Я прекрасно помню девяностые. Голод, разруха. Тысячи безработных, не понимающих, как жить дальше, невероятно возросшие грабежи и мошенничество, постоянные смуты. Муки не хватало. Очереди за хлебом выстраивались еще с полуночи, но в итоге после долгих часов ожидания многие уходили без хлеба. Аристократы - и те испытали на себе, что такое недостаток продуктов питания, что уж говорить про обычных граждан.
А дальше началось самое "веселье", когда головы французской знати скатывались в корзину у подножия гильотины одна за другой, и очень немногим удалось избежать этой участи. Мой отец был достаточно умен и дальновиден, потому Террор и "Закон о подозрительных" обошли нас стороной. Но была Вандея, была мятежная Бретань, были тысячи, тысячи жертв...
Потом меня завертела война, в которой я искал способ уйти от своего прошлого, поверить в собственную силу, выковать стержень, потому я мало задумывался о том, что в это время происходило в Париже и в большой политике. Мне хватало Египта, обожаемого генерала, вверенных мне солдат и возможности доказать всем, на что я способен. Были промахи, были неудачи, были травмы и ранения, но все это было мелочью по сравнению с открывающимся передо мной будущим - счастливая страна, свободный народ, люди, с мнением которых считаются, будь то бывший богач или простолюдин из трущоб. Свобода, Равенство, Братство - тогда это были не пустые слова.
Были, пока обожаемый генерал не решил стать императором. Я и тогда не сильно придал этому значения, надеясь, что уже поднявшие голову идеалы не попрать, но как же я ошибался...
Дальше вновь были войны, уже захватнические, которые лишили меня веры в будущее, тяжелое ранение, которое привело меня к демобилизации, и долгие годы отчаянных попыток плыть по течению, смиряться, молчать, в то время как сердце рвалось на куски от боли и отчаяния. Я оставался на плаву только благодаря своей мести, а потом - в наказание за свою ошибку. Но теперь...
Теперь вернутся Бурбоны, и тогда у Франции не останется ничего, во что можно верить, ничего, что могло бы пролить свет на будущее, ничего, что способно дать силы. Собственное мнение, право на выбор, свобода, равенство - все будет уничтожено, планомерно и безжалостно, все будет растоптано и искоренено, чтобы вновь вернуться к мракобесию и отсталости преждего уклада.
Что же остается делать мне, убежденному республиканцу? Бежать, это единственный выход. Но как бежать, если границы на замке, а мое имя столь известно, что за мою поимку наверняка назначена кругленькая сумма? И это они еще не знают, что я даже не бонапартист, а еще хуже - республиканец.
Можно, конечно, попробовать скрыться, затиться, переждать, и тот, кто предоставит мне убежище, будет вне себя от счастья. Но долго ли я смогу мириться с тем, что заставляет мое сердце плакать кровавыми слезами? Не знаю...