Как жили мои прадеды? Прадедушки и прабабушеки Федор и Агафья Егоровы, Григорий и Евдокия Алимпиевы? Мои дедушка и бабушка Алексей и Елизавета Егоровы? Какой вели образ жизни? Чем занимались? Об этом рассказывает моя тётя, Егорова Анастасия Алексеевна.
Дедонька Федор и бабонька Агафья Егоровы жили в деревне Боровлянка Курганской области. Их все звали Платошки и они хотели взять фамилию Платошковы. Но в деревне такая уже была. Поэтому они взяли фамилию Егоровы. Другой такой в деревне не было.
(Как известно, в России становление фамилий растянулось на четыре столетия. Крепостным крестьянам фамилии не полагались. Когда в 1861 г. пало крепостное право, потребовалось еще долгое время, чтобы "офамилить" громадное количество крестьян (Н.Г.)
У деда Федора и бабоньки Агафьи за совместную жизнь родился 21 ребенок. Одиннадцать детей умерли в детстве. Из десяти оставшихся детей дочерей выдали замуж и они жили отдельно от родителей. А пять сыновей - Николай, Алексей, Никифор, Осип и Василий, с женами и своими детьми жили с родителями Федором и Агафьей. Жили братья шибко дружно. Всё в одно.
Я ещё помню отца дедоньки Федора Антона. Дед Антон последние двадцать лет был слепой. Он все время лежал на палатях. Наши его очень жалели. И как за ним ходили! И кормили, и в баню водили, и парили, и мыли... Он в эти края пришел с родителями из России, когда ему 12 лет было.
Егоровы вели свое хозяйство. У нас 2 мельницы было, кузница, машины всякие: молотилка, косилка, сеялка...
Покупали в городе на базаре сахар, керосин, спички. Растили лен, сеяли пшеницу. Я как-то спросила дедоньку: "А вот если голод, что тогда?" А он говорит: "На десять лет у нас хлеба. Ешь, сколько хочешь."
У нас за хлеб боролись. Что ты!
Так ведь богатые были. Ну, а если бедный, если одна лошадь, что посеешь?
А земли было не так уж и много. Ее давали только на мужчин, а их из всех детей была только половина. Чтобы хлеб хорошо родился, держали трехгодовалые пары.
У нас собак не держали. Дескать, какая от них польза. У нас держали гусей, овец, коров, коней. Даже наши уток не держали. Дескать, едят много. Ну скажи, ведь столько хлеба было, полные амбары...
Я помню, говорю мамке: "Что это мы уток не держим?" "Да они наедятся, на озеро сходят и опять есть приходят. А гуси - это другое дело."
Я уж была большая, помогала по дому, ходила кормить гусей на озеро. А они ночью на воде спят... Красиво так. Как сейчас помню.
Снохи работали по дому и воспитывали своих детей. Одна - моя мамка Елизавета, обстирывала всю семью. Другая - тетка Марша, была швеей, обшивала родню и была в почете у дедоньки. Он часто брал ее с собой на базар за покупками для всей большой родни. Третья - кухарка, пекла хлебы как никто другой. Зимой женщины пряли пряжу из льна, да ткали холсты. При керосиновых лампах под свои песни.
Лидя, моя старшая сестра, тоже всю жизнь половики ткала.
-------------------------------------------
Мужчины - сыновья в основном, вели дела на улице. Летом пахали на лошадях, сеяли, жали, косили сено скоту. Зимой заготовляли дрова, привозили сено с лугов, чинили конскую упряжь. А осенью лесу и материалу накупят да нанимались дома рубить. Семьи ж были. Денег хоть немного, а надо было.
А руководил всем дедонька.
Дедоньку Федора слушались его дети и побаивались все внуки. Без его спросу и на пашню не выедешь. Тятька, бывало, на пашню пойдет. Мы соберем воз, ждем-ждем, когда он позовет, а его нет. Он придет и с порога: "Разбирай. Дед не велел ехать."
Помню, все на пашню уедут, работают, а тут дедонька идет. Он высокий был, его далеко видно. Мы обмираем - боимся. Он придет, проверит все, к другому сыну пойдет, все посмотрит. Ко всем сходит, даст команду, как и что делать. Так вот и жили.
У нас ведь строго было. Не спросясь, не уйдешь никуда. А то получишь. Да-а... Теперь-то никто никого не боится...
Наши без дела не сидели. А с теми, кто не работал, они не здравствовались.
И детей своих к работе приучали с измальства. Я тоже пахала, девчонкой была. На паре коней. И Лидя. А потом, коней гоняли, овец и гусей кормили. Нам спокою не давали.
Дед Федор и все его сыновья выглядели на деревне знатно: рост высокий, волосы черные кудрявые, бороды густые, щеки румяные. Они как выедут на конях, так их только и посмотреть! Сейчас на них похож Саша, Лидин сын. У Саши и характер, как у них.
Бабонька Агафья отличалась крепким здоровьем. Её парили в бане трое снох в рукавицах. По очереди. А она выйдет на улку, выльет на себя ведро ледяной воды и одевается не спеша, стоя на соломе. Зимой платок не носила. Только накинет на плечи шаль и идет по деревне в галошах на босу ногу. Такое здоровье было и у мой сестры Лиди. Она всю жизнь не знала, что такое болезнь, не знала что такое больница.
Бабонька, если б не убили, долго б жила. Так увезли ж на высылку...
В семье шибко в Бога веровали. Свято выполняли Божьи законы.
Перед тем, как весной первый раз выехать на пашню, зажечь свечу надо было, стать на коленки и помолиться. А как иначе? Потому и жили хорошо. А разве это плохо было? Неужели материться да пить лучше?
Никто никогда не курил и не пил. Это у нас за грех считалось. Это ж позор был. Да бабонька таких и в дом не пускала. Табак в доме курить? Нельзя! Тут же иконы.
Вот веровали-то. О-о-о...
Детей всех крестили, несли посты, по выходным дням ходили в церковь. Дядя Никиша (Никифор) - тятькин брат, вечерами читает, бывало, библию, а все слушают, кто на печи, кто на палатях. Он грамотный был. 4 языка знал. 7 лет в Германии в плену был. Там и выучил.
А когда он в плену в Германии был, бабонька из церкви не выходила. Все молебны за него служила.
Наши-то натолкут сухарей, да посылают ему в Германию. А он принимал.
У бабоньки брат был. Дядя Ваня. На деревне шибко знаменитый. У него ещё в то время граммофон был. Бывало на улку его поставит, накрутит, граммофон играет. А народу сбежится... Вся деревня слушает. Не слыхали ж сроду.
Тоже сослали его. На высылке он и умер. Как ведь издевались над людьми, сколько людей убили... Не знаю, кто отвечать за это будет. Да, видно, никто.
Вся наша семья - 21 взрослый и 37 внуков, во время обеда не могла войти одновременно за стол. Поэтому сначала кормили мужчин. Во главе стола всегда сидел дедонька Федор. За столом ели из большой общей миски только молча. А если кто, Боже упаси, заговорит или засмеется, получал от деда деревянный ложкой по лбу. Что ты, что ты... Грех, конечно грех.
Любили пельмени, наваристые мясные щи с пышными булками. Соленья - соленые помидоры, огурцы - не любили, хотя растили много разных овощей.
После еды одна из снох, нарядно одетая, подавала каждому по трехлитровому кувшину молока, а в постные дни - кваса. Наши все были водохлебами. Квас заводили в большой кадушке.
После мужчин за стол садились женщины. И только в третью очередь кормили многочисленных детей.
Через 15 лет после замужества, в 1918 году, отделили семью моего отца Алексея Федоровича. Моя мамка, Елизавета Григорьевна, впервые вздохнула свободно, почувствовав себя хозяйкой.
Елизавета Григорьевна до замужества жила в деревне Березово Курганской области, в 25 км от Боровлянки. В их семье было 5 дочерей и 4 сына. Фамилия у мамки была, дай Бог памяти, вроде Олимпиева. Или Алимпиева. Семья была среднего достатка. Её отец, дед Гриша, скотину держал. Хлеба он мало сеял. А коровы-то у него были хорошие, породистые. По 18 литров молока давали. Баба Дуня - его жена, моя бабушка, все на базаре ведрами масло топленое продавала.
Дед Гриша неглупый был. С царем разговаривал, когда тот в Сибирь ездил. Мамка мне рассказывала, где они ехали...
А я все думаю, как это он неграмотный прошение подал?
Царя везли на тройке. Никого и близко не подпускали. А он на коленки упал, коней остановили, царь с повозки сошёл и с дедом Гришей разговаривал. И дед Гриша подал ему бумагу, и царь взял. Хотя не знаю, что он хотел.
Видимо, дед-то Гриша неглупый был.
100 лет прожил, а в последние годы еще и на велосипеде катался. Пущай покатаются столетние теперь. А он катался.
Дед Гриша говорил: "Ешьте мясо, масло и молоко. Здоровыми будете".
А внук его - Глеб Тимофеевич, был первым секретарем в Киеве.
Но Егоровы считали его семью бедной. Ведь у мамки все сестры бедные были. Они за бедных вышли. Наши-то взяли дочь деда Гриши в свою семью за красоту. Они только красивых брали. Чтоб дети красивые были.
Рассказывали, что когда поехали сватать мамку в Березово, тулупы с высоченными воротники надели. Коней запрягли - не удержать. Копытом вот так бьют, стоять не могут, им бежать надо...
На свадьбу дед Гриша подарил маленького белого жеребенка. А наши пересмешники были. Посмеивались. "Козленок, да и только. На что он нам." А из жеребенка кобылка такая выросла, что иноходцев носила. Вот наши и разжились. Они её берегли, как ребенка. Выведут за ограду, да всё радуются.
Но не уберегли. Однажды её украли. Бабонька пошла к одному мужику. Он с ворами знался, но и добро делал. Церковь-то строили, он командиром был. Он рассказал, кто и когда украл. "Если догоните, - говорит, - ваша будет." Наши трое на коней и в погоню. Догнали через 40 километров. Так после этого стали на ночь заковывать её и беречь ещё пуще. Они на ней капитал сделали. Тогда ж кони на моде были.
Кобылка была такая спокойная. Подойди к ней хоть ребенок, она не тронет. Вот какая была смирённая.
А наш тятька в зубы посмотрит, сразу скажет все о лошади.
Мою сестру Лидю родители шибко жалели. Она на моде была, красивая. Выйдет на улицу, в такой шубе, ребята около нее так и вьются. Подъедут на красивых беговых санках и повезут её с подругой кататься. И ведь не возражали наши, хотя тятька у нас был строгий. Но он только выйдет на крыльцо, стоит, смотрит и ни слова. А я вот часто думаю, что ж он ничего не говорил? За ней столько погонь было...
Меня вот никто не катал. Увези ж в Карьер, а там какое катанье...
Потом Лидю приехали сватать Алексеевы. Они сначала в нашей деревне жили, а потом переехали в новый поселок. Назывался он Статья. Они богатые были. Богаче нас. Нам до них далеко. У них был дом огромный. Их дедонька магазином торговал.
Наши родители - тятька с мамкой, поехали к ним смотреть, что они за люди, как они живут. Это не все ездили. Так наши ж высокоумные... Запрягли хорошую лошадь, на месте не стоит, держать надо. Упряжка вся блестит. Тятька надел тулуп черненый с воротником высоким. И поехали.
Лидина свекровь мне рассказывала, как тятька там шукал их. Он был пересмешник страшный.
А я думаю, Лидя не хотела замуж. Ей ведь еще только 17 лет было.
Везли Лидю под венец в красивых санях на тройке. А кони-то какие были! Нашей породы. А народу было... Полная ограда и за оградой. Кругом окружили дом. А дом - глазом не обведешь. А рядом стоят машины всякие, молотилка, сенокоска, сноповязка...
А может я просто маленькая была и мне все большим казалось и красивым?
В то время мода такая была. В открытые ворота натянут веревку, а к ней красную ленту привяжут. А жених едет и с маху должен схватить её. А не схватит - всё, посрамился.
У Лиди была свадьба... О-о-о, что ты!
Она ж выходила замуж в семнадцать лет. Была красавица. Ее качали на свадьбе. Да, свадьба-то была богатая.
На свадьбе всё было хорошо! Они и потом с Алешей хорошо жили. У Лиди ведь пятеро детей было. Двое умерли, мальчик да девочка. Девочка в Березниках умерла. Верочка. 6 лет ей было. Порок сердца признали.
А вот расскажу тебе такой случай. Вот вы не верите в Бога-то... Вот расскажу тебе. Шибко интересный рассказ. Про Бога.
А я откуда знаю? Мне мамка все рассказывала. Когда мы в Карьере жили, на высылке. Мы сидим на полатях, я ей говорю: "Мам, расскажи, как раньше жили?" Она мне всё и рассказывала. Вот поэтому я всё и знаю.
Мамка тоже красивая была. Наши только красивых брали. Чтобы дети красивые были...
Так вот слушай.
Дядя Никиша дружил с девушкой. А девушка-то была некрасивая. Все мы её знали. Наталья, Лидиного мужа крестная. А они были шибко богатые. У них дом стоял важный. Мамка рассказывала, что когда их подожгли, когда раскулачивали, амбары сгорели, а хлеба-то остались. Вороха, с боков обгорелые, так и стояли...
Наши-то их побаивались, всегда с ними здоровались. Бабонька-то им низко кланялась. Да-а...
Вот дядя Никиша и говорит однажды бабоньке, что надо идти свататься. А дедонька в это время на палатях лежал. Бабонька и говорит: "Как же мы её возьмем? Она ж некрасивая. Дети будут некрасивые. Куда ж ты будешь с ними?"
А он говорит: "Мы икону снимали, целовали. И крестами поменялись." А это ж большое дело. После этого уже ничего нельзя изменить.
Бабонька как услышала, закричала: "Дед, ты слышишь? Слезай, пойдём сватать". Ну и пошли. А её-то и не отдали. Потому что у нашего деда была большая семья.
Теперь, она выходит за другого, а он берет другую. И, понимаешь, у него жена умерла и у ней мужа убили.
Им вместе быть суждено судьбой было. А её родители не отдали...
В 1931 году хлеб стали отбирать, а зажиточных мужиков раскулачивать. А у нас три амбара стояли, пшеницей забитые. Как солнце пшеница желтая. У нас же за хлеб стояли. Когда нас увезли, из наших амбаров целый месяц сортировками хлеб сортировали, да в Курган отправляли. И машины все забрали. Это Лидя рассказывала, она ж там осталась.
Дедоньку и бабоньку как "кулаков" выселили из дома и поселили в землянку. А из землянки выслали на Урал, отдельно от своих детей в Челябинскую область. Где, как и когда они умерли, никто не знает.
23 августа 1931 г. всю семью моего отца Алексея Федоровича Егорова, кроме старшей дочери Лиды, которая к тому времени была уже замужем, выселили в Пермскую область в поселок Карьер. Отцу было тогда 45 лет. Из села Боровлянки до Кургана, а это 120 км, нас гнали пешком. Наш скарб лежал на телеге, но садиться на нее не разрешали. От Кургана до места - железной дорогой. Везли в товарняке стоя. Сидели только беременные женщины. Еды и воды не давали. Была невыносимая жара, но вагоны не открывали. Вокруг охрана.
Мы прибыли на высылку на место будущего поселка Карьер 5 сентября 1931 года.
Чуть позже к родным в Карьер вольными приехали сестра Лида с мужем Алексеем. Они жили в специальном бараке для вольных.
2 ЕГОРОВА АНАСТАСИЯ АЛЕКСЕЕВНА (1914-1999)
Моя тетя, Егорова Анастасия Алексеевна, родная сестра моей матери Герцен (Егоровой) Татьяны Алексеевны, женщина, безусловно, неординарная и талантливая, прожила трудную жизнь. Одаренная от природы феноменальной памятью, она и в свои 82 - 84 года хорошо помнит мельчайшие подробности своей жизни и жизни многих родственников.
Лето 1996 года. Я сижу на диване в её маленьком домике, который она называет хаткой (маленькой хатой). Рассматриваю её трудовые награды - медали, трудовую книжку, удостоверения о сданных на работе экзаменах с оценками отлично, фотографии. И слушаю рассказ о том, где и как прошли лучшие юные годы жизни её, её братьев: моих дядей Егоровых Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича, её сестер: моей тети Алексеевой (Егоровой) Лидии Алексеевны и моей матери Герцен (Егоровой) Татьяны Алексеевны.
2.1 НА ВЫСЫЛКЕ В КАРЬЕРЕ (1931-1936)
Нас привезли на высылку в Пермскую область 5 сентября 1931 года. В лес, на место будущего посёлка Карьер. Сестрам Оле и Тане было 3 и 7 лет, братьям Ване и Пете - 11 и 14, мне - 17.
Жили на улице под открытым небом. Пока бараки строили, крыши над головой не было. А строили их долго, народу-то на высылку много привезли, пока всех устроишь. Снег уже был, а мы всё на улке жили. Какой холод терпели! О-о-о! Как народ страдал!
На тех, кто работал, давали по 400 граммов хлеба. А детям и больным, которые не работали, не давали ничего. Как хочешь, так и живи. А работать, кроме меня и Пети, из детей никто не мог - маленькие были.
Петя и я начали работать на лесозаготовке. Лес вырубали для строительства бараков. К зиме Петя уже две нормы давал. А потом с одним мужиком на нарезке по 14 кубометров в день ставил.
А мы норму не выполняли. Никак не могли. Придём, свалим дерево в снег. Пока его оттопчем да сучья обрубим, уже темнеет. День короткий зимой. Десятник придет, а у нас почти ничего нет. Насилу 3 кубометра кое-как ставили. Мы с тётей Варей пилили, а её муж сучья обрубал. До высылки они были просто наши знакомые. С Алабуги. Это недалеко от нашей Боровлянки. Они богатые были. Маслобойню имели. Мы ездили к ним масло бить. А теперь все здесь оказались.
Они тоже умерли с голоду...
За работу мне давали свою норму хлеба. И Пете давали. А Ваня и Таня маленькие были и не могли работать. Им нисколько не давали. Они по несколько дней ничего не ели. Ни крошки. Ваня с Таней большой голод перенесли. Чтобы дали чуть больше хлеба, я, не поверишь, после лесоповала просила, если придут вагоны в выходные, чтоб меня на разгрузку звали. Мы кирпич выгружали, да известку грузили. 50 кирпичей на носилки и бегом, бегом. Всё бегом.
Вот ведь как заставляли работать за 400 граммов хлеба!
Вечером от усталости с ног падаешь. Придешь с работы, только на нары приляжешь, а комендант уж дверь открывает. На субботник. Да-а-а. До 12 ночи пни корчевать.
Как это я всё выдержала? Конечно здоровая, молодая была, но всё равно... Многие молодые ведь не выжили. Сколько народу полегло!
Помню, тятька рассказывал, как ему приснился сон. Это было ещё когда мы в Боровлянке жили. Привиделся ему лик Господа нашего, Иисуса Христа. И говорит ему Господь: "Дам я всем твоим детям по кресту, а Насте - железный".
Так и несу я по жизни тяжелый железный крест своей судьбы...
А вокруг бараков караул стоял. Никуда не уйдешь. Мамка пошла в деревню, так её поймали да в баню посадили.
Чтобы не умереть с голоду, Петя после работы тайком ходил "по миру" в деревню Александровка (ныне Копи). Ходил за 7 км украдкой через лес, иначе не пускали. Он только и спасся милостыней. Ему кто картошку, кто хлеба кусочек давал. А ещё мамка тайком в деревню пойдет, да принесёт обрезки капусты, которые люди выбрасывали. Принесёт капусту и варит её с водой в баночке. Пете на работу. А рано утром капусты этой не заправленной ему и даёт, только посолит.
Так ведь ещё и варить-то было негде. На весь барак стояла одна русская печь. Поди-ка дождись своей очереди.
А Ваня никак не хотел ходить "по миру". Вот никак не хотел.
Он лапти плёл, а мамка их продавала вольным за рубль. А лыко-то надрать в лесу не просто. Да когда его ещё обработаешь, а это тоже не просто. Да когда она сходит и продаст за рубль. А когда продаст, так что ж ты на рубль-то купишь? А хлеба-то не давали.
И потом, она иногда ягодок лесных выменяет на другую еду. Принесет нам. Мы-то ещё как-то держались. А Таня с Ваней большой голод перенесли. Как они выжили, я просто не знаю.
У Вани-то валенки худые были. И штаны до колен. Ваня-то с Таней пойдут за лыком, он и набьет её там. Говорит, тащи лыко. А она не может. Ревёт, голодная же. И он тоже. А мы их ждем, а их нет и нет.
Вначале помыться в бараках было негде. Завшивели все. Народ ночью вместо того, чтобы спать, сидит на нарах и бьёт вшей.
С голоду, с горя и от болезней люди умирали каждый день. Возами возили хоронить. Возами, возами возили. Кладбище было недалеко от Александровки. А как хоронили-то. Без гробов. Свалят в яму, закопают и уедут. А кто будет столько гробов-то делать? Кому это надо.
У нас ещё сестрёнка была, Оля. Тоже с голоду умерла. 3 года ей было. Я всё помню, как она хлеба просила. Как она просила... Эх-х-х, жизнь... А ведь сколько в нашем бараке было детей, и никому хлеба не давали. Вот какие были подлецы!
Нам ещё Лидя помогала.
Мужа её взяли в армию и она приехала к родным в Карьер. Жила в специальном бараке для вольных. Мы жили в бараке N 28, а Лидя в бараке N 29. Работала она техничкой. За работу получала деньги. Помню, она дрова колет, а мы у нее хлеб воруем. Она и пол мыла, когда наша очередь была, а я на работе в лесу.
Лидя жалела родителей. Только она так жалела мамку с тятькой. Мамку-то она спасала, а вот тятьку спасти не могла. Он не брал от неё продукты. Не брал и всё. Гордый был. А ведь ни крошки не давали. Опух весь, а не брал.
Тятьку-то нашего убили. Ведь как было. Ночью придут, увезут и всё. Нет человека. Расстреливали в лесу "врагов народа". Самых лучших людей убивали. Вот Бунин был десятник хороший. Его ночью убили. Котовых двух, ещё четырех мужиков ночью взяли и убили. Многих убили. А тятька однажды ночью на крыше сидел и всё видел.
Тане 7 лет было. Худенькая черненькая девчонка была. Она начала ходить в школу, да бросила. Голод такой, какая тут учеба. Хлеба дают 400 граммов и тех день, два получить не можем. Мамка-то жалела её. Мы уже одни жили, отца-то уже убили.
А Ваня шибко учиться хотел. Говорил, по разу в день есть буду, но школу не брошу. Сначала босиком в школу ходил, потом ему ботинки в школе дали. Ему и материал на рубаху дали, потому что у него не было ничего. Помню, мы её ему шили. Штаны уже нормальные надел. А зимой у него шубейка была старенькая. Он её накинет на плечи и в школу. А школа-то рядом была.
Он в шахматы уже начал играть. Его учителя ищут, чтобы с ним поиграть. Заглянут к нам, спрашивают: "А где мальчик?"
"Мальчика, - говорю, - нет. Он ушёл за лыком".
Он всех учителей обыгрывал. Я не знаю, где он научился играть. Он же первое место в Свердловске занял, когда в седьмом классе учился. За это его ребята чуть не побили. Он под лестницей ночевал. Помню, он едет из Свердловска, а мы его в Карьере встречаем.
Ваня учился шибко хорошо.
У Вани-то ума гора. Как у наших Платошков. Его ведь в Боровлянке после первого класса сразу перевели в третий. Он во втором не был. Учителя-то нашим сказали, что мальчик очень способный. Наши-то, Платошки, всё говорили: "Посмотреть бы, что с него будет. Жаль, мы, наверное, не доживем". Платошки, они все такие башковитые были.
Ребята из Карьера поехали сдавать экзамены в Березники в медицинский техникум. И Ваня с ними. А ему и одеть-то было нечего. Но он шибко учиться хотел. Всё равно поехал.
Лидя с Таней в то время уже в Березниках жила. Она и повела его в техникум на экзамены. Техникум был на Калигорке. Принимали в него с восемью классами, а у Вани было только семь. Но он сдал экзамены за восемь и поступил.
И стал учиться в техникуме. И заниматься спортом. Подрос, хороший стал.
Я в Карьере потом на многих работах работала. Одно время строгала. Стружком двуручным. На нём по двое строгали. Один стоял на одном его конце, другой - на другом. Строили ж бараки.
Я хорошо работала. Меня за это уважали.
Была там гора, где камень били. Петя вагонетки нагружал, а мы с одной девушкой эти вагонетки катали. Покатили, да уронили мне на ноги и на руки. У меня и сейчас шрамы на ногах и на руке. Сломать-то не сломали, а разбили сильно. Я не могу работать в карьере. Пришла в больницу. А то ли врачам нужно? Бюллетень не дают. Вместо этого посылают меня на "легкий труд" - косить сено. Пришлось ехать. Хоть всё болит, а никуда не денешься. У меня ведь карточку отняли, раз я не работаю. А без неё хлеб не дают.
Посадили нас на телегу, да и повезли в лес. Как приехали, Петя сразу пошёл косить. Косить-то он умел, он на всё был мастер. У нас с ним такая порода. А я никак не могу. Мне плохо. Я не могу идти, у меня нога вот так распухла. Мне шибко плохо. Петя говорит: "Везите её обратно в Карьер. Я её норму сделаю". А если он мою норму не сделает, меня же не отпустят.
Меня на телегу посадили и повезли обратно в Карьер. А телегу-то дорогой качает. Я без ума. Думали, я кончусь. Даже на телеге сидеть не могла, до того мне плохо было.
Приехали в Карьер, а мамка ждет меня...
А Петя свой участок выкосил и за мой взялся. Мне б иначе карточку хлебную не дали.
Меня ещё Лидя спасала. Она в столовой получала обед. Вольная она была. Таня-то у Лиди жила. Лидя её не отпускала от себя. Так ведь и Лиде-то нечего было давать. У ней ведь ещё девчонка была. Она умерла потом в Березниках.
А мы пойдём все к Лиде и сидим у неё. Лидя дрова колет, а я гляжу в окошко. Это когда мне ноги и руку разбили...
Как же я после этого Лидиным детям не буду помогать? Что ты.
Когда Лидин муж Алёша пришёл из армии, он приехал в Карьер, Лидю взял и они уехали в Березники.
Таню-то они с собой взяли, она самая маленькая была. А мы остались в Карьере. Петя, Ваня, я и мамка.
От тяжелых условий мамка заболела туберкулезом. Ей дали группу инвалидности и она не работала.
Как-то отправили нас в командировку на работу в Березники. А мамка пошла к коменданту, меня отпрашивать. Мол, оставьте девчонку, я ведь больная, она за мной ухаживает. Чтобы меня в командировку не взяли. Ну-у. Ни в какую.
В Березниках мы работали на Ждановских полях. Дома двухэтажные дранкой крыли. Потом первую улицу строили. Улицу Пятилетки. Я помню всё это. Магазин строили. Назвали его "Новый магазин".
Жили в бараке на Калигорке. Помню, легли спать. Я на голых нарах, только фуфаечкой прикрылась. Да платок надела. А ноги голые. И Лидя приехала. Приехала, да идёт по бараку, нас ищет. Лидя молодец была, нашла меня. Когда мы встретились, от счастья ревели, ревели...
Кормили нас в столовой. Но из столовой для своих ничего не возьмёшь.
Нам ещё в Березниках хлеба давали побольше - по 800 граммов, а мы его получить не можем. Днём на работе, а с работы ж не уйдёшь. У нас же охрана. Да его быстро и не получишь, в очереди стоять надо. А народу - не пробьёшься. Наконец через несколько дней я булку свою получила. Сама есть хочу, но вспомню мамку голодную и хочется ей послать.
Я шибко есть хотела. Всю ночь булку кусала. Всю булку обкусала, но ни крошки не съела.
Ну, эту булку я все таки услала. Мужик один уезжал в Карьер. Из нашей деревни. Я говорю: "Дядя Федот, увезите мамке эту булку."
Как ведь есть хотели. О-о-о... Ночью проснемся, лежим с подругой. Она говорит: "Поесть бы хлеба. Хоть какого-нибудь..." А мамка все говорила: "Поесть бы досыта хлеба ржаного..." Ну, не давали!
Лидя-то много нам помогала. Когда мамка заболела туберкулезом, Лидя приехала и мы увезли её в Вильву. Там посадили на поезд и Лидя увезла её к себе в Березники. На содовом заводе положила в больницу и постоянно ходила к ней. Потом её перевезла в больницу на Калигорке. Там она и умерла. Похоронами занималась Лидя, да муж её, да дядя Ося (Осип), тятькин брат, да Лёлька, дяди Осина жена. Они тоже там жили. Отпевали мамку в Лёнве, в Лёнвенской церкви. А кладбище было очень далеко. Мы с Ваней-зятем искали потом и не нашли. Там уже стройки пошли.
А я приехала из Карьера, её уже схоронили. Не смогла я вовремя...
В 1936 году нам документы дали, паспорта. Сначала мне, а потом Пете. За то, что мы хорошо работали. И потом, у нас ни отца ни матери не было.
Мы сразу же поехали в Березники к Лиде.
2.2 В БЕРЕЗНИКАХ (1936-1938)
Жили мы на солеварне в Лёнве. У Лиди в бараке, которые на столбах (сваях) стояли, на склоне. Они нас хорошо приняли. Спали на полу и я, и Ваня, и Петя, и Таня. И поесть было что. У Лиди к тому времени было 7 коз.
Я поступила работать стрелочницей на железную дорогу содового завода. Сдала все экзамены по технике безопасности. Память у меня была хорошая, как у Вани.
Мне комнату дали. В одном бараке с Лидей. В ней мы жили втроем - Петя, Таня и я. А Ваня учился в техникуме и в общежитии жил на Калигорке. К нам все на лыжах приезжал. А мы к нему пешком ходили. У нас был тулуп тятькин. Мы его продали, да ему костюм купили.
На работу вместе с Алешей, Лидиным мужем, ходили. Муж-то у нее хорошо работал. Он, правда, неграмотный был. Как и я. Ну-у-у... Ему-то можно было учиться взаправду.
Меня ведь тоже в Боровлянке отправляли учиться, да наши не пустили. Я училась немного, но хорошо. Не хвалюсь. Из Боровлянки нас только троих назначили в Зверинку учиться. Меня и ещё двух мальчиков. Но родители не отпустили. Чтоб девчонку отпустить из дома! Нашим не нужна была такая учеба. А у меня была память хорошая. Тятька все говорил: "Ну-ка расскажи нам табличку!" Таблицу умножения. Я и сейчас ее помню, от одного до 90.
Наши-то неграмотные были.
А если б я тогда училась, я бы сейчас не тут была....
2.3 В БОРОВЛЯНКЕ (1938-1939)
В 1938 году я, Лидя с сыном Володей и Таня поехали в Курган. Ваня учился в техникуме в Березниках. Петю из Березников не отпустили. Он через год должен был призываться в армию. Лидиного мужа тоже не отпустили. Но мы думали, он к нам приедет. Думали, мы устроимся и Лидя его вызовет к себе.
Сначала мы остановились у Лидиной подруги, которая жила в Кургане. А Таню увезли в село Березово. У нас в Березовом родные жили, мамина сестра и её тетка. В Березовом Тане понравилось. Она на балалайке научилась играть. Организовала в клубе самодеятельность.
Мы немного осмотрелись и поехали в Боровлянку. Хотели остаться там жить. По пути в Боровлянку заехали в Березово за Таней. А она не хотела ехать, хотела остаться. Мы говорим: "Нельзя, нельзя. Как ты будешь одна тут".
Нам в Боровлянке дали дом, в котором раньше жила Лидина подруга. Сейчас никто там не жил. Мы его привели в порядок, отстроили. Продали всё, что у нас было, чтобы было на что жить.
В Боровлянке мы прожили один год. Я обвенчалась и вышла замуж. Муж -то у меня был красивый. Один был на всю деревню. Пантелей Евдокимов. Когда мы регистрировались в Боровлянском сельсовете 23 ноября 1938 года я себе свою фамилию оставила. Хороший он был. Придёт, бывало, да скажет: "Сколько я хожу, а лучше тебя нет." Жили мы с ним 3 года и война началась. Его в армию взяли. Домой уже не вернулся...
В Боровлянке к тому времени, когда мы туда приехали, был колхоз. Неспокойно там было. Председателем колхоза был зять нашей двоюродной сестры Веры, дяди Миколиной дочки. Он меня позвал однажды и говорит: "Уезжать вам надо. А то вдруг что-нибудь подожгут, да на вас скажут. А вас, как детей кулаков, посадят".
Мы решили уехать. И поехали в Курган. Я-то с мужем в Кургане осталась, а Лидя взяла Таню и поехала к своему Алеше в Березники.
2.4 В БЕРЕЗНИКАХ (1939-1946)
В Березниках Алеше, Лидиному мужу, дали квартиру. Здесь у них родились Миша и Саша.
В 1939 году Петю взяли в армию.
Ваня закончил Березниковский медицинский техникум и проходил практику в Чусовой. В 1940 г. его взяли в армию. В 1941 г. он попал на фронт и воевал до Победы. Был под Москвой и Ленинградом, закончил войну в Германии. Был ранен.
В войну я ездила в Березники к Лиде. Я уже работала на железной дороге и у меня был бесплатный билет.
Таня у Лиди жила. Она поступила на работу парикмахером. Купила дорогие немецкие бритвы. Лидя рассказывала, как она их настропалит, настропалит о ремешок, к ней люди и идут. Заведующая выйдет. "Что вы сюда стоите, у нас к другим мастерам никого нет". "А мы только к Егоровой".
Парикмахер - это было её призвание.
В 1944 году Лидиного мужа взяли на фронт. К Лиде в Березники свекор и свекровка послали дочку Шуру, чтобы та привезла ее. А Лидя дала ребенка Володю, а сама не поехала. Володя-то у бабушки с дедушкой в Казахстане в деревне Макенка долго жил.
В 1946 году Таня вышла замуж. У меня и теперь письмо её цело. Как она вышла замуж и написала: "Я теперь не Егорова Татьяна Алексеевна, а Герцен". Она в этом письме ещё спрашивала, пишет ли Алёша, Лидин муж? Мы ещё не знали, что он на фронте погиб.
В этом же году Лидя с детьми Мишей и Сашей поехали к родителям мужа в Казахстан. Но Лидя до Кургана доехала и там осталась.
2.5 В КУРГАНЕ (1939-1946)
Уехав из Боровлянки, мы с мужем не поехали в Березники, а остались в Кургане. Сняли частную квартиру. Он работал на заводе токарем седьмого разряда. Хороший он был, Лидя знает.
Но нас тянуло в деревню. Мы хотели уехать в Зверинку, да война помешала. Мужа взяли на фронт.
Девочка у меня родилась в 1939 году. Только война началась, она умерла от кори. 2 года ей было...
Я пошла работать на железную дорогу.
Из трудовой книжки:
"8.04.1942 г. Принята ремонтным рабочим 10 околотка 9-й дистанции пути южно-уральской ж.д. Стаж до поступления в 9 дистанцию 11 лет".
Пути разбирать, рельсы менять, шпалы таскать - ох как трудно было. Ключ путевой, молоток большой, да лапа железная - вот и весь инструмент. Лапа тяжеленная, не поднимешь, а надо ещё ей костыли выдергивать.
Я хорошо могла путевым ключом работать. Могла быстро рельс и разболтить и заболтить. Так у меня же неприятность случилась. Я путевой ключ потеряла. Ключ положила на шпалы, а один машинист незаметно взял. А это серьезное дело. Рельсы-то разобрать могут.
Меня от работы отстранили. Но через пять дней снова допустили. Мастер Симонов сказал, что у него работать некому. Так я и осталась в дистанции. А ключ потом нашёлся...
Поработала немного и думаю: "Нет, тут работа очень тяжёлая, надо что-то делать". И начала учить теорию. Я и раньше что-то знала, когда в Березниках стрелочницей работала. А тут ещё подучила.
Выучила, как могла, и пошла в отдел кадров. Говорю:
-Поставьте меня путеобходчиком.
А мне говорят:
-Так надо же экзамены сдавать.
Отвечаю:
- А я сдам.
- Вы только недавно поступили на работу. Как это сдам?
Как я тогда сдавала, до сих пор помню.
Одела самую лучшую одежду и пошла на экзамен. Думаю, мне надо сдать непременно, а иначе что ж - снова рельсы таскать?
Стою перед комиссией. Молодая, нарядная. Хорошая такая. Щеки румяные.
Стали задавать вопросы. На легкие отвечаю, на сложные - путаюсь. Говорят: "Можете быть свободны".
До дверей дошла, обернулась.
- Разрешите, - говорю, - послушать, как ваши рабочие будут отвечать.
Задают вопросы своим рабочим.
- Сколько может стоять состав у красного с синей головкой на затяжном подъеме?
Свои не отвечают.
- А ну-ка пусть нам Егорова скажет.
А путевой мастер Иван Астафьевич мне сверху два пальца показывает. Я говорю:
- Две минуты. Ему нельзя дольше останавливаться, иначе на подъём не подняться.
Они все как захлопают!
Мы потом с мастером часто смеялись.
- Ты ж, - говорит, - тогда не знала?
Я говорю:
- Нет, не знала.
Это я потом наторела.
Я, сынок, работала хорошо. Меня в дистанции ценили.
Я ведь не пропускала ни собраний, ни учебу. Наизусть знала ответы на все экзаменационные вопросы. Нас же преподаватели учили. Но многие из рабочих на занятиях духу не знали. Не хотели учиться. А мне надо было. Если не успевала, ночью учила. А память у меня была хорошая. Как у Вани.
Сдавала все экзамены только на отлично. Знала дорогу до единого болта, до последнего костыля. А если чего не знала, подойду к мастеру и спрошу. Я никогда не стеснялась спросить, чего не знала. А Иван Астафьевич - мастер, шибко это любил. Он мне всегда подсказывал.
Не знаю, почему я так любила железную дорогу. Думаю, что у меня было призвание.
Вначале мой участок был длиной 8 километров. Надо было каждый рельс простучать молотком и по звуку узнать, целый он или с трещиной. Посмотреть, надежно ли рельсы закреплены к шпалам, все ли костыли и болты на месте. А если найду повреждение, остановить поезд. А дорога длинная получалась. Восемь километров туда, да восемь обратно. Да от дома до работы три, да с работы до дома три. Больше двадцати километров за день нахаживала.
Я пройду свои 8 километров и простучу каждый рельс своего участка, а обратно иду, перейду на соседний путь - другой участок, и его простучу. Мне интересно было. Дома после смены услышу паровозный гудок, и сразу узнаю, какой поезд идет.
Помню, в ту зиму морозы под 45 градусов были. А у нас в дистанции авария за аварией. То здесь, то там рельс лопнет. Поезда сваливали, да сваливали. Рельсы-то плохие были, часто лопались.
Послали на этот участок меня.
Девятого января это было. Мороз был страшный. И никого кругом, ни души вокруг. Только иногда заяц через пути пробежит.
Иду я по перегону и молюсь: "Господи, помоги мне! Господи, помоги мне!"
Я всегда, когда одна шла, Богу молилась.
Прошла километр, стучала по рельсам молотком, смотрела в зеркало, но ничего не обнаружила.
Вспомнила, как шумели на оперативном собрании: "Надо Егорову послать. Она обнаружит". "Ну, - думаю, - если не обнаружу, грош мне цена". Слышу, уж поезд спускается. Мост-то большой знаешь? Поезд уж там стучит, я слышу.
И тут я увидела! Трещина уже на головке рельса. Шейка уже лопнула, подошва тоже.
На рельсы перед опасным местом сразу же выставила петарды. Руки околели, пока ставила. А рядом переезд с телефоном. Подбежала, сказала стрелочнице, чтобы позвонила в дистанцию, и бегу навстречу поезду с красным сигналом. Поезд встал. А я уж дальше бегу. Знаю, что за этим поездом сейчас другой пойдет. Выбегаю навстречу, встаю с красным сигналом, жду.
А наши с дистанции уже едут...
Мне тогда хорошую премию дали.
Помню, иду по четвертому пути. Уж скоро кончится рабочий день. Стукнула по рельсу, слышу - дефектный. Прибегаю в будку, а рабочие лежат. "Сережа, - говорю бригадиру, - идите скорей, рельс лопнул, двенадцатый рисунок, менять надо". А они: "Иди, иди, куда шла". Менять-то рельсы не хотят. Бригада у него такая была, лентяи. Работать не любили. Я об этом мастеру не говорила, Бог с ними.