Я помню, как мы впервые встретились. Нам было по семь лет. Свежий апрельский ветерок нежно гладит наши лица, а мы сидим рядом на качелях и молчим. Рыжая девочка с огромными как небо голубыми глазами и очень милым личиком - Рита уже тогда сознавала свою привлекательность. Она всегда была немного воображулей. А я был не в меру стеснительным малым. Поэтому мы молчим. Наши мамы разговаривают друг с другом сидя на лавочке напротив и изредка на нас поглядывают.
Её отец только начинал заниматься бизнесом.
Промышленные предприятия в те годы разворовывались ударными темпами. Пасть ненасытного мародёрства вонзилась и в угольные шахты Донбасса. Клыками этой пасти были такие люди, как её отец.
Когда я учился в девятом классе Рита перевелась в нашу школу. В мой класс. Я не сразу вспомнил её, но не смотреть на неё было невозможно. Она словно только что вышагнула в эту бренную реальность из своего безупречного киношного мира и как будто совсем ещё недавно она была хрупкой гиперболизировано чистой героиней трогательного романа, а теперь, по воле какого то всесильного светлого гения обрела плоть и кровь здесь и сейчас в теле прекрасной рыжеволосой девушки. Новое, такое странное ощущение боли, смешанной с наслаждением, растекалось внутри меня где-то в области грудной клетки, стоило мне хотя бы издали, хотя бы на секунду взглянуть на Риту. На случай если кому то в голову сейчас пришла плоская злобная шутка, добавлю: речь идёт не о сексуальном влечении (впрочем, оно тоже было); в первый месяц после прихода Риты в нашу школу осквернить этот вымышленный мной чистый образ похотью было для меня такой же не укладывающейся в голове пошлой глупостью, как если бы кто - то заявил, что его возбуждает вид весны или звёздного неба и он не прочь заняться с ними сексом. Я был уверен, что она слишком хороша для этого мира. Прекрасная, прекрасно одетая, так звонко и весело смеющаяся...
Раздолбанные загаженные улицы, наши постоянно матерящиеся и выпендривающиеся одногодки, бомжи, алкоголики, малолетние шалавы, пьяные разборки, беспризорные токсикоманы - перечислять можно очень долго - всё это выглядело каким-то совершенным парадоксом в одном мире с Ритой. Что-то одно обязательно должно было быть ненастоящим - галлюцинацией, сном, фальшивой иллюзией - либо вся эта жизнь, либо ОНА. Так уж Рита выглядела. И, понятное дело, я только мечтать мог о такой девушке. Мне даже взглядом встретиться с ней было страшно. Поэтому я старался не смотреть ей в лицо.
************
-А хочешь, я тебе, Димка расскажу, как начинал? Когда совок развалился одни ребята лицом щёлкали, вторые - валили друг друга почём зря; а третьи - предприимчивые и рисковые люди - сумели сколотить состояние, при этом практически не участвуя в вооружённых разборках и делая деньги, можно сказать, из ничего. Как говорил в своё время наш батюшка Ленин: "Власть валялась под ногами". Имущество, бывшее до этого собственностью партии уже не опекалось неусыпным оком ОБХСС. Оно вдруг, на некоторое время, стало вроде бы как ничьим. Обнаружилось, что вокруг нас, на каждом шагу валяется уйма добра, которое некому, некогда и незачем охранять. Например, по указке директоров шахт помимо добычи угля каждая смена параллельно занималась поиском, подготовкой и вывозом на поверхность металлолома. Всё в шахте держится на металле. И вагонетки, рельсы, рамы, части укрепляющих конструкций - буквально всё железо, попадавшееся на глаза работникам подземелья в строго определённом количестве сдавалось начальству в конце смены. Приехал утром, договорился с директором, заплатил сколько нужно - и ночью можешь вывозить. На собственный риск. По документам это отходы производства. Промышленный мусор. Как говорится, утром деньги - вечером стулья...- Вадим Леонидович, отец Риты, засмеялся,- но деньги вперёд.
Я глупо кивал головой и наивно улыбался. А что мне говорить? Скажу что-нибудь не то - покажусь дураком. Всё-таки разница между нами немалая. И в возрасте, и в социальном статусе, и в материальном положении.
Всё это он рассказывает мне не потому что по той или иной причине доверяет. Просто он меня не боится. И вообще, мне кажется, что он никого не боится. Сидит в кресле, расслабившись, пьёт дорогой коньяк, закусывая лимоном. У него, можно сказать, выходной (что случается крайне редко) и он законно отдыхает.
Я жду Риту, сгорбившись в очень мягком и уютном кресле, в котором мне жестко и неуютно. Мне вообще, некомфортно в этом доме. Здесь слишком светло. Всё как то торжественно, дорого и безупречно. Будто это не жилой дом, а место проведения светских вечеров. Я зажат и скован.
Вчера, двенадцатого марта, около десяти лет спустя после нашей первой встречи, Рита неожиданно предложила мне погулять. Договорились, что я зайду к ней сегодня в семь. За три года учёбы в одном классе мы вообще друг с другом не разговаривали. Даже не здоровались. И вот, 11 класс, урок литературы. Внезапно между Ритой и учительницей Зинаидой Сергеевной, завязывается спор об "Идиоте" Достоевского. Зинаида Сергеевна - это представительно выглядящая пожилая женщина низкого роста с тумбообразной фигурой. В своей речи она оперирует длинными заученными фразами, цитатами из сочинений маститых критиков прошлого и настоящего, говорит о том, что князь Мышкин - "голубиная душа", честный и наивный ребёнок, попавший в мир лицемерных взрослых, по-детски наблюдательный, искренний, рассудительный и впечатлительный он, сам того не желая, впутывается в сеть бурлящих в обществе повседневных интриг; что в этом произведении он выполняет функцию своеобразного скальпеля, при помощи которого в ключевых местах сюжета Достоевский разрезает каждого отдельного персонажа романа и демонстрирует читателю схему его личности. И что, наконец, "человек в разрезе" - это коронный приём Фёдора Михайловича Достоевского, о чём она всем нам уже неоднократно говорила.
Рита смотрит на учительницу с лёгкой, едва заметной улыбкой. Внимательно слушая воодушевлённую тираду Зинаиды Сергеевны, она время от времени разбавляет серьёзность происходящего язвительными замечаниями от которых по классу то и дело пробегает одобрительный, местами даже заискивающий смешок. Зинаиду Сергеевну одни ученики почему то уважают, а другие побаиваются, оттого на её уроках всегда тихо и спокойно. Но вчера Рита была не такой, как обычно. В ответ на импровизированную лекцию педагога она с улыбкой сказала следующее: "Я думаю, что ваш Мышкин просто больной на голову неудачник. Трус, тряпка. Существо забитое и, по сути, жалкое. Одним словом, идиот. И Достоевский, насколько мне известно, тоже был ненормальным - извращенцем, алкоголиком, заядлым игроком... Да и мало ли кем ещё? Честно говоря, мне ни капли не жаль ни одного из его персонажей и все его романы я считаю нудными и неинтересными. Поэтому, если вас не затруднит, ничего мне больше не рассказывайте о Достоевском. Я читала. И мне не понравилось". Гробовую тишину, окутавшую класс, нарушил прозвучавший звонок. Зинаида Сергеевна опешила от такой наглости. Она никак не ожидала, что кто-то из старшеклассников посмеет так себя с ней вести. Несколько секунд она стояла, вытирая руки от мела и смотрела на Риту поверх очков. Затем молча собралась и вышла, даже не задав нам домашнее задание. Мне показалось, что на глазах у учительницы выступили слёзы. Но она сдержалась.
Меня очень впечатлило произошедшее. И даже возмутило. Поэтому я подошёл к Рите, тронул её за руку и когда она обернулась и наши глаза встретились, я сказал: "Ты не права. Зря ты так с русичкой. Да и насчёт Достоевского я не согласен. И ей, сама понимаешь, как бы виднее должно быть". Сначала Рита несколько мгновений смотрела на меня так, будто только что узнала о моём существовании, а затем, приподняв бровь, пожала плечами и на её прекрасное лицо легла печать насмешливо-удивлённой улыбки. Я сказал:"Ясно", повернулся и ушёл из класса, чтобы выйти на улицу и, зайдя за угол школы покурить с пацанами. Это, наверное, ученическая традиция всех времён и народов - во чтобы то ни стало, несмотря ни на какие запреты, курить за углом "альма матер". Или в туалете "альма матер".
А вечером Рита позвонила и полушуточным тоном предложила встретиться и обсудить возникшее между нами идеологическое противоречие. Я сказал, что никакой идеологии здесь нет (откуда во мне эта дурацкая привычка говорить очевидные вещи?), она засмеялась и сказала, что знает. Но всё равно хочет встретиться и обсудить со мной Достоевского. Сколько я не вслушивался, насмешки в её голосе я не нашёл. По всей видимости ей было просто весело. Поэтому, я согласился.
Это был сказочный вечер. Она вела себя странно. Очень эмоционально и очень много говорила. Но она слушала и то, что говорил я. И судя по всему, ей тоже было хорошо со мной. Многие считают меня чудаком и я думаю, что я действительно был и остался довольно-таки чудаковатым типом. Но вот, наконец, девушка моей мечты обратила на меня своё бесценное внимание и нашла мои странности привлекательными.
Домой я возвращался счастливым человеком. От распиравших меня положительных эмоций я долго не мог заснуть. До рассвета провалялся на кровати, блаженно улыбаясь, уставившись в потолок и думая о Рите. Затем с часок подремал. В 6:30 Проснувшись от сигнала будильника на мобильном телефоне, я стал быстро, но тщательно приводить себя в порядок. В половине седьмого я уже сидел в классе и писал стих. Вчера она сказала, что очень любит осень и я пообещал написать для неё стихотворение об осени, чтобы она могла оценить моё поэтическое мастерство. Даже сейчас прекрасно помню этот стих:
Изыски скованы. Очень рискованно.
Осень шагает, листвой изрисована.
Бродит и тает она, ненаглядная;
Веком смыкается тьма непроглядная.
Ватно-стальными играет мышцами
Над остальными - кружащими птицами,
Лицами... И цени высь они - плесени
Было поменьше бы в нотах песенных.
Если бы весело грезилось - рези глаз
Среди нас не было б, слёз и жестоких фраз;
Режут истоки нас и кривобокий паз
Слова для мысли открыт, где порока час.
А у порога разбитым мечтаниям
Места нет, как и нелепым метаниям
Из никуда в никуда. Не беда.
Осень раскована, как никогда.
Я очень старался и очень спешил успеть к её приходу. Но Рита в этот день не пришла. Её тело нашли через неделю. В какой-то заброшенной квартире. Передозировка героином. Она проглотила собственный язык. Те, кто был с ней побоялись даже вызвать "скорую". Просто сбежали - и всё. Испугались отца Риты. А он ведь всё равно их найдёт. Страшно даже представить, что он с ними сделает.
Её хоронили в закрытом гробу. Когда я смотрел на огромную фотографию Риты, которую несли перед гробом, мне то вспоминался тот вечер, когда мы с ней гуляли и болтали о всякой ерунде, то наша первая встреча, когда она была маленькой рыжей девочкой с огромными как небо голубыми глазами, то её первый день в нашей школе, когда она показалась мне воплотившейся в реальность героиней трогательного и возвышенного романа... Всё это было невыносимо тяжело - тёплая, свежая, чудесная весенняя погода, марш Шопена, вытьё, рыдания, её фото, воспоминания о ней, каменное лицо её отца, мокрое, с крепко сжатыми челюстями и подрагивающими губами. И закрытый гроб, внутри которого находилось искажённое разложением тело совсем ещё недавно ангельски прекрасной рыжеволосой девушки по имени Рита.
"Зачем?",-беспрерывно шептал я, захлёбываясь беззвучным рыданием. "Зачем?!" истерично кричал я в ночное небо, сжимая в руке тетрадный лист с тем глупым стихотворением. Безнадёжно пьяный. Неизлечимо одинокий. Я рвал этот мерзкий бесполезный кусок бумаги на мелкие кусочки и хохотал сквозь слёзы. С остервенением топчась по ненавистным мне клочкам я повторял в такт своему топоту: "Зачем!?...Зачем?!?!?! Зачем...". Пьяный вдрызг, уже почти ничего не соображающий от алкоголя, я тушил о свою руку окурок за окурком. И мне почему-то становилось легче.