Вопрос - чем заниматься, когда выйдет на пенсию? - был для голландского архитектора Юрьена предопределен: он всю жизнь увлекался русской историей, культурой, искусством. Юрьен - имя, иначе не называю, и на ты, так принято в Голландии. До этого он читал на разных европейских языках, но русского не знал. Вот сейчас и займется им. С тех пор прошло 10 лет, ему 76. Мы говори по-русски, он владеет языком практически свободно, даже акцент не очень заметен. Беседовать с ним приятно, он точно и без промедления угадывает мысль собеседника, сразу подхватывает или оспаривает ее. Кроме книг, несомненно, помогло и общение с русскими. За пенсионные годы - те же 10 лет - в России побывал много раз , и теперь среди моих соотечественников у него немало знакомых. Но, видимо, не так уж доволен своими успехами, все еще учится. Увидел на столе несколько перепечатанных на принтере страничек Тэффи. "Юрьен, - спрашиваю, - для чего тебе они? У тебя же есть ее русские книги". "У Тэффи такой прозрачный текст. Если не знаю - поверх пишу голландские слова".
В России больше не бывает. Трудно. Не только возраст, но и онкология. Диагноз был для него неожиданным, узнал всего полгода назад. Пошел к врачу Здоровый человек, но что-то стал быстро уставать, что за дела? Неохотно согласился на анализ: у него все в порядке, просто возраст. Результат: миелома, рак кости. С онкологией, увы, так и бывает: узнаешь вдруг. У него фатальная болезнь. Если не лечится - срок такой-то, лечится - такой.
Говорит о ней немного и очень спокойно. "В молодости - трагедия, А сейчас нормально". Однако сейчас состояние вроде бы стабилизировалось, уже не лежит, ходит по дому. Но морфий принимает, без него не получается.
Потом ведет на второй этаж, крутая спиральная лесенка, не сразу привыкнешь. Из темноты - вдруг попадаешь в солнечное помещение, и тут же перед глазами целая стенка русских книг, его богатство, его гордость. Сразу вижу полное собрание сочинений Тургенева на русском, 12 зелененьких томиков. Это-то зачем? 'В России сейчас его читают мало'. Он удивляется: 'Почему? Очень современный писатель". Не смею возражать. Большой том Шаламова. "Останется он, а не Солженицын". Жму руку. Теплеет сердце, когда останавливаюсь перед несколькими рядами книг Пушкина и о Пушкине. Надо сказать, что современный голландский перевод "Евгения Онегина" считается лучшим в мире. Автору его в Москве дали премию. Но тот отказался приезжать за ней - в знак протеста против нынешнего режима. И уж я совершенно счастлив, когда замечаю на стене большой портрет Ахматовой (репродукция известной картины Альтмана). Юрьен приглашает на третий этаж, в мансарду, там совсем крошечное помещение. Потолок - скошенная крыша, а места хватает только для маленького столика и лежанки. Сам он поднимается уже с трудом, а оказавшись под крышей, наклоняет голову - рост не позволяет распрямиться. Говорит, что здесь останавливаются молодые русские поэты, когда приезжают в Голландию. Называет имена, которые мне - к стыду - ничего не говорят. Познакомился в Русском доме, в котором он часто бывал. Русская поэзия - это отдельная и глубокая его страсть. Он хорошо знает ее, проявляет неожиданную осведомленность в биографиях наших великих поэтов. Когда спустились вниз, вижу сборник Цветаевой. Про себя отмечаю: он не среди других русских книг, не на втором этаже, а внизу, где Юрьен в основном проводит время. Книга обиходная, читается. Показывает три сборника Ларисы Миллер. На одной - нежная дарственная надпись.
Высокий, худой, с обвислыми усами. Очень похож на старого Воннегута. "Юрьен, - спрашиваю, - как в Голландии относятся к России?" Он утешает: "Вот будут выборы - все изменится". Как ни увлечен Россией, сколько ни знает ее, но он все-таки западный человек, у него западные стандарты, не переубедишь. И потому я оптимистически соглашаюсь: 'Ну, конечно!'