*Примечание. Рецензия Константина К. Кузьминского на статью Геннадия Кацова "Московская поэтическая струя 80-х " была следующей: изящно написано, но маловразумительно. Вразумительностью Г. Кацов порадовал лишь в статье "В лучших своих образцах русская литература 70-х - 90-х - это все-таки рыба без парашюта". В ней ККК** было уделено немало внимания, что и нашло соответствующий отклик на вернисаже групповой выставки русских художников Homosexual Ideology. ККК тепло приветствовал ГНК доброй речью, составляющими которой были "кацэв" (так у них через "э"принято), "хорошая статья", "действительно хорошая", "и не потому что в ней обо мне, а действительно..." В ту же минуту я придумал: следующую статью написать на столь же высоком уровне, т. е. действительно хорошей. Главное: и человеку сделаю приятно, и ничего мне это не стоит, и статья - считай, сразу готовый шедевр. Посему, имя ККК будет упомянуто не единожды.
** ККК - поэт, прозаик, бессменный лидер русского андерграунда в США, бессмертный автор и составитель многотомной антологии современной русской поэзии "У Голубой Лагуны".
письмо первое.
В подавляющей своей массе, иммигранты из СНГ стремятся как можно скорее стать американцами. Французы - никогда, малые голландцы и большие британцы - ни за что, а вот латиноамериканцы и экс-советские - с превеликой радостью. Не дай Б-г, если с первой же минуты уловив в разговорном английском жмеринский диалект, вы дадите понять об этом собеседнику. Обида, какая же это обида!
Или вам необходимо выяснить, как пройти по незнакомому адресу. Если в нью-йоркской толпе вы безошибочно, по походке и твердому взгляду, найдете бывшего соотечественника, не задавайте вопросов по-русски. Тем самым вы нанесете человеку смертельное оскорбление, поскольку в его твердых глазах вы - новоприбывший совок, а уж он-то, после стольких нью-йоркских лет, достаточно цивилизован и удачно американоват.
Комплекс неполноценности может работать и в противоположную сторону. Я знаю немало иммигрантов в Нью-Йорке? для которых беседа с англоязычным продавцом или доктором просто какое-то нервно-паралитическое наваждение. Оттого у русcких бизнесов немало клиентов, чьи познания в английском ограничиваются неполным перечнем товаров в соседней лавке и трамвайными формами этикета. Большего они в английском знать не хотят.
Как заметил в письме первом П. Я. Чаадаев: "Без этого вступления вы не поняли бы того, что я имею вам сказать".
письмо второе.
Ситуация в современной русской литературе, казалось бы, не должна выстраиваться по принципу политико-географической оппозиции "Диаспора-Метрополия". Границы открыты в обе стороны. Литераторы получили возможность увидеть и впечатлиться, выпить и закусить. Только ленивый из писателей СНГ не побывал за последние пять лет за границей: в эпоху повального увлечения Россией приглашались Зарубеж все подряд.
В страны же СНГ писатели-иммигранты повалили валом. Кто вернулся, а кто далече. Однако переписка наладилась, связи восстановлены, книги печатают и Солженицын возвращается. Обстановка, по-видимому, стабилизировалась на долгие годы.
И все же, что-то не так. Позволю заметить: все не так. Мнение это сугубо личное и требует пояснений.
Когда, к примеру, Константин К. Кузьминский, А. Очеретянский и Дж. Янечек предлагают впечатлиться русским авангардом; А. Ф. Лосев дает характеристику эпохи Возрождения; Артем Троицкий выявляет персонифицированный этнос московско-петербургской тусовки; или В. А. Асмус выстраивает составляющие эстетики Льва Толстого - во всех этих и других случаях мировоззренческие позиции локализуются, получая имена: Гуманистическое, Авангардное, Религиозное, Экологическое и пр. Всякое мировоззрение личности или группы (рассматриваемое как единое) определяется неким знаком, в общности своей конкретным, оттого и ущербным в равной степени.
При этом мало что проясняется: каталогизация современных литераторов по эстетическим направлениям всегда спорна, приблизительна и нуждается в единых критериях (если в противоречие теореме Геделя единый критерий вообще возможен), а всякого рода анализы - герменевтика, структурализм, еtс. - исследуют Свершившееся без учета реакции на него в будущем. В оптимальном варианте, оценочно-критическая полнота обеспечивается всем спектром заимствований и влияний в паре субъект-объект, что решить под силу разве что какому-нибудь всемогущему шварценеггеру-от-интеллекта.
Представляя себе всю меру сволочизма конкретики, но и невозможность уйти от нее в границах описательного текста, попробуем говорить о литературе, ее покинув. Иначе говоря, отказаться от рутинной литературоведческой работы, оставив объектом литературу, но сместив ее в сторону, допустим, психологии. Как сказал по иному поводу Жорж Батай: "Мятеж по отношению к работе - игра. В мире игры философия исчезает".
Определим позицию и однозначно ее конкретизируем.
ПОЗИЦИЯ.
Современная русская литература как невроз (по известной формуле: истерия как карикатура на литературу).
КОНКРЕТИКА.
Литература Метрополии 90-х - комплекс полноценности.
Литература Диаспоры в США 90-х (не берусь о Европе) - комплекс неполноценности.
И, конечно, Константин К. Кузьминский.
письмо третье.
Комплекс полноценности.
Игра велась по следующим правилам:
Для команды Запад:
а) интерес к перестроечной России, как обязательное условие начала игры
b) требование цивилизованных народов дать новые имена и цивилизованные российские зрелища
с) готовность деловых людей, меценатов и благотворительных фондов участвовать в игре
d) готовность западных правительств поддерживать инициативы.
Для команды Восток:
а) см. а) для команды Запад
б) см. Ь) для команды Запад
в) см. с) для команды Запад
г) см. о; для команды .запад
д) ослабление цензурного контроля внутри страны
е) возможность беспрепятственного выезда зарубеж
Игра начинается так:
- западный человек (в дальнейшем Солидняк, т. е. владелец галереи, представитель кафедры славистики Западного университета, антрепренер в рок-шоу бизнесе, устроитель фестивалей, маршей за мир и дружбу, еtс.) приглашает за свои деньги или за деньги западной организации восточного человека (в дальнейшем Бедняк, т. е. андерграундный музыкант, к примеру, работающий в стиле элитарного, но осознаваемого на Западе free jazz; концептуальный поэт или прозаик, гонимый в шею из редакций эпохи застоя; психоделический театральный режиссер; осознавший убогость и силу мифологии Совка непризнанный художник, и т. д.) на шумные и престижные культурные события, на игры Доброй Воли едва ли не в качестве спортсменов и в университеты едва ли не в качестве профессоров
- Бедняк приезжает по приглашению Солидняка (игры Доброй Воли, университеты, совместные постановки и чтения...)
- Солидняк потирает руки (в игре засчитывается сразу, как два очка) в предвкушении откровений загадочной русской души, в некоторых случаях - предполагаемых прибылей
- Солидняк пребывает в томлении (два очка) и потирает запотевшие очки (три очка)
- Бедняк издает (звук, пшик, пфук), показывает (язык, дулю в кармане, свой гонор), предлагает (симпатизировать, эмпатизировать, онанировать)
- Солидняк смущенно улыбается...
- Бедняк продолжает удивлять перформансом Европу, открывать Америке невиданные возможности рока, блюза и саксофона, изобретать в Китае велосипед.
В дальнейшем игра развивается по измененным правилам, поскольку меняются условия:
а) интерес к России затухает с ошарашивающей быстротой
б) самобытных персонажей бывшего советского андерграунда оказалось гораздо меньше, чем ожидалось
в) западные критики и искусствоведы успели за пару-тройку лет сделать себе имена на России и к началу 90-х успешно разрабатывали избранные темы, чтобы было чем занять себя до пенсии
г) количество провалившихся совместных проектов Запад-Восток никак не удавалось перевести в желаемое качество. По качеству культурных проектов-покойников пятилетка (1985-1990) вряд ли знает себе равных.
Здесь пора воскликнуть: "АС-СА!" И ударить себя по ляжкам, и выпить, и выпасть в ванну, и со словом "Эврика!" выброситься из окна. В пункте г) мы коснулись важнейшей эрогенной зоны, кайф от прикосновения к которой будет, весьма вероятно, определять культурные настроения в России конца 90-х. Ибо, как умно заметил Пьер Дефонтэн: "Крупной исторической датой является тот день, когда число могил на кладбище превосходит число обитателей деревни".
Конкретную дату назвать невозможно, но к 1993 году все в России наладилось до простейшего откровения: если я искусству не нужен, то зачем оно мне надо. К концу 80-х казалось, что Запад оценил (и в культурологическом, и в финансовом смыслах), занес имена в общемировую табель о рангах и только и остается, что зависнуть в эйфории от успеха.
К 1993 году оказалось, что из числа приглашенных к интернациональному столу интересны были, в общей массе, не сами участники российской делегации, а их представительство в мировой тусовке от имени Перестройки. Перестройка затянулась (что для стороннего наблюдателя-обывателя равно ее кончине), представлять стало некого и Солидняк вернулся к домашним капиталистическим заботам. Для большинства представителей российской культуры диалог с Западом завершился бесперспективным монологом.
Но как-то жить и творить надо. Сохранив достоинство, культивируя собственную значимость (ведь приглашали же, участвовал же, апплодировали и, же!, еще как хвалили в прессе!), строя планы на будущее. Здесь-то и возникает питательная среда для известного невроза - комплекса Полноценности.
Он возникает из нескольких посылок:
- "побывали мы на Западе" (т. е. сами все видели и поняли; не Рай это вовсе, оттого и не может служить эталоном; и с их звездами выступали, и от их массовой культуры нас тошнило, а элитарная у нас тоже не слабая)
- мы и сами с усами (фестивали в Тамбове, Воронеже, Смоленске, Питере, Москве, Киеве; современных идей навалом; мастерства не занимать)
- за Россией будущее, а там все куплено за hot dogs и насквозь прогнило.
Последняя позиция рассматривается людьми с определенной направленностью мозга, но в настоящее время их все больше и больше - это при том, что в 80-х немалая часть этих людей была ориентирована на Запад.
Ощущение того, что Запад подвел, не исполнил неких обещаний, надул безбожно, хотя десятилетиями ему безумно верили на чердаках и в подвалах андерграунда - этим инфантильным ощущением проникнуты, как радиополем, представители всех видов искусства. Самокритики при этом не наблюдается. Признания и денег добились единицы (а как иначе?), остальные обвинили Запад во всех смертных грехах.
Вписаться в общемировой культурный контекст пока не удалось.
Если вернуться к литературе, то и здесь нет неясностей. Современной русской литературе консервативные западные университеты внимания почти не уделяют, а западная критика направлена (что понятно) на западного читателя.
Мода на современную Россию прошла. И если еще несколько лет назад в одном из писем ко мне знакомый московский прозаик высказывал опасения, что сочиненный другим московским прозаиком рассказ без знаков препинания вряд ли будет кому на Западе интересен, и насколько, интересовался, старомоден такой текст, то сегодня подобные опасения вряд ли существуют. Западу ничего не нужно - это вывод. Все равно мы создаем шедевры - вывод вслед за предыдущим.
Что касается валентности Русский Зарубеж - Россия, то надежда на единую литературу (как развивающийся процесс, а не как издание книг авторов оттуда и отсюда в одной и той же типографии) пока под вопросом.
В духе кондового идеологизма, литература иммиграции рассматривалась либеральными кругами Метрополии 80-х как истина в последней инстанции (внутри страны господствовала махровая цензура); затем - как русскоязычный вариант западного деликатеса; сегодня - как разгаданный (равно, как и весь Запад) фокус провинциального эстрадника.
письмо четвертое.
Современная русская зарубежная литература представлена пока бессистемно. Легче всего разделить ее по временному признаку.
- Третья волна (70-е годы, США) - боги Бродский и Солженицын, божественные Константин К. Кузьминский, Аксенов, Горенштейн, Коржавин, Лосев, Вайль, Генис, Поповский, Вл. Соловьев, Клепикова, О. Прокофьев, Близнецова, Ровнер, Тат, Алешковский, Буланов, Тополь, Агафонов, покойный Довлатов.
- Четвертая волна (вторая половина 80-х - 90-е) - отмеченный Бродским божественный Гандельсман, Стрижов, Шраер-Петров, Суханов, М. Эпштейн, В. Райкин, перестроившийся англоязыкий Йосель, большинство авторов двухтомной Антологии современной поэзии (Коррида-93) "Другие" и "И всякие"...
Понятно, что список этот приблизителен (в силу информативной и умственной ограниченности автора данной статьи) и весьма условен.
Что объединяет этих авторов? Конечно же, постоянная рефлексия на русскую литературу и историю, обращение к темам современной России, классически-иммигрантский конёк: блудный сын (дочь) и Родина (мать); Родина-отец и её блуд, от которого даже в иммиграции никуда не деться. Для писателей четвертой волны тема Родины менее кровоточит: можно и в гости поехать, и гостей из России принять. Если в 70-х расставались навсегда, то в 90-х приходится к тому прилагать усилия (допустим, навсегда поссориться). И все же
Нельзя забыть ультрамарин и кадмий
Заката, полоскающего свой
Мундир, спасенный от небесных армий,
Терпящих пораженъе над Невой.
(Дм. Стрижов, сб. "Ранние вода и земля")
Что авторов разъединяет? Опять-таки, рефлексия на русскую литературу, которая у каждого своя. В неменьшей степени литераторы-иммигранты разнятся и своим отношением к Америке. Такого целостного восприятия другой страны или города как, к примеру, американским писателем Парижа в "Тропике Рака", в зарубежной русской литературе нет. Аксеновский "В поисках грустного Бэби" или "Это я - Эдичка" Лимонова построены на неустранимой противоположности: я, как чужой, в чужом для меня городе (стране). Хотя, чего ожидать от шестидесятников? Их поиск Рая был ограничен 1/6 частью земной суши и носил вполне конкретный характер. На остальной территории они могли чувствовать себя лишь посланцами Потерянного Рая, в лучшем случае - его исследователями.
В большей степени, чем другим, принять собственную реинкарнацию на американской почве удалось Бродскому, удается и Йоселю (последнему - без политической распродажи своего имени). Если говорить о Константине К. Кузьминском, то сам стиль его жизни (расслабленно-пьянствующий эрудит с категорическим стремлением шокировать обывателя и удивлять усталую богему) способствует приятию всякого культурного материала и климата.
Экзистенциальные трудности писателя-иммигранта распределяются по всей эмоциональной шкале: от плакатно-восторженного
Теперь же
мне
документик один
Ценнее
любых
дубликатов:
Читайте!
Завидуйте!
Я-Гражданин
Соединенных Штатов!
(С. Левин, сб. "И всякие")
через математически точные стихи М. Суханова (словно готовые программы для синтетического мира с нервной системой еще живых слов)
Значит - быть одному,
неделимость раздумий исследовать, сны
повторять дважды в месяц.
Проходит сезон, скоро - новый,
усталости нет.
Как в столице?
Что нынче дают в театре?
А впрочем...
Карта звездного неба,
читатель у ставился в атлас.
Такие дела.
(сб. "Слова по ночам")
к эмоциональным картинам Д. Шраера-Петрова, в которых обманчиво-рациональные детали едва удерживают подвижную плоть стиха
Близких оставишь.
Перегрызешь пуповину.
Родину кинешь.
Другую приобретешь.
(Поэма "Стена плача")
и к трагическим высказываниям по поводу покинутой Родины