Долгожданный, выстраданный в городской суете отпуск научный сотрудник Жирехин решил провести на Днепре. "Чуден Днепр при тихой погоде". Вдохновленный этими строками, Жирехин с женой, детьми, собакой и удочками поселился на берегу воспетой реки. Ему удалось снять комнатку с терраской и с видом на резиденцию трех сонных от жары хрюшек.
- Нам не страшен серый волк, - тут же бросились к ним дети.
- Ничего, это - рентабельно, - глядя на детей, неуверенно сказал себе Жирехин и сунул в карман отощавший бумажник. Двор топтали покорные куры мудро руководимые басовитым петухом. Ленивый кот с бессовестными рыжими глазами свисал с сука агонизирующей березы. Хозяйский сын грыз громадную морковку и терпеливо учил дворового пса есть дождевого червяка, приводя его этим в состояние бесконечного уныния.
- Дивное место, - ободрил Жирехин поскучневшую жену, глубоко вдохнул ароматизированный поросятами днепровский воздух, посмотрел в серое от пыльного зноя небо и побрел отнимать червяка у малолетнего инквизитора. Золотушный зуд рыбака-горожанина гнал его к речным далям.
Вечером умиротворенный с тремя колючими как репей ершами и перламутровым язем Жирехин возвращался домой.
- Нет, все-таки чуден Днепр, - радостно думал научный сотрудник, глядя в поголубевшее предзакатное небо, - и, конечно же, все это - рентабельно, - уже окончательно решил он.
- Стой! - вдруг, услыхал он знакомый голос. Жирехин обернулся, дрогнул и замер. Перламутровый язь выпал из его ослабевших рук и мягко погрузился в дорожную пыль. Из кустов, протягивая к нему окровавленные руки, похожая на леди Макбет, шла жена. Мертвея, Жирехин разглядел в ее ладонях что-то пестрое и бесформенное.
- Вот, - лепетала лучшая половина семьи, - это... Карат. То-есть, это петух... бывший, - жена всхлипнула. Из бессвязного лепета супруги Жирехин, вытирая вспотевшую лысину, постепенно уяснил ход военной кампании. По словам жены, петух напал первым, и бедняга спаниель, испугавшись, превысил меру необходимой самообороны.
- А хозяин, - завершила жена эпическое повествование, - кажется, пьян, жесток и буен, - и она не смеет идти домой и не пустит туда мужа. Жирехин смотрел на окровавленную, как в шекспировской драме, жену, на истерзанный труп благородной птицы и молчал. Изощренный интеллект научного сотрудника судорожно пытался найти выход из, казалось, безисходного положения. Наконец, он указал пальцем на петушиный труп, вздохнул и сказал:
- Брось это. - Жена разжала сведенные судорогой пальцы, и останки агрессора утонули в пыли рядом с язем.
- У тебя деньги с собой есть? - неожиданно спросил научный сотрудник и, взяв у жены кошелек, потрусил в горилочную.
Спустя двадцать минут, утирая потную от смущения и страха лысину, Жирехин постучался и юркнул в хозяйскую горницу. Хозяин, потомок славных авторов письма султану, еще не был пьян, жесток и буен. Он был тих и задумчив. Опанас Кузьмич сидел за столом и вел беззвучный диалог с громадной бутылью теплого от жары самогона. Философская углубленность, доведенная до экстаза, стыла в его глазах.
- Бога ради простите Опанас Кузьмич, что решаюсь вас беспокоить, но дело в том, что ваш петух...точнее мой Карат...меня не было дома, жена не уследила и петух... то-есть Карат... Карат, это собака... нанес...то-есть нанесла тяжелую травму, в результате которой...бормотал, обливаясь потом, Жирехин. Хозяин медленно выходил из состояния нирваны. Он шевельнул зажатым в кулаке пупырчатым огурцом, с грустью посмотрел на полупустой стакан и облизнулся. Затем голова Опанаса Кузьмича медленно повернулась не толстенной, как шпала, шее, и его грустные глаза, с просыпающимся удивлением, остановились на научном сотруднике.
- Кто собака? - вдруг, спросил он, и Жирехин, мгновенно замолкнув, вытянулся в солдатскую стойку.
- Вы меня не так...- начал было он, затем вгляделся в начавшее суроветь лицо хозяина, осознал, что промедление смерти подобно и, выхватив как гранату, бутылку горилки, шваркнул ее на стол рядом с пузатой собеседницей Опанаса Кузьмича.
- Ну, люди! Ну, интеллигенция! Ну, совсем задурили голову человеку. Так бы и сказал, что выпить со мной желаешь. А то, не так поняли его, собакой обзывается. Матрена!!! - вдруг, дико завопил он, - стакан подай! - и скомандовал квартиранту, - а ну сидай до меня!
И началось. О подобном Жирехин где-то читал в повестях о гусарах и внезапно разбогатевших купцах. На какой-то стадии попойки между ними, вдруг, вспыхивала пламенная любовь. Они спорили и братались, потом бодались, стоя на четвереньках, потом жевали занавеску, выли на Луну и творили черт знает что.
Жизнь стала адом. Отпускное бытие истлевало в синем пламени самогона. Утром Жирехина будил стон Опанаса Кузьмича:
- Юра-а! Помянем! - и начинался кошмарный ритуал поминовения петуха. Петух становился легендой. Его душевные и физические качества росли с каждым выпитым стаканом. К середине дня петушинный образ приобретал героико-эпические черты и он отражал наглые атаки пса, а к вечеру и побеждал кровожадную, почему-то уже волчью стаю.
- Виват петуху! - орал Жирехин и басом пытался петь о том, что вьюга смешала землю с небом. А Опанас Кузьмич подпевал что-то народное в плясовых ритмах. Наконец, на черное куинджевское небо наплывала Луна, и не очень умелый, но жутковатый вой катился из горницы в тишину украинской ночи, пугая деревенских псов. А утро вновь начиналось с зябкого и мучительного ритуала поминовения. Порочный круг замыкался.
Разорвала его жена Жирехина. Однажды ночью она загрузила храпящее тело мужа в совершенно гоголевскую бричку и перевезла его, детей, спаниеля и удочки в соседнюю деревню. Проснувшись, научный сотрудник без удивления разглядел незнакомую обстановку и что-то говорящую ему женщину. Он закрыл глаза и стал ждать призывного вопля хозяина. Не дождавшись, Жирехин встал, стараясь не стонать, выпил графин воды и узнал в говорящей женщине жену.
Только через два дня Жирехин, все еще трясущимися руками, достал удочку и поплелся на берег дивного Днепра. Тихая радость общения с природой - целительна, и научный сотрудник возвращался домой почти здоровым. У деревни Жирехин увидел жену. В ее руках тусклым зеленым блеском светилась бутылка водки.
- Индюк, - прорыдала она, - первым напал на Карата.