Аннотация: Зарисовка о странных существах, в частности - об их странном рационе.
Яблоки.
Теплые влажные яблоки на моей ладони. Глазные яблоки.
Одно уткнулось радужкой в линию жизни, другое смотрит в сторону. По студенистым отросткам, свисающим между моих пальцев, ползут вниз капельки жидкой слизи.
- Василь! - от ужаса и отвращения я даже не кричу, я хриплю.
Глазные яблоки вздрагивают. Медленно поворачиваются, наставляя на меня черные лакированные зрачки. Злобный внимательный взгляд впивается мне в лицо, проедает щеки до костей, до костного мозга.
- Вас... - легкие ссохлись, будто заскорузлые старые мехи, а я все пытаюсь крикнуть. И не могу. И неотрывно гляжу на свою ладонь. "Бросить! Прочь! Почему я на них смотрю?.. Смотрю!!"
Этого не может быть. Я... слеп.
Да, легенда космической разведки зоркий Лан-Крос уже два месяца слеп как дохлый крот. Тухлятина! Теперь я вижу только сны. И это навсегда. Черт! Ненавижу. Ненавижу.
Хороший он, Ленька Васильев. Немного слишком внимательный, но сенсорики все такие. Оттого они в больницах нарасхват: состояние пациента сканируют не хуже компьютера. По себе знаю: Василя ко мне приставили в госпитале. Когда я очухался после хирурга, Ленька об этом узнал раньше всех. Просто почуял мое отчаяние и влетел в палату как раз вовремя, чтобы не дать мне наложить на себя руки. Успел.
До сих пор успевает.
- Василь, сколько там..?
- Без двадцати шесть.
- Утра?
- Вечера. Тебе письмо.
Горечь окатывает меня кипящей смолой:
- Письмо? Какой дебил..?
- Министерство космических исследований.
- Читай.
Слышно, как Василь распечатывает конверт. Я представляю его темный неуклюжий силуэт на фоне окна... Худой? Плотный? Черт! Человек со мной почти круглые сутки, а я никогда не смогу узнать, как он выглядит! Ненавижу это "никогда"! Ненавижу свое бессилие!
- "...рискнул обратиться с предложением пересадить Вам найденные образцы. Результаты анализов указывают, что вероятность полной совместимости очень высока..."
- Постой, постой, Василь, они что, хотят поставить мне глаза?
- Похоже на то.
- Но это запрещено. Человеческие глаза невозможно пересадить. Они слишком быстро... портятся. Уж я-то знаю, поверь. Я им писал, я просил. Понимаешь? - я! Отказали. Сказали, что невозможно, и вытолкали на пенсию, чтоб им сдохнуть. Чтоб ему сдохнуть, тому козлу, который выпустил нас в бракованных скафандрах!
Василь молчит. Наверное, вслушивается в мое настроение.
- Давай, парень, скажи, что жить слепым прекрасно. Что на пенсию можно жить без хлопот. Что мне вообще повезло, ведь я - единственный, кто выжил. Без глаз, но выжил. Чтобы в тридцать пять остаться ненужным калекой, чтобы после красок Тилары не видеть больше ничего. Никогда. Ну, давай, утешай меня. Я жду...
- Лан, ты меня опять не слушаешь? Я говорю: они не человеческие.
- Кто?
- Глаза.
* * *
В больничных коридорах особый запах. Кажется, что идешь по старой сливной трубе, которую только что помыли с мылом. Плевать. Через пять минут - хей-хо! - мне снимут повязку. Пять минут... Я так волнуюсь, что уже два дня не могу есть. Желудок не принимает. Но ничего, ничего. Пять минут - и жизнь станет прекрасной как прежде. Еще лучше, черт, в сто раз лучше!
- Лан? - Василь топает рядом.
- Чего?
- Тебе страшно?
Он опять залез в мои чувства.
- Да, парень, страшно. Я все думаю: кому они принадлежали? Понимаешь, Василь?
- Профессор сказал, их нашли в лаборатории на погибшем звездолете. Они уцелели в огне, потом в кислоте.
- Знаю. Василь, ты веришь в...
Легкое движение, колебание воздуха - мой сенсорик качает головой:
- Нет. И я считаю, тебе не надо беспокоиться. Сколько народу живет с чужими пальцами и ушами - ничего. Считай, ты взял глаза взаймы. У инопланетного брата по разуму.
Братья бывают разные, Василь. Бывают добрыми убийцами, бывают злыми благодетелями... Это я подумал? Черт! Иногда мне кажется, мои новые гляделки что-то заталкивают мне в мозги, что-то, чему там не место. Я чувствовал, как они врастали, тянулись к каждой извилине.
Чушь! Лан, ты слишком мнителен, да, просто мнителен.
Прохладные пальцы медсестры ложатся мне на лоб. Чернота сначала становится ярче, потом бледнеет, бледнеет - разматываются бинты - и остается тонкая полоса. Я вижу: она белая, эта ткань, я снова вижу, черт меня подери!
- Посмотрим, - профессор запрокидывает мне голову, светит в лицо.
Я улыбаюсь. Видеть! Опознавать! Я упиваюсь светом, и цветом стены, и глупой картинкой на ней, и плакатами рядом. Человеческий мозг на них выглядит так аппетитно... Только теперь я понял, как хочу есть.
Голод заполняет меня так же плотно, как заполняла всего неделю назад мутная тьма отчаяния. Я даже слюну сглотнул.
Профессор удовлетворенно кивает:
- Судя по всему, они великолепно прижились. Регенераторы, конечно, сделали свое дело, но, признаться, такого отличного результата я не ожидал.
- Вас можно поздравить, мэтр, - голос медсестры тревожит меня.
Поворачиваю голову и успеваю увидеть сказанные слова. Потом их сочная мякоть лопается и тает в воздухе. Слова как спелые плоды манго, как сочный виноград, как жирная утка в яблоках? От радости я, кажется, свихнулся.
Или нет.
- Ну-ка, посмотрите-ка на меня, - профессор поворачивает мою голову к себе, и мы глядим друг на друга.
Глядим и улыбаемся, и я чувствую, как моя улыбка обнажает клыки. Голод! Невыносимый, сумасшедший голод. Перед моими чужими глазами все плывет. Врач размазывается в серое пятно, остаются лишь его зрачки - расширенные и глянцевые, точно покрытые черным лаком. Но нет, внутри, на самом глазном дне, которое я вдруг вижу совершенно четко, вспыхивают цветные протуберанцы. Они сливаются в картины, картины - в киноленту. Профессор издает тонкий хрип, вздрагивает, пытается отвернуться, но я втягиваю его взглядом, впиваюсь в него. Он покорно замирает, забывается, у него отвисает челюсть, с подбородка стекают прозрачные ручейки слюны. И тогда все, что вертится в глубине его зрачков, кидается ко мне. Я будто пью цветной коктейль его жизни - карьера, учеба, детство. Воспоминания и надежды, планы на будущее. Орущей головой вперед затягивает в мою соломинку женщин и детей. Кружась, впитываются собаки, голуби, автомобили, витрины с дорогими часами. Малиновым вкусом отдает жадность, сладко горчит желание.
Профессор не моргая глядит мне в глаза. Его зрачки начинают пульсировать, потом сжимаются - и он валится куда-то в сторону.
- Лан! - кричит Василь. - Лан!
Визжит длинноногая, пахнущая фиалкой медсестра. И голод внутри меня вторит ее крику, мой несытый мозг зовет на помощь.
Женщину я... съел? Пожалуй, что так. Мой мозг работал как желудок, бездонное чрево, поглощающее мысли. Мои новые глаза говорили мне, что это дивное блюдо, пища для гурмана. И я послушал их, я вытянул всю жидкую суть этого существа одним долгим взглядом, почти сладострастным, почти безумным. Василь кричал от ужаса и дикого восторга, корчась на полу где-то в стороне. Он чувствовал то же, что и я. Он слишком тесно сплелся с моими эмоциями и не мог вырваться.
Женские мысли оставили дивное послевкусие. Теплая плотная сытость мозга разлила по телу блаженство. Голод отступил. Мне хорошо. Но я все-таки спрашиваю, спрашиваю: