Это было в начале восьмидесятых годов. Я тогда работал заведующим горным сектором в Березниковском подразделении Уральского филиала ВНИИГалургии. Была осень. Как обычно, в это время к нашему начальнику Лужецкой Нине Даниловне поступила разнарядка из парткома "Уралкалия" послать двух человек на месяц на уборочную в колхоз в Кудымкарский район. Кудымкарский район находился на самом севере нашей области.
Лужецкая вызвала к себе в кабинет меня и заведующего сектором геомеханики Габдрахимова Инвиля Хаировича. Нина Даниловна сказала, что не одобряет такую политику, когда на уборочную надо посылать научных сотрудников. Но с этим она ничего поделать не может, а решение парткома выполнять надо. Тут уж никуда не денешься.
Она сказала, что женщин в колхоз в такую даль и на такой срок она, конечно же, посылать не будет.
- И, думаю, вы согласитесь со мной", - сказала она. - А ваши сектора состоят преимущественно из мужчин.
Поэтому нам надо было выделить по одному мужичку и сообщить ей через два дня фамилии кандидатов на поездку в колхоз.
Все сотрудники нашего сектора мужского рода - Миша Югов, Володя Верещагин, Валера Марьин, Олег Останин, Учакин Владимир Николаевич ехать в колхоз категорически отказались. У всех сразу же нашлись какие-то веские причины, невесть оттуда взявшиеся какие-то справки. Некоторые принесли больничные листы и сразу же ушли на больничный. Те, кто не нашёл никаких бумажек, подтверждающих, что они не могут работать в колхозе, просто отказались туда ехать без всяких предлогов.
В секторе у Габдрахимова тоже разгорелись нешуточные страсти. В колхоз ехать никто не хотел. Сивков Евгений Сергеевич и Аникин Николай Фёдорович сказали, что они уже не такие уж и молодые. Что они уже отъездили в колхозы в своё время. Пусть начальник отправляет в колхоз молодёжь. А молодых мужчин - научных сотрудников, в секторе было всего двое. Это Борис Титов и Валерий Мараков. Боря Титов сразу же заявил, что у него через месяц предзащита кандидатской диссертации и ему надо уже через пару недель ехать в Ленинград в головной институт "Галургии". Оставался один молодой человек без уважительных причин - это Валера Мараков.
Через пару дней нас вновь вызвала Нина Даниловна. "Ну что решили? - спросила она. Я скромно ответил, что пока не нашёл ни одного кандидата в колхоз.
Нина Даниловна посмотрела на меня и сказала: "Ну, раз не можешь найти кандидата, значит поедешь сам". Я немного растерялся. Сижу молчу.
Заговорил Габдрахимов. Он пояснил, что Сивков и Аникин должны остаться для завершения написания отчёта о работе по договору с тем же "Уралкалием". Они поехать не могут. Титову нужно в это время ехать на предзащиту диссертации.
Поэтому он предлагает кандидатом в колхоз Маракова Валерия Егоровича. "Правда, - сказал он, - Мараков отказывается ехать в колхоз".
Валеру уламывали долго. Он всё безрезультатно. Он ехать в колхоз наотрез отказался. Ему говорили, что этим он испортит свою карьеру в нашем институте, что у него не будет здесь больше никаких перспектив. Дело дошло, почти что, до его увольнения с работы. Но уговорить его так и не смогли.
Но решение парткома выполнять надо. Лужецкая сказала, что если Габдрахимов не умеет работать с коллективом, если он не может найти человека в колхоз, то должен поехать сам.
Инвиль Хаирович был кандидатом технических наук, писал докторскую диссертацию, считал себя крупным учёным в своей области. Поэтому сначала он очень возмутился такому заявлению. Но Лужецкая поставила всё на свои места - сказала, что если он не поедет в колхоз, то ему не дадут положительную характеристику с работы к защите его докторской диссертации. Это уже был серьёзный довод.
Гадбрахимов заперся в своём кабинете. Из коридора было слышно, как он матерится вслух и ругает начальство, на чём свет стоит. Сотрудники быстренько проходили мимо его кабинета, застенчиво улыбаясь при этом.
Но в колхоз ему ехать пришлось.
От рудника туда же были направлены несколько рабочих с опытного участка. Габдрахимова назначили старшим всей этой бригады.
В Кудымкар дорога не близкая. Мы доехали до станции Верещагино поездом. Затем автотранспортом по разбитой дороге ещё 120 км.
В Кудымкаре мы все переночевали в гостинице. А на другой день утром Габдрахимов взял меня и мы вдвоём пошли к первому секретарю горкома партии. На нас были новенькие синие фуфайки и новые резиновые сапоги. Эту спецодежду нам выдали на работе. На Габдрахимове - шапка из норки. Моя шапка была поскромнее, из кролика. На фоне местных жителей, ходивших в задрёпаных фуфайках и грязных кирзовых сапогах мы смотрелись достаточно эффектно. Поэтому секретарь в приёмной сразу же пропустила нас к первому.
Мы зашли в кабинет. Первый секретарь не производил впечатления какого-то напыщенного чиновника. На вид это был скромный работяга с усталыми глазами. Он вопросительно посмотрел на нас.
Габдрахимов подошёл к первому, протянул руку, поздоровался, представился. Сказал, что мы работники института и нас направили на уборочную в колхоз. Направили, потому что в колхозе, якобы, не хватает рабочих рук. Что урожай погибает. В вот мы здесь. И что мы видим? А видим мы то, что ещё только девять часов утра, а у магазина, что напротив горкома парии, уже очередь мужиков за водкой. А ведь водку продают только с 11 часов. Сказал, что ему, первому секретарю, надо было бы вначале поработать с этим контингентом. Чтобы они не у магазина за водкой стояли, а в поле были, урожай убирали.
А он, первый секретарь горкома, вместо того, чтобы поработать с этими мужиками, просит помощи в обкоме партии. Это ведь по его просьбе нас, научных сотрудников, оторвали от важной работы и заставили ехать на уборочную в колхоз.
Он ткнул себя в грудь: "Заставили ехать меня, практически доктора наук! И его, почти кандидата наук! Мне пришлось отложить важнейшие научные эксперименты! Под срывом выполнение важнейшей научной программы по подъёму села, утверждённой самим Пермяковым! А в это время здесь, на месте, в магазин за водкой стоит целая толка мужиков, которых те, кто должен это делать, не могут заставить работать!".
Говорить Габдрахимов умел. Речь его даже меня поразила своей силой, монументальностью, и приведенными аргументами.
Закончил он свою речь тем, что попросил первого секретаря дать нам справку о том, что мы, как научные работники, в колхозе не нужны.
Первый секретарь слушал Габрахимова молча. По его усталому лицу было невозможно понять, о чём он думает.
После эмоциональной речи Габдрахимова наступило некоторое молчание. Затем первый тихо заговорил. Он сказал, что на улице уже октябрь, а картошка на полях не убрана. Что колхозники прилагают все силы, чтобы убрать урожай с полей. Но народу в колхозе мало и им сделать это трудно. Что городской комитет партии приказал закрыть все школы и вывести на уборочную школьников.
Чем дольше он говорил, тем громче и чётче становилась его речь. Суть её сводилась к тому, что на поля вывели даже детей! А в это время двое здоровенных мужиков, посланные на помощь колхозникам, хотят получить липовые справки и увильнуть от помощи селу!
Я понял, что этот тихий на вид мужичок был "стрелянный воробей". Что его вот так, голыми руками, не возьмёшь. Что не зря он сидит на этом месте.
Я стоял и тихо улыбался про себя. Мне было просто интересно слушать этих пламенных ораторов, стоящих один другого.
Кончилась эта дискуссия тем, что Габдрахимов договорился с первым, что нас пошлют не в самую последнюю "дыру" в Кудымкарском районе, а в более, менее приличный колхоз.
На этом мы попрощались и ушли.
За нами прислали грузовик и отвезли всю нашу бригаду в колхоз.
В колхозе нас поселили в большой деревянной избе. Хозяева, муж и жена, были уже преклонного возраста, но продолжали работать в колхозе. В избе было несколько комнат. Нам выделили самую большую из них. Довольно большую часть комнаты занимала русская печь.
Утром, уходя на работу, все вместо завтрака пили "квасок". Это была густая овсяная брага, которую постоянно ставили хозяева. Ковшичек такого "кваска" утром выпьешь или съешь, не знаю, как точнее передать словами приём во внутрь этого кушанья, и до обеда не чувствуешь голода. И настроение поднимается с этой бражки. Хоть в пляс иди.
Мы с Габдрахимовым спали на печи. То есть, наверху, у потолка. А рабочие спали внизу, на полу.
Габдрахимов каждое утро начал ходить на оперативки, которые устраивал председатель колхоза в своём правлении ежедневно в 9 утра. И постоянно выступал на этих оперативках. В первый же день он добился от председателя того, что нас двоих направили не в поле, убирать в разбухшей глине картошку, а на пилораму, пилить доски. А рабочие с опытного участка работали в поле. Обычно работа начиналась в 10 утра, а заканчивалась почти сразу после обеда часа в три. Потому что у колхозников было своё хозяйство, которое тоже требовало времени.
Вечером мы все собирались в избе,
Перед поездкой кто-то из ребят нашего сектора сказал мне, чтобы я взял с собой в колхоз немного радиодеталей. Потому что в каждом колхозе почти у каждого второго не работает телевизор. А мастер приезжает к ним из города только раз в году.
Я так и сделал. Взял с собой немного разных радиодеталей и небольшой самодельный приборчик, который сделал ещё до службу в армии. Ещё взял книжку по самостоятельному ремонту телевизоров.
Тут надо пояснить, что моим хобби в то время было радиолюбительство.
У хозяев телевизор не работал. Как они сказали, он сломался ещё полгода назад. Я посмотрел его. Неисправность была простейшей - просто перегорел предохранитель. Заменил его. Телевизор заработал. Радости хозяев не было границ! Они сразу зауважили нас. И разнесли по деревне молву о том, что один из приезжих может ремонтировать телевизоры. Этим сразу воспользовался Инвиль Хаирыч. Он объявил на оперативке, что среди нас есть мастер по ремонту радиоаппаратуры. По пути на пилораму и при возвращении с неё он находил мне очередных клиентов с неработающими телевизорами. И ставил непременное условие - за отремонтированный телевизор бутылку водки и ведро браги. После того, как телевизор начинал работать, радостные колхозники сами приносили это вознаграждение к нам домой.
Обычно дома, до колхоза, я очень долго ремонтировал свою радиоаппаратуру. Просматривал литературу, делал всякие измерения для того, чтобы найти неисправность. Пробовал исправлять и так, и сяк. Не получилось, пробовал иначе. Пока отремонтируешь что-либо, позеленеешь. А тут у меня всё получалось очень хорошо и очень быстро! Я сам удивляюсь этому до сих пор. Думаю, что в большинстве телевизоров просто неисправности были элементарные.
В деревне отремонтировал почти все телевизоры. Мне эта работа доставляла истинное наслаждение. Работу на пилораме мы заканчивали в три часа дня. И чем после это заниматься в этой деревне? Пить брагу? Меня это не вдохновляло. Поэтому я заходил домой, брал свою кучку радиодеталей, прибор и книжку по ремонту и шёл к очередному клиенту.
Запомнилось, как мы с Габрахимовым спим на печи. В комнате всю ночь горит лампочка. Которая висит в голом патроне у потолка. Я просыпаюсь, смотрю вниз. На полу спят рабочие с опытного участка рудника. У каждого в голове стоит какая-нибудь ёмкость. У кого трёхлитровый алюминиевый бидончик, у кого маленькое ведёрко, у кого просто трёхлитровая стеклянная банка. И эти ёмкости были с брагой, которую заработал я. Кто-то из рабочих периодически просыпался, привставал, тянулся к бидончику, ведёрку или банке, отхлёбывал бражки, ставил ёмкость с бражкой на прежнее место и поворачивается на другой бок.
Я смотрел на это и мне было немного смешно. Ну где такое ещё увидишь?
Водку пили только мы с Хаирычем. Но очень понемногу. Хаирычу пить было нельзя. Раньше он был слаб на это дело и уже лечился от алкоголизма. Я тоже не особо обожал спиртное, так как считал, да и сейчас считаю, что пить - это просто временя терять. Сначала теряешь время во время принятия этого напитка во внутрь. Затем теряешь время за всеми этими пьяными и нелепыми разговорами ни о чём. Потом теряешь время, когда захмелеешь. Потому что чем может заниматься поддавший человек? Да ничем серьёзным. А потом ещё теряешь время на другой день, когда с похмелья немного голова побаливает. Тут уж не до радиотехники, заниматься которой я очень любил.
Поэтому водка у нас почти не расходовалась. Хаирыч складывал бутылки в рюкзак. Я думал, зачем он это делает? Домой, что ли, хочет отвезти? Лучше бы рабочим отдавал. Пили бы водку вместо браги.
Но его дальновидность и практичность оценил только позже.
Месяц в колхозе подходил к концу. За пару дней до её окончания Хаирыч договорился с каким-то колхозником и купил у него по-дешёвке половину туши телёнка. Так как на улице к этому времени уже периодически выпадал снежок и было довольно прохладно, эта половина туши лежала у нас прямо в сенях.
Ещё он накупил у колхозников довольно много всяких овощей - луку, моркови, свеклы. Покупал всё это мешками. И за всё это он расплачивался сэкономленной водкой. Нашёл грузовую машину из нашего города, договорился с водителем. Загрузил чуть не полный кузов всякого добра из колхоза. На этой машине мы с ним и поехали домой. Хаирыч, естественно, сидел в кабине. А я со своим маленьких рюкзачком в кузове. Так мы доехали до Верещагино и я там пересел на поезд. А Хаирыч на этой машине доехал до дому.
Рабочих с опытного участка отвезли на другой машине до Верещагино. Там они тоже пересели на поезд до Березников.
В колхозе мы заработали немного денег. Я получил за работу на пилораме 28 рублей. К моим 120 рублям зарплаты, которая шла нам в 100 процентном размере на работе, это была неплохая добавка.
В разных колхозах на уборочных я бывал и до этой поездки, и после неё. И каждая из поездок была неповторима и своеобразна. Как и эта.
Этот колхоз запомнился мне своими положительными эмоциями и новыми впечатлениями. Где ещё такие получишь?