Аннотация: Стихи Михаила Л. Герштейна с предисловием Самсона Кацмана
Михаил Герштейн
"Люблю, но разве может слово..."
Стихи из новой книги
ПредисловиеСамсона Кацмана
Предисловие. О сборнике Михаила Герштейна "Люблю, но разве может слово..."
Я - патриот того, что жизнь дала:
Случайности рожденья и тепла,
Случайности еврейского движенья
Судьбы моей и строк стихотворенья.
Кто я? Зачем? Что останется после меня? Эти вопросы Михаил Герштейн задаёт себе всю жизнь.
Всё началось во дворе в родном Горьком, в далёком и оставшемся близким детстве. Двор был миром, сугробы казались огромными, сверкал и искрился на солнце снег, была наполнена тайной и чудом каждая минута. Может, тогда и появилась потребность - постигать мир образами.
Двор жил своей жизнью. С детьми и со взрослыми. Одни были под доброй опекой других. Возникают в памяти счастливые картинки детства: играющая детвора прыгает в глубокий снег с крыши сарая; хозяин сарая выносит разгорячённым ребятам холодных солёных грибочков; светит зелёным глазом из родительского окна кошка Муська...
Летним тёплым вечером взрослые собирались во дворе обсудить настоящее и былое, и маленький Миша впитывал их рассказы:
Я буду проживать и жадно слушать/Рассказы об атаках на войне,
И как мышей морили в Казахстане,/ И воду подводили к целине.
("Двор")
Сосед, Давид Шварц, прослужил в войну три года в штрафбате. Он прострелил ногу своему командиру, когда командир обозвал его жидом...
Снесён старый дом и уже нету двора, давно нет в живых многих его обитателей, но он навсегда остался с поэтом - охранной грамотой, памятью своего начала, первого осознания себя.
Отстаивать свою "инакость" пришлось рано, одному против всех. Бывало, что и в советской школе приходилось защищать своё национальное достоинство. Стихотворение "Бармицва" - это ярко и эмоционально описанный поединок, выдержанный экзамен за право быть самим собой:
Ребята закричали: Ты еврей!/И кругом встали.
И с каждым вроде я дружил,/Но вместе, в стае
В них нутряное прорвалось,/Как будто ждали.
Еврей! Еврей! - со всех сторон/Неслось, как пенье,
А я от злости весь дрожал/И нетерпенья...
К достоинству обидчиков, поединок был честным, без ударов в спину, без толпы, бросившейся на помощь своему против чужака-одиночки. Схватились несоразмерности: рост, размеры, физическая сила соперника против напора, энергии и страстного желания героя победить:
Ударов я не чувствовал тогда,/И злость моя была любви полнее.
И плакал Сыч, размазывая кровь,/И предок мой признал во мне еврея.
Нередко отторжение (унижение) средой человека другой национальности ведёт к травме, замкнутости. Здесь была победа. Благодаря ей чувство национальной сопричастности героя получилось доброкачественным, большим.
С восприимчивостью, открытостью, откликом к окружающему. Стихотворения "Я русское помню, я русское знаю...", "Налюбились, наплакались мы, и напелись...", "Купол нёба повторяет небо" - это Россия детства и юности, страна, которая сформировала автора. В большой мере это ещё и крик памяти, крик о невозвратном...Болью отзываются строчки о России начала 90-ых:
Мак-Дональдс вместо Дома Книги,/И в душах, и в умах - базар,
И разверсаченные урки/Воткрытую сгребают жар.
("Россия 1994")
Еврейская тема - одна из центральных тем сборника, и выходит далеко за рамки личного опыта автора. Быть частичкой своего народа для поэта - это нравственная предопределённость, жизненный путь, который ко многому обязывает. Еврейскую судьбу Михаил Герштейн осмысливает и эмоционально, и по-философски глубоко. ("Евреи")
Стихотворение "Мне жалко крещённых евреев" посвящено одному из краеугольных, чувствительнейших вопросов еврейского самосознания. Столетиями изгнания вера отцов была опорой еврейской духовности, помогала выдержать в преследованиях и унижениях. Окружение говорило - крестись и получишь всё. В средневековой Европе - уход от костра инквизиции, в дореволюционной России - образование, профессию, свободу от черты оседлости. Иногда, во время погромов, икона в еврейских руках могла спасти от черносотенной или петлюровской пули. ... Были те, кто по этому пути пошёл. А рядом была бесправная еврейская масса, для которой сама мысль о крещении была кощунственной и самоубийственной. Наиболее совестливые из выкрестов сознавали гражданское значение своего поступка. Но находились и такие, кто превращался в безжалостных беспощадных гонителей собственного народа.
Прошло время... Исторический фон еврейского крещения изменился. В нём уже нету откровенного принуждения, но остаётся горький привкус беспамятства в каждом такой переходе:
...Когда они крест поцелуют,/С которым был прадед убит,
Не разум во мне протестует,/Но память, как рана, болит...
Размеренность и налаженность повседневной жизни- не самая благоприятная среда для художественного творчества. "Русское" и "еврейское" в стихах Герштейна - категории объёмные, большие, здесь поиск, здесь вечные вопросы, в американской же ноте - неприятие приземлённости, материальности, бескрылости. ("Титаны в Америке", "Еврейско-российские души")
Париж у каждого свой. Мекка художников и литераторов, город Гюго и Хемингуэя, Пикассо и Эренбурга. "Праздник, который всегда с тобой", открытый всем ветрам и веяньям. Поэт чутко улавливает пульс великого города:
Здесь не победа, а триумф,/Здесь больше, шире жизнь и ближе,
И вся огромная судьба/Вдруг убирается в Париже.
("Кентавр Парижа")
Лирические стихи сборника различаются и по-своему рисунку, и по тональности. Гулкие, акварельные, протяжные как эхо юности. Ёмкие, афористичные, клокочущие, требовательные. Со всей амплитудой авторского темперамента: от нежности и поклонения до страсти и ревности.
Но самый частый герой сборника - это мгновения, миги жизни. Порой красивые, порой печальные и щемящие как mementomori*. Что делать,- звучит вопрос поэта,- чтобы не стать заложником, жертвой Времени? И отвечает: всей полнотой своего существа, своей души вдыхать, осязать, впитывать каждую секунду драгоценного дара жизни:
...Чувствовать, как деревья/В землю растут корнями...
Только живя мгновением,/Можно не быть рабами.
("От суеты")
Как бы грустно не звучал рефрен скоротечности бытия, нигде в сборнике нету поэтизации распада и тлена. Никто не знает, сколько ему отмерено, и, может статься так, что "трудясь, не завершим мы труды наши". Ведь жизнь - это и радость, и драма, и вызов. Поэт принимает его. И его оптимизм, его жизнелюбие наперекор всем невзгодам, его бойцовский характер - напутствие читателю:
...А мы ещё поиграем/С Венерой и Мельпоменой,
Огнём своим пощекочем/Гремучую жизни смесь.
*memento mori (лат.)-помни о смерти.
Самсон Кацман
***
Стихи Михаила Л.Герштейна с рисунками Захара Шапиро
Двор
Двора уж нет,
Но я зачем-то,
Его с собой в Америку привёз,
И без него сейчас мне было б скучно.
Вот мы на лавочке:
Мой старший брат Илья,
А с ним его товарищ Юрка Гребнев,
И я, помладше, вдохновенный врун,
Рассказываю, как метелил Миньку,
Парнишку из соседнего двора.
Вот вышел на крыльцо Сергей Кувшинов,
Глава большой отчаянной семьи,
Глухих сестёр и сыновей-бандитов.
Ходили слухи: сам Сергей -бандит,
И утопил в Прибалтике невесту.
Он вынес нам попробовать грибочков,
Холодных, нежных, скользких и хрустящих,
Вкусней которых я нигде не видел...
И на Сергее сильные очки,
И резкая открытая улыбка,
А голос низкий, рассудительный, простой.
С его сарая мы зимой кидались,
Как будто бы подстреляные, в снег.
А вот и Шварц Давид во двор спустился,
Сосед наш со второго этажа.
В войну три года он служил в штрафбате
За то, что в ногу ранил офицера,
За то, что тот жидом его назвал.
Давид идет к дворовому столу,
Садится за него, и скоро, скоро,
К нему подсядут взрослые мужчины,
И летняя вечерняя беседа,
Качаясь в воздухе, неспешно потечёт.
Я буду проживать и жадно слушать
Рассказы об атаках на войне,
И как мышей морили в Казахстане,
И воду подводили к целине.
А кошка Муська мне зелёным глазом
Всё светит, светит, светит из окна,
И темнота двора,
Как одеяло,
В Америке баюкает меня.
2004, Бостон
Стихотворение ДВОР в авторском исполнении:
http://www.youtube.com/watch?v=mBFvmcSTre4
***
На мосту
Зайду в свой старый дом
И стану маленьким.
А дома нет давным - давно,
Но сушатся у печки валенки,
И мама поглядит в окно,
Меня обнимет,
Скажет: "Мишенькa,
Гляди, как снег блестит на солнце!"
И я замру от восхищения
Двором, искрящимся в оконце.
И бабушка поёт на идише
О том, как годы молодые
Ушли, а люди догоняли их
И на мосту остановили.
2005, Бостон
Стихотворение НА МОСТУ в авторском исполнении:
http://www.youtube.com/watch?v=hUkmXzpzxso
Бармицва
Ребята закричали: "Ты еврей!"
И кругом встали.
И с каждым, вроде, я дружил,
Но вместе, в стае
В них нутряное прорвалось,
Как будто ждали.
"Еврей! еврей!" - со всех сторон
Неслось, как пенье,
А я от злости весь дрожал
И нетерпенья.
Сыч выступил вперёд -
Большой, красивый,
На голову повыше всех,
Счастливый, сильный.
Он вышел в круг,
Как если б он
Плясать решился.
Его любили все вокруг,
А он гордился.
Как я рванул к нему...
Как будто вдруг
Родного увидал после разлуки,
Как будто бы к спасенью побежал,
Как крылья, широко раскинув руки.
Ударов я не чувствовал тогда,
И злость моя была любви полнее.
И плакал Сыч, размазывая кровь,
И предок мой признал во мне еврея.
1996, Бостон
***
Налюбились, наплакались мы и напелись
В этой горькой, продрогшей, палящей стране.
Настоялись в подъездах,
На свет фонарей нагляделись
И с сараев напрыгались в снег.
Надышались весной:
Той прозрачной, пронзительной, птичьей,
Что врывается в дом
Первым, мамой открытым окном.
Находились по городу
В тощем величье
Молодыми пророками
В зачарованном царстве своём.
Надружились, напились до пьяных признаний,
Судьбы мира решали на кухнях друзей.
Никуда мы не делись, нам ничто уже ближе не станет,
