Гермес Трисмегист : другие произведения.

"Оццтойные" Стишки, Не Вошедшие В Последние Сборники

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Не вошедшие по тем или иным причинам, но это не значит, что отринутые мной навсегда. Возможно, что они самые искренние и любимые.
  После выхода следующих книг:
  
  "Plevki v vechnost'"
  http://www.lulu.com/shop/mikhail-garcev/plevki-v-vechnost/paperback/product-21976195.html
  
   "МНЕ ЕСТЬ ЧТО ПРЕДЪЯВИТЬ" и "НИЗКИЙ ВИД ЛИТЕРАТУРЫ" , которые выставлены на продажу в интернет-магазинах Литрес, Ozon.ru, ТД "Москва" (moscowbooks.ru), Google Books (books.google.ru), Bookz.ru, Lib.aldebaran.ru, iknigi.net, Bookland.com, на витринах мобильных приложений Everbook, МТС, Билайн и др.
  
     "МНЕ ЕСТЬ ЧТО ПРЕДЪЯВИТЬ"
  
     http://www.rumvi.com/products/ebook/%D0%BC%D0%BD%D0%B5-%D0%B5%D1%81%D1%82%D1%8C-%D1%87%D1%82%D0%BE-%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D1%8A%D1%8F%D0%B2%D0%B8%D1%82%D1%8C/9d6655f9-cdcb-4892-958d-93869cbc7e4f/preview/preview.html
  
              "НИЗКИЙ ВИД ЛИТЕРАТУРЫ"
  
   http://www.amazon.com/gp/aw/d/B017831GE0/ref=redir_mdp_mobile_siteViewPreference/189-2465686-8435136?ie=UTF8&keywords=9785447425319&sr=8-1&redirectFromSS=1&pc_redir=T1&qid=1446462699&noEncodingTag=1&ref_=sr_1_1&fp=1   -
  
  
  издательство "Интеллектуальные решения" решило начать работу над новой книгой Гарцева, куда войдут стихи, не вошедшие в его последние сборники.
  =====================
  
   ЗАБЫТЫЕ СТИХИ
  
  
   * * *
  
  Безукоризненный рисунок.
  Природы вещие черты:  
  реки зеркальная полоска,  
  и лебедь дивной красоты  
  плывет величественно, просто.  
  
  Прозрачны воды и чисты.
  В них лишнего не видно лоска,
  и черный силуэт неброский
  в пике с предельной высоты.  
  
  Вот он над лебедем завис
  и камнем устремился вниз.
  Природы слышен гневный ропот.  
  
  Печальный белых крыльев всплеск...
  И стон, и крови алый блеск,
  и лебедя предсмертный клекот.
  
  
   * * *  
  
    Это кто трогал яблоко,
    кто его надкусил ненароком,
    кто прижался к нему
    опаленным, трепещущим ртом,
    причастился Познанием
    добродетелей наших, пороков
    и с таким одинаковым,
    и с таким откровенным концом. 
    Так зачем суетиться,
    комбинаций рождая узоры,
    если все нам известно
    от истоков до самых глубин,
    и студенистой массою 
    забиваются к вечеру поры
    от нечайного натиска
    пробегающих мимо лосин.
    Так зачем нам загадывать,
    продираясь сквозь дебри истмата,
    то, чему предначертано,
    несомненно, придет свой черед,
    но застыла в веках
    одинокая маска Пилата,
    провожая идущего
    по дороге, ведущей вперед.
    О, идущий вперед,  
    он взойдет на помост без упрека,
    где с такими, как он,
    производится скорый расчет.
    Это горстка людей -
    не богов, не жрецов, не пророков - 
    это гордое племя,
    шаг за шагом идущих вперед.
    Им обрыдла мораль - 
    вековая мораль поколенья.
    Они делают шаг,
    зависая над пропастью дней,
    и воздушные массы  
    их закружат на встречном движенье,
    увлекая в зенит  
    для распятья на крыльях идей.
    И когда, наконец,
    это гордое племя иссякнет
    и когда человечество
    призовут на Вселенский Совет,
    в торжествующем космосе
    человеческий свет не погаснет.
    Жизнью наших Икаров
    и их смертью оплачен ответ.
  
  
   * * *
  
   Эту зелень вдыхаю,
    эту воду и небо...
    Это счастье так ровно
    безмятежно дышать...
    ...Это запах домашнего теплого хлеба,
    что, вздыхая, в дорогу
    соберет тебе мать.
    Все когда-то уйдет,
    растворится в тумане.
    В это трудно поверить,
    но все это так.
    Мы еще ускоряем...
    Сердце бьется на грани, 
    между жизнью и смертью
    только маленький шаг.
    Мы еще ускоряем!
    И борцами, наверно,
    наши дети не нас,
    а других назовут,
    но места, где нас жизнь
    испытала на верность,
    канут в вечность
    не как
    самый хлипкий редут.
    
    
    Мы еще ускоряем!
    Да простят меня небо,
    море,
    зелень   и солнце,
    те, что после меня,
    те места, где я был,
    те места, где я не был,
    те, кого я любил,
    их ни в чем не виня. 
    
      Мы еще ускоряем...
  
  
   * * *
  
   Игрок играет хладнокровно.
    Он твердо знает цену ходу.
    Спокойно, жадно и подробно
    он изучил вещей природу.
    Его влечет порыв наживы,
    в угаре весь обогащенья,
    одною страстью одержимый,
    он чужд крупицам сожаленья.
    И взгляд бросая на партнера,
    собой напоминая волка,
    не внемля голосу укора,
    встречает взгляд иного толка.
    Чем одержим игрок соседний,
    что он нашел в игре жестокой?
    Ни в первый раз и ни в последний,
    зачем отдался воле рока.
    В его глазах не блеск наживы.
    Их лихорадит ослепленье,
    но все черты его движимы
    одной мечтой - проникновеньем.
    В ходах загадочных и тайных
    он видит перст судьбы всесильной.
    Так хоровод побед случайных
    сменяет проигрыш обильный. 
    Со слабой, твердою рукою
    он вновь в перипетиях оных.
    И спорит со своей судьбою,
    и познает ее законы.
    И за уроном вновь урон.
    В душе, карманах, дома пусто...
    
    Но не игрою одержим он,
    он одержим святым искусством.
  
  
   * * *   
  
    1 
    Как хорош самолет, 
    как стрелой он пронзает пространство 
    (пусть там кто-то блюет, 
    у кого-то заложены уши), 
    а нас поезд везет, 
    а мы в нем - с неизменным упрямством. 
    Нам по нраву полет, 
    но хотим продвигаться по суше.   
    2   
    Пусть войдет ревизор 
    (в самолете таких не бывает), 
    на язык он остер: 
    - Проводник, где на зайцев билеты? - 
    И бесчестья позор 
    нас с тобой, проводник, ожидает, 
    но не пойман не вор, 
    мы не лезем в карман за ответом.   
    3   
    Эх, колеса судьбы, - 
    то не крылья шального успеха, 
    да по рельсам страны, 
    где на стыках отчайная тряска. 
    И оскал сатаны 
    на кровавом полотнище века, 
    шпалы, словно гробы, 
    растянулись по насыпи вязкой.   
    4   
    Ты кричишь, контролер, 
    что мы сели в твой поезд нечестно. 
    Проявляешь напор, 
    тычешь пальцем на ленту перрона 
    (так стреляли в упор, 
    объявляя врагом повсеместно), 
    а кто дал, прокурор, 
    тебе право нас гнать из вагона.   
    5   
    Вот, смотри, ревизор, 
    вот билеты - проезд наш оплачен. 
    Ты умерь свой напор, 
    ты скажи, в чем прокол, откровенно. 
    Но ты смотришь в упор 
    и ответ твой для нас однозначен. 
    Есть в билетах прокол 
    (по известному пункту, наверно).   
    6   
    Посмотри-ка на шпалы, 
    ревизор, на них кровь моих предков. 
    На откосах завалы 
    жертв болезней, войны и репрессий. 
    На осколках металла 
    наковальни судьбы есть отметки, 
    то глазные провалы 
    черепов, размозженных на рельсе.   
    7   
    Что же ты вдруг притих, 
    притомился, других порицая, 
    а награды отца 
    из не смолкнувшей скорби отлиты: 
    мать с сестренкой сквозь крик 
    его крови ведут полицаи, 
    а два деда моих 
    в Сталинградскую землю зарыты.   
    8   
    Кто твой друг и кумир, 
    и каким ты богам присягаешь? 
    Ненасытный вампир, 
    к нацидее зовущие святцы. 
    Обескровили мир, 
    на кострах иноверцев сжигая, 
    штурмовые отряды 
    всех народов, времен и всех наций.   
    9   
    Был на Севере Крайнем, 
    шел сквозь град на ветрище осеннем. 
    Утром ранним, 
    случилось, 
    на могилу друзей землю резал, 
    а на стыках железных 
    горевал я и трясся со всеми, 
    и в сверкающий лайнер 
    я за жирным куском не полезу.   
    10   
    Я стою пред тобой, 
    я от мысли любой отдыхаю. 
    Ты мой видишь настрой, 
    ты понять его должен по виду. 
    Так что вновь лагерь строй 
    и зови-ка своих вертухаев. 
    Я из этого поезда 
    сам добровольно не выйду.
  
   
   * * *
  
    Наш микроавтобус нам впору.
    В нем весело, шумно, не тесно.
    Я лезу в кабину к шоферу,
    сажусь на опасное место.
     
    И это не лихость толкает - 
    отчаянья липкий раствор -
    так сердце скорей постигает
    летящий навстречу простор.
     
    Автобус наш мчится в тумане.
    В глаза бьет огонь встречных фар.
    Мы ближе к незыблемой грани,
    мы первые встретим удар. 
    
    Зеваки глядят оробело.
    Посмеет ли кто упрекнуть?
    Не выносом бренного тела
    окончится жизненный путь.
     
    Пусть мир разорвет меня в клочья,
    раздавит, в росу превратит.
    Я небо увижу воочью,
    притянутый солнцем в зенит.
     
    Но жизни мне райской не надо.
    Помаясь в небесном аду,
    я снегом, дождем или градом
    на землю опять упаду.
  
  
   * * *
  
   Насилуют свободу 'наци',
    и восстает народ всех наций.
    Спешит в Испанию отряд.
    Не по чьему-либо приказу,
    о том не пожалев ни разу,
    ты добровольно стал солдат.
    И твой товарищ с эспаньолкой
    на языке приветствий звонком
    при встрече отчеканит фразу,
    подняв кулак: 'Салют, камрад'.
    
    Когда фашистская секира
    обрушилась на страны мира,
    твой взгляд был яростен и чист,
    немецкий парень ТЕХ тридцатых -
    в те дни ваш фюрер бесноватый
    был многословен и речист -
    ты отклонил свою присягу
    и честь отдал другому флагу.
    Под гул всемирного набата
    шел в звании: 'антифашист'.
    
    А где твоя судьба, 'афганец?'
    В своей стране не иностранец,
    но ты не бог и не атлант...
    Пусть говорят, что всё в порядке, -
    ты вспоминаешь ночь в палатке,
    разрывы брошенных гранат,
    и твой товарищ в пламе адском,
    потом на костылях и в штатском...
    ...когда под левую лопатку
    ножом бьёт слово: "ОККУПАНТ".
  
  
   * * *
  
   Кровь отчайным толчком
    пробилась сквозь спазмы аорты, 
    справа рушится дом,
    слева рушится верный оплот. 
    Воздух впился шипом,
    сквозь бездушные поры протертый,
    и гримасой удушья
    искривляется в судорогах рот.
    Растеклось гнева семя,
    подмывая былые устои,
    и кладем на храненье
    мы бесценную веру в сундук,
    то, чего нет ценнее,
    как и дОлжно, полушки не стоит.
    Равнодушное время
    замыкает сферический круг.
    Так давай, что ль, старьевщик,
    уноси-ка былые наряды,
    старой моды смещенье,
    вон, слетелось на пир воронье,
    и на площади древней,
    чью брусчатку крошили парады,
    раздается в смятенье
    в адрес бывших кумиров: "Вранье!"
    Если вера угаснет,
    если в мыслях сплошная химера,
    то и стынущий труп
    не украсит терновый венок,
    в этих хладных останках
    есть служения, веры примеры,
    хотя черные рамки
    подбивают кровавый итог.
    О святой гнев народа - 
    это самый стремительный спринтер.
    Чья сильнее порода,
    тот использует этот накал;
    интер-на-ционал
    воспарит, 
    иль страшнее - без "интер".
    Разрывает природу,
    напитавшийся кровью запал.
    Чем гасить этот всплеск
    новоявленных жуть-модельеров?
    Каждый выберет веру,
    пред которой в долгу только он,
    а страною пусть правит - 
    и в истории много примеров - 
    не подкупленный верой,
    не запуганный верой ЗАКОН.
  
  
   * * *
  
   Резцом ли, кистью создавая
    творения в немом пространстве,
    себя в твореньях воплощает
    художник в твердом постоянстве. 
    Прекрасно жизни постиженье,
    телесный обретая облик -
    живой огонь воображенья,
    движенья чувств дрожащий отблеск. 
    Гимн красоте - она священна.
    Здесь нет уродств из жизни бренной,
    здесь вошь в пропорциях надменна,
    обрамлена ажурной пеной.  
    Здесь царственный язык искусства
    зовет в страну волшебств чудесных - 
    застывший светлый отсвет чувства
    в полете грации небесной. 
    А как же наш художник милый,
    себя в твореньях воплотивший?
    Из жизни вырвав миг единый,
    нас красотою одаривший!  
    Нет, не ищите вы сравнений.
    Он в той стране не гордый житель.
    И всех своих произведений
    он только ревностный служитель. 
    В нем нет величья эталона.
    Такой, как мы,- простой, беспечный.
    Влечет туманность Ориона,
    но в ней он самый человечный.  
    Ему не льстят небес пороги.
    Людей гораздо ближе муки,
    ведь красоту творят не боги,
    а человеческие руки.
  
   
    * * *  
  
    Великое в сладкой тиши зарождается,
    И сразу в глаза никому не бросается.
    Здесь чувства остры и душа обнажается,
    пыльцою ума о-пло-до-тво-ряется
    душа, зарождая великое.
    Вначале, как все незаметно-безликое.
    Но в воздухе мягкое грусти свечение.
    Дрожанье,
    броженье,  
    о, чудо рождения!  
    И вот уже плод от души отделяется,
    и сладостной музыкой мир наполняется.
    Потом будут залы, и сцены, и выставки,
    и целые кипы восторженной критики.
    А может, - хулы поток излияний,
    и только потом наступит признанье.
    Но все лишь потом,
    а вначале - молчание,
    работа,
    исканья
    в ночи ожидания.
    Не в громе оваций родится великое,
    а где-то в тиши незаметно-безликое.
  
  
   * * *
  
  Стихи прославленных поэтов,
  читая вас в свой праздный час,
  я массу находил советов,
  блестящих, ярких, сильных фраз. 
  Стихи звенели, как оружье,
  сметая всяческую муть,
  срывая внешнее, наружное,
  вещей нам обнажали суть.  
  В них всё - природы совершенство,
  любви священной благодать.
  В неистовстве, огне, блаженстве,
  они сумели все объять.  
  И все же грустно и тревожно
  звучит мотив в стихах подчас,
  мол, передать все невозможно,
  природа совершенней нас. 
  Рук трепетных полет в тумане
  и с хлебным запахом зерно,
  все это так нас в сердце ранит,
  стихам так ранить не дано. 
  А мне не нужно совершенство.
  Я приношу ему дары,
  и чту его в немом блаженстве,
  но мне милей мои миры.  
  Пускай они несовершенны,
  Пускай в них мало глубины.
  Они мои.
  Они священны.
  Они мне одному верны.
  В щемящем сладостном забвенье
  поэт творит нам чудеса,
  в слова вселяя вдохновенье,
  он создает вновь небеса,
  поля, леса, пустыню, воду...
  И вот слова уж не слова,
  Великой матушки-Природы
  они живые острова.  
  А я хочу варить другое.
  Металл струится, раскален.
  Пусть он пронзает все живое,
  пусть сам я буду им пронзен.  
  Смерч слов моих,
  над плотью бренной,
  меня сумеет распылить,
  и я, такой несовершенный,
  в своих мирах останусь жить.
  
  
  
   * * *
  
  Нет, не всегда ум сильный, яркий
  дается тем сынам народа,
  кто в битвах яростных и жарких
  воюет с тайнами природы.  
  
  Дается и любимцам духа,
  владеет им художник пылкий.
  В огне мазка, в полете звука,
  воинственной окутан дымкой.  
  
  Я чту слог яркий, динамичный!
  Слог, кованный из красок, света,
  но мне и ближе, и привычней
  слог, растворяющий поэта.
  
  
   * * * 
  
    Ты, слово, - цель моя, мое - начало.
    Смыкаешь ты в кольце поток жемчужных вод.
    И от печального, но верного причала,
    подняв свой страстный флаг, я направляю ход
    ладьи, в которой нет другого экипажа,
    кроме меня, где я матрос и капитан.
    И за успех столь скромного вояжа
    я сам себе налью и осушу стакан.
    Резвятся образы под строгою кормою,
    волной игривою подброшенные вверх.
    Могу нагнуться, прикоснуться к ним рукою,
    услышать детский беззаботный смех.
    Я их пленю хрустальной тонкой сетью,
    пусть в ней томятся, а придет черед
    я перелью их в золотую песню,
    увижу слов и музыки полет.
    Я не ищу конечной четкой цели.
    То тут, то там сверкнет огнем кристалл.
    Минуя рифы и минуя мели,
    я вновь увижу грустный свой причал.
    И вновь уйду, влекомый звезд сияньем,
    и затеряюсь навсегда в потоке лет,
    но слов сомкнувшихся проступят очертанья -
    мой маленький, но четкий в жизни след.
  
  
   * * *
  
   Остановился человек.
    Всмотрелся в даль тяжелым взглядом.
    Куда направить жизни бег:
    судьба далёко или рядом?
    
    Легко давать ему совет
    тому, кто жизнью не обижен,
    насобирав медовый цвет,
    любовью к ближнему стал движим.
    
    Легко давать совет тому,
    кто в жизни отхватил красивость,
    ну а позор ее и низость
    дают лишь пищу их уму.
    
    А я судить его не рад,
    что мне сказать ему по сути,
    когда мгновение назад,
    как он, стоял я на распутье?
  
  
   * * *
  
  Как знаком нам порою взгляд женщин,
  нежный трепет их жаркой руки,
  и одной, видно, метой отмечен
  каждый вздох неподдельной тоски. 
  
  Как знакомо огонь материнства,
  женских глаз рассыпает свой свет,
  и страстей злой огонь сатанинский
  в нем теряет свой яростный след. 
  
  А знакомое женщин коварство?
  У него не найдете границ.
  Притаился бесенок лукавства
  под навесом из длинных ресниц.
  
  Но всех взглядов знакомых дороже,
  когда гаснет устало свеча,
  и никто, и ничто не поможет,
  и над другом топор палача. 
  
  И тогда в их глазах столько муки,
  но с улыбкою, встав в полный рост,
  простирая к любимому руки,
  они гордо взойдут на помост.
  
  
  
   * * *
  
   Холеные стройные стрелы
   впиваются в тело мое...
    ...Поставьте скорее пределы,
    чтоб не проросло бытиё
    там, где облаков хороводы,
    где злата ценнее гроши,
    где речь многоликой природы
    сливается с песней души.
    А впрочем, к чертям все пределы,
    к чертям вековую межу!
    Холеные стройные стрелы
    впивайтесь, пока я живу.
    И в недрах пусть зреют напасти,
    и звезды танцуют канкан,
    и весь, содрогаясь от страсти,
    пусть лаву извергнет вулкан.
    Пусть только, разрушив пределы,
    в покое награду найдя,
    услышит горячее тело
    дыханье и шепот дождя.
  
  
   * * *
  
  И министрам и бандитам 
  ты вселяешь страх.
  Грозный отблеск антрацита
  у тебя в глазах. 
  По извилистому стеблю 
  в зной или пургу 
  ты спускаешься под землю  
  к другу своему. 
  Уголь не слабей гранита,
  пепельный алмаз,
  но сверканье антрацита 
  раздражало газ.
  Газ с нефтянкой сговорились, 
  и в шахтерский стан 
  заслан был кровавый киллер -
  Князь болот МЕТАН. 
  И теперь жируют суки, 
  навели базар,
  по всем правилам науки  
  продают товар. 
  Уголь бурый, уголь хмурый, 
  как твои дела?  
  Наломали дров мы сдуру, 
  жизнь на слом пошла. 
  А в краю от беспредела  
  пагуба, раздор. 
  Посмотрев на это дело, 
  каску взял шахтер. 
  Под российской славы стягом, 
  побледнев, как мел, 
  подошел к ареопагу, 
  на ступени сел. 
  Глянь, бежит народ с опаской,  
  спрятав глубже стыд.
  Ты не бей по сердцу каской,
  ведь и так болит.
  Вихри грозные лютуют.  
  Видно, не к добру. 
  Не зови ты Русь святую  
  снова к топору.
  Кто начать войну рискует - 
  к здравым мыслям глух.
  Только кровушку людскую  
  высосет паук.
  От кого тебе ждать милость: 
  рынок ли, застой. . .
  В этом мире справедливость
  только звук пустой.
  Присягали нашей вере 
  те, кто держат руль. 
  Жди, когда тебе отмерят 
  сладеньких пилюль. 
  Видишь всполохи зарницы, 
  сбрось свой тяжкий крест 
  и лети свободной птицей 
  с этих гиблых мест. 
  Ну, а коль прирос корнями  
  и не смог взлететь,
  то ночами ты и днями  
  не баюкай смерть. 
  Пусть дрожит от горькой вести 
  тоненькая нить,  
  до конца должны мы вместе 
  горечь жизни пить. 
  Я живу сытней на свете?
  Если честно - да.  
  Жопа в теплом туалете, 
  на столе еда. 
  Но ты знаешь, что ночами  
  меня гложет стыд, 
  но ты знаешь, что врачами 
  я по горло сыт. 
  Видишь, выбив к свету дверцу, 
  падает звезда.  
  Так взорвется мое сердце, 
  раз и навсегда.
  
  
   ЗА НАС МОЙ ТОСТ, ЗА ГРАФОМАНОВ   
     
       Народ наш в ясный день иль грозы - 
       при буйстве красок и стихий - 
       читать предпочитает прозу, 
       но если пишет, то стихи. 
       Страшит рутины слов громада, 
       дар устремляется в миры 
       поэзии, где есть порядок 
       и четкость в правилах игры. 
       Где точно по лекалам кройка. 
       Народ мотал себе на ус, 
       и рифмовал довольно бойко, 
       изрядный проявляя вкус. 
       Но среди этого народа 
       есть удивительный народ. 
       Его особая порода 
       не блещет средь других пород. 
       Им часто сыплют соль на раны, 
       их гонят в бога-душу-мать, 
       им вслед кричат: "Вы графоманы!"
       Они не устают писать. 
       Да, это мы. Какой печальный 
       и замечательный удел. 
       Итог судьбы многострадальной: 
       никто в быту не преуспел. 
       Зато какое наважденье, 
       какой чарующий восторг, 
       когда тебя в твой день рожденья 
       целует Сам Маэстро Бог. 
       А от успешного поэта 
       мы отличаемся одним: 
       зовет нас в путь не звон монеты, 
       к нам прилетает Серафим. 
       И говорим без всякой позы 
       и без словесной шелухи, 
       нет, мы не презираем прозу, 
       но жизни смысл один - стихи. 
       И не словесные массивы 
       вселяют в нас священный страх. 
       Иные видятся мотивы 
       нам в заштампованных словах. 
       Смотрите, их поток тягучий 
       для прозы только матерьял. 
       Идеи - цели нету круче. 
       Вновь всюду "измы" правят бал. 
       Тут драматурги, беллетристы - 
       густой, тягучий слов массив - 
       историки да эссеисты, 
       и прочий разный нарратив. 
       И прозу в хаосе полнейшем, 
       где тишь да гладь и благодать, 
       письмом решили мы в дальнейшем 
       горизонтальным называть. 
       Поток идей - идей глобальных. 
       В нем мысль и чувство, стать и прыть, 
       но где письмом горизонтальным 
       сумели что-то изменить. 
       Клокочет яростью тирада, 
       из слова исторгая гнев, 
       языковые эскапады 
       воинственный трубят напев. 
       Звучат талантливые строки, 
       но в недрах мира и труда 
       вновь зарождаются пороки, 
       бал правят злоба и вражда. 
       Глядя на это поле брани, 
       верны мы истине простой: 
       идей сверкающие грани 
       не ослепят пустой мечтой. 
       Не призываем мы, не учим, 
       не увлекаем в темный лес 
       запутаться в сетях паучьих. 
       Не цель важна нам, а процесс. 
       Над головой косые ливни 
       и нервы рвутся, словно нить. 
       Долг человека: чашу жизни 
       он должен до конца испить. 
       Читатель, не суди сурово. 
       Для нас идеи - матерьял. 
       Мы их переплавляем в Слово, 
       замкнув губительный накал. 
       Нас не страшат ничьи угрозы. 
       Стихий четверка у руля: 
       огонь, парит незримо воздух, 
       вода, кормилица земля. 
       Мы дети матери России. 
       Господь, прощающий грехи, 
       нам пятую вручил стихию - 
       порыв, рождающий стихи. 
       Друзья, сомкнем скорей стаканы. 
       Нам ввысь стремиться суждено. 
       За нас мой тост, за графоманов, 
       за вертикальное письмо!   
       
       * * *  
      
       Щели не успев законопатить, 
       от телесных и душевных ран 
       на вконец расклеенной кровати 
       умирает старый графоман. 
       Что он видел -
       плюхи и насмешки?
       Да, была житуха, хоть куда. 
       Догорают, корчась, головешки. 
       Жизнь его уходит навсегда. 
       И она уже совсем готова 
       перейти в бессрочный интервал. 
       Он был верен, 
       он был предан слову, 
       но любви взаимной не снискал. 
       Члены разных творческих союзов 
       тоже умирают иногда, 
       но их любят, 
       их ласкают музы - 
       тех, кто не бездарен, господа. 
       Им приоткрывает тайны Слово, 
       отделяя плевел от семян, 
       но всем наплевать, 
       что бестолково 
       умирает честный графоман. 
       Только - где не ставят нам условий, 
       где стоит Небесный Строгий Храм - 
       только там он растворится в Слове, 
       только там он станет Словом сам. 
       Курится зарниц тревожных ладан, 
       омывая грустный светлый лик. 
       Впился взгляд в меня: 
       "Все это - правда?" - 
       я услышал хриплый дикий вскрик. 
       В комнату ворвался шумный ветер. 
       Друг мой встрепенулся и затих. 
       Я не знаю, что ему ответить. 
       Я не знаю, чем закончить стих.
  
  
   * * *
  
   Извечный поиск в мире блага
    не осудите, люди, строго.
    Благих намерений дорога
    нас в лоно привела ГУЛАГа. 
    
    Сограждан взгляд стал тугоплавким.
    Глаза в смятенье полыхают.
    Сомненья впились в них пиявками
    и безобразно разбухают.
  
    
     * * * 
   
    Безумье вползает в сознанье
    удушливой жаркой волною,
    когда из глубин мирозданья
    запахнет исчадьем - войною.
    
    И люди живут осторожно,
    тревожно глядят и сурово.
    И правит всем миром безбожно
    безумьем рожденное слово.
  
    
     * * *  
  
    Сцепление безумных сил
    над головою двух влюбленных,
    и слышен ропот воспаленный:
    "Скажи, зачем ты нас забыл?"
    
    К кому столь страстные мольбы?
    Кого отчаянно так просят?
    кто их так равнодушно бросил
    на произвол немой судьбы?
    
    Они, как все, обречены.
    Все крепче, крепче их объятья
    и... за мгновенья до распятья
    на гребне атомной волны.  
  
    
     * * *  
  
    Когда слепой огонь пожарищ
    бал правил на твоей отчизне,
    сбежав с сомнительных ристалищ,
    отдал ты предпочтенье тризне.
    
    А нынче новые обеты
    и новые звучат напевы,
    но те же прежние клевреты
    средь свиты новой королевы.
  
  
   * * *
    
    Студенческие   общежитья! 
    Знакомый коммунальный быт,
    где при совместном чаепитье 
    посуда резво дребезжит. 
    Где яростный огонь свободы 
    в сумбурной дерзости атак,   
    где не хором тугие своды, 
    а вольный шумный бивуак.  
    Как я люблю твой запах едкий. 
    В нем дым костров,
    свет дальних звезд. 
    Не прелость коммунальной клетки, 
    а свежесть первых летних гроз.  
    Здесь шум и звон,
    но здесь не тесно,
    здесь жизнь на резком вираже,
    а если ржа имеет место,
    то на вещах,
    а не в душе.  
    И я навечно присягаю
    тебе, совместный честный быт!
    И на моем пути сверкает
    он, как в ночи метеорит. 
  
  
   * * *
  
  Мы трясемся в вагоне,
  ветер воет устало.
  Мы проехали много,
  да осталось немало.
  Жизнь - отчаянья пляска
  на железных колесах,
  бесконечная тряска...
  Рыжий мох на откосах,
  серый дым в поднебесье,
  суматоха вокзалов.
  Мы о них вспомним в песне,
  что в дороге слагалась.
  Светлый отблеск крыла
  в белом облаке снежном -
  самолета стрела
  в океане безбрежном.
  И гостиниц уют,
  лоск на лицах от пота,
  и болтанка в каютах
  пароходов Морфлота.
  Все останется в нас,
  мы срослись все с дорогой,
  но не сводит с нас глаз
  месяц подлый, двурогий.
  Наши женщины дома
  помнят, ждут и тоскуют,
  так что, месяц бездомный,
  ты не зли нас впустую.
  Мы судьбу выбирали
  не с проложенной стежкой,
  чтобы в самом начале
  топать бодрою ножкой.
  Наши ноги в болоте
  увязали порою,
  не в тепле и почете
  мы боролись с судьбою.
  Нам не надо наград,
  нам наградой удача,
  мы такие, как есть,
  есть и лучше и ярче. 
  Мы такие, как есть,
  любим прозу и песни...
  Рыжий мох на откосах,
  серый дым в поднебесье. 
  
  
   * * *
  
   Юная, нежная,
    резко, небрежно
    ты отвечаешь смеясь.
    Взгляд твой кусается,
    переливается
    локонов тонкая вязь.  
  
    Ты поднимаешься,
    чуть усмехаешься.
    Я под прицельным огнем,
    но озадаченный,
    гневом охваченный,
    твердо стою на своем.  
  
    Небо качается,
    спор продолжается
    и он тебе по плечу.
    Богом мне данная,
    сильная самая,
    я предлагаю ничью.  
  
    Я предлагающий
    и понимающий,
    что проиграл этот спор.
    Жду в нетерпении,
    кротком смирении
    твой для меня приговор.
  
  
  * * *
  
  Милая, слышишь голос - 
  это моя молитва.
  В нежные, мягкие волосы
  спрятан я после битвы.
    
  Что я имею в жизни?
  Дух мой - моя отрада.
  Светлый источник брызжет,
  верный хранитель сада.  
    
  Сад мой пока зеленеет,
  дышат растений поры,
  только источник скудеет,
  тоже ища опоры.  
    
  Взгляд заволочен дымом,
  руки мелькают, лица.
  Все проплывает мимо,
  не за что ухватиться.
    
  Губы в пляске сюитной,
  в уши вползает: "Милый".
  В ласке сиюминутной
  не обретаешь силы.  
    
  Осень уже на пороге,
  в сенях лежат поленца.
  Боже, даруй мне в дороге
  преданность женского сердца.
  
  
   * * *
  
  Прозрачной пеленой окутан,
  штурмуя рьяно высоту,
  ты, под влиянием минуты,
  не смей переступить черту.
  Пусть луч незримо и неслышно
  войдет в тебя, презрев покров.
  Быть может - это глас Всевышний,
  быть может - будущего зов.
  Прислушайся к душевной боли,
  всмотрись в призвание свое,
  доверься тайне биополя -
  оно подобие твое.
  Доверясь этой жгучей тайне,
  ты не предашь своей души.. .
  ...и погружайся в мирозданье,
  родимым воздухом дыши.
  К нему приникнув каждой клеткой,
  устроишь жаркий ералаш.. .
  ...В крови пробудится зов предков.. .
  Нет, никого ты не предашь.
  
  
   * * *
  
  Как ты видишь - я очень горжусь тобою, 
  как ты слышишь - зову тебя: будь же рядом!
  Как ты помнишь - я тщетно бился с судьбою,
  как ты знаешь - одна у меня награда.
  
  Это видеть взгляд твой чуть-чуть лукавый,
  это слышать голос по-детски нежный.
  И тогда мой взор - не такой усталый,
  и тогда мой путь - не такой безнадежный. 
  
  Ты одна сумела женской рукою
  снять всю тяжесть жизни, сковавшей плечи,
  исцелить мне раны живой водою,
  вновь я стал готов для кровавой сечи. 
  
  Вновь готов я ринуться безрассудно,
  с ветряными мельницами сразиться,
  и когда продолжать станет очень трудно -
  ты поможешь выстоять, не отступиться. 
  
  Я теперь стал вдвое и сильнее и лучше.
  Нам вдвоем предстоит продолжать движенье.
  Так смахнем же с глаз набежавшие тучи,
  как всегда непрошенного сомненья.
  
  
   * * *
  
  Больнее режет по живому
  стекло, кремень или металл...
  Нет, чтоб предаться злу такому,
  взять лучше хрупкий матерьял.
  Он Божьей милостью отмечен,
  он жизни страждущей залог.
  Сердца любимых наших женщин 
  вот из чего отлит клинок.
  Ну, режь, палач! Под стон аккорда
  смерть и легка мне, и сладка.
  Одно прошу:
  режь быстро, твердо,
  пусть не дрожит твоя рука.
  
  
   * * *
  
  Ты не была моей богиней
  ни в звездный час, ни до него.
  Рабыня, тихая рабыня
  у изголовья моего.
  
  Жизнь скорбно шла под небом синим.
  Судьбою ткалась ее нить.
  Так мир устроен: двум богиням
  нельзя в нем ревностно служить.
  
  
   * * *
  
  "С трудом дается 
  больше ценится",
  гласит пословица народная,
  и эта истина природная
  в запасе каждого имеется.
  
  Ее взяв на
  воо-ру-жение,
  проводим в жизнь, игрой движимые.
  Вдруг, заглянув в глаза любимые,
  прервем, раскаявшись, движение.
  
  Но мы воюем с замешательством,
  и снова планы строим мысленно,
  и невдомек, что наши истины
  граничат с ложью и предательством.
  
  
   * * *
  
  Сентиментальный выплеск чувства
  и музыки сентиментальность.
  Пронзительно, щемяще, грустно
  звучит минорная тональность. 
  
  Но вот поток меняет русло,
  меняется его полярность.
  Рокочет гневное искусство,
  из звуков исторгая ярость.  
  
  Я верю: слов покой и ясность
  несет душевность откровенья,
  и мир приблизит к новым тризнам,
  
  где чувства яростность и страстность
  рождает мысли озаренье
  проникновеньем драматизма.
  
  
   * * *
  
  Я шёл по аллеям  
  своих сновидений 
  Распродан, расклеен...  
  То взлёт, то паденье.  
  
  Я шёл по проспектам 
  слепых революций.   
  Был избран мной вектор -
  на зов эволюций.   
  
  Я шёл по тропе   
  имманентного взрыва   
  один и в толпе,   
  над тобой и обрывом.  
  
  Я шёл по скрижалям  
  усопших религий,   
  где плоть возрождалась,   
  срывая вериги.   
  
  Я шёл прямо к Богу 
  под реплики хама. 
  Я выбрал дорогу,   
  ведущую к Храму.    
  
  
   * * *
  
  Все обрыдло,   и муторно 
  продолжается торг.  
  На небесном компьютере  
  время выдать итог.    
  
  Вот же выпало времечко -  
  я в нем весь растворен -  
  обдувает мне темечко 
  ветер лютых времен.  
  
  Закордонные вылеты 
  не прельщают ничуть. 
  Там, где вспоен и вскормлен ты -  
  там окончится путь.    
  
  Там, где жизнь наша плотская 
  от души отдана. 
  Там, где рокот Высоцкого, 
  там, где сказ Шукшина.
  £££££££££££££££££££££££££
  (продолжение следует ) 
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"