Аннотация: Рассказ был впервые опубликован в журнале Weird Tales в марте 1923 года, и затем регулярно переиздавался. Пока переведены только первые четыре главы.
Энтони Рад
Тина (1923)
Переводчик -- Gellard
I
В самом сердце сосновых джунглей южной Алабамы, региона, скудно населенного глухоманскими чернокожими и кадженами (1) -- странным, полудиким народом, произошедшим от акадских изгнанников середины восемнадцатого столетия, -- раскинулись странные громадные руины.
Неисчислимые побеги гладкой розы, налитые белым в течение одного единственного месяца весны, взбираются к высотам трех оставшихся стен. Веера карликовых пальм поднимаются над основанием на высоту колена. Дюжина разрозненных вечнозеленых дубов, тонущих, противореча своему названию, в пучках серого испанского мха и двуфутовых кольцах из омелы, обнаживших от листвы кривые угловатые ветви, наклонили у раскрошившегося кирпича свои фантастические бороды.
Чуть дальше, там, где почва становится сырой и понижается, безнадежно скатываясь в заросли кизила, остролиста, ядовитого сумаха и насекомоядных растений, что формируют Мокасиновое болото, подлесок из цириллы и аниса образовывал защитную стену, непроходимую для всех, кроме, разве что, преступников. Несколько отщепенцев эксплуатировали зловонные глубины этого дурного болота, изготовляя самогонный виски из чистого спирта для подпольной торговли (2).
Обычай гласит, что дело обстояло именно так, -- по крайней мере, так гласит обычай, существовавший ранее. Я этому верю, поскольку в те вечера, когда я занимался расследованиями вокруг этого удивительного места, лесовики часто принимали меня за потенциального покупателя, удивляясь, как это кто-то мог осмелиться слоняться здесь, предварительно не подкрепившись обильным количеством жидкой храбрости.
Я знаком с самогоном, и поэтому никогда не приобретал его для собственного потребления. Несколько раз я покупал кварту-другую с целью заслужить доверие среди кадженов, но немедленно выливал эту отвратительную жидкость прямо на сырую землю. Тогда казалось, что только отфильтровав и собрав воедино кучу их странных россказней об "Отцовском доме", я мог приблизиться к пониманию таинства этого места и ореола страха, окружающего его.
Из всей этой мешанины суеверных предостережений, покачиваний головами и передающейся только шепотом чепухи я узнал лишь два неоспоримых факта. Первый -- это то, что никакие деньги и никакой вспомогательный дивизион с ружьями десятого калибра, заряженными охлажденной дробью, не заставят ни каджена, ни черного из этого региона приблизиться к цветущей стене ближе, чем на пятьсот ярдов! На втором факте мы остановимся позже.
Возможно, ввиду того, что я всего лишь рассказчик этой хроники, будет правильно поведать вкратце, почему я прибыл в Алабаму (3) для этой миссии.
Я простой писатель статей общего характера, никакой не беллетрист вроде Ли Кранмера -- хотя, без сомнения, это признание излишне. Ли был моим соседом по комнате в студенческие дни. Я был хорошо знаком с его семьей, восхищался Джоном Корлиссом Кранмером даже больше, чем восхищался сыном и другом, и почти столько же, сколько восхищался Пегги Бриди, на которой Ли женился. Я нравился Пегги, но только и всего. Я лелеял святую память о ней, поскольку ни одна другая женщина до или после нее не подарила долговязому диспептику даже намека на сладкую и печальную близость.
Работа держала меня в городе. Ли, с другой стороны, происходил из состоятельной семьи и с самого начала, зарабатывая на своих рассказах и новеллах больше, чем я мог вытрясти из ящиков редакций, не нуждался в оседлости. Вместе с Пегги он провел медовый месяц, путешествуя по Аляске, следующей зимой посетил Гонолулу, ловил лосося в реке Каина, что в Нью-Брансуике, и обычно наслаждался поездками в любой сезон.
У них был дом в Вилметте недалеко от Чикаго, однако в течение нескольких весенних и осенних сезонов они предпочитали снимать апартаменты в одном из загородных клубов, членом которого являлся Ли. Полагаю, они тратили в три, а то и в пять раз больше, чем Ли зарабатывал, но я со своей стороны был рад, что эта пара на пути к такому большому жизненному счастью и художественному триумфу.
Они были искренними молодыми американцами "с изюминкой", такими -- и, похоже, единственными в своем роде, -- которых не испортишь и двумя миллионами долларов. Джон Корлисс Кранмер, отец Ли, несмотря на то, что отличался от сына, как микроскоп отличается от картины Ремингтона, был еще более далек от денежной зависимости. Он жил в мире, ограниченном лишь расширяющимся горизонтом биологической науки и любовью к тем двум, что являют собой продолжение рода Кранмеров.
Много раз я задумывался, как это возможно, что такой мягкий, добродушный и любящий джентльмен, как Джон Корлисс Кранмер, мог забраться так далеко в научных исследованиях, не приобретя при этом даже малокалиберного атеизма. Некоторые приобретают. Он верил одновременно и в Бога, и в человечество. Обвинить его в убийстве своего сына и его жены, которая к тому времени обрела любовь и как мать малютки Элси, а посему -- и как плоть и кровь от его собственной семьи, было отвратительной, ужасной нелепостью! Да, даже когда Джон Корлисс Кранмер был бесповоротно объявлен невменяемым!
Оставшаяся без родственников, малышка Элси досталась мне -- вместе с немолодой парой, которая сопровождала всех трех в качестве слуг, исколесив чуть ли не половину земного шара. Элси стала для меня новой Пегги. Я души в ней не чаял, зная, что, если мое настоятельство над ее интересами сделает из нее женщину красоты и достоинства Пегги, я смогу сказать, что прожил жизнь не зря. И в возрасте четырех лет Элси, оставив тщетную попытку оторвать укороченный хвост у Лорда Дика, моего старого верного эрдельтерьера, протянула ко мне свои ручки и назвала меня "папой".
Я почувствовал, как встал ком в груди... Да, эти непривычно длинные черные ресницы однажды могут порхнуть от веселья или кокетства, но теперь в глубине ультрамариновых глаз маленькой Элси появилась задумчивая, доверчивая серьезность -- та самая серьезность, которую только Ли мог вызвать у Пегги.
Ответственность в одно мгновение выросла вдвое. То, что она сможет полюбить меня больше, чем приемного родителя, было моим самым дорогим желанием. Но, несмотря на личные желания, я не мог оставить ее без законного наследства; в свои годы она все должна узнать. И история, которую я ей поведаю, не должна стать страшным подозрением, почерпнутом в повседневном разговоре!
Я отправился в Алабаму, оставив Элси в компетентных руках миссис Дэниелс и ее мужа, которые заботились о ней с самого ее рождения.
В моем распоряжении были ставшие причиной моего путешествия скудные факты, известные властям к тому времени, как Джон Корлисс Кранмер сбежал и исчез. Их было вполне достаточно.
Для проведения биологических исследований о формах жизни простейших Джон Корлисс Кранмер натолкнулся на этот регион Алабамы. Место вблизи большого болота, изобилующего микроорганизмами и расположенного в субтропическом поясе, где заморозки редко борются с трясиной, казалось идеальным для его целей.
Припасы он мог ежедневно доставлять на грузовике из Мобила. Изоляция подходила ему как нельзя лучше. С помощью одного лишь мулата в качестве повара, дворецкого и камердинера на случай приема гостей, он привез научное оборудование и временно занял помещение в деревушке Бердеттс Корнерс, пока его лесной дом находился в процессе строительства.
По большому счету, Сторожка, как он назвал свой дом, содержала восемь или девять комнат и была сложена из бревен и струганого леса, купленного в Ок-Гроув. Ли и Пегги должны были гостить там каждый год; изобилие перепелов, диких индеек и оленей служило поводом для удовольствия пары таким отпуском. В остальное время все четыре свободные комнаты были закрыты.
Это было в 1907 году, в тот самый год, когда Ли женился. Шесть лет спустя, когда я прибыл на место, от дома не осталось и следа, за исключением нескольких искореженных гниющих бревен, выступающих из вязкой почвы -- или того, что казалось почвой. И двенадцатифутовой стены из кирпича, которая была построена, чтобы полностью огородить дом. Одна из его частей ввалилась внутрь!
II
Я потратил несколько недель на то, чтобы опросить представителей полицейского участка в Мобиле, управителей городов и шерифов округов Вашингтон и Мобил, а также служащих психиатрической лечебницы, откуда Кранмер совершил побег.
По сути, дело назвали типичным примером необоснованной мании убийства. Кранмер старший находился в отъезде до поздней осени, приняв участие в двух научных конференциях на севере, а затем отправившись заграницу, чтобы сравнить некоторые свои результаты с результатами доктора Геммлера из Пражского университета. К несчастью, Геммлер был убит религиозным фанатиком вскоре после этого. Фанатик высказал жесткий протест против всех менделевских исследований, посчитав их богохульственными. Это было его единственное оправдание. Его повесили.
Поиски в записях и результатах Геммлера не дали ничего, кроме разве что необъятного количества лабораторных данных по кариокинезу -- процессу образования хромосом, протекающему в первых растущих клетках эмбрионов высокоорганизованных животных. Кранмер, по всей видимости, рассчитывал выявить некоторые сходства или указать различия между наследственными факторами, наблюдающимися у низших форм жизни и наполовину представленными у кошки и обезьяны. Власти не нашли для меня ничего полезного. Кранмер сошел с ума - разве это не достаточное объяснение?
Для них -- возможно, но не для нас с Элси.
Но вдобавок к скудному обоснованию событий я смог раскопать следующее.
Никто не заинтересовался, почему за две недели из Сторожки никто ни разу и носа не показал. Зачем кому-то беспокоиться? Торговец провизией из Мобиля звонил дважды, но соединения установить не удалось. Он лишь пожал плечами. Кранмеры отправились в путешествие. Через неделю, месяц или год они вернутся. Конечно, он терял заказы, но что с того? Он не нес никакой ответственности за этих свихнувшихся чудаков из соснового леса. Свихнувшихся? Без сомнения! Иначе зачем кому-то с миллионами в кармане запираться среди кадженов и рисовать в блокноте изображения увеличенных под микроскопом "микробов"?
Суматоха поднялась к концу второй недели, да и то ограничилась кругами строителей. Двадцать вагонов строительного кирпича, пятьдесят каменщиков и четверть акра мелкоячеистой проволоки -- того сорта, что используют для огораживания грызунов и мелких сумчатых в зоологическом саду, -- были заказаны "плевать на расходы, срочно!" небритым оборванным мужчиной, который с большим трудом представился, как Джон Корлисс Кранмер.
Он даже тогда выглядел странным. Но заверенный чек на полную сумму, выданный авансом, и еще один чек абсурдного размера, брошенный нанимателю рабочих, подавили возражения. Эти миллионеры склонны капризничать. Если они чего-то хотят, то хотят это по щелчку пальцев. Так зачем отказываться от большой прибыли? Отказать можно человеку победнее. У Кранмера, купавшегося в золоте, выработался иммунитет к критицизму.
Окружная стена была построена и покрыта проволочной сеткой, нависающей совсем близко над Сторожкой. Любопытство рабочих не находило ответа, пока не настал финальный день стройки.
Тогда Кранмер, странное, напряженное привидение, казавшееся более жалким, чем портовый беспризорник, собрал всех до единого работников. В одной руке он сжимал пачку банкнот -- ровно пятьдесят шесть. В другой руке он держал автоматический Люгер.
-- Я предлагаю каждому по тысяче долларов за молчание! -- объявил он. -- Альтернатива -- смерть! Ваше дело маленькое. Поклянитесь ли вы своей честью, что нигде не упомяните ничего из здесь произошедшего? Под этим я подразумеваю абсолютное молчание! Вы не вернетесь назад, чтобы что-нибудь выведать. Вы не расскажете своим женам. Вы не раскроете рта, даже если вас пригласят свидетелем в суд! Моя цена -- тысяча долларов каждому. Если кто-то предаст меня, даю вам слово, этот человек умрет! Я богат. Я могу себе позволить нанять убийцу. Так что же вы скажете?
Люди с опаской переглянулись. Нависший Люгер помог им определиться. Они приняли банкноты -- и никто из пятидесяти шести, за исключением одного, потерявшего всякое чувство страха и нравственности из-за алкоголизма, не нарушили, насколько я знаю, своего обещания. А тот единственный каменщик умер позже от белой горячки.
III
Люди нашли его, бормочущего бессмысленные фразы касательно амеб -- одной из крошечных форм протоплазменной жизни, которая являлась объектом его исследований. Он тут же принялся обвинять себя. Он убил двух ни в чем не повинных людей! Трагичным было его преступление. Он утопил их в трясине! Боже милостивый!
К сожалению всех заинтересованных сторон, Кранмер, потрясенный и, вне всякого сомнения, совершенно ненормальный, решил разыграть странную пародию на рыбалку в четырех милях к западу от своей Сторожки -- на дальнем берегу Мокасинового болота. Его одежда была разорвана в клочья, шляпа пропала, а сам он с головы до ног был покрыт болотной жижей. Неудивительно, что честной народ из Шанксвилла, который и мельком не видел эксцентричного миллионера прежде, не смог сопоставить его с Кранмером.
Его приняли, обыскали карманы, не найдя никаких следов особо выдающихся денежных сумм, и определили под врачебный надзор. Прошли две драгоценных недели, прежде чем доктор Бзик с неохотой признал, что ничего больше не может сделать для своего пациента, и уведомил об этом соответствующие органы.
После этого еще больший промежуток времени был потрачен впустую. Прошли жаркий апрель и половина еще более жаркого мая, пока, наконец, все не связали воедино. Было мало хорошего в том, что бредящий несчастный оказался Кранмером, и что два человека, о которых он кричал в бессвязном бреду, действительно пропали. Психиатры освободили его от ответственности. Он был заключен в палате для буйных.
Тем временем странные события развернулись в Сторожке - которая теперь, имея для этого достаточные основания, стала известна всем обитателям лесов как Мертвый Дом. Однако, пока одна из стен не упала, никто ничего не мог увидеть -- за исключением тех, кто набирался храбрости, чтобы взобраться на один из высоких вечнозеленых дубов или оседлать саму преграду. Еще бы, ведь в наспех сооруженной стене не было ни двери, ни следа иного входа!
К тому времени, как упала западная стена, каждый из местных на многие мили вокруг боялся этого места даже больше, чем бездонных, кишащих змеями топей, лежащих на западе и севере.
Одно единственное заявление стало всем, что Джон Корлисс Кранмер оставил в этом мире после себя. Его оказалось достаточно. Было организовано срочное расследование. Оказалось, что меньше, чем тремя неделями ранее дня исходных событий, сын вместе с Пегги приехал погостить у отца второй раз за зиму, оставив Элси у четы Дэниелсов. Они арендовали пару "гордонов" для охоты на перепела и выдвинулись. С тех пор их никто не видел.
Захолустный негр, кто мельком видел, как они преследуют выводок со своими охотничьими псами, больше ничего не смог поведать -- даже пропотев двенадцать часов под пытками (4). Некоторые подозрительные обстоятельства (имеющие дело только с его связью с транспортировкой самогона) поставили его под подозрение в первую очередь. Его отпустили.
Два дня спустя был задержан и сам ученый -- бормочущий идиот, забросивший удилище, держась за наживленный крючок, в болото, где можно было выловить разве что ботинок, заблудшего аллигатора или какое-нибудь земноводное.
Его рассудок был на три четверти мертв. Кранмер находился в состоянии наркомана и всерьез задавался вопросами, сколько большевиков убил Юлий Цезарь, прежде чем погиб от руки Брута, и почему так получается, что канарейка поет исключительно в среду вечером. Он знал, что в его жизнь ворвалась трагедия наиболее зловещего сорта, но думал совершенно о другом.
Позже полиция все-таки получила то самое заявление о том, что он убил двух людей, но способ и мотив так и не были установлены. Официальное предположение о способе убийства было не более чем смелой догадкой; было упомянуто, что жертв заманили в зловонные глубины Мокасинового болота и оставили тонуть.
Жертвами были его сын и невестка, Ли и Пегги!
IV
Притворившись, что находится в коме, -- а затем внезапно напав на трех прислужников с невероятной свирепостью и силой, -- Джон Корлисс Кранмер сбежал из больницы имени Элизабет Риттер.
То, как он скрывался и как умудрился преодолеть шестьдесят с лишним миль и при этом избежать обнаружения, остается тайной, пусть и незначительной, объяснить которую можно, разве что предположив, что маниакальной хитрости оказалось достаточно для превосходства над здравомыслящим рассудком.
Пока мне не посчастливилось обнаружить свидетельства этих действий, полагалось, что он совершил побег, пробравшись зайцем на одну из банановых лодок, или же скрывшись в той части близлежащих лесов, где он не был никому известен. Правда пришлась бы по душе домовладельцам из Шанксвилла, Бердеттс Корнерс и окрестностей -- тем простительно предусмотрительным людям, которые днем держат под рукой заряженный дробовик, а на ночь баррикадируют двери.
На описании первых десяти дней моего расследования я остановлюсь вкратце. Я обосновался в Бердеттс Корнерс, каждое утро выезжал, взяв с собой обед, и возвращался до наступления ночи, чтобы успеть получить свою овсянку и кусок местной свинины или баранины. Вначале я планировал разбить лагерь на краю болота, поскольку возможность насладиться открытым воздухом мне выпадала крайне редко. Однако после беглого осмотра места я отказался от этой идеи. Я не хотел располагаться там в одиночку. А ведь я даже менее суеверен, чем самый закостенелый риелтор.
Пожалуй, это было некое внутреннее предостережение; более вероятно, что странный, неотчетливый, соленый запах гниющей рыбы, витающий над руинами, произвел слишком неприятное впечатление на мое обоняние. Меня пробирал особенный озноб всякий раз, когда удлиняющиеся тени накрывали меня вблизи Мертвого Дома.
Запах произвел на меня впечатление. В одном из связанных с делом газетных репортажей было предложено оригинальное объяснение. Позади места, где стоял Мертвый Дом, -- в пределах его стен -- находилась заболоченная полость округлой формы. На дне чашеобразного углубления теперь лежало лишь немного грязи, но один из репортеров "Мобайл Реджистер" предположил, что во время владения Сторожкой хозяин содержал там рыб. Высохшая вода убила всю рыбу, и она пропитала остатки грязи своим тошнотворным запахом.
Вероятность того, что Кранмеру необходимо было держать под рукой свежую рыбу для своих экспериментов, приглушала естественный протест, что в местности, где каждый поток заполнен панцирниками, щуками, окунями, сомами и прочими съедобными видами, никому и в голову не придет держать у себя во дворе застойную лужу.
После того, как я истоптал огороженное место, тестируя причудливо хрупкий, иссохший верхний слой земли и рассуждая о возможном назначении стены, я отломал длинную ветку клокочины и исследовал грязь. Хотя бы один фрагмент рыбьего хребта подтвердил бы догадку находчивого репортера.
Я не нашел ничего похожего на рыбий скелет, но установил несколько фактов. Во-первых, этот грязевой кратер совершенно точно имел дно на глубине трех или четырех футов от уровня оставшейся тины. Во-вторых, от болтания палкой усиливалась рыбная вонь. В-третьих, когда-то грязь, вода, или что бы не нарушало равновесия содержимого, достигали краев чаши. Последний факт подтверждался наличием гладких отметин, где затверделый двухдюймовый верхний слой грунта откололся. Это сбивало с толку.
Природа этой тонкой, сухой породы, которая, казалось, покрывала абсолютно все, даже пару нижних футов кирпичной кладки, оказалась объектом моей следующей инспекции. Это было странное вещество, не похожее ни на один из известных мне видов земли, хоть и являлось, несомненно, формой налета, нанесенного из болота во время речных разливов или ливней (которые в этом районе -- вполне обычные явления весной и осенью). Оно легко крошилось пальцами. Субстанция гулко хрустела, когда я ходил по ней. И в незначительной степени тоже отдавала рыбной вонью.
Я взял несколько образцов с наиболее густых ее участков и еще несколько с мест, где она казалась не толще листа бумаги. Позже я собирался сделать лабораторный анализ.
Помимо того, что вещество могло иметь отношение к исчезновению трех моих друзей, оно также пробудило во мне исследовательский интерес -- то самое изумление чем-то странным и на первый взгляд необъяснимым, которое придает охоте на факты некоторую привлекательность и своего рода романтичность. Рано или поздно я собирался объяснить самому себе, почему этот пласт покрывал все пространство в пределах стен, но не был заметен нигде снаружи! Однако, загадка могла подождать, -- по крайней мере, я так решил.
Еще более интересными оказались следы неистовой силы, оставившей свой след на стене и на остатках дома. Последний, казалось, был вырван из фундамента гигантской рукой, смят до неузнаваемости, а затем свален грудой обломков возле основания стены -- преимущественно на южной ее стороне, где в избытке лежали груды покореженной, изломанной древесины. На противоположной стороне однажды тоже были такие груды, но теперь там остались лишь обуглившиеся палки, покрытые серо-черным вездесущим слоем сухой субстанции. Эти кучки древесного угля были просеяны и исследованы властями наиболее тщательно, поскольку одна из выдвинутых теорий гласила, что Кранмер сжег тела своих жертв. Но ни одного следа человеческих останков найдено не было.
Пожар, однако, указывал на один странный факт, который опровергал воссозданный несколько месяцев назад детективами ход событий. Последние, принимая во внимание иссохший налет, нанесенный с болота, решили, что бревна дома были смыты половодьем к сторонам стены -- и расположились там несколькими грудами! Абсурдность этой теории демонстрировалась особенно ярко тем фактом, что, если налет просочился внутрь во время такого паводка, то бревна, несомненно, были растасканы в кучи до этого! Некоторые были сожжены -- и налет покрыл их обуглившуюся поверхность! Что за сила разорвала домик на куски, будто в злобной ярости? Почему часть обломков была сожжена, а остальная избежала этой участи?
Именно здесь, чувствовал я, находился краеугольный камень всей тайны, но я не мог дать этому никакого объяснения. В то, что Джон Корлисс Кранмер -- человек физически здоровый, но десятилетиями ведший сидячий образ жизни, -- был способен совершить такое разрушение, верилось с трудом.
V
...
СНОСКИ:
(1) Каджены -- авторский вариант произношения слова "каджуны".
(2) Рассказ был написан во времена сухого закона, и, хотя самогонщики уклонялись от налогов и до, и после, в это время в самогоноварении вращалось намного больше денег.
(3) Этническая культура каджунов представлена преимущественно в Луизиане, но нет причин полагать, что некоторые каджуны не могли мигрировать в Алабаму в определенный момент истории.
(4) Такое жестокое обращение с чернокожим подозреваемым, к несчастью, весьма правдоподобно для того времени. Век назад полиция была более жестокой, а на юге -- еще и крайне расистской.