- Хороший секс и телек несовместимы, - говорит убежденно Мирлина.
Она:
"филиппинский сексолог-специалист в сфере изощренных китайских методик, предписывающих, что и как должно располагаться внутри дома".
И добавляет извиняющимся тоном:
- Но я не могу без телека.
Мирлина сумасшедшая. Мне ее жалко. Секс и она - две вещи несовместные. Вот телек другое дело. Без телека она действительно не может совсем.
Она написала книгу:
"Как жениться и как можно уничтожить брак"
Где доказывается, что именно телевизор, вернее, его размещение относительно ложа молодоженов имеет первостепенное значение для их будущего. Прежде всего, экран телевизора ни в коем случае не должен "смотреть" прямо на кровать. Излучение кинескопа и прочей электроники, спрятанной внутри "ящика", а также проводов, согласно просвещенному мнению Мирлины, причина сугубых неудач в сексе.
Я считаю, что причиной тому - неправильное питание, точнее его фактическое отсутствие.
А может она и права... Телевизор это та еще штука. Мирлина - настоящий маньяк телевизора - считает, что он, "разрушает чувственное биополе, возникающее при тесном общении влюбленных, в особенности во время медового месяца".
В худшем случае, включенный телевизор следует располагать под углом к постели, если новобрачным никак не обойтись без него.
Я считаю, что в идеале, конечно, "ящик" вообще нужно держать обесточенным, к тому же развернув его "лицом" к стене. По мнению сексолога, Мирлины, увлечение новоиспеченной супружеской пары порнофильмами заведомо означает "крушение брака".
Мне кажется, что Мирлина прочла какую-то очень древнюю книгу или газету, откуда и почерпнула все это, а уж потом завела себе телевизор и принялась против него бороться.
Здесь есть сообщество любителей телевидения. Развлечение, наверное, не из последних. Не буду объяснять, что это такое. Тошно.
О порно у Мирлины тоже весьма специфическое представление. Сформулировать я его не могу. Достаточно представить себе порно времен телевидения, которое и легло в основу этого мировоззрения.
Я попал в какую-то стаю полудиких людей. Они меня подобрали и приютили. Мирлина взяла меня к себе. Она молода и достаточно привлекательна. Но это совсем ничего не значит. Главное достоинство ее внешности - на удивление ухоженные роскошные черные волосы. Они все время мешают и ей и окружающим.
Мирлина принадлежит к тому редкому типу женщин, которых трудно не любить, но еще труднее любить. Мне повезло. Мне достался незрелый плод. Она уже знает, что она женщина, но еще не в курсе, что это значит. Некоторые, к сожалению, на этом и останавливаются.
Мирлина одинока, пуглива и от этого агрессивна, как крыса, загнанная в угол. Она против всего, что вы можете предложить. Она спорит со всем, что вы ей скажете. Она борется против всего. Всего абсолютно.
Это странные люди. Очень странные! Крайне странные! Мирлина не исключение среди них. Скорее наоборот. Она типична. Эти люди сидят в старых изодранных креслах при свете примитивных ламп накаливания. Абажуром служит изодранная корзина, дробящая свет на разнонаправленные лучи и усеивающая все точечными бликами.
Они сидят в этой рябой светотени и хотят есть. Они мечтают о непонятных им самим путаницах, где цели есть суть средства, и наоборот. Один из них, например, хочет женщину. Просто и ясно. Но для достижения этой цели он выбрал поистине достойный путь - стать великим художником, музыкантом, или актером. Чтобы женщина сама пришла к нему и предложила себя. И он пошел к цели всеми путями сразу. Он заблудился.
Они плохо держат реальность. Могут держать ее только все вместе. Но все равно, все, что окружает их, заметно деградирует. Они не очень верят в свои мечты. Они боятся одиночества, воспеваемого ими, и со всей самоотверженностью маньяков поддерживают друг в друге веру в эти мечты. Так и теплится здесь этот слабый огонь.
Здесь используют все виды стимуляторов, дающих на время ощущения себя тем, кем ты хочешь быть. Негу сбывшейся мечты. Сладостную истому. После которой, уже невозможно приступать к реализации чего бы то ни было. Телевизор далеко не самый сильный из этих стимуляторов. Главный стимулятор - "дурь".
Мирлина трогательное существо. Только боюсь, что мне ее всего лишь жалко. Она умна и знает это за собой, а значит - дура. Так нельзя.
Они все живут в заброшенных домах. Они мечтатели. Они называют себя Мечтателями. С большой буквы. Это не хорошо. Теперь-то я понимаю, что это просто дно общества, которое есть во всяком обществе и не одно. Но тогда, я с ужасом думал, что так живут все люди в городе. И не хотел этому верить. Я искал других людей.
Мечтатели сидят и спорят, вяло, об абстрактных вещах. Мечты свои они при этом не трогают. Слишком хрупкая субстанция. Они ждут, когда кто-то принесет им поесть. И они ждут "дурь".
Их подкармливают. Удав, например. Удав не из них. Он сам по себе. Он самостоятельный социум в одном лице. Удав представляет собою удивительное в своем совершенстве сочетание бесталанности неясных даже ему самому амбиций и колоссальной физической мощи. Роста в нем было чуть менее двух метров. Голова при этом, как у динозавра - рудиментарный вырост на широчайших плечах и состоящая на девяносто процентов из могучих челюстей. Так как-то чудесным образом задалось, что в этом загадочном человеческом организме не развилось ничего, что нельзя было бы использовать для разрушения, причинения боли и увечий, а так же унижения и глумления над более слабым человеком.
Удав не был лишен своеобразного чувства прекрасного, принявшего, однако, весьма специфическую, уродливую форму. Так, например, он перешивал пуговицы на всей своей одежде. По какому-то странному принципу он полагал, что пуговицы должны быть непременно разными. Такой удивительной коллекции пуговиц я не видел более нигде и никогда. По правде сказать, здесь не всегда носят одежду с этими смешными застежками - кружочками, которые пришиваются к одной створке одежды и застегивают, продеваясь в дырочки на другой створке. Чаще носят свободные одежды вообще без застежек...
Нефункциональных украшений Удав не признавал. Его одежда всегда была очень лаконична, до аскетизма, но всякого поражала дикими сочетаниями цветов.
Переодевался Удав редко. Так что имеет смысл единожды описать его наряд, чтобы потом уже не отвлекаться на это. Он носил обычно салатного цвета брюки, которые ему были коротковаты, но недостаток их длины вполне компенсировался огромными сапогами на толстой рифленой подошве, со множеством ремней и пряжек. Сапоги были неопознанного и неразгаданного грязно-бурого цвета со следами безнадежных попыток их перекрасить последовательно во все цвета спектра, и даже такие цвета которые не снились радуге даже в самых кошмарных снах.
Это снизу.
Выше брюк - не многим лучше. Широкая рубаха в клетку красного, черного и коричневого цветов с внезапно встречающимися нитками неожиданных спектральных аномалий. Кожаный, черный жилет почти довершал этот ансамбль.
Но не совсем.
Жилистую шею тщился обхватить желтый шарф, на котором чьей-то неумелой рукой были вышиты лиловые и кроваво красные цветочки. Удав постоянно поправлял выбивающийся шарф - грел шею. Да! Чуть не забыл! Удав носил вязаную шапочку! Она была черного цвета и походила по форме на маленький патиссон.
Удав приходил часто. Его ждали. Он вселял безотчетную уверенность в завтрашнем дне. Удав приносил "дурь". Еду реже.
Все кто живет вне статуса, вынуждены изобретать способ существования. Удав ничего не изобретал. Он слонялся по разным местам. Чаше по Улице Масок. Он просил дать ему то, что ему приглянулось. Он не просил много. Чаще всего ему давали. Он расплачивался беседой. Он так считал. Обычно эта беседа заключалась в том, что Удав выдавал в виде монолога, который практически невозможно было прервать, немыслимый набор хитросплетенных, бредовых сентенций.
Его слушали. Психологический момент - не стоит такому амбалу противоречить. Удав не производил впечатления нормального и уравновешенного человека, при всей его медлительности. Он раскачивался, словно забивал головой гвоздь в стену, и, брызгая слюной, выдавал очередную тезу, услышанную в нашем доме.
Порою мне казалось, что в мозгу Удава не было ничего кроме изощренного генератора случайных чисел. Я ошибался. Удав был совсем не так прост, как казался.
Иногда кто-то из Мечтателей выходил на поиски пропитания. Гонимый голодом. Гонимый дурнотой в поисках "дури".
Мы жили на четвертом этаже. Самый безопасный этаж, как говорят. На третьем, кажется не жил никто. Не могу сказать точно. Может и жил кто-то. Я не приметил. Над нами обитали какие-то личности точно.
Там на пятом - жила Рыбка. Она недавно осталась одна. Ее дружок - мрачный - тип, художник, хам и наркоман (так бывает) недавно опрометчиво вышел из дому за "дурью" в неурочный час. Он перепутал день с ночью. Он не вернулся. Так и должно было случиться.
Они редко возвращались. Некоторые потом не встречались никому и никогда. Некоторые потом встречались мне, в пору жизни по статусу.
Рыбка редко спускалась к нам. Она была смешная. Славная такая. Что-то в ней было настоящее. Она играла на клавишных. Не виртуозно, но как-то очень по-доброму. Не могу точнее сказать. Порою я думал, что именно она-то Рыбка и стоит чего-то в жизни. Она была бы за полшага от осуществления мечты, если бы у нее была мечта. К сожалению, ее давно ничего, кроме "дури", не интересовало. От "дури" она вырубалась. Я навещал ее изредка. Я не знал, что ей могло угрожать кроме нее самой, но мало ли что...
Однажды я обнаружил неприятную вещь. Оказывается, в нашем доме, кроме нас, живут и другие существа. А я и не знал...
Мирлина лежала на диване голая и ела яблоко... Ее опять замкнуло на телевизор. Что-то она там смотрела. Она лежала на животе и была красива. Экран озарял ее лицо нездешним светом нереальных зарниц.
На самом деле никакого яблока она не ела.
Нет в Городе Торнадо яблок. И никто не знает что это такое. Это мне хотелось яблока. Съесть его хотелось медленно и вкусно. Еще мне хотелось Мирлину. Но она сейчас недоступна, так же как яблоко. С той только разницей, что ее сейчас же можно съесть хоть быстро хоть медленно. Но совершенно невкусно. Она и не заметит. Глубокая телевизионная анестезия.
Так что Мирлину уже и не хотелось. Такую - нет. Но яблока хотелось все больше. Я непривередлив. Я готов на компромисс. Я согласен поговорить с кем-нибудь о яблоке. Просто поговорить. Но с кем? О мироздании и хаосе - можно. О туманных далеких далях - сколько угодно. Но о яблоке - увольте.
Здесь курили. Они называют это "табаком". Но это не табак. Табак делается из растения. Из чего делается то, что они здесь курят я не знаю.
Я зашел к Шале. Он сумасшедший. Шале и его саксофон. Оба сумасшедшие. У Шале всегда есть "табак".
- Привет.
- Привет.
Шале говорит медленно. Он верит в саксофон. Для саксофона нужны силы. Так же, примерно, как мне для Мирлины.
- Покурим.
- Кури.
Я взял самокрутку и вышел. Прочь. Па лестницу.
На лестничной площадке, полутемной и таинственной, как внутренность гробницы я его и увидел. Это был старый крыс. Некогда черный, а теперь седой. Он сидел на заднице и смотрел на меня. Черные вишни глаз смотрели нагло и неожиданно умно. Из-под крысюка торчал обрубок хвоста толще большого пальца.
Я и забыл, зачем вышел. Была ночь. Днем они не появляются. Я столкнулся с подобной тварью впервые.
В одной лапе ветеран подвалов держал консервную банку. А в другой - раскладной нож. Он спускался с пятого этажа, и я оказался у него на пути.
Я отступил. Крыс шмыгнул мимо и зашуршал вниз по лестнице.
Что за напасть?
Я закурил-таки, и по непонятной причине пошел на пятый этаж.
Я вдруг забеспокоился о Рыбке. Ведь у нее же не запиралось никогда.
На верхней лестничной площадке было много мокрых следов. Не человеческих. Крысиных, наверное. Ну и крупные же твари! Я забеспокоился еще больше. Дверь в квартиру, где жила Рыбка, оказалась приоткрыта.
Я вошел.
Нужно было обратить внимание на эти звуки сразу. Нехорошие звуки. Шуршание. Похрустывание, словно кто-то осторожно ломает деревянные щепки. Откуда здесь деревянные щепки?
Темная прихожая. Какой-то хлам. Туба в углу стоит как надгробие, тускло мерцая латунью. Раньше здесь не наблюдалось этой дудки-переростка. Странно. У Рыбки гости? Может быть я некстати? Но, не разрешив своего беспокойства, я не мог уйти. Следы эти...
Над аркой ведущей в холл - деревянная маска. У приятеля Рыбки возможно и был талант. Если конечно это он сделал маску. Дерево натуральное. Значит из старых запасов. Ценность величайшая... может быть вообще бесценная штука. Кус дерева-то, вон какой здоровенный!
Маска представляла собою харю ужасного вида - что-то среднее между бараном и человеком. Вместо рогов какие-то флажки, что ли... или, вообще это человек в нахлобученном шлеме в виде бараньей головы... не это главное! Уродливая эта рожа каким-то непостижимым образом символизировала всепоглощающую властность. Так что оторопь берет. И как такое удалось выразить?
Квартира Рыбки так захламлена, что среди мусора трудно выделить какие-то осмысленные объекты. Взгляду не за что зацепиться, когда кресло представляет собою только возвышающийся сгусток хлама, отличающийся от всего прочего лишь тем, что используется как кресло. Ну, разве что, за глыбу музыкальной аппаратуры причудливо возвышающейся, как абстрактно-геометрический архитектурный макет. И только. Все же остальное - хлам.
Рыбка лежала на кушетке для медитации. Как обычно, когда вырубалась от "дури". На ней сидел крыс. Гладкий такой. Шкура так и лоснится. Склонившись к ее рукам, он делал такие движения, словно целовал ее пальцы. Рыбка, была, как я уже говорил прекрасной клавишницей, но не настолько виртуозной, чтобы растрогать крыса до такой степени. Да и не целуют руки со звуком ломающихся щепок.
- Брысь, - прошептал я.
Крыс оглянулся и с интересом посмотрел на меня, продолжая жевать. На его морде, удивительно выразительной, нарисовалась такая гримаса, словно он решал нетривиальный вопрос о том, насколько всерьез ему следует меня воспринимать, или же какие неприятности я способен ему причинить.
Я оглянулся в поисках предмета, которым мог бы причинить этой твари эти самые неприятности. Но так и не выбрал ничего путного. Выбор был слишком широк. Поэтому я просто сделал шаг вперед. Крыс мгновение смотрел мне прямо в глаза, а потом вдруг с немыслимой скоростью рванул по широкой дуге мимо меня к выходу. Туба в прихожей жалобно громыхнула.
Я подбежал к Рыбке. Она лежала в позе покойника с руками сложенными на груди, но дышала мерно и спокойно. На ее лице было отражено ощущение непередаваемого счастья. Ее пальцы были объедены практически напрочь. Из обрубков торчали коротенькие белые обломки костей. И ни капли крови. Мне потом объяснили, что слюна крыс останавливает кровь даже при обильном артериальном кровотечении.
Я ничем не мог помочь ей. Постоял немного, потерянный, и пошел прочь.
Туба, чудесным образом, пропала из прихожей.
- Ты меня прости, дуру, - сказала Джина, кокетливо сделав глазками, - но вот ты все про статус. А что он? С чем его едят?
- Статус... Точно могу сказать, что это никак не количество перьев в головном уборе.