Гендель Казимир Казимирович : другие произведения.

Гану Сала (продолжение "Стрелочника")

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Захолустная деревня, в сознании некоторых её обитателей, не перестает бурлить зависть к более успешным соседям.

   -Наконец-то! - как можно громче, произнес Иван после того, как все возможное, было перетаскано в собственные помещения, а сам он, возвратясь в дом, пошел не в спальню к отцу, что бы поделиться последней новостью, а присел на треножную табуретку у окна, выходившего на дорогу. Воздух для него в спальне, где лежал почти беспомощный старик, казался очень тяжелым. Кроме того, возбужденный скороспелой победой над ненавистным соседом, своей радостной новостью не хотел делиться и потому, что их политические взгляды никогда не совпадали. Несмотря на постоянную нужду, глава большой семьи не мог переносить пустое охаивание щедрого соседа, и, по мере возможности, всегда старался пресечь нездоровые толки о Нейвалде. Сейчас он был окончательно сломлен старческой, хронической болезнью. Последние десять лет, с постели он вставал только ради того, что бы сходить за хлев по собственной нужде, а наступавшие весны у него постоянно обостряли изматывающую организм чахотку. В этом же году - особенно. Неделю назад, приезжавший из Индры ветеринарный врач сообщил домочадцам о том, что больному осталось жить совсем не долго, поэтому уже сейчас пусть готовятся к самому худшему. В ответ на такую новость, сознание Ивана начало бороться с двумя противоположными понятиями сущности бытия: то ли радоваться, то ли скорбеть. И вот почему!
   Несмотря на появление новой семьи, молодоженам негде было отвести отдельного уголка, поэтому в той самой узенькой спаленке на две кровати, поставленные в торец друг к другу, Ив?нову, попросту завесили двумя льняными простынями. Родитель-то все равно плохо слышит! Конечно, жалковато родителя, к которому успел привыкнуть с самого раннего детва, но, с его уходом из жизни, вся спальня может достаться только ему с Тосей. Разве это не удовольствие для молодой пары, не успевшей натешиться друг другом!
   В момент радостно воскликнутого: "наконец-то", брат Ивана ещё оставался в сарае, любуясь соседским пополнением, сбросанным в кучу как попало, сестры молча, прибирали комнату, а Тося, обрывком старой газеты чистившая закопченное треснувшее стекло от трехлинейной настенной лампы, сострила непонятную улыбку, скорее говорившую о беспрекословном соглашении с намеком мужа, нежели наигранного сожаления. В деревне она была новенькой, поэтому по возможности, старалась полагаться на энергичного супруга, а с его сестрами пыталась сохранять дружеские отношения. Только однажды, в самые первые дни пребывания в мужнином доме, случился непредвиденный казус, связанный с висевшей в правом от входа углу комнаты потемневшей иконой, на которой был изображен Христос с расставленными руками, будто призывавший всех на него смотрящих, в свои широкие объятия.
   В отличие от Ангешей, исповедовавших католицизм, она была хоть и не очень убежденной, но староверкой, поэтому и взгляд на церковную атрибутику у неё сложился под стать виденного в родительском доме. Как и там, тот святой образ, здесь она тоже решила обрамить вышитым петухами длинным полотенцем, прихваченным из Даугавпилса вроде приданного. Но категорически воспротивились золовки. Нехотя, но пришлось сдаться.
   Зато, если взять сегодня, то её слова удивительно положительным образом подействовали на окружающих, особенно на мужа, который, в конце концов, был вынужден согласиться с её доводами, решившими вещественную судьбу бывших соседей.
   Едва Иван успел отдышаться, как сквозь кашель, послышался голос отца:
   -Ваня, зайди ко мне.
   О выселении соседа, ему усели сообщить дочери.
   -Зачем ты лезешь не в свое дело? - несмотря на хрипоту, разобрал сын слова отца.
   -Папа..., - скривив недовольную мину, подыскивал сын слова для ответа, опускаясь на край кровати у изголовья.
   -Знаю, что я твой папа, но зачем ты суешь свой нос туда, куда его сует только собака?
   -Папа, ты смотришь на происходящее немножко однобоко, - не моргнув глазом, и немного развязно, наконец нашелся самоуверенный в себе, сын. - Ты забыл, что сейчас не Ульмановское правление, когда таким, как Нейвалд, разрешалось эксплуатировать чужой труд. Советская власть не только не позволяет эксплуатировать человека человеком, но и не терпит его пребывания в новом, социалистическом обществе.
   -Умно выражено, нечего сказать! Ты это сам придумал, или тебя кто-то подучил?
   -Партия учит..., запнулся Иван.
   -Ну, хорошо, допустим он эксплуататор. Тогда скажи мне, как он лично тебя дурня, проэксплуатировал?
   -Меня... никак, - замялся с ответом сын. - Но других...
   -Кого, например?
   -Ты же знаешь, что он каждый год нанимал работника, работницу, а на лето ещё и пастуха. Болтрук говорил, что это и есть самая настоящая эксплуатация.
   -Этот голодранец, который недоучился сам, как и выучил тебя?
   -И не только он. Лобздиньш подтверждал, да и сам Петров, тоже.
   -А эти выскочки тебе не говорили что, так называемые батраки, получали у Нейвалда такую оплату, на которую они сами со своими семьями кормились целый год?
   -Нет, - не успев подумать, честно признался сын. Только тут же спохватившись, добавил, - Ну и что?
   -Да то, что мало ты сидел впроголодь. До чего же ты у нас ещё глупенький! Со всех концов, наслушался всякой бредни, и хочешь воплотить её в деревенскую жизнь, в лице колхозного строя. Вот, поживешь с моё, может быть, что-нибудь и поймешь, если поймешь вообще. А нет, так пусть сам Бог будет судьей в твоих поступках. Помоги мне повернуться к стенке.
   -Думай обо мне папа, что хочешь, но самую настоящую сельскую жизнь, я вижу только с советской властью, да колхозным строем, - самоуверенно отвечал Иван, покидая спальню.
   Он спешил на помощь к брату. Перетасканные от соседа вещи, следовало, как можно скорее спрятать так, что бы их ни заметили соседи, которые могли здесь появиться с минуты на минуту. Любопытные! Трудно от них что-нибудь скрыть.
   Едва ломиком, они успели затолкать в сарайчик долгожданный столярный станок, который не позволял полностью закрыться двери, как услышали женские крики, звавшие их в дом. Оказалось, что когда старика стали звать к завтраку, тот уже был мертв. Иван тут же побежал к Кравалю, который был не только веселым гармонистом, но и отличным мастером по изготовлению гробов.
   -Завидую ему за то, что так легко помер, - говорил Краваль, четвертями правой руки измеряя длину тела усопшего.
   -Не надо завидовать, - сквозь текшие по морщинистым, исхудалым щекам слезы, упрекнула жена покойника, еле спустившаяся с печки и не сводившая взгляда с давно небритого лица почившего мужа.
   -Прости, это я так, к слову, - смутился мастер. - Мало ли что может взбрести на язык, в подобных обстоятельствах.
   Позавидовал же Краваль легкой смерти старика, не случайно. Ещё с осени прошлого года, он почувствовал что-то неладное в нижней части живота, и это "что-то", не проходило до сих пор, о чем, кроме своей семьи, старался ни с кем не делиться. Индравский фельдшер, которому он однажды пожаловался на свое здоровье, о причине болезни ничего вразумительного сказать не мог, но посоветовал обратиться к врачу в Краславе. Посоветовать одно, а до неё, до той Краславы, зимой добраться, когда нет собственной лошади - совсем другое. Можно поездом, но там, от вокзала до города, ещё не меньше четырех километров пешедралом топать! Друйский же фельдшер, что за рекой, так тот вообще напугал, заподозрив в его мочевом пузыре какие-то камни! Да, наверное, так и было, потому что иногда, что бы помочиться, ему приходилось ложиться то на один, то на другой бок, иначе не опорожнялся мочевой пузырь.
   -Ты, уж, помоги нам справиться с похоронами, - между тем, уговаривала его старуха. - Мои мальцы такие бестолковые, что сами не управятся.
   -Как ни помочь! - успокаивал её Краваль, огрызком наслюненного химического карандаша, записывая на ладони нужные цифры. - Все обтопаем наилучшим образом. Мне не привыкать. Не одного, успел оформить в такой далекий путь.
   -Совсем недавно, по осени, тебе же пришлось схоронить брата жены, Костика, - сказала старшая из сестер, стоявшая в дверном проеме.
   -Да, по одному уходим из этого света, - вздохнул гармонист.
   -Веселый был холостяк!
   -У них, в Савейках, вся родня не унывающая. Где будем брать на гроб доски? - спросил Краваль, выходя к братьям.
   -Возьмем у Нейвалда! - воскликнул Иван. - У него такой запас, что хватит на всю деревню.
   -Его же дубовые доски, что он хранил под застрехой, сгорели во время пожара, - напомнила мама.
   -То были дубовые! - почти взвизгнул Иван. - Но Нейвалд не был бы кулаком, если бы не имел и сосновых. Он их хранит в сарае под сеном, в котором стоял его столярный станок.
   -Ты-то откудова знаешь? - удивилась мать.
   -Про него, я все знаю. Сосна здесь поблизости, не растет нигде, а у него сорок, если не больше, сосновых досок. Спрашивается: где и как он мог их достать?
   -Опять ты за своё, - упрекнула сестра.
   -Я, что..., я ничего. Но гроб из чего-то ж, делать надо. Вот я и предлагаю, - прогугнавил Иван, пытаясь прижать отставший от стенки обрывок немецкой газеты, некогда взятых у Нейвалда, для оклейки комнаты.
   -Ничего ни поделаешь, надо брать, - согласился Краваль. - Тем более, что теперь те доски как бы ничейные.
   -Колхозные! - поправил Иван.
   -Ладно, пусть будут и колхозные.
   -Мама, так что будем делать? - спросил старший сын Бронислав.
   -Ладно, детки. Хоть и стыдно брать чужое, но другого выхода у нас нет, - согласилась мама. - Пусть нас Бог простит, за чужое.
   -Простит, куда он денется, - съязвил младший.
   -Постыдился бы так говорить, хоть при покойнике! - упрекнула мать, поднося к слезившимся глазам край старенького, порванного над оттянутым карманом, передника.
   Как и принято, у всех христиан, хоронить покойника собрались на третий день, а за то время, пока он полежит в закрытом гробу, поставленном на трофейный станок Нейвалда, что в сарае, надо успеть управиться с осиротевшей и проголодавшейся скотиной. Теперь Иван понимал, что с этого момента, в дело должен вступить и сам председатель, к которому он и направился. Выслушав создавшееся положение Коробатов, посоветовавшись с женой, порешил, что такие дела нельзя решать в узком кругу, и предложил созвать небольшую сходку деревенских мужиков.
   -Корову с лошадью, всем миром, до появления свежей травы, мы как-нибудь прокормим, - в конце короткого собрания, резюмировал председатель, - а что делать с остальной живностью, я хочу выслушать ваше мнение, товарищи колхозники.
   -Учитывая безвыходное положение с кормежкой, есть предложение, всю пустить под нож, а мясо поделить поровну, - предложил Иван, негласно согласованный с самим Петровым, поступок.
   -Не пропадать же с голоду, бедной скотине, - поддержал Краваль.
   -Все равно её негде держать, - согласился Гаужанс.
   -Да и кормить нечем, - напомнил Гризанс.
   -Детей, хоть один раз в жизни, накормлю досыта, - вставил кузнец Бучис.
   -Пошла девка по рукам, так и нищие ею натешатся! - хихикнул Андрей.
   -Значит, приступаем к работе товарищи, - закончил председатель, вставая, тем самым, давая понять мужикам, что важное заседание окончено.
   Следующие два дня, прошли в деревне под знаком резни, разделке туш и дележке мяса. Все шкуры убитых животных, Краваль забрал себе, потому что кроме Нейвалда, да его самого, выделывать их никто не умел. Не обделили и Петрова с волостным начальством. Лучшие куски мяса для них, разложили на скамейке, столу, пустующих досках кроватей. Благо теперь, этот конец дома не отапливался, а на улице стояла довольно прохладная погода. На время бойни, из политических соображений, Коробатов с женой в деревне Гану Сала отсутствовал, и прибыл только после того, как под утро 29 марта, загруженные людьми вагоны, покинули станцию Индра, а Иван на Лупиньском кладбище, что у самой Даугавы, похоронил своего покойного отца. Несмотря на уговоры матери, сестер и ещё гостившего брата, традиционный похоронный обед Иван, на правах хозяина, делать не стал.
   -Мясо поделено всем поровну, так что пусть кушают каждый у себя дома, - твердо отрезал он, своим домочадцам.
   -Я согласна, - поддержала жена. - В колхозе никто не поймет нашей жертвенности, а мы хоть вдоволь поедим.
   Когда же к вечеру этого дня появился председатель, Иван тут же вышел ему навстречу с молодецким задором, будто не было ни домашних споров, ни отцовских похорон.
   -Доэксплуатировался мой сосед, люблю его мать! - злорадным возгласом, встретил его Иван. - Подавился своим богатством, так сказать.
   -Что поделать! Если убрали, значит, заслужил, - спокойно отвечал Коробатов, то же не сказав ни слова о покойнике. - Опись оставленного имущества, ты уже составил? Да-а-а, не богато под конец он жил.
   -Но, мы же..., - начал, было, Иван.
   -Ах, да! - спохватился Коробатов.
   -Кроме того, он много чего забрал с собой. Солдаты виноваты, что много времени дали ему на сборы. Я даже хотел их предупредить...
   -Другие жаловались, что времени вообще очень мало отводили для сборов, - вспомнил Коробатов дневной отчет по вывозам, который ему довелось прочитать на скорую руку в милиции, любезно предоставленный самим начальником.
   -Ясно, как светлый день, что всё зависело от солдат, командированных вместе с местным представителем власти, - возмущенно, констатировал Иван. - Знаю я и то, что когда Нейвалд почувствовал предстоящую расплату за все нажитое нечестным трудом, то стал безжалостно разбазаривать свое имущество направо и налево.
   -Как это понять?
   -Скот резал, почти что, каждый день, а мясо, что бы, не досталось колхозу, скармливал собаке.
   -Подумать только, какая у него прожорливая собака! - смеясь, заметил председатель. - Что бы она и впредь не разоряла колхоз, её в первую очередь придется уничтожить.
   -А шкуру отдадим гармонисту на барабан, - не поняв шутки, вдохновенно, поддержал Иван.
   -Я слышал, что ему заменили лошадь. Ты видел, что собой представляет оставленная? На возвращение старой, я не надеюсь.
   -Не знаю, в её стойло не заглядывал. Надо будет спросить у Краваля. Он там больше всего хозяйничал после отъезда хозяина.
   -За лошадь, надо держаться. Без неё, в деревне нечего делать, а посевная уже на носу.
   -Разве нам не помогут?
   -Кто и чем будет помогать, когда во всех районах республики, обстановка одинаковая!
   -Тогда наше счастье, что Нейвалд не успел свои машины рассовать по родственникам. Наверное, слишком громоздкими оказались, - хихикнул Иван.
   -Повтори мне ещё раз, что он сдал в колхоз, при его организации?
   -Сенокосилка, жнейка, грабилка, льномялка с лошадиным приводом, молотилка с двумя зерноочистителями. "Фухтелем", что ли, одна из них называлась.
   -Хорошо, понял. По поему представлению, у прочих будущих колхозов, и того не наберется.
   -Совершенно верно! Сколько я знаком с округой, то такого огромного парка машин, не имел никто из смертных.
   -Хорошо сказано. Сразу видно, что Нейвалд был богатым мужиком. Недаром же ему досталось столько всего разного. Видать, денежки водились у проходимца этакого!
   -А я, что говорю! - подхватил Иван. - Значит, было, за что заработать принудительное выселение.
   -Ты, вот что. Как там у тебя с мясом дело обстоит? - напрямую, поинтересовался Коробатов.
   -Как в той притче: всем девкам по серьгам. Все оставленное, разложено на досках кроватей.
   -Зайдем, посмотрим. С дверей, ты сургуч уже снял?
   -Да, сразу. В тот же день. Он был нужен больше для проформы, потому что Ошурок забыл захватить с собой печать.
   -О-о-о, окорочка не плохие! - воскликнул председатель, взглянув на разложенное мясо. - Значит, так. Пока нет лишних глаз, давай его погрузим на телегу, на которой мы прибыли, и отправим в Индру по назначению.
   Не дожидаясь повторного предложения, Иван схватил в обе руки здоровенную заднюю ляжку, прижал к животу и заспешил к телеге, дожидавшейся во дворе. Со второй ногой, несмотря на то, что она вся в сале, таким же способом, за ним следовал Коробатов.
   Загрузив всю продукцию, груз тщательно укрыли найденным здесь же тонким одеялом, и начальство срочно отбыло восвояси, при этом, наказав Ивану, что бы тот начал готовить освободившийся конец дома под колхозную контору.
   -Да, и не забудь найти замену убывшему кладовщику, - напомнил Коробатов, понукая лошадь.
   -Ну, как? - спросила жена Ивана, когда тот возвратился.
   -Загрузили все, что было им предусмотрено. Не оставили ни кусочка!
   -Не говорил, что слишком много оставили?
   -Нет.
   -Значит, аппетитом не обделен человечек. Мог сколько-нибудь и оставить.
   -Гляди, оставит! Он был уже в курсе всех наших событий с уничтожением скота.
   -Вот-вот! Это значит, что надо быть постоянно начеку. За пару прошедших дней, кто-то успел побывать в Индре, что бы кому следует сообщить наши последние новости.
   -Кажется, Лобздиньш Игнат на станцию собирался.
   -И кого ты теперь собираешься выдвинуть в кладовщики?
   -Да, Коробатов говорил, но из-за похорон, я ещё не успел поразмыслить над этим вопросом.
   -Может быть, Краваля?
   -Я тоже о нем подумал, - соврал, что бы поддакнуть жене, Иван. - В общем, найдем место для всех колхозников.
   -Вот и хорошо. Только вернее будет сказать, подыщем.
   -Какая для нас разница, в лоб, или по лбу! - блеснул муж, деревенской мудростью, некогда услышанной от кого-то из Нейвалдов.
   -Согласится ли? - засомневалась мама, подслушавшая их разговор.
   -Где он денется! - самоуверенно, отчеканил сын. - В колхозе будут работать все.
   -Не забудь, что его руки привыкши держать только гармошку. Кладовщик - это ещё и ответственность, - напомнила мама.
   -Никуда он не денется, привыкнет и к ответственности.
   -Пока привыкнет! Его сынишка не раз и не два похвалялся тем, что со свадеб, папа приносит домой кучу денег.
   -Заставим играть не с "персональных маршей" для каждого гостя в отдельности, что он делал до сих пор, а назначим фиксированную цену. Вот, и дело с концом.
   -Ты забыл, что когда ты привез Тосю, на вашей свадьбе, он согласился играть только "с маршей".
   -А я и не знал.
   -Твой покойный папа, ещё с ним договаривался.
   -Кроме того, что Краваль врожденный весельчак, он ещё и хороший проходимец. Я слышал, что на своих знаменитых маршах, он даже у последнего скряги, способен выманить последний рубль.
   -Особенно его коронная фраза: "за хорошие подарочки, веселые добавочки!", - напомнила мама. - Ну, какой гость устоит после такого напоминания, чтобы не бросить в его безразмерную шапку ещё бумажку!
   -Действительно! Кто захочет на виду у всей застолицы, которая не сводит глаз с твоей руки - сколько ты там положишь - опрахвоститься! - добавила Тося.
   -Да, вот таким, вроде бы и безобидным способом, человек и научился зарабатывать себе денежки.
   -По одним повадкам, сразу можно догадаться, что человек жил в шумном городе. Из какого города он прибыл?
   -Ленинград, - напомнила старуха. - Я тебе о нем уже говорила, а ты успела призабыть. А в том Даугавпилсе, где ты до этого жила, разве не так справляют свадьбы?
   -Не знаю, - честно призналась сноха. - Никто не приглашал. Этот гармонист, он давно живет в вашей деревне?
   -Семья Кравалей, в Гану Сала появилась только в 1939 году. В Савейках, что ли они до этого жили. Да, вспомнила. В самый первый год, когда зашли немцы, они перебрались в Янополе. Это пустующее имение, с большим яблоневым садом. Ты его видела. И знаешь, почему я вспомнила? Даже самой смешно. Самой младшей дочери, очень нравился Нейвалдов Айвар. Так вот, когда они туда переехали, она так переживала разлуку, что сочинила такое стихотворение: Возле сада ручейком
   Приди Айвар вечерком
   Папа дома не ночует
   Мама ухом не дочует
   -И, как складно!- похвалила невестка.
   -Конечно. Его вся деревня наизусть выучила. Даже моя старая голова, и то те слова запомнила.
   -Значит, сами Кравали могут быть из среды пролетариата?
   -Не, сказал бы, - отвечал муж. - Сколько я заметил, его повадки больше смахивают на середняцкого мужика, хоть сам он, как известно, себя не причисляет ни к середнякам, ни к бедноте.
   -А, какие у него были отношения с Нейвалдом? - поинтересовалась жена. - С виду, они почти одногодки. Краваля только лысина здорово старила.
   Хорошенько присмотреться к Нейвалдам, она так и не успела. Но, в отличие от своего пролетарски настроенного мужа, отвращения к уже бывшим соседям, не испытывала. Люди, как люди. Соседи, как соседи. Однако если муж настроен против них так отрицательно, то, естественно, и она, как любящая жена, когда появлялась возможность, старалась ему поддакнуть. Ведь совместная жизнь, только-только начиналась!
   -Самые дружественные, - недовольно скривив губы, отвечал муж. - Надо признаться, что мне они, совсем не нравились. По моему разумению, если ты есть бедняк, то и отстаивай свое местоположение в обществе пролетарскими методами. В общем, кулаку нечего лезть в дружбу с беднотой. А то, вишь ты, нашли общий язык - хрен с редькой.
   -Ты вот, Нейвалда ругаешь, а все его меткие высказывания повторяешь слово в слово, - заметила мама.
   -Это вырвалось случайно. Как говорят: к слову, - немного смутился сын собственному промаху. - Впрочем, должность кладовщика, Кравалю я все же предложу.
   -Ты уже рассуждаешь так, будто сам давно являешься начальником, - напомнила мама.
   -При Советской власти, так и делается, - уверенно, парировал сын. - Теперь все имеют полное право высказывать свои мнения. Времена круто изменились. Не то, что раньше, когда такие, как мы, вынуждены были, молча сносить все несправедливости не только от ненавистных Ульмановских властей, но и от соседей-кулаков.
   -Ладно, - смирилась мама. - В таком случае, смотри за собой сам.
   -А, что бы было надежнее Краваля привлечь на эту ответственную должность, - не унимался сын, - я уведомлю его, что примем на работу точно с сегодняшнего числа, то есть 25 марта, когда убрали с нашей дороги ненавистного всем Нейвалда, нечестным путем, сумевшего залезть на эту важную должность.
   -Почему ты решил, что "не честным"? - снова, не выдержала мама.
   -Потому что уверен. Это подкупленные им люди, выдвигали его на эту должность. Значит, 25 марта была пятница, потом шла суббота, воскресенье.... В общем, вон, сколько лишних трудодней набежит Кравалю! Вряд ли он устоит против такого соблазна легко заработать, ни к чему не прикладая рук.
   -Командир ты, наш! - ласково погладила плечо мужа, жена.
   -А, как иначе! - самодовольно отвечал Иван, наклоняя голову, и впалой щекой прижимаясь к её тёплой кисти. - Пока новый председатель не освоится на свежем месте, вся тяжесть забот, только что народившегося колхоза, должна лечь на меня. Самому лично, придется всё проверять, подсчитывать, организовывать. Не надо забывать и то, что благодаря и моей посильной помощи, в нашей деревне установилась не только Советская власть, но и первый колхоз в волости. Даже Петров, и тот мне доверяет!
   -Конечно, конечно, - подтвердила любящая жена. - Все знают, что твое участие в этих процессах, неоспоримо.
   -А я, что говорю! Я себя ещё не так покажу! Вот увидите. Силы у меня - хоть отбавляй! - и взад, вперед, покачал своими худыми плечами.
   -Образования у тебя не хватает, - напомнила мама. - Куда ты ломаешься, со своими четырьмя классами? Папа ведь хотел определить тебя в Индру, так ты заупрямился. В большой город потянуло, да ещё на стрелочника, когда на нашей станции всего-то две-три стрелки.
   -Дело не в стрелках, а перспективе, - гордо, доложил Иван. - Мне умные люди сказали, да я и без них тоже знал, что настоящему пролетариату нужно не столько образование, сколько верность социалистическому духу, которым пропитана вся необъятная Россия.
   -Ну, и?
   -Да то, что его у меня хватает с избытком.
   Избы Ангеша и Краваля стояли почти напротив друг друга, через узенькую улицу, заросшую старыми липами, поэтому, не откладывая в долгий ящик, Иван тут же отправился к соседу. Тот оказался дома, и, сидя на низенькой скамеечке перед открытой дверцей топящейся плиты, разогревал деревянный клей для ремонта старой, видавшей виды, но по-прежнему исключительно звучной гармони, немецкого строя. На скошенных, отливавших перламутровым цветом углах, весело плясали блики огоньков, отраженные от скудно пылающих ольховых дров, нарубленных в некогда Нейвалдовом, а теперь колхозном кустарнике.
   -Не выдерживает нагрузки? - кивнул Иван головой, на стоявшую у того на коленях, полу разобранную гармонь.
   -После твоей свадьбы, - отшутился гармонист.
   -А где ты достаешь деревянный клей? - поинтересовался Иван, приседая рядом на корточки, и указательным пальцем, проводя по медным угловым окантовкам темно коричневого меха.
   -Теперь здесь такого не достать. Это ещё Ленинградские запасы. Берегу, как зеницу ока.
   -Я думаю, что в Даугавпилсе он должен был бы быть. Город большой, магазинов много.
   -Ехать такую даль специально, да ещё наобум, вряд ли оплачивается.
   -Да, так оно и есть, - согласился Иван. - Это я так, к слову сказал, а пришел вот по какому поводу. Так как Нейвалда больше нет, то колхозу нужен новый кладовщик. На освободившееся место, я предлагаю тебя. Как ты на это смотришь?
   -Ты что, уже председатель? - удивился Краваль, деревянной палочкой, помешивая в жестяной баночке.
   -Нет, я так, - немного смутился Иван, открытой простотой вопроса.
   -А я подумал...
   -Да, нет. Ты меня не так понял. Председатель здесь никого не знает, вот я и решил ему помочь, по мере возможности, так сказать.
   -Тогда другое дело. С этого надо было и начинать, а то, даже в самой России, и той все назначения начинаются с наиважнейших обсуждений.
   -Конечно, здесь не Россия, но, надо заметить, что уже и не та Латвия, что была до сих пор. Приходится действовать, сообразуясь с местной обстановкой.
   -Так, так. На всё здесь происходящее, твоя точка зрения, для меня ясна и понятна. Несмотря на такое волшебное прозрение, кладовщиком работать я не пойду, - и принялся смазывать клеем, отставший уголок.
   -Мама, как в воду глядела!
   -Это значит, твоя мама очень умная женщина, и хорошо разбирается в людях, в обстановке.
   -А я что, хуже её, что ли? - наигранно обиженно, прогугнавил в нос Иван.
   -Не знаю, судить не буду. Ваше дело семейное, поэтому и без меня разберетесь, кто чего стоит. Если взять меня, то одну специальность уже имею, и прокормить семью, мне её достаточно.
   -Ты имеешь в виду гармониста?
   -Да, моя специальность гармонист, которая кормит меня почти всю жизнь. А ваш колхоз, трудодни..., там ещё все вилами на воде писано.
   -Ты выражаешься, как бывало Нейвалд.
   -Было чему и у него поучиться. Колхоз лишился толкового хозяйственника. Подумай, зачем мне та обуза со всяким там инвентарем, да прочим оборудованием, если я, бывший городской человек, никогда не возился с тем, что ты мне предлагаешь? Да в тех сбруях, да постромках я колхоз так запутаю, что потом и сам черт не распутает.
   -Зато ты будешь при правлении, при власти, - попытался спасти положение Иван.
   -Кладовщик! Тоже мне власть нашел! Нет уж, извини, подвинься.
   -Ты забываешь, что в колхозе так и так придется работать, трудодни зарабатывать. Без них нельзя.
   -В России я слышал такую частушку: "Бригадиру догадила, председателю дала. На работу не ходила, только лучше всех жила".
   -Ты же не женщина, что бы таким способом трудодни зарабатывать, - засмеялся Иван. - Не представляю, как в таком случае ты будешь выкручиваться.
   -Пока, я тоже не знаю. Поэтому, когда придет время, тогда и буду решать. Между прочим, как я заметил, Лобздиньш, что из Казубренчи, имеет некоторую слабость к образовавшемуся колхозу. Почему бы тебе не сговорить его, на эту должность!
   -Я знаю, что он много помог в организации нашего колхоза. Но, во-первых - не наш, а во-вторых, у них у самих скоро организуют колхоз.
   -Ты-то откудова знаешь?
   -Ну, как же не знать, если в этом году, колхозы должны будут покрыть всю Латвию.
   -Наподобие, как бык производитель, покрывает стадо коров?
   -Опять ты за своё.... Впрочем, я слышал, что Новожилов прочит Лобздиньша на должность участкового парторга.
   -С его-то образованием! Тогда, уж, пусть лучше назначают моего гуся, пока я не свернул ему голову. ?труби, что по осени брал у Нейвалда, кончаются. До свежей травки не дотянем.
   -У тебя только шуточки.
   -Так ты говоришь, что и такая должность у нас будет?
   -А как же без неё, в советском государстве!
   -И кому только останется работать в поле? Этакому чину, поди, трудодни начислять то же будут!
   -Думаю, что будут. Как без них.
   -Если так, то мне, как гармонисту, их сколько-нибудь, да нарисуют.
   -Ты говоришь так уверенно...
   -К новой обстановке следует только приспособиться, а там жизнь сама себе потечет, как по маслу.
   -С тобой не поспоришь. Тебя не переговоришь.
   -А всё потому, что я раньше твоего стал пролетарием. Поверь моему слову.
   -Счастливый ты человек.
   -На жизнь не обижаюсь. Ну, а ты, в отличие от меня, имеющий пять гектар земли, разве не причисляешь себя к счастливчикам?
   -Не пять, а целых семь, - поправил Иван.
   -Ах да! Я и забыл, что вам ещё в сороковом году, от Нейвалдовой селибы прирезали два гектара. Вот и сравнивай после этого, кто из нас капиталист, а кто пролетарий.
   -Ладно, чтоб с тобой говорить, сперва надо пуд соли съесть. У тебя на каждое слово, десять встречных. Хорошо ещё, что не в стихотворной форме, как на поздравительных маршах, да при свадебных поздравлениях.
   Выйдя от Краваля, Иван задумался: "куда дальше направиться?" Не ожидавший здесь такого категоричного отказа, он и других вариантов-то не приготовил. Но тут волей-неволей, пришло на ум броское предложение гармониста, должность кладовщика предложить тому же, самому Лобздиньшу. Вот, только согласится ли он объединить обе должности вместе! В крайнем случае до того дня, когда и в их деревне организуют свой колхоз. Все равно, он теперь без дела болтается. После смерти жены, на своих скудных гектарах земли, кроме картошки, больше ничего не выращивает. Держит "под паром", как объясняет соседям. Гаужанс с Гризансом, и то так не оправдываются! А, может и на самом деле, держит "под паром". Корову-то имеет! Правда, по разным сведениям, она уже третий год не может отелиться, а молока дает только три литра в день. С чего бы, такое?
   Так совпало, что пока Иван стоял в нерешительности, предаваясь отвлеченным размышлениям о Лобздиньшевой корове, из дому вышла жена Краваля, вынося помойки.
   -Послушай, соседка, - сдуру, как потом, оказалось, обратился к ней Иван. - Ты не знаешь, почему у Игната Лобздиньша до сих пор, не может отелиться корова?
   -Разве ты ещё не знаешь, что ей не нравится тот бык, по кличке Бадоля, до которого, без её согласия, водят на случку? - улыбнулась женщина, опорожняя деревянную шайку. В общении с людьми, она было под стать своему веселому, неунывающему мужу.
   -А, что, разве у нас нет других производителей? - не мог остановить любопытство, Иван.
   -Если бы были! А то один кавалер на всю округу. Представь, разве женскому полу не обидно! - громко засмеялась Кравалиха, закрывая за собой сенную дверь.
   "Мог бы купить другую, - не переставал в мозгах прокручивать эту тему, удрученный неудачной скотиной Лобздиньша, Иван. - На молодую скотину, наверное, нет денег".
   Относительно денежных запасов Игната, такого же, как и он пролетариата, Иван, конечно, был прав. В старые времена, за добросовестную агитацию против тогда существующих в Латвии властей, видный подпольщик местного значения, проживавший в Пиедруе Рутковский, щедро передавал Лобздиньшу определенную сумму денег, которых вполне хватало не только на свои хозяйственные расходы, но и на самогон, когда у него дома нелегально собирался деревенский партактив.
   Но теперь, когда повсюду установилась Советская власть, и в подобных людях острая надобность отпала, то, по рекомендации того же Рутковского, бывшим активистам, таким, как Лобздиньш, на "День милиции", вроде бы как за оперативные сведения, выплачивалась, лишь, незначительная сумма от той, которую они некогда получали ежемесячно.
   -Революция победила! - ответили им в соответствующих органах, когда кто-то из них, попытался напомнить властям о своих былых заслугах.
   Неосознанно, Иван всё ещё стоял у дома Краваля, когда во дворе крайнего дома, отвратительно хрипло прокричал, чем-то неудовлетворенный петух. Иван даже вздрогнул. "Чей бы это, мог быть? А-а, Андреев! Вот кому надо предложить должность кладовщика. Беднота, фронтовик, пусть и не самый настоящий. Ему доверять можно. Этот никогда не обманет колхозников. Только хватит ли у него образования, что бы досчитать хотя бы до ста? На первых порах, большего счета и не потребуется. Но, нет. Сперва надо посоветоваться с женой. Хоть она и говорит, что не успела вжиться в дух нашей деревни, на самом же деле, Тося очень многое чувствует внутренним чутьем. С мамой то же можно посоветоваться. А сестры! Нет, лучше без них, а то совсем мои мозги запутают своими противоречащими друг другу советами".
   -Говоришь, Андрея кладовщиком? - переспросила мама после того, как не спеша слезла с печки, передником вытерла руки, и вопросительно взглянула на невестку, стоявшую рядом.
   -Краваль наотрез отказался.
   -Что ж. Я полагаю, что Андрей умеет считать не только до ста, но и до самой тысячи. Мы же с ним вместе ходили в Лупиньскую школу. По два класса на душу, успели окончить. Помню, как сейчас, когда его с фронта досрочно демобилизовали, он ещё долго рассказывал о той страшилке, когда над головами свистели кульки. Это он так называл пули, или уменьшительно, пульки. Не далее, как на прошлой неделе, я слышала, как во дворе у Краваля, он тому повторял давно всем надоевшее: "как начнется бомбежка, аж ёрш твою мать! Аж, разъёрш твою мать"! От войны, он больше ничего не помнит. А так, если взять как человека, то он очень добрый, отзывчивый. Всегда поможет, когда попросишь. Эту должность, ты бы лучше предложил его сестре Марии. У неё дело пойдет. Она женщина толковая.
   -Ни за что! Она слишком болтливая.
   -Зато, подсчитает всё, до последней копейки. У неё на два класса больше, чем у брата.
   -Слишком справедливая! От такого человека, всего можно ожидать.
   -Странно! Сам сколько раз повторял, что Советская власть самая справедливая на всем белом свете. А две справедливости, если соединить вместе, то от такого сложения колхоз только выиграет. Согласись со мной.
   -Нет, нет, только не она! - замахал руками Иван.
   -В таком случае, в нашей глуши, разве можно найти подходящего человека? Поезжай в Индру, может быть оттуда кто-нибудь согласиться к нам переехать.
   -Нет, это тоже исключено. Индра - обжитое местечко.
   -Возьми которую-нибудь, из своих сестер, - предложила жена, прислушивавшаяся к разговору.
   -В Правлении все родственники, быть не должны.
   -Как так?
   -Я - начальник. Жена, заведующая магазином. Нет, так нельзя. Что люди подумают!
   -В таком случае, почему бы тебе самому не впрячься в это дело? Объединить, так сказать, должность заместителя председателя с должностью кладовщика. Раз ты в курсе всех деревенских событий, то тебе, как говорится, и карты в руки.
   -К тому же, - добавила мама, - вся собственность Нейвалдов, так и так перекочевала в наши постройки.
   Иван смутился. Действительно. Большинство из Нейвалдовских запасов, теперь находилось в его помещениях.
   -Я предложила кандидатуры сестер, но вспомнила, что они же, собираются переселяться в Ригу, - спохватилась жена.
   -Где они теперь? Надо их позвать, - предложил Иван.
   Оказалось, что старшую из девиц, уже давно сговаривает подруга, ещё с войны обосновавшаяся в Риге. Второй, тоже не очень нравится деревенская жизнь, наступившая здесь, с приходом русских. Лучшие парни погибли на войне, а с оставшейся "мелюзгой" попросту не хотели связываться.
   -Как! Меня на старости, вы хотите бросить и уехать в город? - упрекнула появившихся дочерей удивленная старушка, впервые слышавшая эту неприятную для себя новость.
   -Не волнуйся мама, мы тебя не забудем, - успокоили дочери. - А нас вполне заменит твоя невестка. Она женщина толковая.
   -Я правильно говорю? - задорно подмигнула старшая.
   -Не знаю, - смутилась Тося.
   -Значит, бросаете? - обиженно, вырвалось у Ивана.
   -Что же нам остается делать, если подходящей работы не находится, - как бы с горечью, сказала старшая из сестер. - Вкалывать за всех, тоже как-то не очень охота. Посмотрите, кто в колхоз записался! Одни старики, лодыри, да пьяницы. А ты братец, некогда восхвалял, что колхоз - эта самая надежная структура социалистического строя. Может быть. Но, видишь сам, что обстановка складывается такая, когда в самом колхозе тебе и придется оставаться, да работать за десятерых.
   -А насчет магазина, предложение дельное, - добавила младшая сестра. - Работу для Тоси, лучше и не подыщешь. Тебе когда такая идея пришла в голову?
   -Не припомню. Как-то спонтанно.
   -Только, согласится ли председатель? - засомневалась Тося. - Народу-то в колхозе, раз, два - и обчелся. К тому же, если в колхозе будут платить не деньгами, а трудоднями, то где колхозники возьмут деньги на покупку!
   -Хорошо, я с председателем поговорю на эту тему. Если он согласится, то помещение для него, уже освободилось!
   -Дом Нейвалда большой, всем места хватит, - прошамкала мама.
   -"Большой" - это не то слово! - почти взвизгнул Иван. - Он просто огромен. Чужим трудом, успел возвести. Хватит, наизмывался над беднотой. Теперь это наша собственность, и разместим в нем все, что захотим.
   -Ну, так как ты рассчитываешь его использовать? - поинтересовалась Тося.
   -Значит, так! Там, где уже поселился председатель, пусть ему и остается. Во второй половине, что к Баварскому амбару, организуем магазин. А другой конец дома, где и обитала семья Нейвалда, оформим под колхозную контору. Ну, что, хорошо я распределил?
   -Возражений нет, - подтвердили сестры.
   -Тем более что имеется и второй ход из застекленного крыльца, - добавила жена.
   -Но он же, ведет только в будущий магазин, - напомнила мама.
   -Беда не велика. Кому куда понадобится, тот туда и попадет. Места хватит. Здесь не город. Интересно, где этот Нейвалд доставал, проволокой армированное стекло, для того крыльца! Такого чуда, я не видел даже в Даугавпилсе. Наверное, очень крепкое. Боялся, что бы ни обокрали, кулацкое отродье.
   -Что крепкое, то крепкое, - подтвердила мама. - Когда в сорок седьмом году его обстреляли, то говорили, что одна пуля ударилась в стекло, и не пробила, только лопнуло.
   -Наверное, рикошетом.
   -Не знаю, своими глазами не видела.
   -Надо будет посмотреть специально.
   -Ты уже не один раз через то крыльцо проходил! Неужели ни разу не обратил внимания на те, темно зеленые стекла? Чем, в таком случае, твои мысли были заняты, когда проходил мимо них? - засмеялась жена.
   -Во всём Нейвалд виноват! - невпопад, ответил муж.
   -Натерпелся он тогда страху, бедненький, - посочувствовала мама.
   -Когда? - переспросила невестка.
   -Как, когда? Когда его хотели убить, вот когда!
   -А это правда, что по нему стрелял Сумароков? - спросила старшая дочь.
   -Сколько мне, стало известно, то там их было трое, - охотно, отвечал брат. - Сумароков, как главный заправила. Макня Виталий и Шарок Иван были его помощниками.
   -Который же из них стрелял?
   -Не знаю, не признались. Но я тогда здесь не был. А это правда, что тогда ранили Иманта, Нейвалда зятя?
   -Да, в руку. Говорили, что знали куда целились. Там как раз стояла кровать самого Нейвалда.
   -Да, первый раз ему пронесло, а во второй, не выкрутился, - самодовольно, констатировал Иван.
   -Убийцы! - ни к кому, ни обращаясь, вымолвила мама, и полезла на печку.
   -Этих убийц, Бог ещё накажет! - в сердцах, добавила старшая сестра.
   Иван не отвечал. Но, как истый пролетарий, автоматически ненавидевший зажиточность, он от всей души был доволен тем ходом деревенских событий, которые свершались здесь, как в его отсутствии, так и теперь.
   -Интересно было бы знать, где теперь находятся, что они делают эти убийцы? - высказалась младшая сестра. - Пришла, наконец, постоянная Советская власть, открылось широкое поле для их деятельности, а о них ничего не слышно.
   -Затаились, - предположила старшая.
   -С какой целью, ты думаешь? - спросила младшая.
   -Разве их поймешь, этих убийц! Сколько мне известно, в период с 1946 по 1948 годы, на счету этаких отморозков, было уже семнадцать невинных жертв. Всё местные парни.
   -Как так?
   -Они их убивали с засады. Чаще всего, на вечеринках. Все они похоронены на Дворчанском кладбище, горемычные.
   -Значит, заработали. Вот и поплатились! - не выдержал брат.
   -Смолчал бы, несчастный! Ещё выступает. Чужих жизней, нисколько не жалеет. После твоих заявлений можно подумать, что и сам смог бы поднять руку на человека!
   Но, нет. Выстрелить в человека, не осмелился бы. Слишком мелкую душонку носил он при себе, способную разве что чаще болтать, нежели свершать поступки. Как плохие, так и не очень. Иметь кумирами убийц, ещё не значит самому быть убийцей. Его вдохновенные отзывы о местных головорезах, были обыкновенной бравадой, навеянной творившейся вокруг политикой, событиями, модой. В общем, всем тем порокам, что сопровождают неустойчивою психику человека, на стадии его возмужания.
   Для Ивана, подражать Сумарокову с сотоварищами, было делом некой необъяснимой чести, сопряженной с социалистической направленностью. Ту "направленность" он не единожды слышал из уст коммунистического проповедника Лебедка. Того же самого Лупиньша Антона, Лобздиньша Игната, Рутковского. Он знал, что эти три последних в убийствах прямого участия не принимали, но их выступления на собраниях, в приватных разговорах, напрямую поощряли репрессивные действия, и даже к ним призывали. А исполнителей их сокровенных желаний, в Латвии было предостаточно.
   Сперва, а точнее, по молодости, Иван не придавал значения тому, что почти все упомянутые, да и не только они, имели всего по четыре класса образования. Но, когда, однажды, над этим задумался, то нисколько не удивился. Ведь, как говорил его школьный учитель, патриотизм коренится не в образовании, а самой душе человека. Это неважно, что даже его сосед Антон Лупиньш, недавно закончивший Краславскую гимназию, так и не научился складно выражать свои патриотические мысли. Главное в том, что у него хватало терпения разбрасывать их направо и налево в патриотическом звучании. Впрочем, очень большой воображала этот Антон. Подумаешь, гимназия! С единомышленниками, мог бы вести себя и поскромнее, попроще. Ведь не секрет, что все мы идем к одной заветной цели, называемой социализмом. Вместе боремся против кулачества, за счастье простого народа, смело расчищая ему путь в прекрасное будущее.
   Освободившись от "ненавистных" Нейвалдов, деревня Гану Сала, как после сильнейшей бури, притихла. На какое время, не мог бы сказать ни один из её оставшихся, теперь уже по полному праву, колхозников. Председатель со своей супругой, снова для чего-то уехал в Индру. Как кормить скот не столько свой, сколько оставшийся от Нейвалда? То ли даром, то ли уже начнут начислять какие-то трудодни, о которых никто не имел ни малейшего понятия? Даже самовластный Иван Ангеш, и тот струхнул, когда почувствовал, что и в самом деле надо что-то делать! А, что? А, как? А, когда? Мечтать, что ты всесильный и столкнуться с самой реальностью, совсем две разные вещи! Он понимал, что если так активно участвовал в выселении соседа, то, в необходимых случаях, должен что-то делать и для существования народившегося колхоза. Не зря же односельчане ему как бы доверили судьбу своей деревни. Ясно, они все ждут, что он теперь должен что-то предпринять!
   Но, пока Иван намеревался "предпринимать", обедневшие жители, воспользовавшись отсутствием хозяина, начали понемножку таскать запасы сена, соломы, отрубей, оставшиеся от Нейвалда, под свои, к этому времени года, порядком опустошенные навесы. К сожалению, не могли попасть только в Баварский амбар, где хранилось семенное зерно. Когда часть его, Иван перетаскал в свои мелкие засеки, на оставшееся, наложил "табу", заколотив двери длинными гвоздями, которые нашел там же.
   Итак, что же происходило в притихшей деревне, после всех описанных здесь событий?
   Гаужанс с Гризансом, основательно подкрепившись трофейной свининой, совершенно трезвые, из конца в конец, шлепались по раскисшей улице, лениво перебрасываясь пустыми словами. Видевшая их бесцельное шатание, чего до сих пор никогда не наблюдалось, деревенщина, несказанно удивлялась.
   -Это не к добру, - говорила Мария брату Андрею, сидевшему на противоположной стороне маленького стола, придвинутого к окну, и тоже наблюдавшему не только за неразлучными друзьями, но и за таянием последнего снега, ещё сохранившегося у подгнившего частокола, которым некогда старательно, были обнесены их неказистые постройки.
   -Если бы сейчас была война, то я не колеблясь, всадил бы им в задницу по одной кульке, - отвечал Андрей, поднимая локоть и почесывая подмышку. - Тоже мне, новая власть нашлась! На фронте небыли, пороху не нюхали, а из себя воображают, будто генералы. Пьяницы, доносчики проклятые! Чуть что заметят, сразу бегут в волость докладывать.
   -Лобздиншь, тоже их не лучше, - напомнила сестра.
   -Все они одним миром мазаны. Какое времечко настало! Долгий лес рядом, а из него и сучка нельзя вынести. Сразу донесут. Сразу милиция, да полиция. Всё, мол, теперь принадлежит государству. Без разрешения властей, не смей с топором в лесу и показываться.
   -Интересно, с чего бы этим двум увальням днями, месить деревенскую грязь?
   -Не иначе, как что-то высматривают, вынюхивают - к удивлению сестры, очень толково объяснил брат.
   -И Нейвалда давно нет, а им всё неймется.
   -Выпить никто не предлагает. По одной кульке бы им в задницу всадить, тогда опомнились бы, что им надо делать в такое неспокойное время.
   -Тоже, правда. Только когда ты научишься свою кульку, называть пулькой? Никто так не говорит, а ты просто надоел с этим словом. Сам придумает, и болтает.
   -Вот, честное слово, не придумываю. Помню, как начнется эта пальба пульками! А, ёрш твою! А...
   -Ладно, ладно. Зарядил. Тебе войну только вспомнить, так ты...
   -Дров обещал тот, что в белом халате ходил, да так и не привез. Тоже мне, советская власть! Только на обещаниях и выезжает.
   Краваль заскучал тоже. Вечерами, некуда выйти. Ведь до сих пор, почти регулярно, он "пропадал" у Нейвалда. Да, было время, когда, несмотря на нарекания своих жен, некоторые соседи собирались у Нейвалда покурить дармового самосада, а, то и самой "Майги", одновременно играя в "петушка". Ожидая гостей, Казимир специально нарезал большую миску табачных листьев, которая, к концу посиделок, постоянно становилась пустой. Это было сигналом к распрощанию, до следующего раза.
   Второй причиной для совместного сбора, было редкое в этих местах, радио. Если до 1940 года, по причине передач только на латышском языке, его, в основном, слушали только обитатели дома, то, со второй половины сорокового, до половины следующего года, собирались послушать, "кому не лень". "При немцах", как тогда выражались, передача шла из Баранович, и из динамика звучали такие бравурные марши, что нехотя поднимало дух даже у самых ленивых слушателей. Потом снова зашли русские, и пошли сплошные сводки с удаляющегося фронта, вперемежку с выступлениями Руслановой, как и прочими, ещё малоизвестными здесь артистами. С этого времени, застолица дружно и шумно старалась осмыслить происходящее на фронте, как и предугадать дальнейший ход военной заварухи. А, что взамен деревенских посиделок, могли ещё предложить находящиеся у государственного руля власти? Да, ровным счетом, ничего! Вот так и протекала, застоявшаяся в Латгалии, размеренная временем жизнь.
   В стареньком доме Евы, что стоял в сотне метрах за огородом Краваля, в сторону Старины, тоже тишина. Самого хозяина, до сорокового года, служившего на границе, в том же году, убили русские, оккупировавшие Латвию. После потери главного кормильца, его жена, с двумя малолетними детьми, постоянно жившая впроголодь, так и не смогла вылезти из страшной нужды. И никто не мог ей помочь. Даже тот самый многодетный кузнец Бучис, с которым граничил её хутор, и у которого самого, из-за отсутствия заказов, еле сводились концы с концами. Теперь и лошадей-то никто не решался привести, что бы подковать. Они же стали колхозными. А бывало! Плуги, бороны, культиваторы, прочие заказы. Веселый звон продолжался весь световой день. Даже обед ему приносили в кузницу.
   Его ветхая кузница стояла недалеко от дома, и, несмотря на отсутствие заказов, особенно с началом коллективизации, он с утра до вечера в ней что-то копался, тяжело сопя в свой заложенный полипами нос. То ли для напоминания односельчанам, что хозяин находится на рабочем месте, то ли что бы ни забыть звон наковальни, в течение дня, он по ней несколько раз ударял молотком. И её приятно мелодичный звон разносился далеко, далеко по всей округе, а эхом возвратившись обратно, нехотя затухал в густой Старине, да Долгом Лесе, разделенных лишь небольшой болотиной, полностью пересыхавшей в засушливые годы.
   Возвратившись в дом, кузнец начинал сетовать своим домочадцам.
   -Вот, скоро выезжать в поле, а подготовки - никакой! Где председатель? Где его бухгалтерша? Только Иван, кого-то из себя воображая, ходит с поднятой головой, а делать, ничего не делает.
   -Какой из него хозяин! - отвечала жена. - Мы же знаем: с каким успехом учился в школе, с таким принялся и за командирскую работу. Ему бы метлу в руки и пусть улицу подметает. Этакому человеку другое, ведь, ничего нельзя доверить. Пусть он умалчивает, но все равно в Индре говорят, что в том Даугавпилсе он что-то испортил, поэтому и прогнали с работы.
   -Да, слушок неприятный ходит про него. Посмотрим, чем наше колхозное дело закончится.
   На противоположном конце Старины, упиравшейся в мелкое озеро с небольшим островком, поросшим ольшаником, в старом, обширном имении, некогда принадлежавшем обанкротившемуся помещику из Витебщины, жил Бакнеш, которого причисляли, не то к кулацкому, не то к середняцкому сословию. Это ему, до войны, принадлежала большая часть Старины, как и самого озера. А к этому времени, даже оставленные ему пять гектаров земли, некому было обрабатывать. Сам он, уже в годах и больной. В начале войны, похоронил жену, а сына Игната, которому прочили в жены дочь Нейвалда Вию, уже около года, держали в Рижском следственном изоляторе за, якобы участие в связях, с "лесными братьями". Почему болел сам хозяин, когда в деревенских условия, такое положение вещей могло привести, да и приводило, к полнейшей катастрофе хозяйства? Очень, даже, просто. Не выдержали нервы, когда отняли лес, озеро, часть земли.
   -Выйду к озеру - не мое озеро. Гляну на луг - он уже не мой луг, - жаловался он Нейвалду, при встрече на общей границе хуторов.
   А, когда в его, уже бывшем лесу, зазвенели пилы, застучали топоры, неизвестно откуда появившихся дровосеков, Бакнеш слег вообще. Когда под весну, в его озере задыхалась рыба от недостатка кислорода, он ещё понимал собравшихся на нем любителей, поживиться хорошими щуками. Но лес! Это же совсем другое поле деятельности. В свое время, даже для собственного пользования, он и то выбирал сухостоины, да больные деревья. А здесь, стало твориться такое, что выше его деревенского понимания. Выше, данных ему сил.
   Когда Бакнеш умер, из-под стражи на похороны, освободили сына Игната с условием, что вернется опять в Ригу, на доследование. Но, когда заявился в милицию, что бы отметиться, там ему сказали, что до особого распоряжения, с отъездом может не торопиться. По каким-то соображениям, власти его оставили в покое.
   Но случилось непредвиденное. То ли нервный стресс, то ли сырое подвальное помещение, в котором его долго держали, только вскоре по возвращения, у Игната стало пухнуть тело, хотя особо выражено, будто нигде и не болело.
   Как и вся семья, он был исключительно верующим католиком, поэтому, каждое воскресенье, посещая Пиедруйский костел, залезал на, так называемые, "хоры", где недурно научился играть на небольшом органе, игравшем от воздуха, накачиваемого ногами в кожаные меха, расположенные под самим инструментом. После того, как местный органист был уже не в силах продолжать свою службу, Игнат с охотой его заменил, на этом поприще. Он умер уже женатым, но бездетным, не дожив до сорока пяти лет.
   Председатель колхоза со своей супругой, на постоянное место работы прибыли только семнадцатого апреля. Было Пасхальное воскресенье. Несмотря на атеистические настроения некоторых граждан, о Пасхе помнили буквально все, поэтому, к такому дню, постоянно старались приготовить что-нибудь вкусненькое, хотя бы из последних продовольственных остатков. Так было раньше, так случилось и на этот раз. Тем более что почти в каждом доме, к такому дню, постарались оставить мяса, муки, которые достались после дележа Нейвалдовского имущества.
   Заметив через окно черную, лакированную, полно рессорную линейку, некогда принадлежавшую Нейвалду, в которой сидела чета Коробатовых, Иван, с полным едой ртом, схватил висевший у дверей дареный бушлат, в кармане которого лежали заветные ключи от опустевшего дома соседа, и побежал встречать начальство.
   -Не ждали сегодня, не ждали, - скороговоркой повторял он, пытаясь быстрее проглотить недожеванный кусок мяса. - Думали, что в понедельник, сразу после праздника.
   -Это, о каком ещё празднике ты говоришь? - недовольным голосом, спросил председатель, вылезая из линейки, и пытаясь попасть ногой на подсохший пятачок, оказавшийся рядом с передним колесом.
   -Пасха у нас, - признался Иван, вдруг, испугавшись такого откровения, внезапно сорвавшегося с языка.
   Он вспомнил, что Советская власть не признает никаких церковных праздников. Но, так как перед этим, порядочно хлебнул контрабандного самогона, братом добытого на бывшей Польской стороне, что за рекой, то, довольно смело глянул в глаза своего начальника. Не среагировав на такую наглую выходку, председатель приказал:
   -Открывай. - А, войдя вовнутрь, поморщился. - Давно не топлено.
   -Ужас, какая сырость! - в тон мужу, фыркнула его супруга Ефросинья, в левой руке волоча увесистый узел, завернутый в старое, серое одеяло. В правой руке она несла, сбоку чуть вогнутое, оцинкованное ведро с деревянной крышкой.
   "Намного лучшим одеялом, Нейвалд укрывал свою кобылу!" - почему-то мелькнуло в Ивановой голове. Потом предложил:
   -Может быть, оставить двери открытыми? Пусть выйдет лишняя сырость, да и на улице теплее, нежели внутри.
   -Нет, нет, - запротестовала женщина, ставя ведро у печки на скамейку, рядом с которой остановился Иван.
   "Фу-у, как из него воняет! Не то протухшей капустой, не то прокисшими огурцами!" - заметил он сам себе, косясь на злополучное ведро, и отступая на шаг в сторону.
   Дом Нейвалда было спланирован так, что когда из сеней заходишь вовнутрь, то в первую очередь попадаешь как бы на кухню с огромной "русской" печкой, пол которой перед топкой, был выложен красным кирпичом. Слева от дверей, обширная горница, за которой следовали две спальни. Та, что поменьше, находилась за сдвоенными - печкой с плитой, в пять колодцев. В зимнее время, здесь собирались всей семьей, чтобы не только согреться, но и попеть церковные песни, соответствовавшие данному времени.
   Этот конец дома, обращенный к Северу, назывался Старым, потому что Новый конец достраивали позже. Семья-то разрасталась. Он был не только "новым", но и в меру, модерным. Исходя их этаких соображений, ещё в самом начале организационного периода и было задумано в нем разместить колхозную контору с магазином. Ведь Нейвалд, пока, находился на месте.
   В этот приезд, большое начальство, возглавляемое раболепным Иваном, торопившимся поспеть впереди, осматривало "старые", недавно освободившиеся комнаты.
   -Чудесно! Даже кровати на месте, - удивлялась будущая хозяйка, в свою очередь, стараясь опередить мужиков. - И ещё, жирные! - восклицала она, проводя указательным пальцем по блестящим доскам.
   -Здесь было..., - попытался ответить Иван, но его перебил Елистрат.
   -Сама знаешь, что на этих досках лежало то, что привезли в прошлый раз. Ничего, вытрем, вымоем. Не велика беда.
   -А-а-а, - протянула Ефросинья. - Конечно, вымоем, ничего страшного. - Потом, как бы спохватившись, - дрова, дрова нужны. Где у них дрова?
   -Да, где он держал дрова? - подхватил муж.
   -За сараем они у него лежали. В последние дни перед ссылкой, он ими так жарко топил все печки, что безумно много успел израсходовать, - не моргнув глазом, соврал Иван. Ведь большую часть дров, он успел перетаскать под свой навес.
   -Ты, уж, нас не обессудь, но согреться помоги, - сказал председатель. - Потом разберемся.
   -Да, да, - сразу же, согласился Иван. - Я мигом. Пока вы будете разбираться, такое дело, мы организуем, - и чуть ли ни бегом, отправился на полупустой тресотник, что находился за Баварией.
   Перетаскивая обхваченные веревкой вязанки, Иван несказанно, вдруг, призадумался. Оказалось, что для достижения какой-то собственной цели, иногда приходится чем-то и пожертвовать, как в данном случае, с оказанием незапланированных трудоемких услуг! Так, его ближайшей целью было, во что бы то ни стало организовать магазин, со своей женой во главе. Но, для этого.... А ведь до сих пор, ему всегда казалось, что если человек горой стоит за Советскую власть, то стоит ему лишь чего-нибудь пожелать, как все ответственные лица с великой радостью пойдут ему навстречу, не требуя взамен ничего. Размышляя о таком, казалось бы, само собой разумеющемся пролетарском понятии, касающемся встречной отдачи от единомышленников, Иван почему-то только сейчас, несказанно удивился. Но это так, только на тот промежуток времени, пока тащил увесистую вязанку. На самом же деле, он всегда верил, как и не переставал верить до сих пор, в те коммунистические идеалы, которыми его снабдили местные активисты всех рангов, обещавшие, таким как он, простолюдинам, широкий доступ ко всем благам, которые захочет человек. И в этом, он был полностью уверен. По его мнению, иначе не могло и быть. Особенно здесь, в глухих латгальских местах, где до недавних пор, задавали житейский тон кулаки, да капиталисты.
   "Нет, все-таки обидно таскать сюда дрова, когда они пригодились бы и для собственной печки! - рассуждал Иван, возвращаясь за следующей ношей. - Холода ещё продлятся, как минимум, два месяца. Надо было ещё больше перетащить в свой сарай. Жаль, что не успел, быстро светать начало. Если глянуть с другой стороны, то этот Коробатов, видно, не дурак! Наверное, много ездил по свету, много чего видел, не то, что я местный обормот, дальше Даугавпилса нигде, никогда не бывавший. Это значит, что такого образованного человека, как председатель, надо безоговорочно слушать, ему безропотно подчиняться. Ведь, надо же Тосю устроить на подходящую работу. Не пойдет же она косить луга Нейвалда, да доить его корову. Пусть понежится за моей спиной!"
   -Спасибо, - благодарил Елистрат. - Поскольку ты лучше знаешь местную обстановку, то распорядись с лошадью, а мы за это время, растопим печки. Да, и если тебя не затруднит, принеси пару ведер воды. Мы, ведь, еще не знаем, где она у вас находится.
   Предложение дельное, но оно снова как-то непривычно резануло пролетарский слух Ивана, уже собиравшегося возвратиться домой, чтобы рассказать Тосе о новом начальстве с вонючим ведром, да по-праздничному допить оставшийся самогон. Как же! Он, активный борец против кулачества, всеми силами стремившийся установить на селе Советскую власть, должен снова и снова подчиняться какому-то пришлому человеку! "Ладно, допустим, что этот Елистрат и вправду есть большой патриот, но зачем ему выпячивать из себя этакого всевышнего командира? Буд-то, в чем-то он лучше меня! А может быть, и вправду лучше, потому что из самой России, что ли! Там, уж, все коммунисты обязательно должны быть лучшими, нежели здесь, в только что нарождающемся государстве. У них закаленность, опыт, смекалка, не то, что у нас, босяков. Только, вот, этот Елистрат! Пусть он и старый коммунист, но это не значит, что мною может понукать, как каким-то рабом. Оказывается, что всё в жизни бывает гладко только на бумаге, а на самом деле, ещё и ещё раз приходится поступиться своей патриотической гордостью. И ради чего? Конечно же, ради себя и жены. Ведь, как ни говори, но я считаюсь его заместителем, а придет время.... Впрочем.... Наверное, успело уйти то прекрасное времечко, когда все активисты, дружной гурьбой ненавидели всяких Нейвалдов, как и ему подобных изгоев общества. А, что теперь? Что дальше? А дальше, вот что. Я советский патриот, должен распрягать чужих лошадей. И этого мало. Её же надо кормить, поить, за ней ухаживать. Только такого порядка, для меня и не хватало! Это только начало. Вот, когда узнает, что у Баварского амбара стоит бочонок с дёгтем, так ещё и колеса заставит смазывать!"
   Так про себя, рассуждал обескураженный Иван, выполняя, не то просьбу, не то указание, не то приказ нового командира, доверившего ему распрячь, покормить, попоить, принести. А, что потом, если так пойдет и дальше?
   Когда Иван, наконец, возвратился в чужой дом с полными ведрами воды, принесенной из колодца, отстающего от дома не менее чем за полкилометра, то заметил, что Коробатовы успели растопить плиту. Ефросинья разбирала принесенный узел, а Елистрат, отодвинув заслонку русской печки, заглядывал в темноту её чрева.
   -Ничего не оставили. Убрано, подчистую, - как-то разочарованно, констатировал новый хозяин.
   -Что убрано? - не понял, появившийся Иван.
   -Я про вещи говорю. Ничего не оставлено.
   -Жадный был, поэтому, - с охотой, доложил Иван, чувствуя остроту, злободневность своей любимой темы. - Я помню, что у него бывало, зимой снега не выпросишь, не то, что чего доброго! - а у самого на ум, неожиданно выплеснулись слова умершего отца, где он говорил, что если бы, не Нейвалды, то в первый год войны, им, ох как, было бы тяжело выжить. Ведь в тот год, на тех самых пяти гектарах, озимая рожь отмокла, пшеница от налетевшей бури полегла, а потом и проросла. Только благодаря выручке соседа, семья не умерла с голоду.
   Вся эта катавасия с пропитанием, так стремительно промелькнула в разгоряченном мозгу Ивана, что Ефросиньи уже второй раз пришлось повторить: сполоснул ли он ведра перед тем, как зачерпнуть в них воду?
   -Как же, сполоснул, - соврал Иван. - Ещё хорошо, что ведра не успел с собой захватить этот Нейвалд.
   -Я слышала, что там имеется родник с ключевой водой. Это правда?
   -Это точно. Вода замечательная. Вот, попробуете, узнаете, - охотно отвечал Иван, а у самого залегло под сердцем.
   Его здесь уже считают не только за дом работника, но ещё и указывают, в каком состоянии должны быть ведра, которые в его семье никогда не имели моды полоскать. Вода, ведь, и так сама по себе чистая! "В общем, так. Если придумают для меня ещё какую-нибудь работу, скажу, что живот заболел", - рассудил он коротко, но здраво поразмыслив.
   Деревня Гану Сала располагалась как бы на мокром месте. В дождливые годы, вода попросту не впитывалась в почву, потому что на небольшой глубине залегала сплошная глина. В сухие же годы, вода уходила так глубоко, что даже Нейвалд не решался копать колодца у дома. Но, по сравнению с односельчанами, он имел большое преимущество в том, что тот знаменитый ключ находился в его ручьи, пусть и на некотором расстоянии от дома. В нем-то и был выкопан неглубокий колодец, обнесенный несколькими венцами деревянного сруба. Вода в нем была всегда чистая, холодная. Переполнив колодец, она из него вытекала, и метрах в сорока, вниз по течению, пропадала. Удивительнее всего было то, что, несмотря на метровую глубину, вода в нем никогда не замерзала. Даже, в самые лютые мороза. Вот, из него-то, вся деревня и брала воду.
   Всю следующую неделю, шли приготовления к общему колхозному собранию. Иван сбился с ног, уже в который раз обегая дома с напоминанием о таком важном, на его взгляд, событии. Не надеясь одному справиться с возложенным на него заданием, он тут же подключил Гаужанса с Гризансом, по прежнему бесцельно слонявшихся по деревне.
   -Вы бы хоть очистили вход с той стороны дома, где будут входить люди, - предложил он им. - Надо убрать ветки, что валяются у крыльца. Доски положить через канаву. Вы же знаете, что тем концом дома, Нейвалд не пользовался, поэтому за зиму и захламилось. Внутри приведите в порядок. Не могу же я один, кругом поспеть.
   Да, этот конец дома использовался только летом, потому что был с солнечной стороны, а на зиму его оставляли в покое. Не было столько дров, что бы обогревать и его. А это давало о себе знать. Появлялась сырость. К тому же, доски пола съедал, некогда завевшийся грибок, от которого никак нельзя было избавиться.
   Инспектировать это помещение, заглянул и председатель колхоза. Он определил, что подгнивши только две доски, что соприкасались с внутренней стенкой, поэтому стол для президиума отодвинули так, что бы хватило места и для скамейки, на которой воссядут самые доверенные лица. Потом его внимание привлек болтавшийся на стенке у окна провод.
   -Что это за провод? - поинтересовался он, подходя к нему и ощупывая двумя пальцами.
   -Нет понятия, - открестились оба помощника.
   -Тянется куда-то вверх, - задрав голову к потолку, определил Елистрат. - Вы, рядом жили, а не могли поинтересоваться его штучками, - посыпались упреки. - Что, если это подлог! Скажем, западню оставил после себя. Выйдите на улицу, гляньте. Куда уходит другой конец.
   -Там ничего не видно, - доложили они, возвратясь.
   -Смотрите! Вот и ещё один конец. Вниз куда-то пошел. Ну-ка, выйдите снова. Что там снаружи?
   -Уходит в землю, - радостно, сообщили они. - Теперь мы догадались, что у него же было радио. Значит, вверх - антенна, вниз - заземление.
   -Молодцы. Смекалистые.
   -Теперь мы вспоминаем, - наперебой, затараторили оба, - что когда были ещё подростками, то прибегали сюда смотреть, как старший сын Нейвалда Станислав, что погиб на войне, копал у стенки яму, в которой поместил ведро с припаянной проволокой. Смешнее всего было то, что его девяносто летний дедушка стоял рядом, опершись о палку и ругал внука за то, что яма очень глубокая, поэтому может обвалиться стенка.
   В это время, зашел сюда и Иван, успевший по третьему разу предупредить колхозников, о назначенном общем собрании.
   -Эти провода от радио, - подтвердил он. - Я сколько себя помню, у него постоянно было радио. Да, вон же оно, в той комнате под кроватью стоит, - и пошел его вытаскивать, продолжая начатый разговор: - Это же только кулачье могло себе позволить иметь такую роскошь! Хватит, нажились чужим трудом. Пришел конец им, слава Богу.
   -Иван, ты что, все-таки веруешь в Бога, если второй раз при мне, его вспоминаешь? - удивился Елистрат.
   -Нет, и ещё раз нет! - спохватился Иван. - К слову, так вырвалось. У нас на деревне, все так говорят, вот и у меня, слетело с языка.
   -Ну, ладно, верю, а то всяко можно подумать.
   -Упаси Бог!
   -Снова туда же?
   -Молчу, молчу. Сам не знаю, почему так получается.
   -Не забудь, что настоящий коммунист должен быть всегда начеку не только в деле, но и разговоре. На атеистические темы, особенно. Сам знаешь, что Советская власть покончила с религией раз, и навсегда.
   -Да, помню, - как провинившийся школяр, признался Иван, опуская голову.
   -Знаешь, но оступаешься, - не то, шутя, не то, серьезно, делал ему внушение председатель, не переставая осматривать отставшие углы журналов, некогда наклеенные в местах, оторвавшихся обоев. - Ты мне лучше скажи, на каком языке напечатаны эти газеты, да журналы, что на перегородке?
   -На немецком, - отвечал, еще не полностью пришедший в себя, Иван. - А ответив, даже покраснел, будто их наклеивал он сам.
   -Как это, я не обратил внимания на них раньше! В общем, теперь нет времени, но после собрания, чтобы, ни мозолили советским людям глаза, ты их оборви, а в Индре я попробую достать что-нибудь наше, русское. Понял?
   -Хорошо, - согласился Иван, опять обескураженный тем, что ему снова нашлась, не подходящая его современной должности, работенка.
   " Свою жену, во-о-он как жалеет, а я мужчина, и должен делать женскую работу! Когда же это кончится"? - вертелось в Ивановой голове.
   -А, что мы можем устроить здесь? - говорил Елистрат, переходя за перегородку.
   -Мы с женой, думали организовать здесь колхозный магазин, - признался Иван, удивленный, во-первых, тем, что про магазин они уже обговорили раньше, а во вторых нежданной глухоманью этого, в годах человека, не разбирающегося в языковых барьерах. Даже здесь, в деревенской глуши, каждый ребенок и то мог свободно отличить шрифт русский от немецкого. За войну, успели все навостриться. Более того, те, что повзрослее, уже довольно сносно разбирали то, о чем говорили немецкие солдаты.
   -Магазин, магазин, - повторил председатель, останавливаясь и задумываясь. - Вообще-то, идея твоей жены, заслуживает внимания. Ты сам-то, по-немецки хоть сколько-нибудь лопочешь? - неожиданно задал тот обескураживающий вопрос Ивану, успевшему обидеться на то, что жену похвалил, а его - нет.
   "Как обои сдирать, так я это должен делать, а, как напомнил про магазин, так обо мне ни слова!" - а вслух, честно ответил:
   -Нет, не понимаю.
   -Что ж ты не учился?
   -Я и так, много чего знаю.
   -А то бы перевел мне, что написано в этих листах. Вдруг, да какая-нибудь прокламация, восхваляющая Германию, и унижающая Советский Союз! Вот, например, какое-то стихотворение. Ну-ка, если сможешь, прочти первые строчки. Хочу послушать, как звучит немецкий язык.
   -Deutschland, Deutschland, ?ber alles,
   ?ber alles, in der Welt...
   -Ладно, хватит. Все равно мы с тобой, ни бельмес. Вопрос для перестраховки. В вашей деревне, кто-нибудь в совершенстве владеет немецким языком?
   -Думаю, что на пятерку - никто. Помню только, что в войну, Нейвалды всей семьей с солдатами, по-немецки калякали.
   -Ты, вот что. Вытри пыль и отнеси-ка это радио на мою половину. Достану батарею, хоть послушаю, о чем наши, из России говорят.
   -Без антенны, говорить не будет.
   -Достану и провод. Удлиню.
   -Опять же, заземление...
   -Разве без заземления, оно говорить не будет?
   -Будет, почему же, нет. Но, в случае грозы...
   -Когда ещё та гроза будет! Впрочем, если она и разразится, то в первую очередь ударит в липы, что выступают выше крыши. В таких вопросах, меня не проведешь, не думай.
   Ивану нечего было не только думать, но и нечем крыть. А тут ещё эти Гаужанс с Гризансом постоянно поблизости вертятся, надеясь подслушать, о чем разговаривают эти двое.
   -Гаужанс, возьмите радио, вытрите пыль, и перенесите в тот конец дома, - переадресовал он задание, а сами продолжили обсуждать идею будущего магазина.
   -И на кой черт люди возводили себе такие обширные хоромы! - удивленно, рассуждал Елистрат. - Вот, в нашей деревне, где я родился, все избушки небольшие. Окна, тоже маленькие, что бы лишнее тепло, не уходило через стекло. Тут же, дров не напасешься на такую хоромину! Окон - уйма. А полы. Да их целый день мыть, не перемыть!
   -Если обратил внимание, то наша хатка тоже не очень большого размера.
   Этими словами, Иван хотел привлечь внимание председателя на свою скудную жизнь, сопоставимую с пролетарской обстановкой. Кроме того, он никак не мог определиться: как обращаться к новому человеку. На "ты", на "вы", по имени, либо фамилии! Главное, чтобы не обиделся.
   -Заметил, как же иначе. Я только удивляюсь, как вы в ней такой большой семьей помещаетесь.
   -После того, как умер папа, а брат ушел в примаки, стало свободнее. А то, бывало, на кровати спали по двое. Тоже не плохо, потому что экономится, сохраняется тепло.
   -Рационально, нечего сказать. А как с такой рациональностью обстоят дела у других деревенских семьях?
   Слово "рациональный", Иван слышал впервые в жизни, поэтому не знал, не только как на него ответить, но и что оно в данном случае обозначает. Но, на всякий случай, сказал:
   -Андрей с сестрой Марией, вообще в одной комнате живут, и не жалуются. Что бы сэкономить дрова, зимой корову держат рядом с собой. Я к ним заходил не один раз и всегда удивлялся, что корова может нагреть целое помещение. Когда на улице оттепель, печку они даже и не топят, потому что хватает тепла от буренки.
   -Они бедно живут?
   -Богатством не избалованны.
   -А почему не заготовляют дрова?
   -С ними у нас, очень строго. Как в прошлую, так и в эту зиму, волость не разрешила в наших лесах пилить даже сухостои.
   -Вот, как!
   -Да, сказали, что с этого момента делянки будут выделяться где-то в Кульбове. Не каждый, в стужу решится тащиться такую даль.
   -А ты заготовил?
   -Самую малость, успел свезти по снегу.
   -Что ж ты так оплошал?
   -Я все время жил в Даугавпилсе и работал стрелочником, так что дома бывал, как говорят, только налетом. А женщины, женщинами и останутся.
   -Все равно, надо было помогать. Тем более что видел такой недостаток.
   -Да, так получилось.... Теперь все пойдет по-другому.
   -Говоришь, что Андрею с Марией, приходится жить туговато?
   -Во многом, они и сами виноваты. Как самым необеспеченным, ещё в прошлую осень, волость им разрешила вырубку из национализированного Нейвалдовского леса, но они отказались.
   -Как так, отказались?
   -Мария сказала, что лучше будет сидеть в холоде, чем заготавливать дрова в чужом лесу.
   -Так он же теперь колхозный, а тогда был ещё государственный!
   -Пойди, докажи её, что тот лес уже не принадлежит Нейвалду! Она глаза тебе выцарапает.
   -Это значит, что слишком глубоко, сидит в ней частное собственничество.
   -Я говорю, то же самое. Была бы из семьи с достатком, то её ещё можно было бы понять. А то, беднота, беднотой, но к чужому не притронется!
   -Удивительные люди, живут в вашем округе!
   -Я говорю, то же самое.
   -Эта самая Мария, как ты её называешь. Она что, не замужем?
   -В том-то и дело, что нет. Со слов моей мамы, женихов у неё было предостаточно, но что-то там у них не склеивалось. Очень ходовая. Но, и не в меру болтливая.
   -Остра на язык, хочешь сказать?
   -Палец в рот не ложи, откусит сразу.
   -То, что они оба честные граждане, это не плохой признак будущего колхозника. А то, что остра на язык, постараемся его притупить, утихомирить, так сказать. В общем, что-нибудь пообещаем.
   -Думаю, что это не те люди, которые клюнут на уловку. Уверен, что будут голодать, но на чужое не позарятся.
   -Я тебя понял. С ними обоими, придется пообщаться отдельно.
   -Будем надеяться, что уломаем.
   -Правильно говоришь. Твои мысли, мне по душе. Не зря в волости, отзывы о тебе, только хорошие. Я тебе доверяю. Значит так. Ты хочешь организовать в колхозе магазин?
   -Есть такое желание.
   -Продавцом в нем, ты хочешь поставить свою жену?
   -Так мы с ней обговорили.
   -Поддерживаю. Поговорю в волости. Думаю, что ваши желания, будут выполнены. Все-токи, самый первый колхоз в районе! Руководство должно пойти нам навстречу.
   Приятно было Ивану, наконец, услышать одобрение некоторых его задумок, со стороны председателя. Значит, не зря таскал для него дрова, да воду. Прав был Нейвалд, когда говорил: "бросишь позади, а найдешь впереди". Тьфу, ты, пропади пропадом! Опять на языке этот Нейвалд! Когда только, деревня его забудет?!
   -Молодец! - уже второй раз повторил председатель, похлопав Ивана по плечу, после чего, тому даже захотелось гаркнуть слова, что слышал от военных в Даугавпилсе: служу Советскому Союзу! Но, сдержался.
   = = = = = = = = = = = = = = = = =
   -Хитрил, ох, как хитрил ваш Казимир Нейвалд! - расходясь по домам после собрания, говорил Кравалю новый кладовщик Лобздиньш, принятый сюда на работу до тех пор, пока не организуют колхоз в его родных Казубренчах. - Высылали, как кулака, а оказалось, что за душой у него нет ничего ценного, если не считать сельскохозяйственных машин. А ещё в прошлое лето, проходя по его хутору, в поле я видел не только лошадь с коровой, что фигурирует в акте приемки, но и стадо овец, свиней, гусей. Теперь же, если сравнить, то Андрей с Марией окажутся, чуть ли не богаче Нейвалда.
   Краваль хитро улыбнулся, ничего не ответив кладовщику. Ему, как единственному специалисту по закланию животных, того сала с мясом, досталось чуточку больше других, поэтому и не собирался вступать в подобные пересуды с посторонним человеком. А Лобздиньш, между тем, не успокаивался и продолжал развивать начатую мысль.
   -По-моему, здесь что-то нечисто. Пусть я живу и в соседней деревне, но мы, как старые соседи, довольно давно и очень многое знаем друг о друге. В этом, я думаю, ты со мной согласишься.
   Посмотрев на его новые кирзовые сапоги, с наизнанку вывернутой кожей, и в два пальца отвернутыми голенищами, с болтавшимися петлями для пальцев, Краваль непроизвольно кивнул головой, и полез в карман за кожаным кисетом.
   -Если хорошенько подумать, - разглагольствовал, кладовщик, - то я припоминаю, что ещё в 1940 году, когда впервые зашли русские, этот самый Нейвалд, представляешь, по родственникам старался рассовать свои мешки с хлебом. Только что бы ни досталось другим!
   -Ты всё помнишь?
   -Как не помнить! - встрепенулся Игнат. - Я тогда подпольным активистом работал в соответствующих органах. Теперь это, уже можно рассекретить. А, что значит работать в тех органах? Да то, что человек должен обладать зорким глазом, пытливым умом. Ты, я надеюсь, ещё не забыл сороковой год? Нейвалд твой самый ближайший сосед. Ты с прочими мужиками, постоянно ходил к нему курить, да в карты играть.
   -Даже такое тебе известно? - в шутку, удивился гармонист.
   -Я же тебе сказал, что у меня была такая работа.
   -Да, помню то время. Как ни помнить. Неспокойные годы были.
   -Ты в те годы, на время, ещё в Янополе переезжал жить.
   -Только одну зиму, пока не зашли немцы. Что было делать, если эта земля, дом с постройками, мне были предоставлены, как запашнику. Что такое запашник, ты догадываешься?
   -Одно время, сам таким же был.
   -Так вот, если бы не Нейвалд, не знаю, как бы дотягивал от одного урожая, до другого. Большущее спасибо ему, за хлебосольство. Более того, когда зашли немцы, и моя семья снова переехала сюда жить, то он дал нам на завод пару курей с петухом, гусыню с гусем. Поросенка, то же не пожалел. У него тогда свинья только что принесла двенадцать малышей. Тех, что оказались мужским полом, сразу же вылегчил. Сам он, побоялся кромсать их зад.
   -Ну, ну, начал расхваливать. Тоже мне, нашелся заступник.
   -Ты хоть и числился в запашниках, но, сколько я понимаю из твоих слов, в большой нужде не жил?
   -Богачом, конечно, я никогда не был, но, концы с концами сводились.
   -Понимаю, маленькая семья, нет лишних ртов. У тебя только одна дочь. А хотел бы я посмотреть, как ты бы справлялся с такой оравой, которую приходилось кормить мне с женкой!
   -Да, знаю. Голод - не тетка, - фальшиво, протянул Лобздиньш.
   -Между прочим, хоть я активистом и не был, но знаю, что этот самый Нейвалд и тебя несколько раз выручал.
   -Как? Когда? - заерзал плечами собеседник.
   -Быстро забываешь. А вспомни, когда здесь появились немцы, и ты у них был в черном списке. Только благодаря твоей красавице дочке, которую любил покойный сын Нейвалда, и от которого у тебя внучка....
   -Ладно, ладно, что было, то сплыло. Не будем, старое вспоминать.
   -Старое - не старое, но, честно говоря, если бы, ни он, то немцы могли тебя и того..., - покрутил пальцем возле шеи Краваль, после чего, присвистнув, вскинул руку вверх.
   -Довольно, закончим об этих немцах, натворивших столько бед. Сейчас совсем другая власть, другие порядки. Кстати, мне говорили, что ещё после этого Нового года, у Нейвалда были три коровы с тёлкой, а теперь, на поверку, оказалась только одна!
   -Ты, случайно, не путаешь нынешний сорок девятый, с давно ушедшим, сороковым годом? Тогда, если мне не изменяет память, у него было не три, а целых восемь коров, не считая тёлок!
   -Если не больше! Всё помним, ничто не забыто.
   -Может быть, было и больше, тебе лучше знать. Но я его подворья не считал. С тех пор, столько воды в Даугаве утекло, столько всего в мире изменилось, что стоит ли возвращаться к тому прошлому, как и к немецкому времени, о котором ты только что сказал.
   -Немцы - это одно дело, а деревенская жизнь - совсем другое. Тут можно и пофилософствовать.
   -Пожалуйста, если есть время. По моим соображениям, большое количество скота он не мог держать по вполне земным соображениям. Хочешь, скажу?
   -............
   -Значит, сам не догадался. Я так и знал. Когда от пятидесяти гектаров, в сороковом году ему оставили только десять, то ему же негде было косить сено. Негде было выпасать травоядных животных. Довольно, или продолжать?
   -Помню. Тогда его обрезали по всем советским правилам.
   -Ради смеха, добавлю и то, что ты уже знаешь. Два гектара достались и нашему Ивану, который и не собирался их обрабатывать, потому что часть из своих пяти гектаров, держал, как говорят, под п?ром. Правда, иногда там видел пасущуюся корову. Я подумал, что если бы и твой хутор был по соседству, глядишь, и тебе бы пару гектар отвалили. А, как будущей родне, самых, что ни на есть плодородных, непременно!
   -Не дури. На законных основаниях, в жизни, за его сына не отдал бы свою дочь!
   -Ага, так бы она тебя и послушалась! Вот, ребенка сделала и у тебя не спросила. Умора с тобой, да и только. Ты-то своего отца, много слушался? Али успел позабыть?
   -Тогда было совсем другое время, другая обстановка...
   -Не сваливай на то, во что и сам не веришь.
   На подобные перепалки, Краваль был особенно мастак. В карман за словом не лез, а на язык так остер, что большинство знавших его людей, по - серьезному, с ним не связывались. Переговорит! Оставит в дураках! Что значит, приехать из такого большого города, как Ленинград, где недомолвки, да скромности были не только не в моде, но иногда и наказуемы обществом. Более того, вращаясь в различных кругах общества, у него выработалась определенная мимика лица. Когда к нему обращались с каким-нибудь вопросом, то никогда не могли оценить серьезность ответа, потому что на лице плутоватого гармониста, постоянно присутствовала загадочная улыбка, от которой, с наружных уголков глаз, расходились задорные лучики приятельского настроя. Видимо, учитывая свое пролетарское происхождение, он и мог позволить себе так вольно обращаться с подобными активистами, тайными и явными коммунистами, с истребками, как и прочей милицейской братией. В отличие от некоторых, опасаться ему было нечего. Хоть и беспартийный, но безземельный. Чем ни пролетариат! С Лобздиньшем он вел себя тем более свободно, потому что был отлично осведомлен о его пролетарской деятельности, как в Ульмановское время, так и после.
   Помимо прочего, для Краваля не было секретом и то, что не далее, как в прошлую осень, дочь Ливию, на шестом месяце беременности, Лобздиньш сумел-таки выдать замуж за чудаковатого Лёньку, жившего неподалеку. Каким образом? Самым обыкновенным! Этот безродный парень, ровесник Ливии, в подвыпившем состоянии, ежедневно шатался по деревням в надежде, что подадут ещё выпить. Кому поколет дров, кому сена покосит, по хозяйству поможет. В общем, так и проводил свою неустроенную жизнь. А тут, по слухам, которые доходили даже до него, счастье давалось прямо в руки. Даже на хмельную голову, он иногда подумывал, что под такой шумок, да не сродниться с Лобздиньшем, был бы большой грех с его стороны.
   В такой ответственный для семьи момент, не дремал и сам Лобздиньш. Что бы перестраховаться, хорошенько подпоив парня, Игнат вытащил из его нагрудного кармана паспорт, уехал с ним в волость и зарегистрировал новую парочку на всех законных основаниях. Поговаривали, что проспавшись, одно время, Лёнька был очень недоволен тем, что таким образом его оженили. И это в то время, когда он уже и сам был почти что согласен! Но вот, прошло полгода, и всё притихло. Больше о них, никто не вспоминал, потому что, по ходатайству Лобздиньша, им дали квартиру где-то под Ригой. В общем, от любопытных глаз подальше.
   В десяти, пятнадцати шагах за Кравалем с Лобздиньшем, торопились домой и Андрей с Марией.
   -Кульку на них хорошую надо, вот что я скажу! - возмущался брат, широко размахивая длинными руками, да так, что его сестре приходилось сторониться к канаве, ещё полной вешней воды, не успевшей сбежать к неглубокому ручью, окаймлявшему деревушку. - Лучше бы я полежал на печке, нежели стоять и слушать разных проходимцев. Ноги только зря мочил. Теперь кашлять опять начну. Своей заразы хватает по горло, а тут какие-то чужаки понаехали со своими предложениями, порядками.
   -Погибели на них нет! - вторила сестра, увертываясь от жестикуляций брата. - Самого хозяина выгнали, и теперь командуют в его доме. Соломенную крышу доведут до ручки, сгноят полы, обдерут стенки. Вернется Нейвалд обратно, а ему горемычному, и приютиться-то негде будет. Все его строения, заняла коммунистическая нехристь! Ногой ступить негде. Иван тоже хорош! Что председатель ни скажет, сразу на всё согласен.
   -Я думаю, что тут все согласовано заранее, - к удивлению сестры, догадывался её брат.
   -Поймешь их! Сам видел, что все в одну дудку дуют.
   -Ну, с приходом весны, и новые порядочки начинаются!
   Пригорбившийся кузнец со старшим сыном Владимиром, направлялись в противоположную сторону. Идти домой, им было дальше всех, поэтому вполне хватало времени, что бы обменяться собственными мнениями, как о собрании, так и о том, что может ждать их деревню в будущем.
   Когда живность Нейвалда пошла под нож, кузнеца Бучиса толи забыли пригласить "на поминки", толи поленились к нему идти из-за дальности, но когда во дворе дома развернулась самая настоящая резня, предсмертный голос погибающей живности, Володя услышал сразу, поэтому невольно, ещё не зная в чем та причина, заторопился в сторону "бойни". И не ошибся, потому что дележ мяса мог произойти и без части свидетелей. Нет, наделили бы всех, но потом, поди, узнай, как там обстояли совместные "абады". А когда присутствует всамделишный свидетель, не выкрутишься, не обманешь, не обделишь.
   -Хоть раз в жизни, вволю наедимся мяса, - радостно, говорила жена кузнеца, на большой, чугунной сковороде, раскладывая ломти окровавленного мяса. - Теперь не только дети, но и мы, взрослые, усмирим аппетит. Правду говоря, мы уже начали даже забывать мясной вкус. С утра до вечера, три раза в день, только картошка, грибы, огурцы, да капуста.
   -Не очень красиво, что приходится кушать продукт, выращенный чужими руками, но что поделаешь, если настала такая жизнь! Голод - не тетка. Дожили до того, что и чужим не стали брезговать, - соглашался муж.
   -До сих пор, хоть и жили не в особом достатке, но никогда и в голову не приходило зариться на чужое добро.
   -Значит, такова жизнь. Так и так, Нейвалдов больше здесь нет, и не будет, как сказал Иван на собрании. Если на то пошло, то какой может быть грех откушать свежинки. Чем мы отличаемся от других односельчан? Все стрижены под одну гребенку.
   -Тем более, что теперь всё общее, всё наше, как говорил председатель, - поддержал рассуждения родителей, Володя, босыми пальцами ног, больно ущипнув сестренку за щиколотку.
   -Мама, Вовка ногами щипается! - закричала та, вскакивая с места.
   -Зачем ты обижаешь ребенка! - пожурила мама. - Отрастил длинные пальцы, так орудуешь ими, место рук.
   -Ему скоро сапоги придется шить на заказ. Этакие ноги вытянулись, - добавил отец.
   -Особенно большой палец! - засмеялся сын.
   Семейная беседа за обедом, продолжилась и после.
   -Чудн? на собрании говорил председатель, когда объявил, что теперь всё колхозное, всё наше, - сопел кузнец, свертывая папиросу. - Получается то, что я до сих пор, ничего не могу взять в толк. Кузница, значит, уже не моя.
   -Не твоя, - как бы в неуместную насмешку, отвечал сын Володя, тоже закуривая.
   -Горн с мехами - не мой.
   -Правильно. Не твой.
   -Наковальня с молотками и клещами...
   -Не твоя, не твоя!
   -Да, замолчи ты, один раз! А то, как тресну по кумполу, будешь знать! Разговор идет о том, как будем жить в дальнейшем, когда своего ничего не будет.
   -Можешь считать, что уже не, - снова не выдержал Володя.
   -Я тоже не могу взять в толк саму обстановку, когда всё имущество свезут под обобщенную крышу и всем членам колхоза, придется выходить на работу - посетовала мама.
   -Догадываюсь, - улыбнулся муж. - Ты имеешь в виду таких членов, как Гаужанс с Гризансом!
   -Вот, именно.
   -Да, трудненько, если не им самим, то председателю придется командовать такими отъявленными лодырями.
   -А Краваль?
   -Краваль. Что, Краваль. Он будет играть на гармошке, что бы остальным колхозникам было веселее работать. Этот человек нигде не пропадет. Вот, с Иваном, будет интереснее.
   -Почему ты так решил?
   -Так кроме, как переводить стрелки, он же ничего не умеет, либо не хочет делать. Задрипанного пролетариата из себя корчит.
   -Андрей с Марией, отработают за всех, - засмеялся кузнец. - Ещё ты им поможешь. А иначе, здесь же работать больше некому. Все остальные, начальники.
   -Вы слышали, как они все конторские должности поделили между собой? - воскликнул Володя. - Даже жене Ивана, только что появившейся в нашей деревне, и той прочат должность продавца.
   -Тёплое, доходное местечко, нечего сказать! - вставила свое мнение и старшая дочь, которой к лету должно было, исполнится двадцать лет. - Увидите, как она начнет обсчитывать покупателей. Как же, городская! Мы в её глазах, деревенская темнота, умеющая считать только до десяти.
   -А краски отличать, разве что, черное от белого, - хихикнула, её самая младшая сестренка.
   -Поживем - увидим, - вздохнули оба родителя.
   С тяжелейшими чувствами, возвращались домой Игнат Бакнеш с сестрой и матерью. Похоронив родителя, они жили в тревожном ожидании самого худшего. Однако до сих пор, в милицию Игната больше не вызывали, семью, как говорят, не дергали, и они тихо "отсиживались" на оставленном клочке земли, что граничил с хутором Нейвалда.
   С обеих сторон поддерживаемая детьми, на манер, своего усопшего мужа, она шла и вздыхала:
   -Отняли озеро, лес, скот, инвентарь, а теперь и свободу. Прикрепили, называется, к колхозу. Теперь Советской власти осталось отнять у нас саму жизнь, и она будет вполне довольна проделанной работой.
   -Да, так оно и есть, - соглашались дети.
   -Мало у меня, её уже осталось, а вам ещё жить, да жить! Не представляю, как вы с нею справитесь, в новом качестве.
   -Не переживай мама! - старался подбодрить её сын. - Совать голову в петлю, не собираемся. Если будут жить другие, то выживем и мы. Время покажет, как лучше приспособиться. Помнишь, как Нейвалд говорил: даст Бог день, даст и пищу.
   -Хороший был сосед. Крепкий хозяин, дай Бог ему выносливости. А то, сгубят человека, выражаясь его же словами: за нюх табаку. Кто теперь в костеле будет петь!
   -Да, бывало, как затянет своим сильным голосом, то казалось, что дрожат, не только костельные стекла, но и стены.
   -Я помню, у его покойного отца, голос был не хуже.
   -Наверное, врожденность, - предположил Игнат.
   -Тоже может быть. Мой покойный отец рассказывал, что старый Нейвалд в 1870 году, в период второй турецкой компании, командовал кавалерийским казачеством, где особенно, нужен был громкий, властный голос. Там, видимо, он и натренировался.
   -Командовать кавалерией - не с какими-то первоклашками заниматься. Представляю его, в кожаном седле!
   -Под конец, совсем слабый был. Без палочки, на улицу не выходил.
   -Правда, что после девяноста лет помер?
   -Правда. Вся деревня только о том и говорила, когда он представился. По нашим сведениям, до такого преклонного возраста, здесь никто не доживал.
   -Что значит, вояка!
   Если изба кузнеца, стоявшая у леса, на отшибе, числилась в деревне Гану Сала, то старомодное имение Бакнешей, не приписанное ни к одной из соседних деревень, было ещё дальше, и имело свое собственное название. Но, так как других домов поблизости не было, то его и причислили к данному колхозу.
   -Далековато будет ходить на работу, - посетовал Игнат.
   -Что поделать. Несмотря на его вес, каждому приходится нести свой крест. Так некогда, любил повторять Нейвалд. Сейчас, тем более. Сам видишь, что с новой властью, бороться бесполезно. Уничтожит, задушит. Не даст и головы поднять.
   -Вижу, чувству.
   -Я понимаю, что ни одним нам сегодня тяжело, но что поделаешь, если своя беда всегда ближе к собственному сердцу.
   -Мы вспомнили про Нейвалда - старика. Это правда, или только слухи, что возвращаясь из турецкой компании, он бут-то бы привез много золотишка?
   -Так говорили. Ведь раньше они жили где-то в другом месте, а когда вернулся с войны, то сразу купили этот бывший помещичий дом. В те времена, здесь же была Российская территория, и почти вся Латгалия считалась Витебской губернией. Это было до двадцатого года, когда тебя ещё не было на свете.
   -Интересно, как в те времена, вы жили?
   -Так и жили, как жили. Беднота - страшная! Даже керосина, и того не за что было купить. Лучинами освещались. Может быть, заметили, в нашей кладовке, в самом дальнем углу, до сих пор стоит металлическая стойка, в которой закреплялась лучина. Но люди как-то выкручивались. Не лезть же, в петлю. Шла Первая мировая война, поэтому государство рекрутировало много молодежи, а крестьян донимало различными поборами. В те времена, жиды были в особом почете. В крестьянском хозяйстве они, конечно, не работали, а что ни магазин, то хозяином - жид. Хорошими портными они были. Не скупыми кредиторами, если хорошо знали подноготную клиента. А знали они всех, наизусть. Раз уж мы про Нейвалда начали, то о нем, со слов моей покойной мамы, и продолжу.
   -В то время, ты тоже была маленькой?
   -Как ты, сейчас. Ездил по нашей округе Мордехай. Хитрющий жид, прихитрющий. Собирал тряпье, металлолом. Предполагали, что знал он и о том, что с турецкой войны, Нейвалд кое-что привез.
   -Как он мог знать?
   -Может быть, за чаркой водки, кому-нибудь взял, да и проболтался. Тот болтнул ещё дальше, ну, и пошло, поехало. Крестьяне же, люди простые, открытые. А тут, эта война, время неспокойное. Вот, этот жидененок и припугнул мужика: ты, мол, при драгметалле, а если об этом узнают власти, то всякими неприятностями, ты будешь полностью обеспечен. Особенно, если пришьют статью, по которой ты кого-то убил, ограбил, завладев его собственностью. В конце концов, уговорил простолюдина продать ему, как старьевщику, тот металл. Нет, не за так. Не обманул. Уплатил большие деньги. Но, когда в 1917 году в России произошла революция, все его сбережения, превратились в обыкновенные бумажки, хранившиеся под печкой. Говорили, что в отверстие под ней, закатился мячик. Ребенок полез его доставать, и обнаружил там свертки денег.
   -Надо же, как жаль! - в один голос, воскликнули дети, будто потеряли свои сбережения.
   -Конечно, жаль. Ещё бы, не жалеть такого состояния! Не надо забывать, что на любой войне, все дается кровью. Если не успеешь первым стукнуть ты, то рубанут тебя. Так-то в жизни и бывает. Как говорят: знал бы, где упадешь, так на то место, хоть соломки подослал.
   -Если ихние предки были такие рубаки, то от тех времен, должно было остаться и оружие. Не мог же и его, тот жид оприходовать?
   -Какой ты, сынок, не наблюдательный! В сарае, когда непогода, они всегда отмечают Иванов день. И ты, сколько я помню, бывал там не один раз. Было такое?
   -А, как же.
   -Надо было, только поднять голову и под стрехой ты увидел бы две кривые сабли с ржавым кинжалом. На поперечной балке, лежит черное, кавалерийское седло.
   -Ты так говоришь, будто на том седле сидела и по сторонам размахивала саблями! - засмеялась дочь.
   -Сидела - не сидела, но стоит мне один раз что-нибудь заметить, так я буду помнить всю жизнь.
   -Каких соседей, мы лишились! - посетовал сын.
   -Чуть ли не родственников, - лукаво, подмигнула сестра
   -Да-а-а, - только и протянул брат, почесав в затылке.
   -Посмотрим, чем вся эта свистопляска с колхозом закончится, - сказала мама. - Начало ей, положено.
   -Конечно, посмотрим, - согласился Игнат. - Может быть, будет и сносно жить в нашем колхозе. Не надо забывать, что от Нейвалдов остались все сельскохозяйственные машины. Это очень важно.
   -Если бы они только помогли, - сказала сестра. - Вы забыли, что когда их подожгли, то в огне сгорела и Арфа с Фуктелем. Льномялка, тоже.
   -Арфой ты называешь веялку?
   -Так они её величали.
   -Какие сволочи, эти местные советские бандиты! Позавидовали чужому достатку. Эти машины, вон как сегодня той же власти пригодились бы.
   -Надо же на такое решиться, как поджечь хлеб!
   -Подловили момент, когда он все свез с поля и обмолотил.
   -Как такое несчастье, может вынести человеческое сердце! - воскликнула мама. - На его месте, я сразу же сошла бы с ума.
   -Кто как устроен, - философски, заметила дочь.
   -А Иван-то, Иван Ангеш. Как перед председателем выкомаривается! - вспомнил Игнат. - Со стороны глядя, так и, кажется, что он готов залезть тому в задницу.
   -Залезть он, конечно, может, но не дальше. Образования не хватает, - подтвердила сестра.
   -Дураком родился, дураком и умрет, - заключил брат.
   -Сомнений нет, что он немного глуповат, - согласилась мама. - Но не надо дети забывать, что деревня останется деревней. Пахать землю, большого образования не надо. Здесь требуется хозяйский опыт агронома. А у Ивана ничего, кроме собственных портков, подаренных в ФЗО.
   -Молодой пролетариат, хочет вырваться в люди, но не соображает, каким путем проще, - сказал сын.
   -И, вот, такое необразованное отребье, будет нами распоряжаться! - возмущалась дочь.
   -Не думаю, что его будут долго держать в такой ипостаси, - отвечала мама. - Он скоро погрязнет, либо во взяточничестве, либо пьянстве.
   -Почему ты так решила? - спросила дочь.
   -Не знаю, как вам ответить, но у меня к нему появилось такое чутье после того, как сегодня увидела его лебезничанье перед председателем.
   А у Гаужанса с Гризансом произошла даже небольшая размолвка. Одного в правление выбрали, а другого, нет. Теперь, возвращаясь с собрания, они не то, что бы ссорились, но между собой, пытались выяснить причину такой, на их взгляд, несправедливости.
   -Мы с тобой, оба безземельные, оба из бедноты, одинаковые атеисты, то есть как раз такие люди, которые сегодня требуются советской власти, а нас насильно разделяют, - сетовал тот, который не попал в правление.
   -Согласен, - поддакивал другой. - Если толком разобраться, то и выпиваем не больше других.
   -И не меньше, - пошутил попутчик.
   -Оба бесхозяйственные, бездетные, и, на тебе! Были на равных, а стали порознь.
   -Ты сколько раз доносил на Нейвалда?
   -Будь уверен, что не меньше тебя.
   -Когда ты бывал в Краславе, ты что там говорил Петрову?
   -Да, всякое..., - уклончиво, отвечал собеседник.
   -Неужели и сейчас не признаешься?
   -Какой же ты дотошный! Ну, съездил, и съездил. Тогда же был ещё сороковой год. Разве теперь, через девять лет, что-нибудь вспомнишь! Между прочим, ты, ведь, сам в то время встречался с Авдюкевичем.
   -Ну, и что, что встречался? Я его давно знаю.
   -Но никогда о нем не говорил.
   -Наверное, забыл.
   -Хотел в начальство выбиться?
   -И не подумал. Авдюкевич меня и так давно позабыл. У него таких друзей, как я, хоть пруд пруди.
   -Ладно, не будем спорить. Главное, в случае чего, что бы выручать друг друга. Ещё неизвестно, как будет жить - поживаться в коллективном хозяйстве.
   -Многое, от председателя будет зависеть.
   -Будем искать общий язык.
   -Жаль, что он не из наших, латгальских.
   -Коммунист с коммунистом, всегда договорятся.
   -Будем надеяться.
   -Не зря же говорят, что ворон ворону, глаз не выклюет.
   -Или: пока руку моет, рука руку не обидит.
   -Можно и так сказать.
   -Ты обратил внимание, сколько он заграбастал мяса? И глазом не моргнул. В пользу неимущих, от некоторой части мог и отказаться.
   -Что поделаешь, если такая жизнь! Каждый хочет кушать.
   Иван Ангеш, был доволен. По рекомендации Коробатова, он тоже попал в заветное Правление колхоза. Вот, только односельчане, очень скупо поддержали его кандидатуру.
   -С чего бы это они так вяло поднимали руки, когда председатель назвал мою фамилию? - не то вопрошал, не то сам себе жаловался Иван, возвратившись, домой.
   -Знать, не успел заслужить у людей доверия, - с печки, отвечала мама. - В костел не ходишь, в Бога не веруешь. Кому охота за такого члена голосовать! Тебе давно надо бы было знать, что местное население, в основном, верующее, поэтому его сердцу ближе те, кто чаще поглядывает в сторону костела.
   -Ты слишком рьяно увлекся своей политикой, - добавила старшая сестра.- В спокойных деревнях, таких выскочек ценить не привыкли. Не мне тебе говорить, что в селах, на протяжении веков, жизнь текла размеренно, обдуманно, а торопились только в сезоны. Посевная, уборка, в общем, что не было связано с политикой.
   -Ты не переживай! - в свою очередь, успокаивала жена Тося. - Люди после поймут, что они были не правы. А ты себя показать, ещё успеешь. Если в Даугавпилсе на стрелочника выучился, то и в Правлении освоишься быстрее других. Поверь мне. У тебя всё впереди.
   В общем, самый первый колхоз в Индравской волости состоялся, о чем по инстанциям, в срочном порядке, было доложено в Ригу. И, если верить Коробатову, через пару дней, о такой важной новости знали даже в самой Москве. По его твердому убеждению, теперь вся республика будет равняться на Гану Сала. Разве не будет приятно ощутить каждому члену колхоза удовольствие, радость, когда к ним станут приезжать различные представительные делегации со всех концов республики, что бы перенять ценный опыт долгожданной коллективизации! Что значит, быть первыми!
   То, что в свое время не успел сделать Нейвалд, рьяно принялся исполнять Лобздиньш. На телеге, запряженной той лошадью, что оставили взамен отнятой у Нейвалда при выселении, он ежедневно стал объезжать хуторян, собирая все то, что они добровольно показали при записи в колхоз. Плуги, бороны, драпаки, косы, серпы, грабли, как и различную лошадиную упряжь. Всё это он сваливал в сарай, из которого соседи успели растащить большую часть сена. Закончив сбор, приступил к сортировке. Помимо этого, ему пришлось подкармливать, как и поить оставленную Нейвалдом корову, чем был особенно недоволен. В дальнейшем, доить корову, как и за всеми, кто находился в этих хлевах, ухаживать перепоручил Марии, за что ей разрешалось забирать все молоко, а её брату Андрею, пообещали должность колхозного пастуха.
   -Как бы сейчас пригодился ток Нейвалда, который давеча сожгли, - говорила Мария Лобздиньшу при очередной встрече, на которой случайно присутствовал и Краваль.
   -Да, - соглашался кладовщик. - Можно было и оставить.
   -Пожалели! - удивился гармонист. - Его же сожгли ещё в позапрошлом году, а вы только теперь о нем вспомнили.
   -Если бы не колхоз, то и не вспомнили бы, - парировал Игнат. - С его организацией, дело повернулось совсем в другую сторону. Это я вам говорю.
   -Как это понять? - спросил Краваль.
   -В том огне погибло страшно много хлеба, который сегодня, ох, как пригодился бы колхозу.
   -Ах, вот о чем ты беспокоишься! - накинулась на него Мария. - То, что человека могли пустить по миру, тебе не жалко. Самого хлеба, как такового, тебе тоже не жалко. Ты пожалел колхоз. Ну, знаешь что..., - и, не найдя подходящих слов, расстроенная женщина, в сердцах заплакав, ушла домой.
   -Так, так, - носком сапога, поцарапал Краваль землю и полез в карман за кисетом.
   -Я уверен, что того хлеба хватило бы колхозу на два года, - продолжал рассуждать Лобздиньш, не обращая внимания на уходящую Марию. - Мужик он был, зажимистый. Об этом знала вся округа. Это я тебе говорю.
   -Значит, ты переживаешь не за то, что погиб хлеб, а что его не хватит колхозу? - в унисон Марииным словам, спросил Краваль, затягиваясь. - Похвально, нечего сказать.
   -Нет, ты меня совсем не так понял, как я думал, - смутился кладовщик. - Я только хотел..., - и замолк, не сообразив, как лучше ответить, что бы его "поняли".
   Более того. Он знал, что у Краваля с Нейвалдом были не плохие отношения, поэтому прослыть здесь неким "людоедом", то же не входило в его планы.
   -Вот посеем, вырастим, уберем, но хлеб девать некуда. А в току Нейвалда, хватило бы места для всего. Это я тебе говорю.
   -Да, ток у него был длинный, богатырский, - согласился гармонист. - Здесь такого строения, нет ни у кого. Толковый был хозяин, и нам с подобными крепышами, не сравняться.
   -Поскольку вы с Нейвалдом были соседи, ты, наверное, мог подглядеть, как много зерна было в том, сожженном току? - для проформы, что бы только не молчать, поинтересовался кладовщик, хотя отлично знал всё состояние погорельца.
   -Я же тебе уже однажды говорил, что в этой деревне я появился только в 1939 году, а ты сегодня хочешь выпытать о Нейвалде чуть ли не с царских времен! - с загадочной улыбкой, прищурился гармонист.
   -Да знаю, помню, - опять неловко, смутился Лобздиньш, в очередной раз сообразив, что не на того нарвался. - Этот вопрос, вырвался как-то сам собой.
   -Хоть я и запоздалый здешний жилец, - между тем, продолжал Краваль, будто не заметив оплошки, - но помню, что весь его обмолоченный хлеб всегда хранился в засеках амбара. Сено складывалось в сараи под крышу. На улице он держал только солому. Помню это только потому, что когда кому под весну не хватало корма, шли брать у него солому. При голодухе, все сожрут. Лишь бы требушина была чем-то набита.
   -Какая неосмотрительность была с его стороны, держать солому рядом с током, - почему-то посочувствовал кладовщик. - Вот, и поплатился. Была бы она дальше от стен, может быть, и не было бы столько огня.
   -Дело не в огне, а в том, кто мог позволить себе чиркнуть спичкой, что бы сжечь хлеб. Не важно, чей! Мы же все, только хлебом и живы. Что бы тот, кто решился на такой омерзительный шаг, как и его потомкам до третьего поколения включительно, не имели в жизни ни малейшего счастья, а сожженный хлеб, сухим комом застрял в ихних проклятых горлах. Впрочем, деревня и так догадывается, кто этакую гадость мог сотворить.
   -Что ты! Что ты такое говоришь! - несколько испуганно, выдавил собеседник, дико вытаращивая глаза. - Разве можно говорить, такие кощунственные слова!
   -Значит, делать можно, только нельзя о том говорить?
   -Нет, я не про то.
   -Всем известно, что личных врагов у Нейвалда не было по той простой причине, что он никогда никому не отказывал в помощи, а когда ему самому пришлось туго, то в нашей деревне никто не смог ему помочь.
   -Интересно, а как же он выкрутился?
   -Ездил по дальним и ближним родственником, чтобы по лубке, по гарцу, наскрести не только для еды, но и на семена для будущего года. Хотя всем известно, что к тому времени, высокими налогами государство успело всех сравнять под одну гребенку.
   -Да братец, дела, так дела, - только и нашелся, что ответить Лобздиньш, опасаясь продолжать начатую тему. Ведь и он сам, не раз, и не два, "занимал" у Нейвалда, естественно, без возврата, то зерна, то муки к праздничным пирогам. То было, в немецкое время.
   В конце апреля, по поручению Правления колхоза, Лобздиньш запряг телегу и поехал по подворьям собирать семена для посевной, которая вот-вот должна была начаться. Ведь на последнем общем собрании было решено, что колхозное поле следует засеять в первую очередь, тем более что земли колхозникам оставили по шесть соток под картошку, а значит, излишки зерна, если они у кого имеются, следует отдать в общий котел. "Что будет, если не отдадут?" "Будет то, что пойдет, тщательна проверка всех имеющихся клетей, и если обнаружат спрятанное зерно, пусть пеняют на себя. Наказывать будут строго, и по всем Советским законам". Так всем любопытным, отвечал колхозный председатель.
   После таких угроз и предупреждений, Лобздиньшу ничего не оставалось, как в течение одного дня объехать все дворы, и к вечеру возвратиться с несколькими мешками семенного фонда. Коробатов поблагодарил за оперативность, а Иван не преминул упрекнуть в том, что мог собрать и больше, хотя сам отдал только то, что у самого осталось с прошлого года, а что перетащил от Нейвалда, утаил. Об этом узнали только летом, когда он ездил на мельницу с пятью мешками отборной пшеницы. Мельник разболтал! Таким поведением своего подчиненного, председатель остался особенно недовольным. С этого момента, а может быть, и ещё раньше, между ними пробежала чёрная кошка отчужденности. В этом ура-патриоте, Коробатов все яснее стал различать бездарного деревенского парня, не способного на ответственные должности, поэтому при первой же возможности Ивану, как немножко знакомому с техникой, что показывали в ФЗО, доверили самый первый трактор, марки СХТЗ-НАТИ. На нем он и проработал, чуть ли ни до пенсии.
   Не больше года, на благо колхоза, потрудился и престарелый кузнец Бучис. Летом 1950 года человека не стало, а на его место в кузницу, заступил сын Краваля, несколько месяцев успевший здесь поработать молотобойцем. В кузнечном деле больших знаний не нахватался, но, за бутылку водки мог подковать коня, натянуть на колесо шину, ну, и ещё кое-что по мелочи сварганить. Политика Советского Союза заключалась в том, что бы люди работали. Как они выполняли свою работу, это уже разговор особый.
   Как и предполагали, его отец гармонист в полевых работах участия не принимал. Время хоть и было бедное, трудное, но молодежь по-прежнему гуляла свадьбы, устраивала танцы, поэтому музыкант всегда был востребованной фигурой. Но сам Краваль, с каждым годом чувствовал себя хуже и хуже. Как Индравский врач определил, в его мочевом пузыре скопилось чрезмерно много камней, которые не давали покоя ни днем, ни ночью. С ними он промучился целых восемь лет. Последние годы проводил только дома, большей частью лежа на кровати, куда ему доставляли не только еду, но и самогон, либо бражку.
   Опрокинув стаканчик, он, не то что чувствовал себя лучше, но успокаивалась, либо заглушалась хроническая боль. В такие минуты просил гармонь, которую сын ставил ему на живот и он играл, играл до изнеможения. Умер Краваль в 1957 году и похоронен на Пиедруйском католическом кладбище.
   На следующий год, от чахотки скончался Андрей, которому председатель не верил до последнего дня, что тот безнадежно болен. "Чудишь!", неустанно повторял Коробатов, когда Андрей приходил к нему попроситься освободить от работы, что бы съездить к доктору.
   После смерти брата, Марию, которая некогда отказалась рубить лес Нейвалда на дрова, перевели работать конюхом. Колхоз, в разное время, имел от четырех, до пяти лошадей. В этой должности, она проработала до глубокой старости, успев дождаться возвращения из Сибири молодого Нейвалда.
   Гаужанс с Гризансом, продав приезжему белорусу свой дом, подались в сторону Риги. С тех пор, о них не слышали.
   Лобздиньш, переселившись в Краславу, женился на инвалидке второй группы, имевшую собственный "Запорожец", и, "дотянув" до восьмидесятилетнего возраста, скончался во время сна.
   Его дочь Ливия, успевшая поменять несколько мужей, с последним поселилась в центре Риги, но, снова развелась. Умерла в 2000 году, в возрасте семидесяти четырех лет, незадолго до этого, похоронив свою дочь, рожденную от Нейвалда, погибшего на фронте, но оставив сына от брака с Лёнькой.
   Сын Бакнеша Игнат, в жены которому прочили дочь Нейвалда, ушел из жизни в пятидесятилетнем возрасте. Он страдал сахарным диабетом, который в деревне, никто толком и не лечил.
   А, как Иван Ангеш? Пил до последнего дня! Умер в 2005 году, в возрасте восьмидесяти шести лет. Похоронили его не на семейном кладбище в Лупинях, а увезли в Даугавпилс, где жила его замужняя дочь. После смерти мужа, жена Тося тоже переехала на жительство к дочери.
   Бывшие советские активисты, в лице разных Рутковских, Сумароковых, Шарков, Макней, как и прочих коммунистических прихвостней, за свои злодеяния, направленные против собственного народа, никакого наказания так и не понесли. Некоторые из них, хоть и спившиеся, но дожили до почтенного возраста и похоронены на Дворчанском кладбище. Да, да. Там же само, где лежали и их жертвы!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"