"EST MODUS IN REBUS", лат. - "Есть мера в вещах", всему есть предел
Квинт Гора́ций Флакк
Первое Мая 1980 ода ознаменовалось уже привычной предпраздничной демонстрацией, разукрашенной красными флагами, искусственными цветами и разноцветными шарами. Глядя на то, как многие участники демонстрации с самого раннего утра, еще задолго до начала празднования, уже находились в "подпитии" и радостно выплясывали под самодеятельную гармонь, возникало подозрение, что отмечать революционный праздник - День международной солидарности трудящихся, было начато ими еще на горе Брокене в Германии, в Вальпургиевую ночь.
Почему, спросите? Да потому, что именно Вальпургиевая ночь со своими оргиями и хороводами колдунов и ведьм плавно перетекает в праздник "Святой Вальпургии", приходящейся как раз на первое мая по Григорианскому календарю.
Вечером в городе-герое Керчи планировалось произвести праздничный салют, и толпы горожан с наступлением сумерек устремились на Набережную, чтобы полюбоваться столь редким захватывающим зрелищем. За Лидой Малышевой, вообще-то собиравшейся провести вечер дома, зашел ее приятель Виктор Сидорчук. Лида не хотела идти на общегородской праздник, так как после недавней поездки к Марьяне Гмыре находилась в весьма подавленном состоянии. Уж чего-чего, а веселиться у нее не было никакого желания.
Но Виктор, как всегда, настоял на своем. У подъезда их ждал бывший одноклассник Виктора, Саша Гольдин, ныне служивший в органах внутренних дел, пока что в звании сержанта. Виктор познакомил Лиду со своим приятелем, и все дружно направились на Набережную.
Новый знакомый оказался весьма говорливым. Он, как выяснилось, знал целый ворох довольно свежих анекдотов и бесперебойно их рассказывал, будто массовик-затейник, отрабатывающий свои полторы ставки в сельском клубе. Впрочем, некоторые анекдоты были весьма остроумными, и Лида искренне смеялась.
Не сразу, но она все-таки почувствовала, как напрягся и замкнулся Виктор. Это вызвало в девушке раздражение. Она уже достаточно изучила Виктора, чтобы понять причину его поведения. Виктор злился, что не он оказался в центре внимания в этот вечер. И чем больше смеялась Лида, тем угрюмее становился береговой матрос.
"Чего же он ждет от меня?" - сердилась про себя Лида: "Что я скажу Саше, что анекдот, мол, смешной, но я смеяться не буду, а то Витюша обидится! В конце концов, за кого он меня принимает?!"
И девушка от обиды и унижения сжала кулачки так, что отточенные ноготки впились ей в ладони.
Посмотрев на салют, молодые люди пошли в обратный путь, в родные пенаты. Саша Гольдин, так и не почувствовав возникшего в компании отчуждения, продолжал заливаться майским соловьем. Лида так же, внешне весело, продолжала смеяться над Сашиными шутками, почти что не вдумываясь в смысл, а именно из чувства протеста.
Что же я, уже не имею права просто посмеяться или поболтать с кем-нибудь, а должна лишь подобострастно заглядывать Сидорчуку в глаза, мол, одобряет ли он мое поведение?!" - в душе у Лиды начинал вскипать праведный гнев.
Сидорчук же мрачнел прямо на глазах. Несколько раз он демонстративно отставал от беседующих Лиды и сержанта милиции, которым приходилось останавливаться и терпеливо ждать, пока Виктор нарочито медленно прикуривал или просто рылся по своим карманам, якобы что-то потеряв.
Терпение Лиды начинало иссякать. И когда Виктор вновь отстал от и так слишком медленно идущей компании, Лида дернула приостановившегося было Гольдина за рукав:
"Идем! Он нас догонит".
Пройдя некоторое расстояние, Лида обернулась но Виктор куда-то исчез. Девушка даже испытала некоторое облегчение:
"Ну и черт с тобой!"
И решительно прибавила шаг, стремясь поскорее дойти до своего дома. Но не тут то было! Когда молодые люди шли через портовской скверик, из-за пушистой развесистой туи, раскрылившейся прямо над глиняной урной для мусора, неожиданно наперерез идущим выскочил Виктор Сидорчук. С перекошенным лицом и по-кошачьи желтыми от бешенства глазами, он метнулся к Лиде, схватил ее за отвороты плаща, потряс и, гневно прокричав: "Ну что, хорошо тебе с ним?!", ринулся в ближайшие заросли пыльной сирени.
Все произошло так неожиданно быстро, что Лида ничего не успела сказать, и так и стояла, оторопев, с приоткрытым от изумления ртом. Не меньше нее был поражен и ее спутник.
Потихоньку Лида пришла в себя, и тут же ее захлестнула волна гнева и стыда:
"Ну и дурак! Ну и гадина! Да ему лечиться надо! Нет уж, с меня хватит... Знать его больше не желаю".
Девушка глубоко вздохнула, пытаясь остудить пылающие щеки, и ускорила шаг. Ей хотелось только одного - поскорее добраться домой. Лида предчувствовала, что только что ей продемонстрировали прелюдию, а вся симфония еще впереди.
Саша Гольдин усердно семенил рядом с ней, что-то бормоча себе под нос. Лида прислушалась и ахнула - двадцатитрехлетний детина, к тому же сержант милиции (!), ни много ни мало был напуган сложившейся ситуацией.
"Он же меня изобьет", - причитал Саша, мгновенно растеряв всю свою браваду и чувство юмора: "Он ведь с такими бандитами водится... Сейчас созовет их, и они меня покалечат!"
Лида почувствовала небольшое головокружение:
"Ну и ну! И таких "храбрецов" в милиции держат... Еще дракой и не пахнет, а он уже в штаны наложил!".
Лиде неожиданно стало смешно, и ей пришлось приложить усилия, чтобы не рассмеяться вслух. Она прекрасно знал, что ни с какими бандитами Виктор не водится. Да и Саша Гольдин не мог этого не знать... В душе ее даже шевельнулось подобие жалости к горе-милиционеру. Как же можно с таким трусливым характером ловить бандитов и осаживать зарвавшихся хулиганов?.. Эх, парниша, не по себе ты профессию выбрал!
Занятая своими мыслями, Лида не заметила, как вместе со своим попутчиком вышла к шоссе, за которым располагался жилой массив, среди которого уже проглядывали очертания родного дома. Девушка приостановилась у бордюра:
"Вон твой автобус!".
Она кивнула в сторону автобусной остановки, у которой притормаживал расцвеченный яркими ночными огнями, будто Новогодняя елка в Кремле, рейсовый автобус.
"Беги, еще успеешь..." - подтолкнула Лида замешкавшегося Сашу: "Как раз доедешь на нем до своего дома".
И "бравый" сержант милиции, забыв о своей показной галантности, резво драпанул к автобусу, будто подмокший заяц, увидавший деда Мазая с вожделенным бревном. Отступление было столь поспешным, что горе-ухажер даже не сказал Лиде: "Прощай!".
Девушка немного постояла на обочине, глядя на торжественно проплывший мимо нее переполненный автобус. Потом пожала плечами и, отбросив все воспоминания о трусливом парне в небытие, перешла все еще оживленное шоссе.
Она торопливо прошла между темнеющими на более светлом фоне весеннего крымского неба пятиэтажками, прямо к своему подъезду, и легко взбежала по ступенькам. В вестибюле подъезда дорогу ей преградил Виктор Сидорчук, серой тенью метнувшийся из темного угла. И хотя Лида ожидала чего-то подобного, она все же непроизвольно вздрогнула, и сердечко ее испуганно забилось. Девушка тот час же разозлилась на себя и, взяв себя в руки, сердито спросила:
"Что тебе еще от меня нужно?!"
Сидорчук на мгновение растерялся, встретив неожиданный отпор от обычно вежливой молчаливой Лиды, и уже миролюбиво заговорил с ней:
"Ну, ты сама виновата! Не нужно было заглядывать Сашке в рот весь вечер".
И, посчитав, что инцидент исчерпан, попытался привычно хозяйски взять Лиду под руку. Но девушка вырвалась и пошла вверх по ступеням. Виктор обогнал ее и снова преградил путь.
"Ну, хватит злиться..."
Лида отстранила его:
"Оставь меня в покое. Навсегда. Знать тебя больше не желаю".
Она попыталась продолжить свой путь наверх. Сидорчук снисходительно усмехнулся:
"Куда ты от меня денешься... Ты же влюблена в меня, я это уже давно понял. Хватит бузить. Скоро поженимся, и все будет "олл-райт!".
И Виктор самодовольно прищелкнул языком.
"Не-на-ви-жу!" - процедила Лида. Уши ее горели от возмущения и стыда.
"Геть (14) с моей дороги!" - она попыталась оттолкнуть Сидорчука, но тот вцепился ей в рукав плаща.
Искренние презрение и ненависть, прозвучавшие в Лидином голосе, остудили берегового матроса, как ледяной душ.
"Ах, ты так" - зашипел он: "Ну, тогда получай!"
Он размахнулся и ударил Лиду кулаком в лицо. Удар получился скользящим и не очень сильным. Но, конечно, весьма чувствительным для нежного девичьего лица.
Лида почувствовала, как запылала ее левая щека, и тут же ее окатила волна какого-то первобытного бешенства. Ей ужасно захотелось вцепиться в опостылевшее узкое лицо с кривой ухмылкой на тонких губах, и превратить его в отбивную баранью котлету. А лучше даже - в рубленный бифштекс. Или форшмак. Она уже сжала маленькое кулачки, но... Тут разум взял верх над казалось бы неконтролируемой яростью.
Что ж, на протяжении тысячелетий женщинам приходилось вновь и вновь на своей шкуре узнавать, что в кулачном бою против мужчины у них нет никаких шансов. Даже в бою с таким тщедушным, низкорослым, но жилистым мужчинкой... Увы.
И Лида, оттолкнув Сидорчука, уже поднявшего руку для следующего удара, помчалась вверх по лестнице. Он догнал ее на втором этаже и, прижав к стене подъезда, неожиданно забормотал:
"Что же я наделал... Теперь все кончено. Ты же меня теперь не простишь..."
Лида, гонимая страстным желанием добраться до своей квартиры живой и не покалеченной, попыталась хитрить:
"Ничего, завтра поговорим", - выдавила она из себя, твердо зная, что с этого момента Сидорчук перестал для нее существовать. Какие уж тут переговоры?!..
"И рассчитаемся, пусть не сразу, но по полной программе!.." - будучи умненькой девушкой, эти слова Лида произнесла про себя.
Виктор же продолжал бормотать себе под нос:
"Ну а раз ты меня все равно уже не простишь..." - и снова ударил Лиду в лицо.
Удар опять получился не сильным, но голова девушки дернулась от удара, и она приложилась затылком к бетонной стене, да так, что из глаз брызнули слезы, а в голове стал нарастать какой-то гул, сродни церковным колоколам.
Лида не помнила, как вывернулась из-под занесенного над нею очередного кулака, и побежала вверх по лестнице.
"Третий этаж... Третий с половиной. Четвертый", - отчаянно отсчитывалось в ее мозгу.
"Всего лишь четвертый..." - ужаснулась она, почувствовав, как хрустнул вывернутый мизинец под безжалостной рукой догнавшего ее Сидорчука. Тот продолжал бормотать:
"Ну, а раз ты меня все равно не простишь", - и занес руку для следующего удара.
Лида, находившаяся в более выгодном (с тактической точки зрения) положении, так как стояла на более верхней ступени лестницы, чем ее преследователь, сумела отпихнуть его и, проклиная в душе будто бы вымерших соседей, взлетела на пятый этаж и нажал кнопку звонка.
Резанувший тишину темного подъезда звонок как будто подкосил бегущего за Лидой берегового матроса, и он замер на лестнице, и как-то сразу обмяк. Словно только что матерый волк, преисполненный собственным превосходством, преследовал робкую добычу... Ан, нет, щелкнул кнут, и вольный хищник мгновенно превратился в подобострастного, битого-перебитого приниженного пса.
Дверь распахнулась, и в освещенном проеме возникла Галина Петровна Малышева в вельветовом халате, наброшенном поверх ночной рубашки.
"Ну, наконец-то..." - недовольно пробурчала она.
Лида, не слушая, вихрем пронеслась мимо нее и, заскочив в прихожую, схватила трубку телефона. Следом за Лидой в дверном проеме возник очнувшийся было Виктор, однако Галина Петровна, сразу все поняв, преградила ему путь.
"Ну-ка, молодой человек, идите-ка к себе домой! Домой... Домой..." - увещевала она Виктора, вытесняя его на лестничную площадку: "А то Лида уже милицию вызывает!"
Виктор особо не сопротивлялся, а только, обращаясь к Лиде поверх головы Галины Петровны, все бормотал: "Что же я наделал... Теперь все кончено..."
Лиду, застывшую с телефонной трубкой в руках, поразили его глаза. Они были как-то ужасающе пусты. Вроде бы Виктор смотрел на Лиду, но не видел ее. От вида этих пустых желтых глаз у Лиды отнялись ноги, и она, как подкошенная, села на весьма кстати притулившийся возле журнального столика пуфик.
Галина Петровна захлопнула дверь, и старательно заперев ее на оба замка, повернулась к Лиде.
"Так..." - протянула она, подозрительно глядя на Лидину отекающую щеку: "За что это он тебя так?"
Лида проглотила давившие ее слезы и тихо произнесла:
"Ну... я сказала ему, что он меня недостоин".
Ну, в самом-то деле, что тут еще можно сказать?..
"Правильно он тебя отделал!" - вдруг безапелляционно заявила Галина Петровна.
"Спасибо, мама", - прошептала Лида.
Она вдруг успокоилась. Галина Петровна ее не слышала, она вся просто кипела от возмущения:
"Порядочную девушку парень не ударит!"
И, жалостливо - уничижительно поглядев на Лиду, изрекла:
"Не понимаю, в кого ты такая некудышная... Уж не в меня, это точно. Гадкий утенок какой-то..."
И, выражая всей спиной оскорбленное достоинство, удалилась в свою комнату.
"Не страшно быть гадким утенком", - тихо, но твердо произнесла Лида: "Страшно - не выбраться с птичьего двора".