Кто-то играл в принцесс, - мы с подругой играли в сыщиков. Возможно, играть в принцесс было с руки в каких-то садах и парках - но наш двор был обнесен сараями, серыми, длинными, с длинными балкончиками-галереечками и выходами на крыши, и играть в сыщиков, с бесконечными погонями и засадами - было очень удобно. Сараи были чьи-то (хозяев ближайших мы даже знали), в них хранилось чужое добро - старые велосипеды, банки с огурцами, дрова, всякий хлам, дорогой их владельцам, - и бегать по ним приличным девочкам не полагалось.
И каждый раз выходя на двор мы твердо говорили друг другу друг другу, что сегодня бегать по сараям не будем - но через полчаса становилось совершенно ясно, что день длинный, и если не играть в сыщиков - то делать совершенно нечего, и главное - за эти полчаса сараи прочно становились нашими, заманчивыми и живыми, а взрослые и школа - как бы растворялись и истончались. Было ясно - взрослые ничего не смыслят... да и где они? И плевали мы на все запреты... так даже интереснее! Мы снова смотрели друг на друга и говорили: "Ну что, Ральф? Ну что, Руди?" - и начинали бегать по крышам, которые прямо под нашими ногами превращались в парижские, лондонские и даже (был такое специальное "небоскребное" место) - в нью-йоркские.
Кроме того, мы не играли в принцесс потому, что весь двор был уже разрисован принцессами - младшие девочки малевали их мелками всюду, и асфальт был словно в обоях из принцесс (вперемежку с клетками "классиков" с котлами), хотя были и места их скоплений, где они скапливались, словно на балу - большие, маленькие, лохматые, причесанные, головами вместе и головами врозь. Принцесс рисовали всегда по одному фасону: маленькая голова, круглая шея, талия как конус мороженого - и юбка полукругом, на которой с боков поднимаются "кулиски", а в середине - рюши и воланчики. Главным в такой принцессе, безусловно, была юбка. На ее разрисовывание глупые младшие девочки тратили много времени, отставляя голову иногда совсем кривой и странной. Я, как юный художник, только фыркала, встречая на асфальте этих юбочных принцесс - с презрением их обходила - а за мной обезьянничала и Наташка. Мы обходили маляки, презрительно щурились - а потом подпрыгивали, - и дули на сараюшки. Мы не понимали, что за радость - рисовать мелками на асфальте одно и то же, одно и то же- ведь есть же настоящие, захватывающие игры. То есть не игры - не знаю я про всякие игры - есть - игра!
Я была Ральф- длинноносый, худой, слегка сутулый сыщик/детектив, а подружка - агент Руди - крепкий, в рыжем пиджаке и котелке. Она была силач. Я была необыкновенно быстра и ловка. Мы прекрасно работали вместе: если враги меня связывали - я повисала на веревках, но как только они уходили - ловко освобождалась. Если враги схватывали Руди и натравливали на него собаку - он давал собаке такого пинка, что она катилась кубарем, и потом скулила и терла лапой нос. Я была на двойной ставке, сыщик и детектив, и мне приходилось нелегко: посредине долгой погони я вдруг понимала, что на самом деле мясник был только сообщником, и надо бежать за директором цирка - и я подпрыгивала в воздух и кричала. Руди! Во всем виноват директор цирка! - и Руди, ворча, поворачивался на 180 градусов.
Вы спрашиваете, любили ли мы Шерлок Холмса и Доктора Ватсона, этих малоподвижных стариков, эту трубочку и охотничью кепку? О, мы старались их не ненавидеть - и вместо того ненавидели их поклонников. Мы старались их изучить, чтобы не быть на них похожими. Мы были - совсем другими. Усаживаясь смотреть месмерические титры с буквами, всегда появляющимися в окошечках так быстро, что не уследить - а потом всегда кажется, но ты не уверен, что тебя обманули, и этих букв сначала там не было, табличку подменили, -- мы смиряли в груди гордыню и изучали приемы работы соперника. Иногда мы кивали: неплохо, - но большей частью качали головами: как народ может купиться на эту дешевку? Больше всего нам не хватало действия, мы вскакивали, убегали в другую комнату, потом возвращались и теребили взрослых: ну что, он уже поймал? Она уже призналась? Он уже убил его? Они нашли сундук?
В то же время мама, со слезами на глазах, говорила: посмотрите, какой Доктор Ватсон трогательный. Он же совсем как собака, щенок, щен... рыжий щен... И от того, что она повторяла это так часто, мы научились ценить то, что она ценит эту единственную черту Ватсона больше, чем все трюки Холмса - и когда Ватсон делал "собачьи глаза" - не убегали, а садились и смотрели особенно внимательно, пытаясь понять не Ватсона, а - маму. Но нам собачьи глаза не были интересны, и мы едва досиживали до момента, когда этот старик перестанет представляться. Мама же -мамма - другое; она смотрела в эти рыжие глаза двадцать лет - а сейчас, когда она уже дважды бабушка, наконец купила собаку, рыжего щена с рыжими преданными глазами, и шлет мне его фотографии, каждый месяц, хотя и с одной фоты все ясно - и я рада, что ее мечта наконец сбылась.
Конечно, как и у Шерлока Холмса, у нас был архивраг, Мерзе - судя по фамилии, француз. Избежать общей первой буквы с Мориарти он не смог, и яростно старался не походить на него во всем остальном - он был толст, носил яркие цветные жилеты и шагу не мог ступить без того, чтоб не погадать: по сучкам и цветам, по книгам и, наконец, по картам. На самом деле мы выдумывали другие, более противные способы гадания, но об этом позже.
Итак, я выходила во двор, в отдалении играли девочки из другого дома - они сидели на перевернутых качелях и болтали, дожидаясь подружку, чтоб потом пойти играть в секретные скучные игры, специально придуманные другим домом, правила таких игр строго охранялись - непонятно почему, даже отсюда было видно, что игры совсем бессмысленные. Иногда приходила мама из другого дома, ставила сумки, и после боя уводила одну из девочек - тогда они снова усаживались ждать на качели, когда выйдет кто-то еще.
Я звонила в медную пупку звонка с потеком синей краски, которую я за девять лет своей жизни так хорошо изучила, - за коричневой толстой дверью раздавался стук, потом шум голосов, и тетя Марина выставляла мне уже одетую Наташку.
- Привет, Руди, - говорила я шепотом. - Есть новости?
- Сейчас. - Наташка растыкивала по карманам варежки (потом мы стали из оставлять за батареей, потому что на резиночках уже не носили, а во время игры невозможно же беспокоиться о варежках!). - Да. Я следил за домом на пустыре. Ничего подозрительного. Абсолютно ничего. На крыше они поставили четыре прожектора и каждый вечер передают сигнал - три длинных луча и один короткий, потом два длинных... Вот, я записал. Вряд ли это вам будет интересно. Вчера к дому подъехали три кареты. Из дома вынесли четыре черных мешка. Из одного мешка доносились сдавленные стоны. Больше я ничего не заметил. Как я говорил - абсолютно ничего не происходит, скучища. Может, перенести наблюдение и сконцентрироваться на заброшенной конюшне?
Я хватался за голову. Руди был незаменимый помощник, преданный, как пес, но иногда туповат.
- Ох, Руди, Руди! Почему ты не вызвал меня вчера! Возможно, теперь уже поздно! Черные мешки - это, наверное был рассыпанный печатный шрифт, а прожекторы...- начинал я.
И по правилам игры я моментально подчинялась и не сомневалась ничуть - вот он, трамвай, размахивая рогами, выносится из-за поворота.
Мы садились в нашу верную старую машину (с рожком, складывавшимся гармошкой верхом и каучуковыми шинами, но сверхатомным двигателем, вероятно - иногда она обгоняла гепардов, скоростные электрички и ракеты) и - начиналась бешеная гонка за черным трамваем, который скакал по пустырям, вращая рогами.
Мы использовали все виды транспорта, мешая эпохи и страны: машины, мотоциклы, аэропланы, вертолеты - в зависимости от того, хотелось нам сделать погоню стремительной, или изобразить медленное, неотвратимое приближение.
Помню, самым монументальным был железный паровоз, который мы сварили из металлолома, пока страдали от жажды в пустыне, куда нас заманил коварный Мерзе, отправив телеграмму "Я в опасности. Приезжайте немедленно. Ваш друг Гурде. Центр пустыни". Никакого Гурде (нашего верного друга и гениального изобретателя - но об этом позже) конечно там не было, и мы застряли без воды и лимонада в пустыне на месяцы. Но мы обнаружили железное месторождение, а у Руди в кармане оказалась газовая зажигалка , от которой он прикуривал - и мы засучили рукава и смастрячили паровоз, чего Мерзе, конечно, не ожидал - он думал, что мы неженки и белоручки, и в пустыне раскиснем.
Железный паровоз кренился, и дрожал, и полз - медленно, неотвратимо - а Мерзе выставлял перед лицом потные ладошки и трусливо отворачивался, - пока наконец паровоз всей своей массой не прижал его к Эйфелевой башне. Тут паровоз, кряхтя, развалился - но мы уже спрыгивали с высоты с мотками веревки и липкой ленты, чтобы примотать Мерзе к рельсе и триумфально пронести его под Триумфальной аркой, как волка со вспоротым брюхом.
Да, это был хороший день, но были и неудачи, черные провалы, мрачные полосы - и не всегда винить в неудачах можно было Руди, иногда я сам допускал досадные, непростительные ошибки!
Помню, как я спрятал коробочку с секретным сообщением под париком - никто не знал, а я обрил голову и носил парик - незаменимый по полезности тайник - и, причесывая парик поутру - обронил коробочку.
И вот как раз когда я выкрикнул:
- Сдавайся, доктор Мерзе! Твоя тайна раскрыта! - и запустил руку под парик и стал шарить, сначала уверенной, а потом все более и более растерянной рукой - и ничего там не нашел. Я сдернул парик, посмотрел в его пустую, глупую полость, словно начинку располовиненного мяча - черной коробочки не было.
Мерзе издевательски захохотал:
- Вы? Узнать мою тайну! Даже за миллион миллиардов лет не узнаете!... Ха-ха-ха!
Он достал клетчатый платок, высморкался туда, посмотрел на свои сопли, покачал платок туда-сюда и сказал:
- Ха-ха-ха! Даже за миллиард миллиардов лет не сможете узнать мою тайну!
Я же говорила - он гадал по всякой гадости!
И тут противный Мерзе вскочил на подножку своего черного трамвая и умчался, издевательски помахивая шляпой.
Мы мчались за ним, пока не обессилели, пока не потеряли не только след, но и след следа, и пока не оказались на пустыре, заваленном старым металлоломом и ржавыми батареями.
Неожиданно синее небо провисало над развалинами какого-то здания, которое было скорее недостроено, чем развалено. Наташка заглянула туда и зажала нос: фу, какашки! - и мы уселись за батареи. Мы пытались сообразить, насколько это подсудно - забежать на запретный пустырь, весь день пробегав по запретным крышам.... Подумали-подумали, и решили, что как бы совсем нормально, потому что мы просто забегались, а не специально, а самое мудрое - придя домой просто не отвечать, а мрачно пройти в свою комнату, и сразу сесть за домашку. А может и не заметят.
И мы сидели и смотрели на небо, и я пыталась устроиться на батарее поудобнее, но тесные брюки резали мои мягкие части - что было странно, потому что только что я скакала по крышам, неслась как ветер, и была худым и проворным Ральфом. И я смотрела на глупый наташкин нос, на ее вывернутые губы, и думала, что это так странно, что она как Наташка мне так быстро надоедает - в то же время я почти никогда не сержусь на преданного силача Руди, пусть иногда он бывает так туповат, и его ошибки уже стоили нам дорого. Может, если бы у меня был другой помощник, мы давно бы поймали Мерзе?! Но нет! Страшно даже подумать, как я буду без своего Руди! Мы победим только вместе - или никак!... А в то же время Наташка - ну какой толк в Наташке? С ее губами, носом, с ее тряпичными джинсами, которыми она так гордится, что сегодня не захотела даже лезть на ржавую лестницу - и сейчас вот, полюбуйтесь - села не на батарею, а на какую-то досточку, как девчонка - на половине попы.
И мы еще немного посидели, посидели - и пошли. Странно, что нам казалось - мы забежали на край света - а обратный путь занял минут пять: два шага - и вот уже серый дом маячит окнами, радушно приглашает: заходите, заходите, тут всего довольно - что тесноты, что скуки, что ржавой воды из батареи, что мышей, бегающих по стенкам за кроватью, что мамы в халате, что бу-бу-бу телевизора за стеной - всего, всего вдоволь!
Я бросила пальто на вешалку, и проскользнула в комнату, быстро достала тетрадку и включила лампу - но совсем спрятаться не удалось - вышла мама в халате.
- Где ты была? - спросила мама.
- Эн квадрат... А, что, мам? А, мы с Наташкой играли, - подняв на маму рассеянный взгляд, сказал хитрый Ральф, занявший мое место.
И мама посмотрела на тетрадку, на лампу на гнутой ноге, помахала полотенцем - и не нашла в себе сил меня ругать, и сказала только слабое: ну, в следующий раз пораньше приходи, - и совсем бессильное: а то я поговорю с Наташкой.
Потом она все же, видно, рассердилась на себя: нельзя же быть такой тряпкой!- и повернулась в дверях:
- Помоги хотя бы с машиной! - сказала в сердцах.
И я пошла в ванную, держать зеленый резиновый хобот стиральной машины - его надо было совать носом в раковину, и не пропустить, когда захрюкает мыльная вода - хрр, хрр - а то хобот вывернется и обдаст мылом и тебя, и всю ванную веером.
Когда я вернулась - почти не обрызгавшись - Ральф сидел, листал одну из маминых книжек и крутил головой: надо же, что люди читают! Я кивнула Ральфу - ну, пора, до завтра - и он перелез через подоконник и исчез в темноте.