Время от времени меня одолевают и не дают покоя грустные думы. Чувство невольной вины перед своей единственной бабушкой, мамой отчима угнетает и вынуждает горько сожалеть о происшедшем много-много лет назад. Пытаюсь убедить себя, что иначе поступить я не могла, что в случившемся нет моей вины, что так было предначертано судьбой, и так далее, и тому подобное, но мысленные мои оправдания утешения не приносят, и горечь воспоминаний тяжестью оседает в груди...
***
Бабушка Рая привезла меня в Николаев из Латвии, куда моего отца, гвардии старшего лейтенанта Кантемировской танковой дивизии после окончания Великой Отечественной войны ВКП(б) послала в длительную командировку - обустраивать молодую советскую республику. Отцу пообещали сохранить за семьёй жилплощадь на время его отсутствия, но обещание нарушили, поселив в одну из комнат другого жильца, вернее, жилицу, старушку. Когда возникло опасение, что могут отнять и остальную "лишнюю" жилую площадь, бабушка приехала, чтобы увезти меня с латышского хутора в южный украинский город и прописать на законно полагающихся мне квадратных метрах.
Раиса Александровна работала переплётчицей. Ещё в ранней молодости она выучилась этому делу, и до конца жизни оставалась верна выбранной профессии. Среди прочих переплётчиков в городе бабушка оказалась самой востребованной, так как её книги (она называла их папками) значительно отличались от изготовленных другими работниками и качеством, и внешним видом. Поэтому заказчиков у неё было, хоть отбавляй. Бабуля часто брала работу и на дом, принося с собой пару объёмистых вязанок всяких бухгалтерских документов - счетов, накладных, балансов, отчётов, нарядов и прочих. Но труд переплётчика оценивался не достаточно высоко - жили мы с бабушкой довольно скромно и экономно, не богато, но и не сказать, чтобы бедно - во всяком случае, не голодали и ничем не выделялись из общих народных, как говорили ранее, масс.
Частенько, колотя молотком по шилу, чтобы пробить в скреплённой гвоздями будущей книге дыры для прошивания, бабуся Рая по привычке разговаривала сама с собой. Прислушиваясь, я пыталась понять хоть что-то из её сердитых высказываний... "И каким же ж дурнем оказался мой сын! - бормотала бабушка вполголоса. - Та хиба ж мало ему было девок после войны?.. А он бабу взял, да ещё и с дитём..." "Бабушка, это ты про кого?" - удивлялась я. - "А ты не подслушивай! - сердилась она, - не твоего ума дело!"
Обычно во время работы бабушка с упоением слушала радио. Особенно она любила "Театр у микрофона". Телевизоров в те времена ещё не было, и из чёрной "тарелки" на стене вечерами звучали спектакли, оперы, концерты по заявкам, юмор и всё такое прочее. Слушая пьесы - Чехова, или, к примеру, Островского, бабушка, словно находясь в зале, переживала, вникала в суть происходящего где-то далеко-далеко действия - то ли на сцене московского театра, то ли на радиостудии... - и время от времени даже смахивала слёзы. В те далёкие времена радио работало постоянно, с шести утра и до двенадцати часов ночи. Трансляцию оно начинало и заканчивало двумя гимнами - гимном Советского Союза и гимном Украинской ССР в полном исполнении:
Живи, Украiно, прекрасна та сильна,
В Радянськiм Союзi ти щастя знайшла.
Мiж рiвними рiвна, мiж вiльними вiльна,
В братерствi й свободi як квiт росцвiла!
Слава народу радянському, слава,
Слава великiй семьi трудовiй!
Живи, Украiно, велика держава,
Красуйся та й славься во вiки вiкiв! (и т.д.)
Украинский гимн советского времени мелодией нравился мне больше. Кроме торжественности в нём звучала ещё и лиричность.
Ещё одним досугом, кроме радио, для бабушки были книги. Она любила читать. И на собрания сочинений классиков не жалела денег, покупала с каждой получки. И, поскольку в те времена книги ещё не были дефицитом, у нас дома собиралась вполне приличная библиотека. Читала бабуля обычно перед сном, лёжа в постели, и ночами у неё над кроватью долго горела лампочка. Я любила бабушку, не подозревая, что она мне вовсе и не родная, и считала себя такой же близкой ей, как две внучки от старшего сына, живущие где-то в далёком Барнауле. Но бабушка на ласки была скуповата, и я не помню случая, чтобы она обняла меня нежно, по-родственному, сказала что-нибудь тёплое...
***
- Ты написала письмо родителям? - иной раз спрашивала она.
- Да, написала.
- Отправила?
- Нет ещё, конверта не нашла. Завтра пошлю. (Просто сказать "да" я почему-то не могла)
- Дай-ка мне его сюда! - Прочитав, бабушка спокойно разрывала письмо на четыре части, и, принеся чистый лист бумаги, велела начать писать новое, под её диктовку.
"Бабушка купила мне новое платье и кофточку..." - диктовала она.
- Зачем писать неправду?.. - пыталась я воспротивиться.
- Пиши! С получки куплю, обязательно! - Сказать по правде, бабушка нарядами меня не часто баловала, и не всегда вспоминала про свои обещания. Впрочем, я ей о них и не напоминала.
Однажды бабушка подозвала меня "для важного разговора".
- Я хочу, чтобы ты стала моей дочкой! - огорошила она меня. - Носила мою фамилию, называла меня мамой. Намерена тебя удочерить. Как ты на это смотришь? - Я оторопело молчала несколько мгновений, не веря своим ушам и не понимая, зачем ей это надо. Бабушка мне казалась очень старой, хотя в то время ей не было и пятидесяти.
- Но... но у меня же есть мама... и папа! - произнесла я, наконец, растерянно.
- И ты, в самом деле, думаешь, что нужна им?! Глупая... у них ведь свои дети есть, желанные.
- А я... я разве не своя? Мама во время войны много раз отказывалась отдать меня богатым латышам... Она сама рассказывала! - выкрикнула я возмущённо.
- Тогда, кроме тебя у неё никого не было, а сейчас совсем другое дело... - продолжала она говорить жестокие и горькие слова. - Ты нужна им, как няня для их собственных любимых детишек!
- Неправда! Они и меня тоже любят... - сказала я уже не так уверенно. Мне больно было слышать такое от бабушки, голос у меня срывался, и я едва сдерживала слёзы.
- Ну-ну... Тогда чего же ты тут, а не с ними? - спросила меня бабушка, и я не нашлась, что ответить, не догадываясь, что причиной этому является извечный "квартирный" вопрос.
- Тебя, кстати сказать, мать временами лупила! - вспомнила вдруг она, - ты как-то говорила, что попадало тебе частенько...
- Ну... иногда прутиком... да, попадало... Но это когда я бывала сама виновата.
- Вот об этом и расскажешь, когда спросят!
- Кто спросит? Где?..
- В одной организации, куда мы пойдём с тобой.
- Бабушка... Я тебя люблю, но ты ведь мне... бабушка, а не мама, - бормотала я, всё ещё не веря до конца, что она говорит это всерьёз. - Я люблю маму... и не хочу предавать её!
- Ну, что ж, тогда уезжай в свою латышскую дярёвню! Паси там корову, задавай корм свиньям, да горшки за детями выноси!
Разговор этот оставил неприятный осадок на душе. Из него я сделала вывод, что отец мне действительно не родной, и соседка тётя Паша права была, когда два года назад шепнула мне по секрету об этом. Тогда бабушка возмущалась, уверяя меня, что всё это враньё, и с тёть Пашей они крепко поссорилась.
Больше бабушка подобных вопросов не поднимала, но осадочек от той, не слишком приятной беседы всё же остался в моей душе.
***
У меня были свои обязанности - помогать бабуле в её нелёгкой работе, готовить всё необходимое для будущих книг. Работать приходилось с картоном, плотной тканью и клеем, сваренным из муки с добавлением "синего камня" (так она называла медный купорос), чтобы мыши не обгрызали книги. Придя из школы, я, вначале начинала заниматься этими делами, а не уроками, чтобы к приходу бабушки с работы всё успело подсохнуть и разгладиться под грузом - куском тяжёлого мрамора.
Школьные дела мои бабушку вовсе не интересовали, в дневник она не заглядывала, на собрания не ходила. Но, поскольку с самого раннего детства отец привил мне чувство ответственности, домашние задания, особенно письменные я выполняла ежедневно, иной раз даже ночью, и у учителей не было причин для бесед с бабушкой по поводу моей успеваемости.
Запомнились на всю жизнь новогодние праздники. Хоть и не бывало в нашем доме нарядной ёлочки (да и не росли они в южных тех краях, в лучшем случае горожане наряжали игрушками пушистую ветвь сосны), всё равно я была в эти дни самым счастливым ребёнком! Бабушка приносила кучу билетов на ёлки, выданные ей во всех организациях, где она работала, так что мне удавалось побывать во время зимних каникул и в ТЮЗе, и в кукольном театре, и на других детских представлениях. Но, самое главное - подарков я получала с лихвой!
***
Помимо переплётных дел, в зимние месяцы на меня ложились и другие обязанности, поскольку бабушка днём была на работе. Придя из школы, необходимо было растопить печку. Печи на юге Украины отличались от русских - их топили углем, и сделать это без сноровки было довольно непросто. Вначале печку надо разжечь как обычно, с помощью лучинок и дров, которые закладываются сверху в широкое отверстие плиты; а когда внутри образуется достаточно жара, засыпают уголь. Мне долго не удавалось приспособиться, и всыпать его не раньше нужного момента, но и не позже. В результате, из-за недостатка нужной температуры горения уголь не схватывался и всё гасло. А дожидаться остывания и вытаскивать через верх всё это не прогоревшее "хозяйство", было ох, как нелегко и хлопотно... А главное - досадно! Пока не набила руку с той растопкой, ходила, словно Золушка с испачканным золой лицом, мокрым от слёз, да частенько ещё и с обожжёнными руками. А уголь, между прочим, нам привозили хороший, куски антрацита величиной где-то с четверть кирпича, так что приходилось разбивать его в сараюшке обухом топора, ну и дровишки само собой колоть. Да, время было такое, непростое, центрального отопления в городах ещё не было.
Зато обеды бабушка готовила сама. Особенно я любила цимес из фасоли, она его как то по-особому готовила. Очень вкусными получались у неё жареные бычки, залитые сладковатым томатным соусом, фаршированная рыба. А чего только стоил праздничный торт "Наполеон"! Время от времени в выходной день к нам приходили гости - старший брат её дядя Саша с женой тётей Лизой, иногда заглядывал и весельчак дядя Аркадий с патефоном, гостинцами и хохмами. Готовясь к приёму, мы с бабушкой накануне ходили на базар - за зеленью, овощами, а главное - за курицей. Бабушка всегда покупала живую курку, то ли из-за цены, то ли не доверяла она свежести уже обработанных тушек. Но, долго и эмоционально торгуясь, она, наконец, находила то, что нужно и, засунув несчастную птаху в сетку, вручала мне. Я несла курочку, как младенца, прижимая к груди, чувствовала частое биение её крошечного сердечка, и страдала от жалости к ней, представляя, как где-то через часок с неё, обезглавленной и ошпаренной кипятком, буду ощипывать пёрышки и пух...
Отобедав, гости каждый раз затевали с бабушкой какой-то горячий, даже яростный спор. Их гортанные голоса слышны были даже во дворе, куда я выходила, устав от их непонятной и слишком эмоциональной перепалки. В конце концов, вдоволь накричавшись, гости расходились по домам, а в следующий раз уже мы с бабушкой отправлялись к ним в свою очередь, и всё начиналось сначала. На мои просьбы к бабушке оставить меня дома, всегда получала ответ: "Я на тебя удивляюсь... Хиба ты не хочешь жареных бычков в томатном соусе?! И даже "Наполеона" не хочешь?!!" Зато, когда у дяди Саши с тётей Лизой появился телевизор, я уже сама уговаривала бабушку отправиться к ним в гости. Чёрно-белый КВН-49 с экраном размера фотокарточки 10 на 15 и круглой увеличительной призмой, наполненной глицерином в те времена казался чудом. Работал, кажется, только один или два канала, и программа была довольно скудной - новости и фильмы. Развлекательных телепередач в то время ещё не придумали. Но и тут родня умудрялась найти повод для недовольства. Одним хотелось глядеть фильм через призму, других она раздражала, и старики вели себя хуже малых детей - не столько смотрели телевизор, сколько двигали нервно эту злосчастную лупу, пока она не треснула, упав на пол.
А я веселилась, вслушиваясь в жаркие споры ни о чём, наблюдая их забавные и странные выходки. Удивлялась неожиданной смене настроения, и они казались мне несерьёзными, даже легкомысленными ребятишками, словно герои "Сказки о потерянном времени", превратившиеся в определённый момент в старичков. "Интересно... - думала я, - а какими, в самом деле, были эти старики в свои юные годы?
***
Но бабушка никогда не рассказывала мне о своей прошлой жизни, о детстве и молодости. Однажды, учась в пятом классе и готовясь к контрольной по математике, я не успела до конца доделать оставленную для меня бабулей работу, и она в сердцах бросила мне фразу: "Я в твои годы уже работала, а ты всё учишься!" Как оказалось, бабушка Рая закончила всего четыре класса... О её молодых годах спустя много лет рассказала мне племянница бабули.
Родилась Рая в городе Одессе в многодетной, бедной еврейской семье. В четырнадцатилетнем возрасте девчонку выдали замуж за поляка, который увёз жену в город Онаньево, к своим родителям и сёстрам, где юную сноху превратили в прислужницу, нещадно её эксплуатируя. Когда же супруг, оставив жену и двоих маленьких сыновей, сбежал с новой пассией в Польшу, Рая с детьми отправилась в Николаев к своим дальним родственникам. Но однажды её двоюродный брат втянул глупую малолетку в афёру. Искусно нарисовав десятирублёвую купюру, он послал ничего не подозревающую сестрицу в магазин за булкой, дабы разменять банкноту. Обнаружив фальшивку, продавщица сдала "преступницу" милиции. Семнадцатилетних брата и сестру осудили и отправили в колонию для несовершеннолетних, а малых детишек Раи забрала к себе в Одессу старшая сестра Роза. На молоденькую осуждённую "положил глаз" начальник колонии, и сделал всё возможное, чтобы заставить суд пересмотреть дело. В конце концов, добившись её освобождения, он... женился на ней. Так Рая стала жить в отдельной квартире с любящим мужем Сергеем и, пройдя курсы, получила профессию переплётчицы. Всё бы хорошо, но терзала постоянная мысль - она ведь так и не сказала мужу о сыновьях. Вначале Роза отговаривала, мол, если узнает - бросит, зачем ему чужие дети... А время шло, и становилось всё труднее решиться на такой разговор. Рая время от времени ездила к сестре автобусом, возила гостинцы и подарки ребятишкам. Так незаметно прошло три года. И вот, однажды сестра вызвала её на междугородный разговор.
- Мишку придётся тебе забрать, его в школу определять пора. А Шурка пусть пока со мной побудет. Сергею про Шурку не болтай, пусть к одному пока привыкает, поняла?
Увидев пацанёнка, прибывшего с женой, погостившей пару дней у сестры в Одессе, Сергей удивлённо поднял брови.
- Это кто ж у нас такой кучерявый?
- Сергей, познакомься, это мой сын Миша! - выпалила Рая.
- Хм... Ничего себе... А ты мне не говорила, что у тебя есть сын...
- Извини, я не успела предупредить...
- Ну что ж, ладно... Выходит, я теперь твой папа? - обратился он к мальчугану, - ты, как, не против?
Миша был не против, дядя-папа ему понравился.
Пролетел год, и пришло время Рае привезти домой и второго сына.
- А это кто ж у нас такой глазастый?.. - удивился Сергей.
- Познакомься, Серёжа, это второй мой сын, Шурка...
- Рая, и шо ты их таскаешь, как котят, по одному? Вези уже всех сразу, сколько там ещё осталось?
Сергей полюбил приёмных детей, был хорошим отцом, и они отвечали ему теплом и привязанностью. Сыновья выросли, получили высшее образование, ушли на фронт, вернулись с Победой. А на Сергея Рае пришла похоронка: "Погиб смертью храбрых".
Это было отступление. Возвращаюсь к основному повествованию.
***
В начале марта приехал отец. Возвратившись из школы и снимая в коридоре верхнюю одежду, я услышала его голос. Хотела уже вбежать в комнату, но бабушкино "Отдайте мне её, зачем вам лишний рот!" - замерла. "Мама, как тебе такое в голову могло придти?! - возмущённо ответил ей отец. - Об этом и речи быть не может, она наша дочь!" "Но она на моём иждивении, я её кормлю, одеваю-обуваю! Да она и сама не против..."
- Это неправда, бабушка! Зачем ты обманываешь?!! - возмущённая, я вбежала в комнату.
- Папа, я не согласилась...
- Ну, и уезжай, предательница! - как-то необычно тихо произнесла бабушка. - А я себе девочку из детдома возьму. "Предательница"... Это слово, как хлыстом ударило меня. Но, я не обиделась на бабушку, решив, что вырвалось это у неё от досады, сгоряча. Как оказалось намного позже, бабушка решила, что отец приехал, получив моё письмо с жалобами на неё. Письмо и в самом деле было, но только не от меня. Однажды я задремала на уроке, и моя классная руководительница решила поговорить об этом случае с бабушкой. Но, не застав её дома, побеседовала с соседками, которые ей поведали, что мол, загружает она меня работой, с учёбой никак не связанной. И, учительница, добыв с помощью моей подружки адрес, написала обо всём родителям. Отец, не сказав об этом письме своей матери, просто без лишних слов увёз меня обратно в Латвию.
* * *
Через год, с небольшим, у отца закончилась командировка, и наша семья вернулась уже окончательно в родной отцовский дом. На пороге нас встретила бабушка и... незнакомая девочка лет десяти-одиннадцати.
- Это Нина, моя дочь... - представила она её нам, - прошу любить и жаловать! - А это... - обратилась бабуля к Нине...
- Я знаю! - прервала бабушку девчонка, и, поочерёдно указывая пальчиком на каждого из нас, отчеканила:
- Ты - Шурка, мой брат! Ты - Вера, невестка, а эти - мои племянники! А тебе я... - поглядела она на меня дерзким взглядом, - тётушка!
Меня покоробило её "ты" моим родителям, хотя я и понимала, что она теперь их сестра, и, наверное, так и должна обращаться к ним. Но, всё же, впервые увидев перед собой людей, пока ещё не знакомых, к тому же, намного старше себя, и повести себя как с ровесниками... Такая вольность показалась мне по меньшей мере невежливостью, даже грубостью.
- А вы к нам надолго? - спросила Нина.
- Навсегда! - с улыбкой ответил ей мой папа.
- Хм... Из одного "колхоза" в другой попала. Весело нам тут будет... - пробормотала она чуть слышно и ушла к себе.
Размещаться нашей семье из шести человек, включая бабушку, пришлось в проходной комнате, в зале, так как бабуля не решилась нарушить покой приёмной дочери просьбой поставить хотя бы раскладушку для меня в её (бывшей моей) комнате. Видимо, та успела уже установить в их отношениях свои правила. Правда, на следующий день отец мягко, но твёрдо настоял на моём переселении, и нам, к большому неудовольствию Нины, да и меня тоже какое-то время пришлось спать в одной кровати, "валетом".
Меня, конечно, могут упрекнуть - мол, несчастный, детдомовский ребёнок, не познавший материнской ласки, семейного уюта... Нужно бы понять и посочувствовать. А я, мол, так о ней неприязненно, что ли... Но, хорошо зная бабушку, и невольно сравнивая некогда её отношение ко мне, а теперь - к Нине, уяснила для себя, кто теперь главный в этой семье. Я испытала ревность, что уж тут скрывать, но более всего мне было очень горько и обидно за бабулю.
***
К сожалению, найти работу в городе папе не удалось по причине знаменитого в те годы "дела врачей", и вскоре мы уехали в районный центр Новая Одесса, расположенный в 35-ти километрах от Николаева, где отец устроился учителем математики и черчения в школе. Обучение в школе велось на украинском языке. Так уж повелось в те годы: в городах были русские школы (за исключением двух-трёх), а в сёлах - украинские. А поскольку я периодически жила и училась то в одной республике, то в другой, меня, как не прошедшую необходимую учебную программу, по украинскому языку не аттестовали. Так что раза два, или три в неделю (точно не помню), во время уроков по этому предмету я была предоставлена сама себе, и могла сорок пять минут заниматься, чем мне заблагорассудиться. Обычно выполняла какое-нибудь письменное домашнее задание на следующий день, или готовилась к последующему уроку. Либо просто сидела и слушала, не особо, к сожалению, вникая.
Но попав в восьмой класс Ново-Одесской средней школы, я была вынуждена перейти на украинский язык по всем предметам. Было нелегко во всех смыслах - мой корявый украинский с примесью русских слов воспринимался одноклассниками с презрением. Меня передразнивали, язвили и насмехались. Но ко второй четверти учебного года я уже ничем не отличалась от них, и даже за сочинения по украинской литературе получала не менее четвёрки. Русская литература в этой школе изучалась, как предмет два или три раза в неделю. Её преподавала нам старенькая учительница Агафья Ивановна, по прозвищу Гапа. Характерное, к тому же намеренно подчёркнутое украинское произношение "г" придавало ему особую неблагозвучность. Старушка была глуховата, и некоторые ученики так и обращались к ней на уроках - Гапа Ивановна, явно демонстрируя своё к ней неуважение. Меня уже тогда поражало пренебрежение иных ребят к русскому языку и вообще к русской нации. Странно. В сорока пяти километрах от нашего райцентра город, население которого в основном русскоязычное, и вдруг такое неприятие второго государственного языка...
***
В те годы ещё не было ни асфальтированных дорог, ни автобусного сообщения между городом и райцентрами, и ездить к бабушке приходилось на попутном грузовике, как правило, в кузове. Но не эти неудобства были причиной моих не слишком частых встреч с нею. Как-то не складывались у нас тёплые отношения с моей новоиспечённой "тётушкой"... Да к тому же, больно было видеть, как грубо и дерзко разговаривает она со своей обретённой мамой, заботливой и очень за неё переживающей. Мы многого в то время не знали. Не знали, что девочку эту не сама она выбрала себе в дочери, а её уговорили работники детдома, убедив, что никого лучше, честнее и трудолюбивее её здесь не существует; заверив, что только ей "доверяют ключи" (уж не от сейфа ли?!) Утаили, что она уже была взята однажды в семью, но возвращена из-за аморального поведения и плохого влияния на других детей. Не подозревали мы, что девочка встречается со взрослыми дядями, и пропадает где-то ночами... Что часто приходит домой нетрезвая... Что ворует у бабушки деньги и ценные вещи, которые неизвестно куда девает... Бабуля почему-то скрывала от нас все эти тайны, и никогда не жаловалась. Не могу сказать, была ли в курсе таких подробностей бабушкина городская родня, скорей всего - нет. Я и сейчас, спустя много лет задумываюсь, почему она терпела, почему молчала, на что надеялась... Тяжело мне писать эти строки, но что делать, раз уж взялась за этот "гуж"...
Однажды, измученная ожиданием, переволновавшаяся бабушка в два часа ночи встретила загулявшую приёмную дочь крепкой пощёчиной. Возмущённая таким неожиданным обращением тринадцатилетняя девчонка изо всех сил толкнула её. Не удержав равновесия, бабушка упала, и, ударившись об острый угол печки, сломала ключицу. Но вскоре выяснилось, что от удара у неё, к тому же, развилась саркома лёгкого, и бабушки в течение четырёх месяцев не стало. Было ей в то время чуть более пятидесяти трёх лет.
После похорон мы вернулись сюда, в свою городскую квартиру. "Сестрица" и "тётушка" досталась нам в наследство. Я уже окончила среднюю школу, проработала один год по призыву партии и Правительства, но оставаться в этом доме не могла, уехала в Казань к родной бабушкиной сестре, которая давно звала меня к себе. Так сложилась судьба, что я осталась навсегда в Казани, где окончила ВУЗ, и, выйдя замуж, родила двоих сыновей.
"Старший брат" Нины, мой отец сумел таки взять в свои крепкие руки прирождённого педагога её воспитание. В конце концов, она закончила семилетку, получила в ремесленном училище профессию швеи-мотористки, вышла замуж и уехала к мужу в один из районных центров Николаевской области. Время от времени молодая семья приезжала в Николаев погостить к обретённым родственникам, где их всегда принимали душевно, и домой отправляли с полными сумками гостинцев. Мне же не "посчастливилось" увидеться с ними, да я и не особенно расстраивалась по этому поводу. Но до сих пор не могу простить, ни себе, ни ей бабушкину нелёгкую жизнь в последние годы, и такой ужасный конец ещё не старой, пятидесятичетырёхлетней женщины, не дожившей до пенсионного возраста.
В последний раз, сидя у её постели, в палате человек на двенадцать, я, держа в ладони бледную, похудевшую руку бабушки, искусственно выжимала из себя какие-то бодрые слова о том, что всё будет хорошо, что она совсем скоро поправится... "Не переживай, детка... - шептала она мне, уже с трудом шевеля губами, - и на Нинку не держи зла... Я сама виновата... она знала... догадывалась, конечно... ревновала... Да и не старалась я это скрывать... Я ведь тебя, только тебя любила, девочка моя. Ну, иди домой, - сказала она, смахнув с моей щеки слезинку, и грустно так улыбнулась: - Ты не огорчайся, не сердись на меня... так видно, Богу было угодно. Иди!" Я поцеловала её, и, дойдя до двери палаты, оглянулась. Бабушка смотрела мне вслед. "Я приду к тебе завтра, хорошо?" Она кивнула, прикрыв веки... и улыбнулась.
А на следующий день её не стало.
В своих молитвах за светлые души ушедших в иные миры дорогих мне людей, я ежедневно мысленно обращаюсь к ней: "Прости меня, моя бабушка..."