Вообще, в Городе было целых четыре горца. Так уж их по привычке называли, хотя к горам они имели отношение либо отдаленное, либо никакого. Главное, что они откликались. Между собой их связывали весьма сложные и запутанные взаимоотношения. Точно известно одно: конкурентов они не терпели. Стоило только объявиться очередному претенденту на вхождение в их тесный круг, как очень скоро где-нибудь в малолюдном месте раздавался металлический звяк, недолго трепыхались электрические всполохи, и горцев опять становилось четверо. Причем тех же самых. Это как раз всех устраивало. Ни один из горожан не считал, что четыре горца на весь Город это мало.
Самый здоровый и отвязанный из них говорил про себя, что он Карган. И при взгляде на него как-то сразу верилось. Больше всего на свете он любил отрубать головы и делал это лучше всех в Городе. Если кому-нибудь надо было оттяпать голову - звали его. Но однажды он обслужил кого-то не того и на другой день в него попали из базуки. Карган по своему горскому обыкновению регенерировал, однако ранее с ним не случалось неприятности такого масштаба, и что-то дало сбой. Его крепко перекосило. Но и перекошенный он остался лучшим в своем деле.
Наиболее симпатичный горец, представляясь, произносил чрезвычайно длинное титулованное, но в обиходе охотно отзывался на коротенькое имя Рамирес. Среди остальных он выделялся благородной сединой и особенным жизнелюбием. Больше всего он любил красивых женщин, хорошее вино, а к вину - теплую компанию. Может быть он был в этом и не слишком оригинален, но зато весьма и весьма последователен. Солидно употребив Шато Лафит урожая 39 года он исполнялся обаятельной, не лишенной своеобразного кладбищенского оптимизма, грусти и под такое настроение обожал рассказывать красивые небылицы о том, абсолютно неразличимом в туманных далях будущего, дне, когда Последний из них снесет башку Предпоследнему и тут же зачем-то прозрит всю глубину, полноту и высоту, все страхи, боли, радости и гадости мира. В описании подробностей такового прозрения Рамирес никогда не повторялся. Но одно становилось неизменным: всякий раз отстраненная, полная некоего глубинного удовлетворения форма подачи информации как бы сама собой подразумевала, что этим последним будет кто угодно, только не он. Все боли мира были Рамиресу явно ни к чему.
Еще один горец носил гордое первобытное имя Конрад Маклауд. В юности он много общался с Рамиресом и это не прошло для него даром. Он тоже любил женщин. Но не всех. Только таких, кого ему удавалось втянуть в какую-нибудь опасную передрягу. Если напуганная и визжащая девушка оставалась в живых, он в нее влюблялся. Горожанки с понятием старались его избегать.
Еще он любил детей и крупных животных, особенно - слонов. И то и другое Конрад любил на расстоянии, вприглядку, что было удобно и оставляло много времени для досуга, который он посвящал составлению карты "священных земель" Города. Титанический труд близился к концу. Уже около 80% территории гигантского мегаполиса были опознаны им как священные. В ближайшее время он планировал начать обследование оставшейся местности. Это наиболее безобразные районы он оставил напоследок. Творящееся там не поддавалось никакому описанию, но это не мешало ему надеяться и верить. Конрад уже давно установил, что священной может оказаться самая пакостная помойка.
Замыкал список, собственно, сам Дункан. Тоже будучи Маклаудом, со своим старшим родичем он встречался не часто. Сказывалось различие жизненных устремлений. Дункан не любил слонов. Самый молодой в горском коллективе, он любил торговать всяким старинным барахлом и обожал совать нос не в свое дело. Подобное хобби вряд ли способно снискать кому-либо всенародную приязнь, но это его не смущало. Он привык. Да и без того горцев в городе не слишком привечали. Это понятно. Кому может нравиться человек, который не только все живет и живет, подлым образом не желая помирать, но которого к тому же еще ну практически никак невозможно убить. Некоторые до сих пор не могли смириться с таким противоестественным положением вещей и не оставляли надежды как-нибудь его при случае поправить.
Дункан Маклауд очнулся от мощного толчка под ребра. Усилием воли он попытался вернуть ощущение реальности. Это удалось крайне приблизительно. Он только то и вспомнил - кто он такой, но этим все и ограничивалось. "Ч-черт, - подумал он, - где я? На каком языке нужно говорить?"
Такое с ним случалось и раньше. Горец вообще-то с алкоголем был осторожен, сказывалась многовековая привычка всегда быть готовым к тому, что вдруг появится кто-то вроде Каргана, кого хлебом не корми - дай оттяпать кому ни будь голову. Дункан не любил рубить головы, но в случае крайней необходимости делал это не без изящества. Для того чтобы так было и впредь он вынужден был вести здоровый и главное трезвый образ жизни. Однако время от времени перманентный стресс вырывался наружу и горец входил в штопор...
Ситуацию усугубляла ретроградная амнезия - болезнь всех бессмертных. Перегруженный информацией мозг с благодарностью отзывался на любой повод что либо забыть и радостно стирал целые столетия.
Но за века горец выработал свою систему вспоминания. Нужно же было как-то адаптироваться в современности.
Он попытался навести резкость и с третьей попытки смог рассмотреть возвышающуюся над собой исполинскую фигуру, облаченную в пластинчатый доспех. Россия, десятый век, безошибочно определил бессмертный антиквар и подумал сразу две несвязанных друг с другом мысли: "В отличном состоянии... Как я сюда попал?"
От гиганта стоявшего над беспомощным Дунканом исходила мощная аура неуничтожимости, хотя бессмертным тот не был, но что толку.
- Нам не честь похвала бить лежачего, - словно прочитав мысли горца проревел по-русски богатырь, и зловеще добавил, - а жаль!
- За что? - вяло возмутился горец, всем телом ощущая жесточайшее похмелье.
Голос показался ему чужим.
В ответ исполин поднес к лицу лежащего, огромную как совковая лопата ладонь, и начал загибать пальцы, а Дункан долго живший в Америке с содроганием воспринял это как обратный отсчет.
- Во первую голову, - говорил богатырь, - ругался не по-нашему, дале - дружка моего задирал, с чем большие бесчинства учинены были, а главное пошедши за четвертью зелена вина, принес какой-то квас шипучий.
Горец вспомнил все...
За "зеленым вином" Дункан ходил уже раз пять за время этой грандиозной пьянки проходившей на крыше одного из самых высоких небоскребов Города. Каждый раз или Муромец или Конан попросту сбрасывали его с крыши. Оказавшись внизу, он, будучи бессмертным, приходил в себя, после чего безропотно заходил в магазин, покупал выпивку и возвращался на лифте. Происходило это по двум причинам: он уже ничего не соображал, действуя на автопилоте, да и велик еще был соблазн овладеть мечом русского исполина.
Так же плохо Дункан Маклауд чувствовал себя только однажды в своей долгой богатой событиями жизни. Даже теперь, спустя многие годы, он покрывался жутким липким холодным потом при одном упоминании слова МАСКА. А если что-то напоминающее ТЕ события являлось ему во сне, то он просыпался с душераздирающим криком, и после до месяца слонялся по шумным местам и литрами пил кофе боясь остаться наедине с собой и задремать, пока сон не одолевал его и воспоминания не отступали.
А началось все с того как, безудержный коллекционер антиквариата приобрел у какого-то эксцентричного проходимца обыкновенную деревянную маску. Зачем? Сейчас он не мог ответить на этот вопрос...
Нет! Он не мог позволить себе вспоминать! Особенно в этот момент. Двойного кошмара не пережить!
Дункан мотнул головой.
Илья потряс перед ним опустевшей бутылкой и сказал:
- Пора...
- Я сам, - истерически вскрикнул горец и, с трудом поднявшись, направился краю крыши.
Здесь он обернулся и вдруг с пронзительной трезвостью охватил взором неприглядную картину чудовищной пьянки.
Посреди плоской крыши, покрытой словно гигантскими мухоморами спутниковыми тарелками, стоял здоровенный дощатый, припертый откуда-то Муромцем, стол и две чугунных скамейки за которыми Илья гонял Конана в Централ Парк. Все пространство вокруг было завалено пустыми бутылками и обертками от самых неожиданных продуктов. К одной из тарелок был привязан богатырский конь русского беспредельщика, а возле ближайшей, привалившись к ней, безмятежно спал Конан. Здесь же, чуть поодаль, находился огромный трейлер-рефрижератор, в открытом чреве которого виднелись покрытые инеем бараньи туши.
Одна из туш жарилась над костром на вертеле, в котором горец с ужасом узнал свой самурайский меч. В настоящий момент домовитый Муромец поливал скворчащего барана шампанским.
- Закуски хватит пока, - перехватив взгляд горца, сказал он и кивнул на трейлер.
"Последний раз", - с отвращением к себе подумал Маклауд и шагнул с крыши.
Он ошибался. Далеко не последний.
Когда горец исчез, Илья оторвался от своего занятия и бросил взгляд на спящего варвара, констатировал: "Слабак!" И оборотив взор к востоку где только что отгорел закат, молвил со вздохом: "Скучно..."