Генис Давид Ефимович : другие произведения.

Заметки врача: сорок лет в пустынях Казахстана. Глава 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава 3. Как всё начиналось

  
   Заметки врача: сорок лет в пустынях Казахстана. Глава 3
  
   Давид Генис
  
   Глава 3. Как всё начиналось
  
   Всё это было, было, было,
   Свершился дней круговорот.
   Какая ложь, какая сила
   Тебя, прошедшее, вернет?
  
   А. Блок. 1909
  
   Годы довоенные. Важное событие - я родился...
  
   Мой новорожденный крик первыми услышали акушерки родильного дома на Украине, точнее - в городе Харькове. Это значимое событие случилось 30 августа 1931 года. Мама не работала, занималась моим кормлением, воспитанием и прочими процедурами, положенными для первого сыночка. Потому без мамы я себя не мыслил ни минуты. Когда она уходила в магазин, объясняла, что скоро вернется и чтобы я не боялся. Я согласно кивал головой. Конечно, не буду бояться. О чем разговор?
  
  
   0x01 graphic
   Мне 3 года. 12 ноября 1934 г. Харьков (Украина).
  
  
   Но уже через несколько минут после ее ухода я залазил на широкий подоконник нашего единственного в квартире окна. Смотрел на широкую улицу Журавлевку, и тут
   же начинал реветь. От мысли - а вдруг мама не вернется? Может, она где-то заблудилась
   в каком-то далеком магазине? Или забыла где наш дом? Энергии во мне было много, реветь я мог до тех пор, пока не слышал звук открываемого замка.
  
   Из довоенного детства сохранилась только одна моя фотография от 12 ноября 1934 года. Мне - чуть больше трех лет. Я заботливо одет в зимнее пальтишко с поднятым воротником. Поверх него шарфик, чтобы не дай бог не простудился. Симпатичный и пухлощекий паренек с коробком спичек в правой руке и каким-то колечком в левой. Почему я со спичками, не знаю. Думаю, что-то в этом было.
  
   Моя старшая сестра совсем маленькой, в возрасте 11 месяцев, умерла от скарлатины еще до моего рождения. И потому, когда я тоже заболел скарлатиной, мама категорически отказалась меня отдать в больницу. К нам приходила милиция, папу хотели уволить с работы. В те годы эту болезнь считали очень заразной и легко передающейся через "контактных" лиц. Строгий карантин наводили даже с помощью милиции. Должность была невеликой: папа работал на заводе N183 кладовщиком. Но в те времена эта угроза звучала страшно: устроиться на работу было трудно. Поэтому на время моей болезни папа ушел на другую квартиру. Советская власть в лице милиции и участковых медиков успокоилась. Так я приобрел первый "опыт" встречи с инфекцией.
  
   Перед самой войной, в 1941 году, окончил 2-й класс с Похвальной грамотой. Почему запомнил эту Грамоту? Она оказалась единственным сохранившимся у меня документом, подтвердившим, что я до войны был истинным харьковчанином.
  
   Харьков, один из крупнейших городов Украины, её первая столица советских времен, остался в моей памяти очень короткими эпизодами. Помню своеобразный памятник архитектуры 30-х годов - громадное здание Госпрома (Дом государственной промышленности), Южный вокзал. Во время войны разбомбили Дворец пионеров, куда нас, школьников, водили на театральные постановки. После войны на его месте разбили большой сквер.
  
   В памяти сравнительно небольшое двухэтажное здание из красного кирпича. Это школа N 146 в районе Журавлевки, где учился в первых двух классах перед войной (1939-1941 годы). В 1959 году приезжал в Харьков, сфотографировал её, но умудрился это фото потерять. Много позже в интернете нашел что-то совсем другое: под этим номером числится средняя общеобразовательная школа, открытая в 1981 году и расположенная на проспекте Людвика Свободы. Значит, старую школу снесли или перенумеровали?
  
   Эпизод из той жизни: мы, ученики, перед началом уроков выстраивались возле дверей нашего класса и только по звонку, под надзором учительницы, по одному заходили в класс. И был один ученик, который постоянно ко мне придирался. Он каждый раз старался сотворить какую-нибудь пакость, толкнуть, выбить портфель из рук. Ему явно нравилось быть "героем" перед одноклассниками. Пацан был крупнее меня, и я не жаловался учительнице, молча терпел. Но однажды прорвало. Рядом в очереди стояла девочка, с которой я сидел на одной парте. Видимо, это придало мне злости. Я своим портфелем так отлупил этого нахала, что мою маму вызвали в школу, я попал в категорию хулиганов. Но тот "герой" больше меня уже никогда не трогал. К тому же соседка меня сильно зауважала, о чем поспешила сообщить.
  
   С соседскими мальчишками Журавлёвки, где мы жили на частной квартире, я целыми днями где-то "пропадал". Однажды мама меня за это решила наказать и заявила, что домой больше не пустит. Я угрозу воспринял вполне серьёзно, ревел во всю, дабы вымолить прощение.
  
   Не забыли про этот город авторы известной книги "Двенадцать стульев" Илья Ильф и Евгений Петров. Один из героев этого сатирического романа, охотник за стульями, в одном из которых были спрятаны бриллианты, отец Фёдор, отписал своей жене, матушке Катерине: "Письмо отца Фёдора, писанное им в Харькове, на вокзале, своей жене".
   Читал, что на перроне вокзала отцу Фёдору даже памятник установили...
  
   После 22 июня 1941 года...
  
   Впечатлений о начале войны не сохранилось. Запомнил только те времена, когда война приблизилась к нашему городу. Харьков бомбили не раз. Начинали заунывно выть сирены. Мы всей семьей неслись через улицу. Там, в небольшой пекарне, был обширный подвал, служивший бомбоубежищем для всех окружающих соседей. Подвал был в пекарне, но пахло только сыростью и мышами.
  
   Особенно запомнил большую ночную бомбардировку, возможно, где-то перед нашим отъездом. Я ухитрился остаться дома и, устроившись на подоконнике, смотрел - небо было в лучах прожекторов, осветительных ракетах на парашютах, которые сбрасывали немецкие самолеты, разрывах снарядов зениток. Для мальчишки - зрелище. А у родителей была истерика. Они бежали с моим братишкой и решили, что я унесся вперед. Налёт ведь происходил ночью. Меня хватились только в бомбоубежище.
  
   Говорили, что Южный вокзал уже не действовал, немцы где-то перерезали пути. А мы с братишкой Борей всё пытались представить, как это какие-то "немцы" смогли перерезать рельсы? Это же какие у них были ножницы? И почему им разрешили это сделать? Хотя, конечно, мы уже понимали, что происходит что-то необычное, страшное. Смутное чувство страха добавляли измученные и хмурые красноармейцы. Они почему-то цепочкой по обеим сторонам улицы, вдоль домов, уходили на восток. Они отступали, уходили... Жители также хмуро и молча провожали их взглядами. Не помню, чтобы кто-то им выносил еду или воду. А они шли и шли, много дней и ночей. И все - на восток. Армия оставляла город... Еще одно детское впечатление тех лет: мелкие магазинчики и ларьки оказались без продавцов. И люди начали растаскивать всё, что там оставалось.
  
   В интернете я прочитал о последних днях города Харькова (Вохмянин В., //dalizovut.narod.ru/okkup/ch_sep1941.htm.): "То, что фашисты придут на харьковскую землю, да еще так быстро, до сентября 1941 года, могло привидеться лишь в страшном сне. Но уже 18 сентября гитлеровцы взяли Полтаву. 20 сентября их передовые части вышли на Харьковщину и заняли Красноград. Еще 16 июля над Харьковом появился немецкий самолет-разведчик. Покружил над городом и улетел. С 20 июля немцы летали над городом уже ежедневно: нагло, на большой высоте, в одно и то же время...".
  
   Это я тоже помню: высоко в небе, как казалось, постоянно, летал одинокий самолет. Возможно, они сменяли друг друга, но самолет в небе всегда висел. Зенитки молчали, дабы не выдать своего места расположения. Мы даже иногда и звук мотора тех нудных
   самолетов-разведчиков слышали. А взрослые переживали - этот немецкий самолет над головой "давил на мозги", его воспринимали, как хозяина положения...
  
   "...Первый авианалет вечером 27 июля застал врасплох. Шестого августа немцы совершили второй авианалет. 14 августа город подвергся третьей бомбежке. Немцы перешли к ночным бомбежкам -- более жестоким и разрушительным. 22 августа 1941 года был четвертый (и первый ночной) налет на город. Зенитки вступали в бой постепенно: Бавария, Холодная Гора, станции "Балашовка" и "Левада" (с этой станции мы позже эвакуировались. - Д.Г.), сад Шевченко. Целью налета был центр города. 31 августа девять бомбардировщиков совершили второй ночной налет. Он был сильнее предыдущих и на долгие годы оставил след в моей памяти. Сбросив осветительные бомбы, фашисты сделали три захода, обрушив фугасные бомбы на город, основная масса их накрыла жилые дома. Жертв оказалось много...".
   Возможно, именно этот жестокий авианалет с массой осветительных бомб я и наблюдал из нашего окна, отстав от родителей.
   "...Начинался сентябрь, который принес еще больше горя и несчастий. Налеты следовали все чаще и стали массированными. С целью деморализации населения бомбили уже не только заводы и важные объекты, но и прилегающие районы, и центральные улицы. Под бомбами проходила и эвакуация города.
25 октября 1941 года центр Харькова опустел. По безлюдной улице Карла Либкнехта (ныне - Сумская) сквозь моросящий дождь медленно ехали чужие мотоциклисты. Под сапогами немецкой пехоты хрустели осколки стекол, битый кирпич и патронные гильзы. Позади были четыре месяца Великой Отечественной войны. Впереди -- фашистская оккупация".
  
  
   0x01 graphic
   Талон на эвакуацию в эшелон беженцев. Харьков, ст. Левада, сентябрь 1941 г.
   Выдан исполкомом Кагановического райсовета д.т., г. Харьков
  
   Вернусь к своим воспоминаниям. Уехала наша семья в конце сентября или в первых числах октября 1941 года. Сохранился у нас эвакоталон на посадку в эшелон беженцев: "Эшелон (номер не указан). Посадочный талон N 2495, вагон N 43, отправление
   30 сентября 1941 года со станции Левада. Выдан исполкомом Кагановического райсовета д/т г. Харькова". Этот кусочек картона означал путевку на спасение жизни. Его сохранили мои родители. Теперь он хранится в нашей семье. Как талисман на жизнь, переданный родителями...
  
   Мы уезжали, как говорили взрослые, с одним из последних эшелонов через Северную товарную станцию (станция Левада). Накануне ушел эшелон N 38 с беженцами. Наш эшелон N 39 ушел из Харькова на следующий день. Через некоторое время он остановился посреди поля и простоял несколько часов. Позже, когда мы наконец медленно двинулись вперед, через широко раскрытые двери нашей теплушки мы увидели лежавшие под насыпью разбитые вагоны. Это были остатки предыдущего эшелона N38, который разбомбили немецкие самолеты. Людей уже никого не было видно. Было тихо, пустынно и страшно... В нашем вагоне установилась тишина, даже малые дети не плакали. Зато многие взрослые или плакали, или, насупившись, молчали. Помню это потому, что не столько нас, детей, пугали разбитые и лежавшие под насыпью вагоны, сколько именно слезы взрослых. Когда плачут взрослые - это страшно...
  
   Через какое-то время на бреющем полете вдоль нашего эшелона пролетел немецкий самолет. Он не стрелял. Перед глазами до сих пор лицо пилота в очках и шлеме. Паника взрослых в нашей теплушке передалась и нам, детям. Ждали налёта бомбардировщиков. Обошлось. В том составе были только беженцы, и их всех разбомбили. В нашем была военная техника и красноармейцы, это фактически был состав с отступающими
   войсками. И, по какому-то "чуду", наш эшелон всё же избежал разгрома.
  
   И еще об одном чуде, но уже без кавычек. Именно в тот, разбитый, эшелон у нас были посадочные талоны, но из-за моего "хулиганства" мы с ним не уехали. Что это было за "хулиганство"? С товарищем-соседом, он перешел в 4-й класс и был потому для меня лидером, Юркой Кулешовым, мы решили бежать в партизаны. Собрали немного сухарей
   и рано утром (накануне дня, когда мы должны были уехать?) убежали из дома. Добрались до лесопарка (северо-восток города), переходившего в лес, и пошли туда искать партизан. Бродили целый день до вечера, явно заблудились, устали. На наше счастье, встретили группу отступавших красноармейцев. Они, когда узнали, кого мы ищем, пообещали доставить туда, усадили на какую-то подводу. И нас, полусонных, сдали в Харькове в военную комендатуру или в милицию, не помню. Вызвали родителей, которые без меня, конечно, не уехали. Кажется, мы поэтому и эвакуировались на следующий день.
  
   А Юрка все же попал в партизаны и там погиб. Это мы узнали уже после войны. Он с мамой и 15-летней сестрой Любой погрузили вещи на тачку и пошли пешком, надеясь добраться до деревни, где могли бы переждать тяжелое время. Но попали под бомбежку, мама погибла. Юрку взяли с собой какие-то мужчины, с ними и оказался в партизанском отряде. Люба ушла с отступавшими красноармейцами, стала связисткой и прошла всю войну. Её отец и старший брат Виктор ушли на фронт и погибли.
  
   Из всей семьи осталась живой одна Люба, она нам и прислала письмо после войны. В 1959 году я был в Харькове. Нашел дом на Журавлевке, где мы жили до войны. Долго стоял возле него. Но постучаться и войти так и не решился. Слишком много смертей в памяти для одного дома и одного визита... Не зашел. Уехал. До сих пор корю себя за это...
  
   А если бы мы не уехали из Харькова?
  
   А если бы мы не успели уехать из Харькова? Ныне хорошо известны зверства нацистов и их приспешников из местного населения по уничтожению евреев в зоне оккупации. И всё-таки, что происходило в Харькове при оккупации? Сообщение Л. Воловик (//berkovich-zametki.com/Nomer33/Volovik1.htm) даю в сокращении:
  
   "Оставленный Красной армией Харьков немцы заняли без боя 25 октября 1941 года. В начале декабря было вывешено объявление Харьковской Городской Управы на 3-х языках о проведении регистрации всего населения Харькова к 8 декабря. Пункт 8 объявления гласил: "еврейское население города проходит регистрацию по отдельным спискам". Была издана "Инструкция по проведению регистрации населения города Харькова", пункт 4 которой гласил: "На каждое домовладение составляется 2 списка: ...во второй список записываются все евреи независимо от их веры". Уничтожив "чистых" евреев, нацисты, по доносам местных жителей, без проверки, расстреливали всех, кого успели схватить. Регистрация евреев в Харькове проходила на листах желтого цвета. Отсюда и название "желтые списки". Судьба попавших в "желтые списки" была предрешена.12 декабря 1941 года регистрация населения была закончена. Есть архивные справки на немецком и украинском языках с перечнем национальностей и их количественным составом. Евреев -10271 человек".
  
    В акте Госкомиссии от 5 сентября 1943 года по расследованию ущерба, дана цифра в 15-16 тысяч, погибших только в Дробицком Яру. В воспоминаниях (и советских, и немецких) упоминается иногда цифра в 30 тысяч. Надо учитывать, что многие евреи уклонились от регистрации, но позже были пойманы, и то, что вместе с харьковчанами были уничтожены и евреи-беженцы из других областей, которые попали в Харьков.
  
       "14 декабря 1941 года вышел приказ немецкого коменданта о переселении до
   16 декабря всех евреев в 10-й район города - бараки Тракторного и Станкозаводов. И все фигуранты "желтых списков" ушли в Дробицкий Яр. В этом урочище за Тракторным заводом к началу января 1942 года были расстреляны все обитатели гетто".
  
Долго здесь думать не о чем. Если бы мы не эвакуировались из Харькова, значит, попали бы во рвы расстрелянных нацистами в Дробицком Яру. Для меня, 10-летнего ребенка, получается как-то довольно с перебором: избежал посадки в эшелон, который немцы разбомбили дотла, и успел уехать из города, избежав расстрела в Дробицком Яру. Дважды не расстрелянный...
  
   Судьба... Говорят, ангел хранитель у меня хороший. Если он есть - спасибо ему! Упал кирпич на голову. Погиб. Значит - судьба... Не упал кирпич на голову, не погиб. Значит - не судьба...
  
   Первый процесс над нацистскими преступниками.
  
   Л. Воловик (С интернета, в сокращении): "15 декабря 1943 года в здании харьковского Оперного театра открылся первый в истории судебный процесс над военными преступниками. В Харьков прибыли десятки советских и зарубежных корреспондентов. За судейским столом председатель военного трибунала 4-го Украинского фронта генерал-майор юстиции А.Н. Мясников, члены трибунала полковник юстиции М.А. Харчев и майор юстиции С.С. Запольский, гособвинитель полковник юстиции Н.К. Дунаев.
  
   В партере, охраняемые автоматчиками, сидят те, кто еще вчера бесчинствовал в беззащитном городе, вешал, расстреливал, травил окисью углерода евреев -- женщин, стариков и детей, убивал военнопленных и мирных жителей. В числе немцев-гестаповцев на скамье подсудимых и русский предатель, немецкий прислужник Михаил Буланов. Он работал шофером душегубки... "Его в зале суда... ненавидели еще бесповоротней, чем этих трех немцев, хорошо зная, что без таких, как этот четвертый, такие, как эти трое, в чужой стране, как без рук" (К. Симонов).
  
   Процесс был открыт для публики и прессы. Алексей Толстой освещал процесс как корреспондент "Правды", Леонид Леонов представлял "Известия". От "Красной звезды" прибыли в Харьков Илья Эренбург и Константин Симонов. От "Комсомолки" -- Елена Кононенко. В зале суда - Юрий Смолич, Савва Дангулов, Павло Тычина, Владимир Лидин, а также Ральф Паркер от лондонской "Таймс" и "Нью-Йорк таймс", Харш от радиовещательной компании "Колумбия", Шампенуа (Франция), Стивенс (США). Своих представителей командировали в Харьков влиятельные британские газеты "Санди экспресс" и "Дейли экспресс".
  
   "То, что рассказано подсудимыми на процессе, превосходит все границы падения человеческой нравственности", - писала "Санди экспресс" (Великобритания). Газета "Дейли Уоркер" вступила в резкую полемику с теми, кто утверждал, что нельзя судить солдата за выполнение воинского приказа. В номере от 3 января 1944 года газета писала: "На суде Риц пытался оправдать свои преступления, заявляя: "Я солдат". Это была ложь. Солдат сражается на поле битвы с другим солдатом, один вооруженный человек против другого такого же человека. Риц пытал и расстреливал безоружных мирных граждан. Таким образом, Риц стал преступником, и законы войны должны быть направлены против него как против обыкновенного бандита, виновного в совершении уголовных преступлений".
  
   18 декабря 1943 года Военный трибунал фронта приговорил всех четверых обвиняемых к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение на следующий день, 19 декабря, в присутствии свыше сорока тысяч харьковчан. В обвинительном заключении (Нюрнберг,1945) среди 14 городов Советского Союза, подвергшихся варварскому разрушению, назван Харьков, в котором "около 195000
   людей были замучены, расстреляны или задушены в "душегубках".
  
   Среди убитых заметно преобладали евреи. Многие бежали в Харьков, считая, что этот город не сдадут немцам. Здесь собрались десятки тысяч еврейских беженцев из многих областей Украины. Но талоны на эвакуацию давали только жителям с харьковской пропиской, чаще всего работникам заводов, предприятий и учреждений. Уезжали почти только евреи, а украинцы и русские в большинстве случаев, оставались. Это и породило потом легенды, что советское правительство спасало в первую очередь евреев. Брехня. Евреев не вывозили и не спасали. На оккупированных землях Украины, России, Белоруссии, Прибалтики погибло, по данным Нюрнбергского трибунала, два миллиона евреев. Это так "спасали"? Евреи бежали, кто как мог. Пешком, на лошадях, в товарных вагонах и грузовых открытых площадках. Или в эшелонах с заводским оборудованием как работники этих заводов.
  
   0x01 graphic
   Харьков. Памятник жертвам Дробицкого Яра (место расстрела евреев). (www1.yadvashem.org/namesru/august2006.html)
  
  
   Холокост для евреев города Хмельник
  
   В один из дней, где-то к концу войны, я пришел из школы и увидел плачущую маму. Мы получили письмо из местечка Хмельник Винницкой области (Украина). Кто-то сообщил маме о трагической гибели ее родителей. Их, в числе 12-ти тысяч евреев, фашисты с участием местных полицаев, расстреляли 9 января 1942 года. В той колонне гнали раздетых евреев, а всех стариков заставили танцевать. Ныне там, в сосновом лесу,
   в девяти могилах, покоятся останки замученных людей. В самом Хмельнике создан
   парк-мемориал, где установлены памятники погибшим.
  
   До войны я бывал с мамой в Хмельнике. Помню большой дом, где жили родители мамы дедушка Овшия Наумович Барон и бабушка Хая Барон (Лифшиц). Дом был возле базара, перед глазами - большое число возов из деревень с продуктами (зерно, мука и всё прочее).
  
  
   0x01 graphic
   Мои дедушка и бабушка Барон Овшия (Евсей) Наумович и Барон Хая (Лифшиц). Расстреляны фашистами 9 января 1942 г. в Хмельнике (Винницкая область, Украина).
  
  
   Подружился я там с соседским мальчишкой Мулькой, любили мы "путешествовать" между возами. Базар был большой, многие десятки возов с самой разной продукцией прибывали из окружающих деревень. Мы не были голодными, но стянуть с воза яблоко или какой-нибудь "овощ" считали проявлением нашего геройства и самостоятельности.
  
   Однажды мы с ним ушли в лес. Зачем? Не помню. Конечно, заблудились. Вечерело, когда нас, перепуганных, голодных и еле державшихся на ногах подобрали мужики, везшие на базар продукты. Мы устроились на последней подводе, загруженной капустой, и, отдирая от кочанов листья, с аппетитом их поедали. Было вкусно, очень. Запомнилось...
  
   ...Фашисты с местными полицаями Мульку, как и всех евреев Хмельника, расстреляли. За что? Не могу не вспомнить Детский Мемориал в Музее Яд Вашем (Иерусалим). Я об этом писал в своей статье "На крыльях самолета и мечты в Израиль" (см. интернет: //world.lib.ru/g/genis_d_e/israelpoezdka2007.shtml). Без слёз здесь нельзя... Не забыть потрясения от увиденного. Вход - как в подземелье, как в массовую гробницу. И тихая музыка, и предсмертные вздохи погибающих, и негромкий голос диктора, вот уже много лет подряд на разных языках читающий и читающий скорбный список имен погибших детей. Их много, этих имен. Они звучат, и нет конца списку...
  
   Мы молча не входим, а как бы погружаемся в темный зал, не видно ни потолка, ни стен, кажется, что и пола нет, и конца и края залу нет, и мы двигаемся очень медленно, осторожно, держась за поручни. И только невидимый зал вокруг, сверху донизу усеянный огоньками свечей, огоньками душ детских, коих нацисты и их пособники уничтожили более полутора миллионов только за то, что они родились евреями...
  
   Видны только огоньки, бесчисленные, мерцающие. Их не сосчитать. Но реально горит, как сказал нам гид, только одна свеча. Все остальное это отражение зеркал. Так задумал известный архитектор Моше Сафди, творец этого современного комплекса Музея Холокоста (Яд Вашем). Так воплощена идея Торы - душа одного человека как отражение всего человечества, как отражение всего мира (Талмуд: Свеча Бога - душа человеческая).
  
  
   0x01 graphic
   Памятник евреям, погибшим в г. Хмельнике (Винницкая область, Украина). (www1.yadvashem.org/namesru/august2006.html)
  
  
   Нацизм, фашизм, а ныне исламофашизм подняли руку не только на еврейский народ, они замахнулись на всё человечество, на всю цивилизацию. И Яд Вашем напоминает. Он не только Память, он - Предупреждение! И стоят Януш Корчак и 12 мальчиков с ним, сожженые в Треблинке в 1942 г., ныне отлитые из чугуна, и взывают от имени праха миллионов - не забывайте о нас, и не забудьте о детях будущих... Януш Корчак, педагог, писатель, врач, был директором еврейского "Дома сирот" в Варшаве. Он мог спастись. Он отказался и погиб вместе со всеми своими воспитанниками в огне Холокоста.
  
   Не забыл, как на осенний еврейский праздник Суккот у дедушки в доме собирались евреи, они там молились. За то, что дедушка не отрекся от Б-га, советская власть посадила его в тюрьму. Выпустили только перед приходом немцев, явно на смерть.
  
   Еврейские семьи были многодетные. Думаю, в Хмельнике и окружающих местечках жили и другие наши родственники - братья или сестры дедушки и бабушки со своими семьями. Наши дяди, тети, их дети, мои братья и сестры... От моей мамы никогда не слышал, чтобы кто-то из них остался в живых...
  
  
   0x01 graphic
   Иерусалим, "Яд Вашем". Вход в детский Мемориал, как вход в
   подземелье ада и смерти... Фото Давида Гениса.
  
   И когда негодяи с пеной у рта отрицают Холокост и многомиллионные жертвы
   еврейского народа, хочется только плюнуть на них и пожелать им и их потомкам тех же слез и страданий, которые достались моему народу. Выродки всегда были в роду человеческом, есть они и среди евреев. И эти выродки в едином хоре с шакалами-отрицателями Холокоста. Их ни адом, ни злой памятью о них не испугать. На то они и выродки...
  
   Вспомнил генерала Дуайта Эйзенхауэра, главнокомандующего союзными войсками
   во время Второй Мировой войны. Когда они освободили немецкий концентрационный лагерь и увидели там горы трупов, Эйзенхауэр приказал "собрать как можно больше доказательств, фотографий, свидетельств, ибо придет день, когда какой-нибудь сукин сын заявит, что всего этого не было...". Как в воду глядел...
  
   В 1996 году наша семья переехала в США. И с тех пор я часто ходил в синагогу. Стал ли я религиозным? Нет. Воспитание советское и образование медицинское-биологическое все-таки довлеют. Почему же ходил? Прежде всего, в память о моих предках, в память их веры, в память "Великих Родителей" (по-английски, дедушка и бабушка "Grandparents"), убитых по велению власти советской и нацистской... Кто-то верит в Бога искренне. Кто-то не верит совсем. Я где-то посередине. Не мне Бога отрицать. В моей жизни было столько случаев и эпизодов, когда старики говорят: "Бог помог, Бог спас", что... Процитирую слова известного математика, физика и мыслителя Блеза Паскаля (1623-1662) ("Мысли". М., 2009. C. 262): "Непостижимо, что Бог есть, и непостижимо, что его нет, что у тела есть душа, что у нас нет души, что мир был сотворен, что он не был сотворен, и т.д.". С Паскалем могут поспорить и те, и другие. И всё равно, думаю, мысль Паскаля останется где-то посередине.
  
   Для меня же понятие о Б-ге связано прежде всего с памятью о моих преданных Ему дедушке и бабушке, убитых как и шесть миллионов евреев. Убитых только за то, что они принадлежали к народу, давшего миру учение о Едином Б-ге, иудаизм, на основе которого возникли христианство и ислам.
  
   Думаю, еще и поэтому не плакал и не причитал "Что будет с нами?" и "Как будем
   жить дальше?", как многие убивались в дни смерти Сталина в 1953 году. И в Москву на похороны "вождя", как некоторые наши студенты, не рвался в приливе патриотизма. "Безродные космополиты" и "дело врачей-убийц" глубоко где-то внутри сознания и подсознания сидели. Правда, и не кричал особо типа "диктатор сдох!"... Ну, умер и умер.
  
   История града Хмельника
  
   В память моих дедушки и бабушки, в память евреев Хмельника, убитых фашистами, хочу хоть немного написать об истории этого украинского города. Известно упоминание
   о нем еще в 1362 году, когда литовский князь захватил городок. Евреи поселились в нём, убегая от разгула банд Богдана Хмельницкого на Западной Украине. Здесь большая река Южный Буг, леса, хороший климат. Местные жители выращивали хмель для варки пива, говорят, от этого и произошло название.
  
   Один из жителей города, Самуил Гиль, пишет в статье "Милый сердцу Хмельник" (газета "Еврейский мир", Нью-Йорк, 1997): "Хмельник стал привлекательным для беглецов-евреев, и возникают здесь мельницы, маслобойки, чугунолитейный, винокуренный, маслодельный, кирпичные заводы, ткацкое производство, развивается ремесло (сапожное, портняжное, шапочное)".
  
   Между прочим, "конек" всех антисемитов - евреи богатые, у евреев все деньги,
   евреи - владельцы бизнесов. "Потому их и ненавидим"... Но всё это на евреев с неба надарма сыпалось? Нет, они вкалывали, соображали, проявляли свою деловитость и работали, работали, работали! Пример из советского прошлого - коллективизация.
   "Кулаков", "баев", "попутчиков" разгромили. Сослали в дальние нежилые районы страны или попросту уничтожили. Тот же мотив был - зависть бездельников к людям, которые умели вести хозяйство и потому жили нормально или зажиточно. Ограбить, забрать, присвоить чужое, убить - вот всё, на что были способны все те, кто за счет грабежа
   думал построить свое благополучие.
  
   И что? О голоде (голодоморе) и разрухе тех лет много написано. Еще никто не смог доказать, что после грабежей, убийств, изгнаний евреев, присвоения их имущества, на почве оголтелого антисемитизма какой-то народ или страна смогли построить свое благополучие. О конце гитлера и его "арийцев" хорошо известно.
  
   Хмельник еще в Гражданскую войну прославился
  
   Родители рассказывали о том, как еврейская молодежь обороняла город в гражданскую войну и громила многочисленные по тем временам банды. Цитирую статью С. Гиля (в сокращении): "В годы гражданской войны в Хмельнике активно действовала еврейская самооборона, которой руководил сын хмельникского раввина реб Исройла Шмилык, или Самуил. Он обратился к евреям города и на собранные деньги закупил винтовки и пулеметы, и вскоре 1200 членов еврейской самообороны стали грозной силой для банд. Тютюнник, деятель штаба Петлюры, решил общим ударом сломить сопротивление самообороны. Вдобавок к бандитам мобилизовал всех мужчин девятнадцати окрестных сел. Он настолько был уверен в победе, что в ультиматуме на имя командира дружины самообороны указал срок своего наступления на местечко и угрожал уничтожением всех его жителей, если еврейские бойцы не сложат оружие. Замысел Тютюнника был в том, чтобы нанести главный удар там, где его ждать не будут, - через небольшую дощатую кладку шириной 40 см, а не через центральный мост".
  
   Но Шмилык разгадал замысел Тютюнника и расположил в укрытии недалеко от кладки своих бойцов. Когда бандиты начали переходить реку, на них обрушился шквал огня. Разгром петлюровцев был полный. Больше ни одна банда не пыталась ворваться в Хмельник.
  
   Как убивали евреев в Хмельнике
  
   Статья И. Циперфина (журнал "Алеф", //www.evangelie.ru/forum/t18798.html):
   "Вот что писал об этом Миша Гиль: "Когда фашисты ворвались в Хмельник, началась охота на евреев. Первыми в нее включились учителя нашей школы. Они оказались ярыми антисемитами и на митингах призывали скорее очистить городок от жидов. В местной газете, которую редактировал бывший секретарь комсомольской организации средней школы села Качановки Колодий, появилось воззвание ко всем жителям района с призывом вылавливать евреев и передавать их полиции.
  
Вскоре в старой части местечка было создано гетто. Первой акцией был расстрел 400 евреев. Ужас охватил население еврейского гетто, где со дня на день ожидали новых репрессий со стороны оккупантов. 9 января 1942 года, в 4 часа утра началась внезапная облава на женщин, стариков и детей. Немецкие жандармы и украинские полицаи обходили каждый дом, вылавливая несчастных, обреченных на смерть людей. В тот страшный день нацисты и полицаи погубили свыше 6 тысяч евреев. В трескучий мороз евреев колоннами гнали к заранее вырытым могилам в лесу в трех километрах от города. Перед расстрелом евреев заставили раздеться. Земля на могиле долго шевелилась. Всего за время оккупации немецкие жандармы и украинские полицаи уничтожили свыше 12 тысяч евреев".
  
   Мы едем в "эвакуацию"...
  
   Что надо пацанам? Конечно, куда-то ехать. Родители сказали: едем в эвакуацию. Где это, что это? Не очень понимали, но не отпускать же родителей одних. Уехали из Харькова наша семья и семья папиной сестры в товарном вагоне, в "теплушке". Эти вагоны были предназначены для перевозки грузов и скота. На полу настелили солому. Внутри, с двух сторон, наспех были сколочены нары. Сколько семей ехали в одном вагоне, не помню, людей было много. Спали вповалку, не раздеваясь. На воду и туалеты можно было не рассчитывать...
  
   Пассажирские вагоны использовались только в санитарных поездах для вывоза с фронта раненных. Наш состав (эшелон) двигался очень медленно, подолгу стоял на маленьких станциях, а иногда и просто в поле, на разъездах. Мы пропускали на восток санитарные поезда, а на запад шли и шли эшелоны с солдатами и военной техникой. Поезда с эвакуированными двигались в последнюю очередь. Поэтому в дороге многие умирали от голода, отсутствия медицинской помощи и бытовых условий жизни, холода или жары.
  
   ... Наш эшелон во главе с густо дымящим паровозом сбавляет скорость. Люди в вагоне зашевелились, начали доставать кто чайник, кто ведро или кастрюлю. Впереди, наверно, разъезд, значит, на остановке можно будет разжиться водой. Да, начали лязгать буфера, тормозим. Не успел состав остановиться, как из всех теплушек посыпались люди. Они бежали, обгоняя друг друга, к единственному крану на местной водокачке, чтобы напиться и набрать хоть немного воды. Все торопились, обычно эшелон мог простоять несколько часов или неожиданно двинуться дальше, так что можно было и не дождаться своей очереди за водой. А ведь в вагоне ждала семья, дети, и все хотели пить... Если поезд стоял долго, люди еще и пытались помыться под краном. Больше не было где помыться или искупаться. Обычно на станциях было два крана для холодной и горячей (кипяток
   для чая) воды. Поэтому могли мыться только холодной водой.
  
   Запомнил станцию Сердобск, возле Пензы. Туда добрался наш эшелон. Сказали, всё - пересадка. Отец бегал куда-то в поисках эшелона, в который можно было бы втиснуться. У нас было направление в далекий казахстанский город Чимкент. Но при тогдашней сутолоке на вокзалах что-то узнать конкретно было сложно. Везде, где только можно было, стояли, сидели, лежали люди. С мешками, узлами... И всем надо было ехать. Но расписания не было. Вдруг подавали эшелон, и весь народ, только что, как будто
   спавший, разом поднимался. Крики, вопросы, толчея.
   - Куда эшелон?
   - На Урал, говорят.
   - Какой тебе Урал, объявили, что на юг, в Узбекистан.
   - В Ташкент, что ли?
   - Неизвестно еще куда. Надо залазить, а то, когда еще дождешься следующего...
   - Эй, куда лезешь с мешком! Не видишь, что ли, люди тут.
   - Да пошел ты...
  
   А по перрону истошные крики перекрывают друг друга. Кто-то мужа потерял. У
   кого-то кто-то в туалет побежал, а тут народ штурмом вагон берет. Крики, ругань, слезы. Кто посильнее, тот и в теплушки быстрее забирается, еще и там надо успеть себе место отвоевать. Проводников нет, посадочные талоны на руках, да кому покажешь, когда все разом лезут...
  
   Мы семью папиной сестры разом потеряли. Разминула нас толпа, мои родители боялись от нас отойти, так мы и остались сидеть со своими котомками. Потом перешли в помещение вокзала. Еле отыскали себе местечко в каком-то углу, на полу. Тут и ночевали. Я с братишкой Борей, он был на 5 лет младше меня, были постоянно голодны. Рядом, на скамейке, сидела какая-то тетка. Возле нее стояла большая сумка. Там я углядел медовые пряники. И стянул один. Мы его съели с братишкой, и до сих пор помню, каким он был вкусным. Этот вкус на всю жизнь сохранил. Медовые пряники с чаем на многие годы стали для меня приятной едой, хоть дома, хоть на даче.
  
   Уехали, вернее, сначала штурмовали очередной эшелон. Он действительно шел на юг. На остановках отец тоже бегал за кипятком, это был наш "чай" и горячая еда. Однажды,
   в поисках еды, на какой-то станции он отстал от поезда, но смог нагнать нас на другой станции. Значит, повезло. Сколько семей так теряли друг друга, причем надолго. Сколько на вокзалах скиталось беспризорных детей...
  
   Вот она какая, "эвакуация"...
  
   Наконец приехали в Кзыл-Орду, областной город на юге Казахстана. Это было уже в середине или к концу октября 1941 года. Мы должны были ехать до Чимкента, в полную неизвестность. Но в Кзыл-Орде, которая оказалась по дороге, жила семья папиной тети Гинды и Хаима Дубровнеров. Их сюда выслали перед войной. Повод был простой - Хаим служил в синагоге, значит, эта старенькая пара для страны Советов представляла "серьезную опасность". К ним уже успела приехать тоже эвакуированная семья их дочери, моей тети Клары Бурштейн. Родители и решили поэтому остаться здесь. Вещей было немного, выгрузились быстро. Так стали кзылординцами...
  
   А семья папиной сестры Бубы (Блюмы) Иосифовны и Моисея Вульфовича Ягнятинских вместе с моими дедушкой Иосифом и бабушкой Басей (со стороны папы) попала в другой поезд и уехала в Новосибирск. Так мы разминулись на долгие годы. Должен остановиться. Старший сын тети, Вольф Моисеевич Ягнятинский, 1925 года, мой двоюродный брат по папе. Еще в Харькове, школьником, отличился музыкальным талантом. Их семья получила в аренду рояль от консерватории. Помню эту махину в их харьковской квартире. С какой гордостью об этом ребенке говорили мои родители.
  
   В Новосибирске Вольф (дома его все звали Бузя) поступил в университет, на математический факультет. Он и в этой области был талантом. В 1943 году ушел на фронт, хотя, как студент, имел право на бронь. Воевал артиллеристом. Погиб в Прибалтике, в 1944 году, будучи командиром батареи. После войны его родители получили извещение о присвоении ему звания Героя Советского Союза посмертно. Фамилию его моя жена видела "собственными" глазами в Новосибирске на стеле в
   память о погибших на войне сибиряках.
  
   Дочь Ягнятинских, Циля Моисеевна, по мужу Журахова, окончила институт иностранных языков, жила и работала преподавателем немецкого языка в Барнауле (Алтай). Как и многие в годы "свободы", уехала с семьей в Израиль.
  
  
   0x01 graphic
  
  
   0x01 graphic
   Генис Иосиф и Бася-Ривке, мои дедушка и бабушка со стороны папы.
   До войны жили в Казатине Винницкой области (Украина).
  
  
  
  
   Еще добавлю: отец моей жены, Фёдор (Фроим) Кузнецкий, погиб на фронте (по справке - "пропал без вести" в 1944 г). У него было два родных брата, оба тоже воевали, домой вернулся только один. Брат моей мамы Борис Барон ушел на фронт добровольцем, воевал сапером, вернулся живым с медалью "За отвагу", значит, не в тылу сидел. Мужья маминых сестер, Фиры Спектор и Лены Рубан, воевали, оба не вернулись... Владимир Бурштейн, муж моей тети Клары, с которой мы жили в эвакуации, ушел добровольцем, воевал, с фронта не вернулся... Моего отца, которому было далеко за сорок, тоже призвали, но направили на службу на трудовом фронте. Была и такая мобилизация в те годы. Всё это я к тому, что уж очень назойливо, по-хамски, антисемитская шваль в один голос зудят и зудят - не воевали евреи, в Ташкенте отсиживались... Только вот за что высокое звание Героя Советского Союза было присвоено 136 евреям...
  
   Между прочим, евреи по численности в Союзе были не такими уж великими, а вот по числу Героев занимали пятое место (после русских, украинцев, белоруссов и татар, с которыми по численности населения не могли равняться). И, чтобы уж покончить с антисемитскими бреднями, приведу официальные данные: в Красной Армии в годы войны служили 334 тысячи солдат, матросов и сержантов-евреев и 167 тысяч офицеров-евреев. Практически все евреи имели образование и потому командование охотно направляло их в военные училища или назначало командирами. Солженицын "изрек" в своих писаниях, что вот в госпиталях врачами и медсестрами много евреев "отсиживалось", а русские ребята из деревень в окопах сидели. Да, надо было евреев-врачей в окопы послать, а деревенских парней на их место ставить... До чего же дурь людская и злобная душа антисемитская безграничны...
  
   0x01 graphic
   Ягнятинский Вольф (Зеев) Моисеевич. Мой двоюродный брат. Рисунок сделан в 1943 г. перед уходом на фронт, погиб в 1944 г. в Прибалтике. Посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
  
   В интернете я нашел материалы по эвакуации беженцев в Казахстан, приведу очень кратко только некоторые данные: "В ЦК ВКП(б) поступают факты о неправильном отношении к эвакуированным из прифронтовых районов как в пути следования, так и по прибытии к месту назначения со стороны местных органов и железнодорожной администрации. Многие людские эшелоны следуют от места погрузки до места назначения несколько недель, простаивая на станциях по несколько дней. Снабжение топливом вагонов с эвакуированными, питание и обеспечение кипятком, так же как и санитарное обслуживание, организованы плохо.
  
   Имеют место также факты, когда прибывающие на место назначения эвакуируемые не только не получают помощи в размещении и устройстве на предприятиях, в колхозах и совхозах, но часто встречают и недоброжелательное отношение со стороны местных органов. По данным эвакуационного отдела при СНК Казахской ССР с августа 1941 по январь 1942 года прибыли 386 492 эвакуированных. В первую половину 1942 года за январь - июль в республику прибыли еще 31 911 человек. В Казахстан перебазировали более трехсот заводов.
  
   Массовое, внезапное и неподготовленное переселение породило множество проблем. В первую очередь - бытовых. Большинство эвакуированных было расселено в аулах и селах. Ухудшилось снабжение. Отношение местного населения к эвакуированным противоречиво. Эвакуированные встречали и сочувствие, и безразличие, и черствость. Порой они были вынуждены подолгу жить возле эвакопунктов, поскольку не предоставлялся транспорт для их доставки в места проживания, им не оказывалась помощь в обустройстве и т. д. Писем с жалобами поступило немало. Отношения между эвакуированными и местными жителями различных национальностей на бытовом
   уровне были вполне ружелюбными"  (Б. О. Жангутин, nivestnik@yandex.ru).
  
В статье В. Воробьева (газета "Кызылординские вести", 2010) я нашел еще некоторые сведения времен начала Отечественной войны. Автор приводит данные о прибытии эвакуированных в Кзыл-Ординскую область. С 9 августа 1941 года по 7 февраля 1942-го из Прибалтики, Минска, Витебска и Бреста было эвакуировано сюда более тридцати тысяч человек. В 1941 году из детского дома Прилужского района Черниговской области и Харьковского детского дома прибыло 1754 детей. Для них в семи районах организовали десять детских домов. В ноябре 1941-го прибыли на станцию Саксаульская Лосиноостровский электротехнический завод имени Дзержинского с 131 станком, на станцию Джусалы - Харьковские завод эмали и фабрика регенерации электроламп, в Кзыл-Орду - донбасская артель "Челюскин" со 110 швейными машинами.
  
   Понимаю, в приведенных строчках никакой лирики в цифрах и перечислениях, но в них история тех страшных лет... Нет, не могу остановиться, еще немного цифр: "На заседании Кзылординского бюро обкома партии и облисполкома 20 декабря 1941 года были приняты важные постановления: "О размещении эвакуированного населения и предприятий", "Об оказании материальной помощи эвакуированному населению", "Об улучшении условий труда эвакуированных вузов", "О трудоустройстве эвакуированного населения области".
  
   Колхозники области в порядке шефства над эвакуированными детдомами выделили 17926 кг овощей, 2521 кг мяса, 19997 кг риса-шалы, 12459 литров молока, 78 баранов, три коровы. Выделили бригады колхозников для проведения ремонта помещений детских домов. Из эвакуационного фонда выделены хлопчатка на 25 тысяч рублей, швейные и трикотажные изделия на 44 тысячи рублей, носки, кожаная обувь на 12 тысяч рублей.
  
   Эвакуированные в Кзыл-Орду дети польской и еврейской национальности учились, в основном, в средней школе N2 имени Ленина (в этой школе и я учился вплоть до окончания десятилетки. Учились тут в большинстве также и корейцы, русские, татары. Правда, казахов почти не было, эти ребята учились, например, в казахской школе им. 1 Мая. - Д. Г.). В 1942 году были эвакуированы сюда Киевский и Харьковский университеты и Московский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. Их разместили на базе Кзыл-Ординского пединститута и сельскохозяйственного техникума. Были оборудованы учебные корпуса, мастерские, созданы подсобные хозяйства для снабжения продуктами.
  
   В развитии промышленности, культурных структур, сельского хозяйства области широко применялись консультации высококвалифицированных эвакуированных специалистов и ученых" (Г. Актуреева, "Кызылординские вести", 2011).
  
   И еще мои воспоминания
  
   Добравшись до Кзыл-Орды, мы поселились у родственников. Но вскоре нам сдала комнату в своем домике казахская семья. Жили они где-то за школой имени Ленина. Помню большой пустой двор, глинобитный домик. Хозяин - добродушный, как мне казалось, пожилой казах Ахмед, имя его жены не помню. Осталось чувство благодарности к этой семье, всё же на первых порах, когда у нас фактически ничего не было, они нас приняли и поддержали...
  
   Голод уже давал себя чувствовать. Всю жизнь храню в памяти вкус кусочка хлеба, тонко посыпанного сахарным песком... Это был деликатес первых месяцев в эвакуации. Сахар быстро исчез и вместо него применяли какой-то сладковатый порошок к чаю по имени сахарин, который купить тоже не всегда можно было из-за дороговизы. Мама варила повидло из дыни. И это сладковатое варево нам заменяло сахар.
  
   В нью-йоркской газете "Форум" (декабрь, 2010) прочитал интересную информацию.
   В городе Алматы (в прошлом - Алма-Ата, Казахстан) в октябре прошла Международная научно-историческая конференция на тему "Эвакуация: воскрешая прошлое". Тематика докладов была посвящена эвакуации населения в Казахстан в годы войны и истории евреев Казахстана. Эвакуация была потрясением и колоссальным стрессом для тысяч и тысяч эвакуированных, вырванных из родных краев и попавших в совершенно незнакомую ситуацию.
  
   Но и для местного населения и экономики это тоже было большим потрясением. Не просто было принять громадное число людей и предприятий, всем надо было где-то жить, питаться, работать. Надо было и сжиться с вновь прибывшими, по многим параметрам отличавшихся от местного населения. И обращение историков к тому тяжелейшему периоду заслуживает всяческого внимания и поддержки.
  
   И еще: с докладом выступила аспирантка Чикагского университета Наталья Бельская (готовила докторскую диссертацию), которая собирала в архивах России и Казахстана материалы, касающиеся повседневной жизни евреев, эвакуированных в Казахстан. Там
   же выступили Г.Ж. Мадиярова и Г.З. Жаркинбаев, подготовившие обзор о роли евреев
   в жизни Кзыл-Ординской области. Дело не в том, что речь о какой-то необычной роли евреев. Или о претензиях на "избранность", бредовые идеи о чем спать не дают антисемитам всех мастей. Наоборот, в советские времена власть считала, что такого народа вообще нет, есть только советские люди, и о евреях ни писать, ни говорить не дозволялось. Хотя о любом другом народе, населявшем СССР, говорить и писать было престижно и доступно. И если теперь начались поиски и анализ жизни и истории всех народов тех времен, в том числе и евреев, что же здесь необычного?
  
   Остаётся только спасибо Казахстану сказать за то, что вместе жили и выжили, за то, что вместе работали, вместе дружили и за то, что никогда там не было выходок антисемитских, которые и поныне в той же России никуда не исчезли...
  
   Учились и трудились...
  
   Школу я окончил в 1949 году в Кзыл-Орде. Прошло это событие незаметно. Правда, родители и учителя устроили нам прощальный вечер в школе, пригласили выпускниц из женской школы имени ХХ-летия ВЛКСМ. Со многими из них мы учились вместе до 5-го класса, до разделения школ на мужские и женские. Помню, что сидели за столами, даже что-то винное выпивали. Гуляния по ночным улицам не помню, скорее всего, ушел
   домой. При тогдашней бедности и строгостях особого разгула и не могло быть.
  
   Братишка Борис, 12-ти лет, умер в 1948 году от малярии, и мои родители отказались возвращаться в Харьков. Да и куда было ехать и к кому? Что еще вспоминается из военного детства? Было оно совсем не детским. Мама, сколько помню, всегда болела, не могла работать. Папу призвали на трудовой фронт и он много не зарабатывал, спасибо, что хоть его в Кзыл-Орде, с нами, оставили.
  
   В конце 1941-го или в самом начале 1942 года мама привела меня в школу имени Ленина. Здание белое, видное, крупное, из двух этажей - гордо возвышалось над окружающим одноэтажным миром. В те времена прославилась книга Аркадия Гайдара "Тимур и его команда". Ее основной посыл: мы, октябрята и пионеры, можем много сделать для Родины. И в какое-то время учительница оставила нас после уроков. Она сказала: проведем пионерский сбор. Не помню детали, главным было создать в нашем классе пионерский, вернее тимуровский, отряд. Создали. Действовал он в 1942-1943 годах. С 5-го класса нашу школу переделали в мужскую, на том девчонки перестали командовать над нами, и мы остались просто пионерами.
  
   Отдыхать нам не давали. Командиры пионерской дружины школы постоянно находили нам задания. Мы ходили в госпиталь к раненным, помогали там, чем могли. В центре города находилось красивое, по нашим представлениям, здание с колоннадой. Здесь в годы войны размещался госпиталь. Говорили, там когда-то, еще в царские времена, жил губернатор. Как и все школьники, которых классом водили туда, мы устраивали там "концертную" самодеятельность, читали стихи, помогали писать короткие письма или относили их на почту. Что врезалось в память, это спина одного молодого раненного. Когда мы приходили в эту общую палату, он всегда как-то странно начинал возиться и молча отворачивался к стене. Мы никогда его лица так и не увидели. Нянечка однажды шепотом сказала нам, что у этого парня отрезаны обе ноги. Нам, пацанятам, это в голове не укладывалось: как это ему ноги отрезали... Мы видели тут многих тяжелых, они ходили или лежали забинтованные, кто на костылях, кто без руки. Но чтобы обе ноги отрезать...
  
   И тут же вспоминаю как на нашем базаре в годы войны всегда можно было видеть инвалидов. Их выписывали из госпиталя, но далеко не всем было куда ехать, да и не все, возможно, хотели искать дом. Сидели безногие инвалиды в старых гимнастерках на роликовых деревянных подставочках, кто-то что-то пел из набора грустных песен или просто просил подать. Попозже они на своих колесиках тут же и засыпали, а пустой стакан мог валяться рядом. Бродили там и безрукие инвалиды, и на костылях. И все просили подаяние. Платили ли им какое-то пособие, не знаю. Если и платили, думаю, им только и хватало на пару бутылок. Где они жили, где ночевали, чем и как питались, не знаю. После войны все они куда-то исчезли. Думаю, не по своей воле...
  
   И, опять же, вспоминаю к этому. В 1996 году мы через Москву уезжали в США.
   Пошли мы на ярмарку где-то в Сокольниках, и там я увидел опять те же из моего детства ужасные картинки: сидели безногие солдаты-"афганцы" всё на тех же подставках с роликами и просили подаяние... А в это время Брежнев пыжился в своих орденах, навешанных от глотки до промежности, главный "герой" всех войн. "Как невесту, родину мы любим", так пели в ультра-патриотической песне тех времен... Трагедия в том была, что - "мы", а не - "она" - их, своих защитников!
  
   Что еще делали? Собирали металлолом и вещи для фронта. Мы посещали семьи красноармейцев-фронтовиков, помогали там в меру наших сил, носили дрова и воду,
   что-то делали по хозяйству.
  
   В 6-8-х классах, это был период 1943-1947 годов, участвовали в строительстве дорог
   и оросительных каналов, научились мостить улицы булыжником. Нас часто посылали на речную пристань, где мы помогали разгружать баржи с саксаулом. Работали в швейной артели. Помню, например, "Красную Звезду", где шили вещи для фронта. Что мы, пацаны, там делали? Заменяли взрослых на работах типа "принеси, отнеси, дай, подай". Очень уставали, конечно. Нигде нас не кормили, и дома кушать тоже нечего было. Но мы были горды, ведь наш труд тоже был по лозунгу "Всё для фронта, всё для победы!".
  
   Еще и учиться успевали. Уроки делали при коптилке. Что это за изобретение? В небольшую бутылочку с ватным фитилем заливали керосин. Фитилек горел, пламя металось от нашего дыхания и нещадно коптило. Другого освещения не было. Тетради делали из газет. Книг почти не было. Помню учебники с портретами еще довоенных деятелей партии и страны. Многие оказались "врагами". И у всех были выколоты глаза и чернилами замазаны имена. Так расправлялись с врагами.
  
   Наша школа имени Ленина считалась в городе самой престижной и ведущей, и во всех городских работах ее ученики принимали самое активное участие. За все годы войны, да и после, выходных дней у нас не было. Не раз и с уроков снимали на общегородские работы (мужская школа!). В 9-м классе наградили медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг." В числе награжденных медалью оказалось тогда
   где-то около десятка учеников 9-го и 10-го классов.
  
   Ветеран-журналист
   В заметке М. Ибрашева ("Кызылординские вести", 2010) неожиданно встретил имя Юрия Соломатина. С ним мы одно время вместе учились в школе имени Ленина. И, через него, вновь встретился со своим "военным" детством. Ибо то, что он описал, это была важная часть нашей тогдашней жизни. Приведу заметку в сокращении.
   "Юрий Николаевич Соломатин - ветеран нашей газеты. Более тридцати лет он трудился собственным корреспондентом "Пути Ленина" по южному региону области. Мастер пера активно занимается творческой деятельностью. Я как-то спросил Юрия Николаевича о его самом любимом празднике.
   - 9 мая, - ответил, не задумываясь, ветеран.
  
   И это неспроста. Ведь в военные годы он, как многие кызылординские дети, мальчишки и девчонки, трудился в военном госпитале. Их в городе было два. Они дежурили у постели раненых, читали им, давали свои ребячьи концерты, писали под диктовку письма родным, кормили, стирали и, чего скрывать, принимали участие в похоронах бойцов. Госпиталь для них был серьезной школой, где неокрепшая детская психика сталкивалась с разными судьбами, страданиями, смертью. К "госпитальным трудам" в ту пору добавились еще и "колхозные". Во время уборки урожая пацанов вывозили на сбор колосков, вязку снопов, работу на токах".
  
   О чем мы думали? Что бы и где бы поесть...
  
   Конечно, мы голодали. Где-то в конце войны отец привез из колхоза подарок: ножку (голяшку) коровы. Мама сварила из нее холодец. С братишкой мы тогда поклялись, вырастем большими, будем каждый день есть холодец. Мяса в годы войны не помню.
  
   Осенью мы, мальчишки, нередко кормились на базаре, - воровали там дыни, арбузы. Даже в те времена азиатский базар в летне-осеннее время всё равно был азиатским. В том смысле, что из окружающих колхозов привозили всё, что можно было продать. Других источников получить деньги не было. В колхозах в те годы зарплату не платили. Были "трудодни". Их начисляли в конце года и могли чем-то "отоварить". Реально жили своими огородами и бахчами.
  
   Вот и везли колхозники на городской базар свой товар. Выгружали на землю многие десятки дынь и арбузов. Сидели хозяева этого добра рядами. Голодному люду, особенно нам, мальчишкам, глаза от этого изобилия было не оторвать. В памяти сохранились имена только некоторых пацанов, с которыми выживали вместе в те далекие и страшные годы: Равиль и Камиль Доминовы, Талгат, Борис (Нюмаджан), Нуртын.
  
   Что делали? Подходили группой к продавцу на базаре, выбирали, где сидели женщины. Их мы не так боялись. Одни пацаны отвлекали внимание, другие ухитрялись дыню или арбуз прокатить между ног назад, а там уже кто-то подхватывал "добычу" и молниеносно исчезал. Чаще эти уловки удавались. Но бывало, что хозяева ловили, они наши трюки тоже знали и стояли "на карауле" где-то рядом. Тогда аппетит мог пропасть на несколько дней. Могли отлупить от души, правда, не до смерти и не калечили. Должен сказать, что за все годы, военные и послевоенные, прожитые мною в области, никогда не слышал о битье казахами детей, никогда не слышал криков и "базарной" ругани и проклятий в их адрес. Да, могли шлепнуть, могли отругать, как без этого, но человечность при этом не теряли.
  
   А на базаре всегда существовал "сервис" типа "полевой столовой": владельцы скота приходили на базар, как на работу, расстилали клеенки-скатерти, имели ножи, и у них всегда можно было спокойно порезать и поесть дыню или арбуз. Никто из хозяев никогда у мальчишек не допытывался, что и откуда. Они собирали ведрами остатки тех трапез, и это было прекрасным кормом для скота.
  
   Однажды я использовал свои познания в химии, учился я тогда в 8-м классе. Увидел, как на базаре мужичок "серебрил" медные самовары и прочие подобные предметы. Народ вокруг толпился и с удивлением наблюдал, как на глазах старая медная посуда вдруг блестела серебром. Пришел домой, купил в аптеке ляпис (азотнокислое серебро) и в его растворе посеребрил несколько медных пятаков. Они, на глазах изумленных мальчишек, стали похожими на новенькие двадцатикопеечные монеты, благо по размеру точно совпадали. Тогда это были деньги. Где-то кого-то мы надули этими монетами. Но потом испугались. Ведь это "серебро" быстро исчезало, и предмет становился опять медным. Значит, могли нас поймать и хорошо побить... Вообще, на азиатских базарах в те времена много всяких "фокусников" было. Денег не было, кушать хотелось. А голь на выдумку хитра.
  
   В мае кормились на карагачах (вяз узколистный) - на ветках созревала масса семян, а листьев в это время еще не было. Мы забирались на деревья, ладошкой снимали с веточек эти зеленые семена, набивали полный рот и жевали. Своим двум дочкам объяснить, как эта "каша" была вкусна, так никогда и не смог. Семена, как и все семена, содержали толику масла. И это был не просто "зеленый корм", это была для нас витаминная и белково-жировая подпитка...
  
   Очереди за хлебом всегда в памяти...
  
   Всё было по карточкам. Например, обычный рабочий мог получить, если не ошибаюсь, 400 граммов хлеба в день. Раз в месяц ему полагалось около 2 кг мяса и рыбы, 400 г жиров, 1,2 кг крупы и макарон. На все вещи и продукты тоже были расписаны свои "нормы", они распространялись, кажется, на всё, что нужно обычному человеку. Членам семьи (иждивенцам) тоже что-то полагалось, но в заметно меньшем количестве. Правда, "нормы" нередко были на бумаге. Реально, или что-то чем-то заменяли, или доступно отвечали: "не поступило". Жаловаться или требовать "своё" никто даже не решался. Разговор в сталинские времена был короткий... Отменили карточную систему 17 декабря 1947 года. Это означало, что отныне все продукты и товары могли продаваться
   населению по желанию. Сколько хочешь, столько и покупай? Но не спешите.
  
   Одновременно Постановление Совета Министров СССР от 14 декабря 1947 года установило предельные нормы отпуска в одни руки: "хлеб - 2 кг; крупа, макароны 1 кг; мясо и мясопродукты - 1 кг; колбасные изделия и копчености - 0,5 кг; ткани хлопчатобумажные - 6 м; нитки - 1 катушка; чулки-носки - 2 пары; обувь кожаная, текстильная, резиновая - по 1 паре каждой; мыло хозяйственное - 1 кусок; мыло туалетное - 1 кусок; спичек - 2 коробки; керосин - 2 л". Список был, конечно, длинней. Вот только обилия в магазинах прибавилось мало. Очереди не исчезли. В обиход советских людей вошло замечательное слово, которое распространялось моментально: "дают"! Кто его придумал, не знаю. Нет, еще одно слово красивое в лексиконе появилось: "выбросили"! В переводе на обычный язык это означало, что в каком-то магазине появилось в продаже нечто съедобное или бытовое, и надо срочно нестись туда, чтобы это самое успеть купить. Ибо "выброшенное" очень быстро раскупалось...
  
   И всё же. Если раньше человек, особенно городской житель, терял или у него украли карточки, а это было далеко не редко, он был обречен на откровенный голод. Ибо без карточки еду можно было достать только кого-то ограбив, убив или обворовав. Новые, очередные, карточки получали только раз в месяц. Значит, если лишился их, то надо было прожить какое-то время, питаясь воздухом и водой, которые, кажется, в стране Советов, отпускались без карточек. Конечно, сейчас иронизировать можно, но в те времена
   потеря карточек, особенно в начале месяца, нередко маячила трагическим исходом...
  
   Я не имею в виду сельских жителей. Они выживали за счет своего приусадебного хозяйства. Не случайно в голодные времена горожане стремились попасть в деревни, там было больше шансов раздобыть продукты питания. Думаю, я здесь никакого открытия не написал, но не вспомнить о тех тяжелых карточных временах моего детства, понятно, не мог. Кстати, речь не только о далеком детстве. Достаточно вспомнить и более свежие времена: горбачевские. Правда, вместо карточек были талоны и списки по месту работы, были "пайки" для участников войны и т.п. Не забыть прекрасную "норму" даже на поллитра водки в месяц на человека. Вот такое сочетание: самая богатая и самая бедная страна по каждому отдельно взятому пункту.
  
   Занесло? Вернусь на машине времени обратно в годы ушедшие. Хлеб "давали" только по карточкам, дневная норма была небольшой. Нам, иждивенцам, полагалось на день
   250 г хлеба. Это был очень небольшой, тяжелый, темный кусок продукта, который ныне бы никто в рот не взял. Меня, а было мне тогда 12-14 лет, подымали затемно, и я отправлялся в далекий магазин, куда нас прикрепили. Мы здесь были в списках, нигде больше нам хлеб не отпускали даже по карточкам.
  
   Очередь всегда была большой. Приходили как можно раньше. Потому что хлеба далеко не всегда хватало на всех. Чернильным карандашом писали номера очереди на руке, часто устраивали перекличку, если кто в этот момент отлучился, попросту терял свою очередь. Все были голодные, и никто никого признавать не хотел. Самыми страшными были слова "Он (она) тут не стоял(а)". Это был приговор. Ты только что стоял с людьми, но они тут же "забывали". Чаще всего это означало, что сегодня ты в свою семью хлеб не
   принесешь. Были крики, истерики, ругань. Не помогало. Не стоял, и - всё.
  
   И еще деталь. Приехали в США, сразу обратили внимание, как здесь стоят в очереди. Чуть не на полметра друг от друга. Мы же стояли, в буквальном смысле, держась друг за друга, вплотную. Почему? В давке, когда начинали продавать тот же хлеб, например, было легче удержаться в очереди, чтобы тебя попросту не вытолкнули. Или не пустить какого-нибудь нахала, который всеми силами пытался втиснуться перед тобой в очередь. Ведь люди в очереди даже давили друг на друга, стараясь побыстрее попасть к прилавку
   и получить свою "пайку". Бывало, что и выдавливали из очереди. Назад влезть уже не было возможности. Доходило до криков и драк. А сзади тут же начинали кричать: "Не стоял!", "Не пускать!". "Возлюби ближнего" тут не проходило...
  
   И хорошо помню, как я шел домой, и в сумке лежал полученный по карточке кусок хлеба. И как трудно было донести его домой и не попытаться отломить даже крошку. Но
   я же был старшим сыном, и мне доверили получить и принести домой спасительный черный хлеб. Мама отрезала нам с братишкой наши порции. Они тут же "исчезали". А днем каким-то чудом появлялись еще кусочки хлеба для нас...
  
   По дороге от магазина домой проходил мимо детского дома имени Сталина. Это громкое имя не спасало живших там детишек от голода. Я видел истощенных детей, которые понуро бродили по окружающим арыкам, подбирали сухие семена деревьев и жевали их, пытаясь хоть чем-то заполнить пустые желудки.
  
   В школе мне давали талоны на питание. Раз в день в городской общешкольной столовой я мог получить "обед" - тарелку жидкого, но горячего супа. Кажется, еще давали стакан компота. Всегда удивляло, из чего повара ухитрялись варить компот. Стакан сладковатой, светло-коричневого цвета, воды с кусочком сушеного яблока или груши, но всегда только с одним кусочком. Возможно, иногда еще что-нибудь давали, например, кашу перловую, или из риса-сечки наполовину с курмяком (неизменный злаковый сорняк). Эта "зерновая смесь" была отходом местного рисоочистительного завода. И тут тоже были нередки свои трагедии. Сильные ребята просто отнимали у слабых или малышей их еду. Стоило только на минуту отвернуться или побежать за стаканом компота или за ложкой, как тут же вместо твоей тарелки с супом уже стояла
   чья-то пустая тарелка...
  
   Это была борьба за существование, за выживание. Казалось, никто никого не жалел.
   У М. Ю. Лермонтова я нашел строки, напомнившие мне те жестокие времена:
   У врат обители святой
   Стоял просящий подаянья
   Бедняк, иссохший,чуть живой
   От глада, жажды и страданья.
  
   Куска лишь хлеба он просил,
   И взор являл живую муку,
   И кто-то камень положил
   В его протянутую руку...
  
   Помню, как мы с мамой однажды на базаре купили большую тыкву. Поднять ее не хватило сил. Мы ее просто катили по земле. Еле добрались домой. Но были cтрашно счастливыми - на неделю нам точно было что кушать. Мама варила из нее кашу, добавляя немного всё того же риса-сечки с курмяком или пшено. Ни сахара, ни масла в кашу не добавлялось, их просто негде было взять: по карточкам почти не давали, для черного рынка денег не было.
  
   Мы, мальчишки, совершали походы в приречные тугаи, когда к осени на лесных деревьях (лох серебристый) созревали ягоды (джида). У этих ягод кроме косточки и шкурки, кажется, больше ничего и не было. Но если кинуть в рот горсть этих костистых ягод и разом жевать, становилось во рту сладко. Главное, было что жевать... А основной забавой были игры в лапту, в войнушку, казаки-разбойники и еще во что-то, где главным была возможность целый день носиться по улицам, по глиняным дувалам (заборам) и плоским крышам наших глинобитных домов. В беготне забывали о своих пустых желудках...
  
  
   0x01 graphic
   Ягоды джиды (Лох серебристый). Фото Д. Гениса.
  
  
   Кзыл-Орда была типичным азиатским пыльным и нешумным городом. Нет, виноват, шум бывал. Где-то в полдень начиналась "перекличка" ишаков. Ослов было много, это был почти единственный транспорт, на них возили дрова, продукты. А для стариков ишаки вообще заменяли все другие виды транспорта, коих вообще-то и не было. Обычно какой-то из этих четвероногих начинал свою "арию". И неслось по округе "И...а...И..а...". И каждый из них должен был подать свой голос, а так как каждый старался перекричать соседа, то "ансамбль" звучал на весь город.
  
   Ходили к водокачке на железнодорожной станции и там выковыривали кусочки "кила" (глинистый сланец). Эту прессованную глину мы сосали вместо конфет. Иногда на станции удавалось из товарных вагонов украсть кусок жмыха, это вообще был праздник. Жмых - сухие остатки хлопковых семян после выжимки из них растительного масла. Жмых везли "для фронта", это был корм для лошадей и скота. В степи копали корень солодки, его тоже можно было сосать, ощущая сладость во рту.
  
   Где-то на уровне пятого-шестого класса я рисовал братишке картинки рыцарей и разных героев типа Чапаева, а он их в школе выменивал на кусочек хлеба и был счастлив. Да, постоянно были голодными, но несчастными мы себя не считали.
  
   В аптеках было мало готовых лекарств. Обычно их готовили по рецептам врачей. Люди лечились домашними средствами. Но при серьезных заболеваниях, особенно на фоне голода в военные годы, отсутствие хороших лекарств вело к тяжелым осложнениям или смерти. Поэтому так много было умерших среди эвакуированных людей. Особенно свирепствовали чуть ли не поголовная завшивленность и сыпной тиф.
  
   В конце войны у нас появился красный стрептоцид, он был очень токсичный и уже после войны вместо него появился белый стрептоцид. Купить его можно было только на базаре у спекулянтов. Сульфидин появился в конце войны, в аптеках его не было, продавали на базаре спекулянты, стоила разовая доза от 10 до 50 рублей. Для сравнения: буханка хлеба стоила на базаре 100 рублей, зарплата у врача составляла 500 рублей. Но, по тем временам, это было магическое средство спасения. Пенициллин появился уже после войны и стоил очень дорого на базаре. Шприцы были в дефиците и использовались многократно, пока не разбивались. В годы войны купить марлю, бинты или вату было очень трудно. Всё это уходило в армию и в госпитали.
  
   Денежная реформа: новые страхи
  
   В мае 1947 года Политбюро создало комиссию под председательством В. М. Молотова для выработки проектов постановлений о денежной реформе. По ее рекомендации было принято решение Правительства. Суть реформы сводилась к обмену денег населения на деньги нового образца по курсу 1:10, т.е. за 10 старых рублей выдавался один нового образца. Обмен был проведен с 16 по 22 декабря 1947 года. Помню, сколько трагедий и слёз породила эта реформа. Для населения она, конечно, повернулась своей теневой стороной: цены выросли.
  
   Наши соседи, двое старичков Штеренштейн, у которых единственный сын погиб на фронте, на "черный день" собирали копилку по рублику. Чтобы никто не ограбил, прятали своё "добро" под каким-то кирпичом в полу. А тут реформа, выкопали они свои сбережения, а они там подгнили основательно. До сих пор, хоть и был тогда пацаном, помню их убитый вид. Пришли они плакаться к моим родителям, я и подслушал эту историю. Нашли знакомого милиционера, который нес охрану в банке, он им и обменял старье на новые бумажки.
  
   Читал, что население тогда не вернуло миллиарды бумажных денег: кто-то боялся наворованного, кто-то не хотел или боялся регистрации, мало ли что власть еще придумает... У многих пропали и честные накопления. Ведь главным в стране всегда
   было чувство страха перед властью. Ходили слухи о втором раскулачивании: если кто-то обменял солидную сумму денег, значит, богач. А стране на послевоенное восстановление нужно было много денег. Помнили люди, как на "индустриализацию" страны выбивали
   в прямом смысле из людей залото, драгоценности и деньги.
  
   Боялись всего. С этим и жили. Реформу ту запомнил еще и по-другому. Во всех газетах опубликовали образцы новых купюр. Наши пацаны вырезали их, склеили, и вечером возле кинотеатра, в толчее у киоска, накупили папирос. Уверен, такая идея посетила не только нас. Во время реформы 1961 года на всех изображениях новых денег в газетах крупно пропечатали: "образец".
   Наши пацаньи походы в тугаи
   На уровне 7-8-го классов, я, любитель природы и животного мира, подбил моих соседских товарищей, и мы несколько раз уходили в однодневные походы. Рано утром, еще не по жаре, мы отправлялись, в основном, по берегу Сыр-Дарьи вверх или вниз по течению. Каждую сторону проходили за один день. Не думаю, что мы могли уйти очень далеко, максимум километров на 10-15. Ведь шли мы не по дороге, а продирались сквозь тугаи.
  
   Тугаи, наши присырдарьинские джунгли, привлекали нас своей дремучестью, таинственностью, непролазностью, нам больше всего и нравилось "продираться". Джунгли хватали нас цепкими колючками, которые издирали наши ноги и руки, а то и рубашки со штанами. Ни дорог, ни тропинок мы не встречали. А если и попадались, пробитые жителями ближайших аулов или рыбаками, то перешагивали их с мальчишеским героизмом.
  
   Мы шли в "неизведанные дали". Конечно, мне сейчас не до иронии, но мы-то были фактически городскими пацанами, духарными, но не очень знакомыми с дикой жизнью лесных приречных тугаев. Нас встречали высокие прямоствольные красновато-коричневые густые кусты джингиля, раскидистые деревья с серебристыми вытянутыми и трепещущими листьями джиды (серебристый лох). Дерево туранга (пустынный тополь) тоже растет в тугаях, но я помню эти деревья только кое-где вдоль магистральных
   каналов или крупных поливных арыков в степи. Думаю, они здесь тоже были. Но главной составной частью тугаев всегда были большие непролазные кусты с цепкими колючками. Могли, конечно, напороться и на бродячих аульных или чабанских собак. Не помню, о чем думали, но, скорее всего, не о хищниках. Под ноги смотрели, вот о змеях да тарантулах старались не забывать.
  
   В тугаях в те времена было, думаю, немало кабанов, ибо и охотников было не густо. Это уже в 60-80-е годы охотников-браконьеров стало больше, чем кабанов. Мы встречали, думаю, и кабаньи тропы. Они продирались как-то понизу, были и натоптаны,
   и как бы пробиты в толще зарослей. Каких-то открытий мы не сделали в своих походах. Было интересно посмотреть на мир вокруг нас. Однажды к концу дня в тугаях недалеко
   от реки устроили привал и варили свой походный суп. Вдруг перед нами выросли фигуры двух или трех мужиков.
   - Что здесь делаете, пацаны?
   - У нас поход.
   - Что-о-о?
   - Поход, говорим.
   - А зачем рыбу воровали?
   - Какую рыбу?
   - Знаем, какую. Если найдем, головы поотрываем.
   И без всякого подошли к нашему котелку, пошуровали в нем палкой, кроме картошки
   и морковки ничего там не выловили, попинали наши мешки-рюкзаки.
   - В общем, сматывайтесь отсюда со своим походом, понятно?
   - Вот сейчас суп поедим и пойдем обратно домой.
   Ушли мужики. Они поставили в этих местах браконьерские рыбацкие сети, забрались подальше от людей и рыбинспекции, а тут мы на их головы со своим "походом"...
  
   Страшилка для пацанов - санпропускники
  
   Бичом военных и послевоенных лет была высокая завшивленность населения. Для борьбы с ней придумали санитарные пропускники ("санпропускники"). Они чаще всего организовывались при банях или имели собственные душевые установки. И тут же находилась дезинфекционная камера. Посетители обязаны были перед помывкой сдавать все вещи и белье для обработки. При высокой температуре в этих камерах "прожаривали" вещи и этим убивали вшей и их яйца (гниды). После купания люди получали свои вещи обратно, но уже очищенные от паразитов. Если человек не проходил "заведение" и не представлял справку об этом, ему, например, не продавали билет на поезд. Те, кто жили в общежитиях, это были студенты, рабочие, семейные, тоже должны были проходить периодически через санпропускник.
  
   Но основная масса людей не попадала в это "богоугодное" заведение. Ходили нередко грязные и завшивленные. Купались, если была возможность, в основном, дома, в тазике, экономя воду. В Кзыл-Орде действовали две небольшие бани. За годы войны я не помню, чтобы наша семья ходила туда. На это денег не было. Кроме того, там было грязно, нередко люди воровали вещи, да и вшей там подцепить тоже запросто было. И мы купались горячей водой, которую грели на печке, дома, в тазиках. Воду носили ведрами из колодца, дров тоже было мало, поэтому мылись экономно. А я помню, что мудрое слово "санпропускник" на многих, особенно на нас, наводило непонятный страх. Почему-то казалось, попадешь туда и тебя вместе с одеждой в ту камеру-жаровню сунут.
  
   Еще сохранилось в памяти тех лет: в городе была большая тифозная больница.
   Попасть туда было "легко", а вот назад почему-то многие не возвращались. После
   войны на кладбищах города осталось очень много безымянных могилок.
  
   Мыло было в большом дефиците. Применяли древесную золу для мытья грязной посуды и белья. Редкой удачей было хозяйственное мыло - это были большие черные или темно-коричневые бруски, его "варили" на местном заводике из отходов скотобойни. Оно содержало много щелочи. Это мыло можно было купить только на базаре и стоило оно дорого, далеко не всем по карману. Туалетного мыла во время войны я, кажется, вообще не видел. Руки мы чаще всего мыли просто водой или, в лучшем случае, хозяйственным мылом местного производства. Но если учесть, что воду надо было таскать ведрами из совсем не близкого колодца, то и вода всегда была в дефиците.
  
   "Это нужно живым"
  
   В одной из кызылординских газет (2002 год) я прочитал заметку И. Горина и краткие выдержки из нее привожу ниже:
   "История еврейской общины Кызылорды неразрывно связана с историей города. Первые семьи, как это явствует из семейных хроник, появились в этих краях в самом начале XIX века. Еще в крепости "Ак-Мечеть" были еврейские лавки и мастерские. Это были бухарские евреи. Семьи Аминовых, Мамоновых, Шамаевых, Абдрахмановых, Ниязовых, многих других, фактически были зачинателями сферы бытового обслуживания в низовьях Сыр-Дарьи.
  
   В советское время среди организаторов первых трудовых артелей тоже можно было встретить немало фамилий представителей этого древнего народа.
   В годы репрессий и Великой Отечественной войны в Кзыл-Ординскую область были сосланы и прибыли с эвакуированными предприятиями и учреждениями европейские евреи (ашкенази). Многие осели здесь и сделали немало для развития Кзыл-Орды. Среди них были отличные врачи, педагоги, ученые, инженеры, журналисты, другие специалисты. Развернули учебную работу Харьковский университет, Крымский (Симферопольский) медицинский институт.
  
   Многие из тех горемык, эвакуированных, покоятся в земле на еврейском кладбище. Здесь более тысячи трехсот погребений. Сейчас все они приобрели опрятный ухоженный вид. Но около 150 могил еще остались безымянными".
   Да, кладбище - это память. Она, прежде всего, нужна живым...
  
   Школьные годы. Как давно это было...
  
   Кого этим сейчас можно удивить? И всё же, видя и читая о сегодняшних школьниках, понимаю, мы были совсем другими. Вернее, не только мы, но и времена и условия. Эта тема, на мой взгляд, не обсуждаема. Не в том, что мы были лучше. Нет, не лучше. Мы просто жили в другом мире и были другие. Школьная пора, школьная юность, время "созревания". Не могу утверждать, что всё это было "не к нам". Между 8-м и 9-м классами, во время летних каникул, мой "продвинутый" товарищ, Борис Давыдов, обучал нас танцам. Кстати, "учитель" был на класс младше меня... Учеником по этой части я был неважный. На школьные вечера "с танцами" я почти не ходил, учился в мужской школе,
   в общем, был "дикарем".
  
   В 9-м классе меня избрали в орган "самоуправления" - в ученический комитет школы, поручили самый скандальный сектор - учебы и успеваемости. Мы были при директоре,
   но решения принимали самостоятельно. Подозреваю, наш председатель учкома Володя Крикотин "самостоятельные" действия с директором согласовывал. Ибо директор, Губайдуллин Фарид, был достаточно властный, и в те годы жесткой сталинской политики навряд ли допустил бы "анархию".
  
   Еще почему так думаю - через год нас всех разогнали, уж очень мы "напряглись" в своей активности, не оправдали высоких надежд, возложенных на нас. Но Крикотина поставили опять председателем нового состава учкома... Не хочу возводить на него напраслину, учились мы в одном классе, ничего плохого про него сказать не могу. Но вот так получилось...
  
   Он занимался фотографией, имел редкость по тем временам - фотоаппарат. Володя, кажется, был на всю школу такой единственный богач. Однажды сделал большой портрет молодой нашей учительницы, кокетливо позировавшей, стоя у дерева. Он отретушировал негатив и на фото она предстала перед нами в шляпе и... голой. Принес это свое изделие в класс. Кто-то из ребят показал фотографию на уроке военного дела нашему военруку. Он тоже похохотал, а на следующий урок в класс вошли завуч и наш классный руководитель Клавдия Михайловна Ильина, она же вела у нас русский язык и литературу.
  
   Первый же вопрос к нам - где фотография? Класс молчал.
   - Ну что же, будем обыскивать.
   Завуч у нас была тетенька строгая. Прошли они один ряд, дотошно заглянув в ящики парт и портфели. Пошли по нашему ряду. Я сидел где-то в середине. И тут я почему-то взбрыкнул. Заявил, что не дам себя обыскивать. Фотографии у меня нет, но... В принципе, я никогда не ходил в "буйных", скорее, меня считали, думаю, если уж и не "тихоней", но и в лидеры меня не причисляли. А тут я вдруг поднялся в защиту не знаю чего... Меня тут же выгнали из класса, сказали, без родителей не приходить в школу.
  
   Думаю, облегчение я тогда принес всем. Ребята мне поаплодировать не успели, меня же моментально выставили из класса. Завуч и наша Клавдия Михайловна, уверен, знали автора фотографии. Не могли не знать, кто владелец фотоаппарата, единственного на всю школу. Да и учительница та знала, кто ее фотографировал. Но не в их интересах было узнать, что председатель учкома, которого избрали "на второй срок", хулиган. Вполне достаточно было вызвать его к директору. Или к завучу в кабинет.
  
   Наши ревизоры после меня не стали никого дальше обыскивать, ибо им в таком случае предстояло еще добраться и до парты Крикотина. Уверен, если бы они и добрались, это фото успели бы передать на "проверенную территорию". Ведь не случайно они начали свой обыск с другой стороны класса, давая этим время передать ее на "проверенную" территорию.
  
   Во всей этой истории пострадавшими оказались только та учительница и я. Нет,
   я в свой класс вернулся, не потревожив родителей. А учительница из школы ушла.
  
   На учителей химии мне "везло"
  
   В 7-м классе мы начали изучать химию. Преподавал бывший фронтовик. По его поведению, был контуженный. Самой высокой оценкой на его уроках для нас была "тройка". В остальных случаях уровень "знаний" определяли колы и двойки. Он был оригинальный "оценщик" наших талантов. Вызовет ученика к доске, молча послушает
   его ответ и заявит:
   - Молодец, вижу, ты сегодня учил. Вчера ты получил единицу, но сегодня я поставлю единицу с плюсом.
  
   И, как всегда в таких случаях, радостно светился. В другой раз, выразив недовольство ответом, с такой же радостью сообщал, что сегодня оценил ответ на два с минусом или с двумя минусами. Не помню, чтобы ругал нас, жизнерадостно всегда улыбался, чем вдохновлял нас на подвиги. В смысле, учить не стоило, всё равно выше двойки не получишь.
  
   В итоге, я химию не знал, не понимал и терпеть не мог. Маму это беспокоило, и летом она меня "потащила" к знакомой химичке. К сожалению, не помню имени этой замечательной женщины. Профессиональный химик, работала до войны на Украине в химической лаборатории. Там произошло какое-то ЧП, она отравилась и осталась парализованной. В эвакуацию ее привезла сестра.
  
   Видимо, мама договорилась с ней порепетировать со мной. При нашем свидании она тут же заявила, что я полюблю химию. Хорошо помню, посмотрел на нее и подумал - в школе учитель был контуженый, а здесь еще и репетитор такая же. Чтобы я полюбил химию? Такое только больной человек мог подумать.
  
   Не помню, долго ли я ходил к ней. Но помню, она не стала мне читать нотаций, не убеждала, что химия важный предмет. И что надо маму слушать, и что надо уроки учить. Поступила проще. Что-то рассказала из своей давней "химической" жизни. Предложила сделать дома какие-то доступные опыты. Необходимые простенькие химикаты можно было найти, например, в аптеке. Она меня научила "серебрить" медные монеты. Она меня научила сливать два прозрачных раствора и получать в итоге смесь, которая на глазах приобретала синий или красный, или еще какой цвета. Для меня тогда это казалось
   верхом чудес. В школе нам опыты тот "химик" никакие не ставил.
  
   Я начал показывать эти фокусы соседским ребятам. Сразу приобрел в их глазах славу факира. Значит, возрос и в собственных глазах. Химия меня заинтересовала. У моего товарища-соседа Камиля Доминова отец был химиком. И после него у них в сарае что-то осталось. Вместе с Камилем и его братом Равилем мы этот сарай переворошили. Нашли много интересного для нас. Нашли там соду каустическую, или едкий натрий, очень активную щелочь. В аптеке купил ляпис (азотнокислое серебро), марганцовку (марганцевокислый калий), дома всегда была соль (натрий хлористый). Ну и так далее...
  
   И меня "понесло". В этом же сарае мы оборудовали простенькую химическую лабораторию. Много пришлось потратить времени и сил, но к 10-му классу она стала, как мне казалось, не хуже нашей школьной. Самое интересное, я полюбил химию. Стал ее понимать, знать и ценить. Вот бывают же такие учителя от Б-га, чтобы учить без нотаций.
  
   А того учителя-"химика", любителя колов, плюсов и минусов, из школы убрали. К нам пришел новый учитель, химик-технолог местного пивоваренного завода. Но меня это уже не трогало. Для меня школьный учебник и школьная программа по химии стали детской забавой.
  
   На первой парте сидел всегда Шамиль Урманцев, шустрый и острый на язык паренек. Учитель, знавший, как варить пиво, но слабый в теории, однажды, пытаясь расставить коэффициенты в уравнении химической реакции, запутался. Стоял у доски, покраснел.
   И тогда Шамиль на весь класс заявил:
   - Двойку надо поставить...
   Учитель, забыв о своем престиже, с такой откровенной надеждой и бессилием понять, что происходит, повернулся к нему в ожидании помощи, что выражение его лица я до сих пор помню
   - Где поставить?
   - В журнал, вам!
   Он в школе тоже продержался только до конца года, потом исчез. Кто был дальше, уже и не помню.
  
   Кто бы меня алгебре научил
  
   В 7-м классе мы начали "проходить" и алгебру. Учитель математики Шин Анатолий Васильевич был строгий, знающий. К нему претензий не было. Но в моей голове все эти алгебраические отвлеченные понятия никак не укладывались. Иксы", "игреки", уравнения, равенства и неравенства смешивались в моей голове какой-то непонятной круговертью. Уроки учил, что-то решал, даже по окончании класса экзамен (письменную контрольную) сдал на четверку. По химии уже в 8-м классе я решал все задачи. Что-то, значит, соображал. Но по алгебре...
  
   Перед выпускными экзаменами в 10-м классе мы, несколько ребят, собирались дома у Еркена Токмагамбетова. Решали возможные варианты уравнений, которые могут попасться на письменном экзамене по алгебре. Между прочим, в те годы не очень заботились о том, что масса ежегодных экзаменов, которые мы сдавали с 4-го по 10-й классы, могут сделать нас какими-то переутомленными. Учили, все сдавали, выросли умными. А некоторые даже и очень умными.
  
   На следующий день, день выпускного письменного экзамена по алгебре, я решил задачу (подобную мы решали накануне), а потом сумничал и два уравнения, полученные
   в ответе, соединил в одно. В итоге, вместо медали, мне влепили тройку. Кто бы мне объяснил, зачем древние индийцы и ассирийцы придумали алгебру на мою голову?
  
   Вернусь к моему однокласснику Еркену. Его отец, Аскар Токмагамбетов, был известным казахским поэтом и писателем (1905-1983). Он однажды во время наших занятий заглянул в комнату, пожелал нам успехов, но больше мы его не видели. Он родился в Терень-Узякском районе (в мои времена - совхоз им. XVIII партсъезда, ныне этот аул носит имя поэта). Работал в редакциях казахстанских газет. В годы Великой Отечественной войны был на фронте как журналист. Написал более восьмидесяти книг. Почетный гражданин города Кзыл-Орды.
  
  
   0x01 graphic
  
   8-й класс школы им. Ленина, Кзыл-Орда. 18 апреля 1947 года.
   Снизу, слева: Фазылжанов Джафар (3-й), Ивоботенко Борис, Урманцев Шамиль, Шарапов Ахмед, Дерлюгов Иван, Генис Давид.
   2-й ряд снизу, слева: Токмагамбетов Еркен (2-й), Ильина Клавдия Михайловна,
   учительница русского языка и литературы, классный руководитель, Шин Анатолий
   Васильевич, учитель математики, Крикотин Володя, Лунев Женя.
   3-й ряд, слева: Кожухов Борис (4-й), Воропаев Виктор, Устинов Борис, Тимошенко Гурка. Верхний ряд, слева: Смотрич Моисей (2-й), Эм Сергей, Шеин Василий, Ли
   Владимир, Ким , Рейхер Рувим. Остальные: Ли Николай, Югай Борис, Ким Геннадий, Ким Анатолий (не помню, кто где).
  
  
   ...И последний штрих к моим школьным годам. Прошло много лет. Разлетелся наш класс по миру. В Кзыл-Орде, уже после окончания института, я встречал Ким Анатолия и Югая Бориса. Фазылжанов Джафар окончил зооветинститут и работал в областном управлении сельского хозяйства. Рано ушли из жизни Борис Устинов и Ахмед Шарапов. Знаю, что уже давно нет Ивана Дерлюгова, Еркена Токмагамбетова, Смотрича Моисея...
  
   Грустен этот список, но ради памяти об одноклассниках решил упомянуть их.
   После окончания школы (ныне здание ее уже снесли) мы никогда не встречались, не было юбилейных встреч. Даже парадный снимок выпускников школы никто не сделал. Чудом только сохранилось у меня любительское фото нашего восьмого класса. Фото было сделано 18 апреля 1947 года. Кто ныне остался в строю?
  
   Тех, кого помню, перечислю: Фазылжанов Джафар, Ивоботенко Борис, Шамиль Урманцев, Шарапов Ахмед, Дерлюгов Иван, Токмагамбетов Еркен, Крикотин Володя, Лунев Женя, Кожухов Борис, Воропаев Виктор, Устинов Борис, Гурка Тимошенко, Смотрич Моисей, Эм Сергей, Шеин Василий, Ли Владимир, Рейхер Рувим, Ли Николай, Югай Борис, Ким Геннадий, Ким Анатолий. И я, конечно...
  
   Как меня в Университет не пустили...
  
   В 1949 году я окончил школу. В те времена почти все выпускники стремились поступить в институты. Не ради диплома, ради специальности. Но не было и ажиотажа,
   не было откровенных взяток, "волосатых" рук и т.п.
  
   Двинулся в дальний путь с папой и я. Куда мечтал? Конечно же, на химфак университета или на геолого-разведку (увлекался еще и минералогией) в горный институт. Кем видел себя в мечтах? Или в научно-исследовательской химической лаборатории или "Ферсманом", академиком-минералогом, с рюкзаком за плечами и молотком геолога в руке в поисках подземных ископаемых. Так я и оказался в Свердловске.
  
   Химию знал почти на уровне начинающего студента химфака. Проштудировал честно двухтомник "Основы химии" Д. И. Менделеева. На моем столе книги "Комплексные соединения" Некрасова (учебник для университетов), Реми "Неорганическая химия" (перевод с немецкого), "Качественный химический анализ" Тредвелла и Голла (перевод с английского) и другие. Делал много опытов, далеко выходивших за рамки школьной программы. В 10-м классе занимался по учебнику Глинки "Общая химия" (учебник для химфаков пединститута), где-то достал учебник по органической химии для химических техникумов.
  
   Когда сказал на приемном экзамене в университете, что хочу заниматься в области органического синтеза, экзаменатор как-то неопределенно хмыкнул. И начал меня "гонять" на дополнительных вопросах, далеко выйдя за рамки школьного курса. На что, естественно, не имел права. "Посадить" не смог, но поставил все же четверку. Конечно,
   я расстроился.
  
   Правда, тогда не понял, почему мне так не повезло именно по любимому предмету, тем более, что спрашивали меня совсем не как обычных школьников. В романе-трилогии
   Г. Свирского "Ветка Палестины" (1994) я вычитал буквально подобный эпизод: студентка старшего курса университета, Полина (еврейка), сдавала экзамен по химии академику, который уж очень привередливо задавал ей сложные вопросы и не по билету. В итоге он ей всё же поставил только "жирную четверку".
   "- Я ему всё ответила, - всхлипывала Полина, сидя в коридоре на лестничной ступеньке, - кто возьмет меня на органику с четверкой.
   - Знаешь, кто имел четверку по органике? - воскликнул Владя, пригибаясь к Полине. - Академик Зелинский. Сам! Четверка по органике для химика - это всё равно, что дрожание икр у Наполеона перед сражением. Великий признак".
  
   На экзамене по физике я решил задачу по электричеству, исписав известными мне формулами четыре страницы. Экзаменатор даже не стал спрашивать по билету и поставил пять. Рядом с ним сидел представитель экзаменационной комиссии и, не стесняясь меня, сказал ему
   - Что ты делаешь. Он же алгебру не знает.
   - Знаменитый американский физик Вуд тоже алгебру не знал...
   На моей письменной по стереометрии с тригонометрией видел четкую надпись: "решение оригинальное"... На экзамене по немецкому языку (был тогда и такой в числе вступительных) я получил пятерку. Здесь добрым словом должен вспомнить нашу учительницу немецкого в 10-м классе. К сожалению, забыл ее имя, кажется, Гретта Михайловна. Она нас учила только один год, но смогла так натаскать, что потом я еще
   два года, когда учился в мединституте, жил этим запасом.
  
   Она с мужем сбежала из Германии в СССР в 1939 году и преподавала немецкий в одном из вузов Москвы. В 1948 году, когда начались гонения на евреев под видом борьбы с "космополитизмом", их выслали в Кзыл-Орду. В педагогическом вузе ей преподавать не разрешили, и она пришла в нашу школу. Её мужу, врачу, дозволили работать только рентгенологом. После реабилитации они уехали в ГДР, мужа там назначили заместителем министра здравоохранения...
  
   Все это я к тому, что не понял тогда главного - это же был 1949-й, год борьбы с космополитами, читай, с евреями... В общем, в университет меня не приняли. Правда, я сделал попытку обратиться в горный институт. Дядя пошел туда один, для солидности надел свой парадный офицерский мундир. Потом вышел и сказал, что ничего не получилось, прием студентов закончен. Много позже признался, что в приемной комиссии горного института, когда увидели мой школьный аттестат (пятерки) и ведомость экзаменационную из университета, готовы были меня сразу зачислить в студенты...
  
   "Безродные космополиты". Были и такие...
  
   В нашей бывшей стране всё было. Даже космополиты. С ними, разумеется, боролись. Да, в истории СССР было и такое трагическое время. Я кончал десятый класс, когда весной 1949 года нас всех поразило невероятное событие: арестовали Рывкина, ректора педагогического института. Его обвинили в космополитизме.
  
   Мы, школьники, не очень разбирались в таких вещах, но помню, что чувство страха
   от непонятности ситуации в нас засело. Шепотом говорили, что ректор, еврей, которого еще вчера все уважали, вдруг оказался "безродным космополитом". Что это такое, не очень понимали. Американский шпион, наверно. Говорили, что его расстреляли, что жена сошла с ума. Его дочка, которую мы знали, она была нашей ровесницей и училась в женской школе имени 20-летия ВЛКСМ, тоже то ли исчезла, то ли ее куда-то изгнали, не помню. Но ее мы больше не видели. В то время я посещал кружок математики при физмате института и, понятно, всё это как бы касалось и нас. Ведь власти боялись все, от нее всегда ждали каких-то подвохов, и любое происшествие вызывало смутное чувство тревоги, если это тебя даже и не касалось.
  
   Борьба в СССР с т. н. космополитизмом особенно активно велась в 1948-1953 годы. Если кому-то лепили термин "безродный космополит", это звучало чуть ли не как "враг народа". Их снимали с работы, арестовывали, преследовали. Главным обвинением было "низкопоклонство перед Западом" и "отсутствие советской патриотичности". Первыми потрясениями послужили Постановления "О журналах Звезда и Ленинград" (14 августа 1946 г.), "О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению" (26 августа 1946 г.), "О кинофильме Большая жизнь" (4-го сентября 1946 г.) и "Об опере Великая дружба" (10 февраля 1948 г.). Все эти "великие постановления" мы прорабатывали на уроках, упоминали и цитировали обязательно в сочинениях по литературе. Уже тогда прозвучало обвинение, что все они "культивировали дух низкопоклонства перед буржуазной культурой Запада, по отношению ко всему иностранному".
  
   Началась вакханалия "патриотизма". Особенно для меня это стало ощутимым уже в годы моего студенчества. Все иностранные термины начали переводить на русский язык. Помню, что вполне серьезно было предложено галоши (нерусское слово!) называть "мокроступами". Вольтова дуга стала дугой Петрова. Всё меняли. Медицинские инструменты многие носили иностранные названия, их срочно переименовали, короткие термины стали звучать идиотски длинно и непонятно. Так, обязательные хирургические зажимы, без которых не обходилась ни одна операция (кохеры, пеаны), стали называться зажимами для сосудов с длинными или короткими концами. Представьте, как психовали хирурги, когда или сам хирург или операционные сестры путались в этих длинных неудобоваримых словосочетаниях. Говорили, как привыкли...
  
   Оказалось, что все открытия и изобретения впервые были исполнены в России. Пионером воздухоплавания вместо Монгольфье объявили какого-то Крякутного. Вместо братьев Райт пионером самолётостроения назвали Можайского, паровой самолет которого, кажется, так и не смог взлететь. Изобретателем велосипеда назвали уральского крестьянина Артамонова. Ходил анекдот о том, что в одной деревне копали глубокий колодец, ничего не нашли, даже проволоки, и объявили, что именно в их деревне изобрели беспроволочный телеграф. В общем, известно, Россия - родина слонов...
  
   Но главная беда была в том, что закрыли доступ к западной научной литературе и контактам, запретили публикации в западных журналах. Кибернетику, генетику объявили порождением буржуазии. И особенно сильно пострадали евреи, ученые, специалисты, писатели. Как бы незаметно термин "безродный космополит" стал очень четко приклеиваться именно к евреям. По данным известного писателя Ильи Эренбурга, до 1953 года был арестован 431 еврей - представители литературы и искусства. Цвет еврейской интеллигенции был расстрелян. Это тогда появилась черная прибаутка: "Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом". Борьба с "космополитизмом" плавно перетекла в "дело врачей", где главными фигурантами оказались опять же евреи...
  
   В США в 2011 году издали книгу-двухтомник известного конструктора ракетно-космических систем Исаака Борисовича Хазана "Записки космополита". Ее надо читать,
   а я приведу только один пример. В годы "космополитизма" руководитель отдела пропаганды ЦК КПСС Ф. Головченко на собрании партактива Москвы заявил открытым текстом: "Вот мы говорим: космополитизм. А что это такое, если сказать по-простому, по-рабочему? Это значит, что всякие мойши и абрамы захотели занять наши места". Этот тип заговорил даже "по-рабочему"! Правда, как-то "странно" получилось, что именно евреи обеспечили, например, ракетно-космический щит СССР своими "мозгами". Из "всяких головченковых" не смог никто заменить "всяких мойш и абрамов"! Вот такой еще один штрих ко временам, когда "жить стало веселее, жить стало лучше"...
  
   Стань я химиком, что бы было?
  
   Однако, оглядываясь назад, думаю, что было бы, если бы я все же поступил на химический факультет престижного Свердловского университета? В те годы возможности научно-исследовательской работы после университета для меня были бы, вероятнее всего, выше нуля ровно на нуль.
  
   И вновь приведу пример из невыдуманной трилогии Свирского. На защите диплома (по химии) присутствовал корифей советской химии академик Зелинский. Он предложил работу Полины на конкурс дипломных работ. В итоге, она заняла второе место на конкурсе и ее рекомендовали в аспирантуру. Чем кончилось? Из 20-ти выпускников в аспирантуру утвердили 16, а четверым (все евреи, из них одна Сталинская стипендиатка), как говорится, показали на дверь...
  
   Со мной в классе учился Моисей Смотрич. Химию и математику знал выше пятерки, не зубрил, а знал и понимал, на ходу решая самые сложные задачи и вопросы. В классе всегда сидел "вальяжно", на уроке математики перед ним никогда не видел тетрадь, в лучшем случае лежал листок. На нём обычно он не столько писал, сколько что-то рисовал от скуки. Чем всегда выводил учителей из себя. И чуть не на каждом уроке повторялось одно и тоже:
   - Смотрич, класс решает задачу, почему ты ничего не пишешь и не решаешь?
   - А я ее уже решил!
   - Где, покажи
   - Я в уме решил
   - Иди к доске, будешь мне тут умничать.
  
   Моисей нехотя поднимался, вразвалку подходил к доске и быстро писал решение, которое класс коллективно не смог найти. То же повторялось с задачами и на уроках химии. Если сейчас кто-то вспомнит роман Фадеева "Разгром", который "проходили" в школе по литературе, поймет, например, такой эпизод: учительница литературы К. М. Ильина вызвала его к доске.
   - Роман "Разгром" читал?
   - Читал.
   - О чем этот роман?
   - О разгроме белогвардейских банд на Дальнем Востоке.
   - Садись, Смотрич, два.
   - Почему? Я же читал.
   - Садись. Еще раз почитай.
  
   А дело было в том, что в этом романе, наоборот, описан разгром партизанского отряда Левенсона то ли белогвардейцами, то ли японцами, уже не помню. Человек не любил литературу, склад ума был химико-математический. Он тоже мечтал о химии. После школы смог поступил на химфак, только не в университет, а в химико-технологический институт. После института работал в Подмосковье, на каком-то заводике по производству пластмассовых изделий, даже говорили, что он в цехе пластмассовых игрушек. Он рано умер. А был талантливый человек, и, как ученый, мог бы быть способным на многое...
  
   В лучшем случае, послали бы меня в какую-нибудь заводскую химическую лабораторию и варганил бы я там одни и те же анализы по качеству продукции до скончания мира, вернее, до моего скончания... Или преподавал бы химию в школе.
   Учитывая мой будущий опыт преподавания в медицинском училище, возможно, стал бы неплохим учителем химии. Но о науке пришлось бы забыть...
  
   И суждено мне было... стать врачом.
  
   Раз не химия и не горный институт, остальное мне было все равно... Приемные экзамены в других вузах закончились, терять год не хотелось. Меня с моими отметками приняли на санитарно-гигиенический факультет Свердловского медицинского института, где еще были вакансии. Однако, став врачом, прожив интересную профессиональную жизнь, завоевав признание среди специалистов в республике и стране, не могу роптать
   на судьбу. Видимо, свыше было предписано, какой путь в жизни выбрать.
  
   Каким образом это "свыше" распорядилось? В Свердловске у меня был дядя, родной брат моего отца, Вениамин Иосифович Генис (умер в 1985 году), хирург, подполковник медицинской службы, начальник окружной стоматологической поликлиники Уральского военного округа. Он был талантливый хирург. Я видел на фотографиях его пациентов, раненых на фронтах, какие чудеса он делал по восстановлению изуродованных лиц.
  
   Не успел я приехать в Свердловск, он и его жена, моя тётя, Полина Яковлевна Янович (умерла в 1981 году), тоже врач, начали меня агитировать за медицинский институт. Дядя имел хорошие отношения с маршалом Жуковым, командующим в те годы УралВО (Уральский военный округ) и получил от него рекомендацию (направление) для меня на поступление в Ленинградскую Военно-Медицинскую Академию. В это учебное заведение просто так поступить было невозможно, слишком был велик престиж. У меня же хватило "наглости" не оценить всё это.
  
  
  
   0x01 graphic
  
   Семья Генис, Свердловск, 1958 г. Вверху: Вениамин Иосифович, стоматолог-хирург, подполковник, начальник окружной стоматологической поликлиники УралВО и сын Александр, студент. Внизу: Яна (Янина) Вениаминовна, биолог, с мамой Полиной Яковлевной Янович (врач-дерматолог).
  
  
   Я думал только о химии. Когда же с химией у меня ничего не вышло, дядя взял меня, как говорится, "за жабры", и повел в медицинский институт. Если бы не он, меня бы и в медицинский не приняли...
  
   Кто за меня искренне болел, это сын дяди Вениамина, Александр. Мы его звали Аликом. Он учился в школе, где-то в 5-6-м классе. И когда узнал, что для меня вариант - горный институт, с блеском в глазах начал убеждать поступать именно туда. Главным его аргументом была красивая форма студентов. Однажды у них дома я показал своё мастерство - сделал стойку на голове. Алик попробовал тоже. Не получилось. Но загорелся. И уже к концу года овладел акробатикой на уровне 1-го спортивного разряда. Он был моим гидом по городу. Забрели однажды в пионерский дворец с очень красивым прудом в его парке. Если кто-то читал книгу "Приваловские миллионы", так этот дворец и был домом того самого Привалова. Мы с Аликом там даже на дерево над прудом залезли, а его сестра Яна (Янина) нас сфоткала.
  
   Я всегда мечтал о фотоаппарате. И, по случаю, купил у товарища старенький, но зато дешевенький, аппаратик. Через какое-то время в магазине купил за десять рублей аппарат "Комсомолец", он работал на широкой пленке. И с Аликом и моей двоюродной сестрой Яной как-то днем, когда не было дома родителей, устроили "фотостудию" с переодеваниями. Мы позировали в роли военных, пиратов, благочестивых граждан в шляпах...
  
   Алик (Александр Вениаминович Генис) позже поступил на архитектурный факультет. После института работал на Урале, затем в Тюмени (Западная Сибирь), главным архитектором института Гипротюменнефтегаз. Проектировал западносибирские нефтяные и газовые месторождения. После аспирантуры присвоили научную степень кандидата архитектуры. За проект Дворца нефтяников в Новосибирске был удостоен Государственной премии СССР. Министерство нефтяной промышленности СССР перевело Александра в Казань, где занимался проектированием в той же сфере, но уже за рубежом. В начале 70-х годов проектировал мощнейшие месторождения Северная Румейла в Ираке.
  
   В 1977 году захотелось очень в Ленинград. Поехал. И с тех пор работал в институте Ленгражданроект, но жить устроился в недалеком зеленом и уютном городе Выборге.
   К несчастью, в сентябре 2000 года, от перегрузок и нервотрепок, связанных с ответственными заданиями, случился инсульт с односторонним параличом руки и ноги. Перед этим ездил на строящиеся объекты: терминал по перевалке нефтепродуктов в США в г. Приморске и школу в Выборге. По обоим проектам был главным инженером. С его слов: "Строилось всё с листа и была дикая нервотрёпка".
  
   О "жизни" инвалида в современной России говорить не приходится. Алик, правда, жаловаться избегает, но... Понял, что ныне он никому там не нужен, ни российским властям, ни тамошней "бесплатной" медицине... Обидно мне за брата. Очень. Для своей страны он сделал много: проектировал и строил жилые дома, больницы, дома культуры, промышленные предприятия. Причем, не только "дома", но и за рубежом, принося этим громадные прибыли и выгоды государству. В 1969 году работал в Польше. В 1970-1977 годах проектировал в составе большого коллектива нефтяные предприятия в Алжире, Сирии... В последние годы, перед заболеванием, был членом Петербургского архитектурно-лицензионного Центра, в состав которого входили шесть ведущих архитекторов. Руководил академик В. В. Попов. Хоть бы раз вспомнили о своем коллеге.
  
   Моя двоюродная сестра, Янина Генис, была на год младше меня, когда я приехал, училась еще в школе. Я уже был зачислен в студенты, но занятия еще не начались. Мы пошли на какое-то мероприятие в окружной Дом офицеров. Там была выставка всевозможных достижений, стенды. На одном из них я увидел непонятный заголовок,
   тут же спросил у сестренки, учитывая ее врачебное окружение:
   - Слушай, Яна. А что такое "гинекологическое отделение госпиталя"?
   - Вот начнешь заниматься в своем мединституте, узнаешь.
   Я знал наизусть все элементы менделеевской таблицы. Мог о них всё рассказать. Но вот такой я был наивный и малограмотный в том мире, куда поступил учиться.
  
   Яна, дочь двух врачей, после школы стала студенткой биологического факультета университета. Через пару лет она ездила на многодневную практику в пригородный совхоз. Потом рассказывала:
   - Девчонки нашей группы долго обсуждали, что одеть в совхоз. Решили взять, что попроще, не наряжаться. А то скажут, городские приехали, так свои наряды решили тут показать. Когда приехали в совхоз и начали там работать, и удивились, и пришли в ужас.
   - Почему?
   - Среди местных работниц многие были с высшим образованием. Они знали языки, литературу, пели не колхозные частушки, а романсы. Мы опозорились, чувствовали себя идиотками...
  
   Надо отдать должное, это наши студентки так себя чувствовали. Местные же женщины ничем себя не выпячивали, просто их внутренний мир и ментальность, конечно же, давали о себе знать. Оказалось, что это был совхоз ведомства совсем не обычного, а госбезопасности. И все работницы и жительницы здесь были или сосланные, или члены семей репрессированных. И, судя по их уровню, они были далеко не из простых семей...
  
   Не помню уже повода, но пришлось как-то слушать рассказ директора этого совхоза. Здесь работали не бездельники-колхозники, а люди под надзором "органов". Воровать и пьянствовать не дозволялось, да и люди были не из этой категории. Были тут не только коровьи фермы и поля, но и не очень привычные по тем временам оранжереи и теплицы. Совхоз поставлял весной в Свердловск парниковые огурцы, и уже только на них выручал всю годовую зарплату для рабочих совхоза. Так работали "враги народа"...
  
   После университета Яна работала биохимиком и заведующей лабораторным отделением в Институте восстановительной хирургии, травматологии и ортопедии.
   Больше, после моего отъезда из Свердловска, мы уже не виделись. Яна умерла от диабета в 1996 году, в год нашего убытия в США.
  
   Минералы всё равно со мной
  
   Одна из благодарных пациенток моего дяди Вениамина, геолог по профессии, перед моим приездом в Свердловск подарила ему большую коллекцию минералов. Когда мы с Аликом остались одни дома, мы все образцы минералов разбили на половинки. Половина - дяде. Половина - мне. За такое нахальство нам досталось. Конечно, крепко. Но вот печальный виток жизни: дядина половина пропала, а моя, как память о дяде Вениамине, Алике и Урале, со мной в Денвере.
  
   Да, коллекция из более чем трехсот минералов, которые я собирал и собираю до сих пор, и сейчас со мной в США. В свое время, еще в школе, я начитался Ферсмана ("Занимательная минералогия", еще и "Камни-самоцветы"). И даже сейчас, когда вижу книги по химии или минералогии, душу щемит... Когда мои внуки приехали в Денвер, я переводил с английского их толстенные учебники химии и помогал им осваивать сей предмет.
  
  
   0x01 graphic
   Мы - студенты. Кзыл-Орда. 10 августа 1951 г. Слева: Рахиль Каприянcкая,
   Фрида Бурштейн, Давид Генис, Марк Батунский, Роза Ярош.
  
  
   В известном денверском Музее Природы и Науки (Denver Museum of Nature and Science), когда туда попадаю, время провожу в отделе минералов. С удовольствием бывал в ряде отличных минералогических музеев США: на Международной выставке-продаже минералов и драгоценностей в Денвере (International Mineral Show); в знаменитом горном институте в городе Гольдене нашего штата (School of Mines, Golden, Colorado); в музее при крупнейшем в США медно-молибденовом руднике в штате Юта (Bingham Canyon Copper Mine, Utah); в минералогическом музее горного института в штате Нью-Мексико (School of Mines, Socorro, New Mexico). Много лет назад судьба позволила посетить геологический музей в городе Торонто (Канада). Вот такие геологические ностальгии...
  
   Но и о том, что всю трудовую жизнь посвятил медицине, никогда не жалел и не жалею. Тоже когда-то запоем прочитал замечательную книгу Поль де Крюи "Охотники за микробами". Работа увлекла с головой, многое видел и многое успел сделать.
  
   "Ничто из ничего"...
  
   В студентах я прожил шесть лет. Годы были интересные, насыщенные, совсем нескучные. Денег почему-то никогда не хватало. Жил, в основном, на стипендию, часто повышенную (для чего достаточно было сдать все экзамены на пятерки). Зимой пилили дрова в детском садике. Однажды вчетвером пошли выгружать вагон с картошкой. День поработали, что-то заработали. И тут же решили, что мы достойны хорошо поесть. Когда ушли из какого-то незаметного ресторанчика, почти весь наш дневной заработок остался там...
  
   И не только это... За год до моего поступления в институт, летом 1948 года, состоялась сессия ВАСХНИЛ (Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина). С ведущим докладом, одобренном "самым ученым из ученых" Сталиным, выступил академик Лысенко (за рубежом его называли "агроном Лысенко"). Доклад "О положении в биологической науке" стал фактически разгромным для советской биологии и гибельным для честных советских ученых.
  
   Автор книги "Теория эволюции" Синтия Миллс (2004) назвал Лысенко "биологическим диктатором Советского Союза с 1948 по 1953 годы". Да, так и было. Не потому, что был он талантом в науке, а потому, что был прихвостнем Сталина и своими т.н. "идеями" полностью соответствовал и поддерживал идеи диктатора политического.
  
   Наступило время "лысенковщины", засилья "учений", одобренных партией, "корифеев" науки, таких, как Лепешинская, утверждавшая, что клетки образуются из неклеточного вещества в организме (1950), Г. Калина ("Развитие микробных клеток из доклеточного вещества",1954), Г. Бошьян, доказывавший возможность превращения кристаллов солей в бактерии и вирусы. Это было время спекулянта от науки Лысенко, подмявшего под себя всю советскую биологическую науку и отбросившего ее на десятилетия назад. Все они были алхимиками в биологии. Они доказывали - всё может происходить из ничего, не больше и не меньше... Это было время страшных гонений на "менделистов-морганистов" (генетиков).
  
   Лысенко, например, утверждал, что если в течение ряда поколений производить одни
   и те же действия над каким-то видом животных или растений, можно вывести новые породы или сорта, у которых закрепятся требуемые признаки. Известны его "опыты" по вырашиванию "ветвистой" пшеницы, которая должна была засыпать страну зерном. Ни ветвистой пшеницы, ни Лысенко ныне нет. По интернету как-то получил интересную байку, не ручаясь за достоверность, всё же приведу, ибо суть ее точно отражает лысенковщину: на заседании Президиума АН СССР, в бытность Лысенко президентом АН СССР, один из академиков выступил в защиту генетики. В ответ Лысенко выступил с разгромной речью, заявив, генетика - это проститутка капитализма и империализма и т.д. в таком же духе. Встал сэр (а он уже к тому времени был сэром) академик с мировым именем Капица-отец и спросил:
- Стало быть, вы утверждаете, что если мы отрубим корове один рог и будем проводить ту же самую процедуру с ее последующими поколениями, то в результате выведем однорогую корову?
- Да! Это только вопрос времени! - уверенно ответил Лысенко.
   - Времени, говорите? Тогда как же это получается, что все женщины со дня
   сотворения мира и по сей день рождаются девушками, а евреи - необрезанными?
  
   Павловское учение и... люксметр
  
   Досталось и советской медицинской науке. Учение физиолога академика И. Павлова
   об условных рефлексах действительно было серьезным научным достижением. Академия наук СССР и Академия медицинских наук СССР по указанию отдела науки ЦК КПСС провели в 1950 г. объединенную сессию. Ее назвали "Павловской". Так же, как в биологии, на высоту вознесли "учение Мичурина" (сам селекционер и любитель-садовод Мичурин к тому времени уже умер), так и "Павловское учение" (Павлова тоже уже не было) идиоты от науки превратили в догму. Несогласных ученых изгоняли, ссылали, третировали. Это было страшное время.
  
   Но нас, студентов, "Павловское учение" часто здорово выручало. Как? Да очень просто. Если на экзамене или зачете ты не знал ответ на поставленный вопрос, дуй про учение Павлова об условных рефлексах, к которому можно было свернуть всё, что угодно. Мог ли преподаватель сказать, что ты отвечаешь не так, неправильно?
  
   На выпускном госэкзамене по гигиене труда билет для меня не оказался сюрпризом. Готовился я всегда основательно. Но пятый вопрос ни в какие ворота не лез. Надо было рассказать и показать работу люксметра, прибора для измерения освещенности. Стоял перед экзаменатором какой-то механизм, который я видел в первый раз.
   - Расскажите, как будете пользоваться прибором и оценивать его показания.
   - Прибор как прибор, еще Иван Петрович Павлов показал, что все воздействия внешней среды, в том числе, света, воспринимаются нашей центральной нервной системой...
   - Это понятно. Всё-таки, расскажите...
   - Да-да, сейчас. Так вот, еще Иван Петрович Павлов показал...
   - Пожалуйста, отвечайте на конкретный вопрос...
   - Конечно, буду отвечать конкретно (а сам мысленно ищу кнопку и думаю, как же эту чертову машину включать и что от нее можно ожидать). Но без понимания механизма реагирования центральной нервной системы на раздражитель внешней среды, как это показал академик Павлов...
   - Я вижу, что теоретически вы подкованы достаточно (Экзаменатор листает мою зачетную книжку. Видит там сплошные пятерки. Уверен, раскусил мою хитрость).
   Думаю, у вас еще будет время поработать с этим прибором. Желаю успеха на практической работе. Поставил пятерку.
   Гибель хоккеистов ВВС в 1950 году
   5 января 1950 года самолетом "Дуглас" из Москвы вылетела в Свердловск на чемпионат команда хоккеистов ВВС (Военно-Воздушных Сил). Эта команда была детищем Василия Сталина, генерала, командующего ВВС Московского округа. Но самолет, заходивший на посадку в аэропорту Кольцово близ Свердловска, рухнул на
   краю летного поля. Погибли все: шесть членов экипажа, 13 хоккеистов, врач
   М. Гальперин и массажист А. Галкин. Теперь близ аэродрома Кольцово установлен обелиск.
  
   Те времена трудно сегодня даже представить. Ходили всевозможные слухи. Я учился тогда в Свердловске. Помню, шепотом передавали "слуховые" выдумки, одна страшнее другой. Даже говорили о возможной диверсии врагов. И никаких сообщений от властей. Пресса молчала. Тайна, государственный секрет...
  
   Считалось, что врагам не надо давать повод для злорадства в адрес нашей страны. О гибели команды ВВС не объявили. Пошли слухи, тем более, в нашем Свердловске. В
   этих слухах неизменно поминали Василия Сталина. Знали или слышали о его жестком характере. Понимали, что он не простит гибели своей любимой команды. Вопрос был в том, "кому" не простит? Свердловску в целом? Или его руководству? Или работникам аэропорта? В те времена ведь не очень церемонились с людьми. Тем более, что - Василий Сталин...
   Но то ли обошлось, то ли до меня окончательные слухи не дошли, но город Свердловск (Екатеринбург) на своем месте до сих пор...
  
   Страшный 1953-й...
  
   Не забыть и начало 1953-го... В один из дней зашел в класс, а там группа наших девчонок, почти-что уже будущих врачей, что-то бурно обсуждает. Услышал только конец фразы одной девицы, чей отец был "ответственным" деятелем на одном из крупных уральских заводов: "Все они, сволочи, такие...". Интересно, кто это "все они" и какие "такие"?
  
   В то утро по радио объявили о группе "убийц в белых халатах". Все советские газеты 13 января 1953 года напечатали сообщение ТАСС (Телеграфное агентство Советского Союза) "Арест группы врачей-вредителей". Врачи, в основном евреи, обвинялись во всех смертных грехах, их объявили ни больше ни меньше, как врагами Советской власти и советского народа. Это были не просто врачи, они, эти "убийцы", были профессорами, цветом советской медицины: Вовси М., Коган М., Этингер Я., и многие другие. Из девяти названных в сообщении фамилий шестеро были евреями. Всего по делу проходили 26 врачей. Почти все из них были евреями. Профессора, академики, одним словом, корифеи. Мы учились по их учебникам и трудам.
  
   Обвинения были чудовищными, не вязавшимися ни с какой логикой, настолько ненавистно-антисемитскими и идиотскими, что всё же приведу текст того сообщения:
   "Некоторое время назад органами Государственной безопасности была раскрыта террористическая группа врачей, ставивших своей целью путём вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза. В числе участников этой террористической группы оказались: профессор Вовси М.С., врач-терапевт; профессор Виноградов В.Н., врач-терапевт; профессор Коган М.Б., врач-терапевт; профессор Коган Б.Б., врач-терапевт; профессор Егоров П.И., врач-терапевт; профессор Фельдман А.И., врач-отоларинголог; профессор Этингер Я.Г., врач-терапевт; профессор Гринштейн А.М., врач-невропатолог; Майоров Г.И., врач-терапевт. Большинство участников террористической группы (Вовси М.С., Коган Б.Б., Фельдман А.И., Гринштейн А.М., Этингер Я.Г. и др.) были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией "Джойнт", созданной американской разведкой якобы для оказания материальной помощи евреям в других странах.
  
   На самом же деле эта организация проводит под руководством американской разведки широкую шпионскую террористическую и иную подрывную деятельность в ряде стран, в том числе и в Советском Союзе. Арестованный Вовси заявил следствию, что он получил директиву об истреблении руководящих кадров СССР из США от организации "Джойнт" через врача в Москве Шимелиовича и известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса. Другие участники террористической группы (Виноградов В.Н., Коган М.Б., Егоров П.И.) оказались давними агентами английской разведки. Следствие будет закончено в ближайшее время".
  
   Да, следствие провели быстро. Известна надпись Сталина на протоколе одного из допросов: "Одеть наручники и бить, пока не сознается"... О "Деле врачей" написано много. В то время антисемиты как с цепи сорвались. Митинги и протесты, ненависть и злоба, сплетни и наговоры... Да, помню тёмную, гнетущую атмосферу, которая мгновенно окутала страну.
  
   Сколько действительно было подлецов и врагов среди русских людей и в годы войны, и после. Но никому и в голову не приходило их вину сваливать на весь русский народ. Только евреи оказались все виновны, все... Так решил недоучившийся семинарист и самодур...
  
   Известный философ Спиноза написал: "За всё, что делает христианин, он отвечает лично. За всё, что делает еврей, отвечают все евреи". Впрочем, чему удивляться? И древние бабульки в глухих сибирских лесах, и, думаю, многие советские руководители высших эшелонов, да и кое-кто из "интеллигенции" считали, что все евреи... с рогами. Поэт-еврей Александр Соболев, автор стихотворения "Бухенвальдский набат", так написал:
  
   ...И было срамом и кошмаром
   Там, где кремлевских звезд снопы,
   Или Абрамом или Сарой
   Явиться посреди толпы.
  
   В одной из новелл-эссе белорусского журналиста-писателя О. С. Фомченко ("И горе-горькое гнало слезу", газета "Горизонт", 2008, 33) прочитал о красноречивых эпизодах тех идиотских времен, которые и хочу привести:
   "...нашел в дневнике знаменитого писателя Корнея Чуковского его запись разговора с женой классика советской литературы Леонида Леонова, которая жаловалась, что боится обращаться к врачам. "Вы же понимаете, - говорила она, врачи объявлены отравителями. Нет доверия к аптекам... что, если все лекарства отравлены!". Потрясенный Чуковский записал: "Оказывается, даже в литературной среде были люди, которые верили, что врачи - отравители!!!"
  
   И второй эпизод: "В Советском посольстве в Париже врача посадили под домашний арест несмотря даже на то, что ее муж был сотрудником МГБ. В это же время тут проездом оказался бывший тогда замминистра иностранных дел СССР А. Громыко. Так случилось, что он заболел. Пришлось вызвать врача. Она дала лекарство. Громыко резко отстранил ее руку: "Вашего лекарства я принимать не буду!...".
  
   День смерти Сталина... 5 марта 1953 года... Мы на занятиях в психиатрической клинике. Вели в это время расспрос больных, и сказали им об этом событии. Мы не ожидали от них такой бурной реакции. Они подняли крик, что Сталин не может умереть, он вечно будет жить, мы намеренно провоцируем их, чтобы обвинить и расстрелять. Был такой массовый психоз. Как среди психов, так и не психов...
  
   И, главное, - вскоре после смерти диктатора, 4 апреля 1953 г., было напечатано в газетах сообщение Министерства внутренних дел СССР о снятии всех обвинений против врачей. Были освобождены и реабилитированы все 37 врачей и членов их семей. Вот что написал Берия после смерти Сталина в президиум ЦК КПСС: "...всё дело от начала и до конца является провокационным вымыслом".
  
   Спросите, кто-нибудь из правительства извинился перед врачами, их родными и страной за те чудовищные обвинения? Советская власть просто сообщила: "В результате проверки выяснилось, что врачи были арестованы неправильно, без каких-либо законных оснований". Да, всего лишь "были арестованы неправильно".
  
   ...Но мы были студентами
  
   ...Но мы были студентами. На экзаменах отвечали всегда "правильно". А что именно было действительно правильно, и что - нет, это уже потом начали разбираться... Сейчас думаю, спасибо, что меня, как будущего "отравителя" советских строителей коммунизма, из института тогда не выставили...
  
   Пять лет, со второго по шестой курс, мы жили коммуной на частной квартире: Холопов Юрий Константинович, Бершаденко Дмитрий Дмитриевич, Красильников Борис Кузьмич и я. Все они тоже стали врачами. Вместе с Юрием мы учились на одном курсе, только он был на лечебном факультете. Четыре первые курса вместе ходили на одни и те же занятия, слушали одни и те же лекции, учились у одних и тех же преподавателей. На пятом и шестом курсах мы начали дифференцироваться в своих будущих специальностях. Юрий планировал заняться хирургией. Я еще и сам не знал, кем бы хотел стать.
  
   0x01 graphic
   Мы - "манчажане". Свердловск, Верх-Исетский район, ул. Манчажская 3 (бывшая Лозовского). Весна 1954 г. 1-й ряд, слева: Вера Воронина, 1 курс, Уральский Университет; Пиамма Алексеевна Левина (домохозяйка), зав. детсадом; Люба Грамотеева, 1-й курс мед.института. 2-й ряд, слева: Дмитрий Бершаденко (4-й курс), Холопов Юрий Константинович (5-й курс), Давид Генис (5-й курс), Борис Кузьмич Красильников (4-й курс), все - студенты-медики. Фото Д. Гениса.
  
  
   На втором этаже выступающего "фонаря" учебного корпуса института мы на первом курсе зубрили латынь. Наш учитель, старичок и, как говорили, любитель выпить, сразу же нас огорошил вопросом "Куда ведут все пути?". Мы, хором - к коммунизму! "Нет,
   - сказал он, - все пути ведут туда!" и кивнул на окно. А за окном, через дорогу, было... большое кладбище. Это был 1949 год! Или никто из нас не "заложил" его тогда, или в институте больше преподавателей латыни не было... Но целый год он нас благополучно изводил своей латынью.
   Как мы картошку копали...
  
   Павловское учение - хорошо. Но и картошка нужна. Дважды (после первого и третьего курса) нас вывозили в сентябре-октябре на уборку.
  
   ...Село Тугулым. Районный центр. Свердловская область в те годы гордилась своей "полной электрификацией". Нашу группу из нескольких ребят поселили у одинокой колхозницы-старушки. И первое наше удивление: в комнате, на свисавшем с потолка проводе, болталось штук пять электролампочек. То, что везде сплошная электрификация - мы уже знали.
   - Бабуля, почему столько лампочек? За каждую же надо платить (счетчиков в те времена не было, плату брали за каждую "точку")!
   - Пошто, спрашиваете? Да висят и висят. Я вам на вечер керосиновую лампу зажгу.
   - А как насчет электричества? Сломалось что?
   - Да его и сроду тут не было. Где-то есть, у меня нету. И у соседей нет. В конторе есть.
   Вот тебе и 100% электрификация. Поначалу нам здесь нравилось. Копали мы картошку и турнепс. Утром бабуля нас будила одним и тем же вопросом
   - Ну, робяты, кого вам сегодня на обед варить?
   - Да выбирайте, кто из нас пожирней, и варите...
   Уральский говор для многих из нас был в удивление. Не спросит, "что" варить,
   а - "кого". И поговорки звучали для нас странновато, например, "всё быват, и медведь летат, да чаще обсератся".
  
   Но уральская осень это не совсем Крым. Начали моросить дождики. Земля набухла. Копать стало сущим наказанием. Носилками таскали мокрую грязную картошку в большие кучи. Домой приходили мокрые, грязные, уставшие, ноги еле тащили. Отсутствие 100% электрификации нас уже не волновало. Нам разрешали на всю нашу команду с поля приносить только одно ведро картошки. Бабка рада была, и нас кормила,
   и что-то себе оставляла.
   - Бабуль, а что ж вам в колхозе картошки на зиму не дают?
   - Дак кто ж ее даст, когда план-то не выполнили? Вот со своего огородика и напаслась. А потом трудодни за год начислят, тогда что-нибудь, может, и дадут.
   - А что, бывает, что и не дадут?
   - Да всё быват.
   Уже и октябрем запахло, снежком присыпать стало. А нас всё здесь держат. Из-за плохой погоды никак не можем план выполнить, накопать, сколько для начальства районного требуется для рапорта "туда", повыше... Еще что удивило, наши кучи, которые накопали, так на поле и лежат. Никто их не вывозит. Спросили у колхозного бригадира
   - Так картошка же под дождем и морозцем вся пропадет.
   - Да транспорта нет. Да и везти мокрую картошку в склады тоже нельзя.
   - Ну так колхозникам отдайте.
   - Нельзя. Отдам - меня посадят.
   - Значит, пусть пропадает?
   Сплюнул бригадир, ничего не сказал, в сторону от опасного разговора отошел.
   Уезжали мы, вернее, удирали почти самовольно, уже по снегу. Транспорта нам не дали. Пешком за несколько километров, по заснеженной дороге, через засыпаемые снегом картофельные поля и бурты наших трудов, пошли мы на станцию. Только наш институтский преподаватель с кафедры гистологии Троп, наш старшой, на санях уезжал. Картина эта до сих пор перед глазами, ну точно, бегство Наполеона из России... А те кучи картофеля долго еще виднелись, постепенно заметаемые снегом...
  
   Наклонная башня Демидова
  
   Мне нравился Урал. Зимой по студенческой путевке неделю отдыхал на знаменитой реке Чусовой. После своих песков осваивал новое для себя - снега и лыжи в таёжных дебрях. Не забыть стеной стоявшие громадные ели в снежных шубах. Государственную практику в течение двух месяцев после четвертого курса (по хирургии, терапии и акушерству с гинекологией) проходил в больнице города Невьянска Свердловской области.
  
   С собой в Кзыл-Орду привез трилогию "Каменный пояс" Е.А. Федорова о семейной хронике промышленников Демидовых. Это они поднимали с петровских времен горную промышленность, металлургию и оружейное дело. Каменный Пояс. Так величали Урал. Здесь, в Невьянске, начались их заводы.
  
   Хочу сделать небольшое отступление по поводу Наклонной башни в Невьянске. Уникальная и до сих пор полная тайн постройка старших Демидовых. Не было больше такой в мире. Если не считать Пизанскую падающую башню в Италии. Но в Невьянске - не копия. Здесь она нечто совсем другое. Специалисты проверяли, башня не "падающая", а наклонная, т.е. такой спроектирована и построена. За всё время ее "стояния" - наклон не увеличился и фундамент не осел. Как поставили, так и стоит. Высотой она около 58-ми метров, а отклонение верха от вертикали около двух метров! И еще авторская придумка - на каждой из нескольких ступеней башни свой угол наклона. И башня не просто наклонной получилась, а еще и "кривой".
  
   В годы моего там пребывания нас на завод не пустили - он делал оружие, а, значит, был секретный. Можно было смотреть только издалека. Я фотографировал башню, но снимок не сохранился.
  
   Первая тайна - документов на нее не осталось. Неизвестно, кто автор проекта и кто из мастеров строил. Вторая тайна - а зачем она понадобилась Демидову? Ведь обошлась она ему далеко не дешево. Печатали Демидовы незаконно золотые и серебряные монеты в подвалах той башни. Кто видел? Свидетелей - нет. Говорят, сама императрица допытывалась у Демидова о тех тайных местах да монетах. Нет, ничего не сказывал. С собой секрет унес. Еще говорят, в случае тревоги те подвалы, вместе с рабочими, топили из соседнего заводского пруда... И это тоже тайна, хотя в остатках тех подвалов находили скелеты, прикованные цепями...
  
   Потому с таким интересом я и читал "Каменный пояс" о тех временах, и по особому воспринимал. Всё же я в тех местах два месяца прожил. Стал как бы причастен тоже к
   тем тайнам далеким и жестоким...
  
   Наши знаменитости
  
   Что еще запомнилось? Я учился на втором курсе, когда студентами стали два знаменитых по тем временам человека - чемпионы мира по штанге Николай Самсонов и Аркадий Воробьев. Наши ребята толпами ходили смотреть на них. Во время лекций в Большой аудитории, где собирались студенты всех факультетов, мест свободных не было. Профессора-лекторы, видимо, радовались такому наплыву. Но головы студентов чаще смотрели не на лектора, а куда-то назад. Там, обычно на верхних рядах, сидели или по одному, или оба вместе, наши кумиры.
  
   Но Самсонов долго не учился, не выдержал. Воробьев, несмотря на частые отъезды на сборы и соревнования, все же институт окончил, защитил докторскую диссертацию и стал, если не ошибаюсь, профессором и зав.кафедрой лечебной физкультуры нашего мединститута.
  
   Еще одна знаменитость. В наш медицинский институт за год до меня или вместе со мной поступил хорошо певший и, как говорили студенты, хорошо пивший, уральский парень Юрий Гуляев. На первом курсе полгода я жил на квартире у дяди, со второго полугодия перешел на частную квартиру и в общежитии, практически, не бывал. Так что
   я его уже и не видел. Юрия вскоре приняли в Свердловскую консерваторию. По её окончании он стал солистом местного оперного театра, а много позже - Киевского театра оперы и балета. Но это воспоминание о себе самом уже по принципу "и мы пахали"... Похвастать хотя бы тем, что видел Юрия Гуляева в нашем институте и тем как бы "приобщиться" к нему, не получается. Правда, его будущая жена училась со мной на одном курсе. После четвертого курса она вышла замуж за Гуляева. Говорили, что она смогла его "оторвать" от выпивок. Учившиеся с ней в одной группе обижались, что она перестала с ними здороваться, став женой звезды. Всё это так или нет, не знаю. Поэтому прошу не приобщать меня к числу распространителей слухов...
  
   Кстати, Свердловский театр оперы и балета им. Луначарского считался сильным коллективом, из него вышли известные солисты, народные артисты страны, певшие в Киеве, Ленинграде, Москве, такие, как Юрий Гуляев и Борис Штоколов.
  
   В нашей группе, "сельской" по своему духу, ибо большинство приехало из деревень
   и маленьких городов, да к тому же еще и по достаткам своим "беднота", поклонников оперы почти не было. Нам не столько в оперу хотелось, сколько наесться досыта. Но нам повезло. В нашей группе были две девушки (из Свердловска и Магнитогорска) Аида Осипова и Раннета Игнатова (Мельчугова), знавшие и любившие театр. Они и взялись за нас, "сирых", начав организовывать культпоходы, в те времена это понятие было "модным". Так мы и попали несколько раз в оперу, где мы сразу же "окунулись" с головой в "Риголетто", "Кармен", "Лебединое озеро"... Были не раз в отличном театре музыкальной комедии, в драматическом. Спасибо девчатам...
  
   В 1950-1953 годах студентам выдавали абонементы на концерты-лектории в городской Филармонии. Раз в месяц мы слушали лекции музыковедов и концерты. Было интересно, мы ходили регулярно. Геннадий Крючков, с которым мы учились в одной группе, был "духовиком", он играл на трубе (баритон, что ли? Не помню) в духовом оркестре института и в его составе был вхож в Филармонию. Когда приезжали известные певцы и выступали в её зале, я с почтением нес его трубу, ибо самого Гену уже знали и пропускали. Так я бесплатно проникал на концерты.
  
   Помню прекрасных певцов Михаила Александровича, Леонида Утесова, Александра Вертинского... Они в те времена были легендами, и достать билет на их концерты было великой проблемой. А так как я был "почетным носителем трубы", то в зал был вхож и без билета. Правда, слушали мы, "партизаны", как правило, стоя. Спасибо служителям, они нас не выгоняли. А мы приобщались...
  
   Я хорошо помню свои ранние студенческие годы в Свердловске. Поэт Сергей Есенин был тогда в загоне. Но в студенческих "посиделках" всегда звучали песни, в том числе и на стихи Есенина. Какая наша вечеринка могла обойтись без "Выткался на озере алый свет зари", или "Мне осталась одна забава", или "Не жалею, не зову, не плачу"... Нет, эти воспоминания не из области ностальгии. Стихи и песни на стихи Есенина мне нравились
   и тогда, и сегодня. В один из вечеров 2010 года я был на музыкальном вечере в Денвере, где наш знакомый коллекционер озвучил для нас свои записи. Для меня это был не просто музыкальный вечер, а путешествие в мою юность, в моё студенческое прошлое, такое далёкое и такое близкое.
  
   Нам предложили послушать исполнение современного барда. Но, по мне, это танцевальный ритм для дискотеки. Причем здесь Есенин? Не спорю, мы уже отстали от темпа века, мы консерваторы. Молодежь, которая не знает Есенина, с удовольствием прыгает на дискотеках под "такого" Есенина. Им лишь бы барабаны ритм задавали. Но как можно прыгать под такие задумчиво философские строки, как "Так мало пройдено дорог, так много сделано ошибок"? А чему же радоваться, когда звучит: "Мне грустно
   на тебя смотреть..."?
  
   Понимаю, что далеко не все, особенно молодые, могут понять, о чем это я вдруг, когда речь, прежде всего, о той, давнишней, Кзыл-Орде. Прошу извинить за эту вставку, для меня она не чужеродная. Для меня Есенин - это Свердловск студенческой молодости, ибо в школе о нём нам ничего не говорили. Наша учительница русского языка и литературы
   К. М. Ильина усердно приучала нас "раскрывать образы" героев классиков, допущенных "оттуда, сверху" в наши учебные программы. Но в те времена, "шаг влево, шаг вправо..." сами знаете, что обозначал...
  
   Любили не только Есенина
  
   В Свердловске, учась на первом курсе института, занимался и прошел "полный курс" школы бальных танцев. Из меня балерон не получился, но чему-то научился. В те времена фокстрот, танго, румба были под запретом как порождение "чужого" буржуазного Запада. Вальс дозволялось танцевать. В моде был па-де-катр, полька, чардаш, и еще ряд коллективных бальных танцев.
  
   Но молодежь из этой ситуации нашла четкий "дозволенный" выход. В 1949 году впервые прозвучала в исполнении очень популярного певца Владимира Бунчикова песня "Летят перелетные птицы". Матвей Блантер, поэт, и Михаил Исаковский, композитор, авторы этой песни, попали, что называется, в яблочко. Слова были ура-патриотичными ("Не нужно мне солнце чужое, Чужая земля не нужна...). Но ритм музыки к этой песне был чисто фокстротный. Во всяком случае, молниеносно эта песня завоевала все танцевальные площадки и домашние вечеринки. Пошли и другие мелодии ("Быстрый танец", "Медленный танец"). Было много других песен и музыкальных мелодий, вполне "советских", но под них ноги и сами исполняли танго или фокстрот...
  
   Но нашим гимном стала знаменитая до сих пор музыка "Рио Рита". Она была у нас на пластинке, мы ее играли на патефоне, когда собирались компанией. Играли и когда не было денег, и не было идей. Ставили "Рио Риту", и настроение росло, и рождались идеи,
   и даже иногда находились и деньги хотя бы на кружку пива.
  
   Когда после трудов праведных хотелось отвлечься, ставили "Рио Риту". Когда усталость одолевала, и тянуло брякнуться на кровать, с первых же звуков "Рио Риты" откуда-то выскакивали добавочные силы и ноги сами начинали отбивать такт. Не было тогда более жизнерадостной и зажигающей мелодии... Для нас, во всяком случае.
  
  
  
   0x01 graphic
   Студенты 406-й группы (4-й курс) санитарно-гигиенического факультета Свердловского государственного медицинского института, Свердловск, Урал, 1953 г. Верхний ряд, слева: Давид Генис, Ксенофонтова Людмила, Беляев Юрий, Федоровская Людмила, Бойков Виктор Анатольевич, Дремина Антонина, Татауров Николай Иванович. Средний ряд, слева: Некрасова Инна, Лобанова Галина, Осипова Аида, Крючков Геннадий Петрович, Щербинина Нина, Костылева Елена, Говорухина Нина. Нижний ряд, слева: Могильникова Мила, Русинова Маша, Давыдов Валентин, Вылегжанина Нина, Мартынова Грета, Новожилова Вера.
  
  
   "Рио Рита", если более точно, то - "For You, Rio Rita" ("Для тебя, Рио Рита") впервые прозвучала в СССР в 1937 году на пластинке с записями оркестра Марека Вебера (Marek Weber & His Orchestra). Она сразу стала популярной и пластинки с записями разошлись
   по всей стране. Автор музыки написал ее в 1932 году для берлинского ночного клуба
   "Рио Рита", да так и назвал на немецком: "Fur dich, Rio Rita" ("Для тебя, Рио Рита").
   Когда исполнявший эту музыку еврей Марек Вебер был вынужден эмигрировать в США, название перевели на английский и так она и стала известной, как "For You, Rio Rita".
  
   Мои сокурсники, Николай Татауров, Евгений Санников, обладатели хорошего слуха, когда мы собирались вместе, обычно дуэтом исполняли чаще всего романсы и песни на музыку танго. Был грех, иногда мы и выпивали в компании, но никогда они не пели "Шумел камыш"... Вот такая неожиданная "музыкальная ностальгия" по студенческим годам...
  
   В 1955 году, после шести лет учебы, двух осенних выездов "на картошку", двух
   летних сборов в армейских лагерях после второго и пятого курсов, за что нам присвоили звания лейтенантов медицинской службы, и несчетного числа рюмок в студенческом "раю", вернулся в "родную" Кзыл-Ординскую область.
   Вернулся врачом.
  
  
   См. продолжение: глава 4 "Доктор, пальчики мои снова болят"...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"