Над Заранском разверзлись библейские хляби и на него пал дождь. Он превратил улицы города в гниющую топь и наполнил жизнью гигантскую лужу на базарной площади. Лужа пузырилась и морщилась от удовольствия под частыми ударами зябкого ветерка. Центральным строением догнивающего городка был вокзал. Еще можно было угадать, что когда-то он был выкрашен в веселый канареечный цвет. Привокзальный город, состоящий из покосившихся деревянных заборов и таких же домишек был сер и терпеливо сносил разнообразные удары российской судьбы. В обе стороны от вокзала шел выщербленный забор, на котором кто-то изобразил корявые литеры М и Ж. Никаких дополнительных строений около забора не было.
Скрипнув тормозами и противно вякнув сиреной, перед лужей замер грязный милицейский козлик. Первой из машины вышла статная дама в пластиковой плащ-накидке и милицейской фуражке, непрочно расположившейся на густых огненно-рыжих кудрях. Она взглянула на низкое свинцовое небо, на радостно пузырящуюся лужу, изобразила губами и носиком брезгливую гримасу и неожиданно громко скомандовала:
- Христюк, на выход!
Из машины вылез высокий худощавый мужчина с темным в мелких морщинах лицом, на котором странно смотрелись светлые голубые глаза и выцветшие почти белые брови. Он раскрыл над собой пестрый женский зонтик, огляделся и лучезарно улыбнулся.
- Пейзажик типа "гей, славяне", - ни к кому не обращаясь, сказал он. Потом ткнул пальцем в здание вокзала и добавил - Реликтовая вещь. Должна охраняться законом, как памятник мезозойского зодчества.
Статная дама вздохнула, а из машины, кряхтя, вылез плотный скуластый парень, сплюнул в лужу окурок, и попросил:
- Может до ступенек доползешь, Ильич?
Водитель козелка осмотрел лужу и поскреб нечесаную шевелюру.
- Нет, лейтенант. Верняк выхлоп зальет, а где тут трактор взять?
- Ну что ихтиандры, вперед! - радовался голубоглазый.
Дама нахмурила выщипанные брови и, вдруг, шагнула в лужу. - Выхлоп ему зальет, - сказала она, выбираясь на ступеньку вокзала. - Христюк, теперь вы.
Голубоглазый пожал плечами.
- Ну, если дама просит, и ты знаешь, что у нее где-то "макаров", как-то, не хочется ей отказывать. Ни тебе завалящего парома, ни даже утлого челна, а ходить по воде, как Спаситель я так и не научился, - ворчал он, по колени погрузившись в зеленоватую жижу, - Любопытно, пираньи здесь водятся, лейтенант? Нет? А кайманы?
У кассы дама сняла фуражку и, погрузив огненную шевелюру в окошко, спросила:
- Сто первый на Москву не опаздывает?
Изъеденная возрастом и бытом кассирша, не отрывая глаз от любовного романа с обнаженной красоткой на обложке, что-то нажала, мельком глянула и механическим голосом автоответчика произнесла дежурную фразу:
- На сто первый билетов нет.
- Слушай сюда, - тихо сказала рыжая, но кассирша мигом захлопнула книжонку, - Я майор милиции. Служу в режимной колонии. По указанию московской прокуратуры транспортирую осужденного преступника. Вникаешь? Уголовника везу. Нужны четыре билета на сто первый в отдельное изолированное купе без сторонних пассажиров. Понятно говорю? - кассирша кивнула, преданно глядя на рыжую майоршу, - Действуй, убогая.
Взяв билеты и разместив милицейский картузик на голове, майор подошла к спутникам.
- Два вместе и два в разных вагонах, - озабоченно сказала она, - по-другому - никак. Буду базарить с начальником поезда. Идет пока по расписанию. В Заранск подойдет, через сорок минут.
- Сорок, - повторил скуластый лейтенант и принюхался, - может в буфете отдохнем малость?
- Тебе, Сазонов, первое дело - пожрать.
- Так ведь обед пропустили, Лидия Петровна.
- Да здесь и буфета нет.
- Есть, - лейтенант кивнул в дальний угол зала, где, действительно, тускло высвечивались стаканы на буфетной стойке. Лидия Петровна внимательно оглядела темный зал с десятком горемык с мешками и чемоданами и посмотрела на часы.
- Христюка пристегни вон к трубе и браслеты прикрой.
- Интересный расклад, - возмутился голубоглазый, - они в буфет, а я к трубе. Лидочка, побойся Бога. Я знаю эту хохму. Потом начинается пожар. Все орут - "горим!", а я орать не могу потому, что перегрызаю руку.
- Да не велено с тобой светиться, - с досадой сказала рыжий майор, - какой, блин, пожар? Потоп! Руку он перегрызает. Сиди Фима, тихо сиди, не суетись. И не Лидочка я тебе, а гражданин начальник.
- В койке ты мне начальник, - огрызнулся голубоглазый.
- Не трепыхайся, Христюк. Пиво и пару бутербродов - протараню. Давай, двигай в угол, к трубе. Лидия Петровна зря не базарит, - лейтенант шкодливо огляделся и прикрыл наручники сложенной накидкой.
- Ты знаешь из чего в Заранске делают пиво, лейтенант Сазонов? Принеси минеральной воды и бутер с сыром. И если будешь есть котлеты, расстегни-ка мне браслеты. Ты внимай Сазонов, это же стихи! Сами сочинились! Не иначе дар у меня. Издаваться буду. Лирика Ефима Христюка: - "Мама, я рыжую люблю".
Посмотрел я на свою рыжую кралю, подергал, на случай, трубу, к которой меня этот быдловатый вятич пристегнул, и задумался. Было о чем. Положим экскурсия в Лефортово мне ничем не грозит. За свое мне уже обломилось. Чужой облом не возьму. Базар с тупыми следаками не пугает. Но кое-кто с воли может Фиму и огорчить. Пером пощекотать, не приведи Господь, или еще как. Года три назад в древнем городе Дербенте, на берегу седого Каспия, ошибся Фима Чоп. Такая у меня была тогда кликуха. Чоп по-турецки - удача, фарт. Везло мне тогда. Потому и не почувствовал опасность. Увлекся. Пожадничал. Шаланду с икоркой пожалел. Ну да что уж теперь. Теперь - как судьба карту сдаст. Ее не кинешь. Фатум. Но все же нашарил я в кармане темные очки и нацепил. Да.
Схавал я кусок батона с брынзой, попил водички, послушал как рыжая лысого ворюгу-начальника на понт берет и разместился в тепле и уюте классного вагона рядом с моей кралей. Стучат колесики, мелькают в окне верстовые столбики и деревеньки сирые. Бывал я в Москве. Не раз бывал. И на коне, и на щите. И по делам многотрудным. И встречала меня столица как когда.
- Слушай, - говорю, - лейтенант, сгонял бы на часок за чайком к проводнице. Потравил бы с ней за жизнь, а там и...
- Так у нас мужик чаем и подушками заведует. Чего я с ним час делать буду?
- Сиди Сазонов, сиди. И ты Фима уймись. Не до тебя мне. Устала.
Врет, стерва. Неутомимая она в постельном труде. Ну да ладно дотерплю, а ночью мне лейтенант не помеха. Закрыл я глаза, чтобы в подробностях разглядеть рыжую зазнобу без картузика и мундира, и только нашарил взглядом самое интересное, как стук в дверь прервал мой творческий порыв.
- Ну и кого несет? - интеллигентно поинтересовалась рыжая и щелкнула замком.
- Извините, - багровая от чайного перепоя рожа проводника, вместе со всем остальным в сальном мундире, просочилась в купе, - тута у нас накладочка вышла, - и неземная грусть обозначилась на его немытой роже.
- Поезд на стрелке случайно завернул в Кременчуг, - предположил я, - я бы этого стрелочника...
- Да когда же ты иссякнешь? - зарычала рыжая.
- Может вечером? - спросил я.
- Зачем Кременчуг? - шатнулся проводник, и я понял, что чай он не пьет из принципа.
- Ты зачем пришел, убогий? Внятно говори. Тебе что сказал поездной? Чтоб забился, как мышь, в свою нору и не отсвечивал. Накладочка у него, - рыжая расстегнула верхние пуговицы мундира, - какая еще накладочка? Отвечай внятно.
Умела баба давить фраеров. Выучили. Красномордый вылупил на нее рачьи глаза, выпрямился, как мог, вытер ладонью мокрые губы и неожиданно отрапортавал:
- Поезд идет строго по расписанию в столицу нашей родины Кременчуг!
Мы с лейтенантом расхохотались.
- Сазонов, кончай ржать, проводи алкаша в стойло и временно, запри. Вре-менно, - повторила рыжая, - выполняй.
Лейтенант привычно ухватил проводника за воротник и поволок его к двери.
- Тама две дамы нуждаются, - забормотал красномордый, цепляясь за полки.
- Стой лейтенант, - я придержал его за плечо, - пусть выскажется. Давай, служивый, подробности. Какие дамы и в чем нуждаются?
- Тама они, плацкарта есть, а местов нет, - он скорбно покачал головой, - селить надо, а где?... Тута одно и в шестом тоже...Они в десятом были, а там букса...
- Какая, блин, букса? - застонала рыжая и расстегнула еще пуговицу мундира. Закатное солнце вылезло из-за тучи и накаляло вагон.
- Правая, - уверенно сказал проводник и тут же добавил, - или левая. - Он отпустил полку, за которую держался, закрыл глаза и начал медленно оседать на пол.
- Стоять! - рявкнула на него моя краля, - что за дамы?
- Дамы? - удивился проводник, но команду выполнил и снова вцепился в полку, - дамы не наши... Чужие дамы, - он воздел грязный указующий перст, - импортные, - сказал со значением, - валютные значит. Вот, - он извлек из кармана десятибаксовую купюру, - а ты говоришь Кременчуг. - Красномордый отпустил полку, выпал в осадок и тут же густо с присвистом захрапел. Пока он осыпался, я успел выхватить у него зелень. Баксы были настоящие.
В коридоре вагона мерзко воняло перегаром мочой и рыбой. Я с ужасом представила посещение местного туалета.
- Зря ты этому пьянице деньги дала, - сказала Зоечка, прижимая к носу платок.
- Ну что же было делать? Хоть какая-то надежда, - и тут я увидела, как отодвинулась дверь этого купе и оттуда, милиционер выволок нашего проводника.
- Господи, - вскинулась Зоечка, - Вы что его убили?
- Нет пока, - милиционер отпустил проводника, и тот уютно устроился на заплеванной дорожке коридора, - а вы стало быть и есть накладочка?
- Кто мы? - изумилась я.
- Валюту вы алкашу давали?
- Десять долларов? Он обещал нас заселить вместе в одно купе.
-Ясно, - он снова схватил беднягу за шиворот и легко потащил нашу надежду в конец коридора.
- Куда же вы его, лейтенант? - Зоечка снова удивила меня наблюдательностью.
- В стойло. Отсыпаться. А вы тут постойте дамочки. Разберемся.
Разбирались мы уже не с лейтенантом, а с весьма презентабельной дамой майором. Лейтенант пригласил нас в купе, где эта милая дама долго молча изучала наши паспорта.
-Значит журналисты, - сказала она внимательно рассматривая наши фотографии, - а валюта откуда?
- Я работаю в московском отделении английской газеты "Ньюс рипортед". Это есть в паспорте, и нам часто выплачивают гонорар...
- Понятно, - перебила меня майор, - ну а вы? - обратилась она к Зоечке.
- А у меня нет валюты, я корреспондент детского журнала. Мне платят деревянными.
- Неосторожность проявили, дамочки. Сазонов, поищи-ка у убогого и принеси.
- Если найду, Лидия Петровна, мало ли куда он...
- Найди, Сазонов, найди. Не впервой.
- Да что ты к ним прилипла, Лидуша? Девочки. Переходный возраст. Опыта общения с запойными дебилами нет, - с верхней полки нам улыбался смуглый красавец в элегантных затемненных очках лет сорока пяти, - рад приветствовать коллег по перу, - сказал он приятным баритоном.
- Христюк, не встревай ты...
- Не обижайтесь на Лидию Петровну, - отмахнулся красавец и ловко спрыгнул с полки, - профессия определяет имидж. И кроме того у майора Стрешневой был сегодня трудный день, - он многозначительно взглянул на нас, а майорша вздохнула и отвернулась к окну. - Разрешите представиться, Ефим Львович Христюк - инженер человеческих душ, к вашим услугам.
- Деньги отдай, инженер душ, - не оборачиваясь проворчала майорша.
- Всенепременно, - красавец снял очки, под которыми оказались голубые веселые глаза и протянул мне, непонятно откуда взявшуюся, злосчастную купюру.
- Так вы писатель? - восторженно ахнула Зоечка.
- Скорее социальный очеркист. Пишу эссе на, волнующие всех, социальные темы, - его голубые глаза неожиданно погрустнели, улыбка сошла с лица и я подумала, что ему, пожалуй, за пятьдесят. Дверь противно загрохотала и в купе вошел скуластый лейтенант.
- Вы в десятом вагоне ехали? - спросил он.
- Ну да, - сказала Зоечка, - но он загорелся и его отцепили.
- Тогда это ваши, - и лейтенант протянул билеты майорше.
- Кошмар, - снова заулыбался Ефим Львович, - спасая детей и старушек они выбирались из пылающего вагона.
- Напрасно смеетесь, - обиделась Зоечка, - было столько дыма! А горело что-то внизу. Букса какая-то.
- Роман века, - не унимался голубоглазый красавец, - Опаленные буксой. Прах Шекспира рыдает в гробу.
- Так, хватит паясничать Ефим... Львович. А вы, красавицы, берите свои документы и объясните внятно зачем вам непременно вместе ? - майорша протянула нам паспорта.
- Непременности никакой нет, но мы всю дорогу вместе, ну и... привыкли друг к другу, - совсем неубедительно сказала я. Неожиданно меня поддержал Ефим Львович.
- Ну я же говорю, переходный возраст. Пусть подружки селятся рядом. Как, Лидия Петровна, одобряешь? А я могу и в шестом.
- Можешь, можешь. Куда же ты денешься, - майорша задумалась.
Странные отношения между этой милицейской гранд-дамой и голубоглазым Львовичем. Инженер человеческих душ. Социальный эссеист. И смотрит он на нее, иногда, как-то по-хозяйски. Не супруги - точно. Может любовники? Похоже. Зачем же он тогда вызвался в шестой? Загадка какая-то. Тайна. У нас с милой Зоечкой тоже тайна. Возникла она пару месяцев назад еще в Москве. Она пришла в редакцию с просьбой о помощи и рассказала тривиальную для нашей страны историю. Ее жених, англичанин, неожиданно был арестован и осужден за промышленный шпионаж. Зоя Семеновна была убеждена, что ее Стив совершенно невиновен и произошло чудовищное недоразумение.
- Да, он старался вникнуть в технические подробности производства этих проклятых ракет, - горячо убеждала она меня, - но ведь это - естественно. Он и его друзья в Англии хотели спонсировать их производство. Вложить большие деньги. Весьма большие, - Зоечка округлила глазки и сморщила лобик, - Не могли же они это делать вслепую. И за это - год русской колонии? Я была на суде. Ах, это было ужасно. Не найдется ли у вас что-нибудь...
- Выпить? - подсказала я.
- Извините, но я так волнуюсь.
- Водку? Виски? Коньяк? Мартини?...
- Водку и чуть-чуть тоника, - уверенно выбрала Зоечка.
После очередного развода я жила одна, вечерами мне было немного тоскливо, поэтому в баре был довольно широкий ассортимент спиртного. Мы изрядно выпили в тот вечер, и Зоечка осталась у меня ночевать. Почему-то мы легли в одну постель, и Зоечка накинулась на меня, как матрос после кругосветки. Ни с одним из моих мужей и любовников я не испытала того, что испытала той сумасшедшей ночью. Несколько раз мне казалось, что еще немного и я просто умру. С той ночи и началась наша тайна. Мы не могли не скрывать наши отношения, чтобы не разрушить устоявшееся мнение о нас наших коллег и знакомых. Мы посещали званные вечера и презентации, кокетничали с мужчинами, раздавая им авансы, а ночами мучались, если были не вместе. Поездка в исправительные колонии Заранска и была затеяна, как медовый вояж. Подвернулся случай, и я тут же постаралась использовать его. Купила дорогие билеты в двухместное купе международного вагона и на тебе. Как сказал этот голубоглазый шутник? Опаленные буксой. Действительно смешно. Их, наверное, штук двести в составе, но именно нам не повезло. А тут еще эти неприятные три дня. Господи, теперь бы хоть как-нибудь добраться до Москвы. Зоечка виделась в комнате свиданий со своим Стивом. Они конечно же целовались , а может и...Нет, этого, разумеется, не было. Солдат и тюремная обстановка. Впрочем, солдату можно заплатить, а обстановка... Да кому она может мешать, после года воздержания. И ведь не расскажет. Ни за что не расскажет. Спрошу. Хоть и неловко, но спрошу. Да какая теперь может быть неловкость между нами. Да я и не ревную ее к жениху. Или все-таки ревную?
Елена Викторовна была на полголовы ниже рыжей майорши, много элегантней и женственней. Строгий, бутылочного цвета, костюм, невысокие коричневые сапожки, воздушный платочек вокруг нежной шейки, стройная девичья фигура, ухоженное, почти без косметики лицо с правильными чертами и его неприступное выражение демонстрировали столичную даму с положением и умением ориентироваться в любой ситуации. Ее подруга и спутница Зоя Семеновна была моложе, не так строга и, пожалуй, попроще. Глубокое декольте ее брючного костюма вызывало естественное любопытство мужчин и явное неодобрение майорши. Обе дамы сидели на нижней полке рядом с немного смущенным непривычным соседством лейтенантом и смотрели в окно на уходящее солнце.
- Какой кровавый закат, - вдруг, сказала Зоя Семеновна и тесней прижалась к подруге. Елена Викторовна промолчала и чуть нахмурила брови.
- Закат, - повторил Ефим Львович, - еще один день умирает, захлебнувшись кровью заката.
- И что бормочет? Кровь какая-то. Ты бы лучше дам развлек, инженер души, - предложила майорша, - ведь умеешь же.
- Как прикажешь, Лидия Петровна, - и в руке Ефима Львовича совершенно таинственным образом оказалась колода игральных карт с нагой цыганкой на рабашках. Для начала он перепустил колоду высокой дугой из одной руки в другую. Потом карты исчезли и Ефим Львович, укоризненно покачивая головой достал их из нагрудного кармана лейтенанта, чем привел его в еще большее замешательство. Он попросил Елену Викторовну и Зоечку вынуть из колоды по карте, тайно рассмотреть их и плотно прижать к груди непременно двумя руками, затем он поднял руки над головой, произнес непонятные слова, и карты послушно поменялись местами. Дамы ахнули и заявили, что этого никак не может быть.
- Разумеется не может, - согласился фокусник и вытянул из расстегнутого мундира майорши даму пик. Превращения, исчезновения и возникновения карт с соблазнительной цыганкой продолжались, и через некоторое время дамы пришли в совершенное изумление. В купе стало темновато, и зажегся красный подмигивающий свет. Майорша посмотрела на часы, зевнула, и, как по команде загрохотала отодвигаемая дверь, и в купе вдвинулся почти трезвый проводник с подносом уставленным стаканами. Сам он шатался, как маятник стенных часов, но поднос был неподвижен.
- Чайку не желаете? - спросил он и Зоечка снова приложила платок к носику.
- Маэстро, как вы это делаете? - воскликнул Ефим Львович, - я посрамлен и повергнут. Вот он истинный народный талант. Полные стаканы и ни капли!
- Валюта сгорела. Была и нету, - грустно объявил проводник.
- Путаешь, служивый, - твердо сказал Ефим Львович, - сгорела букса, а валюта, как и рукописи, не горит.
- Вот вам ваши деньги, - Елена Викторовна протянула проводнику купюру.
И тут проводник продемонстрировал чудо жонглирования. Он протянул руку за купюрой, поднос со стаканами на мгновенье завис в воздухе и тут же был подхвачен второй рукой по центру.
- Ну умелец, ну виртуоз, - восхитился Ефим Львович, - в цирках Чикаго он стал бы миллионером.
- А ты говоришь Кременчуг, - сказал повеселевший проводник.
- Так, поцирковали и хватит. Устала. Спать пора. Христюк переходи в шестое. Постели ему там, циркач, - скомандовала майорша, - остальным здесь.
- А ужин? Хоть чайку с сухариком, - возмутился лейтенант.
- Зачем с сухариком, - улыбнулся Ефим Львович, - Елена Викторовна хочет нас угостить свежайшими цыплятами в копченном и жаренном виде.
- Да откуда же вы все знаете? - в который раз изумилась Елена Викторовна,- разумеется, прошу, угощайтесь. - Она открыла элегантный черной кожи саквояж и принялась извлекать оттуда разнообразную ароматную снедь, центральное место в которой занимали жирные с золотистой корочкой цыплята.
- Не томитесь, маэстро. Стаканчики - на столик, - Ефим Львович перехватил поднос, - и вы можете приступить к привычному занятию. Килька в томате с нетерпением ждет вас.
- Это есть, - кивнул проводник и мягко с нежным журчанием закрыл за собой дверь.
Ранним утром следующего дня пассажиры девятого вагона сто первого скорого поезда следующего по маршруту Мачегорск - Москва были разбужены диким визгом. Широко раскрыв рот и вытянув правую руку в направлении полуоткрытой двери шестого купе, визжала немолодая дама в спальной пижаме и щлепанцах. Встревоженные столь необычным пробуждением сонные пассажиры окружили даму и опасливо заглядывали в темное купе. Дама, вдруг, закрыла рот, отодвинула рукой любопытных и произнесла спокойным басом:
- Там труп, - и после паузы, как бы для убедительности, добавила, - мертвый.
- Ну про живой труп мы знаем, а вот мертвый это совсем другое дело. - Ефим Львович, оказавшийся здесь же в майке трусах и босиком, раздвинул до упора дверь и зажег в купе свет. Увиденное произвело на него весьма сильное впечатление. Он выскочил из купе с бледно серым лицом, пробормотал: - "действительно жмурик" и быстро прошел в купе с рыжей майоршей. Войдя, он оглядел проснувшихся дам, бесшумно задвинул дверь и сел на нижнюю полку майорши.
- Ну что там? - хриплым со сна голосом спросила она.
- Лейтенанта замочили, - тихо сказал Ефим Львович.
- Чтоо! - майорша села и начала судорожно что-то искать под подушкой. При этом оказалось, что спала она совершенно голой и ее арбузные груди несколько удивили перепуганных дам, тихо лежавших на верхних полках.
- Да вот он, - Ефим Львович вытащил из под подушки пистолет и отдал его майорше.
- Заточкой, спереди, под ребро в сердце. Он на своей полке.
- В шестом, - уточнила майорша. Ефим Львович промолчал.
- Оружие табельное?
- Нет шпалера. Взял. Разменял на заточку.
- Возьми у проводника ключ и закрой вагон, - она сунула ноги в сапоги и посмотрела на часы, - спроси у него когда следующая станция. Живей, Христюк, на тебя одного надежа, сам видишь.
- Одевайтесь, коллеги. А закат и впрямь вчера оказался пророческим, - сказал Ефим Львович выходя.
Лидия Петровна Стрешнева майор-надзиратель сто двадцать седьмой колонии общего режима сидела в пустом купе в состоянии глубокой задумчивости. На ее невысоком лбу обозначились морщины. Перед ней лежала стопка паспортов изъятых у пассажиров вагона. Верхним в стопке лежал паспорт Сорокиной-Задунайской Эсфирь Листратовны.
- Христюк, - крикнула она, - давай сюда эту Эсфирь Задунайскую.
Вошедший в купе Ефим Львович устало опустился на полку рядом с Лидией Петровной. Он взял верхний паспорт, полистал его, посмотрел фотографию некрасивой улыбающейся женщины и положил паспорт обратно.
- И на хрена тебе Задунайская Эсфирь? - спросил он обнимая Лидию Петровну за плечи.
- Протокол писать. Она же первая обнаружила.
- Говорил я с ней. Встала в туалет. Наткнулась. Заорала.
- Как это? Почему решила, что труп?
- Ночник горел. Заточку увидела. Врач она.
- Какой врач?
- Зубной. Стоматолог по-вашему.
- Отпечатки надо с заточки снять.
- Заточка знатная, - тихо сказал Ефим Львович, - ручка полированная из наборного цветного плекса. Точили и полировали на станке. Отпечатки? Нет на ней отпечатков. Или в перчатках был, или вытер. Включил ночник и, не торопясь, аккуратно вытер. И кабуру застегнул. Видать свой, не фраер. Мог бы и вынуть инстумент. Оставил. Зачем? Ох, не веселые дела, Лидуха. Совсем не веселые, - он прижал к себе Лидию Петровну и тоскливо глядя на насыпь за окном добавил, - пасут нас. Знать бы кто.
Лидия Петровна тоже посмотрела в окно, лоб ее еще сильнее сморщился.
- Ты пойми, Фима, Сазонов Дима на мне, - она кулаком вытерла покрасневшие глаза, - его, все одно, списывать надо.
- Через полчаса на остановке следак прийдет. Он тебе все напишет и спишет.
- Следак чужой, он тебя за жабры возьмет.
- Это точно, но ты же мое алиби на всю ночь, - грустно улыбнулся Ефим Ильич.
- Дурак ты, Фима. Ну какой дурак. Да и спала я немного. Часок-то уж точно спала. А за часок...
- А вот об этом ты, Лидуха, следаку не скажешь. Он что, часок этот, тебе моральный облик поправит? Да и не помню я этот часок. Всю ночь сплошняком ты меня на износ проверяла.
Напряженная пауза повисла в восьмом купе.
- А ведь тебе, Фима, меньше года осталось, - вдруг, сказала Лидия Петровна.
Ефим Ильич промолчал.
Елена Викторовна и Зоя Семеновна снова неприкаянно стояли в коридоре, прижавшись спинами к пластиковой стене вагона. Зоечка, оглядев пустой коридор, положила ладонь на грудь Елены Викторовны и нежно погладила ее.
- Зойка, перестань. Человека убили, а ты...
- Леночка, не сердись. Милиционеров всегда убивают, а я соскучилась невыносимо.
- Что ты городишь? Почему всегда? Бешеная ты. Отпусти, мне больно.
- Врешь. Тебе приятно. Я же чувствую, он затвердел.
- Все равно убери руку. Ты хоть спала?
- Поспишь тут. Всю ночь - кошачий концерт без антрактов. Как только он выдерживает?
- Но он, кажется, выходил часа в три?
- Ну и что? На пять минут в туалет.
- А потом?
- Что потом. Потом второй тайм до утра, пока эта уродина из шестого не заверещала.
- Какая ты грубая, Зойка. А ты бы на ее месте не закричала?
- Я бы на ее месте спала, как сурок, до полудня. Это я грубая?
- Прекрати сейчас же. Я рассержусь. У меня будут синяки.
- И были, и будут.
- Зоечка перестань. Подумай, ведь убийца в вагоне.
- Господи, да с чего ты взяла? Убил и удрал.
- Нет, - Елена Викторовна сморщилась и осторожно помассировала грудь, - остался.
Остановка сто первого в Валуях длилась не пять минут предусмотренных расписанием, а почти час, хотя встречавшая поезд бригада действовала уверенно и споро. Этот час приходилось нагонять, поэтому вагоны поезда мотались на разболтанных рельсах, безжалостно раскидывая неосторожных пассажиров. Старший следователь райпрокуратуры Грушин Вилен Степанович был толст, умудрен годами и более всего ценил комфорт и душевный покой. Неожиданная поездка в криминальном поезде казалась ему незаслуженной карой за давно забытые прегрешения. Сняв очки и крепко придерживая их рукой, чтобы они, не дай Бог, не упали со стола от свирепой тряски, Вилен Степанович без особого удивления слушал нелепую, по его мнению, историю, которую, не торопясь, стараясь не произнести неосторожных слов, рассказывала ему Лидия Петровна.
- Давайте-ка, голубушка Лидия Петровна, все аккуратно запишем, - Вилен Степанович водрузил очки на привычное место и достал из сильно истертого кейса
новую, специально заготовленную папочку с ботиночными шнурочками и пачку бумаги.
- Пишите капитан, - Лидия Петровна нахмурилась и тяжело вздохнула, - я повторю.
- Значит так. По указанию московской горпрокуротуры вы и лейтенант Сазонов Д. И. транспортировали из сто двадцать седьмой колонии общего режима осужденного Христюка Е. Л. в Лефортовский изолятор города Москвы. - Вилен Степанович положил ручку и хитро, с деланным удивлением, поверх очков взглянул на Лидию Петровну, - и что же теперь выходит? Сазонов Д. И. убит, а Христюк Е. Л. таинственно исчез. И вы, голубушка, утверждаете, что он не удрал? Да как же не удрал, когда его нет?
- Не голубушка я вам, капитан, а майор Государственной Безопасности, - с хрипотцой в голосе сказала Лидия Петровна, - голубушка я ему! Утверждаю.
Удивление напрочь сошло с лица капитана.
- И на каком же, позвольте спросить, основании?
- Есть основания.
- И в розыск Христюка не объявлять?
- Не объявлять, - Лидия Петровна потерла пальцами лоб, разглаживая морщины, - пока. Личная просьба. Объяснять не буду. Ответственность на мне.
Вилен Степанович поправил очки и нахмурился.
- Отчаянная вы дама, майор. Многим рискуете. Хотелось бы... Но Вы хоть понимаете, что если я сочту возможным выполнить вашу необоснованную личную просьбу, я делю с вами риск. Да нет, не делю, а беру целиком. Ответственность, извините, не на вас. Вас понизят в должности, а меня за преступную халатность уволят к чертям. А мне через два года на пенсию. И у меня двое детей-салажат, которых надо в люди выводить. Вы майор чужими судьбами рискуете. Так не пойдет. Или вы меня убедите в своей правоте, или я сегодня же объявляю Христюка в розыск. Вот так, Лидия Петровна. Почему вы уверены, что не он убил лейтенанта? Убил, взял оружие и сбежал. Очень даже рабочая версия.
Мерно и уже не так торопливо постукивали колеса в напряженной тишине тяжело зависшей в купе. Лидия Петровна тяжело поднялась, достала из нагрудного кармана кителя клочок бумажки и бросила его на стол перед капитаном.
- Черт с вами, читайте.
На мятом обрывке газеты с жирными пятнами было написано: "Лидуша не серчай. Приеду в Москву следующим поездом. Встречай у первого вагона." Прочитав несколько раз записку, Вилен Степанович ухмыльнулся, но быстро стер улыбку с лица и задумался.
- Как к вам попала записка?
- Специалист он. В карман незаметно сунул.
- Незаметно в нагрудный?
- Да, - отрезала Лидия Петровна.
- Ясно, - подитожил капитан. На минуту задумался, потом спросил:
- Может это финт? Маневр то есть, чтобы время выиграть?
- Думала я, капитан. Знаю его, как облупленного. Ему восемь с половиной месяцев осталось. Нет, опасность он почуял. У него чутье, как у пса. Христюк говорил, что пасут его. Испугался сильно.
- Вам говорил?
- Мне.
- Тогда тем более надо объявить и развесить кругом на стендах с фотографией, чтобы со следа сбить. Как думаешь майор?
- Нет, - Лидия Петровна покачала головой, - здесь они, пастухи. В поезде, а может и в вагоне.
- Дела, - сказал Вилен Степанович, разглядывая папку со шнурочками.
Елена Викторовна Юдович была в меру умна, в меру талантлива и в меру же удачлива. Хорошо окончив филологический факультет МГУ, она вышла за обаятельного и перспективного сокурсника и вместе с мужем, помогая друг другу, они начали, мягко раздвигая конкурентов, выплывать в мутные бурлящие воды журналистики. Благополучно избежав стремнин, гиблых омутов и водоворотов, Елена Викторовна прочно заякорилась в надежной бухте иностранной газеты и была совершенно удовлетворена достигнутым благополучием. С мужем она быстро развелась по причине его неуемной и нескрываемой страсти к "слабому" полу. Его фамилию Елена Викторовна, однако, сохранила, стойко пронесла через все последующие замужества и редко печаталась под псевдонимами. Заранский феномен заинтересовал редактора отделения и он предложил Елене Викторовне проанализировать его на месте возникновения. Елена Викторовна, посоветовавшись с Зоечкой, немедленно согласилась. Никак она не могла предположить злоключения выпавшие им при возвращении. Cуть феномена состояла в необычайной и необъяснимой плодовитости заключенных дам тридцать седьмой женской колонии общего режима. За год там родилось более ста младенцев у мам проведших в заключении значительно более девяти месяцев.
- Я звонил, - удивлялся редактор, - охрана там женская, надзиратели тоже, в непорочное зачатие у уголовниц как-то не верится. Поезжайте Елена Викторовна, найдите пап и опишите сей медицинский казус, как всегда, в мягких тонах.
Для обаятельной и проницательной Елены Викторовны не составило труда разъяснить таинственный феномен. Она умела расположить к себе собеседниц и те откровенно рассказали его суть. Причиной феномена, или, как витиевато выразился редактор, медицинского казуса, был поселок ВП. Именно там густо гнездились папы новорожденных. Поселок вольных поселенцев чуть не вплотную примыкал к колонии и контакт был неизбежен. Ему способствовали извечная женская тоска по мужской ласке и стабильные слухи об амнистии мамам.
- Муж у меня на воле. Пишет, что ждет, - рассказывала Елене Викторовне симпатичная девочка лет двадцати, - если и правда выпустят, дочку ему привезу.
- Ну а если не будет амнистии? - спросила Елена Викторовна. Девочка заплакала и махнула рукой.
- Гражданочки, пройдите в третье, туды вас поселяю. Тама одна пассажир остался. Чего тута стены подпирать. Вещи ваши из восьмого перенесу, - проводник был трезв, любезен и почти не пахнул. Зоечка привычно выхватила платочек и неуверенно сунула его на место.
- Ленка, он трезвый, - удивленно сообщила она подруге. Елена Викторовна проводила проводника внимательным взглядом. У восьмого купе проводник обернулся, перехватил ее взгляд и одарил "валютную" журналистку гниловатой улыбкой-оскалом, от которой Елена Викторовна почему-то вздрогнула.
"Одна пассажир" оказалась веселой говорливой толстушкой. Она тут же сообщила нам с Зоечкой, что едет в Москву поступать в институт, что школу в своем родном Мачегорске она окончила хорошо, почти без троек, что общежитие в Москве ей не нужно, так как жить она там будет у своего родного дяди, что дядя этот не просто таксист, а начальник целой бригады таксистов, что институт она пока не выбрала, но мама ей советует в швейный и что в этом жутком вагоне ночью убили милиционера.
- Ой, я видела его лицо, когда выносили на станции. Такое белое белое. Так страшно было. Ой хотите я вас яблоками угощу. Мне этих яблок мама дала целых две корзины. Будете? - Зоечка конечно же не отказалась, и я заметила как она поглядывает на пышные формы нашей спутницы.
- А вы почему не берете Елена Викторовна? Они все все мытые. Хотите я еще раз помою?
- Спасибо Оля, я не очень люблю яблоки. Скажи, а паспорта у тебя и твоих соседей забирали утром?
- Да. Рано рано. Я только проснулась. Но потом быстро вернули.
- А кто забирал? Проводник?
- Нет, такой темный дядечка с голубыми глазами.
Наступил вечер. Солнце, как и вчера, кровавым мячиком падало на горизонт. За ужином мне все-таки пришлось съесть Олино яблоко. Оно было большим и страшно кислым. Когда Оля вышла умыться, Зоечка мгновенно прижалась ко мне, распустила свои шкодливые ручки и у меня тут же сладко заныл низ живота. Как же я к ней привыкла!
- Зойка ну что ты делаешь? Убери лапки - испачкаешься. Ты же знаешь.
- Плевать. У тебя уже все прошло. Между прочим у меня и не начиналось. Леночка, ну я тебя очень прошу.
- Нет, сейчас Оля вернется.
- А ночью?
- Видно будет. Но ты же не сможешь тихо.
- А ты? Орешь, как...
- Зойка, убери руку, кошка блудливая. Я заметила, как ты смотрела не Ольгу. Что ты делала со Стивом?
- Со Стивом? Кошка я?
- Зоечка перестань. Мы сильно удивим невинную девочку.
Зоя, вдруг, оставила меня, вытерла руку платочком и лицо ее сделалось задумчивым.
- Знаю я этих невинных девочек-провинциалочек. К дяде она едет.
- Дура. Я не позволю.
- Тогда обещай, что ночью ты... И плевать на невинную девочку, пусть думает, что хочет. Мы в Москве никогда ее не увидим.
- Черт с тобой.
- Обещаешь?
- Да.
Наконец свет потушили и в купе раздалось мерное младенческое сопенье Ольги.
- Все, она спит. Иди скорей, - зашептала Зоечка, - нет, подожди, - уже голенькая она встала, свернула мое одеяло трубкой, сняла с верхней полки бесхозную подушку, положила ее поверх моей и натянула на нее край одеяла, - даже если проснется, посмотрит вниз, а ты спишь. Можешь стонать, я скажу, что зуб болит.
Наивность Зоечки меня позабавила, но я уже глаз не могла отвести от ее небольших грудок, животика и всего прочего.
- Ох боюсь, Зойка, тебе будет не до разговоров.
- Ты чего хрипишь? А еще капризничала, противная Ленка.
И тут я услыхала тихие шаги за дверью купе.
- Фиксатор! Фиксатор закрой! - захлебнулась я криком.
- Что? - растерялась Зоя
Я увидела, как повернулась ручка, дверь приоткрылась, белый фонарный луч, шатнувшись, ткнулся в изголовье моей постели и грохнул выстрел, потом еще и еще. Что-то тяжелое упало в коридоре, а я кинулась к Зоечке, чтобы не дать ей упасть на пол. Крови на ней не было. Я прижалась губами к ее белому, как мел, лбу. Она что-то невнятно пробормотала, потом прижалась ко мне, и я заплакала.
Вилен Степанович Грушин потрогал изросший щетинкой подбородок, протер не свежим платком красные слезящиеся глаза, нацепил очки и стал рассматривать найденный пистолет.
- Номер, случаем, не знаете?
- Да его его это, Сазонова, - Лидия Петровна выдернула оружие из руки капитана и показала глубокую зазубрину в металле, - бутылки он им открывал пивные. Номер ему. Номер в карточке. Позвони. Однако ни к чему все это. Лопнула твоя версия. Только не пойму я, зачем ему эту Юдович убивать? И почему она муляж этот скатала? Не иначе вычислила она пастуха и тот догадался.
- Тогда чего тянешь? Давай ее сюда и коли.
- Молчит она. Я уж с ней по разному. Она одно твердит: "в Москве поговорим". И видно, худо ей. И подружке ее Вольской. Без толку их теребить. Самим надо решать, капитан.
В последнем двадцать седьмом вагоне сто первого поезда было смрадно, шумно и темно. Курили все. Открытые окна не успевали выветривать серый махорочный дух, клубившийся от пола до потолка. Мешками, корзинами, котомками, какими-то нескладными ящиками и людьми вагон был набит, что называется, под завязку. Дальняя немытая голодная Россия рвалась в столицу. Не только яблоку, но и мелкому ореху невозможно было упасть не наткнувшись на телогрейку, дранное пальтецо, рубаху, кофту, бушлатик, юбку или просто на черное от грязи тело, так-как на полу вагона впритык лежали его пассажиры. В голове вагона у раскрытого окна сидел не старый еще человек одетый аккуратно и чисто. Он тоже почти непрерывно курил, но сигареты ввинчивал в мундштук, доставая их из пачки с золотым обрезом. Странным казалось то, что рядом с ним оказалось свободное место и никто из измученных теснотой пассажиров не спешил его занять. Человек положил на это место серенький с крохотным хвостиком берет и его густые, чуть с сединой, волосы шевелил сквознячок. Снова неотвратимо надвигалась ночь, и солнце привычно падало на горизонт. Человек провожал его равнодушным взглядом. Ефим Львович Христюк, никого не потревожив, пробрался к полке, на которой сидел этот человек и сел рядом, аккуратно поместив беретик на колени владельца. Человек дрогнул всем телом, но не повернулся и продолжал смотреть в окно.