Аннотация: Действие рассказа основано на реальных событиях, рассказанных реальными людьми
Мы победим
Зима 1942-го года. Наши войска все отступали и отступали под натиском фашистов.
В наш недавно сформированный батальон вошли, в основном, совсем молодые ребята. Некоторым (и мне в том числе) пришлось даже соврать о своем возрасте, чтобы попасть на фронт. Даже наши командиры взводов и рот были не намного старше нас. Все мы были веселыми ребятами, молодость кипела в нас. Нас (против нашего желания) долго (почти месяц) не хотели отправлять на фронт, уделяя внимание хоть какой-то начальной военной подготовке. Хотя наше расположение находилось и не так далеко от фронта, но это почти не ощущалось. Хотя гражданское население с этих земель было уже большей частью эвакуировано. Мы хотели, было, сбежать на фронт, но начальство пригрозило нам, что поймают и будут судить за дезертирство по законам военного времени. У нас было и свободное время, которое мы использовали на всю катушку. Мы устраивали по вечерам посиделки у костра, пели песни, плясали под гармонь, пытались ухаживать за девушками из разместившегося недалеко от нашего расположения медсанчасти (но их было всего несколько человек - на наш огромный батальон, да и не только на наш) и даже, бывало, дрались между собой, за что нас наказывали нарядами вне очереди.
И только один человек в нашей роте сторонился нашего веселого коллектива, никогда не принимая участия в наших развлечениях. Он всегда сидел где-то в стороне, никогда не подходя к нам.
Этого человека боялись все в роте. Да он и сам поддерживал перед всеми такую свою репутацию. У него был, казалось, абсолютно нелюдимый характер. Заросший, с большой бородой, он выглядел как старый дед, хотя, как потом выяснилось, ему было всего 25 лет. С левой стороны на темени его головы была большая плешь с вмятиной. Я слышал, что он был единственным выжившим из пехотного батальона, попавшего в окружение при попытке взятия какого-то небольшого населенного пункта еще в самом начале войны. Там он и получил это страшное ранение; но сумел выжить, выполз за несколько дней к своим и после пары месяцев лечения в госпитале вернулся в войска. Ходили слухи, что он потом неоднократно выходил невредимым из многих тяжелейших боевых ситуаций, и очень мало кто из его бывших сослуживцев остался в живых. Говорят, по этому поводу им даже пытались заниматься особисты, но он долго у них не задерживался.
Его все боялись, боялись даже шутки отпускать про него, так как знали, что он обладает какой-то неведомой силой. У него был необычный взгляд: когда он посмотрит на кого-нибудь, тому казалось, что всю его душу выворачивают наизнанку, режут по живому. Его глаза источали мощную пугающую силу в совокупности с какой-то подавленностью и скепсисом ко всему окружающему.
Если кто-то в коллективе начинал шутить по его поводу или отпускал шутку в его сторону (пускай даже безобидную), то встретившись с ним взглядом, он тут же прекращал шутить и уходил восвояси; а потом с ним обязательно случалось какое-нибудь не очень серьезное происшествие: или оступится и ногу расшибет, или сильно ударится головой о балку в блиндаже, или поранит руку при открытии банки с тушенкой, или еще что-нибудь в этом роде.
Его боялись даже наши командиры. Как-то взводный пытался его заставить постричься или хотя бы сбрить бороду. Так тот так посмотрел на своего командира, что тот, придя весь бледный в штабную землянку, долго ничего не мог произнести, а на следующий день по пути в город выпал из кузова грузовика, когда тот подпрыгнул на большой кочке. Больше никто из командиров никаких попыток в этом направлении не предпринимал.
Я не знаю, чем он меня заинтересовал. Меня тянуло к нему. С одной стороны - я, как и все мои сослуживцы, очень его боялся; а с другой - мне было жалко его, неудобно, что он всегда был один, у него не было друзей; явно было видно, что он испытывал большие душевные страдания, и ему было очень плохо (и почему другие не замечали этого?) Он всегда сидел в стороне от нас с полностью отсутствующим взглядом, полностью уйдя в себя, в свои переживания.
Как-то после очередных учебных стрельб он сидел в стороне от нас и чистил свою винтовку. (Вообще мне было непонятно, что он вообще делал в нашей учебной роте? Он уже воевал на фронте, стрелял тоже отменно, нормально выполнял свои обязанности по службе. Уже бы давно получил бы сержантскую должность. Но, вероятно, командиры смотрели на него, как на какого-то психа, особо не доверяя ему. Или же его просто воткнули в роту новичков, думая, что может, как-то придет в норму.)
Я присел рядом с ним под предлогом, что мне понадобилась масленка для чистки своего ружья. Я пытался заговорить с ним, стараясь не глядеть ему в глаза. Но он отвечал мне односложно и невпопад. А потом он вдруг спросил у меня:
- Боишься меня?
- Да, немного,- честно ответил я.
- А как тебя звать-то?- спросил он.
- Максим... Тебе не скучно - одному-то?
- Нет, наверное...
И вдруг, неожиданно (возможно для нас обоих) между нами завязался разговор. Мы говорили обо всем: о погоде, о рыбалке, о том, как правильно приготовить кашу, и других самых обыденных вещах. Как оказалось, его звали Борисом, до войны учился он на четвертом курсе в МГТУ имени Баумана. А я перед войной собирался поступать в Политех.
- А почему тебя все боятся?- неожиданно для себя вдруг спросил я.- У тебя какие-то необычные глаза: на кого глянешь, с тем обязательно что-нибудь случается, хы-хы. И вообще, как-то умеешь управлять людьми: по крайней мере, в том смысле, что умеешь заставить других держаться от тебя подальше.
- Да эти способности проявилось у меня после этого ранения,- он показал на вмятину у себя на голове. Да и говорить мне вообще ни с кем не хотелось, особенно когда, придя в госпитале в сознание после операции (а я почти две недели в отключке валялся), получил письмо о том, что моя семья во время эвакуации на поезде попала под бомбежку: моя мать с дочкой погибли, жена и сын спаслись.
Я увидел, как задрожали его руки, заслезились его глаза.
- А сейчас,- продолжал он, немного успокоившись,- главная моя задача - не погибнуть, отомстить за моих родных...
Повалил хлопьями снег. Мы сидели на бревенчатом настиле и молчали. А я думал, почему же никто не поинтересовался, что у Бориса на душе, не помог ему, давая тому давиться своим одиночеством.
- Лежа в госпитале,- продолжил Борис,- я заметил, что когда я не хочу никого видеть, медсестры и врачи, зайдя в мою палату, тут же из нее выскакивали; а также заметил, что все вокруг (будь то врачи, пациенты, посетители) исполняли любые мои желания: что-то принести, подать, унести, вколоть обезболивающее); причем слов-то мне обычно не требовалось. В глазах у меня сначала как-то темнело, а потом человек бежит исполнять мое желание. Конечно, мне это не нравилось, но при моей тогда беспомощности (а я ведь даже почти и говорить-то не мог) грех тогда было не воспользоваться моими новоприобретенными способностями.
Снег закончился. Почему-то мне вообще не было холодно рядом с ним. От него исходило какое-то тепло, как от печки.
- Ты очень хороший человек: честный, смелый, душевный,- заговорил опять Борис.- Я вообще не понимаю, как я перед тобой раскрылся. Я давно уж думал, что разучился просто разговаривать. Может, у тебя тоже какие-то способности есть?
- У меня сестра бабки в деревне занималась знахарством профессионально. Про нее говорили, что не только травками лечила: руки приложит к больному месту, и у пациента все проходит; а травки - только как сопутствующие средства, лекарства. Однажды, когда я приехал с родителями в деревню, она и мне как-то пыталась что-то показать-рассказать, но я ничего так и не понял тогда; да и не до того мне, пацану, было.
- Наверно, и тебе что-то передалось по наследству, какие-то способности.
- Да ну!- отвечаю.
* * *
С тех пор мы с Борисом стали хорошими друзьями. Он, благодаря мне, вышел из своего состояния забытья, а также начал немного общаться и с другими сослуживцами, хотя они по-прежнему продолжали его бояться. Боря даже постригся и побрился, резко в глазах всех помолодев.
Наконец, нас отправили на фронт. Мне хотелось на передовую, но в тоже время я очень боялся, что меня там убьют.
- Пули меня не берут,- как-то во время очередного привала сказал мне Борис.- Я могу и тебя защитить. Если будешь рядом со мной держаться, то не погибнешь. Меня не хватит на них всех,- он показал на сидевших недалеко от нас сослуживцев,- но чтобы защитить меня и тебя - сил достаточно.
И в его словах я почувствовал такую уверенность, которая передалась и мне. Всякий страх сразу улетучился из моей головы.
- А еще я немного вижу будущее,- продолжил как бы невзначай Борис.
Тут я особо заинтересовался:
- Вот мы уже год отступаем. Правда ли, что немцы скоро возьмут Москву?
- Как ты только вообще мог такое подумать?! Да ничего подобного! Мы победим! Мы еще дойдем до Берлина! И день нашей победы - 9 мая 1945-го года!
Я ошалело смотрел на Бориса, раскрыв рот.
- А как ты это узнал?- спрашиваю.
- А как-то сидел в своем забытьи-небытьи, и привиделось вдруг: грандиозный салют и - большой календарь, где 9-е мая выделено красным. То, что это именно День Победы, я понял, потому что все отмеченные на календаре праздники мне были знакомы, кроме этого дня - 9-го мая.
- А с нами будет все в порядке - я, ты, наша рота, мои родные?
- С тобой будет все в порядке, как я и обещал тебе (в конце войны только чуть тебя заденет, но ты об этом не думай - ничего серьезного). С твоими родными тоже все будет в порядке, эвакуировались. Отец ведь твой еще в начале войны погиб, верно? И ты, как я понял, именно из-за этого так рвался на фронт... Из нашей роты почти никого в живых не останется. Я говорю вот так вот спокойно, потому что устал уже горевать от смертей своих сослуживцев, которые я видел перед этим в своих видениях. А вот меня война еще долго не отпустит. Меня еще пошлют каких-то "лесных братьев" ловить.
- А кто это такие?
- А пока не знаю... А после я даже буду за границей работать, фашистских преступников отлавливать. Плохо только, что с семьей видеться очень редко буду...
Борис о чем-то задумался, чуть задрав свои глаза вверх.
- И чего это я вдруг разговорился?!- вдруг воскликнул Борис, посмотрев на меня.- Никому никогда я ничего такого еще не рассказывал. Пообещай, что сам никому не этого расскажешь! Не хочу я никаких неприятностей на свою задницу! А не выполнишь обещание,- пригрозил он,- сгинешь на следующий же день!- и глянул на меня так, что меня всего проняло сильнейшим ознобом и дрожью. Я даже отшарахнулся от него, всей своей шкурой почувствовав самую, что именно есть, реальную от него угрозу.
"Все-таки опасно с таким связываться,- подумал я.- Но и держаться рядом с ним теперь всеми силами надо, а не то с еще большей вероятностью сгину... И все-таки,- ни с того, ни с сего подумал я,- это очень хороший и надежный человек, такой никогда не подведет."
* * *
Так прошли мы с Борей почти до самых границ нашей Родины. Несколько раз мы попадали в такие ситуации, в которых, казалось, мы только чудом остались в живых. Рядом гибли наши товарищи. Из нашего батальона осталось в живых только несколько человек. Мы с ним и в разведку ходили, и даже "языков" приводили.
Как-то раз нас послали в атаку. Мы поднялись из окопов за своим командиром. Того тут же скосили пули. Борис с криком "За Родину! За Сталина!" повел роту вперед. Я старался держаться поближе к нему. Впереди обнаружился замаскированный ДОТ. Я видел, как падали, сраженные пулями мои сослуживцы. И тут, вдруг, я заметил странную вещь: поток пуль от вражеского пулемета отклонялся с пути Бори, не задевая его. Я поначалу не поверил своим глазам. А тут я увидел, что отдельные пули пулемета были трассирующими, и они, действительно, огибали (!) моего товарища. Я не знаю, может, просто в пылу боя разыгралось мое воображение. Но мы с Борей быстро преодолели открытый простреливаемый участок, и Борис закинул гранату в амбразуру ДОТа. Наша атака возобновилась...
* * *
Еще один интереснейший случай произошел, когда мы двигались длительным маршем на новые позиции. Лето, проливной дождь несколько дней подряд, слякоть. Монотонное передвижение, ноги проваливаются в грязь, еле из нее вынимаются, непреодолимая усталость. И у меня случился нервный срыв. Мне вдруг очень захотелось домой, к маме, к моим родным. Мне захотелось узнать, как они там, а также передать им, что со мной все в порядке. У меня началась истерика, слезы ручьем лились из глаз. Мои ноги почти парализовало, и я с огромным трудом их переставлял. Боря, как мог, пытался успокоить меня. На меня даже не действовала его способность к внушению. Тут он вдруг мне заявляет:
- Твои родные получат от нас весточку! Поверь мне!
И почему-то именно эта его фраза вдруг придала мне уверенности. Я почти сразу успокоился.
Потом, когда я после войны вернулся домой, моя мать рассказала странную историю.
Мать в эвакуации работала в колхозе. В колхозе работали одни женщины, да еще один старик. Как-то с утра на ближнем поле колхозники вдруг обнаружили посреди поля огромные круги аккуратно уложенной пшеницы с каким-то узорчатым рисунком (стоячие и лежачие группы колосков) внутри: сначала два круга рядом, а потом и еще два на соседнем поле. Поначалу, вроде, решили, что это дети пошалили; но потом сообразили, что ночью шел небольшой дождь, и все дети, как оказалось, сидели по домам; да и ни один человек не сможет повторить такого сложного рисунка. Люди не на шутку сильно перепугались и побежали в церковь к священнику - пожилому калеке (у него на войне оторвало ступню, да и контузило хорошо, так что немного "поехала крыша"; он и остался служителем в местной церкви, заменив умершего до этого батюшку). Но тот всех успокоил:
- Это наш Господь Бог подает нам знак, что он не оставил нас, и что война скоро закончится. А также это привет вам от ваших родных. Им сейчас очень трудно. Поэтому усердно молитесь за них - наших защитников!
Все женщины успокоились, пошли на работу; и каждая из них, вероятно, подумала, что эта весточка именно от ее мужа или сына.
Как потом оказалось, время появления кругов примерно совпало со временем моего нервного срыва во время того марш-броска.
Несколько десятилетий спустя, случайно наткнувшись на интересную фотографию в одном из журналов (кажется, "Наука и жизнь"), я стал искать сведения о кругах в литературе, газетах; посещал библиотеки, в том числе Ленинскую. Меня очень заинтересовал этот вопрос. Я узнал, что круги на полях (они же "дьявольские круги" или "ведьмины круги") наблюдались всегда и везде (в том числе и в России), что первое упоминание об этом явлении было еще в английской литературе XVII века, и что существует несколько теорий образования кругов: мистификация (не выдерживает никакой критики), электромагнитные или воздушные вихри природного происхождения (но и тут не понятно, как образуются сложнейшие симметричные рисунки) и инопланетное происхождение (отпечатки полей двигателей НЛО или зашифрованные послания). Так до сих пор единого мнения об этих кругах на полях и нет.
Также меня начало интересовать все, связанное с экстрасенсорикой и паранормальными явлениями. В то военное время об этом-то вообще ничего не говорили и не писали. Вероятно, мой друг Борис был очень сильным экстрасенсом. Я, будучи уже в пожилом возрасте, и сам даже кое-чему научился.
* * *
Когда мы, гоня с нашей территории врага, подошли к внешней границе Белоруссии, к Государственной границе СССР, мы с Борисом расстались: его привлекли для работы в какой-то особый отдел для охоты за шпионами. Видимо, его способности все-таки не остались незамеченными.
А я дошел до Берлина, где мне, действительно, слегка задело бедро осколком немецкой гранаты, и мне пришлось неделю поваляться в госпитале.
Вернулся я домой, мать с двумя моими сестрами также вернулись из эвакуации с Алтая. Я был очень счастлив, что война закончилась, что я не погиб, и что я внес свою лепту на пути к Великой Победе. И как же я был благодарен своему боевому товарищу Борису. Наверное, он, действительно, как-то защищал меня. Как я потом ни пытался найти его, у меня так ничего и не получилось; видимо, действительно, стал тайным советским агентом, как он себе и предсказывал.