- Я чего-то не совсем вникаю в направление ваших мозгов, - отреагировал отставной майор к домохозяйке Луневой и очередь задышала ядом. Поведение Луневой было невозможно для всех, ныне её окружающих, так что очередь напряглась попутно словам отставника.
- У всех дети, - высказалась пожилая старушка с носом вместо щек, тут же совершая запрещенный прием плевком домохозяйке в лицо, но не достала.
- Так и у меня ребенок заперт, - криком заметила таксистка Блюмфельд, понимая, что очередь не привыкла равнодушно следовать таким заявлениям,
- Только пусти её, - угрожающе намекнул передним голос Лобова. - Так каждый захочет.
- Тоже умная, - поддержала Лобова инженер Шацких Галина, осматриваясь по сторонам в целях наблюдения поддержки. - Сдавай в садик и ходи себе по магазинам. А без дефицита вообще обойтись в состоянии.
Очередь одобрительно хмыкнула разом. Добровольное сообщество, что и означает из себя любая очередь, родилось в "Универсаме" не более тридцати минут, но для учреждений подобного типа это был достойный возраст. Состав народа уплотнялся ежесекундно. Чем больше его представителей в этом деле участвовали, тем скандальней получался ажиотаж.
На двадцать третьей минуте после создания основного ядра, решительный "хвост" потребовал не выдавать больше двух штук в одни руки (если это будет по штукам) или килограмма на лицо (если это пойдет на вес).
На двадцать седьмой один инвалид войны предложил другому инвалиду выйти разобраться "раз словами тот ничего не понимает", а к тридцать первой минуте Лунева, рекомендуя себя как мать-одиночку, попросилась стать за товаром в обход всех положенных для очереди конструкций.
И это накануне того редкого момента, когда дефицитный продукт уже развесили перед подачей в торговую залу.
- Во, люди, - заметила Луневой жена Хмырина, секретаря парткома одного запрещенного к упоминанию завода. - Совсем стыд и совесть..., - не договорила Хмырина, потому как на этом месте двери подсобки распахнулись и упитанная Игнатюк с раскрутившимися в прическе буклями вследствие старых папильоток, вывезла э т о на тележке.
Очередь отчаянно онемела. В следующий же момент Лунева, не растерявшись, протянула руку метров эдак на пятнадцать и охватила гибкими щупальцами сразу две покупки из замечательной кучи.
- Ды кута, сволочь!? - меняясь в голосе, опрокинул всю очередь назад отставник и вытащил из брючного кармана револьвер на боевом взводе всегда на всякий случай. - Положь на месдо, я гоборю, - захрипел отставник и в совершенных ладах с уставом выстрелил в воздух предупреждающим первым.
- Божечки! - тут же растерялась рассудком Лунева, но только крепче притянула дефицит к груди и помчалась к кассам.
Отставной майор прицелился в ногу Луневой, попадая выстрелом точно в контейнер с пачками вермишели. В мучных иголках дождь посыпался на пол "Универсама", перегородив проходы между кассами и вытворяя сугробы на плиточном полу. Шацких Галина с отчаянием хоккейного защитника бросилась Луневой под ноги, чтобы бешено загрызть ляжку преследуемой всеми своими и золотыми зубами.
- Вод я её, - выходил из себя расхорохорившийся экс-майор, целясь в правую ногу Луневой и попадая точно в пирамиды вареной колбасы "Отдельной". Колбаса разлетелась ошметками, "как пулей дум-дум," - прикинула бодрая старушка со впадиной вместо подбородка, припомнив времена Первой мировой. Колбаса разрывалась батон за батоном, мелкие колбасные огрызки вовсю шарили по воздуху.
- Мамочка, - билась Лунева за две бесценных покупки с Шацких Галиной, а тем мигом таксистка Блюмфельд пробиралась через сугробы вермишели на помощь Шацких слева, поскольку справа замыкал окружение могучий Лобов, прикрывая очки от зависших в воздухе колбасных осколков.
- Ха-ха! - совсем ополоумел героический майор в прошлом, расстреливая весь револьверный барабан. Из головок сыра пробились густые гейзеры, прилипая все больше к разнесчастной Игнатюк; в пух и прах слетали с полок подбитые фронтовиком банки компотов, консервы рыб и овощных салатов, воскресая огромными лужами по всей площади залы. Сверху все это желудочное безобразие активно покрывали сахарный песок и соль "Экстра".
- Что же это, товарищи?! - обратилась ко всем неслышная жена Хмырина, но слово товарищи нехорошо прозвучало в этом фрагменте нашей иногда еще антагонизирующей жизни.
Последним, что смог бы обнаружить посторонний наблюдатель, был засыпаемый сахаром револьвер в крепко сжатой руке отставного майора над кое-где еще дышащими сугробами. Казалось, будто современный Черномор по дну переходит зимнюю реку, не рискуя простудить оружие.
В наступившей беззвучности без суматохи и тревог распустились паутинки мирного покоя. Когда через месяцы в городе произошла весна, её решительное тепло ослабило сугробы, а прохладные мутные потоки выплеснули из торговой залы безмолвную давно очередь и прочий мусор. "Универсам" определился по новой, словно и не было вовсе...