Смерд литовского корня по кличке Берзинь пытал огнем вонючий бесовский камень. Из камня падали в подставленную плошку слезы. Слезинки сливались в сияющую чудным неземным светом лужицу. Камень плакал скудно, и Берзинь, бросив в гудящую печь угли, добавил жару. Слезы закапали частым дождем. Смерд вдыхал поганый смрад камня, страстно бормотал на невнятной латыни заклинание Духа Тьмы и опасливо косился на крохотное оконце пыточной каморы забранное частой решеткой. Боялся чужого подгляда. Но через чугунные прутья были видны лишь яркие полуночные звезды и бледный маслянистый блин луны. Умаявшаяся за день дворня воеводы, рассовавшись по лавкам, спала. Из камня, зажатого в пыточные клещи, вышел вдруг желтый едкий дым. Камень почернел, и бесовские слезы иссякли. Берзинь вгляделся в темные с мятущимися багровыми сполохами углы подвала. В дальнем под кроваво сверкающими на стенах секирами и топорами сгустилась черная тень.
- Свят, свят, свят... - задыхаясь от робкой надежды и ужаса забормотал смерд и разжал клещи. Камень упал в сверкающую слезную лужицу. Звездные брызги стрелами пронзили мрак подвала. Тяжелые капли ударили Берзиня в тощую, заросшую клочковатой шерстью, грудь, и он сомлел.
Через малое время беглый литовец открыл глаза и увидел беса. Дьявол вальяжно развалился в пыточном кресле под топорами, положив руки на цепи. Берзинь мелко и часто закрестился, а бес брезгливо искривил тонкие губы и громко изрек что-то. Смерд не уразумел изреченного, но согласно кивнул и креститься перестал. Собрав силы, он преодолел вновь подступившее тошное беспамятство, сдуру деревянными губами прошелестел: - "Изыди" и тут же ужаснулся сказанному. А ну как и в самом деле исчезнет, уйдет паром Демон Зла. Но бес не испарился, а только дрогнул телом и глянул на смерда бездонным пустым глазом.
- Да нешто так привечают долгожданного гостя? - тихо спросил кто-то за спиной Берзиня.
Смерд не стал оглядываться на запертую большим крюком дверь подвала, откуда шел голос. Понял, что пришла пора сказать давно составленное моление Всемогущему. Он кашлянул, прикрыл глаза, чтобы не видеть Демона, вспомнил слова, но вдруг ясно осознал, что бес уже проник в его душу, все уразумел и говорить ничего не надобно.
- Не могу я без нее, - все же тихо произнес смерд, - никак не могу. За нее на все готов, - и твердо повторил, - на все.
Боярин Владимир Андреевич Стрешнев попал в немилость царя Ивана из-за войны с Ливонией. На земском соборе он оттаскал за бороду царского прихвостня, думского дьяка, и сказал дерзкие слова самому Гришке Скуратову:
- Большая тягота царю от войны с польским королем Жигимундом, - вздохнул боярин, - особливо после его единения с литовскими князьями. - Боярин встал и бросил в запале на пол кунью шапку. - Басурманский паша Давлет-Гирей свирепствует на Дону. Тысячами убивает и берет в полон русичей. Почто уговорил царя не воевать крымские земли?
Побагровел Малюта, кулаки волосатые сжал, но смолчал. Знатен был боярин и родовит. Царю, однако, Григорий Лукьянович поведал обиду, и Иван Васильевич отправил именитого смутьяна из престольной Москвы в город Полоцк воеводой.
- Пущай сам боронит государевы владения от шляхтичей и литовцев, а ты Гришенька, верного человечка с ним пошли. Пусть глаз с воеводы не спускает, - строго наказал царь Малюте.
- Радуйся, боярин, что голову непутевую на плечах сохранил, - поджав иссохшие сморщенные губы, сказала мать Владимира Андреевича Пелагия Даниловна. - По нынешним временам неразумно прекословить атаману царских опричников. Приготовь мне возок большой крытый для Марфуши и девок. Всех с собой возьму. И сам подворье собери в дальнюю дорогу.
Маялась Марфа Владимировна на жаркой пуховой перине, молитвы читала покаянные, а уснуть не могла. Не шел сон к дочери воеводы. Лунный поток залил девичью светелку, томил душу греховными мечтаниями, теснил неровно бьющееся сердце. Виделся ей в переливчатых золотых лучах образ юного княжича Василия Пронского приехавшего к ним давеча из Пскова. Пригож был княжич. И ликом, и статью, и речью неторопливой. Отрок ведь еще, бородка чуть проклюнулась, а видно уже, что лыцарь и кавалер, про коих в бабушкиных книгах писано. Княжич привез воеводе грамоту с предложением объединить воинские дружины против разбойных набегов на беззащитных селян литовских князей и наглой польской шляхты. Батюшка счел предложение разумным и обещал отрядить в псковский отряд десяток всадников. Переговоры велись в стольной зале за общим обедом. В конце обеда, расправившись с бараньей лопаткой, княжич испил кубок гишпанского вина и так глянул на боярышню, что у нее по сию пору сердце успокоиться не может. Марфа Владимировна прикрыла глаза, улыбнулась и плотно огладила тугое тело под одеялом, отчего где-то внутри нее сделалась сладкое томление. Едва слышный шорох заставил ее открыть глаза. В лунном сиянии перед ней стоял княжич. "Видение", - сразу догадалась Марфа и тихо засмеялась, глядя с какой неловкой поспешностью лыцарь сдирает с себя кафтан.
- Кавалерам надлежит свою симпатию любезными словами и поцелуями нежными даме открыть, а ты сразу... - начала было дочь воеводы, но ахнула и замолчала, затаилась в сладком напряженном ожидании чего-то радостного происходящего в ней. И это радостное случалось в ней раз за разом. Горяч был княжич и опытен в амурных утехах.
Коротки в граде Полоцке летние ночи. Не было времени для разговоров. Только тихие девичьи стоны доносились из светелки.
- Через неделю папенька приедет сватать тебя, - прошептал княжич, когда усталая луна упала за горизонт.
- Умучил ты меня, Васенька, спать хочу. Не согласится батюшка, скажет, что рано еще. Мне только шестнадцать сровняется в духов день. Год надобно ждать.
- Год? - ужаснулся княжич и нахмурился, надевая порты. - Выдаст. Непременно выдаст. Если прознает, что меж нами приключилось, через месяц свадьбу сыграем.
- А как прознает? Ничего не приключилось. Примерещился ты мне во сне, Васенька, пригрезился. Ступай, княжич. Хоть часик посплю в эту ночь грешную.
- Ну как же, Марфуша? Распечатал я тебя. Гляди пятна алые на всей перине.
- Что с того? Бывает такое с девушками изредка. Неужто не знал? Ну да это уж не твоя забота, Васенька. Ступай.
Отдохнуть, однако, в ночь полной луны дочь воеводы не смогла. Помешал пожар.
Дымок из окна строгого подвала заметил Степка Шкут, прыткий мужичок Малюты. Проследив псковского княжича до боярских покоев, он затаился в густом колючем малиннике и стал наблюдать за окнами трехэтажного флигеля. Окна были распахнуты, свечей нигде не зажгли, голосов никаких он не слышал, и Шкут, сколько ни щипал себя за ухо, задремал. Проснулся от запаха смрадной гари и увидел шаткий столб дыма поднимающийся в утреннее небо из подвала. Господи! Неужто воевода в такую рань пытает кого? Степка прислушался. Воплей и стонов не было. Лазутчик Малюты прокрался к двери подвала. Тяжелый замок с торчащим из него ключом валялся на полу, но дверь не поддавалась. Заперта изнутри. Степка сильно наддал плечом и сорвал крюк. В пыточной каморе густой почти непроглядный дым ел глаза. Мелкие языки огня вырвались из гудящей печи и весело плясали на полу вокруг плоской глиняной посудины, внутри которой зеленым огнем сиял большой, с фалангу пальца, камень. Рядом, протянув к камню руку, лежал на спине полунагой мужик. Шкут присмотрелся и узнал в лежащем найденного в лесу литовца. Парня с месяц назад воевода нашел во время охоты на кабана. Литовец совсем уж и помирал в лесной топи, но выходила его травами старая боярыня. Парень оказался смышлен, и старуха взяла его в дворню прислуживать своим девкам. Назвал он себя негодным для русского языка именем, и боярыня Пелагия, подумав, велела звать его Берзинь, потому как нашли его под березой. Степка Шкут тронул испачканное сажей лицо парня, потом схватил самоцветный камень, сунул его за пазуху, пнул бесчувственное тело литовца и бешено заорал: "Горим!!!"
Василий Пронский сделался частым ночным гостем покоев воеводы. Приезжал тайно, привязывал коня далеко от подворья и невидимо крался к открытой для него двери в светелку боярышни.
- Уж не заболела ли ты, Марфуша? - тревожилась Пелагия Даниловна, - бледненькая сделалась, с лица спала. Отвар из вигонь-травы тебе сделаю. Вечером перед сном пить будешь.
- Буду пить, бабушка, - зевая, соглашалась внучка.
Иван Васильевич задрал тощую бороденку и смотрел белыми от ярости глазами в высокие неоглядные своды Благовещенского собора.
- Лжешь, червь премерзкий! Лжешь раб! Напраслину возводишь на царицу!
Малюта на коленях стоял перед царем, упираясь руками в яшмовый пол, и глядел на остроносые сапоги владыки и царский посох со стальным жалом. Тяжелый посох поднялся, и острое жало повисло над головой слуги. Начальник песьих опричников закрыл глаза и замер.
- Говори, пес! Убью!
- Слышал, всемилостивейший государь, - трудно выдохнул Малюта. - В потолке дыру провертели в опочивальню царицы. Через нее и слышал. Не один я. Митька Голутва со мной на чердаке был. Он и дыру проделал. Митька посланца ханского от Рогожской заставы следил, видел, как тот с московскими купцами-татарами на рынке об чем-то разговоры разговаривал, а опосля во дворец царицы поскакал.
- И пока скакал вы дыру вертели?
- Загодя, государь. В алтын всего величиной.
- Зачем же загодя? Меня шпионили?
- Князя Михаила Темрюковича, брата царицы.
Гнев царя внезапно пропал и он гулко ударил посохом в камни храма.
- Говори!
- Князь обычно в дальних покоях хоронился, брагу пил, ждал пока ты покинешь дворец, а опосля занимал твое место на ложе царицы.
- Не может сего быть. Брат он ей
- От разных матерей, государь. Жалилась она ему, что ты, всемилостивый, молодух дворовых в баньке царской портишь, а ее ласкаешь редко.
- Ханского молодца тоже в опочивальне на ложе принимала? - подрагивая бородкой, осипшим голосом спросил Иван Васильевич.
- Так, государь, - уже без опаски подтвердил Малюта. - При расставании всплакнула даже. Просилась назад к отцу.
- На мужа законного роптала? Порядки московские ей не по нраву?
- По татарски лопотали, государь. Митька кой чего разобрал. Скучно царице. Сказывала, что не жалуешь ты дочь князя кабардинского.
- Вона как! А что посланец?
- Увещевал. Велел терпеть. Говорил, что недолго осталось.
- Нед-о-лго, - протянул царь, подошел к темной иконе, на которой Святой Георгий разит змия копьем, и долго смотрел на усталый лик Святого. Малюта медленно встал с колен и преданным собачьим взглядом уставился в узкую сутулую спину царя.
- Ханский лазутчик где?
- В цепях, государь, в подвале. Самую малость не ушел. Двух наших положил. Одного сразу, второй нынче помер от сабельной раны. Жеребец под татарином был, не иначе, черт. Митька топором исхитрился сшибить с коня басурмана.
Иван Васильевич еще раз сильно ударил посохом в драгоценные громкие камни, отчего эхо шатнулось под сводами собора.
- Так решаю. Князю Михаилу отрубить голову. Перед казнью за верную службу в опричном войске дозволяю ему испить большой кубок медовой браги. Царицу - в Сергиеву Лавру. Не мешкая. Сегодня. Постричь в монахини. Лазутчика держать живу до разговора со мной. Толмачом будет твой Митька, который его с коня сшиб. Приду ввечеру. Пытку приготовь огненную, - повелел царь Иван, не отрывая взгляда от равнодушных глаз Святого Георгия.
Саддык, младший сын Узурбека визиря крымского хана, пытку терпел достойно. Молчал. Скалил в улыбке мелкие зубы и молчал. Слушал хруст своих костей на дыбе, смотрел в глаза московского царя и молчал.
Три с лишком года назад Давлет-Гирей посылал его к кабардинскому князю Темрюку Ойдаровичу. Хотел хан взять князя под свою руку. Там Саддыку и приглянулась дочь князя статная чернобровая красавица Кученой. Саддык подарил ей белую, как снег с вершин кавказских гор, резвую кобылицу, и они часто скакали одни без свиты по горным тропам. Не выдержал раз Саддык, поцеловал княжну на конском водопое у ручья, и Кученой на мгновенье прильнула к нему. Запало в сердце воина это мгновенье, и хотел Саддык слать князю большой калым за дочь его ласковую. Но судьба посмеялась над влюбленными. Князь отверг предложение крымского хана, остался под рукой московского царя и, чтобы закрепить союз, отдал ему в жены единственную дочь.
И сейчас, распятый на дыбе, готовясь к мучительной смерти, Саддык смотрел в бешенные глаза русского царя-шайтана, тяжко, маятно жалел Кученой, переименованную здесь в Марию, и пытался понять, почему Аллах позволяет царствовать над людьми этому лютому зверю.
- Голого на большую сковородку - брюхом! И маслицем полей, чтобы шипел, - приказал царь и вытер ладонью обильную желтую пену с губ.
Малюта кинулся исполнять приказание, ножом срезал и сорвал остатки одежды с татарина. Митька вылил масло на гигантскую раскаленную сковороду. В пыточной запахло румяными базарными пирожками.
- Погоди. Передумал я, - вдруг сказал Иван Васильевич, глядя на смуглое поджарое тело распятого. - На кол его посади на базарной площади. Там где он с купцами своими переговаривался. А она пусть смотрит. Возок рядом, в трех аршинах, останови и заставь смотреть, как ее полюбовник нагишом на кол медленно надевается.
- Царица, однако, государь. Не подобает при народе...
- Не царица! Не жена она более мне! - хрипло, захлебываясь слюной, завизжал царь Иван. Потом вытер испарину со лба, испил воды из большого ковша и почти спокойно добавил, - зелье приготовь. Через десять ден хочу вдовым быть. И невесту, невесту, Григорий Лукьянович присоветуй. А там, глядишь, и свадебка! - редкие волосы царя вздыбились, бороденка затряслась, и он громко захохотал.
Митька Голутва побелел и тайно от всех перекрестился.
Степка Шкут знал цену самоцветных камней. В Москве он служил в опричном отряде под началом князя Михаила Темрюковича. В прошедшую зиму, по слову преданного царю купца, они разграбили лавку иноземного ювелира. Степка нашел тогда в доме немца тайную горницу и выволок оттуда малолетнюю дочь хозяина. Увидев растерзанный труп отца, малолетка сомлела, но Степка обрызгал ее водой, привел в чувствительность и хотел было попользоваться девкой сам, но потом передумал и отвел ее нетронутую князю. Начальник девку раздел, что-то непонятно крикнул диким голосом и потащил в опочивальню. Ублажал себя малолеткой князь Михаил не меньше часа, и перед тем как отдать ее войску наградил Степку голубым яхонтом. Две недели потом бражничал и гулял молодой опричник на деньги вырученные за камень величиной с малую горошину. А этот, из пыточного подвала воеводы, был много крупней и, что главное, виден был в темноте. Прикидывал Степка продать его за громадные деньжищи. Перед тем как в городе найти покупателя из купцов, Шкут решил в последний разок полюбоваться самоцветом.
В чулане, где хранили конскую упряжь было темно и остро пахло лошадиным потом. Степка вытащил из-за пазухи камень и раскрыл ладонь. Слабое золотисто-зеленое сияние исходило из камня. Лазутчик Малюты радостно охнул, хотел спрятать самоцвет, сунуть его обратно за пазуху, и скакать в Полоцк, но почему-то замер и неотрывно уставился на камень. Смотрел долго, потом зажал теплый камень в кулаке, вышел из чулана и пошел искать хилого литовского найденыша по кличке Берзинь. Покинув боярское подворье, Степан, не колеблясь, повернул к близкому лесу. Шел быстро, почти бежал. Миновав густой осиновый подлесок, вошел в темный хмурый сосновый бор с редкими неохватными дубами.
Литовец лежал в густой траве на берегу чистого, без ряски, небольшого озера. Положив под голову руки, лежал на спине и смотрел на высокие пушистые облака, недвижно висевшие в лазурном небе.
- Долго ты. С раннего утра жду, - не отрывая взгляда от облаков, упрекнул он подошедшего Шкута. - Сердиться уже начал. Принес? Не потерял?
Степка присел на траву и молча протянул камень. Литовец привстал, взял самоцвет, подышал на него и протер рукавом белой холстинной рубахи.
- Сила в нем непомерная. Убьет он тебя, - прошептал посланец Малюты. Берзинь грустно улыбнулся, откинул с худого лица длинные светлые волосы.
- Зачем брал?
- Продать хотел.
- Нельзя его продать. Подарить можно. А теперь уходи. Не нужен ты здесь более.
Степка Шкут послушно встал и быстро зашагал назад в лес. Пройдя чуть больше версты, он вдруг остановился, сильно сжал руками голову и протяжно по звериному завыл. Выл, однако, не долго, успокоился, потерянно огляделся и, пошатываясь, побрел к озеру.
После ухода посланца Малюты литовец вновь опустился в высокую густую траву, спрятался в ней и затих в ожидании. Солнце медленно выползло из ватного облака и залило голубое озеро и изумрудную траву на его берегу янтарным полуденным зноем.
Она и раньше приходила сюда в жаркие душные дни омыть девичье тело, а теперь, после ночных визитов княжича, Марфа Владимтровна купалась в озере непременно. Смывала с себя грехи молодой неуемной плоти. В этот раз она дольше обычного плескалась в свежей прохладной воде, вспоминая как сладко терзал ее тело пылкий любовник. Выйдя на берег, она вдруг ясно почувствовала чей-то жадный обжигающий взгляд. Боярышня испуганно прикрыла двумя руками старательно омытую буйно грешившую часть своего тела и быстро пошла к сброшенному на траву сарафану. Но надевать его почему-то не стала, а подняв руки, начала укладывать за спину тяжелые мокрые волосы, еще не заплетенные в толстую косу. Она глубоко вздохнула, зарумянилась, поискала глазами источник тревоги и быстро нашла его.
- Ты и ранее таился здесь в траве, подглядывая как я моюсь? - спокойно, совсем не стесняясь, спросила дочь воеводы медленно подходящего парня. - Не боишься, что пожалуюсь бабушке? Она ведь прикажет выпороть тебя, а потом кнутами прогнать с подворья.
- Не боюсь, - совсем тихо шепнул литовец, подошел совсем близко и осторожно положил ладонь на ее грудь, отчего ей стало трудно стоять на потерявших прочность ногах и нестерпимо захотелось поцеловать эту дерзкую с длинными пальцами руку. Она опустила взгляд и, чуть помедлив, тоже шепотом попросила:
- Сними рубаху.
Парень подчинился, и она, прижав руку к сильно забившемуся сердцу, опустилась перед ним на колени.
Часом позже они лежали рядом, смотрели в ставшее белым от зноя небо и удивлялись произошедшему.
- Ты кричала, - сказал он. - Очень громко кричала.
- Ты колдун, - улыбнулась она.
Литовец приподнялся на локтях и изумленно заглянул в ее широко распахнутые глаза.
- Я ученик алхимика. Учитель умел превращать свинец в золото для нашего князя. Когда господина убили и учителя сожгли, я убежал. Но ты права. Пожалуй, теперь я чародей.
Она взяла его руку, поцеловала в ладонь и положила на левую близкую к сердцу грудь. Он пальцами сжал твердый сосок. Марфа дрогнула и прикрыла глаза.
- Ты опять будешь кричать? - спросил он.
- Да, - ответила она, проведя рукой по его телу.
Яков Кузьмич Пронский смотрел на спящего после обильного обеда сына, пил хмельной польский напиток и размышлял о женщинах и судьбе. Женщины в их древнем роду играли роковую роль коварной судьбы. Бабка Якова Кузьмича гордая шляхетская красавица, чей портрет с давних пор пылится на чердаке, отравила деда и сбежала на родину с поляком цирюльником. Мать, сосватанная из славного дома Романовых, малость не сожгла живьем своего законного мужа в бане, прознав, что он парится там с любовницей. Отец хоть и выбил тогда запертую дверь горящей баньки, но потерял в пожаре глаз, а сгоревшие волосы на его лице так и не выросли, что отравило ему остаток жизни. Жена... Да бог с ней, с женой. Не хочет о ней вспоминать Яков Кузьмич. С трех годков растил он Васятку один. О женщины! Наказание рода человеческого. Вот теперь сын повадился ночами шастать к полоцкому воеводе. Дочь его соблазнил и надумал с ней идти под венец. Хороша ли будет сноха? Девка-то мала еще, но надо ехать к боярину в Полоцк выручать непутевого сына. Яков Кузьмич осушил хмельной кубок, тяжко вздохнул и растолкал сына.
- Запрягай, Василий. Мне выбери кобылку посмирней. Путь не близкий.
Ехали молча, не торопясь. Оба дремали в седлах. Сын впереди, его жеребец хорошо выучил дорогу, отец сзади. У лесного озера кобылка Якова Кузьмича коротко заржала. Княжич остановил жеребца.
- Жара. Надо бы напоить лошадей.
И они свернули к озеру. Ведя жеребца в поводу, княжич пробрался через осинник и вышел из леса.
- Ты это? - радостно удивился Василий Яковлевич, увидав поднимающуюся из травы нагую невесту. - А мы с отцом... - начал он и увидел смерда. Лицо его исказила внезапная мука. А литовец поднялся на ноги, взглянул на Марфу, громко крикнул что-то высоким, почти женским, голосом и, вытянув вперед руки, пошел на княжича.
- Вот ведь как, - тихо сказал княжич и ударил парня кинжалом. - Вот ведь как, - повторил он, перешагнул тело литовца и подошел к невесте.
Марфа отвела взгляд от окровавленного клинка, посмотрела в глаза жениху, улыбнулась грустно и объяснила спокойно, как объясняют несмышленому ребенку:
- Не судьба, Васенька. Не судьба.
- Не судьба, - повторил молодой князь, всхлипнул и вонзил ей клинок по рукоять под левую девичью грудь.
Близко к озеру Степка Шкут начал понимать окружающее его. Голова еще болела, и метались в глазах багровые сполохи при каждом шаге, но сознание опричника медленно прояснялось, вытесняя тошное наваждение лунного камня. Степка потер виски и пошел ровнее. Пока шел между высоченными мачтовыми соснами, источавшими на жаре густой смоляной дух, и совсем оклемался. Степка отер ладонью мокрое лицо и стал дышать ровно и глубоко. Со стороны озера вдруг раздалось громкое переливчатое ржание. Опричник раздвинул молодую поросль осинника, вышел на поляну перед озером и увидел рыжего с белой отметиной на лбу жеребца княжича. Конь стоял в трех саженях от озера, низко опустив большую голову. В густой траве ничего видно не было, но у Степки почему-то молотом забилось сердце. Он чуть не бегом приблизился к жеребцу.
В Москве в опричном войске Степан Шкут насмотрелся на мертвецов и к покойникам привык, но увидев белую со строгим лицом боярышню, дрогнул и зашептал молитву.
- Да куда же тебя в самую чащебу несет? - услыхал Степка, и увидел, что из леса, прикрывая голову от гибких прутьев, выехал псковский князь Пронский. Он подъехал к Степке и увидел тело сына лежащего на спине с кинжалом в груди. Князь неловко спешился и, стараясь не смотреть на сына и лежащую рядом нагую девицу, шепотом спросил опричника:
- Ты кто?
- Я, князь, человек боярина Стрешнева.
- А-а-а-а! - зверем взвыл князь и трясущейся рукой выхватил саблю. Опричник ловко увернулся от удара и отскочил в сторону. Сабля рассекла воздух совсем близко от Степкиной головы.
- Остынь, князь. Княжич сам себя порешил, а перед тем убил боярышню и смерда из нашего подворья.
Псковский воевода посмотрел на трупы, узнал кинжал, понял все и, бросив саблю в ножны, упал на колени перед телом сына.
- Бабы, - надрывно всхлипнул князь. - Сучье племя. От них все зло на земле.
Он поднял тело сына и хотел перекинуть его поперек седла, но жеребец вздернул голову и отошел. Степан взял коня под уздцы и помог вмиг постаревшему отцу.
- Кинжал-то вынь из него, - сказал опричник.
Князь посмотрел на Степана слепым взглядом, согласно кивнул, медленно вытащил клинок из груди сына и отбросил его на траву. Потом взял в повод жеребца и повел его к лесу. Кобылка понуро поплелась за ними.
Проводив их взглядом, опричник посмотрел на два нагих трупа лежащих на окровавленной траве и задумался. Хмурился, тер лоб ладонью, беззвучно шевелил губами и думал. Думал долго. Солнце обагрило горизонт закатной зарей, и на потемневшем небе высветился серебряный алтын луны, когда Степан окончательно понял, что теперь убийцей боярышни и литовца непременно сочтут его, и оправдать себя перед воеводой и бабкой Пелагией он никак не сможет. Дворовые видели, как он поспешно уходил в лес. Рядом он был, когда княжич, подчиняясь бесу ревности, заколол боярышню и литовца. Вот он длинный окровавленный клинок валяется рядом с убитой, и никак опричник не сможет доказать, что кинжал не его, а псковского княжича. Про любовные утехи Васьки с распутной боярышней никто из дворовых людей воеводы, кроме Степана, не ведал, и любые его слова про мертвого княжича сочтут пустым оговором. А псковский воевода, хоть и знает правду, но княжича нипочем не выдаст. Зачем же он признает, что его родной сын соблазнил и убил дочь московского родовитого боярина? Не станет псковский воевода гневить могущественного соседа. Стало быть так сложилось, что убийцей признают его, Степана Шкута. И никакие клятвы ему не помогут, и примет он лютую смерть в пыточном подвале воеводы. Значит шкуру и душу грешную, нужно спасать опричнику не медля. Бежать в Москву, упасть в ноги Малюте и обсказать ему правдиво все случившееся. А там уж будь, что будет. Между думским дворянином Скуратовым и боярином Стрешневым пробежала черная кошка вражды, поэтому может и спасет Малюта верного человека от боярского гнева. Опричник скорбно вздохнул и торопливо зашагал прочь от кровавой поляны.
Солнце ушло, и золотая с зеленым драконом луна засияла на черном с серебряными гвоздями звезд небе. Пройдя версту, Степан вдруг вспомнил про зеленый самоцветный камень и остановился. Ночной свежий ветерок холодил его лицо, волшебный свет луны серебрил кору мачтовых сосен. Степка задрал голову, кивнул зеленому дракону и снова, в который уж раз, повернул к озеру.
Камень он нашел сразу. Самоцвет лежал на девичьем сарафане и ярко сиял, лучился в лунном свете. Степка, быстро, стараясь не глядеть на мертвецов, схватил его, крепко стиснул в кулаке и услыхал сзади, куда он побаивался смотреть, шорох, долгий глубокий вздох и совсем уж странный напоминающий зевок звук. Степка обернулся и увидал живые удивленные глаза боярышни. Марфа Владимировна еще раз зевнула, отвела взгляд от опричника и протянула руку к валявшемуся рядом кинжалу.
- И где же Васенька-то мой? Убил меня и ушел? - спросила она Степана.
- Чур меня, чур, - пробормотал сквозь стиснутое ужасом горло опричник и на подламывающихся ногах кинулся в залитый луной лес.
Из Полцка в Москву Степан добирался тяжело и путано. Поначалу в корчме у торного шляха он украл коня и до парома через Вычегду скакал на неоседланном мерине. Но сразу за рекой случилась у него драка с разбойным людом. Ватага бородатых мужиков со злыми отчаянными глазами бросилась на него ввечеру, когда он укрылся от непогоды, закопавшись в большом стогу свежескошенного сена. В драке, отмахиваясь от бородачей ножом, Степан держал камень во рту за щекой, поэтому дрался молча и на подмогу не звал. Ткнув атамана ватаги ножом, опричник вырвался и убежал от них в густой с ледяным ветром дождь, оставив разбойным мужикам мерина.
Сильно оголодав, много раз он хотел продать самоцвет, но так и не решился, помня слова убитого литовца о том, что камень продать невозможно. Выйдя к верховью Сухони, Степан нанялся кормщиком на соляную баржу купца Строганова и пока доплыл до престольной отъелся и почти перестал надрывно до боли в груди кашлять. В Москве, получив серебряную гривну за труды, купил сапоги, рубаху и не старого еще коня под седлом. Перекрестившись на золотые кресты кремлевских храмов, Степка лихо запрыгнул в седло и поскакал по наезженному тракту в Александрову слободу.
По зазывным крикам торговцев и разносчиков товаров, по громкому людскому гаму Саддык понял, что привезли его на место казни. Он уперся локтями в дно подводы, приподнял голову и увидел базарную площадь и белый струганный деревянный кол. Саддык присмотрелся к заостренной части кола и надеяться на быструю смерть перестал. Знают свое дело царские палачи.
Разглядев красную подводу запряженную вороным битюгом, народ на площади притих, и крики смолкли. Зеваки, покупатели и часть торговцев потянулись смотреть муки татарина на колу. Стражники бердышами и пиками расчистили от народа круг в двенадцать саженей и стали на границе круга редкой цепью. Базарный люд густо теснился за кольцом стражников. Стояли и глазели молча.
Ходить на перебитых ногах Саддык не мог. Двое подручных Малюты вытащили его из подводы и отволокли к деревянному помосту поставленному впритык к колу. На помост поднялся царский глашатай в долгополом кафтане и островерхой красной шапке, вынул из-за пазухи свиток, развернул его и, глядя поверх грамоты в народ, выкликнул царскую волю. Толпа изготовилась смотреть казнь. Мужики, глядя на истерзанное пыткой тело татарина, хмурились и крестились, бабы вздыхали и шептали молитвы, девки отворачивались, но не уходили, а поглядывали на Саддыка из под опущенных почти на глаза платков. Пытари Малюты втащили Саддыка на помост, подняли ему ноги и умело насадили его на кол. Один из палачей нагнулся и проверил правильно ли вошло острие, второй не сильно надавил Саддыку на плечи. Убедившись, что работа выполнена, палачи спустились на землю и оттащили помост в сторону. Кол придется заменить, а помост пригодится для очередной казни.
Саддык был воин и презирал муку плоти, но когда кол входил в него, он не выдержал, закрыл глаза и попросил у Аллаха смерти. И Аллах услыхал его мольбу. Саддык почувствовал, что сознание покидает его, унося с собой страдания рвущейся плоти, но вдруг сквозь подступившее беспамятство, он услыхал громкие крики толпы и открыл глаза. Открыл и встретил устремленный ему в душу взгляд Кученой.
- Уйди! - собравшись с силами крикнул ей Саддык по татарски, но царица осталась и видела агонию возлюбленного до конца. Только ввечеру, когда Саддык вдруг уронил нижнюю челюсть и вывалил непомерно большой язык, царица сомлела и ее повезли в Сергиевый Посад. Везли, однако, напрасно. Преподобная Аглая, настоятельница женской обители Лавры, заглянула в черные глаза царицы и постриг не дозволила. Богу-де нужны невесты твердые в разуме.
Большой каменный дом Малюты Скуратова в слободе построен был крепко, на века. И стоял удобно - почти рядом с царскими хоромами. Из окон покоев Малюты были видны разноцветные купола и золотые крыши дворца. С другой стороны дома располагалась государева тюрьма с обширными подземельями и застенками.
Утром Малюта посетил царя и попал к нему удачно. Царь лежал на ложе в опочивальне нагой, и три молодки умывальщицы под руководством лекаря растирали и умащивали маслами его дряблое тело. Государь ворочался под их сильными пальцами и кряхтел от удовольствия. Стража и телохранители допустили Скуратова в опочивальню. Малюта приблизился к кровати, пал перед ней на колени и поцеловал безвольно свисавшую руку царя.
- С чем пришел, Гришенька? - ласково спросил его Иван Васильевич.
- С жалобой на лекаря Бомелия, великий государь. Совсем плоха стала царица. Худо ее лечит немец.
- Оставь. Не ко времени, - строго сказал царь молодухе и повернулся на кровати, подставив для растираний худую с заметными ребрами спину. - Чем же плоха? Что Бомелий-то сказывает? Скоро ли?
- Трудная хворь, говорит. Не поддается лечению. Не встает с ложа царица, не ест ничего. Часто в беспамятство впадает и неразумное говорит. Сказал, что попа надобно звать.
- Зови, Григорий, попа. Зови. Да поторопи немца, - раздраженно изрек царь и отворотил от Малюты лицо.
Опричный начальник, скрипнув сапогами, встал с колен и хотел было уходить, но царь вывернул из подушки тощую бороденку и остановил его.
- Заготовь земским боярам указ. Пусть шлют своих дочерей на царские смотрины. Повелеваю смотрины царских невест учинить здесь, в слободе. Сроку даю месяц. Ежели кто уклонится от моего повеления, того не помилую и будет он в моей опале. Ежели кто негодных девиц пришлет, отведает плетей. Ступай, Григорий Лукьянович, готовь царский указ.
- Будет исполнено, великий государь, - отчеканил Малюта. - Через тридцать ден невест на смотрины доставлю.
Мария Темрюковна умерла без покаяния. Увидав высокого седобородого старца в клобуке и черной сутане, она вскинулась, крикнула негромко: - "Прочь!" и замертво упала на подушки.
У дома Малюты Степан спешился, закинул повод на столб коновязи, оправил холстинную рубаху и вошел во двор. Перед крыльцом дома маялись на жаре два стражника в тяжелых доспехах с бердышами и лисьими хвостами на шапках. У одного через щеку и глаз проходил недавний шрам. Второй, рослый бородатый мужик, пристально смотрел на подходящего к ним Степана.
- Слово и дело, - сказал им Степка опричный наговор.
Бородач радостно улыбнулся.
- Да ты меня, Шкут, никак не признал?
- Признал, - вспомнил Степка. - Ты у князя Михаила посыльным был. Признал. Князь тебя батогами потчевал за...
- Было, - радостно подтвердил бородач. - А ты у князя десятником числился, и он хотел сотником тебя назначить, да ты сгинул куда-то. В полку слух был, что убили тебя, а ты, смотрю, живой.
- Живой пока, - вздохнул Степан.
- А князя Михаила Темрюковича царь казнил. Григорий Лукьянович сам татарину голову рубил. Князь испил жбан медовой браги и положил голову на плаху. Вот так, Степушка. И друг твой Галутва помер. От моровой хвори в одночасье преставился. Сожгли его. Вместе с конем сожгли. Хороший жеребец у него был. Жалко коня. Ну да что уж теперь. Судьба. Ты-то где пропадал?
- Я-то? Далеко. У полоцкого воеводы служил. Ну а еще что тут без меня сделалось?
- Царица третьего дня померла, - весело сообщил бородач. - Завтра хоронить будут. Подбирает мор людишек. Ему все едино - царица или баба простая. Никому нет от этой хвори защиты.
- Не бреши, - вмешался в беседу старых знакомцев одноглазый. - Царица не от хвори. Опоили ее.
- Да кто же это мог царицу-то опоить? - засомневался бородач.
- Опоили. Мне девка из ее прислужниц сказывала. Немецкий лекарь по приказу царя и опоил.
Бородатый стражник ударил тупым концом бердыша в землю и огляделся. Степан тоже испуганно заозирался. Одноглазый понял, что сдуру сболтнул совершенно ненужное.
- Пустое мелешь. Мало ли что глупой девке могло примерещиться, - сказал Степан.
Опричники помолчали. Потом одноглазый спросил:
- А какое у тебя, служивый, дело к Григорию Лукьяновичу?
Степан помялся, сызнова оправил рубаху, спросил:
- Дома он?
- Это нам неведомо, - сказал одноглазый.
- Пришел он из царева дворца не так давно, но из дома ход есть тайный, - объяснил бородач.
- Про ход знаю, - сказал Степан. - А ты стукни в дверь. Пусть дворовый мужик или еще какой холоп объявится. Я у него спрошу.
Стражник сунул пятерню под бороду, поскреб горло и несильно ткнул бердышом в дверь.
За дверью лязгнуло железом и на крыльцо вышел босой парень в накинутом на плечи армяке и коротких, не по росту, портах. Парень подставил солнцу круглое заспанное лицо и зевнул.
- К Григорию Лукьяновичу я, - сказал Степан парню. - Из Полоцка. Был приставлен к боярину Стрешневу.
Парень мельком глянул на Степана и, молча, скрылся за дверью, громыхнув запором.
- Это кто ж таков? - спросил Степан.
- Рожа сытая, - тихо сказал одноглазый. - Должно родня какая.
Через минуту парень снова вышел на крыльцо. Теперь у него к поясу была прицеплена сабля.
- Как звать? - ни кому не обращаясь, спросил он.
- Степка я. Степан Шкут. Десятником был под князем Михаилом, - торопливо сказал Степан.
- Под татарином? - удивился парень. - А ведомо ли тебе, где теперь твой князь?
- Степан за князя Михаила не в ответе, - сказал бородач.
Парень хмыкнул и покачал головой.
- Ну тогда заходи в дом, десятник.
Парень пропустил Степана вперед и пошел за ним.
- Проходи в трапезную, - сказал парень. Толкнул дверь, пропустил Степана вперед, прошел сам и стал рядом с гостем на пороге.
Малюта сидел один за большим столом и ел поросенка с черной кашей. Увидав вошедших, он сыто рыгнул, ополоснул волосатые пальцы в блюде с водой и ополовинил большой кубок с брагой.
- Не звал я тебя, Степан. Случилось что? Сказывай.
- Заступись, Григорий Лукьянович. Прошу защиты.
- От кого?
- От неправедного гнева боярина Стрешнева. В Полоцке злодейство приключилось. Сын псковского воеводы князя Пронского Алешка зарезал дочь боярина Стрешнева, и в сем злодействе боярин и мать его Пелагия меня винить станут.
- Как случилось? По какой такой причине девку убил княжич?
- Из ревности. Княжич боярышню соблазнил и невестой своей числил.
- А у отцов-то сговор был?
- Не было, Григорий Лукьянович. Девка мала еще была.
Малюта длинно глотнул из кубка.
- Хоть и сердит я на боярина за речи дерзкие, но душегуба велю примерно покарать. Не гоже древние рода русичей пресекать. Сына-то нет у боярина.
- Нельзя Алешку карать, - вздохнул Степан. - Убил себя княжич. Тем же кинжалом что и боярышню себя заколол.
- Вона как решил молодец, - удивился Малюта. - Знать приворожила его девка. Хороша была?
- Красавица, Григорий Лукьянович. Не встречал таких.
- Так. Ну а ты в чем повинен? Чем прогневил боярина?
- Нет за мной вины, Григорий Лукьянович. Богом клянусь, не виновен в злодействе.
- Привык я, Степан, к лживым клятвам. Почему на тебе гнев боярский? Мне не лгут, десятник. Ты это должен знать.
- Злодейство в лесу у озера приключилось. Я недалече был, видели меня там дворовые, посему на меня подумают.
- Если рядом был, почему не помешал злодейству?
- Не видел и не мыслил. Вышел к месту, а там на поляне у озера уже нет живых. Три трупа только.
- Три?
- Литовского парня, с которым боярышня грешила, княжич тоже порешил. Только я мыслю, что она не по доброй воле с литовцем грешила, а силой камня самоцветного, который у литовца был.
- Что за камень?
- Зеленый. В темноте светится.
- Если ты не брешешь, десятник, то увидев три трупа, боярин уразумеет случившееся. Или не так?
- Не так, Григорий Лукьянович. Один труп он увидит. Княжича старый князь увез, а боярышня сама, полагаю, встала и ушла.
- Мертвая?
- Мертвая, Григорий Лукьянович.
Парень, стоящий рядом со Степаном, громко зевнул, а Малюта осушил кубок и позвонил колокольцем лежащим на столе.
- Браги! - приказал он вошедшей простоволосой девке.
- Лекарю надо десятника показать, - сказал парень. - А уж потом, если лекарь признает его в разуме, пыткой у него правду вызнать. Или сразу его в пыточную?
Девка поставила на стол большой деревянный жбан медовухи и наполнила из него серебряный кубок. Малюта ухватил кубок, но вдруг побагровел, набычился, волком глянул на Степана, отцепил от пояса большой медный ключ от тюремного замка и бросил его парню.
- В пыточную? - весело спросил парень и ухватил Степана за ворот рубахи.
Степан дернул головой, вырвался и упал на колени.
- Не губи, Григорий Лукьянович.
Малюта запрокинул голову и, мерно двигая большим кадыком, выпил медовуху. Вытер ладонью липкие губы, глянул на Степана.
- В черной каморке пока закрой. Найдешь пустую. Соломы брось охапку. Пущай пока спит.
После того, как дверцу закрывали и набрасывали снаружи крюк, темень была - глаз коли. Бабы, да и мужики иные, не выдерживали пытку тьмой. Через неделю другую начинали выть и биться о кирпичные стены тесной каморки. Виделась им во тьме мерзость ужасная и слышались смертные стоны. Что угодно готовы были признать, чтобы увидеть слабый свет свечи.
Степан ждал, когда стражник хлопнет дверью и лязгнет крюком, толкал для верности дверь и вынимал из-за обшлага сапога камень. Вынимал, вздыхал и ощущал душевное успокоение. Камень заливал тюремную камеру золотым лунным светом, в котором были видны и кусок хлеба, принесенный тюремщиком, и плошка с водой.
О жизни своей Степка Шкут не размышлял никогда. Сызмальства знал о себе, что человек он мелкий, и ценности в нем никакой нет. Смерть в разнообразном обличье всегда была с ним рядом. Грозный царь Иван карал в своем государстве правых и виноватых, не смущаясь обилием пролитой крови и не ведая раскаяния. Злые, бешенные набеги крымского хана Давлет-Гирея разоряли и без того нищую страну. Десятками тысяч уводил хан русичей в смертное рабство. Голод и моровые болезни терзали Русь. Близко вокруг Степана всегда была смерть, и он, как мог, обходил ее стороной, хорошо понимая непрочность своей жизни.
Хлеб в черную конуру арестанта приносили сохлый. Степан макал его в плошку, размачивал и ел. Съев все до крошки, он выпил остаток воды и увидел боярышню. Марфа Владимировна сидела на соломе рядом с ним, чуть не касаясь его плечом. Одежды на ней не было. Под левой грудью в слабом свете лунного камня был виден кровавый след кинжала. Степан тронул приведение за холодное плечо.
- Мне-то зачем явилась? - спросил он. - Не я же тебя убил.
- А к кому же мне? Васятка, княжич мой любезный, мертв. Колдун литовский тоже убитый, а ты живой пока.
- Живых-то много еще, а я в тюрьме.
- Не вольна я выбирать, Степушка. Ты камень взял. Али не рад мне? Отдай камень другому, и я уйду от тебя.
Степан подумал немного, посмотрел на боярышню и сказал твердо:
- Рад.
- Так ли? - засомневалась Марфа Владимировна.
- Рад, - повторил Степан и положил голову ей на колени.
Боярышня взяла камень, приложила его к кинжальному следу, и Степан почувствовал щекой, как теплеет ее тело. Жарко стало ему в холодной тюрьме, и он прижался губами к девичьей плоти.
- Сними с себя все, - хрипло попросила дочь воеводы.
- Худо здесь, - сказала она через короткое время. - Тесно. А мне простор надобен. Луна на чистом небе нужна мне, Степушка. Ты спи теперь. Камень спрячь и спи. Выйдешь сегодня в день.
Разбудил Степана тюремщик.
- Сдох никак, - проворчал он, трогая арестанта за голую ногу. - Разделся зачем-то перед смертью. Наглядишься здесь на срамных людишек.
Степан сильно пнул мужика в живот, извернулся и стиснул пальцами его тощее горло. Тюремщик захрипел, выронил свечу и схватил висевший на поясе нож. От свечи занялась солома на полу. Стало светло. Тюремщик замахнулся ножом, но ударить арестанта не успел, Степан что было силы ткнул его голову в кирпичную стену. Мужик охнул, и его тело обмякло в руках Степана. Соломы было много, и огонь быстро набирал силу. Степан выскочил из тюремной камеры, выхватил оттуда свою одежду, затолкал в пламя тело тюремщика и захлопнул дверь.
- Простор ей нужен под луной, - сказал он.
В коридоре было светло. В железное, вмурованное в стену, кольцо был вставлен горящий смоляной факел. В черной каморке бушевал огонь, из под ее двери выбивался дым. Степан быстро оделся, подобрал брошенный убитым стражником нож, взял факел и пошел искать выход из страшных владений Малюты Скуратова. В тюрьме за запорами и крюками маялись люди. Степан слышал мужские стоны и женский плачь, но вызволять никого не стал. Он быстро шел по узким путанным проходам, будто кто вел его. Вдруг Степан увидел дневной свет. Тяжелая из дубовых плах дверь была чуть приоткрыта. Арестант отбросил факел и вышел на волю.
- Простор ей нужен, - еще раз сказал он.
Степка Шкут служивший в опричном полку кабардинского князя Михаила Темрюковича, казненного царем за блуд с царицей, вышел из тюрьмы, подставил лицо горячему южному ветру и неожиданно ощутил в своей молодой еще душе отчаянную разбойную лихость. Он оправил обгорелую у ворота и перепачканную сажей холстинную рубаху, затянул потуже ремень, сунув под него нож, и подумал что надо бы податься в большой стольный город, чтобы скрыться в нем от цепких рук царского любимца и затеряться там среди простых людишек. Но подумав так, он усмехнулся, обогнул длинный дом Малюты и сызнова направился к его входу. Как и в первый раз, у крыльца топтались два мужика с бердышами, но стражники были другие, незнакомые. Они удивленно уставились на быстро подходящего к ним чумазого оборванца.
- Дело у меня к Григорию Лукьяновичу, сказал им Степан.
Он отодвинул плечом высоченного сутулого стражника и ступил на ступеньку крыльца.
- Стой, смерд!
Второй стражник коренастый и широкоплечий отступил на шаг и изготовился колоть Степана бердышом. Длинный стражник оправился от неожиданного толчка, свирепо глянул на оборванца, перехватил бердыш в левую руку, а правой вытащил из ножен кинжал. Степан поднялся на крыльцо, сильно ударил сапогом в дверь, оглянулся и повторил:
- Дело у меня к хозяину. Мешать мне, служивые, не надобно.
Он еще раз стукнул кулаком в дверь и негромко спросил: