1. На ковре у Господа

Полыхнуло внезапно.

Скандал случился в святом сообществе.

Два ангела, две светлых сущности подрались между собой.

Дрались яростно, неистово, с обширными проявлениями экзальтации и частичным впадением в транс, с деформацией аур и взаимным проникновением в тонкие тела друг друга.

Драка произошла в кампусе Вселенского Университета Ангельского Служения, студентами третьего курса которого, хоть и разных его факультетов, оба являлись. Дерущиеся были друзьями, закадычными друзьями с момента своего поступления в университет, поэтому понаблюдать за столь редким проявлением дружеского единоборства собрался без малого весь наличествующий студенческий и преподавательский состав. Многие делали ставки на исход поединка и заключали пари. Забегая вперед, можно сказать, что никто не был достаточно прозорлив в своих прогнозах, чтобы оказаться в выигрыше.

Рукопашная завязалась сразу по началу третьей четверти квадратичного цикла малого периода средне вселенского безвременья, после обеда, состоявшего по обыкновению из питательных нектаров специальной рецептуры, призванных восполнить потраченные на учение ангельские силы. Вспыхнувшие непосредственно за обедом страсти обрели свой выход в физическое измерение недалеко от выхода из столовой, прямо на центральной надуманной лужайке кампуса, так что большинство потенциальных зрителей уже освободились от занятий и успели подкрепиться, и всем им нашлось удобное местечко для наблюдения.

Поединок, начавшийся как легкий обмен мнениями, быстро определил ментальное неприятие позиций друг друга, и перешел по напряжению интеллекта и накалу страстей на более высокий уровень дискуссии, что в свою очередь привело к резкому и неконтролируемому падению в материальность и непосредственному физическому контакту в максимально доступном виде.

Первым нервы сдали у ангела, известного в студенческой тусовке под именем Белый, или Нивей. Кое-кто был свидетелем того, как вышеназванный ангел вдруг прервал устное общение с приятелем, запнулся и посерел ликом, после чего сплюнул мелкую кипящую каплю слюны с истончившихся губ под ноги друга и тут же вцепился ему в рыжие кудри.

Друга, как можно было уже догадаться, звали Рыжий, или Аурей, и он никак не мог снести такой обиды. Никак. Озорно блеснув янтарем глаз, с криком "А ты кто такой!", он удобно наложил длани на уши своего визави и азартно боднул его широким бугристым лбом прямо в изящный анфас. После чего друзья переплелись всеми своими видимыми и невидимыми телами и покатились по поляне кубарем, благо ничто не ограничивало их в перемещениях.

Трава газона была ярко зеленой, была густой, мягкой и шелковистой, и полностью оправдывала затраченные на свое создание усилия.

Трава приняла тела ангелов деликатно и нежно, как только несуществующее может принять невесомое, и, не ограничивая свободы личности, позволила им катиться в любом из возможных направлений. Равнодействующая их взаимных усилий определила направление качения в сторону арки, обозначавшей одновременно начало поляны и вход в кампус.

На арке, высоко парящей в пространстве, видимая издали всякому, сквозь нее проникающему, пламенела начертанная священными письменами надпись.

Надпись гласила:

"ГОСПОДЬ ОДАРИВАЕТ

И БЛАГОСЛОВЛЯЕТ

ПРАВОЙ РУКОЙ,

ЯВЛЯЯ СВОЮ МИЛОСТЬ.

ЛЕВОЙ РУКОЙ

ОН КАРАЕТ,

РЕАЛИЗУЯ ТЕМ

СВОЕ ВСЕМОГУЩЕСТВО"

Может показаться странным, но лозунг сей - в некоторой степени - раскрывал суть возникшей между друзьями непримиримости, ибо один из них являлся приверженцем Пути Левой Руки, другой же твердо стоял на дорожке, ведшей по Пути Правой Руки. Короче говоря, Черный брат схлестнулся с Белым братом.

Происшествие сие было столь неординарным, прямо скажем, из ряда вон выпадавшим, что тут же привлекло к себе личное внимание Господа, который, как известно, и всевидящ, и вездесущ. Поэтому, едва только борцы за истину прокатились под аркой, Господь, не дожидаясь специального доклада, который, конечно же, воспоследует, но позже, изъял их из аутентичного им пространства и перенес пред свои Ясные Очи.

Не обращая никакого внимания на изменение своего местоположения, друзья, сопя и пыхтя, продолжали яростно барахтаться в рукопашном диспуте, и лишь тактичное покашливание Господа отвлекло их от этого занятия.

Услышав скромное бархатное "Кхе, кхе!" над собой, ангелы перестали мутузить друг друга и, как по команде, вскочили на ноги.

Где, собственно, и предстали пред Ясные Очи.

Кроме Очей увидели друзья перед собой Слово в образе плавающей в мягких складочках эфира Улыбки и ее производных. Через мгновение Слово перестало улыбаться, а производные Улыбки превратились в Уста Вопрошающие, которые, однако, ни о чем спросить не успели, потому как ангелы наши, обеспамятствовав, свалились оба в обморок, прямо на то, на чем стояли, утратив форму и позабыв суть.

Господь досадливо крякнул и почесал воображаемым перстом в воображаемом затылке. Решив, что так не годится, он произнес "Не годится!", и хлопнул в ладоши. Воображаемые. И тут же предстал в своем Праотеческом образе, в белых одеждах и власах, восседающим на троне драгоценном, в окружении Престолов и прочих домашних, решив не без основания, что этот прикид больше соответствует моменту.

Нетерпеливо сделал Элохим движение рукой в сторону бесчувственных студентов, и те в мгновение ока были воздвигнуты на ноги компетентными сущностями, из прочих домашних как раз, которые ничем себя не проявляли, пока не возникала в них надобность.

Ангелы, восстав на ноги и увидав перед собой Вездесущего, сразу же пали ниц и распростерлись.

- Ну, я так не могу! - воскликнул Эль-Кадош и нервно озирнулся на услужливых Престолов. - Что они все валятся и валятся? Эй, вы, быстро поднялись, а то я за себя не ручаюсь!

И для вящей убедительности грозно сверкнул Очами.

Студенты, хоть напрямую сверкания Божьих Очей и не видели, только отблеск, но почувствовали спинами жар, посыл уловили правильно и, цепляясь друг за друга слабыми своими руками, скоро и споро поднялись от ниц до тыц.

И, памятуя о сиянии, потупились. Хоть и понимали, что все равно не спасет. Если что.

Откинувшись на троне, уперев крепкие в локтях руки в округлые колени, Пастырь добрый единый миг всматривался в предстоящих пред Ним. За этот миг ангелы успели умереть, вновь родиться и снова умереть.

- Ну, - наконец вопросил Краеугольный Камень грозно, - в чем дело?

Ангелы задрожали осиновыми листьями на ветру, и вновь вознамерились ретироваться в обморок. Сущий поднял предостерегающе перст, и свое намерение друзья оставили без исполнения. Даже позабыли о нем, напрочь.

Господь ждал ответа, пауза затянулась, тучи сгущались, и первым, как более тонко организованный, решился нарушить молчание Белый. Решившись, он легонько подтолкнул вперед себя Рыжего. Тот, оглянувшись, подумал другу благодарность, которую без труда прочел в его мыслях Еммануил.

- Но-но, - сказал он. - Даже не думай! Отвечай лучше по существу, раз вызвался. Что вы там не поделили, а?

- Да я, собственно, не вызывался... - начал было оправдываться Аурей, но поняв, что это бесполезно, не стал и продолжать. Помолчал и передернул плечами, за которыми совсем не ощущал своих крыл. - Поспорили мы. Маленько, - сказал он, наконец.

- Так, поспорили, - удовлетворился ответом Ветхий. - И кто же был зачинщиком... спора?

- Он! - снова первым нашелся с ответом Белый и ткнул указующим пальцем в бок друга. Под ребро.

Рыжий мучительно улыбнулся.

- А, позвольте полюбопытствовать, каков предмет ваших разногласий? В чем их суть! - продолжал докапываться до сути Вечный.

- Мы разошлись во мнениях, Ваше... Наше... Отец, касательно того, как следует относиться к роду людскому, - собравшись, наконец, с мыслями стал объяснять Аурей. - Коротко говоря, все последнее время мы с моим добрым другом ангелом Нивеем пребывали в раздумьях о будущих перспективах человека, как феномена, и человечества, как концепции.

- Ага, в раздумьях пребывали...

- Да, Ваше... Отче, пребывали, - продолжал Аурей. - И пришли к согласию, что перспективы туманны, что налицо определенный кризис, и что из сложившейся ситуации следует, не медля, выходить.

- Так, выходить...

- Да, Наше... Свет Миру, выходить. Но вот в вопросе выбора средств и инструментов, и, собственно, в направлении выхода во мнениях мы слегка разошлись.

- Представляю, что бы было, если бы вы сильно разошлись во мнениях! - весело закричал Неусыпный. - Вы бы мне дыру в мироздании проломили! Ах, какие молодцы! Но, продолжай, что там с инструментами? Что предлагаете? Ну-ну, мне это и самому интересно!

- Ну, - продолжил отдуваться Рыжий, - с одной стороны, перевоспитывать с любовью и терпением. С другой же стороны - карать беспощадно и неумолимо отбраковывать. Вот здесь у нас и нашла коса на камень...

- И брызнули искры во все стороны! - подытожил догадкой Творец.

- Я все понял, - объявил Он через мгновение, весело хлопнув себя ладонями по коленям, от чего окружавшие Его Престолы радостно заулыбались и зашелестели крыльями - Тут и понимать нечего! Налицо классический спор о выборе Пути Правой или Пути Левой руки. Черный Брат с Белым Братом устроили перебранку. Обычное дело! Все та же нескончаемая пря, которая не утихает с самого начала эксперимента. Век уже все спорят, сами не зная, о чем! А ведь было сказано: не моги! Чтобы прекратили, значить! Чтобы не вздумали! Было?

- Ибо сказано: спорь обо всем, кроме власти Божьей! - пролепетал оправдание Рыжий.

- И это правильно! - согласился Дух Истины и, предупреждая дальнейшие возражения, воздвиг Он указательный десной перст и погрозил им.

Ангелы согласно и покорно закивали понуренными головами.

- Ослушники! - окончательно и бесповоротно пригвоздил нарушителей Шемхамфораш.

Студенты тут же почувствовали себя жидко. И частично - мокро. В общем, один почувствовал себя жидко, а второй - мокро.

- И, дайте-ка, я угадаю, - продолжил Альфа и Омега, - кто у нас тут Черный брат? Конечно же, ты! - указал Он на Белого.

Нивей, как подкошенный рухнул на колени, при этом стало ясно, потому что проявилось, что именно он чувствовал себя все время мокро. И жидко, кстати, тоже он. Что не мудрено.

Мановением руки Утешитель отменил все страхи и опасения Белого и восстановил его на ноги.

- Не дрожи, аки заячий хвост, ибо я тебя не осуждаю ни в коей мере, - успокоил Любовь ангела. - Как, сообразно, не привечаю и не выделяю отдельно и твоего друга за то, что он выбрал быть Белым братом. Это личное дело каждого, кем быть, кому и как служить. Свободу воли вам даровал я сам, даровал и вменил в обязанность для всеобщего употребления, и отменять ее не собираюсь. Поэтому...

Испытующий Сердца и Внутренности снова задумался, на этот раз на неопределенно долгий миг. Потом неожиданно спросил:

- Так что же все-таки Нам с ними делать?

- С кем? - не сообразили сразу студенты.

- С человеками, с кем же еще? - поясни Ветхий Денми. - Как с феноменами? Как оценить концепцию? Куда ее двигать? А? Что с вами, голубями, делать, я как раз уже знаю.

Ангелы переглянулись и пожали плечами.

- Не знаем, Господи, - сказал Рыжий. - Единого мнения у нас нет. Не пришли еще... Не успели.

- Слишком мало данных, я считаю, - добавил Белый.

- А вот это я понимаю, - сказал Господь. - Вот это следует исправить.

И, расправив плечи и величественно воссев на троне, Дух Истины воздел десницу и провозгласил:

- Повелеваю! Вам, двоим, про учебу в Университете - забыть! В наказание за проступок, за драку вашу рукопашную, и во искупление вины отправляться на Землю, в приморский город Каки. Быть там, служить моей вящей славе, набираться ума - разума. Собирать, значить, данные, которых не хватает.

- Надолго ли, Господи? - заплетающимся языком вопросил Белый.

- Навечно! - отрезал Вечный. И, довольный произведенным эффектом, засмеялся.

- Что, обос... Испугались? А вы как думали? Все вам игрушки? Нет, мотыльки мои, вины без ответа не бывает. В общем, запоминайте, другой раз повторять не стану. Вы должны составить себе твердое и обоснованное мнение о человеках, чтобы смочь коротко, но внятно доложить мне, достойны ли они... Ну, в общем, заслуживают ли Наших дальнейших усилий. Только, детки, смотрите, какая тут тонкость есть. Не собирайте негатива, его для приговора как раз предостаточно, и большего уже не нужно. А вот для оправдания фактов не хватает. Ищите их! Любые! Сгодятся ум, проницательность, жертвенность, доброта... И, конечно же, любовь!

- Но разве всего этого мы не видели у людей раньше, Отче? - робко спросил Нивей.

- Никто этого и не отрицает. Было! И есть! Но и сомнения ведь остаются, они никуда не исчезают, не рассеиваются. Сомнения в способности Человека к дальнейшему, пусть и не скорому - а мы ведь никуда не торопимся, верно? - восхождению и росту. Вот, даже вы из-за него друг другу в волосы вцепились. Поэтому, ищите, выискивайте все, что сможет нас всколыхнуть и удивить еще в этом плане. Помните, что Человек - мое любимое дитя, хоть и капризное, и своевольное, и в чем-то не оправдавшее... Повелеваю! Быть по сему! А там посмотрим, что с вами делать. Может, что и сделаем. Ну, вы еще здесь? Прочь!

И Эль-Кадош то ли совершил жест отстранения и удаления, то ли подумал что такое, а может все случилось само собой сообразно его Божьей воле - они не уразумели. На друзей вдруг накатило нечто вроде смертного беспамятства, а после так же самотеком откатило, и в следующем фрагменте дискретности они осознали себя уже посреди неведомого им града.

Они стояли посреди пустынной площади, открытой во все стороны, и ветер овевал их свободно.

И было им откровение, что лежит, распростертый, пред ними приморский град Каки.

Как и было сказано!

2. Сосланы. Приморский город Каки.

И тут неожиданно ангелов проняло, они поняли и осознали - это Каки!

Они - в Каках!

- Что это еще за Каки такие? - подвесил в воздух вопрос недовольный Нивей и потянул носом, принюхиваясь. Ощущать запахи - едва ли не единственное из того, что было доступно ангелам в материальном мире. - Пахнет соответственно, - резюмировал он. - Как и должно пахнуть в Каках.

- Ну, что ты несешь, бледнолицый брат мой? - возразил другу Аурей. - Что ты смыслишь в том, как должны пахнуть Каки?

- Каки, каки, - уточнил Нивей.

- Ах, каки! - понял и оценил, наконец, глубину его мысли Рыжий.

Они осмотрелись.

Ангелы явились земному миру и утвердились в нем посреди, надо полагать, центральной площади города. Площадь была просторна, залита солнечным светом, прожарена его огнем и выметена резвым ветром. От раскаленной плитки, бледно серой и розовой, которой площадь была недавно заново перекрыта, устремлялись вверх дрожащие потоки горячего воздуха. За спинами у них высилось большое, похожее на Дом культуры и бывшее им, здание с огромным портретом какого-то человека в расстегнутом пиджаке и с доброй улыбкой в пол-лица на фасаде. А прямо перед ними, чуть поодаль, за веселым бетонным заборчиком, украшенным религиозными символами высилась красивая бело-голубая церковь. Маковки ее куполов плыли куда-то по синему-синему небу во славу Господню. Ангелы впервые увидели воочию культовое сооружение земного типа, поэтому торопливо осенили себя крестным знамением и поклонились в пол, благодаря Творца за предоставленную им соответствующую возможность.

Когда формальности были соблюдены, Рыжий ухватил друга мосластой рукой за одежды и потянул его за угол Дома культуры.

- Каки, говоришь? Дурно пахнет, ага... А вот, пойдем-ка, я тебе нюх прочищу, - приговаривал он. - А заодно и должок верну. Нехорошо, когда должок есть. Надо отдавать, да...

- Что ты, что ты! - забеспокоился Нивей. Почуяв неладное, он стал вырываться из дружеских объятий Рыжего. Он упирался, как мог, он растопыривал локти, он изворачивался крыльями - тщетно все. Физические возможности были явно предпочтительней у Аурея, он был и повыше, и шире в кости - ну, своей, ангельской кости. Сильней он был, если говорить по-простому, а кто сильней, того, как известно, попробуй не послушать. Единственное, что могло бы спасти Белого от взбучки, это если бы он снова психанул, как намедни в кампусе, но, застигнутый врасплох, никак не мог выйти на требуемый для этого уровень экзальтации. В общем, мало-помалу, увлекал Рыжий заклятого своего дружка за угол дома, где предвидел наличие укромного местечка для короткого, но решительного объяснения.

- Да подожди же ты! - взмолился, наконец, Белый. - Ну, что ты, ей Богу! Ну, поспорили мы, и что такого? Каждый имеет право на личное свое мнение.

И он неистовым каким-то образом воспротивился увлекающей его в не желаемое грядущее силе и - о чудо! - сумел превозмочь ее на короткое время и даже остановить неумолимо двигавшийся на него айсберг.

- Ну, ты фрукт! - воскликнул Рыжий, останавливаясь. При этом, он сжал руку Белого, словно жимками, и подтянул его к себе ближе. - Ты на самом деле не понимаешь, или, по обыкновению, прикидываешься?

Белый пожал плечиками и бледно улыбнулся.

- Ну, подрались... Подумаешь! - промямлил он, скаля зубы.

- Да при чем здесь драка! - продолжил заводиться дальше Рыжий. - То, что подрались, это нормально. Это даже хорошо. А вот то, что ты меня перед Испытующим сердца и внутренности подставил, вот это плохо. Это очень плохо. И за это тебе придется ответить...

- Так, для твоего же блага, - промямлил Нивей.

- Эва! - удивился Рыжий. - И в чем же здесь, по-твоему, мое благо?

- А в том! - почуяв перемену и малую возможность для приемлемого разрешения ситуации, торопливо зашептал Белый брат. - В том, что я уступил тебе право напрямую пообщаться с самим Саваофом. Когда б еще тебе такое счастье выпало?

- Уж больно это счастье на подставу похоже! - не унимался Аурей. - Вот сам бы и общался, тем более что ты как раз и драку начал. Ты же меня зачинщиком выставил!

- Оба мы хороши были, что уж вспоминать теперь, - продолжал карабкаться наверх Белый. - Но прошу учесть, что для друга, для тебя то есть, мне ничего не жалко!

- Ах, ты! - выдохнул в изумлении Аурей и весело, запрокидывая рыжую кудрявую голову, засмеялся. - Вот же вьюн! Всегда вывернется. Подлец, но люблю!

Он отпустил руку друга и, поднеся к его носу увесистый и мозолистый свой кулак, предупредил:

- Последний раз. Попомни! Больше спуску тебе не будет. Это последний раз!

- Ладно, ладно, - нашелся, что ответить Белый. - Кто знает, как оно все дальше сложится. Глядишь, и я буду условия ставить. Поживем, Бог даст, увидим.

И, склонившись и растирая ущемленную руку, полоснул он снизу вверх коротким синим ятаганом взгляда.

Но Рыжий, зная достоинства друга, не расслабился до срока.

- Но-но, - подтвердил он установку. - Я сказал: попомни! И для окончательной убедительности сунул все еще парящий навесу кулак в самый тонкий нос Нивея.

- Хорошо, хорошо! - сразу с готовностью и охотой согласился тот, отворачиваясь от аргумента с презрением. - Я же сказал, что понял!

И, выдержав достаточный отрезок времени, легко пальчиком отвел весомый довод в сторону.

На этом конфликт, собственно, был исчерпан, и друзья наконец смогли приступить к выполнению того, ради чего они сюда, в Каки, прибыли.

Но для начала им еще следовало стать на ангельский учет. Процедура была стандартной, касалась всех входящих и выходящих, и избежать ее могли только сущности более высокого порядка, обладавшие полной свободой перемещения и тайной меткой установленного образца.

- Ну, что, где у них тут комендатура? - спросил Белый, отправив вопрос в незнакомое и потенциально опасное пространство.

- Не дрейфь, - откликнулся Рыжий. - Сейчас определимся на местности. Где-то я видел указатель...

Он покрутил головой в поисках знаков, тайных для местных аборигенов и явных для всех остальных, и быстро их обнаружил. Знаки весьма грамотно были наложены поверх портрета на фасаде Дома культуры. Ясными символами они светились прямо на лбу у улыбающегося мужика в расстегнутом пиджаке, который даже и не подозревал о том, какую пользу приносит невесть кому. И хорошо, что так, надо сказать, иначе, в соответствии с местными традициями, предоставление пользы было бы немедленно монетизировано.

- Вот, указатель! - радостно воскликнул Аурей. - Я же помню, что видел. Теперь не потеряемся.

Следуя указаниям, они быстро добрались до комендатуры, которая, кстати, располагалась тут же, на площади, на чердаке переоборудованного в торговый пассаж старого кинотеатра. Местные, естественно, ни о чем таком не подозревали.

Предупрежденный об их прибытии, комендант уже ждал.

- Как добрались? - спросил он ангелов вместо приветствия.

- Быстро, - ответствовал Белый. - Долго искать не пришлось.

- С указателем вы славно придумали, - подхватил Рыжий. - Креативненько так.

Комендант смущенно улыбнулся. Было видно, как приятна ему похвала, и это наводило на очевидную мысль, что идея с использованием портрета в качестве основы для нанесения знаков принадлежит ему. Да, собственно, кому же еще? Ведь это его прямая обязанность.

- Эта, - сказал комендант, - меня предупредили, что не следует вам мешать, поэтому путаться у вас под ногами не буду. У меня, честно говоря, и без вас хлопот хватает. Округ большой, а я в нем один. Я и комендант, и околоточный, и благочинный - един в трех лицах. Сотрешься о пространство, носясь с места на место, пока тебя заметят. Ну, а чтобы оценили, про это и вовсе молчу. Из разночинцев ведь мы... Поэтому, если что нужно, говорите сразу, потом я сам не знаю, куда меня занесет.

Друзья переглянулись и пожали плечами.

- Ничего не нужно! - ответили хором.- Все есть!

- Вот и ладненько, - резюмировал комендант. - А если нужда появится - вызовете, тут написано, как. Он указал на тайные знаки на стене. - По сему, не мешкая, откланиваюсь.

Он опустил глаза и пропал из виду.

Друзья некоторое время оторопело смотрели на внезапно опустевшее место в пространстве.

- Надо же, разночинец, - протянул, наконец, Рыжий. - Это кто же такие, разночинцы?

- Ась? - вновь, сверкнув глазами, явился под крышей на прежнем месте комендант.

- Ничего, ничего!- созвучно успокоили его ангелы.

- А и ладно! - успокоился комендант.

Он снова погасил глаза и пропал, теперь уж окончательно.

Ангелы-попаданцы, попридержав дыхание, выдержали молчаливую паузу, достаточную для того, чтобы быть уверенными, что уж теперь-то они остались одни. После чего одновременно выдохнули и расслабились. Белый хлопнул в ладоши и стал потирать одну руку другой, Рыжий же подошел к слуховому оконцу и посмотрел наружу, где, неосведомленная об их прибытии и потому к нему равнодушная, бурлила местная разновидность жизни. Понаблюдав какое-то время за ее проявлениями, попадающими в поле зрения, он удовлетворенно хмыкнул и, повернувшись к товарищу, спросил:

- Ну, с чего начнем миссию?

Нивей перестал тереть руки и устремил к другу свое остренькое птичье лицо.

- Для начала надо бы уяснить, в чем миссия заключается, - с вызовом заявил он. - А то послать послали, а никакого полетного задания или там предписания не выдали.

- Ты бы не шумел по-пустому, - сразу предложил перейти к конструктиву Рыжий. - Или ты думаешь, что Яхве слова на ветер бросает? Он, конечно, Пастырь добрый, но справедливый, и я тебя прошу, прикуси язык свой ангельский, пока он не подвел по монастырь и меня вместе с тобой.

- А я что? - поспешно согласился с ним Белый. - Я ничего. Я говорю - конкретики маловато. Надо бы четче задачу сформулировать.

- Да все, в общем, понятно. Нам с тобой надо определиться: карать или все же лучше миловать.

- Это как же нам сделать? Целую вечность до нас над этим думали и ничего не придумали, Господь, вон, сам весь в сомнениях и раздумьях, а мы такие с тобой скорые и деловые, прилетели и сразу все решили! Вот как реально нам это сделать?

- А что, - ухмыльнулся Аурей, - мы такие, мы могем. Да не бойся, справимся. Я предлагаю прибегнуть к теории малых чисел.

- Как это? - вопросил Нивей.

- Все просто! - разъяснил диспозицию Рыжий. - Если мы с тобой здесь, в, прости Господи, Каках найдем хотя бы одного человека, которого мы оба захотели бы помиловать, это будет означать, что и на всем человечестве крест ставить рано. Я думаю, что этот человек должен нас чем-то удивить, или даже восхитить. Еще лучше, если он нас в чем-то сможет превзойти.

- Смеешься? - не уловив иронии, поинтересовался Белый. - Разве же это возможно, чтобы человек превзошел ангела?

- Знаю, что невозможно, - прозвонил в грустный колокольчик Рыжий. - Знаю. Но, для чистоты эксперимента...

Нивей с подозрением посмотрел на друга. От острого приступа проницательности даже зазолотились, словно нити накаливания, редкие волоски на подбородке, раскалился кончик носа.

- Ну да, - сказал он, - для чистоты эксперимента. Если ты рассчитываешь, что я тебе подыграю - напрасно. Ты мою принципиальную позицию знаешь. В драку больше не полезу, но и в поддавки играть не намерен. На что ты надеешься?

Рыжий, рассыпав по плечам огненные кудри, покачал головой.

- Я просто уверен в своей правоте, - отвечал он. - Надеюсь, что и у тебя будет возможность убедиться в том же.

- Посмотрим, посмотрим... - произнес Белый в ответ, нервно улыбнулся и оскалился. - Уж к какому-то выводу прийти должны. В конце концов, иначе нам отсюда не выбраться.

3. Перекресток.

Из комендатуры на чердаке бывшего кинотеатра, друзья вновь перенеслись на площадь, в самый ее центр, туда, откуда, собственно, и началось их пребывание в Каках.

Утвердившись на плоскости, Аурей раскинул во всю ширь руки и, запрокинув голову, подставил лицо под золотой поток благодати, льющийся из зенита, из переполненного ей солнца. Не удержав восторга, он вскричал:

- Как хорошо-то! Лепота! Благословенно творение твое, Господи!

В отличие от друга, Нивей предпочитал держать свои восторги при себе, если они вообще имели какое-то место. Он лишь поджал губки и потянул носом воздух, демонстративно принюхиваясь.

- Каки, - огласил он результаты своего экспресс-анализа. - Каки.

- Унылое ты все-таки дерьмо, Белый, - выразил свое отношение к подходу друга Рыжий. - Зануда ты, и настоящих как не нюхивал. Но нюхнешь еще, гарантирую. Вот, кстати...

Раздался резкий, пробивающий до мороза по коже, до выгиба позвоночника и опрокидывания горизонта скрип тормозов, следом за которым сквозь темное зеркало тишины, зазмеившееся визгливыми трещинами, проник короткий, как всплеск, глухой вскрик. А потом тишина словно вскипела, и площадь накрыл беспокойным валом гул людских голосов.

Аурей, параллельно с восторгами по поводу творения, и вообще, давно уже наблюдал за ситуацией, которая складывалась в непосредственной от него близости, на пешеходном переходе прямо перед ними.

Вот, что он видел.

Короткая улочка вливалась в озеро площади, словно обращенная вспять Ангара в Байкал. Движение по улочке было односторонним, поэтому со стороны площади она была закупорена ядовито-желтым "кирпичом", хорошо и издалека видимым на круглом красном поле запрещающего знака. "Кирпич" висел над другим знаком, синим, на котором в равностороннем белом треугольнике черный человечек бодро преодолевал черно-белые клавиши перехода. Человечек перемещался справа налево, что предполагало стремительность преодоления преграды. Но так было лишь в графическом варианте, на рисунке, в реальности же народ на переходе стоял. Народ ждал, когда же, наконец, прервется этот бесконечный поток автомобилей, чтобы можно было без опаски и риска для жизни перейти улицу. Но машины все шли и шли сплошным потоком, затирая переход резиной своих колес, наплевав на формальное преимущество пешеходов, цинично пользуясь самовольно присвоенным себе правом сильного. И не находилось желающего, смельчака, чтобы это право у них оспорить.

Расчлененный переходом тротуар стелился от автобусной остановки к Центральному городскому рынку, расположенному неподалеку, поэтому народа в обоих направлениях перемещалось немало. Прибытие опальных ангелов в город для его населения прошло незамеченным и никак не сказалось на функционировании городского хозяйства. Все было, как и прежде: граждане, сохраняя жизни и здоровье, смело стояли на краю тротуара у перехода, посылая оттуда знаки, автомобили, сдержанно урча, двигались мимо них, соблюдая строй, а их владельцы, приникнув к штурвалам, зорко выглядывали потерявших осмотрительность нарушителей конвенции.

К счастью, некоторых погонщиков автотранспортных средств интересовали так же и вещи иного свойства.

Вот к переходу, именуемому в официальных документах пешеходным, подкатила черная Инфинити.

Ее владелец, с напряженным выражением лица сканировавший обстановку по обе стороны от вектора движения, вычисляя возможные опасности и посягательства на свои права, вдруг расплылся в улыбке. Потому что, к счастью, иногда жизнь одаривала и их, реальных авто каторжан, обыкновенными человеческими радостями. Вот и владелец Инфинити неожиданно, но к полному своему удовольствию увидел на берегу тротуара двух девиц в сильно укороченных костюмах. Водитель так изумился этому обстоятельству, что тут же ударил по тормозам, чем несказанно удивил и заставил остановиться перед самым переходом своего стального японского зверя.

Поток машин немедленно прервался, но никто из его непосредственных участников не понял, что собственно произошло и в чем причина смены, так сказать, парадигмы дорожно-транспортной обстановки.

Сбитые с толку пешеходы замерли с двух сторон улицы, выжидая дальнейшего развития событий. Водитель-неформал, понимая затруднительное состояние граждан и свою меру ответственности за него, но обращаясь прежде всего к запримеченным им девицам, сделал широкий жест рукой, приглашая их, а также и все общество в целом, к преодолению пешеходного препятствия.

Девчонки заулыбались в ответ галантному автолюбителю, состроили ему глазки, так же помахали ручками, и, не отводя восторженных глаз от прилипшего к лобовому стеклу - изнутри - лица владельца Инфинити , осторожно нащупали кончиками пальцев зыбкую поверхность перехода и, взявшись за руки стали его преодолевать.

На этом их роль в нашей истории заканчивается, а все основные события начинают стремительно происходить на противоположной стороне улицы, где, скептически оценивая шансы девчонок благополучно добраться до противоположного берега перехода, на самом краю оного, стоял мужичок средних лет и средней комплекции. Звали мужчину Оборданцев Александр Борисович, прозвище у него было Чума, и работал он слесарем на местной автобазе.

Аурей мог бы сказать, что все про мужика он прочитал в Хрониках Акаши, где, как известно, все про всех записано, но на самом деле он пролистал, разумеется, виртуально, лежавший в нагрудном кармане его рубашки в крупную клетку с короткими рукавами паспорт. А про то, что все кличут мужика Чумой - так про то у него на лице написано. И правда, достаточно было только взглянуть на Александра Борисовича со стороны, чтобы так и сказать: Чума! Некоторые еще пытались, по недомыслию или из хулиганских побуждений, переврать фамилию Александра Борисовича и обозвать его то Оборванцевым, а то даже Ободранцевым. Но с такими остряками он долго не церемонился, вообще не церемонился, сразу пуская в дело имеющиеся в его распоряжении средства прояснения сознания. И к следующей встрече эти лица звали его не иначе, как Александр Борисович, а за глаза величали Чумой. Оба варианта господина Оборданцева устраивали вполне.

Был Александр Борисович, как уже указывалось, средней комплекции, то есть среднего роста и весьма средней упитанности. То есть жилистым он был, многожильным даже, жилы его были навязаны узлами и лежали в нужных местах тела буграми. Лицо же его было плоским, с удлиненным азиатским разрезом глаз, но вся его азиатскость заключалась скорей в повышенной хитрости, которая заставляла его смотреть на мир через постоянный прищур карих глаз. Носил Чума бороду, можно даже сказать, что бороденку, давно не стриженную, но не длинную, не лопатой, а скорей совком, с проседью и застрявшими в ней хлебными крошками и крупицами табака. Волосы его тоже давненько не встречались с ножницами, тоже с проседью, были забраны в хвостик и стянуты на затылке черной резинкой от велосипедной камеры. Эти резинки Борисыч регулярно нарезал кольцами от старой камеры, и всегда имел несколько про запас, поскольку прочность у них была никакая. Только, как он ни старался упорядочить прическу, несколько прядок все равно постоянно выбивались из-под резинового гнета и налезали на глаза, отчего он выглядывал из-за них, словно из-за куста. Никогда не знавшие утюга брюки, в которые был облачен Чума, традиционно сползали с бедер и держались за копчик, по крайней мере, сзади. А, может быть, он просто держал их руками, засунув оные в карманы по самые локти. В общем, к описанной картине следует добавить еще скуренную на три четверти "Приму", которую он, скалясь, сжимал в углу рта черными и прокуренными зубами. Смолистый дым сигареты ел правый глаз, Александр Борисович, отстраняясь от него с целью минимизировать раздражающее воздействие продуктов горения табака, внимательно, как уже говорилось, следил за перемещением девиц по переходу, а так же за действиями других участников движения, совсем не торопясь сам вступать в эту воду.

За спиной у Чумы, дыша ему аккурат в хвост на затылке здоровым пивным духом и периодически туда же отрыгивая, стоял тучный краснокожий мужик в одних красных с крупными зелеными цветами ситцевых трусах до колен, по виду - типичный курортник. Имени его никто не удосужился узнать, мужик спешил, был раздражен и хамоват по натуре, и что с таким, спрашивается, связываться?

- Э, мужик, ты че тормозишь? - полюбопытствовал он душевно, но сипло у Чумы.

Александр Борисович молча оглянулся на нечаянного эпизодического собеседника через плечо, мол, шотакоэ?

- Ты идешь, нет? - не унимался, и даже настаивал на своем курортник.

- Торопишься, что ли? - полюбопытствовал Чума.

- Спешу! - с вызовом обнажил амбиции мужик. - Ну-ка, дай-ка!

И, оттеснив Борисыча в сторону тушей, краснокожий мужчина в красных труселях вывалился - именно так и получилось у него - на переход.

В это время со стороны площади, из потока пересекающих ее по разрешенному радиусу машин, прямо под запрещающий знак "кирпича", точнехонько на переход вывернула крутая иномарка типа Тойота Прадо, черного цвета. Надо сказать, что подобные маневры далеко не редкость среди местных владельцев навороченных авто. Когда им очень нужно, и они могут себе позволить, они себе это таки позволяют. Местные, из тех, кто лишен блаженства собственноручного управления транспортным средством, знают этот обычай другой половины общины, поэтому, ступая на улицу с односторонним движением, всегда внимательно посмотрят в противоположном движению направлении. Во избежание.

Но обладатель роскошных красных трусов с зелеными цветами был не местным, и этого местного обычая не знал. За что и поплатился.

Наскочившая на переход Тойота боднула удивленного таким обхождением туриста высоким хромированным бампером, после чего бесцеремонно подмяла его под себя. И что бы она с ним еще учудила и сотворила неизвестно, если бы кто-то внутри нее не ударил по тормозам. Вот тут-то и раздался тот их визг и скрип, который привлек к себе внимание наших ангелов, отвлекши их, соответственно, от безмятежного созерцания окружающего благолепия. А следом прозвучал и куда как более тихий крик явно свернувшего на стезю страданий курортника, чьи красные трусы страстотерпца уже торчали из под поджарого, словно бык трехлеток, внедорожника.

Щелкнув замком, откинулась дверца джипа, и из него резким броском бультерьера выбрался водитель. Был он высок, упитан и хорошо накачан, стать его не скрывали легкие шорты, застиранная тенниска с воротником апаш, и, конечно же, сланцы на босу ногу внушительного размера. Его коническую, как корнеплод сахарной свеклы, голову покрывал коротко стриженый бобрик белобрысых волос. Короткий, аккуратный прямой чубчик наползал на узкий лоб почти до бровей. Толстая шея и тонкая кожа лица молодца пунцовели от ударившего в них гнева.

В два прыжка оказавшись у распростертого на асфальте тела в красных трусах, молодец, в состоянии возмущения и аффекта, принялся пинать его ногами.

- Ты куда, сука, лезешь? - спрашивал он напряженным голосом незадачливого торопыгу. - А глаза дома забыл?

Обхватив руками сломанную, а теперь еще и ушибленную ногу, мужик заголосил пуще прежнего.

- Да я, да ты, а вот... - пытался разъяснить он мотивы своего поведения жаждущему докопаться до истины бультерьеру. Впрочем, тщетно. Гораздо больше причин того уже волновали последствия.

- Лучше бы ты яйца дома оставил, - втолковывал краснорожий молодец пострадавшему, сопя и поступательно сатанея. - А глаза еще одни взял бы, запасные, скотина!

В толпе, окружившей, как водится, место ДТП, раздалось что-то похожее на ропот, так, слабый эмоциональный всплеск. Но и его оказалось достаточно, чтобы владелец джипа обратил на него внимание. Опустив занесенную для очередного пинка ногу, он оставил на время в покое красные трусы, и, повернувшись кругом, оглядел свидетелей происшествия. Его свободно и латерально висящие руки в кистях демонстративно приняли форму мячей для регби, после чего медленно приподнялись до уровня солнечного сплетения условного спортсмена.

- Что такое? - выразил он свое непонимание настроения толпы. - Я-таки не понял! Тут кто-то что-то сказал, или мне показалось?

Он оглядел всех, столпившихся вокруг него, видимо, выискивая буйных и достойных особого внимания, поворачиваясь по-волчьи всем корпусом вместе с отстоящими от него на приличное расстояние спортивными снарядами.

Буйных не нашлось, а достойными были практически все, но и те куда-то вскоре делись, в общем, через минуту свидетелей этого досадного инцидента с участием пешехода и автомобилиста не осталось вовсе.

- Что за невезуха! - громко сокрушался на нелояльность судьбы джентльмен в рубахе с воротником апаш. - И всего-то соточку накатил для настроения, так надо же было вляпаться в это дерьмо... Ну, где справедливость, спрашивается?

Справедливости, конечно, не было. Более того, ее и быть не могло - для людей и среди людей, на что, кстати, мотивируя свою позицию, неоднократно указывал своему другу Белый.

Тут белобрысый качок обнаружил, что, справедливо поучая виновника происшествия пинковым методом, так называемым пинкапом, порвал вьетнамку на правой ноге. Ладно бы на левой, она у него рабочая, но на правой! Он взвыл от негодования и вновь подступился к страдальцу. Тот, осознавая всю тяжесть бремени и меру ответственности, а так же из предосторожности практически сразу впал в кому. Притворялся, конечно, но чего не сделаешь, чтобы сохранить самое ценное из того, что у него еще осталось?

И вот тут на авансцену выступила полиция в лице двух инспекторов ГАИ.

Патрульная машина прибыла на место происшествия почти сразу, даже чуть раньше, поэтому можно сказать, что все происходило под присмотром властей. Полицейские, выйдя наружу из авто и завалившись на его капот, каждый со своей стороны, в происходящее до поры не вмешивались. Вяло переговариваясь между собой, они контролировали ситуацию. И не зря контролировали. Когда главный герой эпизода вознамерился повысить градус беседы по душам с другим героем, тоже главным, только временно находящимся в горизонтальном положении, пора для введения событий в русло властных полномочий настала.

Один из полицейских, оторвавшись от жаркого капота патрульной машины, подошел к белобрысому и нежно взял его под локоток.

- Пошли, - сказал он тихо, увлекая того за собой, - пошли.

Водитель Тойоты не нашелся, что возразить, лишь кивком головы указал на распростертое у его ног тело, как бы прося войти в его положение.

- Нет, - сказал полицейский, - не стоит. Чревато.

Владелец джипа сразу впал в депрессию. Он видимым образом обмяк, у него даже опустились приподнятые для конкретного разговора руки, после чего он безропотно дал себя увести и усадить в патрульное авто. Лицо его все так же пунцовело, хорошо гармонируя с синим цветом служебной машины. Перед посадкой апаш снял с ноги порванную вьетнамку и метнул ее в красные трусы. Судя по жирному хлопку и последовавшему за ним непроизвольному "Му" пострадавшего - попал, причем плашмя и по животу.

И вот тут, дождавшись своего выхода на авансцену, к невинно пострадавшему, но заслуженно поплатившемуся обладателю красно-зеленых трусов приблизился Александр Борисович Оборданцев, до того наблюдавший за происходящим со стороны.

- Что, успел? - спросил он у потерпевшего.

- Чего? - вынырнув из мнимой комы, выразил свою уже полнейшую отстраненность болезный.

- Ты все спешил куда-то... - подсказал ему Чума.

Мужик закатил глаза и затрясся, уже реально, представив, что оставшуюся часть отпуска ему придется проваляться на больничной койке. Тут, кстати, подкатила скорая, и медики начали свою привычную суетную подготовку к транспортировке тела.

- Вижу, что успел! - удовлетворенно заключил Чума, и, от щедрот своих, пожелал: - Ну, будь здоров! Счастья тебе и хорошего настроения!

Отвернувшись, с невозмутимым видом привыкшего ко всему и всякого повидавшего человека, Чума быстро смешался с людским потоком, неотвратимо стремящимся к рынку, и где-то там, через пол квартала от перехода, словно закрученная против часовой стрелки вода в сантехнический слив, вливавшимся в его распахнутые ворота. Еще несколько мгновений можно было различать мелькание его растоптанных до состояния нано-пленки грязно-синих шлепанцев, еще успел послать некий знак оттопыренный, но застегнутый на муаровую пуговицу, задний карман его брюк, как уже в следующее мгновение его бесспорно яркая индивидуальность была без остатка поглощена тысячезадой, безликой массовой сущностью толпы.

- Ну, что скажете, коллега? - обратился Аурей к Белому, задумчиво изучая еще отчетливый, но уже истончающийся и поступательно тающий с конца эфирный след удалившегося Александра Борисовича Оборданцева. След, слабо пробивавший стальными искрами, был уникален, как отпечаток пальца, и что-то подсказывало Рыжему, что его следует хорошенько запомнить. - Как ваши впечатления от первой встречи с человечеством?

- Реальность оказалось куда как горше, чем виделось с Небес, - отвечал напарнику Нивей, пряча улыбочку, едва тронувшую уголки губ, в редкую бородку, что золотистым пушком укрывала его худые щечки и острый подбородок. - Ужас, ужас, - сказал он, поднимая серые с зеленцой глаза горе, к Небесам, о которых не забывал никогда.

- Что, неужели все так плохо? - с явным сомнением в голосе уточнил Рыжий.

- Я боюсь, что все может статься еще хуже, - не стал приукрашать действительность, какой она ему виделась, Белый. И со вздохом уронил обреченно руку. - Да, собственно, я всегда это предвидел, ты и сам знаешь. К тому же, Каки...

- Но мы же не будем отчаиваться? - спросил друга Аурей.

- Отчаиваться - никогда, - согласился с ним Нивей. - Но вот состраданием запастись придется. Терпением, кстати, тоже.

- Ну, с этим-то у нас полный порядок, верно? - поддержал друга Белый. - Пойдем, пройдемся, что ли?

И посланники Небес отправились со своей инспекцией дальше.

Правда, не сразу.

Перед перемещением в пространстве они не преминули обронить несколько капель своих, ангельских, так сказать, красок в сложившуюся уже к тому времени палитру дня.

Начал Рыжий.

Видя, что санитар намеревается открыть заднюю дверь скорой с целью извлечения из нее носилок, ангел слегка попридержал ее защелку, так, на всякий случай.

Санитар, однако, не привык, чтобы служебная техника ему отказывала, как какая-нибудь капризная девчонка, поэтому сразу же возбудился. После первых двух безуспешных попыток открыть или сломать дверь, в третью он вложил максимум того, что смог отмобилизовать из потенциала своего мускульного аппарата. Рыжий только того и ждал. В последний момент он элегантно отступил в сторону, не сдерживаемая больше дверь рывком распахнулась и со всего маху засадила санитару в лоб.

- Ни х... себе! - изумился своей силушке и удали санитар и обвел присутствующий восторженно слезящимися глазами.

Всем вокруг стало много веселей, совсем стало весело, особенно Рыжему.

- Вот, - сказал он напарнику, - как бы оно ни сложилось, но мы с тобой уж точно повеселимся. Или мы не настоящие школяры?

- Самые, что ни на есть, настоящие! - отозвался Белый.

И сделал свой ход. По обыкновению - лошадью.

Дождавшись, когда пациента в красных ситцевых трусах для погрузки в авто поднимут на носилках, он легко подул на правую руку второго санитара. Тот, как оказалось, плохо понимал шутки, поэтому дернулся так , словно на руку ему плеснули кипятком, - и упустил ручку. Носилки свободно перевернулись, и пациент вывалился из них туда, откуда только что был взят.

- Ни х... себе! - изумился непредсказуемости бытия второй санитар.

- Изящно, не правда ли? - пригласил друга оценить шутку Нивей.

- Нормально! - отреагировал тот. - Мы же с любовью! Хотя, с другой стороны, контингент здесь грубоват, что есть, то есть. Наивные и непосредственные туземцы. Надо будет потоньше в следующий раз, поаккуратней, а то перекалечатся, как дети малые, ей Богу...

Белый согласно кивнул.

Ангелы ударили по рукам и, под аккомпанемент всеобщего веселья и очагового ликования, переместились туда, куда влекло их за собой массовое перетекание народа - на Какский Центральный рынок.

4. Рыночные отношения.

Центральный городской рынок, укрывшийся от летнего уже зноя под огромной односкатной крышей-навесом, кишел, словно перевозбужденный муравейник. В тени навеса жара не была столь вызывающей, а с духотой неплохо справлялись разнонаправленные ветра и сквозняки, даря посетителям и работникам рынка облегчение в виде окрашенных различными ароматами глотков воздуха. Благодаря этому на главной в округе торговой площадке царило оживление, и даже возбуждение, местами бьющее в потолок фонтанами предпринимательский активности.

Удовольствие через избавления от жары ангелам, конечно, не ведомо, поскольку ангелы суть существа призрачные и, с точки зрения жителей Земли, бестелесные, и не испытывают неудобств и страданий от перепадов температуры среды пребывания. Но и им затея с навесом пришлась по нраву, хоть и не сразу.

Все звуки под крышей многократно усиливались, и обычный гул толпы под ней казался не обычным, а чрезвычайным, что ангелам, откровенно говоря, досаждало, особенно поначалу. Тем более что живой шум периодически перекрывался залпами попсы и объявлениями на государственном языке о необходимости и правилах использования туалета, расположенного в дальнем углу рынка у ограды, которые раздавались из колоколов-громкоговорителей, развешенных на столбах по периметру и державших под перекрестным огнем всю рыночную территорию. Время от времени обычный информационно-музыкальный поток перемежался призывами не доверять никому и ничего, и внимательно следить за своими вещами и руками сограждан. И тогда на несколько мгновений наступала тишина. Жители и гости города-курорта с опаской и тревогой озирались, всматриваясь в лица друг друга, на которые наползала тень подозрительности. К счастью, вскоре тучку недоверия и бдительности уносило дежурным ветерком прочь, и лица вновь озарялись улыбками, а замершая было жизнь мощным потоком вновь устремлялась вперед и дальше, в омут торговых отношений.

Разобраться во всех потоках и подспудных сплетениях энергий сразу посланцам Горних высей было нелегко, но довольно быстро они с этой задачей справились.

Потому что только на первый взгляд суета, царившая на рынке, могла показаться бестолковой. На самом деле, все процессы, и все людские перемещения в этом царстве торговли подчинялись своей жесткой логике и бесстрастному принципу целесообразности. С одной стороны, их определяли, конечно, торговцы всем, что можно продать. С другой, - граждане, желающие купить чего душа желает, а так же - по необходимости - еще чего-нибудь поесть.

У гармонически развитых индивидов душевные склонности совпадали с потребностями плоти в продуктах питания, и таких было немало.

Но были и другие, кто никак не афишировал свои намерения.

Цели этой группы лиц состояли исключительно в перераспределении материальных средств в их денежном эквиваленте в свою пользу за счет беспечных граждан первой и второй категорий. Без их, разумеется, ведома. Эта третья группа специалистов - назовем их так - была не столь многочисленна, как первые две, но, если разобраться, этих специалистов и не могло быть много. И они брали не числом, но умением и целеустремленностью. Брали все, что удавалось взять. Они бледными тенями нарезали круги против часовой стрелки, словно касатки вокруг косяка сельди, сбивая его в плотную группу, чтобы в благоприятный момент устремиться вперед и решительно поживиться.

Вся эта диспозиция не укрылась от внимания бело-рыжей пары ангелов, когда они удобно расположились над кипящим котлом страстей и вожделений прямо под крышей рынка и оттуда, с высоты полета голубей, стали наблюдать, что за житейская похлебка заваривается внизу под ними.

Им было удобно наблюдать, они видели все, и их интерес к наблюдаемой жизни был неподдельным.

Едва заняв свой наблюдательный пост, Аурей сразу же, среди тысяч копошащихся под ним людских тел, среди невообразимого переплетения их эфирных следов и аур, без труда обнаружил серебристый трек, оставленный гражданином Оборданцевым Александром Борисовичем, известным общественности под псевдонимом Чума. На который, псевдоним, он, кстати, бодро откликался с радостной готовностью соответствовать.

- Следи, следи за этим, с лентой на голове! - указал Аурей Белому на Чуму. - Сейчас будет интересно.

Как в воду глядел Рыжий.

Александр Борисович на рынок пришел по делу.

На рынке Александр Борисович покупал огурчики-помидорчики, лучок зеленый, укропчик и прочую петрушку, которую в салат порубить можно. Особое же уважение у Борисыча вызывал базилик душистый, сиречь, камфорный, без которого салат для него не салат, еда - не еда. Базилик он выбирал неизменно самый пахучий, в поисках которого обходил все торговые ряды и места, а так же закоулки, в которых осуществляли незаконную торговую деятельность неучтенные бабушки-торговки. Во внимание принимались также щедрая полновесность пучков и свежий задор бархатных листьев.

Рыжий заприметил Чуму как раз в тот момент, когда он, набрав все, что было необходимо, покупал базилик. Опустив полный пакет с продуктами на землю у ног, Борисыч двумя руками держал увесистый пучок базилика и, погрузив до основания в пушистые фиолетовые листья нос, вдыхал его терпкий прохладный аромат. Ангел не мог этого видеть со своего места, но был уверен, что глаза Борисыча, ввиду массового поступления эндорфинов в кровь, в этот момент были закрыты. Что, в свою очередь, хорошо видел некий тип, чью принадлежность как раз к третьей группе лиц определить труда не составляло.

Тип, привлеченный нахальной оттопыренностью заднего кармана штанов Чумы и манящей беззащитностью меланжевой пуговицы на нем, нервно озирнувшись по сторонам, решительно пошел с ним на сближение. Он притерся к Борисычу со спины, он накрыл его, словно старый поношенный плащ, и, высовываясь поверх его плеча и якобы рассматривая петрушку из наличия на прилавке, правую руку свою запустил по направлению к заднему карману брюк клиента. Аурей даже отчетливо услышал, как в мозгу воришки на примитивный мотив зазвучало "без лоха и жизнь плоха"... Рыжий подался вперед, предвкушая ошеломительное дальнейшее развитие событий, и гражданин Оборданцев его ожиданий не разочаровал.

Молниеносно, как ловят ящериц и змей, Александр Борисович бросил руку вниз и прихватил карманника где и следовало - на горячем, на кармане. При этом профессионалу тайного промысла не повезло вдвойне, поскольку рука у Чумы только с виду была обычной человеческой рукой, а по факту то были клещи, стальные клещи из тех, что применяют в кузницах. Чума их применял повсюду, и, надо признаться, был чрезвычайно ловок в этом упражнении. В общем, сила и ловкость здесь схлестнулись с одной только ловкостью, так что легко догадаться, на чьей стороне оказался безоговорочный перевес.

Борисович сжал руку воришки стальными пальцами так, что затрещали кости и, вывернув ее вдоль оси, сам повернулся к пройдохе лицом. Не выпуская добычи, Чума невозмутимо наблюдал, как на физиономии его противника проявляется и костенеет гримаса боли. Когда глаза карманника стали совсем стеклянными, Чума решил, что приложенных усилий достаточно, и отпустил того на свободу.

- И кто из нас лох? - полюбопытствовал он.

Воришка отскочил шагов на пять, вытаращив глаза и тряся рукой. Из освобожденной ладони выпала и, звеня и подпрыгивая, подкатилась прямо под ноги Чуме остро, словно бритва, заточенная монета, которой карманники пользуются для разрезания покровов и преодоления пределов.

- Ек-королек! - обрадовался Борисыч. - А вот и писка!

Носком своего шлепанца-говноступа он придвинул монету к себе и наступил на нее.

Сжимая левой рукой поврежденные пальцы правой, по которым струилась и капала на землю кровь, вор зло смотрел на Чуму. Был он худ, горбонос, а под острым подбородком двигался большой, как согнутый палец, кадык. Довершала картину тонкая стальная спица, воткнутая, словно большая игла, в штанину его брюк, вороненный блеск которой бывалый автослесарь разглядел сразу. В общем, натуральный волк-трехлеток, загнанный в угол и жаждущий мести.

Тип зло смотрел на обидчика, из-под короткого козырька пляжной кепочки его глаза кололи, словно еще две отдельные стальные спицы. Но явная и неприкрытая угроза, похоже, лишь забавляла Чуму. Откинувшись спиной на прилавок и вальяжно разместив на нем локти согнутых рук, причем в левой продолжая сжимать пучок базилика, Борисыч насмешливо следил за ритуальными движениями противника. Зеленщица за его спиной, чутко уловив, что что-то нарушилось в привычном порядке вещей вокруг нее и идет не так, как обычно, замерла настороженно, приглушив дыхание и прижав ладонь к груди.

Карманник, зыркнув по сторонам, коротко и негромко, на особый манер свистнул сквозь зубы. И тотчас вскипели, забурлили воды людского моря и, в ответ на призыв, из разных углов рынка пробились и стали рядом, похожие на него, как братья, только одетые в разную, хоть и однотипную одежду, еще четверо. И у каждого, как отметил Борисыч, в правой штанине притаилось до поры по спице.

Пострадавший на работе кивком указал на Чуму, и братки, сжимая полукольцо, двинулись к нему на сближение.

Лицо Александра Борисовича не дрогнуло и не изменилось в цвете, только улыбочка на нем съехала немного к левому уху, как на маске, что, как ни крути, не предвещало желающим поговорить именно легкого разговора. Выждав еще мгновение, Борисыч снял правую руку с прилавка и по локоть запустил ее в пузырящийся карман своих брюк. Покопавшись, он нашел там то, что ему было нужно, и решительно извлек на свет Божий двухсотграммовый слесарный молоток с короткой, перепачканной черной смазкой лоснящейся рукояткой. Инструмент удобно и тепло лежал в привычной к нему ладони. Покачивая молотком, напрямую, на клеточном уровне ощущая его вес и надежность, Чума откровенно любовался инструментом, словно лаская и оглаживая его взглядом. А когда, налюбовавшись, он оторвался от созерцания слесарного артефакта и поднял глаза, в непосредственной близости перед ним уже никого не было.

Никаких братков, с их спицами в штанах и кривыми осколочными ухмылками.

Словно и не было никогда.

Почувствовав, что его кто-то трогает за плечо, Борисыч оглянулся.

- Слышишь, парень, - сказала ему торговка, - раз уж ты с молотком оказался, забей мне тут гвоздь, а то всю ногу, окаянный, мне расцарапал. А травку ты, эта, так бери. За работу.

Борисыч улыбнулся. Жизнь хороша, подумалось ему, так хороша, что нельзя пренебрегать и малой ее крохой.

- Ек-мотылек! - выдохнул он в пространство и любовно посмотрел на базилик, подняв его на уровень глаз и поворачивая так и сяк.- Показывай, тетка, где твой гвоздь!

Борисыч заботливо подхватил с земли пакет с провизией и, оббежав прилавок, юркнул под него. Ну, чисто юноша.

Через мгновение тетка взвизгнула.

- Ой-юшки! Это не гвоздь! Что же ты меня за колено трогаешь?

- А как иначе гвоздь найти? - спросил из-под прилавка Чума.

- Гвоздь там, - подсказала гражданка, - левей... И выше.. выше... Ой, чума...

- Нет, ты видел, как он с этими, в кепочках, разобрался? - восхищенно испросил мнения напарника Аурей.

- Занятный индивид! - согласился Белый.

- Занятный! - взвился Рыжий. - Занятный вон, тот, что по карманам тырит... Тебе, я вижу, не угодить!

- Угодить, угодить... Но пока что неубедительно. Маловато будет! Надо что-нибудь посущественней.

Рыжий надул было обиженно губки, но долго обижаться не пришлось, некогда было ему обижаться, поскольку, покуда Александр Борисович под прилавком улаживал проблему с гвоздем, жизнь вокруг не замирала ни на секунду, и вот уже совсем другой эпизод человеческой комедии привлек к себе внимание ангелов.

У входа на рынок, сразу за пунктом обмена валюты, газетным киоском и выносным стендом с солнцезащитными очками, располагалось предприятие общепита и, к тому же, фаст-фуда под названием "Горячие слоечки". Слоечки - это такие пирожки-полуфабрикаты с разной начинкой из слоеного теста, которые доводятся до готовности к поедание в микроволновых печах. Такой себе ларец со сластями и вкусностями, приманивавший к себе голодный люд совершенно и абсолютно головокружительными запахами, которые невидимой дурманящей сетью накрывали большую часть собственно рынка и, плюс к тому, близлежащие улицы. Надо сказать, что и без волшебных запахов "Слоечки", как их все любовно называли, не были обделены вниманием покупателей. Заведение располагалось на самом "движняке", в проходе, по которому в обоих направлениях всегда перемещались толпы людей, поэтому возле их откидного прилавка, глотая слюну, всегда толпились желающие подкрепиться.

За прилавком "Слоечек" хозяйничала девица с редким по нынешним временам именем Наташа. Это была русая миловидная девушка, пребывавшая на пятом или шестом месяце беременности, стеснявшаяся этого обстоятельства и потому напускавшая на себя дым излишней строгости. Однако пухленькие щечки Наташи пунцовели от жара печей, в которые она ловко загружала противни со слойками, она сама была хороша и аппетитна и, как и в предыдущие дни, к ее окошку выстроилась очередь. Хозяйка заведения следила, чтобы девушка в ее положении ни в коем случае не переедала, поэтому бесплатных пирожков ей не полагалось, а все продукты она получала по ведомостям, поштучно. Да, собственно, ей и некогда было подумать о себе, поскольку хлопотала постоянно вплоть до окончания рабочего времени. А иногда, если спрос был большой, то и позже.

Этот день выдался более хлопотным, чем другие, до закрытия оставалось еще несколько часов, а план по выручке был уже значительно перевыполнен. Вот бывают же такие удачные дни, когда все идет как надо, когда все получается. Наташа положила в кассу очередные купюры, и с удовольствием подумала, как обрадуется хорошей выручке хозяйка. Хотя, может и не обрадуется, она вечно чем-то недовольна. Наташа нахмурилась, ее губы сложились в недовольную гримаску, но думать о плохом не хотелось, и она, тряхнув челкой, отогнала от себя недобрые мысля и улыбнулась очередному клиенту, как раз нарисовавшемуся напротив окошка.

Наташа знала, что люди обычно всегда начинали улыбаться при виде ее, но этот был просто сама любезность. "Профессор!" - подумала про него Наташа.

И действительно, мужчина перед ней был похож на профессора, и вообще, с первого взгляда создавал впечатление образованного, интеллигентного и культурного человека. Наташа была попроще во всех отношениях, поэтому перед такими типами благоговела.

Профессор был, как уже упоминалось, мужчиной, лет пятидесяти, чуть ниже среднего роста, плотным и крепко сбитым, то есть фигурой обладал солидной, как и положено профессору. На голове мужчины плотно сидела соломенная шляпа с короткими полями, светло кремового цвета и с коричневой лентой по тулье. На медно-бронзовом от густого загара лице естественно смотрелась короткая, профессорская же бородка клинышком, совершенно седая, без каких либо следов крашения. Такие же седые усы были коротко пострижены и без грязно желтых никотиновых подпалов, которые Наташа так не любила. Из-под шляпы на нашу труженицу общепита, кстати, совершенно доброжелательно и помимо ее воли располагая к себе, смотрели большие карие глаза в сеточке мелких морщин. Поверх синей, слегка вылинявшей, футболки на профессоре была надета белая жилетка-безрукавка с лейбой BAD BOYS на левой стороне груди над карманом, а как и чем завершался его костюм внизу Наташа не видела, поскольку возможность видеть в том направлении была ограничена прилавком.

Посетитель положил на узкий, как раз в ширину ладони, прилавок руки с чистыми и отполированными ногтями на коротких сильных пальцах и, улыбаясь, выжидающе смотрел на Наташу.

Молодая женщина почувствовала неловкость и некоторое беспокойство, от этого взгляда и затянувшейся молчаливой паузы, и нервно дернула плечом.

- Что вам? - спросила она у профессора.

- Очень кушать хочется... - извиняющимся тоном произнес мужчина.

- Так берите, пожалуйста, все к вашим услугам, - сказала Наташа.

- Это все слоечки?

- Ага ж, слоечки. Есть готовые, с картошкой и рисом. Есть горячий сыр и ливер, а мясо и курицу придется подождать, пока приготовится.

- А долго ждать?

- Семь минут по таймеру.

В это время, оттеснив профессора в сторону, в окошко сунулся какой-то странный тип с растрепанной головой. Был он худой и длинный, на голову выше профессора, поэтому ему пришлось изогнуться, чтобы пролезть прямо к Наташе.

- А какие сигареты есть, красавица, я что-то не вижу, - скороговоркой и не вполне разборчиво спросил тип.

- Так на витрине все есть, смотрите сами! - ответила Наташа.

- На витрине... - протянул тип и убрался из окошка. Было видно, как он водил носом по стеклу с той стороны, выискивая нужные ему сигареты.

Наташа неожиданно почувствовала, как внутри нее нарастает раздражение.

- Ну, что? - спросила она профессора. - Слойки берем?

- Эх, молодежь, им бы только покурить, - откликнулся невпопад профессор и благожелательно посмотрел в сторону любителя сигарет. - А мы давно уже не курим, нам бы поесть...

- Так берите!

- А что есть?

- Слоечки! Я вам уже сказала, что есть. Сыр, картошка, рис, ливер... Курицу надо подождать.

- И почем? - спросил профессор.

- По деньгам! Все по деньгам! По вашим по деньгам! - повышая голос и чувствуя, что закипает, скороговоркой ответила Наташа. - Недорого, вы все можете себе позволить. А цены вот здесь, в прейскуранте указаны, можете изучить.

- Ага, по деньгам... - протянул профессор и потянулся глазами в меню, которое действительно висело справа от окошка, оформленное разноцветными фломастерами.

- А без фильтра курево есть, или все только с фильтром? - вновь сунулся в окошко долговязый. - Я тут у вас не разберусь.

- Да что же вы за курильщик такой, если разобраться не можете? - отрезала Наташа. - А вам без фильтра и нельзя, сдохнете! - неожиданно с жаром добавила она.

- А что ты на меня кричишь? - спросил обиженно долговязый.

- Да задолбал уже! - откровенно поделилась накипевшим Наташа. - Без фильтра сигарет нет, только с фильтром!

- Скоро там? Что снова застряли? - раздались первые недовольные возгласы из застопорившейся очереди.

- Да что-то товарищ тормозит! - объявила всем причину задержки Наташа.

- Товарищ не тормозит, товарищ выбирает, что бы ему съесть, - парировал обвинения профессор. - Приличный человек не может есть, что попало. И не должен что попало есть. И не будет.

- Ну, и? - спросила Наташа, пунцовея все больше. - Выбрали?

- Почти, - ответил профессор. - А, скажите, с курицей - вкусные пирожки?

- Вкусные, - подтвердила Наташа. - Как по мне - самые вкусные.

- Ну, хорошо, положусь на ваш вкус. Дайте две.

- Придется ждать?

- Я подожду.

Чувствуя странное отупение, Наташа мгновение постояла неподвижно, не в состоянии сообразить, что ей делать. Потом, очнувшись, полезла в холодильник, достала два полуфабриката с курицей и положила их на противень. Но отправить в печку не успела.

- А, знаете, я передумал, - сказал профессор. - Давайте одну курицу, и одну слойку с мясом.

- С мясом? - переспросила Наташа. Она почувствовала, что в голове ее вот-вот заработает гейзер, то есть что-то там уже готово было ударить фонтаном и снести крышу.

- А нельзя ли побыстрей?! - закричали из очереди. - Кто-там застрял, как слива?

- Ладно, - снова изменил решение профессор. - Возьму с сыром одну и одну с ливером. А то народ волнуется что-то, а эти слойки уже готовы, правда?

- Они в печке, горячие, - согласилась Наташа.

- Сколько с меня?

Снова сунулся в окошко долговязый курильщик, но Наташа на него немедленно зарычала, и он исчез. Она придвинула калькулятор и, с трудом разбирая цифры на кнопках, просчитала то, что и так назубок знала раньше.

Профессор положил на прилавок крупную купюру. Наташа задумалась, соображая, как ей следует давать сдачу.

- А, давайте, я вам помогу, - пришел ей на помощь профессор. - Вы мне дайте это, а возьмите вот это, и вам легко будет посчитать сдачу.

Он забрал у Наташи свою крупную купюру, а на стол бросил две бумажки мелкого номинала. Наташа, совсем не соображая уже, что делает, смахнула профессорские деньги в кассу и выдала ему сдачу, как с крупной купюры.

Профессор с благодарностью принял деньги и завернутые в салфетки слойки, и, словно адмиральский катер, отвалил от окошка, которое тут же приступом стала брать застоявшаяся очередь.

Отойдя от заведения на десяток шагов, профессор передал одну слойку пристроившемуся сбоку к нему долговязому, другую же засунул себе в рот и, удерживая ее там зубами, чтобы освободить руки, снял с головы шляпу и спрятал за подкладку свою крупную купюру. Ту самую, рабочую. Неразменную.

Проделав это, профессор вновь нахлобучил шляпу на голову, и, откусив от слойки с сыром огромный кусок, принялся с наслаждением жевать. Но полакомиться своей честной добычей он все же не успел.

Оставленная, наконец, в покое Наташа, все еще пребывала в прострации. Она машинально открывала и закрывала ящик стола, в котором была спрятана касса, и никак не могла сообразить, что же произошло. Что-то было не так, что-то ее беспокоило. Потому что, сколько она кассу ни открывала, крупной, самой крупной купюры, той самой, с которой она выдала профессору сдачу, она там не находила. Ну, не было ее там, и все дела. И тут Наташа поняла, что ее обманули. Облапошили. Развели, как последнюю дуру.

Вытолкав руками из окошка чью-то потную физиономию, она высунулась по пояс из заведения и чужим, механическим голосом закричала на весь рынок:

- Держи вора!

Рынок враз умолк и замер в нервической настороженности, словно взведенный курок.

Профессор с долговязым от неожиданности присели, будто на их плечи уже легли тяжелые ладони правосудия, при этом долговязый судорожно проглотил недожеванный кусок еды. А вот профессор глотать не стал, не полезло, и нажеванная сырно-тестовая масса вывалилась из его открывшегося рта прямо наружу, испачкав бороду. Коротко переглянувшись, они бросились бежать, со всех ног, в разные стороны.

Бегство подельников послужило тем самым тонким усилием, которое спустило взведенный курок. Рынок всколыхнулся, взорвался выплеснувшейся энергией и устремился в погоню за беглецами.

Ангелы, Рыжий и Белый, с высоты своего положения с восхищением и азартом следили за разворачивающейся под ним драмой, в которой они вроде и не участвовали. Но Рыжий повел рыжей бровью, Белый шевельнул своим белым пальцем, и вот уже беглецы, споткнувшись, покатились под ноги толпе, и их накрыла и поглотила без остатка бушующая стихия.

Ангелы были в восторге. Еще бы, такого накала страстей на Небесах не встретить!

Тем временем Александр Борисович, не отвлекаясь больше на посторонние впечатления, совершал свой земной путь, который в данной его точке пролегал к выходу из рынка. Ему следовало поспешать, поскольку обеденный перерыв заканчивался, а ему хотелось вовремя занять свое рабочее место в слесарной мастерской автобазы. Привычка у него была такая, выработанная годами, не опаздывать, причем все равно куда, на работу или в пивную, испить пивка, поэтому он шел прямиком к воротам и в общую свару не ввязывался. Однако и его чуть не накрыло людской волной, и он едва успел отскочить в сторону.

Тут из-под общей кучи-малы, вроде тех, что случаются в матчах по регби, но в разы большей, из под сплетения рук, ног и голов прямо к его ногам выкатилась профессорская соломенная шляпа. Целехонькая и даже не помятая. Ударившись о правую ногу Чумы, шляпа остановилась, постояла мгновение и завалилась изнанкой кверху. Шляпа выглядела полной сиротой и словно просилась на руки. Чума взглянул на шляпу невозмутимым взглядом, и тут же ее просьбу удовлетворил. Нагнувшись, он поднял ее с земли, аккуратно отряхнул от пыли и нахлобучил себе на голову, после чего продолжил свой, как уже было сказано, земной путь.

Проходя мимо "Слоечек", Борисыч остановился возле Наташи, которая, открыв низкую дверцу под прилавком и поднырнув под него, как раз выбралась наружу из ларька и теперь с надеждой вглядывалась в копошащееся нутро рынка.

Посмотрев на девушку, словно знал нечто большее, чем все остальные, Чума пожевал ус, после чего снял с головы шляпу и, достав из-за подкладки профессорскую купюру, протянул деньги ей.

Из распахнутых ясных глаз Наташи закапали слезы, прямо на бейдж, приколотый к ее налитой и готовой к материнству груди.

- Ах, Александр Борисович... - только и смогла выговорить она.

- Мы знакомы? - спросил Чума.

- Я - да, - пропела Наташа.

- А я? - поинтересовался своим положением Чума.

- Александр Борисович, да я для вас... Все, что угодно, что пожелаете только!

- Я женат, - соврал Борисыч, - к сожалению. А ты вон, роди сперва.

Наташа натянула фартук на свой округлившийся животик, и зарделась.

Чума внимательно посмотрел ей в лицо.

Девушка была милой. Милой, мягкой и доброй, как раз такой, как Борисыч любил. Мягкой, податливой и доброй. Женщина должна быть такой, и никакой еще. Но Наташа уже была добра к кому-то другому, так что... Хотя, почему бы и нет? Может быть, потом когда-нибудь она будет доброй и к нему. Может быть. Почему нет?

- Ты рожай вон, - сказал он ей, - а там посмотрим. А сейчас закрывай лавочку, и иди домой. От греха.

Сказав это, господин Оборданцев нахлобучил профессорскую в прошлом шляпу, которую все еще держал в руках, на голову, и направился к выходу. Он не оглядывался, но знал, что Наташа смотрит ему вслед и кивает головой. Так и было. Наташа провожала взглядом его удалявшуюся фигуру, кивая его словам, пока, выйдя за ворота, он не скрылся из виду. При этом, чего не видел Чума, глаза Наташи были полны слез и восторга. Слез и восторга.

5. Страсти людские и не только.

Напарники не стали дожидаться, когда на клокочущем, словно растревоженный термитник, рынке улягутся страсти и установится обычный рабочий порядок вещей. "Похоже, что самое интересное здесь сегодня уже произошло, и мы все увидели", - заметил Рыжий, на что друг его Белый ответил согласным кивком головы.

Ангелы быстро вынеслись за ворота рынка и осмотрелись.

В обе стороны от рынка разбегалась улица, по которой сновали граждане и гражданки и катили авто. Примерно в равных количествах там и сям зеленели деревья, но причин, по которым следовало отдать предпочтение какому либо из направлений, они не обнаружили.

- Странно, - задумчиво произнес Аурей, - вот этот тип, Чума... Мы могли бы проследить за ним, он человек достаточно интересный, я бы сказал - неординарный, и здесь должен был быть виден его след, но, странное дело, следа-то и нет! Видишь, его след серебрится в двух противоположных направлениях, туда и сюда, словно человек разделился надвое и разошелся в разные стороны. Как ты думаешь, брат Белый, нам с тобой куда идти следует?

- Как говорится, хода нет - ходи с бубен. А не знаешь, куда идти - иди налево, куда-нибудь да придешь! - блеснул мудростью Нивей.

- Мудрец! Ты этого где нахватался? - поинтересовался Рыжий.

- Не важно, - попытался скромно избежать подробностей Нивей, но не удержался. - Где-где, здесь, где же еще! В университетах таких знаний не преподают. Но - Каки, однако! Народная мудрость здесь вот такая. Какой народ, такая и мудрость. И вообще, не раздражай меня, видишь, я и так не в себе! Среда здесь слишком агрессивная, и я уже начинаю терять свое ангельское терпение.

- Да что ты, э? - урезонил, как мог, друга Аурей. - Смотри, нервный какой! Не дрейфь, аня, жизнь только начинается! Повернувшись, он долгим взглядом посмотрел налево. - Но мы, кажется, оттуда начинали, - сообщил он свое наблюдение. - Там же площадь?

Нивей кивнул головой.

- Да, так и есть. Но оттуда мы пройдем дальше, в другую сторону. С площади можно пойти куда угодно, она же центр здешнего мира.

- Нам, ангелам, все равно, куда идти, - поделился своим кредо Рыжий, - мы везде дома. Налево, так налево... Как скажешь.

Ангелы вернулись обратно на площадь. Повернув у бывшего кинотеатра, на чердаке которого располагалась их комендатура, направо, они, чинно и не торопясь, поскольку торопиться им в самом деле было некуда, двинулись вниз по улице.

Улица была пешеходной по определению, то есть наличия транспортных средств на ней не предполагалось. Но они там все же были, в чем посланцы Небес сразу же убедились. Несколько авто неторопливо пробиралось по пешеходной зоне, гудя мощными двигателями и сдержанными сигналами разгоняя по сторонам толпы прогуливающихся местных жителей и гостей города. И вот тут можно было точно определить, кто из пешеходов есть кто. Если приезжие смотрели на происходящее с недоумением и даже возмущением, то местные не видели в том ничего странного, они с готовностью уступали дорогу автомобилям, а некоторые здоровались и даже раскланивались с рулевыми транспортных средств и их пассажирами.

- Это что за жлобы? - полюбопытствовал Рыжий.

- Какие жлобы, слушай! Это местная элита, - прояснил ситуацию Нивей. - А жлобство есть лишь присущая элите отличительная черта.

- Любой элите?

- Ну, здешней так точно. Сказано ведь: Каки! Жлобство здесь как инструмент, как отмычка к новой жизни, без него не пробиться никуда... Визитная карточка, знак принадлежности к касте.

- Странно все это... - промолвил Аурей. - Кто их всему этому научил, всей этой жизненной премудрости?

Нивей лишь пожал плечами.

- Никто ведь и не учил специально, как-то все само получается. Те законы, что даны свыше, здесь не работают, в лучшем случае о них кто-то что-то слышал. Это - в лучшем случае.

- А в худшем?

- В худшем сочиняют свои законы и живут по ним. Власть, кстати, и сочиняет. Вот и получается, что, с одной стороны, без власти нельзя, а, с другой, от нее все беды. Поэтому, думаю, ничего хорошего мы в этом городе не найдем, и миссия наша завершится провалом. Ну, а мы с тобой застрянем здесь навек...

- Да ты что такое говоришь! - возмущенно вскричал Рыжий. - Не смей так даже думать! Даже не смей!

- Посмотрим, - вздохнув печально, пожал плечами Белый, - посмотрим... Вот, кстати, полюбуйся. Похоже, большая шишка едет.

Медленно, медленно, словно неотвратимость, словно сама судьба, по улице двигался черный воронок - огромный джип последней модели. За рулем механизма сидел моложавый, хоть и с сединой в волосах, человек с узнаваемым лицом чиновника. Многие, по всему видно, что местные, сторонясь и пропуская мимо себя это авто, почтительно кланялись рулевому, но его лицо оставалось невозмутимо неподвижным, словно маска мандарина. Видимо, сей государственный служащий воспарил до таких высот государственной мысли, с которых погрязших в зыби повседневности человеков было уже не разглядеть.

- Ну, конечно же! - воскликнул Рыжий, возбужденный внезапным озарением. - Это же мэр города Каки, господин Опивкин, собственной персоной!

Плененные величием момента, ангелы почтительно склонились, провожая взглядами проследование в пространстве первого лица городской администрации.

- Почему товарищ без охраны, не знаешь? - озаботился потенциальной опасностью ситуации Аурей.

- Непорядок, слушай! - проникся его тревогой и Нивей. - Ведь эдак же черти что произойти может.

И словно в воду глядели, вещие птицы! Словно за горизонт событий заглядывали!

А, может, и правда, глядели и подглядывали?

Чуть поодаль, по направлению от площади в сторону курортного парка, как раз в том месте, до которого успел докатиться автомобиль мэра, с правой стороны в главную, образуя Т-образный перекресток, вливалась другая улица. Эта магистраль была тоже главной, но в другом, более глубоком смысле. На этой боковой улице, двумя кварталами дальше, располагалось здание Горисполкома, на втором этаже которого находился кабинет мэра города, в данный отчетный период занимаемый как раз господином Опивкиным. Этот перекресток решением городских властей, во избежание нестандартных ситуаций с понаехавшими отдыхающими и другими пешими и не только несообразностями, был перекрыт бетонными блоками, двумя, уложенными поперек по одному на каждой полосе движения. Блоки имели боевой окрас в виде косых линий красного цвета, привлекающий к ним внимание и препятствующий их выпадению из реальности, каковые случаи бывали, особенно в ночное время, когда навьи чары и облака алкогольных испарений властвуют безраздельно.

Конечно, бетонные блоки на проезжей части можно было объехать по тротуарам, что тоже бывало ранее неоднократно в доопивкинские времена. Но ведь и в соответствующей службе, ответственной за порядок на дорогах, работают не глупые люди, да и им подсказать умную мысль есть кому, поэтому тротуары тоже были перекрыты уложенными поперек них бетонными же столбами, имевшими тот же сигнальный окрас, что и бетонные блоки, и выполнявшими те же функции недопущения.

В качестве мудрого компромисса, для VIP персон только, которым необходимо срочно проехать с главной пешеходной улицы города прямо к Горисполкому, а не пилить через полгорода в объезд, была предусмотрена возможность проезда, минуя все преграды, непосредственно по газону, засеянному закупленной специально для этого на средства городского бюджета альпийской травкой. Машины чиновников и других важных граждан (согласно утвержденному списку) на травке не оставляли практически никаких следов, так что, если не знаешь и не присматриваешься к конкретным признакам, то ничего и не заметишь.

Но, как и во всем, существовала одна проблема экзистенциального характера, которую пока однозначно решить не удавалось: кого считать VIP персоной. Единого мнения на этот счет выработать не удавалось. Власти склонялись к тому, чтобы составить поименные списки с некоторым количеством резервных позиций, которые, в целях пополнения городского бюджета, за определенные членские взносы можно было бы заполнять достойными фамилиями с выдачей им гарантийных писем в виде пропусков с фотографиями и печатями и закатанных в ламинат. Но сбор средств на благое дело шел нелегко. Граждане предпочитали своевольничать на свой страх и риск, и все в конечном счете свелось к демонстрации индивидуальных способностей и финансовых возможностей конкретных индивидов, причем степень их самооценки зачастую был несопоставима ни со способностями, ни с возможностями.

Мэр Опивкин, мудрый не по годам, эту проблему для себя решил следующим образом: когда я за рулем - я самый главный и обладаю всеми правами и преимуществами, а когда меня нет - между собой разбирайтесь сами. Сильная позиция, что и говорить, и многие ее поддерживали, но и она, как оказалось, была не без изъяна. В чем наши путешественники поневоле сейчас же и убедились.

Доехав до перекрытой бетонными блоками боковой улицы, мэр, господин Опивкин, притормозил, пропуская тащившуюся по тротуару бестолковую мамашу с ребенком, и сдержанно посигналил, предупреждая остальных праздношатающихся негодяев, как это и положено по технике безопасности, что намеревается совершить сложный и потенциально опасный маневр. БМВ последней модели градоначальника сдержанно взревел мотором и легко и непринужденно въехал на бордюр, сначала правым передним, а потом и остальными колесами. Мэр был предельно внимателен и особо контролировал, что пешеходная суета на тротуаре по обеим сторонам от его авто была прекращена. Все было, как и положено, народ ждал.

Въехав на газон, мэр с особым удовольствием отметил плавность, мягкость и бесшумность хода автомобиля по правильно постриженной травке. Господин Опивкин посмотрел в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что специально поставленный для этой цели человек в оранжевой униформе с должным усердием выполняет свои обязанности и особой бордюрной краской уже закрашивает следы резины, которые - незначительные, но все же - оставляют на бордюре колеса проехавшей по нему машины. Человек был на месте и уже усердно орудовал кистью, возвращая реальность в состояние совершенства. Мэр улыбнулся. Он любил, когда все совершается по его плану, но как бы само собой. Как бы...

Минутное отвлечение внимания от контроля движения авто стоило мэру неприятности. Хотя, конечно же, он тут был ни при чем, просто события вышли из под контроля. На мгновение всего. События и некоторые индивиды.

Знакомая уже ангелам и всем внимательным читателям по стартовому происшествию на переходе черная тойота, ведомая все тем же краснолицым гражданином, десятью минутами ранее по-тихому отпущенным полицейскими после предъявления им весомых аргументов своей к происшествию непричастности, объезжая заграждения, резко и даже агрессивно, в своей манере, вывернула на газон. Где и въехала неторопливо двигавшемуся ей навстречу БМВ мэра высоким никелированным бампером прямо в левый глаз, сиречь - светильник.

Фара раскололась, как хрустальная ваза, и стекла вниз задорно прозвеневшим ручьем осколков.

От неожиданности господин Опивкин затормозил несколько резче, чем обычно, при этом возникшая кинетическая сила инерции непреодолимо пригнула тяжелую голову мэра вниз так, что он ударился лбом о рулевую колонку. Ничего страшного! Только негромкий тупой стук и небольшая шишка. Даже подушка безопасности посчитала происшествие пустяком и не сработала.

Чего нельзя сказать о втором участнике внедорожно-транспортного происшествия.

Пока водитель тойоты барахтался, выбираясь из-под резинового пузыря, прижавшего его к сиденью, мэр Опивкин уже был на ногах. На ногах и на траве, посеребренной осколками его фары. Оценив ущерб, мэр устремил на виновника происшествия свой огненный взор, и, без сомнения, испепелил бы его, не защищай того вышеозначенный резиновый пузырь. Вот с чем с чем, а с пузырем этому парню повезло.

Наконец, он все же выбрался из спасительных объятий подушки безопасности и из машины, и предстал перед господином Опивкиным. Во весь свой рост.

Сверху, из небесной, так сказать, ложи, возникшая композиция радовала своей гармонией и симметрией.

На идеальном изумрудном прямоугольнике травы замерли, сцепившись левыми фарами два равновеликих черных авто. Джипы не только отделяли, но и объединяли композиционно двух уважаемых граждан, занявших четкую диагональ, каждый перед радиатором противника, и готовых к выяснению отношений. Собственно, к выяснению, кто из них реально круче.

Крестики и нолики, как говорится, детская игра...

Надо сказать, что оба представителя городской элиты были под стать друг другу. Они были равнозначны и тождественны ростом, статью и кумачом физиономий. И если герой инцидента на перекрестке был хорошо знаком ангелам, то мэра в полный рост они лицезрели впервые. А увидев, решили, что он такой же бультерьер, только в костюме, при галстуке и в лакированных туфлях. Шкаф в пиджаке. Уровень тестостерона с обеих сторон был одинаковым, а точней - одинаково запредельным, так что предохранительные клапаны в ушах уже начали его стравливать с легким характерным шипением.

Сразу стало понятно, что участники происшествия хорошо знакомы друг с другом, и спор о том, кто из них на самом деле круче - это давний спор старых друзей между собою.

Вместо взаимного приветствия состоялся короткий и энергичный обмен мнениями, примерно следующий.

- Ты! - выдохнул господин Опивкин в лицо оппоненту обвинение и сжал погруженные в карманы брюк руки в кулаки со всем, что там в них попало.

Распустил кулаки и снова сжал, и это нехитрое упражнение позволило мэру взять себя в руки.

- Я! - дерзко ответил своим железным аргументом владелец тойоты и подобрал пальцы босых ног, выдергивая из земли зажатые между ними травинки. Обувь, как мы помним, бультерьер потерял в схватке с курортником в красных трусах, но на что бультерьеру обувь?

- Виталик, на этот раз ты попал! - сказал господин Опивкин, подождав, пока пар из его ушей не стравится до приемлемого уровня. Он всегда гордился тем, что умеет хорошо себя контролировать.

- Ты сам попал! - не сдавался так просто его противник, имея в виду, видимо, разбитую фару.

- Что! - взревел мэр, не привыкший, чтобы ему дерзко возражали, но вовремя, не вынимая рук из карманов, вновь взял себя в руки. - А я вот сейчас вызову начальника ГАИ, и мы быстренько лишим тебя, наконец, прав. Для начала. А потом мы подсчитаем ущерб. И определим реальные убытки. И посмотрим, как ты будешь их возмещать. Вот, кстати, и они.

Господин Опивкин имел в виду полицейских.

Патрульная машина как раз подкатила бесшумно и, мягко ткнувшись бампером в бетонный блок, остановилась. Из машины выбрался полицейский офицер. Обойдя тойоту справа, он остановился рядом с мэром. Настороженно козырнул и замер в ожидании указаний. И они тут же последовали.

- Оформляй ДТП, - коротко приказал господин Опивкин полицейскому.

- Какое ДТП! - взвился Виталик, так что воротник апаш на его рубахе с короткими рукавами стал торчком. - Какое ДТП? Мы на газоне, не на дороге. И ты сам нарушитель. Такой же, как и я.

- Я здесь мэр, ты не забыл?

- Пока да, - изо всех сил дерзил Виталик. - Но что ты будешь делать потом? На следующих выборах? Снова будешь просить помочь?

Мэр оглянулся на начавшую собираться толпу зевак и вынув руки из карманов потер одну о другую.

- А ты куда смотрел? - спросил он полицейского.

Тот, не проронивший за все время присутствия ни единого слова, молча пожал плечами.

- Ты уволен, - уведомил его градоначальник о только что принятом им кадровом решении.

Полицейский поморщился и закусил губу. Развернувшись на каблуках, он в обратном порядке обошел вокруг тойоты. Вернувшись к патрульной машине, он в сердцах зашвырнул в нее сорванную с головы форменную фуражку, затем плюхнулся на сиденье водителя, оставаясь ногами на земле. Он обхватил свою бедную растрепанную голову руками, уперся локтями в разведенные широко колени и замер в немом горе.

- Ты попал, я сказал! - продолжил гнуть свою линию господин Опивкин. - Пьяный, что ли?

- Ты что, не знаешь, какой я пьяный? - резонно возразил Виталик. - И вообще, не начинай, а то я за себя не ручаюсь. И так день сегодня неудачный, только от одного ДТП отмазался, а тут ты!

- Ну и сидел бы дома!

- А я куда еду? Вон дом-то! - Виталик ткнул пальцем в сторону торчавшей из-за трехметрового забора на противоположной стороне улицы красной крыши. - Я до дома десять метров не доехал!

- Ничего не знаю, - сказал господин Опивкин, - надо было дома сидеть, раз уж день неудачный. Кто тебя в шею толкал?

Краснолицый только досадливо поморщился и мотнул головой.

- Ладно, - резюмировал мэр, - пора кончать этот концерт. Бесплатный цирк для гостей города-курорта. Эй, ты! - окликнул он полицейского и взмахом руки пригласил его приблизиться, продублировав для верности команду голосом: - Иди сюда!

- Работать хочешь? - спросил он подбежавшего на негнущихся ногах служивого. Тот усиленно закивал головой, глаза его, было потухшие, ожили и радостно заблестели.

- Ладно, я не злопамятный, - сказал господин Опивкин. - Суров, как говорится, но справедлив. Но - будешь должен. Вот тебе работа. Заберешь у этого ключи, - он указал пальцем на присмиревшего бультерьера. - Машину его загонишь на площадку за Горисполкомом, знаешь куда. Потом вернешься за своей, вернешься и станешь там же, и будешь охранять, пока я не скажу. Понял?

Полицейский вытянулся в струнку и взял под козырек.

- К пустой голове, - напомнил ему мэр. Неожиданно для себя он улыбнулся: ему нравилось видеть усердие у подчиненных. Кроме того, ситуация вновь была под контролем, и это не могло не радовать.

- А ты поедешь со мной, - сказал он водителю тойоты. - Будешь сидеть в моем кабинете, пока фару не заменишь. Все, поехали, некогда.

- Эх, - сдался непреодолимости обстоятельств Виталик. Он забрался по пояс в свое авто и вытащил из его недр две бутылки пива, зажатые между пальцами левой руки как две бирюльки. - Вам нельзя, а мне теперь можно, - отыграл назад он пару очков. Он бросил ключи полицейскому, которые тот поймал на лету. - Там и для тебя бутылочка есть, - сказал ему краснолицый. - Можешь взять. Но больше по машине не шарься, я потом проверю, понял?

Лицо полицейского, зеркало его полицейской души, отразило всю степень его понимания.

Понимание было полным, поскольку полицейский давно уже был не мальчик, при этом полицейским работал всю свою жизнь, сколько себя помнил. Иными словами, высококвалифицированный был специалист.

Все расселись по машинам в установленном порядке, захлопали закрываемые черные дверцы, словно вороньи крылья, взревели моторы, стая снялась с места, и через минуту о происшествии напоминала лишь кучка битого стекла на зеленом газоне. Однако и его, отставив в сторону ведерко с краской, тут же стал собирать на совок человек в оранжевой униформе.

Порядок был восстановлен, и городская жизнь, как и до инцидента, густым паточным потоком потекла дальше вдоль зеленых газонов и бетонных блоков.

Зрители стали расходиться. Бывшие в их первых рядах, хоть и никем не видимые, ангелы остались на месте.

- Что скажете, коллега? - по обыкновению полюбопытствовал Рыжий.

- А что тут, коллега, скажешь? - в тон ему ответил Нивей. - Мы с вами только что убедились в том, что эта рыба действительно гниет с головы. Из чего следует, что, если не случится чуда, мы застрянем здесь основательно, и еще очень долго будем вкушать этого блюда и наслаждаться этими запахами. Поскольку - Каки, дорогой. Да-да. И это не я, это они сами выбрали для города такое название. И теперь здесь все какское. Какское - это правильное прилагательное? Думаю, правильное. Во всяком случае - точное.

- Ладно, - успокоил друга заметно погрустневший Аурей, - не изгаляйся. И не драматизируй. Время-то у нас еще есть. Времени у нас столько, что мы вполне можем дождаться здесь и чуда какого-нибудь. Шучу. А пока, что нам остается? - будем внимательно смотреть вокруг себя, вдруг встретим, чем черт не шутит, какую-то искренность особую, дружбу, самопожертвование, или... что там Он еще называл? Любовь!

Воздев глаза к Небу и попросив Господа не бросать их одних, без помощи и наставления на этой Земле, освеженные новой надеждой, на которую Небо никогда не скупиться, ангелы продолжили свой обход.

6. Страсти людские и не только 2.

Ангелы спустились до конца вниз по не слишком длинной центральной улице, и оказались на небольшой круглой площади, застеленной все той же серой бетонной плиткой. На противоположной стороне, за новодельными псевдо античными руинами, возвышалась классическая арка над входом в городской парк. Арка, в отличие от руин, была явно старой постройки, но ухоженной и выкрашенной в курортном стиле традиционной желтой краской, с выделением отдельных элементов белой, что удивительным образом способствовало созданию ощущения праздности и покоя. Парк был старым, гораздо старше арки и невысокой ограды вокруг него, о чем без устали нашептывали огромные вековые деревья, шумевшие вознесенными ввысь громадными зелеными кронами, маня и обещая укрыть и поделиться сенью и прохладой.

Со всех сторон вокруг площади располагались предприятия общепита, то ли кафе, то ли небольшие ресторанчики, на открытых площадках которых за столиками сидели отдыхающие, наслаждаясь скромными дарами местной курортной кухни. И лишь справа от входа в парк, ангелы увидели несколько киосков, торговавших сувенирами и прохладительными напитками. Рядом с киосками непосредственно из плоскости площади произрастали, как грибы, пять-шесть окрашенных белой фасадной краской восьмиугольных бетонных столиков, за крайним из которых группа товарищей забивала козла. Костяшки домино лязгали по поверхности стола, словно монеты по барной стойке, что было символично и правильно, поскольку монетизация результатов игры, несомненно, имела место. Лица игроков и немногочисленных зрителей, ждущих своей очереди, чтобы вступить в игру, были напряжены и внимательны, шуточки, словечки и афоризмы, отточенные долгим употреблением, словно музыкальные фразы, вставлялись в нужных местах, но в автоматическом режиме, без огня и задора, и ожидаемой реакции не вызывали. Чувствовалось, что игра была серьезной, велась по-крупному и приближалась к кульминации.

Но внимание ангелов привлекла к себе совсем другая группа лиц.

Несколько поодаль от игроков, прижимаясь ногами к самой каменной ограде, отделявшей собственно парк от променада, и лицом к нему, расположились в ряд, словно в партере зрительного зала, с десяток инвалидов на колясках, за спинами которых стояли то ли сопровождающие, то ли праздные зеваки. Их лица были напряжены, а внимание поглощено совершенно тем, что происходило сразу за оградой, в парке. И зрелище то было, видать, острей, чем все перипетии партии в домино, которая, кстати, как раз окончилась, но на шум и возгласы, с этим событием связанные, не отвлекся ни один из группы зрителей у ограды. Напротив, некоторые из доминошников, очевидно, проигравшие, бросив оставшиеся на руках камни на стол, присоединились к колясочникам. Белого поразило то, как, завороженные невидимым пока зрелищем, все эти люди машинально, не замечая процесса, щелкали семечки, сплевывая шелуху прямо на себя - что касается инвалидов. Прямостоящие сплевывали на сидящих перед ними в партере зрителей, ни те ни другие того не замечали и лишь изредка нервными движениями рук очищали лица от налипшей на них шелухи, когда ее становилось слишком много.

Вдруг один из инвалидов, мужчина с необратимо кавказским носом и огромным куполообразным пивным животом, которые оба отличались чрезвычайной подвижностью и выразительностью, потянулся левой рукой к висящему сзади на спинке каталки рюкзачку, застежка которого была наполовину открыта. Достав из рюкзака литровую пластиковую бутылку без крышки, инвалид расстегнул ширинку на штанах и вставил туда горлышко бутылки. В то время, как глаза его оставались напряжены и продолжали следить за происходящим в парке, нижняя часть лица расслабилась и на нем явственно проступило выражение испытываемого мужчиной облегчения. Окружающие, целомудренно рассеяв взгляды и сместив сектора обзора, как бы не заметили его действий, выразив тем самым полнейшее понимание обстоятельств и свою толерантность.

Закончив облегчаться, инвалид перегнулся через ручку кресла и вылил продукт облегчения под колеса, в щель между плитами, которая безропотно и без остатка приняла в себя отработанную жидкость, после чего привычным движением отправил бутылку обратно в рюкзак, до следующего приступа нужды.

- Ну-ка, подойдем, - сказал Белый и потянул друга к месту событий.

Ангелы перенеслись через площадь и, никем из присутствующих не видимые и потому не чинящие никому препятствий для наблюдения, опустились на ограду парка, прямо перед первым рядом зрителей. И с удивлением обнаружили, что не одиноки, что не одни они такие на этом свете.

На пористом теплом камне ограды, спиной к зрителям, свесив ножки в парк и подперев кудрявую светлую головку руками, сидел ангелочек. Он был грустен и даже печален, видимо, то зрелище, которое он наблюдал, никак его не радовало. Оглянувшись на вновь прибывших, бесцветным голосом, он приветствовал их возгласом:

- А, инспекция! - и, не меняя эмоционального состояния, вернулся к своим наблюдениям.

- Ну-ка, подвинься, - сказал Аурей, садясь рядом. Ангелочек вежливо, но без чрезмерного усердия колыхнулся телом в сторону. - Что еще за инспекция? - поинтересовался Рыжий. - Откуда такие сведения?

- Так все же знают. Объявление прошло, - сообщил ангелочек. - Не препятствовать, оказывать всяческое содействие, и так далее...

- Вздор! - сказал Белый, усаживаясь на ограду с другой стороны.

- Вздор, - грустно согласился ангелочек, вежливо колыхнувшись в обратную сторону. - Но начальству видней.

- Что тут у нас? - спросил Аурей.

- Сами видите, - сказал ангелочек и движением круглого подбородка с ямочкой указал на происходящее у его ног действо. - Борьба титанов, - пояснил коротко.

В нескольких метрах от ног ангелов происходила драка. Нормальная и даже вполне обычная человеческая драка. Стычка ангелов, с которой началось наше повествование, по сравнению с этим безобразием выглядела, а по сути и была, легкой дружеской потасовкой.

-Ух, ты! - восхитился Рыжий кипению энергий и буйству страстей. - И кто с кем? Или, как я посмотрю, уже кто кого?

- Смотрите уж, - устало вздохнул ангелочек. - Финал близок, сейчас сами все поймете.

Понять, однако, было нелегко.

Перво-наперво бросилось в глаза, что на голой и практически лишенной травы парковой земле, вспахав ее на полметра вглубь и перепачкавшись в ней полностью до неразличимости деталей, барахтались двое. По крайней мере, такое заключение можно было сделать исходя из количества торчащих из общей кучи рук и ног. Раздавались натужное сопение, фырканье и кряхтенье, перемежаемые глухими звуками ударов по чему-то мягкому и плотному.

Рядом с дерущимися, чуть поодаль, стояла, скрестив руки на груди, миниатюрная блондинка в синем платьице и на белых лабутенах, и злым немигающим взглядом наблюдала за единоборством. По выражению ее лица нельзя было понять, какие чувства она испытывает в связи с происходящим: негодование и злость, или же удовлетворение.

Какое-то время события катились без изменений, словно по инерции, но в какой-то миг ход поединка резко переменился. У одного из противников внезапно кончились силы, и он прекратил сопротивление. И тут стало понятно, что в этой схватке верх над старой заносчивостью одержала молодая злоба.

Молодой, все еще белобрысый, несмотря на слой покрывшей его земли, парень оказался сверху на щуплом, лысоватом и, очевидно, пожилом уже мужичке. Мужичок распластался на спине, словно ветошь. Его тело было наполовину вдавлено в мягкую землю и, он, видимо, понимал, что процесс этот будет продолжен, во всяком случае, сил противостоять ему у него не было. Молодой придавил одну руку мужика коленом к земле, другую его руку удерживал своей левой, а правой молча и сосредоточено стал бить противника по лицу. После первого удара хрустнул и съехал на сторону нос мужика, после чего удары приобрели монотонность и звучали, как отбиваемое после замеса тесто, густо, мокро и с жирным чмоканьем.

Лицо парня стало похоже на лицо инопланетянина, бесстрастное и сосредоточенно злое, только инопланетянам глаза рисуют в виде вертикальных щелочек, а у него они были горизонтальными, но светились той же желтой яростью. Рот, узкий словно разрез бритвой, постепенно стал сползать к правому уху, изображая торжествующую ухмылку.

- А теперь я буду тебя убивать, и ты мне за все заплатишь, - выдавил он из себя чревовещательно, не шевеля губами. Кулак его опускался без устали, а поднимался он, похоже, автоматически, как крыло у птицы.

На лице блондинки, наконец, проступило выражение, соответствующее возобладавшим в ней чувствам. Удовлетворение в этой смеси занимало лишь незначительную часть, в основном же это была озабоченность.

- Ты, прекращай! - сказала она парню. - Убьешь ведь!

- Убью, - подтвердил тот. - Пусть сдохнет!

- Пусть сдохнет! - согласилась девица. Но уточнила: - Пусть сам себе сдохнет! Тебе-то, зачем за него в тюрьму садиться?

Молодец, не в силах остановиться, продолжал бить поверженного противника по лицу.

- Кончай, дурак! - закричала девица. Видя, что ее призыв не возымел никакого действия, махнула рукой: - Как хочешь! Но я тебе больше не дам!

Последний аргумент для парня, видимо, был стимулом непреодолимой силы. Что-то щелкнуло в его мозгу, и он переключился на режим умеренной активности. Парень в последний раз, впрочем, не сильно, ткнул лежащего мужика в челюсть и поднялся на ноги, дрожа и покачиваясь от бурлящего в крови адреналина.

- Ладно, пусть живет, - согласился он с перспективой.

С "пусть живет", между тем, было уже не все так просто. Совсем не просто. И не очевидно.

- А ты, собственно, кто такой будешь? - спросил Нивей у наблюдательного ангелочка.

- Я ангел-хранитель, - со вздохом сообщил тот.

- А ты, чей хранитель? - полюбопытствовал со своей стороны Аурей.

- Обоих, - вдохнул ангелочек.

- Как так! - в один голос вскричали заезжие студенты.

- По совместительству, - пояснил вконец расстроенный ангелочек. - Нехватка кадров...

- А что же ты ему... этому, старому не помогаешь?

- А как ему поможешь? Пятьдесят пять лет, пятьдесят пять килограммов веса - при вздорном характере! Сам виноват! Надо было язык за зубами держать. Я ему, между прочим, неоднократно об этом намекал, что хватит, что нарвешься. Вот и нарвался.

- Но ведь он умирает, смотри! - вскричал Белый. - Тебя за это по головке не погладят, отвечать придется, ты помнишь?

- Да ты ох... опиз... оф... одурел! - закричал и Аурей. - Чего ты ждешь?! Помогай немедленно!

- Да не суетитесь вы, апостолы! - унял всплеск их негодования ангелочек. - Я сам знаю, что делать, не вмешивайтесь. И, кроме того, как, по-вашему, мне, бессмертному, иначе познать смерть? А ведь я должен, я хочу, хотя бы приблизительно. Потому что без этого никогда не понять, что такое жизнь.

В наступившей тишине вдавленное в землю тело мужчины вдруг осветилось внутренним голубоватым светом. И следом за светом, присутствующие это отчетливо видели - те, которые могли видеть, - оттуда появилась его душа, похожая на светящегося головастика величиной с небольшой спелый арбуз. Душа затрепыхалась, завиляла хвостиком, запутавшись, зацепившись за что-то в бренных останках, но быстро освободилась и начала свой подъем. Вознесение души выглядело трепетно неуверенным, словно происходило ощупью, а она сама была исполнена недоумения.

Ангелочек снялся со своего места и, быстро и смешно молотя по воздуху короткими крыльями, словно торопящийся изо всех сил мотылек, нагнал совершавшую свой взлет душу. Он осторожно взял ее в ладони, и она прильнула к ним, осветившись доверием.

- Не спеши, дружок, - сказал ей ангелочек. - Еще не время. У тебя осталась кое-какая работенка внизу, возвращайся.

Он спустился к замершему на земле, никому больше не нужному и потому не ждущему уже для себя ничего хорошего телу, и с ладоней, словно живую воду, влил душу в его раскрытую худую грудь. Никто не заметил, как это произошло, но вместе с душой в тело снова проникла жизнь.

Убедившись, что все в порядке, ангелочек вернулся к своим соплеменникам и вновь занял место между Рыжим и Белым.

- Тут главное не прозевать момент, - поделился он опытом.

- Значит, она все-таки существует! - вырвалось у изумленного Рыжего. А Белый вскочил на ограду и, протянув руки к распростертому на земле телу, продекламировал: - Так вот ты какая, душа!

- Прикалываетесь? - спросил ангелочек уныло. - Валяйте, я не против...

- Вовсе нет, - поспешил успокоить его Рыжий. - Что касается меня, я совершенно искренен. Одно дело знание теории, и совсем другое - вот так, непосредственно, в первый раз живьем увидеть основу основ... Живой кирпичик мироздания... Я в восторге!

- Кроме того, - поддержал друга Белый, - радостно, что справедливость восторжествовала.

- И правда, восторжествовала, - согласился ангелочек. - Остался жив - скажи спасибо.

- Спасибо... сынок... - прохрипел мужик на земле и задергался в попытках принять сидячее положение. Получилось это у него не сразу, сначала ему пришлось перевернуться на живот, подломив под себя правую руку. Затем счастливчик, зарываясь лицом в рыхлую землю, встал на четвереньки, и только потом ему удалось сесть. Тут, словно переполнив сосуд, из его сломанного носа обильно потекла густая алая кровь. Мужик закрыл нос рукой, но это не помогло ему справиться с кровотечением, кровь пробивалась между пальцами и несколькими ручьями текла на землю, где смешивалась с ней, превращаясь в дьявольское тесто и в кровавое месиво одновременно. Кровь совершенно заполнила его нос, но и, стекая по лицу, не давала ему дышать ртом. Мужик стал задыхаться и вновь завалился на спину.

- Э, надо спасать человека, слушай! - всполошился первым инвалид-кавказец. Из заветного своего рюкзачка он достал большую, относительно чистую и относительно белую тряпку и, протянув ее стоявшему рядом с ним молодому человеку с таким же, как у него носом, кивнул ему своей тяжелой и седой коротко стриженой головой. - Возьми, замотай, перевяжи его! Быстро!

Юноша схватил тряпку и беспрекословно бросился выполнять указание старшего. Подбежав к пострадавшему, он стал вытирать ему кровь, которая текла уже не столь обильно, как поначалу, и сделалась густой и почти черной. Когда юноша вытер кровь с губ мужика, тот судорожно, с хрипом втянул воздух через освободившийся рот и закашлялся, забился в конвульсиях.

- Наверное, он без сознания, - сообщил молодой кавказец. - Надо в больницу везти, а то умереть может.

Парень, с которым дрался мужик, почесал за ухом и, сжимая и разжимая кулаки, стал затравленно озираться. Его глаза инопланетянина при этом отсвечивали зеленым холодом.

- В больницу, да, - повторил кавказец-инвалид. Чувствовалось, что он привык отдавать распоряжения, потому и взял руководство операцией по спасению на себя. - Кто сможет его в больницу отвезти? - спросил он громко.

- Я смогу, - сразу ответил один из зрителей. - У меня тут такси. Только бесплатно я не повезу.

- Э, что ты за человек? А? - спросил таксиста кавказец.

Тот пожал плечами.

- Ладно... Слушай, посмотри, у него там, в карманах что-нибудь есть? - обратился колясочник к помощнику.

- Ничего нет, - сообщил тот. - У него и карманов-то нет.

- А родные, может, у него есть? Кто знает, э? - продолжил опрос кавказец.

- Ну, я ему родственник, - неожиданно признался молодой боец. - Папаша он мой. И что дальше?

Присутствующие, включая ангелов, изумленно смолкли, ошеломленные веселым, но совершенно непредвиденным вывертом сюжета.

- Да как же это ты, отца-то? - спросил, наконец, кавказец.

- Поучил маленько, - ответил молодец.

- Отца поучил? - не поверил ушам своим кавказец.

- А что, и отца. Всех учить нужно, когда нужно. Вот ты напросишься, и тебя поучу.

- Рискни, малыш, - предложил инвалид. - Просто подойди ближе.

Драчун, оценивая, взглянул на инвалида исподлобья, уперся в мощные, привыкшие вращать колеса каталки руки, и вновь потер кулаки.

- Живи пока, - сказал.

- Тогда не болтай попусту, - отрезал кавказец. - Вези папу в больницу.

- Не повезу, - отрезал сынок. - Но денег дам, папа все-таки.

Он резким движением, поскольку был раздражен, скинул с плеча руку девицы, попытавшейся было удержать его от доброго поступка, и подошел к водителю такси. По пути он поднял с земли и нахлобучил на голову красную бейсболку, выбив ее предварительно о колено. Вытащил из кармана смятый комок банкнот и, выдернув из него несколько бумажек, отдал водителю.

- Хватит? - спросил хрипло.

- Еще надо, - посчитал наличные таксист.

- Хватит! - отрезал парень. Но, подумав о чем-то, добавил еще пару купюр. - Только ты его не в больницу, ты его к маме Жанне вези. Знаешь, где?

- Знаю, - кивнул водитель, - как не знать. Мне все равно, куда везти, когда платят.

Разобравшись с таксистом, парень вернулся обратно и встал рядом с девицей. Он обнял ее за плечи, и они, прижавшись друг к другу, молча и не участвуя, наблюдали, как добровольцы из толпы зрителей, отрабатывая полученное ранее удовольствие от зрелища, грузили на заднее сиденье такси, которое водитель предусмотрительно застелил полиэтиленовой пленкой, так и не пришедшего в себя папу.

Когда машина с телом убыла, парень помотал головой, как бы отрешаясь от ненужных мыслей, и взъерошил рукой жесткую щетку чубчика.

- Ладно, пошли домой, - сказал он девице. - Недельку поживем спокойно, одни, как ты хотела.

- А не нужно было называть меня шлюхой! - с вызовом сказала девица. - Я его предупреждала.

- Ну, какая же ты шлюха? - улыбнулся ей парень. - Так, маленькая шлюшка...

Девушка, было, насупилась, но тут же улыбнулась в ответ.

- Но ведь я только твоя шлюшка, - сказала она. - Твоя-твоя... Женщина должна уметь быть в постели шлюхой.

- Да, да... - снисходительно согласился парень. Он чувствовал себя героем, терминатором, способным сломать нос или проломить голову любому.

Обнявшись, они пошли прочь от ристалища. Своим синим платьем и соломенными волосами, девица напоминала василек посреди ржаного поля. Бейсболка юноши покачивалась над ней, словно головка цветущего мака.

Рыжий надул щеки и пустил вслед уходящим ветер.

Юбка девицы взлетела, открыв провожавшим ее взорам круглую розовую попку с отчетливым синяком величиной с пятак на правой ягодице.

- Ты чего это жопу показываешь? - спросил герой, посмотрев через правое плечо вниз. - Опять без трусов ходишь?

- А, пусть смотрят, - отмахнулась девица. - Пусть слюни пускают, если охота, мне все равно. Старперы!

- А что это у тебя за синячище?

- Забыл, что ли? Как вчера присосался?

- Да, - осклабился парень, - я люблю иногда... через заднее крыльцо войти...

- Тихо ты, дурак, - девица перешла на шепот, - люди кругом. Вот не надо было тебе сегодня утром колеса глотать, ты еще от вчерашних не отошел...

- Да ладно тебе, не занудствуй. Ща придем и сразу в постель, разрядиться надо.

Девица в ответ состроила невинные глазки. Потом, расслабив свои все еще раскрытые филейные части, она сделала ими несколько размашистых свободных движений.

- Похабница, - определился со словом парень.

Девица радостно рассмеялась в ответ. Ее лабутены вторили ей веселым, с подвывертом, перестуком.

Движением пальцев Белый опустил занавес, поднятый Рыжим.

- Мне пора, - всплеснув руками, сообщил ангелочек, - извините. Увидимся позже!

Он махнул рукой и исчез, причем, в каком направлении, к которому из своих подопечных он отправился, друзья так и не поняли.

Ангелы остались снова одни. Но солнечный свет обволакивал их своей теплой тканью, и никакого одиночества они не ощущали.

Все вокруг постепенно успокоилось. Размеренные воды повседневности, сомкнувшись, быстро поглотили внезапный островок нестабильности. Собравшихся по случаю драки зрителей охватило ощущение праздника, отпуска, лета.

Из глубины парка налетела стайка мелких птичек, неизвестных вновь прибывшим ангелам, и, весело щебеча, принялась копаться в земле, впитавшей в себя принадлежавшую ей по праву первородства людскую кровь.

Зрители, ввиду окончания зрелища утратившие статус зрителей, отправились пить пиво, возбужденно гудя и обсуждая увиденное.

- Красота-то какая, Господи! - прозрел, наконец, Белый. - Лепота.

- Что-то во всем этом есть, - задумчиво произнес Рыжий. - Не знаю что, но, чувствую, есть. Хотя и, кажется, что в этом дерьме невозможно найти ничего, что оправдывало бы его существование. Но я начинаю, думаю, понимать, что Он от нас хочет. Чтобы мы нашли это здесь, на Земле. Не знаю... Ускользающее ощущение. Эх! Нет, но какая драма развернулась, а? Мощно! А жизнь-то в городишке кипит. Бурлит, я бы сказал. Подспудно только, скрываясь от посторонних взглядов.

- Каки... - завел вновь свою шарманку Нивей. - Бурлит нечто при включенном вентиляторе. Брызги повсюду. А Отца понять в этом вопросе нелегко, и прежде всего потому, что он сам не знает, чего хочет. Нет, понятно, что ему жалко бросать проект, в который вложено столько сил и с которым связано столько надежд и ожиданий. Но, согласись, то, что мы видим вокруг - это тупик. Просто глухой беспросветный угол. Зачем же, скажи, поддерживать жизнь в том, что омерзительно и должно исчезнуть навсегда? А ведь это омерзительно, то, что мы видели до сих пор, согласись. Где же найти новые оправдания для существования этого мира, где та цель, которая развернет его в нужном направлении и вдохнет в него новую жизнь - вопрос. Я не знаю, как на него ответить. И вообще, я не оптимист в этом плане, ты в курсе. Кстати, - встрепенулся он, - что за мама Жанна тут упоминалась? Не стоит ли нам на нее посмотреть?

- Ну, ты все же не сгущай краски-то, - сказал Рыжий, - они тут и без тебя достаточно... смачные. Но, с другой стороны, мы с тобой еще ничего по сути не видели. Мы здесь и дня не пробыли! Да, не вдохновляет. Хотя и весело. Ведь весело, скажи? Весело! И имей в виду, все это лишь то, что всегда болтается на поверхности...

- Каки...

- ... Настоящая жизнь, она не на виду.

- Если эта не настоящая - с глупостью, подлостью, жестокостью, с болью и смертью, - какая же тогда настоящая?

- Не знаю я. Но, в конце концов, не кажется ли тебе, что цель Его и состоит в том, чтобы обнаружить алмаз в этой куче... дерьма? Что же, будем искать, даже если нам и не дано в полной мере понять Его замыслов. Делать нам все равно нечего, и время наше, как ты знаешь, не...

- А это что такое?! - прервал ровный поток мыслей Рыжего внезапным возгласом Нивей.

7. Все, что нужно знать о любви.

- Это что за покемон? - воскликнул Аурей восхищенно, обратив свой взор в указанном его другом направлении.

- Не покемон, - прошептал впавший в странное экстатическое состояние Белый, - ангел...

В белом платье с пояском, словно лепестки лилии обволакивавшем стройное, устремленное вверх тело, легко, едва касаясь земли обутыми в изящные босоножки ногами, мимо столиков на открытой террасе кафе Фараон, украшенных пенопластовыми скульптурами Сфинкса, шла девушка. Нет, шла - слишком грубое, неудачное слово для описания ее движение. Она летела, и это не был прерывистый, превозмогающий тяжесть и силу притяжения полет земного существа - это был стремительный и легкий полет ангела, для которого лететь так же естественно, как излучать свет. И этот ангел, в отличие от прочих, был открыт для всех взоров, и они все, разумеется, были обращены на него. Даже взгляды женщин. Тем более их взгляды. Потому что не заметить, и не восхититься ей было невозможно. Но вот она, напротив, словно не замечала никого вокруг, стремясь к своей цели, при этом мимоходом ловко уклоняясь от протягиваемых ей навстречу рук.

Эта девушка, это видение принадлежала всему миру - и никому конкретно.

- Какой, однако, у нее лордоз? - искренне и неподдельно восхитился Рыжий.

- Пошли за ней, - прошептал едва живой от восторга Нивей. - Ты идешь? - спросил он уже издали.

- Ай да Белый! - изумлялся про себя совершенно сбитый с толку Рыжий, догоняя друга. Настигнув и присоединившись к нему, Аурей хотел по привычке сказать что-то веселое, придумать какую-нибудь легкую, искрящуюся, бурлескную шутку, но, взглянув на непробиваемо восторженное лицо Белого понял, что лучше этого не делать, и что в данный момент за благо будет промолчать.

Его поразила такая скорая перемена, произошедшая с другом. Из холодного, вечно недовольного всем и брюзжащего циника он всего лишь в течение одного взгляда на незнакомую девушку превратился в восторженное, обожающее ее существо. Но самое удивительное было то, что процесс превращения еще не завершился, и каких масштабов достигнет в будущем эта личностная трансформация, невозможно было себе вообразить. Нет, оно понятно, что ангелы есть чистые и искренние создания, трепетные внутри вне зависимости от той маски, которую они носили снаружи, да и девушка была, бесспорно, хороша, но не до такой же степени, чтобы вот так, в одночасье из-за нее ангелу потерять голову? Разве что это, не приведи Господи, конечно не ...

- Любовь! Это любовь, мой Рыжий друг! - подтвердил его догадку и опасение Белый. - Мне кажется, нет, я уверен, что влюбился! Я люблю! Я познал, наконец, земную любовь!

- Вижу я, вижу, - отвечал Рыжий, с еще большей опаской заглядывая в лицо друга. - Но ты бы все-таки не торопился с выводами, а, Белый? Земная любовь все же не для нас с тобой. Она вообще-то разнообразна, но, прежде всего, для нее нужны двое, ты и еще кто-то. Тебя я вижу, а вот пара твоя где? Ты глазки-то протри, может, попало в них что постороннее, может, просто что показалось? И вообще, что ты так распалился? Ты поостынь, сходи, пивка попей...

- Какого пивка! Что ты несешь, Рыжий! Мне ничто уже не поможет, и я несказанно рад этому обстоятельству! Любовь накрывает тебя, как звездная лавина! Она возвышенна, чиста и не требует ответа. Чем меньше взаимности, тем глубже переживания. Достаточно просто смотреть и обожать! Я уверен, я познал ее, земную Любовь!

- Думаю, ты подцепил здесь какой-то вирус... В смысле, ты болен! Но ведь - Каки! Это же Каки, друг мой! Какая здесь может быть любовь? Только, как ты понимаешь, какская, - привел Аурей привычный и ранее беспроигрышный аргумент, но Нивей так посмотрел на него, искоса, через плечо и сверху вниз, и при этом так оскалился, что Рыжий решил отступить, пока. Он подумал, что будет лучше выдвинуться подальше вперед и как следует рассмотреть предмет внезапной страсти друга. Что и проделал незамедлительно.

Девушку звали Вика, выяснить это для Аурея труда не составляло, тем более, что многие встречные мужчины протягивали к ней руки и восклицали: Ах, Вика! Вика, постой! Ну, куда же ты, Вика! Но Вика никого не слушала и не слышала, она шествовала прямо по тропе любви, отряхивая прах со своих прелестных ножек. Да и какой прах? Ничто земное и низменное не приставало к ней изначально. Рыжий забежал вперед и заглянул в ее лицо, и немедленно пришел в неописуемый восторг, и, если бы не суровая необходимость спасать друга, сам упал бы, сраженный, к ее ногам.

Еще бы!

Каштановые кудряшки над высоким открытым лбом Вики парили и светились в лучах солнца, словно нимб. Широко распахнутые глаза, точно глаза младенца, смотрели на мир с восторгом ежесекундного познания нового, а наивная улыбка ярких губ предназначалась каждому и согревала всех. Немного вздернутый носик выдавал ее несколько взбалмошный характер, но ведь такой женщине можно простить любой каприз! На сгибе согнутой в локте левой, развернутой ладонью вверх, руки, она несла плоскую красную сумочку, которая вместе с круглыми коралловыми клипсами на ее ушах составляли ансамбль, добавляя три страстных нотки к ее образу непорочной наивной девочки. Небольшие, но плотные, как свинцовые ядра груди девушки были высоко подтянуты маленьким лифчиком, и она весело несла их перед собой, словно два кулака за пазухой. А если принять во внимание торчащие в стороны сквозь воздушную, создающую лишь видимость покрытия ткань соски, - то, как два кукиша.

Когда, в своем изучении внешности Вики, Рыжий дошел до ее попки, благодаря упоминавшемуся уже лордозу представленной в невероятно соблазнительном ракурсе, он почувствовал, как в нем зашевелилось нечто такое, чего он в себе никогда не подозревал. Рыжий аж застонал от сладостной невыносимости распустившегося в нем неведомого чувства. Он исторг из себя восторженный стон с таким жаром, что экзистенциальное переживание его каким-то неведомым образом выплеснулось во внешний земной мир, так, что даже Вика почувствовала необычное напряжение полей вокруг себя и удивленно оглянулась по сторонам.

Ах, эти глаза! Этот взгляд!

Рыжий поторопился отвалить в сторону, словно тихоходный катер, не в силах состязаться в скорости со стремительно несущимся под всеми парусами чайным клипером.

Описав полный круг, он присоединился к тащившемуся позади на утлой унылой лодочке Нивею, и вместе они продолжили преследование, держась позади на приличном расстоянии, но в виду вымпела девушки Вики, ласкаемые ее кильватерной струей.

Мелькание белых босоножек гипнотизировало, завораживало. Перебор плоских каблучков отзывался уверенным стуком о плитку мостовой. Для белокурого ангела они звучали, словно барабаны судьбы. Златокудрый ангел чутко улавливал заданный ритм и ровнял по нему свой шаг. Друзья с восторгом, к которому в полной мере даже не были готовы, погружались в реалии земной жизни. Их сердца бились и ощущали по-новому. Но их головы совсем позабыли, что земная реальность обманчива, что она всего лишь мираж и сон.

И в какой-то момент ангелам вдруг показалось, что пространство впереди превратилось в огромное зеркало, перегородившее улицу поперек, и они все вместе к нему приближаются. Изображение в зеркале узнавалось, как отражение.

- Что это?! - воскликнул Нивей, протягивая руку к Рыжему. - Смотри!

По улице навстречу Вике приближалась... еще одна Вика!

- Да нет! - сказал Рыжий и помотал головой. - Не может быть! Они что здесь, клонируются? Возникают самопроизвольно, из воздуха?

Он издал нервный смешок, который, в общем, был для него не характерен. Белый вторил другу с секундным запозданием.

Встречная женщина приближалась с той же скоростью и той же трепетной походкой, которой шла Вика. Издали похожесть была стопроцентная, и лишь по мере приближения стали заметны отличия, которые, если объединить их одним слово, заключались в следующем: Вика была моложе. Но вот, насколько моложе, определить было почти невозможно. Ответ крылся в деталях, а они были мастерски замаскированы.

Другая была так же высока и стройна, как Вика, но платье ее при ближайшем рассмотрении оказалось не чисто белым, а нежно-кремовым, и каблуки ее туфелек были значительно ниже и устойчивей. Грудь ее тяжело колыхалась с каждым шагом, и под ее тяжестью были округлены плечи женщины и опущены вдоль тела руки, и, конечно, куда-то исчез знаменитый Викин лордоз. Ее, вспененные мелкой волной волосы, ниспадали до плеч, как у Дюрера на автопортрете с розой, да и лицом она была чем-то похожа на классика, и если бороды у нее еще не было, тот пушок усов над верхней губой уже золотился. Зато взгляд был невинным и глаза ее смотрели на мир так же наивно, как и глаза Вики. В общем, возникло полное ощущение, что встретились, если не мама с дочкой, так старшая сестра с младшей. Или наставница со своей ученицей, причем первая смотрела на вторую с явным любованием и гордостью, хотя и не без ревности.

Женщины сошлись на самой середине улицы. На лицах их возникло и расцвело удивление и радость от встречи, словно они и в самом деле не ожидали увидеть здесь друг друга. Они поцеловались, не касаясь лиц, лишь чмокнув губами тепло щек и аромат подруги.

- Привет, Нинель! - воскликнула Вика и, заговорщицки понизив голос, спросила: - Ты как?

- Здравствуй, подруга, - отвечала Нинель низким, грудным, с сипящей ноткой голосом. - Уже ничего, все классно. А ты?

- А, мне и было нормально! - отмахнулась Вика.

- Ох, хорошо тебе, ты молодая... - вздохнула Нинель. С ласковой завистью посмотрела на подругу, потом спросила: - Ты просто так прогуливаешься, или...

- Или! А ты?

- Я тоже, но у меня есть еще одно небольшое дельце. Неожиданное.

- Что-то случилось? - забеспокоилась Вика.

- Нет-нет, - сказала Нинель. - Ничего страшного. Потом расскажу. Ну, не будем терять времени даром.

- Точно, - согласно кивнула Вика, - только не даром. Увидимся позже.

Перед тем, как продолжить путь, Вика приблизилась к ушку подруги и прошептала:

- Кажется, прибыл новый контингент...

- Аха, - ответила Нинель таким же шепотом и быстрым взглядом окинула ближнюю зону. - Уже вижу...

- Удачной охоты! - Вика на счастье коснулась плеча подруги.

- И тебе, моя красавица! - искренне ответила Нинель. - Привет Греку!

Девушки заговорщицки улыбнулись друг другу, сделали одна другой глазки и разошлись в разные стороны.

Проводив глазами удалявшуюся Нинель, Рыжий пожалел, что лучшие ее годы, как ни крути, остались позади, ведь иначе удовольствие от созерцания этого великолепного тела было бы неизмеримо выше.

- А не показалось ли тебе, что... - попытался спросить он друга.

- Не показалось! - неожиданно агрессивно оборвал его Белый. - Меня не интересуют твои пошлые домыслы, поэтому можешь держать их при себе. Ничего не хочу слышать!

- Как знаешь, - пожал плечами Рыжий, - как знаешь... Смотри только, чтобы потом не было мучительно больно. Еще раз пожал плечами и смолк, поникнув головой.

В конце концов, что он знал о любви, о земной любви, чтобы раздавать о ней советы и комментарии тому, на чью голову уже обрушилось это бедствие? О любви высокой, горней он мог бы говорить долго, бесконечно, но земная любовь предполагала полное погружение в материю, а этого опыта у него не было. И, к слову, он его страшил. Обескураживало так же то, с какой ошеломительной скоростью, совершенно не спрашивая позволения и не интересуясь тем, готов ли выбранный ею объект к ее приходу, рад ли он встрече с ней, любовь овладевала всем его существом. Но, быть может, это как раз именно то, что имел в виду Отец Небесный, отправляя их сюда, в город Каки? Не любовь ли была целью их экспедиции, не ее ли должны были они найти? Встретить и познать?

- Я с тобой, - сказал он Нивею. - Что бы ни случилось, будь уверен, что я с тобой. Только, прошу тебя, не делай резких движений. Не делай вообще никаких движений, не поговорив предварительно со мной. Мы, как и прежде, ходим и смотрим, просто ходим и просто смотрим. Как и прежде, и ничего не изменилось. Ты и я, мы вместе. Я рядом с тобой, я рядом.

Белый с благодарностью посмотрел на друга.

- Да, - сказал он, - да. Только не разговаривай со мной, как с неразумным дитем. Я все понимаю. Просто все очень сложно и тяжело.

Он, однако, совсем не понимал того, что с ним происходит, что уже произошло. Он ощущал счастье и несчастье одновременно, отчего ему хотелось и жить, и умереть сразу. Но, пожалуй, больше - умереть, и это было ново, это было странно, и не имело ничего общего с обыденностью и долгой скукой бессмертия, царившими на Небесах. Он вдруг пронзительно ощутил, как отличаются Небо и Земля, какая между ними пропасть. А что же в ней, в той пропасти? Ее заполняет любовь. В конечном итоге, любовь сама и оказывалась той пропастью, которая манила к себе, и в которую так сладко хотелось броситься... Во всяком случае, так все представлялось ему сейчас. Но любовь была и единственным мостиком, по которому возможно было с Земли добраться до Неба. Мостик был слабым и выглядел ненадежно, поэтому чтобы пройти по нему до конца требовались самозабвение и невероятная отвага.

У Нивея закружилась голова. Он почувствовал, что совсем, совсем запутался. И как же хорошо, что в этот сложный момент друг его был с ним рядом. Он легко прикоснулся к руке Аурея и ласково заглянул в его глаза.

- Как хорошо, что мы вместе, что я могу на тебя опереться, - сказал он ему. - Уж не знаю, по всей Земле так, или это особенность только города Каки, но, похоже, что без надежного друга рядом здесь не прожить.

Рыжий молча накрыл ладонью руку друга и сжал ее.

Следуя за Викой вверх по улице, они в конце концов вновь оказались на центральной городской площади.

Как же мал, оказывается, этот город! И как много им довелось уже увидеть в нем и познать! И, подозревал Белый не без оснований, все было только начало!

В своем белом платье Вика вышла в центр площади, словно океанская яхта под главным парусом в морской залив. Сразу стало понятно, что она здесь единственная яхта подобного класса. Во всяком случае, она сама не допускала в этом ни малейшего сомнения. "Так держать, Вика!" - говорила она себе.

В центре площади располагался фонтан. Новый двухкаскадный фонтан, выложенный мелкой, словно мозаичная смальта, голубой импортной плиткой Бизацца.

Фонтан был особой гордостью, но и тайной болью мэра Опивкина.

Дело в том, что этот фонтан был новый, и построили его тогда же, когда реконструировали и всю площадь. Работы на площади, собственно, велись давно, не один год до того велись, но заметно ускорились и подошли к завершению только тогда, когда мэром был избран господин Опивкин. Тем более что одним из пунктов предвыборной программы тогда еще кандидата в мэры господина Опивкина было закончить замершую на начальной еще стадии реконструкцию центральной площади города Каки. Да и грех было ему не обещать этого, если в самый канун выборов был достроен и сдан в эксплуатацию принадлежащий господину Опивкину цех по производству тротуарной плитки. Поговаривали, что цех был построен на деньги, взятые в долг под честное слово у местной братвы, которая, как известно, хорошему человеку в просьбе не откажет, но и за честное слово спросит потом сполна.

Но тут все просто замечательно, как по писанному все сложилось для всех высоких договаривающихся сторон.

Господин Опивкин был избран мэром, и тут же взялся за выполнение своих предвыборных обещаний. В пользу ремонта площади немедленно были перераспределены средства со всех незащищенных статей городского бюджета. Львиная доля средств под заказ тротуарной плитки особого качества для покрытия площади поступили на счет цеха по производству плитки именно того, требуемого особого качества, принадлежащего господину Опивкину. И уже оттуда, в качестве погашения займа, денежки пришли к братве, которая, к слову сказать, очень активно, как она это умеет, агитировала горожан голосовать за избрание мэром господина Опивкина.

В общем, все устроилось ко всеобщему удовольствию, работа на площади закипела и была выполнена в кратчайшие сроки. А когда, в торжественной обстановке, отрезав от красной ленточки погонный метр и затолкав его в качестве бонбоньерки в нагрудный карман костюма, мэр Опивкин поинтересовался, почему до сих пор не включен фонтан, выяснилось, что сделать это невозможно, поскольку к фонтану забыли подвести воду. Отводящие трубы проложили, а подводящие - нет. В общем, праздник пошел насмарку, поскольку настроения праздновать уже не было никакого.

Но, как оказалось, не все цветочки распустились сразу, кое-что осталось и на потом.

Когда праздник отшумел, выяснилось, что прокладка новых труб к новому фонтану теперь обойдется в такую же сумму, как и реконструкция всей площади до того. Потому как такая специфика работ. Ремонт всегда стоит дороже, чем изначальное производство, потому что иначе какой смысл в ремонте? Смысл ремонта заключается как раз в деньгах, которые на него потрачены. А где взять деньги, которые можно было бы теперь на ремонт потратить? Спросить-то за головотяпство было не с кого, счет предъявить было некому, поскольку кампания подрядчик так же принадлежала самому господину Опивкину. Мэром он был молодым, на деньги злым, вот и решил заработать по максимуму. А теперь выходило, что на свои, кровные и заработанные уже денежки ремонт фонтана делать и придется.

А как же такое возможно, чтобы на свои?

В городской казне денег тоже больше не было, и в этом заключалась главная проблема. Были бы деньги в казне, всяко разно нашелся бы способ, как их оттуда изъять, или, как любил выражаться мэр, поднять. Но денег не было. А ведь с братками расчет был еще не полным, с ними вообще, как оказалось, полного расчета не бывает, и они за своей долей не раз уже засылали к нему гонцов. Виталик, кстати, был одним из них. Поэтому-то господин мэр так обрадовался, когда Виталик разнес на куски фару на его бэхе. То, что он там кричал, так это по должности кричал, потому что мэр, и должен быть строгим, а в душе господин Опивкин был даже рад происшествию, поскольку сразу смекнул, что под эту фару в счет долга он сможет списать косарей пять денег. А то и все десять. Деньги, конечно, небольшие, но ведь и их тоже еще где-то взять нужно. А вот левая фара, как ни странно, у него в запасе была, в кабинете под столом, новая, в упаковке, и господин мэр не прочь был ее монетизировать.

Монетизировать, кстати, любимое слово господина мэра.

Оставалось только решить, что с фонтаном делать. Умные люди советовали засыпать его "нахер" землей и сделать клумбу, раз уж все равно в нем воды нет. "Если у тебя есть фонтан, и он не работает, - говорили они, - заткни его!" Но клумба все же не вариант, нет. Конкуренты и так что-то пронюхали, а ведь и новые выборы уже не за горами, и нельзя давать на них противнику ни малейшего шанса. Вот переизберется на следующий срок, можно будет и клумбу, а до того решили заполнять фонтан водой по временной схеме.

И теперь по ночам, когда прохлада и нет посторонних глаз, кроме всевидящих, приезжала на площадь водовозка и заполняла фонтан водой. Струй, конечно, не было, не появилось, веселых и звонких, кто бы их пускал, те струи, но поплескаться вода была. И, заметьте, относительно свежая вода, так как меняли ее регулярно - в рамках полива городских улиц.

Весь этот лихо закрученный сюжет с фонтаном не укрылся от Рыжего сотоварищи, поскольку информация о нем была разлита в пространстве и говорила сама за себя, а всевидящие глаза, про которые упоминалось выше, были, в том числе и их глазами.

Вика отшвартовалась у фонтана, развернув корму так лихо, что сладко заныло непонятно где у не сводящего с нее глаз Нивея. Аурей тоже был задет маневром.

На бортике фонтана, опустив босые ноги в голубую воду, отдыхали два мальчугана в белых панамах.

- Как водичка? - полюбопытствовала Вика.

- Теплая, - ответил один из мальчишек. Второй ничего не ответил, потому что был занят: сведя набок сжатые от усилия губы, он ржавым гвоздем отковыривал от фонтана импортную голубую плитку Бизацца. Работенка была не из легких, но он с ней вполне справлялся, о чем можно было догадаться по высившейся рядом с его ногой кучке уже добытых голубых кусочков.

- Зачем тебе камешки, молодец? - спросила его Вика.

Мальчишка не был расположен к тому, чтобы кто-то прерывал его занятие, поэтому он сердито сверкнул глазами в сторону Вики, но, увидев ее, улыбнулся.

- Камешки в аквариум, - сказал он. Помолчал, потом добавил: - Рыбкам тоже нравится, когда у них красиво.

- Да уж, - согласилась Вика, - аквариум и держат для красоты. Какой ты, однако, добытчик!

Она потрепала панаму на голове мальчика, и тот от удовольствия прижал щеку к плечу и замурлыкал что-то неразборчивое.

" Все это хорошо, - подумала Вика, - но какого черта я здесь торчу?"

И тут она увидела того, кто, по идее, сам должен был ждать ее. Здесь, у фонтана.

С большим букетом белых роз наискосок через площадь к ней спешил жгучий, очень жгучий брюнет. На нем были блестящие лакированные туфли и отутюженные белые брюки на кожаном плетеном ремне. Темно-бордовая рубашка с короткими рукавами выглядела так, словно она только что освободилась от упаковки. Широко улыбаясь в густые усы, он посверкивал крупными безупречными зубами, а перед ним и, предваряя его появление, катилась ароматная волна сладкого парфюма.

- Прости, дорогая, - объяснил брюнет Вике, вручая ей букет, - задержался на минутку. В цветочном сдачи не нашлось сразу...

Приняв цветы обеими руками, Вика погрузила лицо в их благоухание.

- Прошу прощения... - прозвучало у нее за спиной.

Вика оглянулась.

Это был Геша Филинский, всегда серьезный мужчина неопределенного возраста, лет от сорока до пятидесяти, помощник мэра господина Опивкина. По особым поручениям порученец, Вика его хорошо знала.

- Прошу прощения, - повторил Геша.

- Да, Геннадий Иванович, - отреагировала Вика, - что случилось?

- Шеф вас к себе требует, - ответил Геннадий Иванович и, показывая, как ему неудобно, вывернул руки большими мозолистыми ладонями вперед. - По срочному делу.

Геша Филинский был мужчина нормальный, но со странностями. Господин Опивкин даже считал, что Геша, мягко говоря, немного туповат. Ошибочное было мнение, вызванное наличием у порученца старой армейской привычки не проявлять свою смекалку перед начальством. Как бывший военный, более того, как капитан запаса, Геннадий Иванович был честен, прямолинеен, неподкупен и абсолютно надежен, чем устраивал мэра на своем месте вполне.

- Как так, какое дело? - захлопотал брюнет. Крашеный бобрик на его голове встал дыбом, темные глаза широко раскрылись и исполнились непонимания. - А как же мы? У нас же встреча, столик в ресторане, то, се...

- А вот если бы ты был чуточку щедрее и не стал бы ждать сдачи в магазине... - Вика вскинула указательный пальчик, как любят делать девушки в рекламе, и коснулась им кончика носа мужчины.

- Ну что ты, что ты!

- ... мы уже сидели бы за своим столиком в ресторане, и оттуда меня уже никто бы не достал. А так... Прости, но шефу я отказать не могу. Потому, что он шеф, начальник, понимаешь?

- Твой начальник, да?

- Да он всех тут начальник, и твой, если разобраться, тоже. В какой-то мере.

- Большой человек? - спросил брюнет. - Познакомь, э?

- Потом, как-нибудь. Если захочешь.

Видя отчаяние в глазах кавалера, Вика рассмеялась.

- Ладно, не паникуй! - сказала она. - Все у нас сегодня еще получится. У шефа долгих дел не бывает, полчаса, не больше, правда, Геннадий Иванович?

- Минут сорок, сорок пять... - склонив серьезное лицо, уточнил Геннадий Иванович.

- Вот, в общем, не больше часа, - подхватила Вика. Она сунула брюнету обратно букет, он от неожиданности схватил цветы в охапку, при этом на левой его руке тускло сверкнул золотой перстень. - Ты посторожи цветочки мои пока, а через часок я вернусь, и мы с тобой продолжим с того, на чем нас прервали.

В глазах брюнета вновь зажглись огни надежды, было слышно, как где-то в глубине его головы заработал арифмометр и, щелкая, стал просчитывать варианты.

- Может быть, мне лучше тебя встретить где-то поближе? - спросил он. - Подождать и встретить. Чтобы сразу и быстрей было?

- Здесь! - отрезала Вика. - Жди меня здесь. Геннадий Иванович привезет меня прямо сюда.

- Хорошо, моя драгоценная, хорошо. Как скажешь! Жду тебя здесь. Через час, здесь, жду.

Вике было приятно, что этот человек так легко идет на компромисс и не создает ненужных проблем. Она даже почувствовала к нему благодарность. Вот такая она, Вика: к ней по-человечески, и она в ответ с душой.

- Жди, - сказала она брюнету. - Без обмана.

8. Все, что нужно знать о любви 2.

- Что за напряг, Геша? - спросила Вика Филинского в машине, когда они отъехали от площади.

- Сам не пойму! - пожал плечами тот. - С утра все было нормально, прекрасное настроение и ничто не предвещало. А потом вдруг какие-то неприятности начались, что-то с его машиной связано. Ты же знаешь, как он к своей машине трепетно относится? Надышаться не может. И вот, что-то с машиной случилось, кто-то ему фару выбил. Разбил. А потом ситуация вроде разрулилась, но, как говорится, осадок остался. Срочно понадобилась...

- Сексотерапия? - подсказала Вика.

- Ну, вроде того, - кивнул головой Геша. - Разрядка...

Ехали они недолго и недалеко, и через пару минут были уже у заведения Грека, которого весь город Каки звал Вася. На самом же деле он был никакой не Вася, а Василий, и обижался, когда его называли Вася. "Что я вам, кот?" - спрашивал он. И действительно, на кота он походил мало.

Грек Вася был небольшого роста, с короткими, короче, чем требовалось руками и ногами, круглым семимесячным животом и с большим печальным носом. На лице застыло выражение многозначительности, что, вот, мол, придумал я такую крутую штуку, что вы все сдохнете от зависти, когда про нее узнаете, но раньше времени ни о чем говорить не собираюсь, потому что не такой я дурак. О тайных планах Василия, которые он всегда какие-то строил, намекала легкая самодовольная улыбочка, постоянно крутившаяся у его губ вне зависимости от внешних факторов и условий, словно обрывок ленты на ветру - то опадет, то вновь просигналит. И дураком Василий точно не был, раз сумел из ничего, на пустом месте построить собственную гостиницу в курортном, как-никак, городе Каки, а кафе при ней смог раскрутить до самой популярной в городе точки общепита.

Особым же специалистом Грек был по части женского пола. Не секрет, что вокруг и гостиницы, и кафе всегда обретается много особ, достойных внимания и его добивающихся. Василий оказывал внимание всем, кто попадал в поле его зрения, при этом умел так загнать очередной объект внимания в угол, что в итоге у объекта из угла оказывался только один единственный выход. И когда выход использовался по назначению - как вход и выход, - Василий бывал доволен собой чрезвычайно, и тогда его самодовольная улыбка, свидетельствуя не только о великих замыслах, но и о вполне реальных плотских победах, неделю горела на его губах, не мерцая. Предпочтение Василий отдавал особам молодым и молоденьким, но не слишком, так как девушки этой возрастной категории требовали меньших усилий и дополнительной, по его словам, смазки, кроме того, они позволяли ему почувствовать себя счастливым, невзирая на возраст. Близкие отношения с более возрастными женщинами Василий ограничил общением с мадам Василий, которого, однако, старался избежать полностью.

Супруга нашего отельера была чистокровной и натуральной гречанкой, подданной государства Греция и даже обладательницей греческого паспорта, на которой он, как сам говаривал, женился исходя исключительно из личных геополитических интересов. Вместе, по молодости еще, они быстро соорудили двух сыновей, после чего Василий понял, что с него хватит, и постарался свести к минимуму интимные соприкосновения внутри семьи. Не мудрено, что женщина была недовольна. Красота ее, если какая и была, исчезла вместе с молодостью, но возможности отщипнуть себе кусочек счастья от чужой свежести, как у Василия, у нее не было. Но зато была возможность и, главное, желание, оставить без сладкого своего неверного благоверного. Мадам Василий, сделалась раздражительной и подозрительной, в общем, приобрела все качества и свойства мегеры, что, впрочем, было ей близко, ввиду ее национальных особенностей. Не смыкая темных, словно южная ночь, очей своих, она следила за каждым шагом женского персонала кафе и гостиницы, который, естественно, сплошь состоял из молоденьких девчонок, и не давала им спуску ни в чем, а уж когда подворачивался подходящий случай, отрывалась на несчастной по полной. Не жаловала она и постоялиц гостиницы, в которых видела хоть какую-то угрозу своему спокойствию, хотя все же и не забывала им неприятно улыбаться.

Исходя из вышесказанного, текучесть кадров в заведении Грека была колоссальная, поэтому ему для поддержания своего высокого реноме приходилось пошевеливаться изо всех сил.

Вот в такое осиное гнездо привез Геннадий Иванович Вику.

Гнездышко это, равно как и его хозяин, грек Вася, были ей хорошо знакомы, поскольку ей часто приходилось здесь бывать в процессе своей профессиональной деятельности. Но если обычно она посещала недорогие номера с почасовой оплатой, то теперь ее ожидали в VIP апартаментах, вход в которые был с заднего, северного фасада здания.

Геннадий Иванович остановил машину на тихой боковой улочке за полквартала от гостиницы, остаток пути откуда они с Викой проделали пешком. По отдельной закрытой лестнице поднялись на второй этаж. Лестница заканчивалась небольшой площадкой, на которой были устроены крытые сени, из которых уже непосредственно внутрь апартаментов вела узкая металлическая дверь с глазком. Помещение это было угловым, и имело два больших окна, предоставлявших почти идеальный круговой обзор, и из которых открывался замечательный вид на частную городскую застройку, расстилавшуюся внизу аж до самого морского лимана, сияние волн которого можно было различить сквозь прогалины в зеленом массиве памятного ангелам парка. В углу между окнами стояло старое, но опрятное еще, не так давно перетянутое кресло, достаточно высокое, чтобы сидя в нем было удобно обозревать окрестности.

Филинский постучал в дверь, которая в ответ загрохотала словно жестяной пионерский барабан. Их ждали, дверь сразу распахнулась.

- Что так долго? - спросил недовольным тоном возникший на пороге господин Опивкин. - Нельзя, что ли, быстрей было?

- Быстрей никак, Андрей Никанорович, - развел руками Геша. - Мы никуда не отвлекались, сразу сюда...

- Ладно, ладно! - все еще ворчливо, но уже спокойней отрезал мэр. - Иди сюда! - протянув руку, он мимо себя втянул Вику в апартаменты и сразу перекрыл дверной проем телом. - А ты здесь, ну, знаешь, что делать, - сказал он Филинскому, - не в первый раз.

Геша четко, по-военному наклонил голову, показывая, что приказ понял.

- Эй, постой! А это что у тебя такое? - оторопело спросил вдруг господин Опивкин у Геши, тыкая пальцем в плоский кожаный футляр на тонком ремешке, который тот перекинул через плечо. Вика видела, как Геша брал футляр из машины, но значения этому не придала, а вот мэра эта штука заинтересовала.

- Что это такое? - повторил вопрос господин Опивкин.

- Это бинокль, - несколько смущаясь, пояснил ситуацию Геннадий Иванович.

- Что?!

- Бинокль.

- Геша, ты что, сдурел? - совсем ничего не понимая, спросил господин Опивкин. - Зачем тебе бинокль?

- Наблюдать, - отвечал Геннадий Иванович. - Все равно здесь... Давно хотел бинокль принести, посмотреть отсюда. Все равно здесь мне делать нечего, только ждать. Вот, взял, принес.

- Где взял-то?

- Батин это бинокль. - пояснил Геннадий Иванович. - От бати остался. Батя у меня охотником был.

- Но, я надеюсь, ты в ту сторону наблюдать будешь, а не в эту, через глазок? - поинтересовался господин мэр.

- Андрей Никанорович! - обиделся Геша.

Господин Опивкин помолчал, переваривая информацию.

- Ну, ты чудак! - сказал он, наконец, Филинскому. - Ладно, черт с тобой, наблюдай. Только осторожно! Не высовывайся и оптикой не отсвечивай, а то подумают еще, что снайпер...

- Обижаете, Андрей Никанорович, - облегченно заулыбался Геша. - У меня тут бленды глубокие есть...

Господин Опивкин махнул рукой и закрыл дверь.

- Бинокль притащил, представляешь? - поделился он удивлением с Викой. - С кем дело иметь приходится! И это, можно сказать, лучший! А все равно чудак. На букву "М".

- Он хороший! - сказала Вика.

- Хороший, хороший, - ворчливо повторил Андрей Никанорович, поворачивая ключ в замке. - Давай, не будем терять времени, меня всего распирает, сейчас взорвусь!

Они прошли в гостиную, обставленную не роскошно и без особых изысков, но вполне приличной мебелью.

Ангелы проникли в помещение следом, минуя дверь. Они просто вошли в апартаменты, поскольку преград для них на Земле не существовало. Они стали по обеим сторонам окна, и восточный край комнаты неожиданно зазолотился. Ни Аурею, ни Нивею не нравилось то, что они видели, но если Белый был близок к обмороку, Рыжий постепенно наполнялся незнакомой и непонятной ему злостью. Они наблюдали, только наблюдали, но им все сильней хотелось вмешаться непосредственно в события.

Вика, откинув подол своего белого платья, опустилась в кресло.

- Ты что? - удивился господин мэр. - У меня времени нет, Вика. Пошли!

- А вы ничего не забыли, Андрей Никанорович? - спросила девушка ангельским голоском, от которого снова сладко заныла душа Белого.

- Чего еще? - не понял господин мэр.

- Предоплата, - напомнила Вика. - Вы мне должны еще за прошлый раз.

- Ты что, мне не доверяешь? - негодующе вспыхнул господин Опивкин. - Я расплачусь с тобой, позже, сразу за все.

- Андрей Никанорович, я вообще-то на работе, - сказала Вика. - Если у вас обеденный перерыв, то у меня время самое рабочее. И у меня нет таких ресурсов и сбережений, как у вас. Мне есть нужно каждый день, нужно одеваться, да еще башлять всем вокруг. Поэтому, прошу вас, должок за прошлый раз и предоплата за сегодня.

- Я же сказал - позже, ну, на следующей неделе расплачусь!

- Ну, значит, тогда и будем разговаривать.

Вика замерла, сидя с ровной спинкой на самом краю кресла, прижимая к коленям свою красную сумочку. Готовая упорхнуть бабочка.

Глаза господина Опивкина постепенно сделались совсем красными и заполнились тяжелой мутью. Он не выносил, когда с ним спорили.

- Вообще, мне, как старому знакомому и даже другу ты могла бы дать и бесплатно, - сказал он с вызовом.

- Как давнего клиента, практически друга, вас обслуживают вне очереди и с надлежащим почтением, - возразила Вика. - А даром ни один профессионал работать не будет. Вы же это знаете, Андрей Никанорович.

- А если я тебя так, силком возьму? - продолжал изыскать другие подходы господин мэр. - С тобой ведь справиться, что с котенком. И кто тебя здесь услышит?

- Так ведь и котенок может поцарапать, - гнула свое Вика. - А услышит Геннадий Иванович? И бросится меня защищать. Уверяю вас, бросится.

- Да, этот бросится, вояка, - согласился Андрей Никанорович. - Ладно, что с тобой поделаешь! Режешь по живому. Деньги есть, но они на срочное дело приготовлены. Срочное!

- Да-да, - согласно кивнула Вика. - Понимаю.

Господин Опивкин в сердцах плюнул в угол комнаты, прямо под ноги Аурею, и полез в задний карман брюк, откуда извлек пачку зеленых и бархатных, словно покрытых зеленой плесенью, купюр. Отслюнявил три бумажки и бросил на стол. Вика издали оценила сумму и покачала головой.

- Маловато будет, - сказала она. - Это только за прошлый раз.

Чертыхнувшись, мэр добавил еще три зеленых бумажки. Вика собрала деньги со стола, аккуратно сложила и, свернув в трубку, спрятал в сумочку.

Толкнув дверь в соседнюю комнату, где была спальня, - номер, как-никак был двухкомнатным - господин Опивкин провозгласил:

- Прошу!

- Можно, я не буду туфли снимать? - спросила Вика. - Дырочки на ремешках узкие, не хочется потом возиться.

- Мне все равно, - ответил градоначальник. - Только сегодня я буду сверху.

- Понятно, - вздохнула девушка. - Значит, с особой жестокостью.

- Что поделать, - развел руками мэр, - накипело. Но и ты тоже того, заслужила...

- Ладно, - вздохнула Вика понуро, - радуй меня... котик...

Господин мэр заливисто заржал.

Дверь захлопнулась.

- Мы не последуем за ними, - сказал Аурей, удерживая друга за руку. Белый слабо пытался вырваться, но не имел должных сил. "Как же так, - шептал он, - как же так? Господи, разве ты всего этого не знаешь? Разве не видишь? Неужели в этом есть твое провидение и твой план?"

Когда через сорок минут Вика первой вышла из апартаментов, Василий поджидал ее внизу у лестницы.

- Вот ты и попалась, - сказал он, перекрывая проход широко растопыренными руками.

- Попалась, да не тебе, - ответила Вика, остановившись двумя ступенями выше.

- Ну, почему ты так думаешь? - плел сеть разговора Василий.

- Потому! - отрезала Вика. - Не для тебя эта ягодка созрела, и точка!

- Так, может быть, и мне что-то перепадет... - озвучил надежду Грек. - Мне ведь много не надо. Чуть-чуть. На пол шишечки. И показал пол пальца, вот, мол, сколько надо.

- Можешь бесплатно посмотреть на мою бабочку, разрешаю, - сказала Вика, приподнимая подол платья.

- Ух ты! - восхитился хозяин гостиницы. - Так ты без трусов ходишь! Всегда так ходишь? Буду знать! Просто плюшевая твоя эта... Как ты ее назвала? Бабочка!! Золотая и плюшевая. И горячая еще, наверное. Дай потрогать? Раздвинь, солнышко, ножки...

Короткие Васины пальцы задвигались, словно он ими уже ухватился за то, чего вожделел, но Вика быстро его осадила.

- Ошпаришься, Грек, - сказала она, опуская край платья. - И вообще отвали, хорошего понемножку. Не задерживай, меня ждут. Кстати вот, тебе Нинель привет передавала. Дождись ее, она тебе даст... Пощупать... Может быть...

Она выпорхнула мимо хозяина на улицу, следом за ней почти сразу спустился Геннадий Иванович, который задержался наверху, получая последние указания от хозяина, и потому не видел сцены, происшедшей между Викой и Василием. Но Греку он и так инстинктивно не доверял, поэтому взглянул на него сурово, суровей даже, чем обычно.

Василий в ответ подобрал живот и слюни, и отдал Геше честь.

Чего не видел Геннадий Иванович, то не укрылось от внимания нашей неразлучной пары ангелов. Они хорошо видели так же и то, что слева под лестницей притаилось низко расположенное небольшое оконце, забранное рифленым матовым стеклом. И то они видели, как с обратной стороны оконца, припав бледной щекой к стеклу и осаждая на нем испариной свое горячечное дыхание, страдала обоснованными подозрениями в отношении своего супруга благородная мадам Василий, тщась в их подтверждение увидеть или услышать хоть что-нибудь. Нет, она, конечно, предполагала, что там происходит, даже знала наверняка, но хотелось бы самой, своими глазами, увидеть и получить неоспоримые доказательства. И вот тогда никуда уж он не рыпнется, василиск проклятый!

И ангел Аурей дал ей такую возможность - увидеть своими глазами. Мановением руки он сделал стекло в оконце прозрачным, словно зеркало, в одном направлении

А ангел Нивей дал ей возможность услышать, собственными ушами, которые его стараниями открылись для звуков неслышимых и восприняли каждое, каждое слово.

Не успел еще Грек опустить руку, поднятую к голове, как из-за угла дома вынеслась разъяренная мадам Василий. Мадам была вооружена скалкой, которой давно уже научилась недурно управляться. Не на кухне управляться, конечно, а в ближнем рукопашном бою, в запале беспамятного рукоприкладства. Скалка в ее руке была страшным, смертельным орудием!

- Тепленького захотелось потрогать, да?! - кричала мадам. - А вот я тебе сейчас потрогаю! Иди-ка мой зельц потрогай, скотина! Кобель блудливый! Убью!

Василий охнул, предвидя неминуемое бытовое убийство на почве ревности с собой в качестве почетной жертвы, и бросился наутек, пытаясь избежать неизбежного, но с перепугу ломанулся в открытую дверь дровяного сараюшки, из которого другого выхода не было. Но и обратного пути уже не было тоже, поскольку единственную дверь успела перекрыть плотиной своего тела мадам Василий. Вася Грек заметался по сараюшке, лихорадочно ища выход, и белый брат Аурей ему в этом помог. В меру сил.

Рыжий тактично отодвинул Нивея в сторону, сказал "Я сам!", и тут же спроецировался в центр сложной фигуры, которую описывал в процессе своего беспорядочного движения внутри сарая Василий. Прищурив глаз и прицелившись, брат в нужный момент тонким касанием в плечо слегка подкорректировал траекторию бега отельера, отчего того выбросило в сторону и он, теряя равновесие, врубился в высокую поленницу дров в углу, на которую сверху под самый потолок была навалена куча поломанной деревянной мебели. Дрова покачнулись, изогнулись гребнем, словно волна и обрушились, накрыв распластавшегося на полу Василия. А когда они насыпали над ним небольшой курган, сверху на это великолепие опустилась вся куча мебельных останков, в основном стульев, с ремонтом которых хозяин все тянул и тянул. В общем, когда мадам Василий вбежала в сарай, из-под деревянного кургана едва торчала нога ее мужа, не разобрать которая, со съехавши в сторону и болтавшимся на большом пальце тапком. Другие пальцы на ноге мелко подрагивали.

Женщина выронила на пол скалку и схватилась руками за горло, дыхания ей явно не хватало. "Спасите, - прошептала она, - спасите..." Развернувшись на месте, она бросилась вон из подсобки, и уже там, снаружи, взревела: "Помогите-а-а-а!" И бросилась за помощью на кухню.

Едва мадам Василий скрылась за углом, по лестнице спустился господин Опивкин и, не вникая в подробности происходящего, юркнул на улицу и торопливо, почти бегом направился в противоположную от эпицентра событий сторону, туда, где было тихо и где он предусмотрительно припарковал свой БМВ. " Что же за день такой! - сокрушался он на ходу. - Не хватало мне еще в чужую бытовуху ввязаться..."

- Смотри, уходит, - указал другу на ускользающего фигуранта Аурей.

Нивей не ответил, лишь покачал головой, исключая такую возможность для господина Опивкина.

- Ни хера себе! - закричал господин мэр в голос, подбежав к своей машине. Еще бы ему не кричать! Все четыре колеса бэхи были спущены напрочь. Тут кто угодно и что угодно закричал бы!

Но раздумывать ему было некогда. А нужно было срочно уносить отсюда ноги и прочие части своей особы, тем более, что чувствовал Андрей Никанорович, как что-то тяжелое и неприятное, угрожающее даже сгущается вокруг него. Господин Опивкин вскочил в машину и одним прикосновением завел безотказный мотор. Двигатель взревел. Господин мэр, не снимая ноги с педали газа, развернул машину и с оглушительным грохотом, исторгая фонтаны и снопы искр из магниевых дисков, словно шайтан-арба, понесся прочь по улице.

А ведь именно так, под тревожное мерцание фактов и рождаются предания и легенды. И кто знает, может быть через какое-то количество лет в городе Каки будут с замиранием сердец пересказывать легенду о том, как однажды летал над городом огнедышащий дракон в поисках последней девственницы...

- Ладно, брат, - успокоил друга Аурей. - Мы с ним позже разберемся. Никуда он не спрячется.

- Да куда же ему с подводной лодки деться, - согласился Белый спокойно, покусал ус и холодно взглянул в лицо Рыжему. - Мы здесь надолго, встретимся еще.

Был он бледен и настолько истончился, что почти пропадал в пространстве. По неживой твердости взгляда друга Рыжий понял, что Нивей уже не тот циничный меланхолик, которым был совсем недавно. Страшной силы огонь словно опалил, выжег его изнутри, и все, что было там мягкого и податливого, оплавилось, покрылось коркой и местами потрескалось. Чего теперь от него можно было ждать, знал, наверное, только Бог.

Если, конечно, знал.

- А не навестить ли нам маму Жанну? - предложил Белый.

- Почему бы и нет? - не имел ничего против Рыжий.

9. Одинокий охотник.

- А не пора ли нам навестить маму Жанну? - спросил Белый. Был он спокоен, отстранен и так холоден, что его напарнику стало немного не по себе. Аурей почувствовал реальное беспокойство и внимательно вгляделся в лицо друга, надеясь высмотреть его причину в его глазах, но они, словно два зеркала, лишь отражали реальность и не пускали вовнутрь.

- Почему бы и нет? - вкрадчиво спросил тогда в свою очередь он, так до конца и не разобравшись в состоянии напарника. - Где только ее искать?

- Шутишь? - Белый удивленно поднял брови. - У нас же вселенский навигатор есть! Подключись к нему - и всего делов!

- Действительно! - спохватился Рыжий. - Совсем позабыл! А, думаешь, здесь это работает?

- Почему нет? Попробуй, - пожал плечами Белый.

Рыжий неуверенно прикрыл глаза руками и сосредоточился. Или рассредоточился. А, скорей всего, сделал и то, и другое - точно это действие в общеупотребительных земных терминах описать затруднительно. В общем, он подключился. Настроился и подключился. Через минуту он отнял руки от лица и просиял:

- Получилось! Приют мамы Жанны недалеко отсюда, у моря. Мы могли бы пройтись туда пешком.

- Пошли, - в очередной раз пожав плечами равнодушно согласился Нивей. - Здесь нам все равно делать больше нечего. И, скорей всего, он имел в виду всю планету Земля.

По тихой тенистой улочке, той самой, на которой Геша Филинский оставлял машину, друзья спустились вниз до городского парка, что замер в ожидании вечера и прохлады за выбеленным известкой бетонным забором, и, повернув направо, пустились вдоль него в сторону моря.

Они скользили над землей легко, как и подобает особам их естества, и жар, воздымавшийся от нагретого за долгий солнечный день асфальта, приятно щекотал их босые пятки. Солнце, словно зацепившись за гвоздь, вколоченный в небесную притолоку, продолжало болтаться недалеко от зенита. Его живительный свет проникал ангельские тела насквозь, не порождая тени, лишь рыжие волосы Аурея пламенели под ним неимоверно, да голова Нивея сияла, словно главка звонницы. Мы часто в солнечный день видим такое сияние воздуха, от которого темнеет в глазах, и возникают в них солнечные зайчики, но, конечно, не понимаем его источника.

Ангелы были невидимы для окружающих.

Невидимы, но не для всех.

На подоконнике крайнего слева окна одноэтажного дома, мимо которого они как раз следовали, их внимание привлек кот. Кот был радикально черным, но на кончиках его усов и каждой отдельно взятой шерстинки словно пробивали воздух мелкие озорные искры. Кот выпучил на ангелов свои огромные желто-зеленые с вертикальным зрачком глаза и явно отслеживал, поворачивая голову, их перемещение.

- Ты посмотри на него! - тронул друга за локоть Аурей. - Он нас видит? Он может нас видеть?

Он попробовал напугать кота, махнув в его сторону рукой, но тот только сильней вжался в подоконник, изготовившись к авральному его покиданию.

- Оставь ее в покое, прошу тебя, - урезонил друга Нивей. - Кошки - мистические животные, ты же знаешь...

- Полумистические!

- Полумистические, хорошо. С этой мистикой тоже никогда не ясно, она только начинается, или уже закончилась...

Белый оставался невозмутим, но это было лишь внешнее, видимость, внутреннее же его напряжение и раздражение прорывались ворчанием в словах. Рыжий же совсем не хотел задирать то, что еще не срослось и нарываться на перепалку, в общем, разговор не клеился, и друзья всю дорогу больше молчали.

- Я вот все думаю, - воспользовавшись небольшой словесной завязкой, рискнул, наконец, Рыжий, - это как раз к разговору о мистике, нас зачем на самом деле сюда отправили?

- Что ты имеешь в виду? - откликнулся Белый. - И при чем здесь мистика?

- Мистика, наверное, и ни при чем, хотя про нее, сам говоришь, нельзя сказать наверняка. А вот все остальное...

- Что остальное? Говори ясней, пожалуйста.

- Пожалуйста, скажу ясней. Вот как ты думаешь, Господь что, не видит, не слышит, не знает того же, что видим и слышим здесь мы?

- Думаю, что в мире нет ничего такого, что было бы от него сокрыто.

- Вот! И я о том же. Ведь Он - Бог! Он в тебе и во мне, он во всем и везде, он проницает все Мироздание! Он его творит! И в нас, как в посредниках, он никак не нуждается. Тогда зачем, спрашивается, мы здесь? Для чего Он нас сюда заслал? Для какой такой надобности? Что мы здесь ищем? И что можем найти!

Белый пожевал, по своему обыкновению, свой жидкий ус.

- Не знаю, - сказал он. - Может быть... Мне трудно судить о Его намерениях...

- Но это же не означает, что их вовсе нет!

- Конечно, не означает. Но мне - мне лично - начинает казаться... Иногда мне кажется, что что-то такое я начинаю понимать... Но это все, конечно, личные ощущения, и они пока не оформились во что-то конкретное... Думаю, мы скоро все узнаем...

- Вот как ты заговорил! - не удержался от подначки Рыжий. - А куда же твой знаменитый вентилятор с дерьмом делся? Начинает казаться, начинаю понимать.... Процесс, как говорится, пошел! Ты давно крестился? Перекрестись сейчас, чтобы не казалось! И говори прямо, а то все намеки, намеки...

- Да успокойся ты, что все топорщишься? - отреагировал Белый. - Что до вентилятора, так он никуда не делся, работает исправно. Все остальное действительно на уровне ощущений, и даже предощущений. Ты и сам говорил, что тебе тоже что-то такое показалось, какой-то там смысл для тебя забрезжил во мраке. Ты распознал тот огонек? То-то и оно. У Господа все просто, дорогой, но до той простоты надо еще суметь возвыситься. Я могу сказать одно. Мне думается, что наша миссия здесь связана как раз с тем, чего Он сам без нас сделать не может.

- А что, есть такое?

- Думаю, есть. Уверен.

- И что же это? Ну, говори, говори!

- Да ты и сам знаешь.

- Не спрашивал бы!

- Подумай...

- Любовь, может быть? Земная любовь?

- А нет никакой любви, земной любви, - сказал, посерев лицом и став похожим на тень Нивей. - Никакой земной любви нет. Есть только большая ложь, обман и боль. Но обман сладок, и боль сладка. И это все, действительно, есть только на Земле.

Аурей в возмущении замахал руками, готовый вновь ввязаться в спор и выяснение истины, но от этого увлекательного занятия его отвлекло то обстоятельство, что за разговорами, незаметно для себя, они, похоже, прибыли на место.

Местность непосредственно перед морским побережьем находилась в странном запустении и больше всего походила на заросший пустырь с элементами разрушенной индустриальной инфраструктуры. Вид был апокалиптически тоскливым.

- Что это? Где мы? - проникшись, шепотом спросил Нивей и тревожно оглянулся.

- Сейчас узнаем... - протянул озадаченно Аурей и, наложив ладонь на лоб, подключился напрямую к Хроникам Акаши и инициировал сканирование. - Все понятно, - сказал он, вернувшись обратно через минуту, - это земли бывшего сельскохозяйственного предприятия со странным, но характерным названием "Совхоз Каки". Предприятие долгие годы было успешным, приносило прибыль и обеспечивало работой и средствами к существованию большое количество людей. А потом, по каким-то непонятным причинам, оно было закрыто, люди отправлены в свободное плавание, основное имущество продано, а что осталось - разворовано.

- Не понимаю я, - задумчиво протянул Белый, - не понимаю, какие могут быть достаточно веские причины, чтобы развалить процветающее предприятие?

- Да кто же их поймет, этих аборигенов! - пожал плечами Рыжий. - Быть может, кто-то решил на практике осуществить лозунг "Больше Каки!" Я правильно выразился?

- По сути, да. Но я, пожалуй, сказал бы "Больше как!"

- Существенное замечание, - наклонил голову в знак согласия Аурей. - Принимается!

Оставив дорогу, они переместились в самый центр земель бывшего совхоза.

Глушь и запустение царили вокруг.

Обширная территория представляла собой череду заросших бурьяном и сорняками полей разной величины, перемежавшихся полосами и отдельными группами деревьев, которые почти все находились в плачевном состоянии, словно над ними долго и усердно измывались специально натренированные орки: ветви обломаны, стволы покосились в разные стороны, корни торчат из земли. Вся поверхность вокруг была перекопана, повсюду виднелись траншеи и отвальные кучи. Канавы уже пообсыпались, кучи оплыли книзу и заросли полынью, а на все еще голых их макушках грелись на солнце ящерицы. От стоявших здесь и там сооружений остались одни стены, ни окон, ни дверей, ни крыш, да и стены были основательно уже разрушены, видимо, их старательно и методично разбирали на кирпичи. Все вокруг было усыпано кусками колотого бетона, крупными блоками и мелкой крошкой.

- Нелегкая это работенка, бетон дробить, - задумчиво протянул Нивей. - Я бы не стал. Как думаешь, зачем они это делают?

- Металл извлекают, - поделился Рыжий знанием, почерпнутым в Хрониках. - Железобетон разбивают, забирают из него железо, арматуру, и остается просто бетон. В таком вот виде.

И действительно, повсюду, на сколько хватало глаз, виднелись остатки столбов и столбиков с торчащими из них, словно скрюченные черные пальцы, ржавыми обломками арматуры. Видимо, конструкцию разбивали внизу и заваливали на землю, после чего лежащую часть разбивали молотами, а освобожденные от бетона железные прутья отламывали, изгибая и выкручивая в разные стороны. Ангелы увидели чуть поодаль целое поле, утыканное полуметровыми бетонными обломками, расположившимися на нем стройными рядами, словно кладбищенские обелиски.

- Надо думать, когда-то здесь рос хмель, - предположил Рыжий. Белый в ответ только хмуро кивнул головой.

Дороги на территории совхоза еще были различимы, в основном благодаря разросшейся вдоль них характерной растительности. В прежние времена они были выложены большими плитами, но сейчас от них мало что осталось. Большинство плит увезли для других нужд, что не пригодилось целиком - расколотили охотники за металлом. Повсюду сквозь бетонное крошево проросли пырей, борщевик и чертополох.

- А канавы-то зачем?..

- Трубы из земли доставали. Трубы и электрические кабели.

- Понятно... - Нивей помолчал, потом спросил: - Как ты думаешь, для чего они это все делали? Зачем все разрушали? Ведь должно же быть какое-то объяснение. Ведь это все же противоестественно, строить, возводить, обустраивать что-то из года в год в течение многих поколений, а потом вдруг взять и разнести все к чертовой матери за полгода.

- Ну, это просто. Добытый металл сдавали в пункты приема вторсырья, - с готовностью объяснил Аурей. - Работы ведь нет, а жить на что-то нужно. Разрушать - тоже работа, в определенном смысле. Вот и...

- Это понятно, - Белый пошевелил в воздухе пальцами. - Это как раз понятно. Но почему они развалили предприятие и тем лишили себя работы, чтобы потом из-за ее отсутствия идти добывать таким способом, как ты говоришь, металл?

Рыжий дернул плечом, словно кот хвостом. Он начинал раздражаться.

- Видимо, кому-то это было выгодно. Кому-то одному. Тому, кто обладал властью, и кто мог это сделать.

- Не мог бы ты мне напомнить, какую заповедь Господню этот кто-то нарушил?

- Все! - отрезал Рыжий.

- И, по-твоему, Он этого не знает? - Белый глазами указал на Небо.

Вопрос повис в воздухе.

В том воздухе, в котором продолжало неистовствовать солнце. Друзьям показалось, что свет его стал не таким чистым и ясным, как прежде. Они помолчали.

- Бетон у них плохой, - сказал погодя Нивей. - Хороший бы ни в жизнь не поддался.

- Есть и хороший, - радостно сообщил Рыжий. - Вон там, смотри!

За большой кучей земли в бурьяне лежал столб. Молотобойцам удалось его сломать и уронить, но больше они ничего не смогли с ним сделать, сколько ни пытались. Тело столба было испещрено следами ударов, но все, чего удалось добиться страдающим металлозависимостью охотникам, это отколоть от него несколько небольших кусков.

- Ты смотри! - воскликнул Нивей. - Изумительно! Я, правда, восхищен!

- Наверное, столб сделали в доисторические времена, когда еще умели это делать, как следует, - предположил Рыжий. - Правильно замешанный и отлитый бетон со временем становится только крепче.

- А ты знаешь, - воодушевился вдруг Белый, - этот столб достоин того, чтобы быть воздвигнутым вновь. Как символ стойкости и правильного отношения к труду. Физический труд нам недоступен, но мы, тем не менее, умеем его ценить. Правда же?

Ангел простер по направлению к столбу десницу, повернул ее ладонью к небу и медленно воздел руку вверх. Повинуясь силе запредельной, бетонный страдалец и страстотерпец вздрогнул и, следуя за движением руки Белого, медленно, дрожа и останавливаясь, словно не веря своему счастью, принял вертикальное положение. Мусор, куски земли и бетона ссыпались вниз, ангел сделал еще одно быстрое движение рукой, словно смахнул с картинки пыль, и все повреждения бетонного пальца исчезли.

Восставший и утвержденный, столб парил над погруженным в хаос пространством, словно египетский обелиск, столп, символ вечности и презрения к мелочным страстям.

- Магией занимаетесь, товарищ, - незамедлительно высказал свое мнение Аурей.

- Так не корысти ради, а справедливости для, - отмахнулся Нивей. - Можно.

Неожиданно для всех из густого бурьяна, в котором недавно еще лежал столб, выбрался с шумом и в облаке пыли невидимый до того парень лет тридцати пяти. Парень был в одних трусах до колен и кедах, лицо и тело его покрывали замысловатые зеленые маскировочные полосы, грязь и потеки пота; в волосы было воткнуто воронье перо, а в руках он держал духовое ружье, в просторечье именуемое воздушкой. Ружье было оборудовано мощным оптическим прицелом и замотано тряпкой цвета хаки, чтобы не давать бликов на солнце. Ну, снайпер!

Парень на полусогнутых, настороженный, словно взведенная пружина, приблизился к столбу. Запрокинувшись и открыв рот, он воззрился на его верхушку.

- Ни хера себе! - выдохнул он с чувством, представлявшим собой сложную смесь восторга, изумления и благоговейного ужаса. - Чудеса! И не расскажешь, блин, никому, не поверят же!

- А это что за покемон? - спросил Белый словами друга, постаравшись так же сохранить и его интонацию.

Рыжий довольно засмеялся.

- Это охотничий покемон, - определил он.

И тут же его словам случилось подтверждение.

У сидевшего в ракитнике, через дорогу от столба, фазана, похоже, наконец, сдали нервы, и он, не в силах более таиться, взлетел. Здоровенный красавец-петух стартовал с земли, с шумом, криком, хлопаньем крыльев и треском продираясь сквозь сухие ветви кустарника. Он ломанулся сквозь них, точно лось, тяжело взлетел метра на два, после чего перешел в горизонтальный полет и стремительно понесся прочь.

Парень, тут же позабыв про столб с его непрошенным чудом, вскинул винтовку и несколько раз пальнул вслед улетающей птице.

- Черт! Черт! - воскликнул он, осознав, что промахнулся. После чего добавил еще несколько слов, значение которых ангелам было неизвестно, но от эмоциональной окрашенности которых у них сладко заныло под ложечкой. Как оказалось, им чрезвычайно приятны разнообразные и богато окрашенные эмоции людей.

Очевидно, что лежа в кустах, парень ждал, когда фазан настолько осмелеет, что выберется из своего укрытия под выстрел, и вот теперь скрадывание приходилось начинать заново. Отследив хмурым жестким взглядом, где совершил посадку фазан, которые, как известно, не любят летать на большие расстояния, парень, пригнувшись и раскорячив ноги, с винтовкой наизготовку, скрылся в бурьянах. Бесшумно, как гвоздь в воду, ни одна веточка не хрустнула, ни один листик не шелохнулся.

- Я не разобрал, что он там сказал в конце? - пожаловался другу Белый.

- Какой-то неизвестный язык, - пожал плечами Рыжий. - Но звучит красиво и выразительно. С удовольствием послушал бы еще раз-другой.

- Думаю, это возможно, - высказал свои соображения Нивей. - Носитель языка в пределах досягаемости и жаждет поделиться с нами своими познаниями.

Коротким взаимным кивком друзья зафиксировали свое согласие друг с другом по этому вопросу, после чего незамедлительно отправились за охотником.

Обычно говорят: идти по следам кого-то, но наш траппер никаких следов не оставлял, в принципе. Двигаясь в зарослях сухих, жестких и перепутанных, как спираль Бруно бурьянов и кустарников юрко и бесшумно, словно двуногая бесхвостая ящерица, он продвинулся по направлению к дичи на удивление далеко. Но для ангелов пространство являлось всего лишь принципом и удобным понятием, условно отделявшим одну субстанцию от другой. Условностями они легко пренебрегли и тут же настигли охотника, оказавшись у него буквально за плечами.

Тело парня работало, как хорошо смазанный маслом механизм, сложностью и красотой которого небесные гости не могли не залюбоваться.

- Красавец! - высказал первым свое восхищение Аурей.

- Ага, царь! - поддакнул Нивей. - Природы.

Царь, между тем, приблизился к тому месту, где, по его прикидке, совершил посадку фазан. Обычно после короткого перелета эти птицы всегда стараются отбежать подальше в сторону от места посадки, и вообще, по земле они ходят много и охотно, а летают только в случае опасности. В этой точке стиль поведения охотника изменился, его движения сделались медленными и совершенно точными, как у хамелеона, приближающегося к мухе на расстояние вытянутого языка. Парень осторожно приподнялся, прикрываясь ветвями кустарника, осмотрелся, пытаясь определить направление, в котором отбежал фазан. Фазан, в свою очередь, тоже тянул голову вверх, прислушиваясь и всматриваясь, напряженный, словно восклицательный знак, вовсе не желая стать чьим-то трофеем и потому стараясь предупредить опасность первым. Это-то и позволяло разглядеть его в траве.

Острым взглядом охотник отделил от фона красные бакенбарды птицы, ему даже показалось, что он разглядел и желтый ее глаз с булавочным уколом зрачка. Но, что совершенно точно, страх и настороженность исходили именно из той стороны. По его прикидкам, до затаившегося петуха было не более двадцати метров.

Охотник опустился вниз, к земле, словно в тихую воду, не потревожив поверхности, не возмутив пространства. Держа в уме направление на дичь, собственно, переключив полностью мозг на выполнение функции координации и прицеливания, он пополз вперед, как уже было сказано, в стиле хамелеона, и каждая его конечность жила и действовала автономно, и была точна и бесшумна.

Ангелы были в восторге, поскольку никогда прежде не видывали такого совершенства человеческого тела и заточенности его на выполнение конкретной задачи.

- Ах ты, Боже ж мой, как прекрасно! - прошептал восторженно Рыжий, инстинктивно понижая голос, что было совершенно напрасно, поскольку слышать его человек все равно не мог, разве что ангел сам того не захочет.

Совершив, наконец, изнуряющий скрытный бросок сквозь заросли, охотник вышел на огневой рубеж, с которого уже можно было стрелять. Он хорошо видел фазана, который, в течение длительного времени не получая подтверждения своим опасениям, уже начал расслабляться и вертеть головой, выискивая, чем бы таким ему подкрепиться. Траппер осторожно поднял винтовку и заглянул в оптику. Птица была видна, как на ладони, каждое перышко, каждый коготок, казалось, что можно было легко коснуться ее рукой. Лишь какая-то необязательная тонкая веточка качалась между ними, мешая выстрелу. Парень протянул руку, чтобы отвести преграду в сторону...

Дальше было необъяснимое.

Он едва прикоснулся к веточке рукой, он даже не почувствовал касания, но ветка внезапно треснула, словно пучок сухих итальянских макарон, и сломалась. Причем, сломалась большая толстая ветка, которой мешавшая веточка была лишь малой частью. Сломавшись, ветка с шумом и шорохом упала на землю.

Конечно, охотник не видел, как рыжий ангел озорно улыбнулся, точно коверный клоун, и потер свои шаловливые ручки.

В настороженной тишине треск ветки раздался, словно взрыв петарды. Но если охотник просто упал на четвереньки от неожиданности, прикрывая голову руками, фазан, испустив длинную желтую струю из заднего резервуара, по сути - максимально облегчившись, взмыл в воздух и был таков. Парень, подняв голову, смог лишь проводить птицу бессильным взглядом налитых кровью глаз.

"Все пропало, пропало..." - подумал он, проваливаясь в западню вязкой усталости и безразличия.

Тягостная тишина нависла над прожаренной солнцем равниной. Ангельские светлости с недоумением посмотрели друг на друга и одновременно пожали плечами. Они-то собирались насладиться красотой неведомого им языка, едва приоткрывшегося им накануне, но почему-то ничего этого не случилось. Что-то явно пошло не так. На этой Земле слишком часто что-то идет не так.

Охотник стоял на коленях, безвольно бросив руки и опустив голову на грудь. Какая река и куда его несла, он не знал, но в ушах его звучал уже шум приближавшегося водопада. Кто никогда не переживал такого разочарования, тот и не сможет понять его чувств. Вот и ангелам они были невдомек.

Внезапно какое-то движение на периферии зрения привлекло внимание неудачливого охотника. Он поднял голову вовремя для того, чтобы увидеть улепетывавшего прочь зайца. Серый, никем не видимый, все это время сидел в своем убежище, теперь же, напуганный внезапным шумом и гвалтом, счел за благо убраться от опасного места подальше. Ну, как подальше? Отбежав на пару десятков шагов, зайчик остановился. Присев на задние лапы, он вытянулся вверх так, что едва касался земли передними, и, насторожив уши, прислушался. Заячьи уши, словно локаторы, торчали над уровнем растительности и были хорошо видны тренированному глазу нашего траппера. Это была хорошая цель и достойная замена позорно обгадившемуся фазану.

Охотник мгновенно мобилизовался, откинув прочь все прошлые чувства и эмоции. Он глубоко вдохнул, набрал полные легкие воздуха и погрузился в воды травяного моря. Неся перед собой винтовку, он двигался к новой цели, как механизм, без жалости в сердце, без единой мысли в голове. Он был охотничьей машиной, а какие у машины могут быть мысли или желания? У машины есть только цель.

Наблюдатели не оставляли охотника. Они наблюдали. Они не желали отказываться от задуманного и желанного. Они хотели слышать волшебную речь мужа.

Поэтому, когда траппер вышел, а точней - выполз, на огневой рубеж, поднял ружье и, прицеливаясь, стал переносить тяжесть тела на правую ногу, Белый ловко подсунул ему под колено сухой сучок.

Сучок оглушительно треснул в тишине, словно взорвался, с не меньшим эффектом, чем сломленная перед тем Рыжим ветка. Новая петарда грохнула под ногой охотника, отчего тот подскочил на месте. Зайчик тоже подскочил. Он развернулся прямо в воздухе и пустился наутек. Бросок влево, скидка вправо, мелькнул светлый клочок хвоста, и зверь исчез в траве. Навсегда.

И вот тут, окончательно осознав, что охота сегодня не задалась, и что возвращаться домой придется с пустыми руками, парень выдал то, что от него ожидали. Он сказал. Все, что знал и мог. От души. Сокрушая кулаками недружелюбное пространство.

- Ах, ты сука, б..., б..., сука, ё... б... Сука! Нах...

Обессилив, уронил руки, и, уже не таясь, напрямик через поле травы, побрел к стоявшей на краю у самой дороги группе деревьев. Винтовку он, держа за ствол, какое-то время волочил за собой, прикладом по пыли, потом, словно очнувшись, поднял оружие и повесил его через плечо на ремень. Широкой ладонью стер с приклада пыль. Во взгляде его читалась опустошенность и покорность судьбе. Он принимал ее такой, какая она у него была. Сегодня судьба сыграла с ним злую шутку, она, можно сказать, поглумилась над ним, но что он мог поделать? Наверное, была конкретная причина неудачи, может, он был сам в ней повинен, но он еще не понимал своей вины. Ничего, будет новый день и новая охота... Будет...

Рыжий посмотрел на друга и скривил губы.

- Что-то мне не понравилось, - сказал он. - В прошлый раз звучало ярче и убедительней. И приятней. Мне так показалось.

- Да, бедненький лексикон, бедненький, - согласился он с товарищем. - Сплошные повторы. Хотя, кое-что, пожалуй, можно почерпнуть. Только вот определиться с грамматикой и значением.

- Ладно, - определил дальнейшую цель Аурей. - Думаю, нам стоит последовать за этим парнем. У меня такое предчувствие, что как раз он приведет нас куда нужно.

10. Приют мамы Жанны

Предчувствия Рыжего, как говорится, не обманули.

Охотник, добравшись, запинаясь и падая, до деревьев, сразу подошел к корявому старому лоху, на изогнутых серебряных ветвях которого развесил перед охотой свои вещи. Первым делом он сунул воздушку в камуфлированную сумку для спиннингов, которую использовал хоть и не по назначению, но успешно, после чего натянул на себя выцветшие спортивные штаны и вылинявшую, ставшую непередаваемо сизой некогда красную футболку.

На этом этапе наблюдений Рыжий хотел было продолжить свои шутливые усилия, но Белый остановил его движением руки.

- Не усердствуй, брат. Пусть отдохнет пока, - произнес он со значением, явно предвидя недалекое уже будущее молодого мужчины.

С каменным лицом страдальца и терпельца, охотник забросил за спину свою перепрофилированную сумку для спиннингов и, выбравшись на дорогу, вдоль которой недавно перемещались и ангелы, запылил по ней к видневшейся в небольшом отдалении группе строений. Белый и Черный братья, памятую приказ Господа, но имея уже и личный интерес, не стали от него отставать.

Дорога привела их к голубой калитке, прилаженной к давно не крашенному и местами уже покосившемуся забору, перевитому хмелем, ежевикой и, над самой калиткой, плетями разросшихся розовых кустов, уже отцветших. Крыша дома с дороги едва виднелась среди зарослей вишняка, разглядеть можно было лишь только самый конек с кирпичной, почерневшей с одного боку трубой над ним.

Прямо сказать, дом мамы Жанны не впечатлял размерами по сравнению с окружавшими его соседскими домами, но он был ухожен и радовал глаз свежей краской. Калитка тоже была выкрашена недавно, краска едва успела высохнуть, а вот до забора руки у хозяйки пока явно не дошли. Что не удивительно, потому как женщина она была одинокая, сил у нее на все не хватало, а помощники... Да какие там помощники, прости Господи?

Охотник открыл калитку и, огибая дом слева, под увитым виноградом навесом прошел во двор.

Дом у мамы Жанны совсем маленький, не больше трех горенок, с прихожей и небольшой кухонькой, с высоким крыльцом под козырьком. Дом под штукатуркой, недавно перекрашен белой фасадной краской. Окна, двери, декоративно отделанные лепные карнизы и углы так же недавно покрашены, только голубым.

Белое и голубое, благостное сочетание.

Здесь, в глубине, двор тоже перекрыт навесом, по которому неограниченно и привольно раскинулся виноград. Мама Жанна сидела под ним за столом и пила чай из чашки в мелкий цветочек. Чай она заваривала в пакетиках, но добавляла в него какой-то своей травки, возможно, мяты, во всяком случае, ангелы, влетев во двор буквально на плечах у охотника, ощутили запах прежде всего ее.

- Хочется осмотреть эту обитель святости, - определился в желаниях Белый. И пока он, питая свою неутолимую страсть к исследованиям, методом облета совал свой нос во все углы усадьбы, Рыжий, зависнув среди наливающихся виноградных гроздей, с любопытством приглядывался к маме Жанне. И, надо сказать, что она ему сразу глянулась. Даже понравилась. И еще умилила, так что он даже благостно сложил руки на животе. Чудилась в этой женщине сила, но виделась и некая изюминка, которая сразу чувствуется, но которую совсем не легко определить и назвать по имени, - вот ее-то Рыжий и принялся разгадывать.

Стол стоял у края навеса, на самой границе сада, под вишней, тонкие ветки которой, словно паутинки с прилипшими к ним многочисленными краснощекими уже ягодами и редкими листьями парили и колыхались в воздухе возе самого лица женщины. Они ей не мешали, напротив, успокаивали своим мерным покачиванием. Они, строго говоря, составляли значительную часть ее мира и добавляли ему устойчивости, в их зыбкости и податливости она парадоксальным образом обретала свою опору.

Мама Жанна была в строгом, чистом, светлом и ситцевом.

Ее лицо выражало уверенность в правоте и правде своей жизни, и было строгим, как у деревенской святой. Но на святых Рыжий насмотрелся и хорошо их знал, поэтому сразу понял: мама Жанна - не святая. В том, опять же деревенском, смысле, которым подразумевается "не от мира сего". Как раз напротив, она полностью принадлежала этому миру и была полна жизнью, как росток, проламывающий своими листьями асфальт. Вот этой силой она и притягивала к себе.

Лицо Мама Жанна имела округлое, рябое и скуластое, зубки во рту были мелкие и желтые, один справа отсутствовал в строю, и она, этого слегка стесняясь, стягивала в эту сторону, смыкая, губы.

Прямые, белые и легкие, как одуванчик, волосы спускались до плеч и летели, летели...

Глаза ее давно уже растеряли свою яркость, а с ней и зоркость, и их выцветшая голубизна хоть и не полнилась прохладой превосходства молодости, но источала свет любви не растраченной.

Глядя на хозяйку, рыжему Аурею подумалось, что это впервые он наблюдает вблизи человека, за которого не пожалел бы отдать свой зуб. Если бы он у него, конечно, был. Еще он подумал удивленно, откуда у него такие мысли странные, и связал их приход с потерянным зубом мамы Жанны. И тут же удивился тому, что она так странно на него влияет. И только тогда заметил самое главное: у мамы Жанны сломана рука. Левая ее рука была в гипсе и покоилась в сложенном треугольником белом платке, завязанном на шее крупным бантом. Рука, видимо, болела, но маленькая женщина стоически терпела боль, лишь морщась время от времени и прихлебывая свой чай с травкой.

Еще, у нее маленькая крепкая фигурка.

И ей уже за шестьдесят.

Спокойная, сдержанная, рассудительная, сама держится молодцом. Во всяком случае, ей очень хочется, чтобы казалось, что ей все нипочем. И, удивительное дело, при взгляде на нее создается именно такое впечатление.

Рыжий ей мысленно аплодировал. Отмечая все новые и новые детали образа мамы Жанны, он словно писал портрет.

Облетев хозяйство, Белый присоединился к другу.

Усадьба ему глянулась.

Мама Жана жила не богато, и в хозяйстве явно не хватало мужских рук, но все было чисто, ухожено и прибрано.

Рядом с домом находилась времянка, то есть небольшой неотапливаемый домик, в котором располагалась летняя кухня. И был этот домик никаким не временным, а вполне себе основательным, а называли его так потому, что стройку начинали именно с него, и жили в нем до того, пока не будет готов к заселению основной дом.

Дальше, за времянкой, в глубину, к забору, находился крепкий деревянный сарай, в большей части которого было устроено и приспособлено под приют обширное помещение - именно то, что все в городе знали как Приют мамы Жанны. В приюте стояло с десяток разномастных кроватей, заправленных серыми фланелевыми одеялами, похожими на солдатские, но не солдатскими, слишком уж они были тонкими, отчего вид имели сиротский. Ну, а какой вид может быть у чего бы то ни было в приюте? Сиротский!

Все кровати в этот час были пустыми, лишь на одной, сразу у входа, справа, лежал новенький постоялец, если можно его так назвать, поскольку на ногах он стоять как раз не мог. Это был тот самый мужик, за избиением которого в городском парке наблюдали высокие астральные гости. Мужчина находился в сознании, но мыслями, похоже, витал далеко-далеко, и думал уже о чем-то более значительном, чем собственная телесная немощь. Глаза его глубоко запали и блестели лихорадочным огнем, по лбу и впалым щекам стекали редкие капли пота. Рядом с ним на стуле сидела женщина, похожая на маму Жанну, но моложе. Женщина поджимала губы и строго следила за происходящим. Время от времени она смачивала в тазу с водой чистое вафельное полотенце и отирала им лицо страдальца. Делала она это аккуратно, но машинально, думая о своем, сокровенном. Мужчина реагировал на уход индифферентно, и казалось, что действие осуществляется самостоятельно, поскольку ни сиделка, ни пациент его не замечают, и даже по сходным причинам.

На металлической спинке кровати, в ногах у пострадавшего, сидел давешний ангелочек. Подперев кудрявую головку ладошкой, поникнув крыльями, он грустно взирал на распростертое у его ног временное вместилище души. Ему было уже ясно, что время соединения материального и идеального в этом конкретном случае кончалось, и с огромным удивлением ощущал свое собственное по этому поводу смятение. Тело и душа человека пред ним были в беспорядке, тело так и просто пребывало в беде, и ангелочку очень хотелось им помочь, но что он мог тут поделать? Направлять было уже некого и некуда, а методами прямого воздействия он не обладал, ни по чину, ни по должности. Поэтому, когда Нивей, заглянув в дверь, помахал ему рукой, ангелочек только пожал плечами и отвернулся. Ему было горько от осознания того факта, что все в мироздании протекало по плану Создателя, а все, что требовалось от него самого, это лишь способствовать плана неукоснительному выполнению. Но здесь, сейчас ему так хотелось вмешаться!

Нивей пожал плечами в ответ. В отличие от ангелочка, у него уже был некоторый опыт, несколько раз он присутствовал при переходе жизни через смерть в другую жизнь, но ничем помочь коллеге не мог. Только личный опыт, только личное переживание закаляют душу и позволяют ей расти и развиваться.

Поэтому он поспешил ретироваться.

Продолжил обход.

Дальше, за сараюшкой Белый увидел небольшой фруктовый сад, а за ним достаточно большой, соток в пятьдесят огород. Белый сразу сообразил, что именно огород был главным богатством мамы Жанны и предметом зависти всех ее соседей. Как уж в ее владении, практически возле самого моря, оказался такой обширный участок, ангел вникать не стал, зато сразу ощутил те волны страстей людских, которые накатывали на него со всех сторон. Огород был в образцовом порядке, а в тени деревьев в саду, на аккуратно постриженной альпийской травке, отдыхали человек шесть-семь тех, кто его в том порядке поддерживал.

" Ай да мама!" - только и смог, впечатлившись увиденным, произнести Нивей.

Белый присоединился к Рыжему как раз в тот момент, когда на заднем дворе появился охотник.

Подойдя к столу, охотник молча уселся на свободный стул рядом с мамой Жанной. Сумку с ружьем он положил поперек коленей и сверху на ней сложил свои гудящие, мелко дрожащие, натруженные руки. Разрисованное полосами маскировки, покрытое грязью лицо его было явленной маской разочарования. По маске, оставляя на ней глубокие борозды, стекал пот. Капли зарождались среди торчавших бобриком коротких волос, словно там бил потовый родник, прокатывались по лицу и с крутого подбородка срывались на грудь, где быстро впитывались рыхлой тканью футболки. Но охотник, пребывая в состоянии почти полного душевного и физического опустошения, этого проявления процесса жизнедеятельности не замечал. Он только дышал глубоко, словно в последний раз, и все больше каменел в своем отчаянии понять фатальное нерасположение к нему судьбы.

Мама Жанна осторожно опустила чашку на блюдце.

Шелково цокнул фарфор о фарфор.

- Ты что, Игорек, закручинился? - спросила она таппера. - Али горе, какое приключилось?

- Нет сегодня добычи, мама, - сказал Игорек, очнувшись от оцепенения и, наконец, смахнул пот с лица. - Какой-то дьявол разогнал всю дичь.

- Это, конечно, не горе, но все же большая неприятность, - не согласилась с Игорьком мама Жанна. - Одна надежда, в плане добычи пропитания, была у нас сегодня - на тебя. Но и та, видать, не оправдалась.

Над столом повисло напряженное молчание. Тяжелое, тяжелей воздуха, оно вскоре опустилось на стол, а с него стекло вниз, на землю и расползлось вширь по всей площадке. Мухи, почуяв неладное, куда-то попрятались, птички умолкли. Охотник сидел злой, голодный и близкий к отчаянию. Мама Жанна поджала губы на строгом лице.

Молчание тянулось целую вечность.

- Ладно, мой хороший, не отчаивайся, - произнесла, наконец, хозяйка. - С кем не бывает! Нет, так нет. Сейчас нет, потом будет. Только ведь и мне нечем тебя, сынок, покормить, не напасешься ведь. Вас много, а я одна. Придется тебе сегодня воздушком откушать, вон, как ангелы небесные! Она кивнула головой в сторону притихших ангелов, и те от неожиданности вздрогнули.

Отчаяние, к которому был близок охотник, подступило еще ближе, но мама Жанна зорко за ним следила и не дала ему восторжествовать.

- Да ты расслабься, мой славный, - поддержала она охотника. - Не бойся! Солдат, знаешь, ребенка не обидит. Ты перекуси, перекуси тут, чем Бог послал. Хлебушка поешь, чайку выпей. Только сам себя обслужи, я, видишь, не могу за тобой ухаживать. Она кивнула на загипсованную руку. - А покушаешь - отдохни пол часика. А можешь и не тратить время на отдых, зачем тебе это? Время-то идет. И ты иди, охотиться иди. А что делать, голубь мой? Мне работников кормить надо, а кроме крупы в доме запасов не осталось. Живых денег тоже нет, не заработали еще ничего. Так что, хочешь, не хочешь, а вся надежда на тебя.

Игорек посветлел лицом. Не то чтобы он совсем уж обрадовался словам мамы Жанны, но осознал их справедливость и принял, как руководство к действию.

Словно переступил через порог, в который уперся и который не мог преодолеть без посторонней помощи. Успокоился.

Глубоко вздохнув, он кивнул головой в знак согласия.

- Так я это, - сказал, - я же понимаю.

Встал, повесил ружье на вишню и пошел умыться под краном возле времянки. Было слышно, как он с наслаждением плескался там и отфыркивался. Вернувшись, налил себе свежезаваренного травяного чаю, отрезал большой кусок хлеба и принялся с аппетитом его поглощать. Хлеб был совсем свежий, мягкий, с янтарной хрустящей корочкой, и такой ароматный, что даже у ангелов от его запаха началось активное слюноотделение. Во всяком случае, так им показалось, а Рыжий даже сглотнул что-то такое и восторженно причмокнул.

Мама Жанна, подперев голову здоровой рукой, смотрела на Игоря с умилением.

- Ешь, ешь, мой хороший, - приговаривала она. - Голодный мужик страшней недолюбленной жены. Хотя, кажется, что страшней ее никого нет.

Игорек, наслаждаясь хлебом, согласно кивал головой.

- Что же поделать, если ничего другого, кроме как убивать живых существ, ты не умеешь, - продолжала она. - А умел бы, пригодился бы по-другому. Вот, к примеру, печку бы мне достроил, треклятую, через которую я руку сломала. Но ты ведь не умеешь?

Игорек мотнул головой и замычал набитым ртом.

- Не умеешь, - утвердилась в своем знании мама Жанна. - И никто здесь не умеет, кроме меня. Поэтому, доедай, и отправляйся, с Богом, на охоту. И пусть тебе повезет.

Задумавшись о своем, мама Жанна вдруг смолкла, закручинившись.

- Как же тяжело без мужика в доме, Господи! - то ли сказала, то ли простонала она протяжно, прерывая молчание и не обращаясь ни к кому из живущих на Земле. - Как тяжело без толкового мужика! Только где его взять, толкового? - спросила она у Игорька. - Нигде. Нет их, толковых. Сэкономил на них Господь. Ну, ты поел, касатик? И славно. И отправляйся, не засиживайся. Ведь, если чего добудешь, это еще и приготовить надо. А народ голодный ждать не будет, нас с тобой съест. Давай, давай, некогда рассиживаться.

Игорек поставил на стол пустую чашку, опустил ее как буй, от которого боязно оторваться, не глядя в глаза произнес "спасибо", снял ружье с ветки и направился прочь со двора. Вид при этом он имел совершенно обреченный.

- Калиткой не стукни! - напутствовала его мама Жанна.

Но он, конечно, стукнул. Припечатал ее от души. Просто чтобы обозначить, что многое еще его в этой жизни не устраивает вообще, а в данный момент особенно.

- Ишь, грохает! Нервный какой! - незлобиво проворчала мама Жанна. И тут же, вздохнув, объяснила: - А, с другой стороны, мужика не заведешь, он и не поедет. Не факт, правда, что доедет, куда надо...

Едва вырвавшись за калитку, Охотник нос к носу столкнулся с Нинель.

- Привет, Игорек! - приветствовала его молодая женщина. - Что, опять с Людмилой поцапался?

Людка-парикмахерша была сожительницей Игорька, Нинель ее хорошо знала. Едва ли не раз в неделю она подправляла у нее прическу - работа требовала, - а та из своей жизни тайны никогда не делала, так что в деталях ее биографии был осведомлен весь город. Людмила была старше Игорька лет на пятнадцать, и держала его крепко у своей необъятной груди. Ведь, как ни крути, а нужен мужик бабе, для отдушины и для здоровья нужен, тем более при таких ее достоинствах. Хотя бы такой, как Игорек, а он был далеко не самым плохим из возможных. Тем более что был он не слишком привередливым по жизни, и не требовал многого, лишь бы кормили иногда, любили время от времени да не мешали рыскать за дичью по округе. Ну, а против таких магнитов, какими были упомянутые уже груди Людмилы, парень не мог ничего поделать, поэтому всегда возвращался и со смиренным восторгом к ним припадал. Но, с другой стороны, жить в приемышах у женщины, мужику тоже не очень, нет-нет, да и попрекнет. Тогда взыгрывал, взбрыкивал характер у Игорька. И, когда это случалось, хватал он свою воздушку в охапку и убегал из дому. И чаще всего он пережидал бурю и приходил в себя в тихой гавани у мамы Жанны.

И никогда такого напряга, как сегодня, здесь с ним не случалось.

На вопрос Нинель Игорек ничего не ответил, только сверкнул глазами, скрипнул зубами и проскользнул мимо.

- Ишь, какой нервный, - удивилась, впрочем, умеренно, Нинель.

- Что это Игорек такой нервный? - спросила она у матери, присаживаясь к столу на неостывший еще после охотника стул.

- А ничего, пусть! - объяснила дочери ситуацию мама Жанна. - Мое дело задачу мужику поставить, а он уж пусть сам думает, как ее решить.

- И что за задачу ты ему задала? - не унималась Нинель.

- Нормальную задачу, - пожала плечами Жанна. - Как для мужика - нормальную. Сказала, есть хочешь - сделай что-нибудь полезное. Для меня полезное. Ничего, пусть думает, на то у него голова есть, такая большая.

- Жестко ты с ним. Нет?

- Нормально. У меня ведь не бесплатный санаторий, и не фонд благотворительный. Я даю людям приют, но содержать их за свой счет я не имею возможности. Нет, я всего лишь частное лицо, слабая женщина к тому же, и имею весьма ограниченные средства. Если они не помогут мне, я так же не смогу никому помочь. Поэтому, тот, кто хочет здесь находиться, должен выполнять посильную работу по хозяйству. На общее, и на мое в том числе, благо. Таков у нас договор, а кого он не устраивает, тот ищет для себя другое, более подходящее ему, место. Никто здесь, кстати, и не убивается на работе-то, вон, половина огорода до сих пор не обработана, сколько земли простаивает... Да, ты и сама все знаешь, - махнув здоровой рукой, прервала рассказ мама Жанна.

- Понятно... - протянула несколько невпопад и отстраненно Нинель.

Смолкнув, она принялась сосредоточенно разглядывать ногти на руках, так сосредоточенно, будто это единственное, что интересует ее в данный момент. Легкий ветерок теребил локон у ее виска, но она не поддавалась на его заигрывания. И все же было видно, что какая-то неустойчивая, противоречивая мысль крутилась в ее голове, отчего она то хмурилась, то улыбалась.

Мама Жанна посмотрела на нее с подозрением.

- Ну, а ты что такая, словно в воду опущенная? - спросила она. - У тебя все в порядке?

- Сама не знаю... - смущенно вздохнула Нинель.

- Как так? - удивилась мать. - Ну-ка, рассказывай.

Нинель покусала губу, не решаясь начать разговор. Румянец коснулся ее щек - и отлетел.

- Мне уже сорок лет... - решившись, наконец, начала она.

- Я знаю твой возраст, - перебила ее Жанна. - И свой тоже знаю. Можешь не напоминать мне о нем.

- Мама, да я совсем не о том! - воскликнула Нинель. - Я беременна! Понимаешь? Залетела на старости лет.

Мам Жанна, ошеломленная известием, прижала руки к груди. Обе руки.

- Как же так, доченька? - прошептала она.

- Как, как! - озлилась отчего-то Нинель. - Известно, как! Естественным путем.

- Да я о другом! Просто раньше ты не могла...

- Раньше не могла, хоть и хотела. А, когда стало вроде бы поздно, да и не нужно уже, наверное, вот смогла. И теперь не знаю, что делать.

- Как что делать? - всплеснула руками мама. - Рожать! Тут и думать нечего. Рожать! Она быстро оправилась от шока и вновь взяла ситуацию в свои руки.

- А я вот сомневаюсь, - тянула свое Нинель. - В сорок рожать первого... И в тридцать-то первый раз поздновато.

- Ничего, справишься, - успокоила мама Жанна дочь. - Ты женщина закаленная, натренированная, можно сказать. Сдюжишь!

- Думаешь? - с надеждой в голосе спросила Нинель. Надежда и поддержка - вот, что было ей нужно.

- Уверена! - подарила ей и то, и другое мама.

Женщины улыбнулись друг другу. Придя к решению, они обе почувствовали облегчение.

- Вот только... Ребенку нужен отец, - запечалилась по другому поводу Нинель.

- А ты не знаешь?

- Не уверена... Да и неважно это, потому что... Ну, ты понимаешь, рабочие моменты... Я должна была позаботиться сама, а я не ожидала, даже не думала... Что таблетки сбой дадут. А тот, который, и вовсе ни при делах... Деньги оставил и уехал. В объятия семьи. И правильно, мне нужны были его деньги, и я их получила. Чего ж теперь? Все при своих интересах. Вот только, кроме ремесла, другого источника доходов у меня нет. Да и ремесло тоже на исходе, мне сорок уже, снова об этом...

- Ну, может быть, еще твой вернется, - предположила Жанна. Лет пять назад муж Нинель подался на заработки, куда-то очень уж далеко, и пропал там с концами, за все время - ни единой весточки.

- Я на это не рассчитываю и не надеюсь. Да и вряд ли бы он обрадовался, чужому-то ребенку, - отмела предложенный вариант Нинель.

- А и ладно, - легко переключилась на другое решение мама Жанна. - Сами справимся. Я вот тебя одна растила, и нисколько не жалею об этом. Да, было трудно, но я выдержала. И твоего ребенка вырастим. На ноги поставим, ничего. Вдвоем. Я его буду любить, как родного, уже люблю. Сможем. И, скажу по секрету тебе, я кое-каких деньжат скопила, нам хватит. А ремесло тебе все равно бросать пора. Да и что это за ремесло? Так, дырка. Баловство по молодости.

Они замолчали. Резные тени виноградных листьев неспешно сновали туда-сюда по столу перед ними, срываясь на землю и возвращаясь обратно. Солнце, замерев в вышине, старалось быть незаметным, но ничего из этой затеи у него не получалось.

- А если захочешь продолжать, - сказала мама Жанна, - как хочешь, твое дело. Ты только роди, а внука я сама выращу. Или внучку. Не знаешь, кстати, кто будет?

- Не знаю, еще рано, - ответила Нинель. - И не говори глупостей, мама, от ребенка я никогда не откажусь. И не думала даже! Просто как-то неожиданно все, такой вдруг... подарок. Я уже и отчаялась... А теперь растерялась.

Она всплакнула, достала из сумочки малюсенький надушенный платочек и осторожно, стараясь не размазать тушь, вытерла слезы.

- А про отца я потому говорю, что он действительно нужен, - убрав платок обратно в сумочку, сказала она глухо. - По себе знаю. Как ни было мне хорошо с тобой, но я всегда хотела узнать своего отца. И до сих пор хочу.

- А если разочаруешься?

- Так я и не очаровывалась. Знаю, что не бог он, и не герой, просто... Просто хочу знать.

Мама Жанна вздохнула и покачала головой. Было видно, что она словно решается на что-то, и не может решиться.

- Ладно, - сказала она, наконец, - пошли...

- Куда? - не поняла Нинель.

- Куда... С отцом знакомиться. Я покажу его тебе, думаю, ты имеешь право. Тебе решать, ты взрослая девочка...

Встав из-за стола, она направилась в сторону приюта. Нинель в полном смятении последовала за матерью.

- Только не обольщайся, там и смотреть особенно не на что, - говорила по дороге мама Жанна. - Это я по молодости да по глупости повелась, но у меня в то время весь ум между ног был. Да и влюбилась, наверное, он знаешь, какой был в молодости? Орел! Он орел, а я курица глупая.

Они вошли в сарай через распахнутую дверь. Сиделка испуганно оглянулась через плечо. В глазах ее были страх и смятение.

- Вот она, ошибка молодости, - сказала мама Жанна, от порога указывая Нинель на лежавшего на кровати мужика.

Едва они подошли ближе, дочь впереди, а мама Жанна за ней, чуть сзади, как мужчина встрепенулся. Его лихорадочно блестевшие глаза вдруг перестали метаться по сторонам и полыхнули огнем узнавания. Приподняв от подушки голову, едва-едва, ладонь не подсунуть, он протянул к Нинель руку и выдохнул с жаром:

- Жанночка!

И, словно сделав все, что желал, сделав больше, чем мог и мечтать, он откатился назад, как уставшая волна, и откинулся на подушку. Огонь его глаз сорвался искрой и смешался с солнечным лучом, падавшим наискосок на изголовье кровати из высокого окошка. Еще через мгновение глаза его стали стеклянными.

- Какая я вам Жанночка, - не понимая, что произошло, улыбнулась Нинель и оглянулась на мать, ища поддержки.

- Ох, Господи! - выдохнула мама Жанна. Отстранив дочь в сторону, она подошла к изголовью и дрожащими пальцами закрыла глаза ее отцу.

- Что с ним? - все еще не понимала Нинель. - Он что? Умер?

Жанна опустила голову.

- Вот и познакомились, - сказала она.- Надо звонить участковому.

- Я не могу! Я пойду отсюда! - вскричал Рыжий. Ангелы, конечно, последовали за людьми в сарай и присутствовали при последней сцене. - Это же надо, какие страсти! Вот тебе и Каки!

- Ступай, ступай! - отпустил друга Нивей. - Проветрись. А то что-то ты раскис совсем. А я останусь пока, здесь и кроме тебя кое-кому помощь требуется. Говоря так, он указал на ангелочка, который по-прежнему сидел на спинке кровати. В руках он держал вновь освобожденную душу и, похоже, не знал, что с ней делать.

- Вот и ты, - шептал он ей. - И это славно, что ты снова здесь. И что теперь мне не придется совмещать обязанности. Но что с тобой делать дальше? Ты потерпи, потерпи, мы все решим.

- А дети у него были? - спрашивала Нинель у матери, позже, когда они вновь сидели за столом во дворе, дожидаясь приезда участкового. - Ну, кроме меня? Наверное, кто-то есть.

- Есть, как же. Это сынуля его так и отделал, - сообщила мама Жанна. - Теперь сядет, наверное, надолго. Так что держись от него подальше, от такого родственника. Тебе теперь есть о ком заботиться.

- Как странно, - сказала Нинель задумчиво. - Бог дает одно, и тут же забирает другое. Ну, почему он не может сделать так, чтобы все были счастливы, чтобы всем всего хватало? Ведь он мог бы так устроить, это в его власти?

- А ему совсем не важно, чтобы люди жили хорошо, - сказала мама Жанна твердо. - Для него главное - чтобы они помогали друг другу. Чтобы любили друг друга, не смотря ни на что. Но тут у него что-то не клеится. Ошибка какая-то в конструкцию человека закралась, и эта самая железа, которая отвечает за любовь и за душевное тепло, она есть не у всех. А чтобы вырастить ее самому, нужно изрядно потрудиться. Беда в том, что многие даже не понимают, зачем это нужно, ведь прямой пользы от нее, от железы, никакой. Казалось бы...

- Ты, мама, прямо святая... - сказала Нинель. - Тебя так и называют. Не знала?

- Господь с тобой, какая святая! - отмахнулась мама Жанна. - Святые о себе не помнят, для других живут. А я так не могу. Слишком я себя люблю.

- Вот и я тоже, - откликнулась Нинель. - Теперь придется любовь пополам делить.

- Ничего, - успокоила ее мама Жанна, - от этого она становится только сильней. Любовь для одного не бывает, ей пара нужна.

- Ох-хо-хо, - думал, прислушиваясь, Аурей. - Какие странные, однако, мысли, посещают этих женщин. Мне бы такое и в голову не пришло. Но не есть ли это то, искомое, ради чего Господь отправил нас на эту землю? Как бы знать наверняка...

11. Его последняя охота.

Тем временем жизнь кипела и в других районах славного города Каки.

Что не удивительно, ибо жизнь есть процесс боговдохновенный, а значит, имеющий все предпосылки и стимулы для буйства и цветения.

Черная тойота Виталика, пропетляв по городу, выбралась, наконец, на длинную и пустынную дорогу, ведущую к морю, ту самую, вдоль которой путешествовали некоторое время тому ангел Рыжий и ангел Белый. Солнце, жарившее неимоверно весь этот длинный день, и теперь не ослабило своих усилий, отчего пейзаж за окном казался оплавленным. Но в самой машине работал кондиционер, и пассажиры авто температурного дискомфорта не испытывали.

За рулем находился тот самый полицейский, которого судьба угораздила поучаствовать во всех описываемых событиях. И, надо полагать, его испытания в этот день еще не закончились. И он, словно предполагая, что так оно и будет, был сосредоточен и внимательно следил за дорогой.

На заднем сидении машины находились ее хозяин Виталик и хозяин более крупного масштаба, мэр города Опивкин. Их судьба в этот день слегка потрепала, и они, почему-то надеясь, что уже все, что ничего больше не случится, решили взять тайм аут - от греха подальше - и расслабиться, и уже пили виски, поочередно прикладываясь, прямо из горлышка, без закуски. Напиток был хорош, как иначе, но главное - крепок. Потребляли его тоже крепкие парни, потребляли молча, и только тянули после глотка в себя сквозь зубы воздух, как Майкл Дудикофф в каком-то вестерне, и, сверкая глазами, протягивали бутылку другому.

Пили, не пьянея, но лишь отгораживаясь стеной хмеля от реальности.

Напрасная затея, ведь реальность - это мы сами.

- Что за непруха! - после очередного глотка вколотил, словно сваю, прямо в пространство вопрос мэр. Он задал его самому мирозданию, он требовал ответа. И, как он понимал, имел на ответ право.

- Сам удивляюсь! - откликнулся Виталик. Заданные масштабы общения его не пугали, он соответствовал, он принадлежал.

Господин Опивкин, выпятив челюсть, тяжело и мрачно взглянул на собутыльника.

- Да я же тебе рассказывал, - ответил Виталик на взгляд мэра, - весь день эта ерунда. Нет, поначалу, с утра, было нормально, я еще успел вопросы порешать, дела поделать, а потом - словно черт вмешался, все наперекосяк пошло.

- Какие у тебя дела? - с трудом разлепляя губы, спросил мэр.

- Да какая разница! Не за дела базар, - отмахнулся Виталик. - Я говорю, что с утра все было как обычно, а потом, наоборот - не обычно.

- М-м-м, - простонал господин Опивкин и отхлебнул из бутылки. - Колеса, - сказал, справившись со спиртным, - все четыре, сразу! Не пойму, как, почему? Кто?!

- А чего ты гнал на спущенных? - поинтересовался Виталик. - Что, так приспичило? Подождать не мог, чтобы другую машину прислали, раз уж не любишь пешком ходить?

- Нет. Нет, какой ждать! Надо было срочно сматываться... В смысле - уезжать.

- За тобой кто-то гнался? - перейдя на шепот, спросил Виталик. - Тебе угрожали? Что вообще происходит?

- Никто не угрожал, - господин Опивкин в отрицание помотал головой. - Но чувство было такое, словно кто-то за мной следит, это да. Будто кто-то или что-то рядом и приближается. Мистика, одним словом.

- А, так ты просто перес... - обогатился догадкой Виталик, но поделиться ей не успел, осекшись на полуслове под резким взглядом господина мэра.

- Там еще, в доме у Грека, какая-то заварушка случилась, - полуобернувшись через плечо, сообщил новость полицейский. - Я по рации слышал. С Греком самим какая-то история произошла, но что конкретно, я не разобрал.

- Почему не разобрал? - спросил Виталик въедливо.

- Помехи были, - сообщил служивый. - Средства спецсвязи у нас в полиции такие, давно менять пора. А потом господин мэр приехали, и мы все побежали.

Господин мэр молча посмотрел на полицейского, куда-то в точку за его правым ухом, и, забрав бутылку у Виталика, мощно отхлебнул из нее.

- Прежде всего, меня сейчас волнуют колеса, - сказал он, перетерпев и проглотив алкогольную атаку.

- Да не волнуйся ты за колеса! - возразил Виталик. - Я твоему Геше, - Филинскому, да? - шепнул, куда их отвезти. Там такой спец орудует - из ничего конфетку сделает. Одно слово - Чума! Не слышал? Мы всегда у него ремонтируемся.

- Сделает? Я боюсь, там диски полетели. Магниевые.

- Сто процентов! С дисками, думаю, все в порядке, ты же недолго на них гонял. Ну, поцарапались слегка... Это ерунда, Чума сделает.

- А если нет?

- Ну, тогда...

Телефон в кармане полицейского заиграл похоронный марш.

Заднее сиденье замерло в оцепенении.

- Начальство беспокоится, - шепотом сообщил полицейский.

- Ну, ты шутник! - выдохнул Виталик. - Со смыслом подобрал... мелодию.

Полицейский левой рукой вытащил телефон из кармана, нажал кнопку и приложил трубку к уху.

- Капитан Кузовок у аппарата! - округлив глаза представился по уставу, как положено. - Так точно. Везу первое лицо по направлению к дому. К его дому. Так точно, дорогу знаю. Да мы уже подъезжаем. Так точно. Слушаюсь!

Убрав телефон в карман, выдохнул:

- Уф! Начальство - оно не дремлет. Все на контроле держит!

- Так ты, выходит, Кузовок?- зачем-то поинтересовался господин Опивкин.

Они как раз проносились мимо земель бывшего совхоза Каки. Мэр смотрел в окно и мрачнел от вида распластанного перед ним постиндустриального пейзажа. Эти земли надо было поднимать, но он все никак не мог придумать, как использовать их с пользой для всех. Загвоздка была в соблюдении принципа "для всех".

- Точно так! - обрадованно откликнулся полицейский, и, оборачиваясь назад, взялся рассказывать: - Тут ведь вот какая история с нашей фамилией...

Он невзначай потянул руль, машина вильнула вправо, к обочине.

- Эй, эй! Ты куда?! - закричал Виталик. - Смотри!

Спохватившись, Кузовок рывком выровнял машину. Тем не менее, ветви росшего на обочине куста дрока они все же зацепили.

Испуганный грубым и шумным вторжением машины, из-за куста резко взмыл в воздух прятавшийся за ним фазан. Тот самый.

- Федя, дичь! - весело загоготал Виталик и захлопал полицейского по погону. - Где твой ствол? Тормози, поохотимся!

Полицейский, следуя въевшейся в подкорку привычке подчиняться приказам, начал притормаживать.

Оглянувшись назад, господин мэр с Виталиком увидели, как неподалеку от потревоженного ими куста на дорогу выскочил полуодетый человек в боевой раскраске и, как им показалось, с карабином в руках, и принялся палить им вслед. Они оба не мешкая бросились на пол машины и в один голос закричали:

- Гони! Гони! Стреляют!

Заднее стекло с резким звоном раскололось от прямого попадания и ссыпалось роскошной сверкающей лавиной на отлетающую назад дорогу.

Кузовок, прильнув лицом к рулю и зачем-то зажмурившись, резко нажал на газ.

Взревев от механического усердия и дополнительной порции топлива, машина бешено завертела колесами, оскальзываясь и поднимая тучу пыли . На грунте дороги джип понесло юзом сначала в одну сторону, потом в другую. Кузовок пытался выровнять движение, вращая руль согласно инструкции в сторону заноса, но не совладал. В итоге его честные усилия ситуацию не спасли, автомобиль слетел с дороги в неглубокий кювет и, опрокинувшись, завалился на левый бок.

Слившись телами воедино, господин Опивкин с Виталиком, визжа и ввинчиваясь, одномоментно протиснулись сквозь разбитое заднее окно. Оказавшись на воле, они устремились прямиком к манящему своей отдаленностью горизонту, по буеракам, высоко выбрасывая ноги, словно два мустанга.

Кузовку пришлось выбираться через правую дверцу джипа, нависшую над головой гробовой плитой. Дверцу еще надо было исхитриться как-то открыть, откинуть, словно люк на чердак. Не слишком быстро, но так скоро, как только смог, он с этим справился. Спрыгнув на землю, он упал на четвереньки, и прямо с низкого старта рванул догонять прокладывавших путь по целине старших товарищей. На ходу, путаясь и оступаясь в траве, Кузовок выцарапал из кобуры пистолет и, не глядя, пальнул раз через плечо назад. Для острастки и во избежание, как подумалось ему. Когда еще через десять шагов он оглянулся, то увидел лежащее на желтой дороге рядом с машиной тело. Побежав по инерции еще несколько метров, он остановился и, согнувшись пополам и упершись руками в колени, стал мучительно приходить в себя, давясь обжигающим сухим воздухом и сплевывая вязкую, клейкую слюну. Лишь отдышавшись, и, видя, что лежавший на дороге человек не шевелится, держа пистолет наготове, он медленно, с остановками и припаданиями к земле, вернулся назад к машине.

Молодой мужчина лежал на спине, навзничь, широко раскинув руки, словно пытался обнять небо. Видимо, зажатая в правом кулаке винтовка не давала ему это сделать. Кроме того, мужчина был мертв, отчего и впал в неподвижность и одиночество.

Конечно, это был Игорек.

Пуля, пущенная Кузовком наугад в белый свет, угодила ему прямо в лоб.

Охотник умер сразу, не мучаясь и даже не осознав того факта, что осуществляет переход в свое зазеркалье, и это был единственный положительный момент в происшедшем.

Капитан Кузовок не был знаком с потерпевшим при жизни, но смерть последнего, похоже, свела их навсегда. Полицейский был оглушен и просто выбит из колеи случившимся, поскольку за долгий десяток лет службы в органах никогда еще не доводилось ему общаться с людьми подобным образом. Игорек стал первым человеком, убитым им при исполнении служебных обязанностей. Это обстоятельство меняло все.

И вот теперь он стоял у ног лежащего на земле мертвого тела, физически плотно воспринимая неотвязную мысль о том, что ведь это именно он довел его до такого состояния. Нарастало ощущение звенящей пустоту внутри. Он никогда не предполагал, что внутри него, в его теле или в душе кроется такая бездонная жуткая пустота. Сквозь его горячие и сухие глаза, как через единственный канал информации, заполняя обнаружившуюся пустоту кислотой, проникало едкое осознание того, что случилось страшное, чему он лично был причиной. Или нет? Нет, нет, не причиной! Зачем он так думает? Ведь не он первым открыл огонь, а этот... Кто он?

Полицейский посмотрел в лицо убитому.

Полицейскому показалось, что на этом недавно мертвом лице застыло выражения удивления и обиды, словно не понимал человек, за что же с ним так обошлись. В мутной зелени его глаз, как в болотце, отражалось небо, которое он хотел, но так и не смог обнять. По небу брели барашки облаков. Потом дунул ветер и, словно вскинув вуаль, запорошил небо пылью. Кузовок, запрокинув голову, посмотрел вверх, сверяясь по ментовской своей, что ли, привычке, правильно ли он все разглядел. Почесал затылок, но не ощутил собственного прикосновения и, потому не почувствовал привычного тактильного удовольствия. Крякнув и шепотом ругнувшись, он достал из кармана мобильник и решительно вызвал начальство.

- Капитан Кузовок, - не забыл представиться по уставу. - Тут это, совершено нападение на первое лицо. Нападавший поражен ответным огнем. Совсем. Ну, с летальным исходом. Так точно. С ним все в порядке. В надежном месте. В укрытии. В поле. Один, с владельцем транспортного средства, а больше никого тут нет. Машина не на ходу. На боку. Перевернулись. Все целы, кроме этого... Высылайте ОМОН. Ждем. Есть!

Сунув мобильник обратно в карман брюк, Кузовок спустился в кювет к лежащему на боку джипу. Присев на корточки, он через разбитое заднее окно выудил из бывшего когда-то салоном пространства уцелевшую бутылку вискаря, в которой, как ни странно, оставалось еще с полстакана напитка. Не разгибаясь, держась за горячий металл кузова, он перелил в себя огненную жидкость, всю, до последней кипящей капли. Не понимая, есть там что-то еще, или нет, и было ли вообще, посмотрел пустую бутылку на свет, покачал и бросил обратно, туда, где взял. Звякнув стеклянным телом, подпрыгнув и перекатившись по куче вновь образованного хлама, бутылка утвердилась зеленым островком среди хаоса пространства. И только тогда ватным поршнем на мозг Кузовка надвинулся алкогольный туман. Визуально это выразилось в том, что мир вокруг вдруг стал сиренево-сизым. Кузовок помотал головой, и цветность пространства восстановилась. Легче не стало, но зато пришла некоторая отстраненность. Словно ты лично при всем присутствуешь, но тебя самого это не особо касается. Касается, но не особо. Именно то, что было ему нужно.

Кузовок снова взобрался на полотно дороги и оттуда определил, далеко ли успели убежать господин Опивкин с Виталиком. Оказалось, далеко. Он не сразу их и разглядел, спрятавшихся за одиноким кустом посреди бывшего совхозного поля. Неподалеку еще там возвышался египетским обелиском над окрестным пустым пространством одинокий бетонный столб. Увидев его на дороге, прятавшиеся в полях стали что-то кричать и размахивать руками, но полицейский не мог разобрать их криков, было слишком далеко. Да он, собственно, и не стал в это вникать - совсем другое занимало и заботило его в этот момент.

Отвернувшись, Кузовок закурил, глубоко затянулся и, подняв голову, пустил дым в небо. Седое облако, расширяясь и растворяясь в воздухе, понеслось над дорогой в сторону города. "Ветер с моря", - подметил Кузовок.

Дымок пролетел над лежавшим в нескольких шагах на дороге телом, и тут капитан понял, что его гнетет и беспокоит. Тело, именно это тело. То, как оно появилось. То, что оно теперь есть, и то, что из всего этого следует. А то, что просто так отделаться от тела не удастся, полицейский знал слишком хорошо. Он только представил себе, как долго и нудно придется все объяснять, и сколько бумаги при этом предстоит исписать, что ему снова стало нехорошо. Надо срочно что-нибудь придумать, решил он, срочно, потому что времени не осталось совсем.

Через какое-то время, сопя, сипя и обливаясь потом, из пустоши на дорогу вернулись господин мэр и Виталик. Господин Опивкин снял с шеи галстук и намотал его на ладонь правой руки. Руку он держал перед собой, на всякий случай, чтобы, если что, соблюсти дистанцию.

- Ух ты! - остановившись над телом охотника, по-пацански выразил свое восхищение Виталик. - Прямо в лобешник! Это ты его завалил?

Кузовок оглянулся на авторитета, но ничего не ответил на его слова, только молча закурил еще одну сигарету.

- Э, так я его знаю! - икая и заплетаясь языком, воскликнул господин Опивкин, становясь рядом с Виталиком. - Этот придурок у мамы Жанны жил, всю дичь в округе перевел. Охотничек, ептыть...

- Воздушка! Смотри, у него воздушка! - обратил внимание на оружие охотника Виталик. - Удивительно, как он из нее сумел стекло в машине высадить?

- Так они сейчас знаешь, какие мощные! - авторитетно пояснил господин мэр. - Начальная скорость пульки под пятьсот метров! И фазана, и зайца бьет. А у тебя еще стекло, наверное, каленое... Плюс попал куда надо.

- Машина, черт! - вдруг спохватился Виталик и бросился в кювет осматривать лежавший на боку джип.

- Странно, что еще зевак нет, - задумчиво произнес градоначальник. - Обычно они сразу тут как тут.

- Я вызвал подкрепление, скоро будут, - доложил обстановку полицейский. - Вот, кстати, уже...

На дороге со стороны города показалась колонна техники. Машины, приближаясь, быстро увеличивались в размерах, а вскоре донесся и рев двигателей.

- Ничего страшного! - поделился с Кузовком радостью закончивший осмотр машины Виталик. - Отремонтирую и продам. Все равно хотел менять. А кто это едет?

- Это наши, ОМОН, - отвечал капитан индифферентно. И вдруг его осенило. Он быстро достал из кобуры теплый еще пистолет и протянул его Виталику. - Ну-ка, подержи!

Виталик схватил оружие двумя руками.

- Ух ты! Ствол! Боевой! - обрадовался он пистолету, как ребенок. - Уже можно на нем зарубки ставить! Он понюхал дуло, прикинул, как удобно ложится рукоятка в правую руку, прицелился куда-то в поле.

Кузовок достал из кармана имевшийся при нем всегда, на всякий случай, полиэтиленовый пакет. Расправив и раскрыв пакет, подставил его Виталику.

- Суй сюда, - сказал твердо и строго. Вталик, с сожалением расставаясь с оружием, опустил пистолет в пакет.

- А зачем это? - спросил машинально.

- Теперь это вещдок, - пояснил Кузовок. - А вещдоки положено упаковывать соответственно.

- Что еще за вещдок такой? - не понял Виталик. Было видно, как за разгорячённым фасадом его лица в большой голове закипела умственная работа. Как результат усиленного мозгового штурма там возникла одна мысль, и она Виталику совсем не понравилась.

- Погоди, погоди! - закричал он. - Ты что это удумал? Ты что, гнида, удумал? Ну-ка, дай сюда!

- Нет, - не согласился Кузовок и спрятал пакет за спину. - Не положено. Вещдок побудет у меня. Пока...

Задохнувшись от возмущения и ярости, Виталик, словно бык на тореро, бросился на полицейского и, повалив на дорогу, стал мутузить, пытаясь отобрать у него пистолет. Кузовок, как мог, отбивался, прикрывая вещдок телом.

Господин мэр Опивкин взирал на единоборство с искренним удивлением и интересом, не понимая, в чем причина такой вспышки активности этих людей.

Из подъехавших машин высыпали облаченные в спец снаряжение, вооруженные автоматами и в масках бойцы. Повинуясь приказу, они быстро окружили мэра стеной и оттеснили его в сторону от дерущихся. Параллельно обездвижили Виталика путем приставления к его затылку ствола автомата. Аргумент, надо сказать, был железным, Виталик сразу затих. Ему завернули руки за спину, надели на них браслеты и рывком поставили на ноги. Следом подняли растрепанного Кузовка. Ему-таки прилично досталось от братка, глаз заплывал и наливался синяком в режиме реального времени.

- Что тут у вас происходит? - спросил старший группы, выдвинувшись из-за спин омоновцев. Был он в штатском и держался уверенно - не иначе, полковник.

- Гражданин пытался скрыть вещественное доказательство, - доложил Кузовок, показывая пистолет в пакете.

- Ага! - сказал старший. - Очень хорошо! Дай-ка сюда! Он отобрал пистолет у Кузовка и коротко распорядился про Виталика: - Упаковывайте этого.

- Гад! Гад! Гнида! - стал ругаться Виталик, впрочем, безрезультатно. Еще он кричал, что совсем не при делах, но его никто не слушал.

- Разберемся, - только и сказал полковник.

- А ты молодец! - высказался определенно господин Опивкин, подходя к служивому, и одобрительно кивая головой. Только теперь ему стала ясна провернутая Кузовком комбинация. - Пойдешь ко мне работать? Начальником охраны? Мне смышленые нужны.

Кузовок, вытянувшись в струнку, молча взял под козырек.

- К пустой голове... - добродушно отреагировал мэр.

Через пять минут все следы незначительного в мировом масштабе, но весьма громкого для города Каки события были тщательно стерты с лица Земли.

Лежавшую на боку машину Виталика бойцы спецназа общими усилиями в два счета поставили на колеса и она, надо отдать ей должное, сразу же завелась. За руль в нее забрался один из омоновцев, остальные, включая господина мэра Опивкина, расселись по другим автомобилям. Тело Охотника вместе с его оружием, с которым он по-прежнему не желал расставаться, завернули в кусок брезента и погрузили в кузов грузовика. Взревели двигатели, и через мгновение дорога вновь стала пустынной. Ничто больше не напоминало о недавнем происшествии, только несколько капель крови, которые не стали присыпать песком, словно зерна граната темнели на тырсе.

Устроившись на поросшем редкой щетиной сухой травы откосе земли, у дороги сидели Рыжий и Белый ангелы, и с печалью взирали на все вокруг происходящее. К их ногам испуганно жалась освобожденная от оков быта душа Охотника.

- Что скажете, коллега? - тусклым голосом спросил Аурей друга. - Как полагаете, вполне ли удалась ваша последняя шутка?

- Какая шутка? - хищно оскалясь, через плечо спросил друга Нивей. - Не знаю я ни о какой шутке!

- Да полно вам! - продолжал гнуть свою линию Рыжий. - Уж больно замысловатой оказалась траектория у снаряда смерти. Не думаю, что без чьей-то, скажем, вашей помощи пуля, пущенная в небо, смогла бы угодить в лоб этого симпатичного паренька.

- Ну, хорошо, хорошо! - почти закричал Белый. - Но все было не так, как ты себе представляешь. Я только подумал, понимаешь, подумал: а вдруг? И оно - вот что. А я ничего такого не предполагал, и уж точно не хотел... Не хотел, чтобы... В общем, не хотел никого убивать.

- Успокойся, успокойся! - попытался урезонить друга Рыжий. - Конечно, ты не хотел. Ты просто забыл, что мысль материальна и действует, как реальная сила. Тем более - наша мысль. Тем более, здесь. Там, на Небесах, все как-то по-другому. Иначе.

- Точно! - воодушевился Нивей. - Я тоже обратил внимание, что здесь все иначе. Эта материальная жизнь течет совсем по другим законам. Нам только кажется, что мы все понимаем, во всем разбираемся, но это не так! Наверное, надо пробыть здесь долго, чтобы хоть как-то начать вникать в эту жизнь. Вот, к примеру, земная любовь... Впрочем, нет, о любви не хочу, нет...

- А что любовь? И без нее есть много других загадок в этом чувственном мире. И мы с тобой, конечно, еще попробуем разгадать парочку-другую. Но сейчас надо срочно решить, что мы можем сделать для этого паренька? - Аурей кивнул на прильнувшую к его стопам душу Охотника. - По идее, кто-то должен был за ним приглядывать, и кто-то должен о нем позаботиться.

- То-то и оно! - горячо поддержал последние слова друга Нивей. - Если бы здесь был его Хранитель, ничего бы этого не случилось! Бросили, понимаешь, одного!

Привстав, он огляделся вокруг, но никого ни близко, ни в отдалении не обнаружил.

- Нет никого! - доложил он результат поиска.

Помолчали.

- Космос какой-то. Просто космос, - нарушил вскоре молчание Белый. - Каки - на ту же букву "к", кстати. Да это просто огромная куча навоза. Что мы тут ищем, и что можем найти? Какой такой алмаз? Что вообще может отыскаться в дерьме такого, что было бы Ему - он воздел очи горе - полезно?

- Но есть ведь здесь и другие люди, нормальные. Учителя там, врачи, не знаю... Ученые. Артисты. Люди высокой культуры и широчайшего кругозора, - поддержал разговор Рыжий.

- Что-то нам такие пока не встречались. Да и в этом ли дело?

- Ну...

- Они где все, по-твоему?

- Работают, друг мой, работают.

- Почему они всегда работают?

- Потому что вынуждены. Иначе им не прожить. Они лишены манны небесной, и проводят дни свои в заботе о хлебе насущном.

- Но почему, скажи? Почему нельзя облегчить им жизнь? Сделать так, чтобы они, хотя бы, меньше работали, запросы какие-то там духовные у них почему не развить? А то ведь одно только пьянство и бляд... И блуд. Блудство.

- Ну, подумай сам, не для того же Он изгонял их из рая, чтобы делать легкой им жизнь здесь? Кроме того, кто мешает им развивать у себя духовные потребности самостоятельно? Свобода воли, помнишь? Они ею и пользуются, по своему разумению. Юзают, так сказать.

- Так, может, Он ищет повод для того, чтобы вернуть их обратно?

- Кого?

- Людей.

- Куда?

- В рай...

- Ну, ты скажешь!

- А что? - воодушевился Нивей. - Вот, например, мама Жанна, она уже готова прямехонько в рай.

- Не знаю, - засомневался Аурей. - Нет, она-то готова, спору нет. Но мне отчего-то кажется, что с мамой Жанной не все так просто.

- Да брось ты! - махнул в сторону друга рукой Белый. - Не занудствуй! С кем тогда просто, как не с ней? Ты лучше придумай, что с этим... пареньком... делать.

- А не отвести ли его, в порядке шефской помощи, к коменданту? - предположил Рыжий. - Пусть он и разбирается. Прямая его обязанность, беспризорников пристраивать.

- Ась? - открыв глаза, явился пред ними комендант. Во плоти, так сказать, и в полной комплектации. - Кто тут меня поминал? Кому я понадобился?

- Фу ты, Господи! - отпрянул Аурей. - Напугал! Что это ты такой... внезапный?

- Так поминали же...

- Это черта нельзя поминать, - вспомнил Белый. - Разве ты черт?

- Из разночинцев мы, - смиренно напомнил о своем происхождении комендант. И тут его маленькие серые глазки подозрительно сузились на плоском рябом лице. - Что-то в последнее время, докладывают мне, участились у нас случаи несанкционированного и преждевременного вылета душ. Вот после вашего здесь появления сразу и участились. Так вот, господа, не ваших ли рук это дело? Спрашиваю прямо, и жду такого же ответа.

- Да что ты! - в один голос вскричали братья-ангелы. - Святой истинный крест - не наших. Да и руки наши в этих местах бесполезны. Мы только смотрим на то, что без нашего участия происходит.

- Вот и славно! От души отлегло! - обрадовался комендант, и видно было, что действительно отлегло. - А то же у нас здесь такого смертоубийства отродясь не бывало. Все чинно, благородно, в порядке очередности. И вдруг, непонятно что, форменный беспредел. Вот и думается, всякое...

- А что это малец без присмотра оказался? - спросил про бывшего Охотника Белый. Малец затравленно озирался по сторонам и шарил слабыми ручками вокруг себя, словно искал свою винтовку, без которой чувствовал неприкаянность и незащищенность. И страдал.

- Кадров не хватает, - пожаловался комендант, - а они, как известно, решают все. Катастрофически не хватает персонала. Хранители совмещаются двух - и трехкратно, тем не менее, некоторые бедолаги, вроде этого, так и вовсе остаются без призрения. Будете наверху, передайте, что обстановка сложная, что срочно нужно подкрепление. Вот, кстати, вы не желаете подключиться? Поусердствовать, так сказать?

- Мы бы со всем благолепием, - объяснил положение дел Белый, - но у нас важное личное задание, которое мы обязаны выполнять. Увы...

- Ну да, ну да, - прогнусавил комендант, кривя губы, но тут же, спохватившись, объяснился: - В смысле, мы все понимаем, все понимаем. А наше предложение - чистая форма речи, вынужденная к тому же.

Он поймал руку Малыша и притянул его к себе.

- А этим я сам займусь, - сказал. - Вы со мной? Может, вас надобно доставить куда? Я мигом.

- Нет, спасибо, - отклонил предложение Аурей. - Мы уж сами тут...

- Мы еще моря не видели, - поддержал друга Нивей. - Мы пройдемся...

- Как пожелаете, - не слишком разочаровался отказом ангелов комендант. - Тогда, до встречи. Он прижал к себе душу Охотника, опустил глаза долу, словно сунул факел в воду, и исчез.

- Такие они, разночинцы... - произнес, удивляясь обстоятельствам, Рыжий.

- Ась? - вновь вспыхнул пред ними комендант, аж дымком потянуло.

- Ничего! Ничего! - в один голос закричали ангелы, и комендант исчез вновь, на этот раз безвозвратно.

Не говоря больше ни слова, соблюдая режим молчания, друзья направились к недалекому морю, шум которого слышался им непрестанно, с первого момента прибытия в славный город Каки. Но тогда шум был тихим и невнятным, теперь же он нарастал с каждым их шагом по мере приближения к берегу.

Они не торопились, они были захвачены этим волшебным процессом приобщения к огромной стихии и медленным поглощением ей их душ.

А когда море во всю свою ширь раскрылось пред их очами, они были пленены им окончательно. Но, плененные, обрели свободу. И восхитились очередным парадоксом Земли.

- Что-то есть в этом земном мире такое... - мечтательно протянул Белый.

- Что совсем не требует присутствия здесь людей, да? То, что будет существовать и без них, и вопреки им, - согласился с другом Рыжий.

Он поторопился соглашаться.

- Ну, зачем ты так, - возразил ему Белый. - Люди, конечно, мусор и шлак эволюции, но некоторые из них делают мир прекрасней... Безусловно, делают. Согласись.

- Однако, мой Черный Брат! - удивился Рыжий, - Ты поменял свою точку зрения?

- Жизнь не приемлет догм сама, - уклончиво ответил Нивей, - и очищает от них других. Она - процесс, и он идет нормально. Пока нормально, как мне видится.

Он закрыл глаза и поднял плечи, и, сжавшись и замерев, ощутил всю полноту переполнившего его душу счастья.

Счастья личной вовлеченности в процесс.

Словно только и дожидаясь этого момента, солнце освободилось от зацепа, на котором болталось весь день, и заскользило вниз, к желанному горизонту. Этот день всем показался долгим.

12. Мастерская чудес.

Ангелам достаточно мгновения, чтобы проникнуть вечность.

И унести ее с собой. Или остаться в ней навсегда.

Но даже они не могут объять необъятного и унести с собой все.

Есть вещи, к которым, когда захочется их увидеть, приходится возвращаться самому. Лично.

К таким вещам, несомненно, относится и безмятежная нега солнца над ленивой гладью теплого летнего моря, и происходящее от этого состояние собственной своей безмятежности.

Солнце все еще оставалось в той точке небосклона, в которой над морем запомнили его посланники Господа, а сами они уже прибыли обратно в город, неся в душе твердую уверенность, что непременно вернутся на оставленный ими берег. Хотя бы еще раз. Ненадолго.

Но кто же не давал себе таких клятв? Мы-то знаем.

- Что дальше? - спросил Рыжий, окидывая взглядом ставшую привычной им площадь, которая в ожидании скорого уже вечера начинала понемногу заполняться людьми. - У нас есть план?

- Какой план, Господи! - воскликнул Нивей. - О чем ты говоришь? Я начинаю думать, что если мы тупо будем сидеть на месте, да вот хоть здесь, на площади, результат будет тем же.

- И каким же он будет? - проникновенной полюбопытствовал Аурей.

- А никаким! - отрезал Нивей. - Каким он может быть здесь, в Каках? Соответствующим Какам. Какским!

- Фи, как ты можешь так говорить! - смешно поджал сосиски своих губ Рыжий. - Как только у тебя поворачивается... Что там у тебя поворачивается? Неужели никаких положительных эмоций ты не вынес от посещения этого достославного и вполне приличного курортного города?

- Вот кстати! - воодушевился Белый. - По поводу положительных эмоций. Предлагаю на некоторое время разделиться. Нуждаюсь в уединении и отдохновении. Хочу тут сам пройтись, осмотреться... Может, встречу что интересное.... Или кого...

- Я даже знаю, кого ты жаждешь встретить на этих улицах, бледнолицый брат мой! - хохотнул Аурей и похлопал друга по плечу, но, наткнувшись на укоризненный взгляд Нивея, умерил свою веселость до нуля. - Хочешь подсказку? - спросил он. - Не уходи далеко от площади, и ты найдешь свою королеву где-нибудь здесь, неподалеку. Но, скажи мне, ты сможешь держать себя в руках? Никого не постигнет внезапная судьба незадачливого стрелка? Я имею в виду...

- Я понял, что ты имеешь в виду! - остановил его излияния Нивей. - Можешь не волноваться, я могу и буду себя контролировать.

- А то, знаешь ведь наш комендант...

- Тихо, тихо! - предупредительно поднял ладонь Белый. - Не поминай, а то сейчас здесь и аськнется.

- Да уж, - согласился Рыжий. - Ну, ты это, будь на связи. Я, кстати, тоже хочу кое-кого разыскать.

- Заинтригован, - сообщил Нивей. - Но воздержусь от вопросов. До поры.

- Тогда - вперед!

Ударили по рукам и разлетелись в разные стороны, словно биллиардные шары.

Александра Борисовича Оборданцева, по прозвищу Чума, Рыжий обнаружил там, где и предполагал, в ремонтных мастерских городской автобазы.

Возле недавно заново отстроенного бокса стоял уже примелькавшийся ему служебный автомобиль мэра, которым управлял, как известно, Геша Филинский, поэтому неудивительно, что и самого Гешу, и мастера Чуму он в этом боксе и нашел. Двоих в одном объеме.

В мастерской горел яркий электрический свет, все лампы, которые можно было включить, были включены. Со зрением у Александара Борисовича дела обстояли не слишком здорово, слабовато было его зрение, поэтому на электричестве он, несмотря на абстрактные призывы и прямые указания руководства, не экономил. Руководство поначалу конфликтовало и даже пыталось воздействовать, но потом смирилось и скатилось до попустительства, поскольку в ответ на призывы к экономии Чума не спорил, а гасил весь свет вообще, кроме дежурной лампочки над дверью, и со словами "чтоб искры из глаз не сыпались" напяливал на лицо защитные очки для сварки. "Оборданцев!" - кричало начальство, - "не придуривайся!" "А я серьезно" - говорил Чума.- "Все равно с таким светом - что без глаз". В общем, оставили его в покое, только заменили все лампы накаливания на светодиодные, потратились. А что делать? Ведь кроме Александра Борисовича работать было некому. Нет, желающих занять вакантное место нашлось бы немало, но важен ведь был не работник в мастерской сам по себе, а результат, плоды, так сказать, его труда. Тем более, при тех же внесенных удобрениях, сиречь, за ту же зарплату. Незаменим оказывался Александр Борисович в общегородском масштабе. И не было ему равных в трудолюбии, упорстве и смекалке, проявляемых им в пределах рабочего места. Именно эти его качества и были подвергнуты немилосердному и сверхъестественному испытанию.

Когда Аурей проник в мастерскую, диспозиция действующих лиц, а также задействованных и привлеченных сил и средств в ней была следующей.

Посередине бокса, напротив ворот, на колодках стояла БМВ Х6 господина мэра. Колеса с нее были демонтированы, все четыре, отчего эта серьезная и дорогая техника выглядела кургузой и несерьезной. Словно генерал в бане, где все голые, а он в колпаке с кокардой, мол, все равно я круче вас всех, и штаны с лампасами сейчас надену. Штаны не штаны, но колеса надо было делать срочно. Только для мэра ведь по-другому и не бывает, ему все срочно.

На свободном и особенно хорошо освещенном пространстве возле верстака в углу стояли друг против друга Александр Борисович и Геннадий Николаевич. Между ними, лежа на боку, аки агнец на заклании, бестрепетно и покорно, ожидало своей участи снятое с джипа колесо. Трое других пострадавших перед тем были успешно прооперированы, и очередь на экзекуцию последнего подошла как раз.

Геша и Чума смотрели в глаза друг друга, и видели в них отражение своей собственной решимости довести до логического завершения это ответственное дело. Государственной, можно сказать без преувеличения, важности.

На Александре Борисовиче, поверх его повседневной одежды, был надет синий, удивительно чистый, как для автомастерской, халат, волосы поперек лба были перехвачены красной лентой, а в руках он держал стальной уголок сороковку, сантиметров восьмидесяти длиной, зализанный с одного конца и затертый до блеска по всей длине.

На Геннадии Николаевиче были только трусы до колен в мелкий цветочек, рабочие перчатки на руках да сандалии на босу ногу. Брюки его и рубашка, во избежание и ради сохранения приличествующей его должности чистоты и опрятности, были аккуратно развешаны и уложены на стульчике в сторонке. В каждой руке он держал по монтировочной лопатке, или монтировке. Был он спокоен, сосредоточен и мотивирован на работу. Привычное к разнообразной работе его тело было расслаблено и готово к действию. Точно то же относилось и к Александру Борисовичу.

- Ну, что, приступим? - спросил Геша. - Пора начинать последний... нет, крайний урок. Три предыдущих прошли успешно, надо закрепить усвоенный материал. Сорок минут, и...

- Думаю, вдвоем мы и пораньше управимся, - уточнил Чума.

- Я не против, - согласился Геннадий Николаевич. - Начинай!

- Для того, чтобы правильно разбортировать колесо, нужно снять его с автомобиля, - с воодушевлением начал объяснять мастер Оборданцев. - Ага, снято. Затем, с помощью стального уголка снимаем покрышку с обода. Для чего загоняем означенный уголок между ободом и шиной и прилагаем усилия. Усилия фиксируем при помощи монтажных лопаток, начиная со стороны, противоположной соску, постепенно продвигаясь по кругу методом перестановки лопаток до получения ожидаемого результата. А какого результата мы ожидаем, Геша?

- Положительного, - ответил на прямой вопрос Филинский. - Собственно, мне все равно, но начальство ждет чуда.

- Чуда не будет, - разрушил реализмом завышенные ожидания Чума. - Кина тоже не будет - резина в клочья. Тут, главное дело, чтобы диски были целые.

- Так ведь целые?

- Те да, а на этот еще надо посмотреть поближе.

- Слушай, Саша, ты где служил? - спросил неожиданно Филинский. - Я бы тебя к себе в роту старшиной взял.

- В пехоте я служил, в той, которая мото, - ответил Чума. - А старшиной я не пошел бы. Ни к тебе, ни к кому другому. Меня, кстати, сватали старшиной на сверхсрочную остаться. Но я отказался. Не по мне это все, я человек вольный. Мое предельно достижимое воинское звание - рядовой.

- Так я сделал бы тебе отличное предложение, - настаивал на своем Геша. - И ты не смог бы отказаться.

Оборданцев презрительно цыкнул зубом и покачал головой.

- Не-а, - отрезал. - Давай лучше приступать, а то уже поздно.

Где-то приглушенно зазвонил мобильник.

- Мой, - определил Филинский, уловив позывной. Он аккуратно положил лопатки на колесо, одну возле другой. Сняв перчатки, положил их сверху на монтировки. Потом подошел к своей одежде и выудил мобильник из кармана брюк. Звук вызова резко усилился и оборвался. Приложив аппарат к уху, Геша молча выслушал сообщение, сказал " хорошо", нажал отбой и спрятал телефон в карман обратно.

- Все, Борисыч, с последним колесом тебе придется самому возиться, - сообщил он оттуда. - Начальство срочно к себе требует. И стал быстро одеваться.

- Начальство всегда срочно вызывает, - ответил мастер спокойно. - Иначе оно не начальство.

- Да нет, - сказал, подходя и застегивая на ходу рубашку, Филинский. - Что-то там серьезное случилось. Не знаю что, но шеф, похоже, в истерике.

- Тогда не спеши, - посоветовал Александр Борисович. - Подожди, пусть истерика перегорит, это обычно быстро.

- Нет, не могу, - отказался Геша. - У моего истерика всегда долгоиграющая. К тому же он еще и злопамятный. Лучше поеду. Что ему передать?

- А что передать? - сосредоточился Борисович. - Передай, пусть резину новую дает, эта уже свое отбегала. И лучше бескамерную, скажи, пусть не экономит.

- Ох, не понравится ему это...

- Ну, не понравится.... А я что могу поделать? Диски подшаманю, если этот целый, то еще походят. А резина все, капут. Как только новую привезешь, сразу и поставлю. Вот, все. Так и передай.

- Ладно, я понял, - подвел черту Геша. Он посмотрел на старый хронометр, висевший на запястье потертым анахронизмом - часы марки "Командирские". - Как раз жену с работы заберу, - резюмировал он наблюдение.

- Хоть в чем-то повезло, - порадовался за него Чума. - А кто у нас жена?

- Как кто - женщина! - широко и простодушно улыбнулся Геша. - К тому же беременная, поэтому я ее всегда домой подвожу. Когда возможность, конечно, есть. Она до декрета в "Слоечках", на рынке работает, Наташка. Да ты знаешь! Ее все в городе знают.

Александр Борисович покачал головой.

- Нет, не знаю, я слоечек не ем. А про себя подивился тому, какие причудливые комбинации выбрасывает в своем пасьянсе жизнь. Ну, разве это все может быть простой случайностью?

- Раньше не знал, а теперь знать будешь, - легко сгладил несоответствия и несовпадения Филинский. - Держи пять.

Чума перекинул уголок в левую руку и крепко пожал Гешину ладонь, жесткую и желтоватую от вечных мозолей, как и у него самого.

Нормальные мужики всегда чувствуют друг к другу симпатию, поэтому и рукопожатия у них крепкие.

- Бывай, - сказал Геша и вышел, оставив Александра Борисовича наедине с несложной и тривиальной даже, как ему представлялось, задачей. Снаружи заурчал двигатель служебного седана, взревел, и все стихло.

Мастер дождался, пока тишина в боксе не застыла в своей стеклянной прозрачности и хрупкости, и не зазвенела на высокой сверлящей ноте, после чего спокойно сконцентрировал взгляд на лежавшем у его ног колесе.

Колесо словно затаило дыхание и сжалось в ожидании экзекуции.

- Несколько подручных средств, огромное желание и, плюс еще, немного усилий, - произнес он почерпнутую из какой-то методички фразу. - В наличии только подручные средства... Эх-ха!

Наклонившись, он пристроил на колесе уголок, а вместо него подхватил оставленные Гешей рабочие перчатки, повертел их перед глазами, прикидывая размер и состояние, после чего осторожно натянул их себе на руки. Вновь повертел руками перед собой и, удовлетворившись результатом, довольно крякнул. И не то, чтобы у него своих перчаток не было, свои как раз имелись, но их можно было и поберечь, раз уж так все сложилось. А Гешины пойдут в качестве спонсорской помощи, он их, наверняка, тоже не сам покупал.

- Ну, приступим! - объявил Чума старт операции и, отрезая сомнения и колебания, ударил рукой об руку. Колесо, устав таиться, зашипело, выпуская остатки воздуха. - Не боись! - успокоил его мастеровой. - Я быстро!

Быстро, однако, сказки сказываются.

Реальность же порой по сказочности любому вымыслу дает сто очков вперед. Это был как раз такой случай.

Александр Борисович поднял свой многократно испытанный прежде уголок и, как он это обычно делал, загнал его зализанным концом под обод. Потом, действую уголком, как рычагом, перевел его на сто восемьдесят градусов в противоположную сторону, поперек диска, тем самым подцепив и вывернув наружу край шины. Резина, как и на предыдущих разбортированных им колесах, была хорошо размята господином мэром во время его дневной гонки по городу, поэтому легко вышла из зацепления. Наступив на свободный конец уголка ногой, прижав его к колесу и тем самым удерживая в таком положении, Чума поднял с пола монтировочную лопатку и, как следовало по инструкции, воткнул ее расплющенной частью под обод ближе к золотнику. Потом он, так же, как перед тем уголок, действуя монтировкой, словно рычагом, перевел ее поперек диска, вывернув наружу очередной участок шины. Здесь можно было передохнуть, поскольку в таком положении и уголок и лопатка должны были держаться самостоятельно. Что они, как хорошо помнил Борисович, всегда и делали. Поэтому он спокойно снял ногу с уголка и, разогнувшись, обошел вокруг колеса, примеряясь, как бы удобней пустить в дело другую, заждавшуюся своей очереди, монтировку.

Тут Рыжему, внимательно наблюдавшему за неторопливой и даже рутинной работой мастера Оборданцева, происходящее показалось несколько скучным, поэтому он решил внести в процесс немного разнообразия, включив в цепочку стандартных действий элемент неожиданности. Роль элемента неожиданности, естественно, он предполагал сыграть сам.

Включившись в игру, Аурей слегка пошевелил пальчиками, и, повинуясь их невидимой силе, край шины вдруг нырнул назад под обод, метнув в сторону опешившего Чумы заряженные под нее железные орудия. Проявив чудеса сноровки, Оборданцев увернулся от вылетевшей первой монтировки, но вот уголок угодил ему прямо в колено.

Клюнув мастерового в ногу, подневольный снаряд упал на бетонный пол и, звеня и подпрыгивая, попытался дотянуться еще до лодыжки, но Чума уже был начеку и отскочил на безопасное расстояние.

- Ек-мотылек! - воскликнул он изумленно. - Что, черт возьми, происходит?

Задавшись таким вопросом, он внимательно оглядел мастерскую, но, конечно, ничего странного и никого постороннего в ней не обнаружил. В задумчивости Чума потер ушибленное колено. Вообще-то, болело не слишком сильно, ему иногда и крепче доставалось: работа такая, что не всегда и убережешься. Но было совершенно непонятно, отчего так все произошло?

И эта неопределенность, откровенно говоря, нервировала.

Подобрав с пола разбросанные железки, он внимательно осмотрел их, но осмотр не выявил никаких отклонений состояния инструмента от нормального.

И никаких изъянов.

Пожав плечами, Александр Борисович вновь подступился к колесу. Он был хмур, внимателен и сосредоточен. Ибо - предупрежден.

Стиснув губы в презрительной усмешке, держа уголок двумя руками, словно лом, он размахнулся и с силой попытался вогнать его, как и в прошлый раз, под обод колеса, но не тут-то было. Шина отчего-то сделалась твердой, словно кожа дракона, и легко отразила внешнее воздействие. Уголок скользнул по резине, как по броне, и, ударив в аккурат по ободу, высек из него сноп искр.

- Епэрэсэтэ! - оценил эффект Чума. "По крайней мере, теперь ясно, что диски действительно магниевые", - подумал он. Но вновь приобретенное знание ни на шаг не приближало его к конечному результату.

Бросив уголок на пол, он сходил к верстаку и, взяв там молоток, вернулся с ним обратно. Это был тот самый молоток, который был с ним на рынке и помог ему выпутаться там из одной неприятной ситуации. Старый, проверенный временем друг и помощник. Кто-то бы сказал: подумаешь, молоток! Ну, инструмент, ну, железка, чего над ним дышать? А Александр Борисович относился к молотку, как к старому другу, который никогда не обижается и не подводит.

Вот и теперь, сжав в ладони привычную рукоятку и ощущая инструмент как продолжение самого себя, как естественное выражение своей решимости и тяжелой воли, он ударами обошел обод по кругу, осадив резину вниз, примерно на дюйм. Как он и предполагал, на этом этапе никаких проблем не возникло.

- Ну? - резонно спросил Борисович у недружелюбного пространства. - Так в чем же дело?

Сменив молоток на уголок, мастер Оборданцев вновь пошел на колесо ремонтом.

На этот раз засадить уголок под обод труда не составило. Не расслабляясь в ожидании подвоха, Чума перевел рычаг в противоположную сторону, вывернув резину наружу. Она, ёкалэмэнэ, снова была эластичной и податливой! Борисович просто отметил про себя этот факт, и тут же отмел его от себя. Он, по совету восточных мудрецов, отстранился и затуманил свой мозг, решив не вступать в мысленный или ментальный конфликт с этим чертовым колесом. Ничего личного, потому что, только работа!

Придавив уголок ногой, он монтировкой вывернул следующий участок шины. Нормально! Отступив на шаг, Чума выждал минуту. Ничто не изменилось, инструменты, прижатые резиной, словно приросли к ободу. Слегка успокоившись, он начал обходить вокруг колеса, чтобы добраться до следующей монтировки, лежавшей на полу там, где ей и следовало лежать, и в какой-то момент, видимо, утратил концентрацию. Резина, повинуясь неведомой Чуме силе, вновь втянулась под обод, метнув в него заряженные под нее орудия. Но к этому нападению он был готов гораздо лучше, чем к предыдущему! Более того, он ждал его. На этот раз ему удалось увернуться от уголка, но вот монтировка, вылетев по подлой перекрестной траектории, дотянулась до его левой лодыжки, пребольно ткнув в косточку с внутренней стороны.

- Едондер пуп! - закричал Борисович, прыгая на одной ноге и, гася боль, крепко сжимая пострадавшую ногу ладонями. - Ерфиндер, блин!

Слова рождались сами собой где-то в глубине его души, и каждой своей буквой ложились точно на сюжет. Возможно, он слышал их где-то раньше, но даже это обстоятельство нисколько не умаляло их уместности. Более того, сила, в них заключенная заряжала, просто накачивала его решимостью продолжать борьбу.

Уняв первый острый укус боли, Оборданцев встал на обе ноги, крепко встал, и сжав кулаки, взял себя в руки. Будь что, а подобного он еще раз не допустит. Ничто больше не сделает ему вреда, ничто не причинит боль.

Чума, прихрамывая, вновь сходил на задворки мастерской, в тот ее предел, который был скрыт за стоявшим на колодках джипом господина мэра, и притащил оттуда лист фанеры, которую обычно клал на пол перед тем, как залезть под машину. Лист был достаточно большим и, как предполагал мастер, должен был уберечь его от неадекватного поведения инструментов.

Так оно, в общем, и произошло.

За небольшим исключением.

Если, пущенная по настильной траектории, монтировка угодила точнехонько в центр листа фанеры и была, таким образом надежно нейтрализована, то уголок едва не нанес мастеру решающее поражение, поскольку с какого-то рожна взвился под потолок по навесной траектории, словно минометная мина. И только невероятная реакция Чумы позволила ему увернуться и не получить железный поцелуй в лоб. Ну, не мог знать все про Чуму Рыжий, не мог. Не знал он и о его славном боксерском прошлом, в котором был Чума славен тем, что крайне редко, почти никогда не пропускал удары в голову.

Аурей от досады поморщился, но еще больше завелся азартом. Этот парень нравился ему все больше, и он, будь что, хотел взять над ним верх.

Оборданцев же, как всегда, при возникновении реальной опасности, хищно оскалился и повернул фанерный лист вертикально.

Следующие попытки разбортировки колеса успеха не имели, зато теперь Чума был надежно укрыт за листом фанеры, и вылетающие в его направлении инструменты не причиняли ему ни малейшего вреда. Физического урона не было никакого, а вот душевно он страдал и даже терзался, и интенсивность этих мук все нарастала. И не мудрено, ведь ничего подобного с ним ранее не случалось, и происходящее он никак объяснить не мог. Но, в конце концов, в этой зыбкой и странной ситуации он нашел свою точку опоры.

Рожденные в этих муках, под сводами мастерской прозвучал, даже выстрелил целый ряд выражений, имевших все основания стать крылатыми, при условии, что их кто-нибудь услышал бы и зафиксировал на некоем достаточно надежном носителе информации. Восполняя, или компенсируя, это печальное обстоятельство отсутствия живого свидетеля, мы берем на себя смелость воспроизвести некоторые - только незначительную часть! - этих перлов.

Первыми, словно артподготовка перед решительным штурмом, прозвучали "ек-королек", "ек-макарек" и "ек-стебелек". Затем взмыл бумерангом и вернулся в точку приложения "ешкин дрын". Эффект от дрына, кстати, превзошел все ожидания. После этого проследовали в колонну по одному "японский городовой" ,"етитский бог" и "екарный бабай". Каждый их перечисленных тащил с собой "йогурт пармалат", "ядреный корень" и "ядрены пассатижи". Но Чума в рамках преодоления возникших препятствий жаждал конкретных действий, которые определялись простыми, но изысканными предложениями: "ерш твою медь", "еж твою ять", "блядь твою влево" и "хлябь твою твердь". Особняком стояло "пес тебя раздери", которое звучало так, словно Борисович был хозяином того пса и, кроме того, видел собственными глазами того гада, которого он тому псу предназначил. Между крупными речевыми фугасами в небо то и дело фейерверками взлетали мелкие, но яркие ракеты, как то: "елки-палки", "ё-ка-лэ-мэ-нэ", "екалэманджаро", "е-мое" и просто "ё".

Аурей от всего услышанного был в восторге. Еще бы! Ведь он давно уже стремился к обладанию этими элитными знаниями, которыми на Небесах не владел никто.

Чума же пребывал в мрачном удовлетворении от процесса, тем более, что благодаря ему он худо-бедно, но мало-помалу развивался. Процесс имел, как ему представлялось, положительную тенденцию и открывал перед ним неплохие перспективы.

В самый разгар карнавала, когда оба участника действа вошли во вкус и достигли реального равновесия, когда, с одной стороны, запускаемые Рыжим орудия не достигали цели, а, с другой, и Чума не мог продвинуться дальше и завершить работу, за спиной Аурея тихо, словно привидение, проявился в зыбком мерцании Белый.

- Я много пропустил? - спросил он вкрадчиво.

Рыжий был так увлечен противоборством, что не сразу обнаружил прибытие друга.

- А?! - нервно дернувшись, оглянулся он через плечо. - Ах, это ты...

- Развлекаешься? - все так же вкрадчиво полюбопытствовал Нивей.

- Вовсе нет. - возразил Рыжий весело. - Изучаю психосоматическую реакцию этого сапиенса на внешний раздражитель. Заодно расширяю свой лингвистический горизонт. Ты себе не представляешь, до чего он у нас, оказывается, узок.

- Не буду вам мешать, - поскромничал Белый. - Вы продолжайте, а я тут тихонько в углу постою.

- Кстати, дорогой, как твоя встреча? - вспомнил, наконец, Аурей о заботе друга. - Все в порядке?

Белый лишь покачал головой.

- Ну, ладно, - не стал настаивать Рыжий, - потом расскажешь.

Положительная тенденция.

Ее следовало выявить, поддержать и развить.

Сколь ни был Александр Борисович возбужден и даже взбудоражен поединком с колесом, в которое, казалось, вселился злобный дух, в его мозгу всегда сохранялось и действовало трезвое и спокойное аналитическое ядро. Капсула-закладка, которая при возрастании агрессивности среды в ответ лишь начинала громче щелкать и трещать, словно древний арифмометр "Феликс", и на надежность ее работы ничто не могло повлиять.

Вот и теперь, проанализировав ход этой практически военной операции по разбортировки, Чума понял, в чем загвоздка и что надо делать дальше. Возможно, интуитивно, но решение было принято верное. Как оказалось.

Перед началом очередного цикла, он как бы невзначай взял свой молоток - свой знаменитый уже молоток, - и стал методично скреплять им, а по сути - контрить, каждое свое действие. То есть, загонять при помощи него орудия труда глубоко - еще глубже, чем раньше - в шину. О-го-го! И вылет инструментов сразу же прекратился.

Рыжий, прямо скажем, оказался не готов к такому смелому ходу соперника, что сразу дало тому существенное преимущество. А фактически - фору. И пока ангел раздумывал как бы ему половчей преодолеть возникшее препятствие в виде внезапной смекалки мастерового, тот, не останавливаясь на достигнутом, загнал в колесо вторую монтировку. Утвердившись на новом рубеже с помощью молотка, он выдернул из колеса лопатку номер раз и, перейдя дальше по ободу, вогнал ее там. После чего вытащил из колеса предстоящую железяку. И вот если бы в этот момент ему удалось сделать следующий шаг, он бы выиграл немедленно, потому что после этого шина была бы гарантированно снята с обода.

Но не случилось.

Аурей ведь тоже, извините, не пальцем делан, а перстом, и сдаваться просто так не собирался.

Мобилизовав и задействовав скрытые резервы, он поднатужился, вострепетал, резина покрышки заскрипела, съежилась совсем уж неестественно и вновь налезла, наползла просто на обод. Железки, монтировки всякие, при этом, стали торчком, а затем упали сверху на колесо - видимо, не нашлось у них сил для перелета по воздуху и еще одной атаки на мастерового.

Александр Борисович, не веря глазам своим, замер, пораженный таким развитием событий. Судя по всему, битва выходила на новый, более высокий уровень.

Рыжий же насторожился, превратившись весь в слух, в предвкушении очередного и самого грандиозного, самого невероятного перла от Чумы.

Александр Борисович пожевал ус и, насупившись и зыркнув подозрительно по сторонам глазами, то ли выдохнул из себя воздух, то ли произнес что-то непонятное и неразборчивое, какое-то шипение вырвалось из него: ш-ш-ш-ш...

- Что? Что он там бормочет? - не разобрав ничего, спросил Рыжий у друга.

- Да шут его знает, не понял я ничего, - лишь пожал плечами в недоумении Белый.

А Александр Борисович весь подобрался, подтянулся, ликом стал строг и светел, при этом глаза его монгольские сошлись в узкие щелочки. Ну, ни дать, ни взять - Микула Селянинович.

Он взял молоток с пола и, словно со Священным Молотом Тора, с ним наперевес пошел на колесо последним и решительным ремонтом. Не таясь, не укрываясь за листом спасительной фанеры, словно зная наверняка, что не будет больше на него никакого покушения. Ибо вышла эта схватка незнамо с кем на совершенно другой уровень, и он тому уровню соответствовал.

Молча, сосредоточенно и четко орудуя молотком, загонял он инструмент глубже, выворачивал резину наружу, переставлял монтировки, выворачивал и снова переставлял. И очень скоро настал тот момент, когда до конца работы, до окончания всего оставался лишь один единственный шаг, одно, последнее, действие. Дойдя до этой точки, Чума остановился и стал ждать, будучи твердо уверен, что именно сейчас она проявится, та таинственная сила, которая проявила себя в прошлый раз.

И таки да, сила проявила себя.

Рыжий, не предчувствую подвоха, снова напрягся, резина начала прогибаться, съеживаться, поползла вниз, будто она живая и ей сделалось неудобно быть в том положении, в которое ее определил мастер. Под ее нажимом монтировки, напротив, стали задирать свободные концы вверх, грозя вот-вот вырваться из зацепления и упасть.

И тут Чума сделал свой ход.

Путаясь и немного неловко дергаясь от торопливости, он задрал халат до пояса и вытащил из заднего кармана брюк пухлую, как пол кирпича, книжицу в коричневом, сильно потертом переплете, и положил ее на крайнюю монтировку, на самый, начавший уже подниматься ее край. И подъем ее тут же прекратился.

Вообще все прекратилось.

Не раздумывая, не колеблясь, не теряя ни секунды, но свято веря, что ничто ему больше не помешает, Александр Борисович быстро закончил работу.

- Любить-колотить! - подвел он итог. - Вот так вот!

- Ты что-нибудь понимаешь? - спросил, наложив ладонь на плечо друга, Белый. - Я - ничего не понял.

- Библия, - ответил Рыжий, указывая на книгу в руках Чумы. Тот как раз взял ее в руки и, словно впервые, зачарованно смотрел на потускневшие золотые буквы на переплете.

- Что, Библия? - не понял Белый.

- Единственное, что могло остановить меня. Конечно, если не считать Самого...

- Да ладно... - хотел было возразить Нивей, но не успел даже начать аргументировать свои возражения.

Сунув Библию подмышку, Борисович поднял с пола молоток, подбросил на ладони, словно уточняя вес, и вдруг запустил его в тот угол мастерской, в котором как раз оказались бы наши ангелы, если бы вдруг в этот миг им пришло в голову стать видимыми. Поддавшись испугу, словно инструмент мог причинить им хоть какой-то вред, ангелы шарахнулись в разные стороны, пропуская снаряд между собой. Молоток тяжело врезался в стену. Хрустнув, от него отломалась ручка и, быстро чертя круги свежим сломом, улетела в противоположный конец мастерской, где, ударившись несколько раз во что-то звонкое, успокоилась. Следом рухнул, оседая в пыль и грохот, большой пласт отбитой со стены штукатурки.

- А ведь он нас сделал! Сделал! - весело закричал Рыжий. - Понимаешь ли ты это, брат?

- Эврика! - заголосил, поддержав радость друга, Нивей. - Найдено! Мы нашли! Спасены!

13. Придурки еси.

Едва осела пыль, поднятая обвалившейся штукатуркой, как скрипнула входная дверь, и в едва приоткрывшуюся щелку проскользнул некто.

" Небесное и неземное", - охарактеризовал бы вошедшего, как явление, житель земли.

Лишь вздрогнули и затомились в восторге жители Небес Нивей и Аурей, поскольку не нашлось в их словаре подходящих слов для описания своего внезапного состояния.

Повернувшись лицом ко входу, хмурый Чума неожиданно утратил свой суровый вид и улыбнулся. Одними глазами, сохраняя лицо невозмутимым. Конечно, он только пытался сохранить невозмутимость. И пару секунд ему это удавалось, но он быстро сменил суровость на легкую и как бы все время ускользающую, но сразу возвращающуюся обратно теплую улыбку.

Одинокой гостьей была Вика.

Помните Вику?

Вика была здесь желанной гостьей.

- Вот, кстати... - начал неосторожно Рыжий, но, почувствовав, как в ответ на его слова напрягся и, в каком-то смысле, даже заматерел рядом с ним Белый, он предусмотрительно сделал небольшой шаг вперед, оставив друга у себя за спиной - так, на всякий случай.

- Ты мне мешаешь, - попробовал объяснить напарнику свое неудобство Нивей.

- Расслабься, расслабься, - посоветовал ему в ответ Рыжий. - Будь, как дыханье.

- Как это? - не понял Белый. - Какое дыхание? Чье дыхание?

- Ее дыхание, - кивнул в сторону Вики Рыжий. - Тихое и нежное. Ты только посмотри на нее! Она, словно вечерняя роза, усталая и прекрасная, но ее аромат продолжает кружить голову. И, удивительно, ее аромат принадлежит всем! Думаю, что ты в городе ее так и не встретил?

- Нет... - прохрипел в ответ Аурей.

- Давно тебя не было, - обрадовал девушку своим отношением к ее приходу Александр Борисович.

- Я тоже это почувствовала, - согласилась Вика. - И вот, решила навестить старого друга.

- Ключевое слово "старого"?

- Ключевое слово - друга.

Она подошла к хозяину помещения и, потянувшись на носках, чмокнула его в щеку выше бороды. Тот, конечно, не подал виду, но и без того было заметно, насколько приятен ему был ее поцелуй.

- Что читаешь? - полюбопытствовала девушка, проведя указательным пальцем по корешку книги, которую Чума так и держал подмышкой. Не дожидаясь ответа, пустилась кругом мастера, с интересом разглядывая следы разгрома в мастерской.

- Не читал еще, - ответил Чума. - Просто в руки попалась, ношу вот с собой...

- А ты прочти, что зря таскать? - посоветовала Вика.

- С чего ты взяла, что зря? - возразил Оборданцев. - Не зря. От этой книги польза уже в том, что она у тебя есть. Мне сегодня только дважды пригождалась.

- Бог любит троицу, знаешь?

- В смысле, сегодня еще что-то может случиться? Лучше не надо. Слишком все серьезно выходит, ведь это Библия.

- Библия? Тем более почитай...

- Ну, теперь уж точно прочту, - усмехнулся Александр.

- Почему теперь? - не унималась Вика.

- Потому что созрел.

- Славно ты тут поработал! - подвела итог осмотра мастерской девушка.

- Да уж! - только и нашелся, что сказать в ответ мастеровой.

Завершив круг, Вика остановилась перед Чумой. Она положила руки ему на грудь, установив тем самым статус-кво в этой точке пространства: она на возвышении и контролирует все вокруг.

- Милый, - сказала она, - а не отпраздновать ли нам нашу неожиданную встречу?

- Ну, во-первых, я не милый.

- Не милый?

- Нет, не милый. Милые все в галстуках-бабочках ходят, а я, как видишь, в синем рабочем халате. В грязном синем рабочем халате. И борода моя, при этом, дикая и неухоженная.

- Это поправимо! - отмела первый довод Вика. - Если хочешь, я займусь твоей бородой. Что, во-вторых?

- А, во-вторых, драгоценная моя, то, что я сегодня не при деньгах. И, хотя встреча с тобой всегда ожидаемая, и долгожданная, и желанная...

- Это что, отмазка такая? - перебила его Вика. - Ерунда все это, даже не продолжай! Я угощаю! У меня есть деньги, и я хочу провести вечер с тем, С кем хочу. Кто мне приятен и, возможно, дорог...

- Спасибо, радость моя. - Чума накрыл Викины руки-лодочки своими ладонями, плоскими и горячими, и несколько раз похлопал по ним. - Мы обязательно что-нибудь с тобой отпразднуем. Но только не на твои деньги.

- Почему? - удивилась она.

Чума пожал плечами, уводя взгляд в сторону.

- Потому что. Не люблю, когда за меня девушки платят.

- Постой, постой! - вскричала Вика. - Ты что, презираешь мои деньги? Как странно! Но я заработала их честно, уж поверь мне! Будь спокоен за каждый цент! Но, может быть, ты и меня презираешь? За что же?

- Нет, что ты, что ты... Ты сейчас нафантазируешь всякой чепухи! Просто я знаю, что эти деньги даются тебе дорогой ценой. Слишком, я считаю, дорогой ценой... Я не имею на них права. Никакого.

Вика резко отстранилась. Она тщетно пыталась поймать его взгляд, но Чума продолжал прятать глаза.

- Так, ты все знаешь! Ты действительно все знаешь?

- А кто в нашем городе не знает всего? - спросил вместо ответа Чума. - Надо, не надо - все всё знают.

Щеки Вики полыхнули румянцем.

- Ладно, - протянула она. Скрывая смущение, отвернулась, оттолкнулась от него и снова стала ходить кругами по мастерской.

- А что это ты тут делал? - полюбопытствовала она через долгую паузу неопределенности.

- Колеса разбортировал.

- Эти что ли? И чьи они?

- Мэра нашего, Опивкина. На спущенных, представляешь, по городу сегодня носился, придурок.

- Да, да, я слышала грохот. Шуму-то сколько поднялось! Думаю, ему теперь не переизбраться, нет.

- За него не беспокойся, - возразил Чума. - Этот всегда вывернется, из любой грязи сухим выйдет и чистым. И на новой машине, поверь мне.

- Я верю! Много заплатил?

- Да нисколько еще не заплатил, я же тебе говорю. Работа срочная и сверхурочная, но... Честно говоря, вообще не уверен, что эта работа будет оплачена. Хоть когда-нибудь.

- Даже так?! Тогда... - она запнулась на миг, но тут же упрямо вздернула носик. - Знаешь, мои деньги, те, что я заработала, они от Опивкина. И ты имеешь на них полное право. Такое же, как и я сама. Будем так считать. Ну, а когда он с тобой расплатится, а я уверена, что он расплатится, ты сможешь поделиться какой-то частью со мной. Если пожелаешь, если будет возможность. Но это совсем не важно. А сейчас, дорогой, давай угостим друг друга на славу. Я так устала...

Чума пригладил бороду и пожевал ус. Поднял вверх палец, приглашая к вниманию.

- Хорошо, хорошо! Не хочу показаться тебе занудой, поэтому без лишних слов и оговорок принимаю твое предложение, - сказал он. - Да и как можно тебе в чем-то отказать? Но только мне нужно принять душ. И мне надо переодеться...

- Что это ты! - попробовала отшутиться Вика - Я думала...

- Что ты думала? Что я рядом с тобой вахлаком ходить буду? - уточнил ее позицию Оборданцев - Правильно думала. Но это было раньше! И не с тобой было. А рядом с тобой я хочу выглядеть прилично. Или ты против?

Вика не стала спорить, лишь счастливо улыбнулась.

Конечно, она не была против. В общем, ей было приятно.

- Я подожду, - сказала она. - Я умею ждать.

От последних слов Вики Чуме показалось, что душа его окунулась в теплое молоко. Скрывая улыбку, добравшуюся-таки до его губ и овладевшую ими, он отвернулся к верстаку. Аккуратно положил на его край Книгу и принялся стягивать с себя халат.

- А почему тут за разгром такой? - спросила у него за спиной Вика.

- Не обращай внимания, - успокоил ее он. - Это Рыжий так шутит.

- Что за Рыжий? Кто это? - не поняла она.

- Рыжий ангел, - стал объяснять Чума. - Есть такое поверье, или просто байка. Мол, ходят по миру два ангела, Рыжий и Белый, по разным странам, по всяким городам и весям. По миру ходят. Повсюду суют свой нос и всякие шутки, значит, шутят. Шутники они такие, вроде школяров, чтобы понятно было. Шутят они строго по очереди, сначала - Рыжий. Шутник он тот еще, и шутит так, примерно, как здесь, плоды его шуток ты видишь. Но это все терпимо. Гораздо серьезней и, говорят, страшней, когда наступает очередь шутить Белому. Этот шутит просто убийственно. Говорят, что так, самому мне с ним, слава Богу, не доводилось еще...

- Правда? - не поверила Вика, но явно встревожилась и поочередно все-таки осмотрела все темные углы мастерской. - И зачем же они это делают? Ты все выдумал!

- Конечно, я все придумал, - улыбнулся ей Чума. - Вот пришла прямо сейчас в голову такая история, не знаю, откуда. И зачем - не знаю. А вообще же, знаешь, какое-то странное чувство у меня этим вечером, будто есть кто-то рядом. Никого не вижу, потому что нет никого, но чувство, будто кто-то таки есть, и за спиной дышит. Просто шехина какая-то.

- Что еще за шехина?

- Предчувствие. Или предощущение.

- Ощущение чего?

- Ощущение кого, дорогая. Пошли отсюда, я тебе по дороге все объясню. Душевая во дворе, и я не хочу, чтобы ты одна здесь оставалась.

- Боишься за меня, да?

- Волнуюсь...

- Волнуешься? - переспросила Вика и счастливо так заулыбалась. - Это правильно, это здорово, что ты волнуешься за меня. Еще меня нужно любить, и обо мне заботиться...

Открыв дверь, Чума пропустил девушку вперед. Едва прикоснувшись двумя пальцами к ее локтю, помог ей перепорхнуть через высокий порог мастерской. Потом выключил свет, вышел сам и запер дверь на ключ.

Рыжий прикосновением руки остановил порыв Белого, который собирался исполнить то, о чем его никто не просил.

"Тише, тише. Не надо", - прошептал одними губами Аурей и покачал головой.

- Но откуда он может знать про нас с тобой? - зашептал в ответ Белый. - Это просто невероятно!

- Похоже на наитие, и ничем другим это я объяснить не могу. Но, в таком случае, ты понимаешь, от кого оно может исходить? Шехина - она точно не про нас. Поэтому, друг мой, давай-ка смываться отсюда, по добру по здорову...

- Испытываю болезненное совпадение мнения с тобой по этому вопросу, - поделился мыслями с другом Белый. - Думаю, нам следует затеряться где-то на просторах Как.

- В глубине, я бы сказал, - поправил друга Рыжий. - В недрах. В глубине, в самой толще Как.

Слившись в экстазе давно не случавшегося такой полноты согласия, друзья растворились в пространстве, и, быть может, даже затерялись во времени, оставив после себя лишь небольшое воронкообразное завихрение этих закрученных, но не смешанных субстанций.

Последними в воронку погрузились пальцы Белого, которые перед исчезновением успели щелкнуть.

От щелчка сочно лопнула и раскололась дежурная лампа над входом. В наступившей темноте со звоном ссыпались вниз, на пол осколки, устроились там удобно, улеглись, и шорох стих.

Темнота в мастерской продержалась, однако, недолго, через мгновение ее однородность была нарушена. Оставленная Чумой на верстаке Библия в кожаном переплете вдруг занялась мерцанием, словно большой возбужденный светляк, после чего, раскрывшись, вспыхнула. Остатки тьмы клочьями сдуло, разметало по углам.

Из Книги в сиянии и славе изошел Дух Истины, Шехина.

С улыбкой доброй и грустной, он обошел кругом оставленного на полу мастерской колеса, покачал головой и посмотрел вослед умчавшимся школярам.

- Придурки еси, - сказал ласково.

И послал им попутный ветер.

Прислушался.

За пределами мастерской, скрипя и подергиваясь, как и было Им устроено, крутилось колесо Мироздания. Ось, на которую оно было насажено, сегодня проходила через приморский город Каки на Земле, прямо через фонтан на его Центральной площади, поэтому ход событий в городе ускорился невероятно.

Было слышно, как площади, несмотря на вечернее время, шумел и бурлил в срочном порядке собранный господином мэром Опивкиным митинг.

- В бессильной злобе... - кричал он в микрофон, забравшись в кузов грузовика. - Сплотим ряды... не позволим...все как один!

- Что там происходит? - спросила слегка оглушенная мегафонным ревом Вика.

- Понятия не имею, - пожал плечами Александр Борисович.

- Оборванцев! Оборванцев! - закричали со стороны диспетчерской.

- Вот сволочь! - сказал Чума.

- Кто это там? - спросила Вика.

- Завгар, татарин, Алим.

- А что он хочет?

- По мозгам он хочет. Но у него их нет.

- Ободранцев! - надрывался завгар. - Ну, ладно, как там тебя... Оборданцев! Что там с колесами? Мне тут покоя не дают, звонят все! Иди, сам ответь!

Чума, не оглядываясь, показал татарину палец. Средний палец.

- Ты уволен! - завизжал Алим. - Уволен!

Александр Борисович проткнул пальцем небеса.

- Пошли отсюда! - сказала Вика. - Я знаю, где ты сможешь принять душ...

Господь довольно зажмурился от заполонившего вдруг его чувства правильной устроенности бытия. Что ни говори, а ради таких моментов стоит и жить, и творить. Неправ будет тот, кто скажет, что все это мелочи, все пыль и, в общем, прах. Короткая, быстротечная людская жизнь - основа, базис жизни вечной. Правда, не каждый кирпичик пойдет в эту стену, их нужно еще правильно подобрать.

О чем думал Сущий, на самом деле, мы, конечно, не знаем. А если каким-то образом нам удалось бы услышать его мысли, то вряд ли мы поняли бы из услышанного хоть малую толику. Если, конечно, Он сам не взялся бы нас вразумить.

Ведь мироздание - это, в сущности, просто.

Просто большое колесо, и большая палка-ось к нему.

Закавыка лишь в том, чтобы укрепить ось как следует в правильном месте, и удерживать ее ровно, пока колесо вертится. У некоторых граждан, кстати, отлично получается подпирать эту махину своими спинами, причем они умудряются делать это, даже не подозревая о том. А вот многочисленные другие, как они ни пыжатся, как ни изображают лицом усердие, вовсе не годятся для этой работы.

В общем, друзья, Пастырь наш Добрый давно сформулировал закон: кадры решают все. Ему он и следует, им и руководствуется.

Кадры не против. Но их как минимум нужно найти, расставить по местам и вовремя сказать им заветное слово.

Заветных два слова: Работайте, братья!