Аннотация: Я с содроганием вспоминаю, как рисовали Настю. Это было летом, когда мы, я, Настя и Кешка...
С Настей я знаком уже около двух лет, она на три года старше меня, ей - 27, но больше семнадцати на вид не дашь. Да и не только на вид. Она по натуре ребенок, я чувствую себя старше. Её сыну, Кешке, шесть, но когда они на пару с Настей гоняют вдоль дороги все пустые бутылки, что попадаются под ноги, или устраивают шумную возню на траве (Кеша гордо называет это японской борьбой и гордится победами над мамой), мне кажется, что Настя не старше своего сына. Я ей много раз уже говорил, что не стоит быть с Иннокентием за пани-брата, но Настасья в ответ только фыркает. Смешливая баба, черт возьми. Палец покажи, будет скалить зубы.
Красавицей Настасью не назовешь, глаза небольшие, карие, но какие-то длинные, прищуренные, словно в вечной насмешке над кем-то. Коварные глаза, затягивающие, ужасно озорные. Губы пухлые, детские, она их слегка надувает, когда на что-то обижена. Среднего роста, стремительная, грациозная, тоненькая, попка узкая, талия ещё уже. Волосы пшенично-медовые, густые, тяжелые, короткие. Выражение лица: смесь полудетской невиности с хитростью и жестокостью лисенка. Настя бывает в двух ипостасях. Первая - котенок, милый, нежный и игривый, трется об мою колючую щеку, заглядывает в глаза, чуть ли не мурлыча, то и дело лезет целоваться, и ко мне, и к Кешке, и вообще ко всем, кого встретит на своем пути. Вторая ипостась - Богиня раздора, фурия, разгневанная, с грозно раздувающимися ноздрями, сощуренными в презрении глазами, сжатыми зубами и кулаками и пронзительно-пискливым голосом. Как пила, точно. Когда она - котенок, я думаю о том, что на такой женщине мог бы и жениться - хотя рано мне ещё. Когда она - фурия, мне хочется... сложить её пополам и отстегать хорошенько ремнем, честное слово, порой еле сдерживаюсь. Сама Настя потом смущенно оправдывается тем, что в такие моменты в ней просыпается её двоюродная тетя. Зато когда Настя - милая, то тогда она - её папа, и мирно варит борщи на кухне, её отец тоже любил кулинарить.
Вот такая она - Настя. Стихийное явление.
И когда я смотрю на тот портрет, что висит у неё в спаленке...
Самой Насте портрет нравится, а мне не очень, она не понимает, что художник пытался ей лстить, нарисовал слишком большие, выпуклые, слишком глубоко посаженные глаза. И проглядел изюминку, то, что в Насте особенного, индивидуального. Лицо сделал слишком широким, подбородок чересчур тяжелым, нос, не курносым, как у оригинала, а с горбинкой. Взгляд у женщины на портрете кроткий, невинный и в то же время гордый. Словом, это не смешливая городская девчонка в джинсиках, не Настя, а благородная дама Пушкинских времен. Странное впечатление у меня от Настиного портрета.
Я с содроганием вспоминаю, как рисовали Настю. Это было летом, когда мы, я, Настя и Кешка, гуляли по набережной у реки. Под тенью одной из деревянных беседок, увитых зеленью, мы и увидели его, с цветным мелом в руках, напротив мольберта. Парень лет двадцати восьми, с редкими светлыми волосенками, явно не от мира сего.
- Настя, хочешь портрет? - спросил я, от нечего делать.
Настя вспыхнула, зарделась вся, видно было, она хочет портрет. Но потянула меня за рукав.
- Да, ну, Глебка, вот ещё!
- Сколько это удовольствие стоит? - спросил я художника.
Не помню уже, сколько он запросил, но сумма была небольшая, я вполне мог себе её позволить и доставить удовольствие Насте. Тем более, в тот день она была с утра очень мила, вернее, она была мила ко мне с прошлого вечера.
- Сколько времени вы будете меня рисовать? - спросила Настя.
- Не больше, чем полчаса, - быстро ответил он.
Слишком быстро ответил.
Настя села на складной стул, что стоял напротив мольберта. Солнце уже заходило за горизонт и окрасило всё вокруг в розовый цвет. Было свежо, становилось ещё свежее.
Мы с Кешкой уселись на камнях напротив, Кешка ревниво поглядывал на свою мамку, и нудил, он тоже хотел, чтобы его рисовали.
Манера рисовать у художника была своеобразная, если не странная. Ни разу не видел, чтоб кто-то из уличных художников так неспешно рисовал! Рука его, с мелом, то и дело зависала где-то в стороне, на добрых минут двадцать, а он, что-то важно, с расстановками, вещал, что, я не слышал, так как говорил этот придурок тихо. Потом изящный взмах над полотном, прибавлялся новый редкий штрих, и опять, ля-ля-ля.
Через час я не выдержал, встал и направился к мольберту.
Он решительно заслонил полотно и умоляюще сложил руки:
- Не смотрите, нет!
- Сколько ещё? - спросил я, чуть ли не рыча.
- Ещё немного, потерпите, у меня... ещё такого не было... Может быть, это начало новой эры... для меня.
-Какой эры?! - вскипел я.
Настя зашевелилась:
- Ну, ладно, Глебушка, потерпи ещё чуть-чуть. Он скоро закончит.
- Так пусть рисует, а не болтает!
- Да, да, конечно, ещё немного, - смутился художник.
Но быстрее рисовать он не стал, видно не мог, привык больше говорить, чем работать. Какого было врать, что нарисует за полчаса?
Когда мы подходили к нему, никого вокруг не было, теперь же люди останавливались, поглядывали на Настю, на портрет, цокали языками и вставали в очередь. Постепенно вокруг Насти образовалась небольшая толпа.
- Очень хорошо!
- Чудесно!
- Очень похоже!
- Молодец! Какой молодец!
Через два часа Настя робко спросила:
- Может быть, вы дорисуете меня в следующий раз? Нам пора домой. Сыну - спать.
- Приходите ко мне в мастерскую..., - он назвал адрес.
-Нет! - я вскочил со своего места, - Мы уже уходим! Пошли-ка, Настя.
- Ещё чуть-чуть!- засуетился он, - Вот! Один только штришок! Почти готово.
Я твердым шагом направился к Насте и сжал её запястье. Небрежно посмотрел на портрет:
- И это Настя? Спустившееся с небес божество в розовых облаках, ангел, а не Настя! - насмешливо заметил я, - Она же не такая! Губы не дорисовал, да и все, что в ней живого есть, лукавого, пропустил - глаза-то какие огромные, разве у неё такие? Стоило так долго нас держать ради этой х...?
- А мне нравится, - застенчиво сказала Настя, глядя на свой портрет - Неужели я такая... красивая? - она перевела удивленный взгляд с меня на художника.
- Я такой вас вижу, - скромно потупился этот..., не знаю, как уж его назвать похлеще.
- Да ты в сто раз лучше! - ехидно заметил я.
Кешка, к моему изумлению, поддержал меня:
- Мамка, ты здесь - уродина. Пойдем отсюда, пойдем отсюда, - завел он свою волынку.
....
Но теперь, когда я ненароком встречаюсь взглядом с глазами женщины на портрете... то думаю, что художник, пожалуй, не врал. Да, это действительно Настя, но какая-то другая, третья, я такой не знаю. Красивая? Очень, мы с Кешкой врали, ясное дело, чего.
Я и сейчас ревную, когда смотрю на этот портрет. Кешка, тот, вообще, пытался поначалу изорвать рисунок, благо он тонкий. Но Настя очень рассердилась, и парень прекратил попытки.
Дело в том, что этот тип, этот художник, угадал часть её души, потаенную, скрытую от всех, от Кешки и даже от меня...