'Меле забралась на апельсиновую корку и готовилась отплыть. На ней была большая белая шляпа и полосатое платьице. Она была довольно грязная и решительная.
- Ну, ты со мной или нет?
Сомеле мялась. Сомеле уже держала в руках аккуратный чемоданчик, сшитый из двух ореховых листков - такой шьют только улитки - уховертки под большим дубом, и больше никто - и они не отдадут его вам дешевле, чем за целых шесть орехов! Но она еще колебалась: плыть, по бурной реке? Это могло быть опасно... или еще более опасно!
- Может, поплыву. Я не знаю. Я не знаю, нужно ли плыть.
- Конечно не нужно. Мы и тут можем прожить! Правда, ягоды здесь все скисли, а грибы сьели белки - но мы ведь можем здесь жить. Почему бы нет? Что нам мешает? Зимой, в крайнем случае, мы можем пойти и попросить грибков у белки - если мы будем очень сильно кланяться - она даст. И главное - мы можем попросить у белки поскакать вдоль по ручью и рассказать нам потом, что там делается. Почему бы нет? Может, она даже построит собственный корабль и уплывет далеко-далеко....или же - оглянись вокруг - у нас есть собственный корабль, большой и прочный, и небо синее, и солнышко сияет, и мы можем сами поплыть - и потом вернуться и всем рассказать. Или же - отдать все эти приключения белке. Ну так как?
Было видно, что Меле уже наскучило стоять без дела, и она не будет дожидаться Сомеле. Надо было решаться сейчас.
Сомеле внимательно посмотрела из-под своей модной шляпки (такую шьют только кошачьи моли, что живут под ореховым деревом). Небо действительно было синее, прозрачное и дружелюбное. Ветер легко играл с травкой, как котенок с собственным хвостом. Кажется, нигде не таилась опасность, и никто не хотел Сомеле сьесть.
Она перекинула травинку на апельсиновую корку - и по этому самодельному трапу взбежала на оранжевый корабль.
- Ура! - воскликнула Меле, но тут же нахмурилась и надвинула шляпу на нос, как настоящий капитан- и они отплыли.'
Старуха в кружевной рубашке опустила руки, державшие тетрадь, на одеяло, и посмотрела влево, где на соседней койке лежала старуха с гладкими, еще черными, волосами. Старуха в кружевной рубашке смотрела куда-то вбок, не прямо на черноволосую, и слабо улыбалась, словно между труб потолка и железных спинок кровати еще блуждал золотистый лесной солнечный зайчик. Ее слабые руки, покрытые лиловатыми пятнами, придерживали тетрадь - обыкновенную тетрадь на спирали, по 2 фунта, с узором из черезчур радужных кругов на обложке. Не то, что она бы выбрала сама, но приходилось мириться - тетрадь принесла племянница, и хорошо хоть не забыла купить, было б слишком большой привередливостью ругать ее за выбор.
Она дышала тяжело - вчера прихватило желудок, перехватило дыхание, словно ударило под дых. Сначала она подумала - сердце, но потом опомнилась и не стала пугаться ( хотя было очень больно). Это газы, всего лишь газы. Это старый желудок не справляется даже с просеянной - провеянной, диетической больничной пищей. И на радостях, что ничего страшного не произошло, весь день она чувствовала себя превосходно, и хотя ребра еще ходили ходуном - и даже старая рубашка, казалось, теснила грудь и хотелось ее скинуть- но она уговаривала себя: ничего страшного. Но как хорошо, что она может отвлечься! И приключения маленьких лесных зверьков продвигались..
Она все еще лежала наполовину повернувшись в сторону черноволосой, ожидая, когда та скажет что-то по поводу сказки. Она ожидала похвалы - не прямой и не чрезмерной, но что-нибудь вроде 'добрая сказка, добрая, светлая'.
Черноволосая старуха же тем временем тоже смотрела вдаль - смотрела сосредоточенно и рассеянно, с остекленевшими глазами, слегка раскрыв рот, как обычно смотрят люди, прислушиваясь к чему-то внутри, а не вовне. Она ждала, что вот, сейчас прихватит.
Старуха в кружевной рубашке со вздохом переключилась со своих мыслей и посмотрела на черноволосую. Она была раздосадована, что ей не удалось дождаться похвалы - но кроме того она сердилась на черноволосую по другой причине. Снова они уперлись в их старый спор, как именно надо болеть. Черноволосая хотела вникнуть в то, что с ней происходит, она считала, что это ее дело, так же, как и врачей. Старуха в кружевной рубашке же считала, что это не ее дело -пытаться угадать, как себя ведет болезнь. Какой прок вот так лежать часами и вслушиваться в свой организм, во все маленькие боли и спазмы, которые гуляют по закоулкам изношенного тела? Чему быть - того не миновать, и это дело докторов следить за болезнью, а им - им надо сохранять присутствие духа и не унывать, находить, чем себя занять, словом - продолжать жить.
Не дождавшись с соседней койки ни звука, кроме хриплого дыхания, старуха в кружевной рубашке сердито и решительно взглянула на черноволосую: как она там. Тут она увидела, что черноволосая побледнела. Зрачки ее задергались, словно она быстро-быстро читала какую-то интересную книгу. Все тело ее под одеялом одеревенело. То, что казалось сосредоточенностью, энергией, даже припадком силы - на самом деле было болезнью.
- Позвать врача? Врача позвать? - старуха в кружевной рубашке надеялась, что ей еще удастся вызвать подругу из забытья, что черноволосая еще не совсем превратилась в подергивающееся одеревенелое тело, что она встряхнется и скажет своим обычным бранчливым тоном:
- Вот еще! Оклемалась..
Но зрачки бегали все быстрее, все более независимо, и в их движении все больше просматривался особый ритм - ритм тела, полностью, роскошно, вольготно отдавшемуся болезни.
Старуха в кружевной рубашке тоже не вынесла напряжения от такого пристального наблюдения за подругой - ее голова затряслась ... Умереть бы - подумала она с таким выражением, с которым каждый больной думает , рано или поздно, истомленный болезнью : 'умереть бы' - всегда однозначно переводится как 'не мучиться бы больше'.
Руки ее больше не цеплялись за тетрадь, тетрадь выпала и закрылась, и Меле и Сомеле, до этого безуспешно толкавшие свою лодку из апельсиновой корки - наконец почувствовали, что вязкий песок берега ручья их отпустил, и круглый корабль весело поплыл навстречу приключениям...