Принесение
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Роман-лабиринт, роман-мистификация.
|
ПРИНЕСЕНИЕ
"Мне отмщение, и аз воздам"
Библия
"Кого бог хочет наказать, того он сначала
лишает разума"
Джошуа Барнс
Часть I
Глава 1
Сомнения
Был обычный, пасмурный, октябрьский, по-осеннему прохладный вечер, когда неяркое солнце, ещё окончательно не севшее за горизонт и холодно и безжизненно мерцающее сквозь редкие проёмы в сплошных серых тучах, затенивших небо, уже не несло людям ни тепла, ни света. Алексей Курташёв, молодой человек двадцати с лишним лет, сидел в своей комнате за компьютерным столом, тяжело и неподвижно глядя в одну точку перед собой, углублённый в свои размышления и переживания, которые завели его в такой тупик, такие непроходимые дебри, из которых он не знал, как выбраться самостоятельно, не прибегая к чужой помощи, что не столько бы ударило по его самолюбию, которым он не слишком страдал, к его чести, сколько, по его мнению, ещё больше бы запутало ту безнадёжную и безвыходную ситуацию, в которой он оказался не по своей воле. То, что неминуемо должно было произойти, как ему теперь казалось, по его сегодняшним представлениям о мире и о себе, произошло. Последняя завеса, с таким трудом удерживаемая, сохраняемая им перед собой, наконец, оборвалась, рухнула и, мир, представший перед ним таким, каким он был самом деле, и, который он упорно не хотел воспринимать, надо было принимать таким, каким он был. В лицо ему смотрела пустота, бессмысленная и ничтожная, но даже сейчас ему не хотелось признавать это, потому что осознание пустоты было невыносимо для него, вернее для его логического, привыкшего к целесообразности и осмысленности, здравомыслящего мышления. Ничего, абсолютно ничего не оставалось, да, впрочем, наверное, ничего и не было изначально. Всё то, что раньше казалось единственно реальным, прочным и незыблемым, рассыпалось зыбким карточным домиком; все надежды и иллюзии развеялись, словно призрачный сон и среди ряда неблагоприятных событий, произошедших с ним за последние месяцы, несколько завершающих - смерть матери, внезапное исчезновение брата, снятие его с главной роли в театре, о которой он так долго мечтал, и, главное, неожиданный уход от него жены - особенно потрясли и добили его, как птицу на взлёте. Он оказался совершенно не подготовлен к ним своим предыдущим, довольно гладко протекавшим, хотя и не безоблачным, не беспроблемным существованием. А сейчас оставалась одна только жизнь, абсурдная, нереальная и бессмысленная, и надо было жить ею, отринув все свои прежние представления о ней, всё то, что раньше казалось главным и существенным, необходимым, без чего он не представлял себе своё существование. Хотя, если быть откровенным до конца, то ведь о наличии пустоты, грозившей поглотить его, он подозревал и раньше в те редкие тяжёлые моменты своего существования, когда что-то не получалось, не сходилось так, как надо, словно бы действительность упорно подталкивала его к пробуждению, осознанию, но он упрямо старался не замечать её, не думать о ней, судорожно и торопливо соскальзывая на другие мысли и темы, но, тем не менее, где-то там, в глубине, на самом дне своего сумрачного сознания, всё чаще чувствующий грубое, мучительное соприкосновение с ней и боящийся её. " По-видимому, этот мир действительно построен на таких основах, которые нельзя воспринимать всерьёз, иначе беды не оберёшься. Но тогда зачем это всё? Для чего? Ведь это же не реальность..." Алексей встал и прошелся по своей небольшой, по-спартански обставленной комнате, где не было ничего лишнего, ненужного ему. Остановившись у зеркала, вставленного в шкаф, он долго вглядывался в своё отражение, словно пытаясь разглядеть и понять там что-то. Но запылённая ровная гладь стекла отражала только его самого - сосредоточенно и мрачно смотревшего молодого человека с очень выразительными серьёзными чёрными глазами, в фамильном, красиво-печальном разрезе которых, сейчас чувствовалось что-то дикое, завораживающее. В законченности и выразительности этого лица чувствовались порода, решительность и какая-то отрешенность. Он был похож на умершую мать, которая очень любила его и выделяла из всех трёх братьев за непосредственность и искренний темперамент. "Этот, сроду, не смолчит, выскажет всё, что думает", - бывало, говорила она, гладя его по голове, когда он был ещё маленький. Старший сын, Андрей, был себе на уме, а средний, Сергей, по её мнению был слишком слаб, мог поддаться, попасть под чужое влияние или не совладать с собственными страстями и жизненными искушениями.
"Но ведь человеку, надо как-то жить и ориентироваться в окружающей жизни. Но как жить, когда кругом такая пустота и бессмысленность? - продолжал размышлять Алексей. - Или какой-то смысл всё-таки есть, но мне он непонятен, неясен, недоступен?"
- Во что же теперь верить? - растерянно вслух спросил он у своего мрачного незадачливого отражения в зеркале. Но равнодушное тусклое отражение как всегда коварно молчало, надёжно храня свои секреты, ему никто не отвечал.
"Почему я постоянно чувствую себя лишним и ненужным, каким-то отрешенным от жизни, чужим?" Он отвернулся от зеркала и подошел к окну. За окном был всё тот же знакомый, тысячи раз виденный пейзаж - унылые кроны деревьев, растущих напротив его дома и уже успевших потерять почти все свои листья, ветви которых раскачивал по-осеннему шальной, своевольный ветер, серая громада здания, напротив, через дорогу и небо, серое беспросветное небо осени. "Странно всё как... чёрно-белое кино...краски как будто смыло дождём... какой беспросветный неуютный покинутый мир. И этот ветер, он снова раскачивает эти ветви, как делал это тысячи раз. Природа - это вечное, бессмысленное повторение без всякой надежды. Ничего не осталось кроме ветра и слов. Но слова - это же так страшно и бессмысленно... Так где же выход? - мысленно спросил он у себя. - Какая пустота..."
Потеря веры в осмысленность окружающей жизни и каких-то более общих основ мироздания была особенно тяжела для него. Он привык жить, подчиняясь определённым правилам и убеждениям, наработанных годами, и остаться без них для него было равнозначно тому, чтобы оказаться потерянным в этом огромном мире без ориентиров и направлений. Жизнь вокруг него сводилась к какому-то бессмысленному хаотичному перемещению фигур, будто на шахматной доске у неопытного неумелого игрока, но не было той направляющей, той определяющей доминанты, которая делала бы всё осмысленным, признанным и серьёзным, основательным. Бытие не определяло сознание, а будто нарочно шло с ним вразрез. И Алексей снова с тревогой почувствовал, как внутри него, и вопреки его воле и желанию, начинает просыпаться и оживать какая-то беспокойная нездоровая сила, которая, опережая сознание, заставляла его не подчиняться этой реальности с её абсурдными правилами и законами, не подстраиваться под неё и, это он хорошо осознавал, была опасна для него самого, а может быть и для других, небезразличных ему людей. Нужно было срочно встряхнуться, освободиться от своих мрачных мыслей и этого его угнетающего настроения; и, наконец, поняв, что ему самому всё-таки не справиться с навалившимися на него потрясениями и что ему срочно нужна помощь, он поочередно, по степени значимости для него, перебрав в уме всех близких ему людей, решил ехать к своему старшему брату Андрею, который жил на самой окраине города в своём относительно небольшом, но очень уютном доме.
Алексей уже взял было сотовый телефон со стола, чтобы позвонить брату, но потом передумал и решил ехать к нему без предварительного звонка, положившись на удачу. "Если он дома, то это добрый знак и всё будет хорошо", - суеверно загадал он.
Андрей, к счастью, оказался дома. Алексей, заснув руку в прорезь ворот, приподнял железную щеколду и, толкнув калитку, прошёл во двор, пересёк его по дорожке, выложенной побелевшими и стёршимися от времени камнями и подошёл к дому. Собаки у брата не было, он почему-то не любил собак, а дверь в дом, как это часто бывало, была незапертой (в чём он не раз попрекал брата). Пройдя через прохладные запылённые сени, переднюю и общий зал в его небольшую комнату, который они в шутку называли кабинетом, Алексей застал брата за странным занятием. Андрей сидел за письменным столом в углу комнаты и, по-видимому, пытался что-то соорудить из игральных карт. Алексей увидел его знакомую красивую черноволосую голову, склонённую над столом, чёткий профиль с прямым носом, точёным подбородком и упрямо поджатыми чувственными губами, составлявшими неожиданный контраст с общим выражением утончённого интеллектуального лица, которому бы больше подошли тонкие губы, и на душе его несколько повеселело.
- Здравствуй, Андрей, - поздоровался Алексей.
- Здравствуй, - коротко ответил брат, даже не повернувшись, по-видимому, целиком, с головой, погрузившись, уйдя в своё занятие.
Приглядевшись, Алексей понял, что он безуспешно пытается сложить из карт какую-то замысловатую фигуру, вроде бы похожую на карточный дом, но более сложную. Но карты рассыпались прямо у него на глазах, упорно не желая выстраиваться в причудливую трёхмерную конструкцию, изощрённую химеру больного воображения воспалённого, страдающего ума. Алексей опустился на стул рядом с братом, не снимая плаща, и некоторое время внимательно наблюдал за ним, пытаясь понять, зачем он это делает. Но долго выдержать он не смог.
- Они рассыпятся, - убеждённо сказал он Андрею.
Андрей ответил, по-прежнему не поворачиваясь к нему и не отрываясь от своего важного занятия:
- Я должен построить.
- Зачем? - недоумевающе спросил Андрей.
- Так надо, - упрямо сказал брат.
"Кому надо?" - раздражённо хотел спросить Алексей, но удержался, подавив своё раздражение, решив не отвлекаться на такие мелочи, тем более что он знал, какое значение брат может предавать вроде бы пустячным вещам, не представляющих, не имеющих для других никакой ценности, и поэтому сразу перешёл к интересующей его теме.
- Я хотел поговорить с тобой... - нерешительно начал он и замолчал, почему-то не отваживаясь продолжить - карты отвлекали его, назойливо притягивая внимание, не давали сосредоточиться.
- Поговорить? О чём? - машинально, всё также, не отрываясь от дела, спросил Андрей, неторопливо постукивая ребром очередной карты по столу и ища глазами в своём причудливом сооружении, куда бы её пристроить, чтобы вновь всё не развалилось, не обрушилось.
Алексей на секунду замялся, но, сделав усилие, всё-таки преодолел свою постыдную вяжущую нерешительность и твёрдо заявил:
- О вере.
- О вере? - Андрей, наконец, нашёл нужное место и, вставив карту, облегчённо вздохнул, не без удовольствия разглядывая получившуюся конструкцию. - О какой вере? О вере во что?
- О вере в осмысленность всего происходящего, - очень серьёзно и убедительно сказал Алексей.
Что-то, звучащее в его голосе, заставило Андрея оторваться от своего занятия, и повернутся к брату. Что-то неуютное и настораживающее.
- Ещё что-то случилось? - с тревогой спросил он. - Что произошло?
- Случилось, - подтвердил Алексей. - Случилось то, что с некоторых пор я начал сильно сомневаться в реальности всего меня окружающего. Мне начало казаться, что всё это не реальность, а какой-то хитроумный затянувшийся розыгрыш, какая-то хитрая игра, в которой невольно, не по своему желанию задействованы мы все. Балаган, театр абсурда, дурной сон, от которого не проснуться и не избавиться. Понимаешь, о чём я говорю?
Он внимательно посмотрел на Андрея, словно оценивая, понимает ли он его, а тот, в свою очередь, с таким же вниманием смотрел на него.
- У тебя и раньше были подобные настроения. Это у всех бывает, но это только настроение, оно скоро пройдёт, - попробовал было успокоить его Андрей, но сам почувствовал как ненатурально и фальшиво это прозвучало.
- Дело тут не в настроении, - с вызовом и напором сказал Алексей, он подсел ближе к брату, положил беспокойные руки на стол, ища им место. - У меня теперь это ясно осознанное чувство. Кто-то стоит за этим разыгрываемым представлением, кто-то, по чьему желанию оно разыгрывается. И именно сегодня до меня дошло всё это. Вернее, всё давно шло к этому, но всё шло исподволь, внутри меня. А сегодня, будто что-то прорвало. Я сидел и думал, думал обо всём происходящем вокруг меня. И вдруг, неожиданно, мне всё представилось совершенно в другом свете, мне всё стало ясно. Мне трудно объяснить это словами... как будто пелена перед глазами спала, просветление какое-то наступило. Или осознание... я не знаю. Назови, как хочешь, мне всё равно. Понимаешь, мне словно бы удалось взглянуть на всё происходящее со стороны; удалось отстраниться, выключиться из этого процесса. И я понял: то, что происходит вокруг, имеет свои законы, но это не те законы, не наши, не человеческие. Дело не в том, что они очень сложны или их трудно понять и прочее... Они изначально не наши. Понимаю, как нелепо это звучит, но это так, - твёрдо добавил он, с вызовом глядя на Андрея.
- Что ж, мысль не новая, - Андрей поискал, чтобы сказать, ответить брату, ему хотелось быть убедительным, но не хотелось говорить истёртые, банальные истины. - Может это и так, но ведь мир не разваливается, он существует, живёт, развивается.
- Куда развивается и развитие ли это? - вызывающе спросил Алексей. - Я лично чувствую другое: я чувствую только двусмысленность мира и то, что за фасадом что-то от нас скрыто, что-то таится, может быть опасное и враждебное нам.
- И что ты собираешься делать? - недоверчиво поинтересовался Андрей, с опасением поглядывая на разгоряченного брата, он слишком хорошо его знал - как бы тот не наломал дров.
- Я хочу разобраться во всём, - просто и доверчиво сообщил Алексей, откинувшись на спинке стула.
- Каким образом?
- Пока не знаю, - он развёл руками и, снова не найдя им места, засунул в карманы своего плаща, похоже, что он не знал, куда их деть.
Они надолго замолчали. Андрей обдумывал, что ответить брату, а тот сидел, отстранённо глядя в окно, размышляя о чём-то своем.
- Даже если считать, что миром управляет чья-то злая воля, то ей нужно что-то противопоставить, нужно уйти из-под её власти, - сказал, наконец, Андрей. - Ты знаешь, я пишу сейчас роман об одном реально существовавшем человеке, о котором я собрал большой материал. У этого человека было всё - сила, власть, деньги - и он отказался от всего этого. Похоже, что он тоже понял, что мир, это что-то другое, чем нам кажется. Но он считал, что освободиться от зла и остаться собой можно только одним способом - путём служения, так он это называл.
- Что он имел в виду? - скорее машинально, чем осмысленно спросил Алексей, ещё не полностью освободившись от своих мыслей, целиком овладевших его сознанием и как будто бы пожиравших, сжигающих его изнутри.
- Каждодневное напряжённое усилие в попытке приобщиться к истинной сущности мира - духовной, - пояснил Андрей. - Только так можно победить зло. Так он считал. Этот человек в своё время много грешил, но нашёл в себе силы раскаяться и победить зло в себе. Он создал свою религиозную общину и жил в ней до конца своих дней.
- Что ж, может быть, он и действительно победил зло внутри себя, и, может быть, я охотно допускаю, даже в своей общине, - горячо заговорил Алексей. - Но как быть с тем злом, которое вне тебя, снаружи, в мире? Там оно остается и действует, причём довольно успешно и мы все под его властью. Оно непобедимо. Нужно подчиниться и играть по его правилам, - заключил он с горечью.
- Ты не прав! - возразил Андрей, тоже начиная горячиться и похожий в своей горячке на брата, очевидно, сказывалась их семейная черта. Он встал и прошёлся по комнате, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями, слова брата взбудоражили его, в чём-то перекликаясь с его собственными мыслями и выводами, с которыми он не хотел, не мог согласиться.
- Андрей, брата нет и, что с ним произошло, мы не знаем. Если тебя интересует моё мнение, то я лично считаю, что его уже нет в живых. Но, что хуже всего - его убийцы разгуливают на свободе и похоже, что их никто особо и не ищет, - понизив дрожащий от волнения голос и стараясь говорить спокойнее, чтобы быть убедительнее, привёл решающий довод Алексей.
Но Андрей не поддался и на этот аргумент.
- Что с ним произошло, мы не знаем. Но, наверное, ты прав и он мёртв, - вздохнув, вынужден был признать он и поспешно добавил, - но в любом случае его не вернуть, ты сам это прекрасно понимаешь, мы не можем ничего сделать, от нас ничего не зависит. И убийц мы не найдём.
Он помолчал, морщась и хмуря брови.
- И жизнь это не игра, - вновь заговорил он, очевидно собираясь продолжить дискуссию, но очевидно передумал и оборвал себя.
- Что у тебя с женой? - неожиданно поинтересовался он, вероятно желая переменить тему зашедшего в тупик, начинающего тяготить его разговора.
- Всё тоже, - нехотя и коротко ответил Алексей, втайне надеясь, что брат не будет дальше расспрашивать о неприятных для него вещах. Но Андрей был неотступен и настойчив.
- И никаких изменений? Она не вернулась к тебе? - спросил он.
Алексей пожал плечами:
- А с чего бы? Нет.
- К кому она ушла, ты знаешь? - продолжал наступать Андрей.
- В последнее время она постоянно говорила о каком-то человеке, - поняв, что Андрей не отступится, задумчиво ответил Алексей. - Она называла его то учителем, то Пастырем или Архонтом Он создатель и глава какой-то религиозной секты или чего-то вроде этого. Я и сам толком не знаю.
- И чего же он хочет, этот Пастырь? - спросил Андрей, сам не понимая, чего он хочет добиться, но инстинктивно чувствуя, что может услышать что-то важное, нужное для себя.
- Не знаю, - обескураженно сказал Алексей с болью и обидой в голосе и не удержался, язвительно добавил, - по-видимому, тоже служения, только самому себе, любимому.
Андрей с тревогой всмотрелся в лицо брата, оно заметно осунулось и побледнело за те последние недели, что он его не видел.
- Почему она ушла от тебя? Что у вас произошло? - мягко и неназойливо спросил он, не очень-то надеясь на ответ.
Алексей растерянно потёр рукой лоб, нерешительно посмотрел на брата, в его смятённом взгляде было что-то детское и наивное, как у обиженного ребёнка.
- С ней происходит что-то странное, непонятное, - будто бы оправдываясь, смущённо сказал он. - Она очень изменилась за последнее время, ты бы её не узнал.
Он тоже встал и прошёлся по комнате.
- Временами у меня такое жуткое ощущение, что это уже не она, - вдруг шёпотом сказал он и искоса недоумевающе посмотрел на Андрея, как будто бы, сам удивляясь произнесённым им словам.
- Что ты хочешь этим сказать? - Андрей непонимающе уставился на брата.
- Хочу сказать, что это уже совершенно другой человек, - устало и с каким-то безразличием в голосе сказал Алексей. - От неё осталась только внешность. Всё её поведение, характер, привычки, взгляды - всё изменилось, всё не её. Я перестал понимать её. Я знал её лучше, чем себя, всю до последней клеточки её тела, до последней мысли и желания. А теперь это уже не она, понимаешь? Говоришь будто с чужим человеком, незнакомым тебе. Я стал испытывать какой-то непонятный страх...Я сам не пойму, чего я боюсь... - он с испугом посмотрел на Андрея, - иногда у меня такое ощущение, будто я схожу с ума.
Они снова замолчали. В комнате повисла напряжённая, звенящая, свербящая уши тишина и только было слышно, как за окном, где-то вдалеке на соседней улице настойчиво и звонко лают собаки, будто преследуя кого-то.
- А что за секта у этого Пастыря, у этого Архонта? - спросил Андрей, с трудом выговорив незнакомое слово, не столько из любопытства, сколько из желания немного разрядить обстановку.
- Не знаю. Знаю только, что люди, которые вступают в неё, очень сильно изменяются, их, будто подменяют. И для них этот Пастырь - непререкаемый авторитет, верховный пастырь, жрец, он требует безусловного подчинения. Кстати, Ольга говорила, что он звал и меня. Я даже знаю, где он живёт.
- И что ты собираешься теперь делать? - повторил свой вопрос Андрей, пытаясь постичь, вникнуть в замыслы брата.
- Я же сказал - собираюсь разобраться во всём, - терпеливо пояснил Алексей. - Я хочу заглянуть за фасад, и я сделаю это. Я должен сделать это.
- А как же твоя игра в театре? - Андрей испытывающе заглянул в глаза брата. - Ада сказала, что у тебя забрали твою новую роль.
- Ничего страшного. У меня теперь будет другая игра, - Алексей мрачно усмехнулся, - своя, особая. Скажи, а тебя кошмары по ночам не мучают в последнее время? - неожиданно спросил он у Андрея.
- Я всегда плохо сплю, - уклончиво ответил Андрей, почему-то вдруг смутившись, и отвернулся в сторону.
- А мне всё время снится какая-то чертовщина, будто я пытаюсь догнать кого-то и для меня это очень важно, и никак не получается. - Алексей задумчиво посмотрел вдаль. - Как будто спросить о чём-то надо, что-то узнать...
Он не договорил, увидев, как странно побледнел Андрей.
- Что с тобой? - встревоженно спросил он у брата.
- Ничего, просто я подумал, какие странные кошмары тебе снятся, - отводя глаза, ответил Андрей. - А вообще-то кошмары - это больше для женщин.
- Ну, это как сказать, - возразил было Алексей, но, подумав, засомневался. - Хотя может быть ты и прав...Хуже всего, что мне иногда начинает казаться, что это он, Сергей, там в моих снах, прежний, живой... Просыпаешься и понимаешь, что это был только сон, что его нет, а вокруг реальность. Или может быть наоборот? Не знаю. Ладно, мне пора. Посмотрим, что будет дальше.
Алексей попрощался и вышел такой же задумчивый, как и пришёл. А Андрей, проводив его, внезапно подумал: "А ведь он и вправду сходит с ума, это ясно как божий день. Во всяком случае, нормальным его не назовёшь. А меня?"
Глава 2
Андрей у Ады
Проводив брата, Андрей неподвижно сидел некоторое время на своём любимом месте - в большом старом кожаном кресле у книжного шкафа, тупо глядя на сваленные кучей на столе карты, и чувствовал, что у него больше нет сил, продолжать своё бессмысленное занятие. Что-то не складывалось и не складывалось в нём самом, посещение брата было здесь не при чём. Образ не удавался, целый год был потрачен на него, но выходило всё время не то, что он хотел, что задумывал, размышляя о нём. Чтобы лучше представлять и понимать этого человека, его внутренний мир, он даже пробовал изобразить его на бумаге, нарисовать его, ему почему-то казалось, что если он увидит его лицо, пусть даже придуманное им самим, то он поймёт что-то важное о нём, но всё было бесполезно, всё равно получалось не то, что нужно. Выстраивая эту сложную фигуру из карт, он одновременно пытался сконцентрироваться на своих мыслях, как делал уже не раз и раньше это срабатывало, выручало его, и, в какой-то момент, ему было показалось, что наконец начало что-то получаться, проклёвываться, проясняться в его сознании, но увы, это была только иллюзия. Образ действительно не удавался, а вместе с ним не удавалась и книга, в котором он должен был занимать центральное место. А в последнее время его ко всему прочему вдруг стали преследовать навязчивые видения, появляющиеся в самое неподходящее время (хотя какое время может быть подходящим?) а по ночам мучить кошмары. Один и тот же сон, уже в который раз снился ему...
Он бежал какими - то глухими улочками, переулками, переходящими один в другой, словно одно замкнутое пространство переходило в другое, себе подобное, торопливо огибая серые молчаливо-каменистые мысы домов. Красное платье мелькало где-то далеко впереди него. Оно то исчезало, то появлялось неожиданно где-то сбоку, то снова исчезало за очередным поворотом. Он снова не мог догнать эту женщину. Гулкое эхо бежало впереди него по узким уличным коридорам, дробно отражаясь от стен домов. Город стыл в утренней дрёме, и тишина стояла поразительная - вокруг всё точно вымерло. Платье мелькнуло в последний раз, сверкнув багровым мрачным бликом, и пропало за поворотом. Повинуясь уличному изгибу, задыхаясь, с гулко бьющимся сердцем он повернул за угол и выбежал на большую пустынную площадь. Её нигде не было - он снова не догнал её. А догнать её было необходимо, чтобы заглянуть ей в лицо и понять кто это. Он чувствовал, что ему нужно узнать у неё что-то очень важное, быть может, даже связанное с Сергеем. Он просыпался с мучительным чувством и долго ещё лежал в тишине, пытаясь понять, что он должен был узнать и, снова, в который раз не узнал.
Вспомнив сон, Андрей вздохнул и, тяжело поднявшись с кресла, зашёл в спальню и замер удивлённый. В углу, на излюбленном его месте, на замшевом диване у окна, развалившись, полулежала в расслабленной позе бледная взъерошенная дама неизвестной породы в вызывающем красном платье с глубоким декольте. Дама приятно нежилась, потягиваясь, показывая овальные локтевые ямочки на руках в длинных чёрных перчатках с вырезами для пальцев, и щурила свои длинные, чуть навыкате, кошачьи глаза. Увидев Андрея, она устало улыбнулась.
- Ну что же вы, мой милый, - томно и протяжно простонала она, - заставляете себя ждать.
Она приподнялась на локтях.
- А я этого так не люблю, вы и представить себе не можете, как я этого не люблю.
Она на секунду задумалась и обречённо покачала головой:
- Нет, не можете...
Андрей прошёл вглубь комнаты и сел на стул напротив дивана, внимательно глядя на неё. Мыслей в голове никаких не было и чувств тоже, одна только звенящая пустота, он просто воспринимал происходящее, как оно есть. Она чем-то неуловимым отдалённо напоминала ему одну его близкую знакомую, безвременно усопшую, погибшую несколько лет назад при непонятных обстоятельствах, о которой он очень не хотел бы сейчас вспоминать, слишком тяжелы и тягостны были эти воспоминания для него. И потом совершенно не к месту было сейчас, в создавшейся ситуации, вспоминать покойников.
Дама совсем привстала и села на диване. Она окинула Андрея оценивающим взглядом. "Ну и кто же на этот раз?" - пронеслось в голове у него, хотя он сам понимал безнадёжность и глупость своего вопроса. Жуткий сон продолжался.
Она словно бы услышала его.
- А я - дама абсурда, просто-напросто дама абсурда, о котором вы так любите размышлять, на досуге, разумеется, и ничего больше. Вы же везде видите только абсурд? Вы, наверное, тайно ненавидите мир, да? Мой милый, ну нельзя же быть таким мрачным.
И она ещё раз приятно улыбнулась Андрею.
- А вы такой загадочный, - она шаловливо погрозила Андрею хорошеньким пальчиком, на котором матово блеснул золотой перстенёк.
- Но я так устала, так устала... Я надеюсь, вы меня понимаете? - странно бледнея и скромно опуская внезапно заблестевшие глаза, отрывисто прошептала она.
Андрей не отвечал, сосредоточенно глядя на свой призрак, не мог же он, в самом деле, разговаривать со своей собственной галлюцинацией.
- Ах, я так и думала! И вы, и вы такой чуткий и внимательный, не хотите меня понять! - с упрёком воскликнула она, трагически воздев руки к небу.
Ему, было, показалось, что на секунду из-за поднятых кверху и закрывающих лицо остроконечных ладоней на него метнулся острый внимательный взгляд. Но только на секунду...Дама тотчас отняла ладони от лица, быстро овладев собой.
- К чему скрывать, я вас давно и безоговорочно люблю, - быстро и сурово прошептала она, - и вы, вы всё равно будете мой!
Её зелёный кошачий зрачок метнулся на Андрея и погас. Поднявшись с дивана, она резко развернулась, взметнув подолом шёлковой чёрной юбки, на мгновенье показав свои стройные, обтянутые кремовыми чулками ножки, и быстро вышла из комнаты. Уже перед самим выходом, она обернулась и произнесла низким утробным инфернальным голосом, похожим на бас:
- А брата своего не ищи, не надо, да и совершенно незачем, только неприятностей наберёшься и на себя беду накличешь. Он уже давно наш.
Андрей продолжал ещё некоторое время сидеть неподвижно, пытаясь осмыслить происходящее. Реальность ли всё это? Но ведь он не спал, а напряжение его было так велико, что он с обострённой чувствительностью, даже болезненностью воспринимал окружающее - все предметы казались вычурными и неестественно реальными и стереоскопическими, выпукло видна была каждая их линия и чёрточка, каждый изгиб. Плавных же линий почти не было, всё было слишком резко и бросалось в глаза. Нужно было немедленно что-то сделать. Взгляд его машинально упал на листок с неоконченным неумелым стихотворением, посвящённым его подруге, Аде:
- Ты уйдёшь, в квартире пусто,
Тишина как в сновиденье,
Злых зеркал пустые стёкла
Твоего немого лика
Не оставят отраженья.
Но останется в квартире
И ложится, как бывало
Тень, упавшая с балкона,
Тень, уставшая от солнца,
Только тень и запах хвои
На пустое покрывало.
Андрей встал, оделся и поехал к Аде.
Он долго звонил, прежде чем ему открыли. За дверью стояла сама Ада в длинном, туго обтягивающем её, тёмном платье. Это была стройная красивая темноволосая женщина со спокойными уверенными тонкими чертами лица, в смуглости и отточенности черт которого явственно ощущалась лёгкая примесь восточной крови. Увидев Андрея, она вздрогнула от неожиданности.
- Андрей? Ты зачем снова пришёл? - голос её был тих и спокоен, но в нём чувствовалось скрытое напряжение. - Что-то случилось?
- Ничего не случилось, я просто захотел увидеть тебя, - честно признался Андрей, глядя ей прямо в глаза и, не выдержав её пристального, внимательного, даже настойчивого взгляда, покраснел как мальчишка, что, впрочем, шло ему, как не раз подмечала про себя Ада, и опустил голову.
- Зачем? - с напором спросила она, продолжая внимательно и требовательно смотреть на него.
Он не раздеваясь, молча прошёл в комнату, почему-то чувствуя внутри себя нарастающую расслабленность и какое-то эмоциональное отупение, грозящее перейти в ступор, может быть, потому что увидел её, сел на стул и только тогда спокойно ответил, всё также не поднимая на неё глаз:
- Мне хочется видеть тебя. Мне слишком сильно тебя не хватает.
- Тебе не нужно приходить сюда, - решительно сказала она, прислонившись к косяку двери, сложив руки на груди и глядя на него сверху вниз.
- Почему? - голос Андрея был всё так же тих и спокоен, но в нём появились какие-то мучительные, надорванные нотки, словно у очень уставшего человека.
- Не нужно, - упрямо повторила Ада.
- Но я хочу видеть тебя, этого мне никто не может запретить, - с вызовом сказал он, наконец, подняв на неё расширившиеся от возмущения красивого фамильного разреза глаза.
- Мы не можем быть вместе, - сказала Ада, опуская взгляд к полу, будто рассматривая там что-то, видимое только ей одной.
- Но почему? - с болью в голосе спросил он, уже сам чувствуя всю неуместность своего вопроса.
- Потому что... - она замешкалась, очевидно ища нужные слова, но не нашла их, и просто повторила, - потому что не можем.
- Ада, чего ты боишься? - тихо спросил Андрей, пробуя вызвать её на откровенность, но она сделала вид, что не поняла его.
- Я? Я ничего не боюсь, - бодро ответила она, но голос её был глух и неестественен, выдавал её.
- А со мной происходит что-то странное, - признался Андрей о наболевшем, мучающем его. - Какой-то кошмар, наваждение. Будто кто-то преследует меня. Мой роман не пишется. Мой главный персонаж не получается, хотя у меня столько материала о нём. Но он почему-то не выходит. Но хуже всего то, что у меня непонятно как возник другой образ - абсолютно противоположный ему. Знаешь, у меня получилось что-то страшное, не человек даже... - с удивлением сказал он. - Первый образ почему-то упорно не выходит, чего-то я недопонимаю, не могу понять в нём, чего-то очень важного. А вот другой образ, из чувства неприязни к нему я назвал его Шут, выходит как живой. Такое странное чувство, будто он пытается стать главным героем моей книги. Я пробовал переделать роман, но у меня ничего не получается. А несколько дней назад я нашёл у себя в рукописи, на том месте, где я остановился, вот это...
Андрей кинул на стол игральную карту с изображением человека в шутовском, двуцветном, будто навсегда, навечно разделяющим, разрезающим его по вдоль напополам на чёрное - неживое, мёртвое и белое - цвет манящей недостижимости и иллюзорности, наряде, с раздвоенным, что почему-то особенно пугало её, колпаком на голове. Ада взяла карту и всмотрелась в неё. Что-то невыразимо наглое и вызывающее показалось ей в физиономии шута. Он смотрел на неё, щурясь в глумливой усмешке, и у неё возникло такое ощущение, будто она видит что-то хорошо знакомое и не раз виденное, точно пугающий облик из детских ночных кошмаров.
- Андрей, - глухо сказала она, с неподдельной тревогой глядя на него, - для тебя так важен этот роман?
- Очень, - с волнением ответил Андрей. - Я должен понять этого человека. Я называю его Апостолом. Что он понял такого, чего не понял я?
- А ты уверен, что он действительно понял что-то такое? Это не самообман?
- Уверен, - Андрей заметно оживился, заговорив о близкой, важной для него теме. - Он жил словно бы в другом мире, в другом измерении, хотя это мир наш. Понимаешь, он сумел победить, освободиться. Для него словно бы нет зла, есть только любовь. Как он сумел выйти на этот уровень? Он уже свободен от зла и защищён от него. Болезни, страдания, смерть - это для него не зло, он не видит его и оно исчезает. Для него это только мираж, который назойливо пытается доказать, что он действительность. А для нас это реальность. Что он понял, что почувствовал, почему он любит всё, весь окружающий мир? Он преодолевает зло добром и у него получается - зло исчезает. Как это происходит? Из-за веры, мне кажется, он действительно верил.
- Но смерть есть смерть, можно изменить отношение к ней, но она остаётся, - попробовала было возразить Ада, но это вышло у неё неубедительно, словно она сама не верила в то, о чём говорила.
- Он её не боялся, - убеждённо сказал Андрей. - Для него это было что-то другое, чем для нас.
- Что ж, значит, он был действительно верующим человеком, - задумчиво сказала она. - В таком случае смерти для него действительно не существовало.
- Но почему он может верить, а мы нет? - с возмущением и недоумением, даже обидой не к тому, изучаемому им и, наверное, частично, не в главном, выдуманному им человеку, а скорее к себе, вопросил Андрей. - Почему не получается у меня? В чём источник его веры? Значит, он видел что-то или чувствовал что-то, чего не чувствуем мы? Но почему это не дано мне, хотя мне это так надо? А может быть, у него действительно это было наваждение, самообман? Может быть, он был просто великий выдумщик и лжец? Но почему у меня тогда такая уверенность, что он прав и он не лжет? Потому что я хочу этого? Не знаю...Вопросы, вопросы, вопросы и никакого ответа, - мрачно подытожил он. - Я пробовал не думать об этом, не получается. Я должен понять - прав был он или ошибался. Мне это нужно, для меня это слишком важно.
- Разве это можно узнать? - Ада с недоверием покачала головой. - Вера или она есть, или её нет. Читай Библию, там всё уже есть. А узнать это невозможно, иначе это давно была бы не вера, а было бы знание, - с уверенностью заключила она.
- Оно-то мне и нужно, - твёрдо и недвусмысленно заявил Андрей.
- И что ты собираешься делать?
- Ничего, - Андрей с какой-то странной смесью надежды и обречённости посмотрел на неё, как будто непроизвольно ища защиты у неё, у той, которая очевидно сама нуждалась в ней и он, если и не знал об этом наверняка, то очевидно подозревал это.
- Я чувствую, что ко мне скоро кто-то придёт, - с уверенностью, переходящей в паранойю, заявил он. - Тот, кто мне нужен, тот, кто разрешит все вопросы, вот только удовлетворят ли меня его ответы?
- Кто придёт? - ничего не понимая, но инстинктивно, по-женски чувствуя, что он находится в беде и, невольно страдая от этого, спросила она.
- Не знаю, - честно сказал Андрей и уставился на неё так, как будто находился в какой-то прострации. - Я просто это чувствую, мне так кажется.
- Андрей, мне всё это очень не нравится, - встревоженно и с чувством сказала Ада.
- Почему? - он снова спрятал глаза, отвернувшись в сторону, чувствуя всю фальш своего неуместного вопроса.
- Сначала эта карта, теперь этот кто-то, - Ада подошла к нему поближе, чисто по-женски сочувствуя, заглянула в глаза. - Я боюсь, у меня плохие предчувствия.
- Я должен понять одного и победить другого, - твёрдо сказал Андрей, начисто отметая не то, чтобы какие-то сомнения, но даже саму возможность непринятия, уклонения от какого-то, непонятного для неё боя.
- Кого другого? - со всё возрастающей тревогой, не понимая, спросила она.
- Этого Шута. Это вызов мне, - неохотно пояснил Андрей.
- Андрей, если он уже появился, этот, как ты его называешь Шут, то всё очень серьёзно, неужели это неясно? - требовательно как с подчинённого, как с младшего, как будто у неё было такое право, хотя он был несколько постарше её, спросила Ада. - Брось этот свой роман, начни работу над чем-нибудь другим, у тебя всегда было столько замыслов и идей, - проникновенно и с чувством сказала она, беря его за руку и трогательно и нежно заглядывая в глаза, как это умеют только опытные, не столько хитрые, сколько сильные, мудрые женщины. - К тому же люди не хотят слишком глубоких переживаний, они боятся их, инстинктивно избегают. Поэтому, даже если бы у тебя получился этот роман, как ты задумывал, кто бы стал его читать? Сейчас другое время, время мелких чувств и переживаний, людям интересно это.
- Но как ты не понимаешь, я не могу бросить эту работу, - обескураженно сказал Андрей, - для меня это всё слишком серьёзно, и потом - всё уже слишком далеко зашло.
Он подошёл к окну, сосредоточенно, упорно размышляя о чём-то, что вероятно давно беспокоило его.
- Я много в своей жизни делал такого, чего не должен был делать, - задумчиво сказал он, - и вот результат.
Он повернул к ней своё напряжённое, грустное лицо, освещённое вечерним неярким светом напольной лампы, которую зажгла, спасаясь от наступающей темноты, Ада, и здесь, в этом свете, оно поразило её какой-то обескураживающей, беспредельной обречённостью, которая непривычно сквозила сейчас в каждой его, хорошо знакомой ей черте.
- Это тени прошлого держат меня, - уверенно, как о чём-то окончательно и бесповоротно решённом, сказал он. - У меня такое ощущение, будто я пытаюсь вырваться из чего-то мрачного, тяжёлого, безысходного, а оно не пускает меня, и я вязну в нём. Но я должен выйти к свету, должен всё понять и во всём разобраться.
- Ты хочешь стать другим, измениться, а Апостол это только повод, - вдруг сделала неожиданный для себя вывод Ада, сама поразившись этой пришедшей ей в голову мысли, и даже присела от волнения на диван, как будто не устояв, не выдержав перед вставшей перед ней во весь свой рост, со всей очевидностью, ясной теперь для неё как божий день, проблемой.
Андрей не стал спорить, пожав плечами, что ещё больше усугубило её подозрения, и они трагически замолчали, будто исчерпав, истратив свои силы для одной части разговора и невольно готовясь, собираясь с силами, для другой, следующей, может быть, не менее важной. И непроизвольно их разговор возобновился сам собой.
- Ада, всё-таки чего ты боишься? - снова спросил Андрей, после недолгого, гнетущего обоих неловкого молчанья.
- Не знаю, честное слово, сама не знаю, - словно бы извиняясь за какие-то свои, ей самой неизвестные грехи, сказала она. - Что-то нависло над нами, что-то страшное.
- Глупости, тебе это только кажется, - сказал он, сам не уверенный в своих словах, поняв, что её необходимо успокоить, снять с её плеч напряжение, заставить наконец расслабиться, чему вовсе не способствовала предшествующая часть этого разговора.
- Нет, я чувствую, - покачав головой, убеждённо сказала Ада. - Что-то случится. Мы делаем что-то, чего не должны делать.
- Мы хотим выйти к свету, только и всего, - он недоумевающе посмотрел на неё и удивлённо спросил, - или мы этого не должны делать?
- Андрей, ты говорил, что тебе снятся кошмары, - нерешительно сказала она и замялась, - меня тоже всё время преследует один и тот же сон: будто я превращаюсь в куклу.
- В кого? - от удивления у Андрея едва не отвисла челюсть, и расширились его и так не узкие глаза.
- В куклу, - мрачно пояснила Ада. - У меня деревенеют руки, ноги, туловище; лицо уже не моё, а какая-то улыбающаяся маска. И я уже не могу делать то, что хочу, а кто-то управляет мною по своему желанию. И самое страшное, что я вынуждена, понимаешь, вынуждена подчиняться и делать не то, что я хочу, - с волнением призналась она. - И у меня внутри какая-то странная уверенность, что это случиться, если мы будем вместе. Ты можешь смеяться, я понимаю, как глупо всё это звучит, - заключила она, испытывающе глядя на него.
- И ты боишься, - скорее не вопросительно, а утвердительно сказал Андрей.
- Но хуже всего, что я постоянно вижу тебя в этих снах мёртвым, неживым! - против воли вырвалось у неё, и она со страхом посмотрела на него.
- Всё это только сны, разве можно в них верить? - спросил, пробуя её успокоить, Андрей.
- Ты только что спрашивал - почему ты не можешь верить? - напомнила она.
- Но это совсем разные вещи! - протестующе сказал Андрей.
- Это для тебя они разные, ты веришь только рассудку. И что он тебе дал? Почему он для тебя важнее чувств? - настойчиво спрашивала она, не обращая внимания на его недовольство поставленными вопросами, а они ему действительно не нравились.
- Потому что мир и всё окружающее познаётся именно рассудком, - уверенно, но с раздражением, силясь сдерживаться, пояснил он ей как маленькой. - А интуиция, чувства, ощущения - это что-то неопределённое, зыбкое, неясное.
И он неопределённо помахал в воздухе тонкими и сильными как у пианиста пальцами, будто показывая эту неясность и зыбкость.
- И в результате у тебя получается только Шут, а Апостола ты создать не можешь, хотя и очень хочешь и тебе очень надо, - укоризненно сказала уверенная в своей правоте Ада.
- Ада, сны - это только сны, вот и всё, - мягко, снова как малому ребёнку, пояснил он ей. - У меня тоже в последнее время расстроена психика, и начало мерещиться чёрт знает что, я же не пытаюсь делать из этого трагических и нелепых выводов. Всё это только усталость, только и всего.
- И, тем не менее, - упрямо возразила Ада, - создавая своего Апостола, ты переходишь в область чувств, ощущений, даже предощущений, а не только мысли. А здесь другие законы, здесь иррациональное, нереальное оживает и царствует, царит.
- То, чего нет, оживать не может, - в свою очередь возразил ей Андрей.
- А ты абсолютно уверен, что ничего нет? - с вызовом спросила она.
- Но раньше ничего не было, - нерешительно сказал Андрей, - во всяком случае, я ничего не чувствовал.
- И ты сделал из этого вывод, что так будет всегда? - удивилась, потрясённая и обескураженная этим детским с её точки зрения, доводом, Ада. - И на этом зыбком основании ты готов всё отрицать?
- Извини, но в противном случае мне придётся признать, что я сумасшедший, - холодно и сухо сказал Андрей. - Я хочу узнать истину, хочу понять, а не чувствовать себя сумасшедшим. Согласись, что это разные вещи.
- Но если истину можно узнать только так, перестав быть нормальным; если она не лежит в пределах нормального, если для этого ты должен сам стать другим, измениться, что тогда? - требовательно и с напором спросила Ада, не в силах сдерживать своё волнение.
- Это всё абсурд, а я верю только в реальные вещи, - отмахнулся Андрей.
- Тогда ты никогда не создашь то, что хочешь, - твёрдо и веско подвела черту Ада.
Не зная, что говорить, исчерпав все доводы, они снова ненадолго замолчали, вслушиваясь в звенящую, тягостную тишину, повисшую в комнате.
- Ну, хорошо, а чего хочешь ты? - разорвав угнетающее их обоих молчание, спросил Андрей.
- Я боюсь, я боюсь и за тебя и за себя, - внезапно перестав сдерживаться, словно внутреннюю запруду, поставленную ей перед самой собой, прорвало, с силой и ожесточённой страстью заговорила торопливо Ада. - У меня скоро премьера спектакля, который я так долго ждала, я играю там главную роль, но у меня связана с ней какая-то непонятная тревога и даже тоска, я как будто стою на краю пропасти, а может быть, и уже лечу в неё, я не знаю.
- Кого ты там играешь? - недоверчиво и заинтересованно спросил Андрей.
- Женщину, которая хочет вырваться за пределы повседневного, обыденного, к чему-то настоящему, серьёзному и в результате гибнет, - смущаясь, ответила Ада.
- Хорошенькая роль, нечего сказать, - грустно улыбнулся Андрей, покачав головой. - Зачем ты её выбрала?
- Я давно ждала эту роль, она мне очень нравится и подходит мне, она моя, - с чувством сказала Ада, заступаясь за роль, как будто ограждая её от возможных нападок.
- Знаешь, Ада, наверное, мы просто устали, вот и мерещиться бог знает что, какие-то ужасы, - подвёл итог невесёлому разговору Андрей. - Излишняя драматизация. Давай попробуем смотреть на всё проще, и всё будет хорошо.
- Ты думаешь? - неуверенно, с сомнением, спросила Ада.
- Уверен, - ответил Андрей, смело и бесшабашно тряхнув головой, пытаясь напускной уверенностью не то, чтобы скрыть свои терзающие его сомнения, а скорее преодолеть, побороть, выкорчевать с корнем их в самом себе.
- Не знаю, - упрямо качнула головой Ада, - по-моему, на всё это просто не взглянешь, всё очень сложно.
- Ничего, разберёмся, - невольно повторил Андрей слова брата, хотя он не только не чувствовал уверенности, но наоборот он почувствовал нарастающую тревогу и неуверенность перед надвигающимися событиями.
Глава 3
Алексей у Пастыря
Алексей возвращался от брата. Попытка прорваться не удалась, он остался по эту сторону барьера, отделяющего его от чего? - он не знал и поэтому к чувству бессилия и одиночества снова присоединились пустота и чувство отрешённости от всего. Он долго блуждал по бесконечно длинным, запутанным коридорам своей памяти, заглядывая во все тайники, за все потаённые двери и углы, отыскивая там хоть малейший намёк, хотя бы лёгкую чёрточку, тень, указывающую на присутствие там решения той проблемы, которая мучила его вот уже столь долгое время, не давая покоя; но везде царили неясность, смутное ощущение догадки и дрожаще зыбкая, неопределённая надежда на разрешение всех вопросов, если он сумеет понять что-то очень важное и так нужное ему. Но все усилия проходили даром - нужного он не находил, все вопросы оставались без ответов. И тогда он решил идти туда, куда он давно стремился и одновременно боялся идти. Он пошёл к Пастырю.
Был уже вечер. Он шёл по улицам вечернего города, которые в его сознании, а скорее даже в подсознании соединялись, сплетались в какой-то своеобразный сложный запутанный лабиринт, обладающий, тем не менее, своей скрытой целесообразностью и тайным, а может быть и враждебным смыслом; но по которому необходимо было пройти, чтобы попасть туда, куда он стремился, ведущий его к запретной и, тем более заветной, цели. И желание попасть туда каким-то причудливым прихотливым изгибом его мысли или фантазии соединялось со всеми этими грязными перекрёстками, выщербленными тротуарами, разноцветными уличными фонарями, неоновыми вывесками и ярко освещёнными витринами, противоестественными поворотами улиц, ведущих, казалось, в некуда, образующих всё живое многообразие этого единого бесконечного целого, сопротивление которому он чувствовал всем своим естеством, всем организмом. Он объединялся, сливался со всем и был одновременно чужд всему. Он причащался духу города, в этот момент он сам был частью города, одним из воплощений его многоликой сущности и в тоже время парадоксальным образом чувствовал отстранённость от всего этого, свою враждебность всему этому показному, бьющему в лицо фальшивому, лицемерному благополучию, которое он сейчас в сердцах проклинал от всей своей души.
Найдя нужный дом, Алексей открыл калитку и, пройдя через пустынный дворик, постучал в дверь. Ему никто не открыл и Алексей, решительно толкнув дверь, сам вошёл в дом. В доме было темно и прохладно, пахло чем-то приятным, похожим на ладан. Алексей пошарил рукой по стене и, нащупав кнопку выключателя, нажал на неё. В тусклом свете неяркой лампочки, едва освещавшей окружающее его пространство, он увидел какие-то смутные неясные тени, расставленные по комнате. Он подошёл ближе и вздрогнул. Тени показались ему людьми, застывшими в нелепой вычурной позе с искажёнными от страха и боли лицами; но это были лишь манекены, во всяком случае, так ему показалось теперь, со второго взгляда, когда он рассмотрел их получше.
- Ну что, пришёл? - вдруг послышался низкий, необычно выразительный голос из-за спины.
Алексей быстро обернулся. Пастырь сидел на старом высоком деревянном табурете в углу и пристально смотрел него. Это был внешне ещё не очень старый, высокий худощавый лысый человек с резкими сильными чертами лица. Волевой подбородок соседствовал с красиво очерченными полными губами и придавал его лицу вкупе с орлиным римским носом и пристально смотрящими глазами, властное и суровое выражение. Но в тоже время в выражении этого лица, наверное, из-за излишне чувственных губ и мягких складок возле рта, было что-то страстное, мягкое, располагающее, притягивающее к себе. В этом лице каким-то странным образом одновременно сочетались сила и страсть отшельника, анахорета и воля и харизма вождя.
- Куклы, - сказал он тихо и его бархатный, тревожащий голос приятно ударил в уши взволнованного, растерявшегося Алексея.
Преодолевая непривычное волнение, Алексей подошёл к нему ближе.
- Чего вы хотите от меня, зачем звали? - резко спросил он.
- Мы хотим помочь тебе, ты ведь запутался и нуждаешься в помощи, - мягко и непринуждённо ответил человек. - Мы знаем, чего ты хочешь, и поможем тебе.
- И чего же я хочу? - недоверчиво и скептически спросил Алексей, подозрительно глядя на самоуверенного незнакомца.
- Ты думаешь, что ты хочешь найти свой смысл, своё предназначенье в этой жизни, - спокойно ответил тот.
- А на самом деле? - уточнил Алексей, глядя прямо в спокойные уверенные глаза Пастыря.
- А на самом деле ты ищешь того же, чего ищут и многие другие, не осознавая того, - с охотой пояснил Пастырь.
Он встал с табурета и прошёлся по комнате, разминая затёкшие ноги. Несмотря на худощавое сложение, от его большого мощного тела так и веяло силой и энергией.
- Ты ищешь свой ночной кошмар, ты ищешь бездну, приобщения к ней, - горячо и страстно заговорил Пастырь, - а значит, ты ищешь нас, потому что дать тебе это можем только мы, и ты чувствуешь это.
Он подошёл к обескураженному Алексею, по-дружески положил ему свои крупные сильные руки на плечи и тот даже сквозь одежду почувствовал какие они тяжёлые и обжигающе горячие, словно бы плечи его облили расплавленным воском или возложили на них раскалённый груз, который был ему явно не по плечу.
- Бездна - это только другая сторона веры, обращение в неё с другой стороны, - своим бархатным низким голосом, проникающим кажется в самую душу, сказал он. - Вера - это всегда стояние на краю бездны.
Алексей удивлённо смотрел на Пастыря, сбитый с толку выразительностью и мощью, сквозившей в каждом слове произносимой им речи.
- И тебе не преодолеть себя, тебя неудержимо тянет к этой бездне, - провидчески продолжал Пастырь, - а приобщиться к ней можно только через боль и страх, через страдание и смерть, а не через свет и радость, и ты непроизвольно боишься этого.
- Это небытие, - тихо возразил Алексей.
- Нет, это вечность, поэтому бездна и притягивает к себе больше, чем что-либо другое, - всё также, не повышая голоса, возразил Пастырь. - И приобщиться к ней можно лишь только через ту бездну, которая в тебе самом.
- Но это пустота, обман, ловушка! - запальчиво и возмущённо воскликнул Алексей, с недоумением глядя на Пастыря.
- Послушай меня, мой мальчик, - просто и трогательно сказал тот, - пустота не может к себе притягивать. Бездна это одно из проявлений, воплощений бога, если угодно, другая его ипостась. Кому-то нужен свет, а кому-то, сумрачным душам, бездна. Пойми, наконец, прийти к богу можно не только через радость и свет, но и через боль и страдание тоже, для некоторых это вообще единственный путь к спасению, например для тебя. И я проведу вас через это страдание и боль к всевышнему.
Пастырь отошёл от него и медленно прошёлся по комнате вдоль манекенов, провёл широкой ладонью по шершавой поверхности одного из них.
- Нравятся? - спросил он. - Люблю кукол, они послушны.
- Но безжизненны, бездушны, - негромко, как бы про себя, пробормотал Алексей.
- Это в твоём понимании, - быстро повернулся к нему Пастырь. - В них есть жизнь, но иная, другим недоступная, - торжественно сказал он. - Там, где есть цель, смысл, есть и послушание, ограничение, стремление к заданной, заветной цели. Они слышат вечность и стремятся к ней. А её надо заслужить, ничего в этом мире не даётся даром, пойми это.
- Красивая риторика, игра слов, не более того, - не очень уверенно сказал Алексей, сбитый с толку словами Пастыря.
Было что-то очень убедительное, внушительное не столько в его словах, сколько в тоне сказанного и в самом его поведении.
- Нам нужны послушники и я их пастырь, - заявил Пастырь. - Отречение от всего земного, пост, молитва и вера - вот удел человека для спасения, ваш удел.
- Чего вы хотите от меня? - снова спросил Алексей, стараясь сбросить с себя магическое впечатление, оказываемое на него собеседником.
- Чтобы ты стал самим собой, другим, чем сейчас, - мягко и терпеливо ответил Пастырь, доброжелательно глядя на Алексея.
- Каким другим? - оторопело и недоверчиво спросил Алексей.
- Ты сам это почувствуешь, каким. Твоё поприще не театр, как ты ошибочно думаешь, а игра, игра с запредельным, с тенями, они тебе интересней и ты сам чувствуешь это, - продолжал витийствовать Пастырь.