Замели меня, братцы, ни за что: не разобрались в драке. Я не тем помогал, я ж этого защищал! Но судья, прости господи, старый хрен, и слушать не захотел. А я вообще человек мирный, мне вид крови противен.
Дали полгода, но из них два месяца я уже отсидел, так что окаалось - не так страшно. Один только эпизод запомнился...
Сидел я с одним мужиком. Помню, когда его впустили в камеру - сердце замерло: п...ц мне пришел! Ручищи - как баобабы, весь щетиной порос, громила страшенный. Я уже сам по своей воле как -то с верхней койки слез и выражение плаксивое на лице скроил. Только б не убил, а то что бить будет - понятно.
Но громила свой пиджачок, сложенный аккуратно, на ручке держит, на койку не присаживается даже, и тихо осведомляется у меня:
- Вас, простите, как по имени-отчеству?
Я аж со слезами на глазах: уф, пронесло - пропищал как-то:
- Миша. Михаил Иванович.
- А меня - Кузьма Иванович. Можно Кузя.
Кузя оказался смирнейший, вежливейший человек. Бухгалтер, сел за подлог, да и то, по его словам - оклеветали. То есть совсем он не отрицал, что слегка подправлял цифры, но от этого конкретного случая отпирался.
Вежливость его была несколько старомодной, но как помогло это нам-ведь камера малюсенькая, сидели просто друг у друга на головах.А он -умел, знаете, соблюдать дистанцию. Если глаза закрыть да голоса наши послушать - прям светская гостиная. Откроешь - серые стены, лампочка тусклая, параша в углу.
Кузьма все картинки рисовал - заичиков, белочек. Говорит, для племянницы каждый день привык рисовать вроде комиксов. Умненькая девочка, говорит. Беленькая и такая, тихая, смышленая.
Закончит один блокнотик -и за другой принимается. Забавно смотреть: этакими ручищами держит махонький карандашик, калякает и улыбается.
Но однажды под вечер его словно подменило . То сидел, читал письмо от племянницы -- и вдруг вскочил, стал стены простукивать.
-- Что, говорю, Кузя, что случилось-то?
А он мне вдруг:
- Да вот тепло пошло, вроде как свечение... Что-то тут не так!
И идет по стеночке, простукивает, ни одного кирпичика не пропускает.
И смотрю - вспотел, трясется как-то весь , дышит тяжело, глаза вытаращил, ручищами водит по стене...
Я аж перепугался -
- Кузя! Да что вы, родной, вам нехорошо?
И вдруг он шепчет:
- Приметь место! Вот он здесь, вот он
- Да что там?
И стали мы стенку ковырять тихонечко - а она крошится - и вывалился - золотой кирпич!
У меня аж руки затряслись - богатство какое! Тяжелый - не поднимешь. С одной стороны покрашен под кирпич, а остальные пять - блестят, аж глазам больно. Сколько такая красотиша стоит? Ума не приложу. Ну понятно, что машину на такое купить можно... или квартиру.
А потом подумал: отберут всё равно! Я так Кузе и сказал. Богатый он человек был бы - но не в тюряге, тут мы все бесправны.
Но он спокойно так говорит: прорвемся! И верно, своим вежливым обрашением он уже расположил охранников, особенно одного, Васюту. Так что я смекнул - шанс есть, что кирпич и не отберут, и начальству не донесуть. Тут же всё тонко - всё зависит от того, чтоб охранник оказался мне слишком большой сволочью - но и не слишком большим законником, начальству не побежал доносить.
Ну, говорю, что, Кузя, теперь не придется цифры-то подделывать, сам себе богач будешь - говорю. - Только бухгалтерам не доверяй, сам счета веди. - смеюсь..
А сам думаю: был бы я посильнее да более дерзок - пришлось бы Кузьме делиться.
Но устыдился той мысли, устыдился, и больше никогда о том не помышлял.
Так и лежал кирпич под Кузиной кроватью. День лежит, два лежит, а на третий Кузьма говорит:
- Ну что ж, давай попрощаемся. Переводят меня сегодня.
- Ну, говорю, жаль мне тебя, плохо без тебя будет. Подселят еще какого-нибудь громилу.
А он говорит
- не тужи. Я за тебя слово замолвлю.
- А точно тебя переводят? - спрашиваю. - Отпускают ведь, небось, совсем! На свободу! А там -- пьянки, гулянки, девочки...
Он смотрит так :
- Да уж, говорит, правильно угадал - скоро на волю. А там - опять в точку попал - разгуляемся там, на воле-то, и девочки, и бани, и шампанское, и машину куплю...
- А племяннице - купишь новое платье?
Он совсем побледнел :
- Куплю, конечно.
И вот как полдень наступил -забренчал Васюта ключами. Кузьма свое барахлишко нехитрое подхватил, кирпич в тряпочку завернутый к груди прижимает. Мы обнялись - а он и говорит вдруг Васюте:
- Одну минуточку, Василий.... Разреши с товарищем попрошаться!
Васюта и ушмыгнул за дверь
И вдруг Кузьма мне тряпицу с золотым кирпичом в руки сует:
- Бери!
- Да за что? - я 'подарочек' отпихиваю, а он не хочет принимать, отворачивается.
Но потом он словно спохватывается, начинает развязывать тряпицу, осматривает кирпич, поворачивает одной стороной - вот, говорит, здесь знак такой, забавный, срисую для племянницы.
- Hет, - говорит , - Tвой теперь!
И ушел. Я кирпич месяц под койкой хранил, а потом, как вышел - в переплавку.
И уехал в спокойный город Вену - люблю, знаете ли, Моцарта послушать, а вокруг розы зветут...
И не через семь ли, десять лет-решил я отыскать Кузьму. Ну, ничего сложного нет, если есть деньги. Нашел: живет в Пензе, служит сторожем на кладбише.
Выбрал день, позвонил ему:
- Привет! Сколько лет, сколько зим, благодетель! Как ты там живешь-можешь? По гроб говорю, жизни тебе благодарен - хотя причин твоего благородного поступка не ведаю.
Раздался знакомый деликатный голос:
- Зачем мне богатство. А на кирпиче слово заветное было написано - оно племяшку вылечило. Врачи тогда сказали - ей год жить. Слабенькая была, чахлая, как цветок. А у нас дед ту тюрьму строил, говорили, что знал он слово заветное. И схоронил секрет в стене, на золотом кирпиче. Ну я и подчистил цифирку...
А племяшка, говорит, сеичас как раз в Европах гостит. Может заехать. А мне ничего не надо.
....Так и встретил я, ребята, солнце и свет моей жизни - Настюшу.