать.
Через полтора часа начинаем снижаться. Мы с Джеком снова лежим у окна в дне самолета. Джек тычет пальцем на Гарм. Видим взлетную полосу. Справа снежные горы - уже выше нашего курса. Из трубы у здания аэропорта идет дым. Сразу хочу есть: корейская лапша и кусочек шоколада не могут заменить куска мяса, который съел бы прямо сейчас.
К нам пролазит Олегыч и говорит, что аэропорт не отвечает, и что это дым от подожженной башни аэропорта. Спрашивает, что делать. Джек спрашивает, что говорит диспетчер? Олегыч отвечает, что как пересекли границу, радио замолчало. А с аэропорта что-то говорят на местном языке. И еще ругаются матом. Олегыч говорит, что лучше бы полететь назад. Ким неожиданно начинает орать и требовать посадки. Олегыч достает макарова и машет им у носа Кима. Тот быстро успокаивается. Джек спрашивает, что произошло и, вообще, почему бы не сесть - у нас много груза и нас же ждут.
--
Кто? - не понимает его Олегыч, - говорю вам, что на земле что-то не так. Я за вас волнуюсь. Мне то что, я типа шофер. Если сядем, взлечу. Но у нас горючего может не хватить на обратный путь, если с грузом. Решайте скорее. С другой стороны, погода хорошая, облачности нет.
Надеюсь, что полетим назад. Несмотря на мой перевод, где умножил все потенциальные опасности на 20, Джек с Кимом уговаривают Олегыча, и тот соглашается. Говорю им:
--
Тогда давайте быстро разгрузимся. Хотелось бы улететь засветло.
Джек не понимает моей нервозности и просит успокоиться. Мол, сейчас приземлимся, поедим, пока самолет разгружают, и вылетим назад. Не хочу, но соглашаюсь. Слышу, как выпускаются шасси, и вот уже садимся.
Вдоль полосы вижу тела людей и кровь. Начинаю визжать укушенным. Кричу Олегычу через весь салон:
--
Давай, взлетай назад!
--
Назад самолеты не летают, - острит он в ответ, - тут и вправду какая-то ерунда.
Кореец, видимо, догадывается, что земное существование заканчивается для него неожиданно быстро, и спрашивает:
--
Что там? Почему лежат трупы?
--
Я не знаю, - надорванным от визга голосом отвечаю ему, - давай выйди и спроси. Ты ж у нас чешешь по местному.
Джек тоже как-то сереет на глазах.
Олегыч и вправду развернулся на полосе, но перед нашим Драндулетом уже стоит военный газик. Кто-то стучит в заднюю дверь, хотя пропеллеры работают. Колян, второй пилот выглядывает в малюсенький иллюминатор, и с явной неохотой открывает самолет. Видим мужика в военной форме, с бородой и двумя гранатами в нагрудных карманах. В руках держит калаша, мечту Джека.
Пропеллеры тем временем замирают. Полная тишина.
--
Вы кто? - орет нам моджахед.
--
Мы от Красного Креста, - отвечаю ему я, - а вы кто?
--
Я - президент Памирской республики. Выходите из самолета!
Колян опускает лестницу и прыгает на землю первым спиной к нашему гостеприимному хозяину. Президент пинает его армейским ботинком и говорит:
--
Я же понятно сказал - гостям выходить. А ну назад в самолет!
Пилот покорно возвращается, а мы трое сползаем вниз. Вместо нас трое вооруженных до зубов мужиков из газика залазят внутрь Драндулета, толкаясь и наступая нам на ноги. Что-то гортанно кричат. Президент, помахивая автоматом, приглашает нас в освободившуюся машину. Сажусь на переднее сиденье. Ким и Джек молчат сзади. Из самолета раздаются крики и звуки ударов.
Мы едем не больше, чем минуту. Видимо пожар на башне уже потушили - пахнет мокрой сажей. Проезжаем через разнесенные ворота и останавливаемся прямо у главного входа в аэропорт. К нам выбегают пять-шесть мальчишек в форме и открывают все четыре двери нашего газика. Президент говорит им что-то по своему, а потом уже по-русски. Притом безо всякой иронии:
--
Видите, не успели мы взять власть, как сразу иностранные гости к нам приехали!
Я перевожу. У открытой двери президент оборачивается и говорит:
--
Добро пожаловать на свободный Памир, дорогие гости из Америки! Они из Америки? - спрашивает он меня.
--
Нет, - говорю я, - Ким - из Южной Кореи.
--
Ну, ничего. Будут американцами. Я им разрешаю здесь находиться. Сейчас их накормим.
Нас действительно ведут в комнату без окон, в которой накрыт стол на пять персон. Наш президент приглашает нас сесть. Ким достает свою папку и, приглашая меня кивком к переводу, говорит:
--
Ваше превосходительство! Спасибо за ваше гостеприимство. Мы привезли вам гуманитарную помощь. У нас есть список. Не могли бы вы нам помочь разгрузить самолет и раздать эту помощь в соответствии с ним?
Я говорю глядя Киму прямо в глаза:
--
Ты, наверное, полный идиот. Он сейчас нас застрелит за такие слова.
--
А что? Мы же должны отдать все по назначению!
--
Какие получатели? Пусть все забирают и разрешают нам улететь.
Президент вопросительно смотрит, и чувствую, как он мысленно досылает патрон перед выстрелом. И говорю:
--
Ким говорит, что было бы хорошо, чтобы вы разгрузили самолет и распределили товары по вашему усмотрению.
--
А что за бумажки он держит?
--
А это список рекомендуемых получателей.
--
Кем рекомендуемый?
--
Красным Крестом.
Президент откидывается назад и краснеет от гнева.
--
Еще какой-то засратый крест мне не указывал? Все сам раздам. И знаю кому! Переведи ему это! Только наши герои заслужили помощь. Все остальные для меня - просто собаки!