Долго смотреть на толпу невозможно. Начинает казаться, что перед тобой колышется грязное болото. Мне это надоедает. Я закрываю окно и возвращаюсь к столу. Но грохот, шум шагов и крики одуревшей от жары и вседозволенности массы доходят и через двойные стекла. Они дребезжат в резонанс с воплями тысяч луженых глоток.
Чашка с изображением чертика на боку, пепельница и зажигалка подскакивают в такт топота ног в подкованных сапогах.
Мне уже осточертело время от времени отодвигать вещи с края стола. Зажигаю сигарету и, глубоко затянувшись, протягиваю руку за чашкой с кофе.
И тут это начинается. Сначала замечаю, что маленькие цунами в чашке, от грохота с улицы, замедляют свой бег и, ударившись об внутреннюю стенку чашки, уже нехотя катятся к центру. Их бег становится все медленнее и медленнее и вскоре, кажется, совсем прекращается. Лишь тени выдают их движение.
Я усмехаюсь и с удивлением отмечаю, что губы мои с трудом растягиваются.
В гром и лязг за окном свой вклад вносит колонна танков, направленная на подавление очередного, третьего за неделю, государственного переворота.
Чашка медленно продвигается к краю. Не переставая ругать танкистов, привычным жестом хочу протянуть руку и поправить чашку. Но рука так и остается безвольно лежать на столе. Я еще ничего не понимаю и стараюсь поднять руку. Чашка достигает края. На секунду, другую, покачиваясь на краю, чертик недолго раздумывает и, приняв одному ему понятное решение, вместе с чашкой ныряет к полу. Я вздрагиваю и напрягаюсь.
- Какого черта? Что происходит, а?
А происходит вот что. Чашка, неестественно медленно переворачиваясь, летит в пике на пол. И тут даже бронебойным танкистам стало бы понятно, что время сошло с ума, а в лучшем случае отлучилось на обеденный перерыв. Оно просто решило расслабиться и посмотреть на ватного парня с сигаретой во рту.
Смешно, не спорю... Но не для меня...
Я делаю еще одно отчаянное движение и отрываю пудовые гири от стола - еще минуту назад это были мои руки.
Они дрожат, им непривычно, они испуганы, но левая быстрее приспосабливается к ситуации и остается в воздухе, тогда как правая падает мне на колени и безвольно замирает.
Чашка безмятежно летит, ей все равно. И кажется, что чертик на боку усмехается и подмигивает мне - ну, что, мол, парень, ты удивлен, правда?
Удивлен?! Ха! Я потрясен, я весь свечусь от энтузиазма, я...
Как бы не так. Моя рука наливается тяжестью, и этот груз переходит в боль. Сначала она охватывает фаланги пальцев, потом кисть, по руке выше и выше и, когда боль ударяет по сердцу, из глаз моих брызгают слезы - Господи, как больно! Больно и обидно!
Я скреплю зубами, дрожь переходит в шею и голова моя конвульсивно вздрагивает. Рука продвигается еще на миллиметр, чашка на целый сантиметр. И так все время - миллиметр, сантиметр...
Чашка уже перевернулась на бок и кофе выливается из нее маленькими, дымящими каплями.
Они, эти капли, летят чуть быстрее чашки и кажется, что чашка плачет черными блестящими слезами.
Я слабею с каждой секундой, и эта слабость передается всему телу. Дыхание срывается, лоб покрылся бисеринками пота. Сердце бьется все медленнее. Шея вздулась и на висках выгнулись вены, в ушах отдается глухими ударами кровь. Голова моя гудит и мне кажется, что сейчас я начну разваливаться. Тихо и торжественно.
Чашка, наконец, достигает пола и замедленно, но удивительно красиво ломается. Сначала она чуть отпрыгивает от пола и покрывается трещинками. Потом, ударившись обратно, раскалывается и от нее отлетают куски, чуть меньше, за ними побольше и вот уже она рассыпается вся.
Остатки кофе от удара летят вверх и своими черными щупальцами устремляются к моей руке. Я знаю, что кипяток мало приятен моему телу, но моя рука явно придерживается другого мнения. Теперь все мои старания направлены на то, что бы убрать руку с дороги горячей жидкости. Но кофе опять, как раньше чашка, устраивает со мной гонку - сантиметр своего веселого полета на миллиметр вздрагивания моей кисти.
И побеждает, притворно ласково ложась на мои пальцы...
Боль! Боль! Боль! Боль...
Она в отличие от моих замедленных движений, достигает мозга скорее, чем даже при нормальном беге времени. Я захлебываюсь, сердце дает перебой, дрожание тела переходит в вибрацию. Мне кажется, что мои глаза совершили полный оборот вокруг своих осей в глазницах и выпучились на руку, покрывающуюся красными пятнами ожогов.
Я кричу от боли, которая постепенно усиливается и не хочет остановиться на достигнутом. Но крик застревает где-то внутри и медленно ищет себе дорогу наружу. Он не спешит - боли хватит на долгий, очень долгий и дикий вопль.
Краем глаза я замечаю, как на осколок с умиротворившимся чертиком ложиться тень, и понимаю, что кошмар продолжается - в свой первый и последний полет собирается пепельница. Теперь я в ужасе и думаю не почему, а за что?
Я еще нахожусь в наклоненном положении с чуть согнутой одной рукой, с безучастно лежащей второй, со ртом, открытым в немом крике, потный и дрожащий всем телом, когда время решает, наконец, закончить свои шутки.
Грохот и шум за окном возвращаются, меня бросает вперед, я резко лечу вниз, при этом истошно ору, отдергиваю руку и лицом падаю на осколки чашки, даже не успев увернуть голову.
Кошмарная боль от впивающихся в лицо осколков фарфора, глаза чертика, в упор глядящего на меня, явно вывихнутая правая рука - и эту картину довершает хрустальная пепельница, аккуратно, с изяществом падающая на затылок, мой крик прерывается.... и я просыпаюсь.
Знаешь, это мой самый не любимый и самый частый сон.