Это самое нехорошее, что может произойти в Городе-Торнадо.
Так говорят.
Но это неверно. Так думают, те, кто не видел ночь!
Довольно торчать на месте! Краем глаза на самой периферии зрения почувствовал неуловимый рывок.
Надвигается ротация.
Звоночек прозвенел. Делай шаг. Делай шаг. Делай шаг. Что ночь грядущая готовит?
День прошел. Ночь прошла. Трудно осознать, что "вчера" и "сегодня" разделены тридцатичасовой ночью. Но это нужно осознать. К этому нужно привыкнуть. Уже почти привык... но смириться с тем, что эта чудовищная, необозримая, немыслимая - тридцатичасовая ночь впереди... Тоска.
Но и так тоже неплохо, если разобраться. Вот только некогда разбираться, а так, в общем, неплохо.
Выжил.
Жив пока.
День прошел и слава богу... Где Бог - есть константа, отвечающая за причинно следственные связи, даже если эти связи чреваты самыми непредсказуемыми следствиями и могут вполне иметь обратную силу там, где ее быть не должно, а наоборот могут оборачиваться безапелляционными тупиками или обратной силы не иметь, там, где это, по всему, более чем допустимо.
День прошел, и... Прошел и прошел. Устал. Долгий день. Здесь все дни долгие, одинаково долгие. Серьезная ситуация, если кто понимает что я имею ввиду. Вписаться в такие сутки практически невозможно.
Можно из них выпасть.
И очень больно удариться.
Пожалейте меня - убейте!
Ну ничего. Еще не все потеряно. Я еще могу найти машину. Могу еще вернуться домой иным способом. Это вернет статус. Это будет начало. И это я сделаю.
Просто сделаю и все!
Кольнула мысль. Я вдруг подумал, что не просто так ищу машину. Что в этом есть какой-то важнейший смысл, чем статус, чем статус для Джины. Чем, чтобы то ни было вообще в этом городе. В жизни.
Вот так и сходят с ума.
Я же собирался свихнуться на Джине или любой другой достойной. Но никак не на машине и статусе. Голова заболела сразу. Это я знаю почему. Это значит, что мысль была верная. Что-то такое связано с машиной. Действительно важное. Но после "дури" провалы в памяти безнадежные. Пока не найду, не вспомню. Замучу себя потугами вспомнить. Но - безнадега.
Это потом!
Вот и Джина обмякла и повисла на моей руке как неживая. Контроль. Остаточное действие закончилось.
Куда я с ней с такой? Можно попробовать пробраться на чердак. Крысы на чердаках не живут. Гномы тоже не живут. Это хорошо. Но на чердаках живут другие. Те, кто также как мы вне проклятого статуса.
Это уже не важно.
Пойдем.
Привести Джину в относительный порядок и искать машину.
Хорошо в этой ситуации только то, что и машина, оставшись в одиночестве, тоже выпадает из ротации. Этот "Lincoln" будет перемещаться по городу. Не сильно. Оставаясь в рамках района. Но останется неизменным. Это хорошо. Это единственный шанс.
Все. Пошли. Я взял ее, удивительно легкую, словно ребенка, на руки. Вперед.
Страх высоты отступил. Не совсем. Но отступил.
Я вдруг отчетливо вспомнил свое вчерашнее утро. И появление в моей жизни новой машины, к которой уже успел прикипеть.
Какая все же нелепая штука - автомобиль!
В начале было просто. Двигатель заменил животное, таскающее повозку. Потом, более века, принципиальная схема и компоновка ничуть не менялись. Машина обрастала новейшими приспособлениями, а они в свою очередь, своими приспособлениями, которые в свою очередь... И так далее, до полного и бесповоротного умопомрачения.
Рост технологий только морочил инженеров, тонущих в частностях, и упускавших из виду главное. Автомобиль распухал изнутри, уплотняясь и уплотняясь, усложняясь и усложняясь, вместо того, чтобы меняться принципиально и становиться проще.
Основная, принципиальная схема развивалась по столбовой дороге усовершенствования существующих систем, оставаясь при этом незыблемой. Это происходило потому, что автомобиль почти сразу превратился на Земле в предмет культа.
Мало того! Он создал свою философию и принялся переделывать под себя всю земную цивилизацию, и основной отличительной чертой ее стала автодорога и поток машин...
Основной чертой социального статуса индивида стала марка и стоимость автомобиля. Так это порождение цивилизации чудесным образом затормозило развитие человечества на пару веков и более чем на полтора века отодвинуло освоение космического пространства.
Кроме того, именно автомобиль замкнул формирование энергетического статуса цивилизации на химическое топливо и законсервировал технологическое мышление, прямо или косвенно послужив причиной кошмарного экологического кризиса...
Человечество затопталось на стадии технолого-технологической цивилизации и слишком поздно и болезненно перешло в стадию технолого-энергетическую.
Почему же здесь автомобиль так привязан к статусу и статус к автомобилю?
Вспомнил я и другие картины вчерашнего дня. И смерть Власа. И Овен, который непонятно что. И Комиссара. Вот только как я здесь очутился, я не мог вспомнить.
Убежище найти оказалось не очень трудно.
Пока моя память прокатывала повторный киносеанс я нес Джину по крыше.
Вообще нести миниатюрную, хрупкую девушку на руках даже приятно. Но не по покатой чешуе крыши, и не тогда, когда центробежный вектор вращающегося города норовит вас с этой крыши сбросить.
Ну, еще, добавим, что тело ее было совершенно безвольным и норовило вытечь из рук.
В конце неуклюжих попыток угнездить на руках это теплое, гладкое, голое, я выругался всеми словами, которые смог припомнить, и взвалил ее на плечо, как переметную суму. Одну ногу, для страховки поддел под перевязь шпаги, а ее балахон, чтобы не держать в руках, обвязал вокруг своей талии.
И так и пошел с нею как с боевым трофеем, прижимаясь щекой к розовой попе, и возблагодарив судьбу за то, что поклонники Танцующего Шивы, большие чистюли, как в плане личной гигиены, так и в части ухода за спортинвентарем, к которому моя ноша совсем недавно относилась.
Осторожно ступая по чешуе крыши, поминутно оскальзываясь и чуть не падая, нашел я тумбу, украшенную по четырем углам химерами самого отвратного вида. Это был вход на чердак.
Сумерничало сильнее. Клецки и комья облаков завивались в темнеющем и наливающемся кровью по горизонту небе. И ветерок забирался за пазуху. И холодало.
Горгульи скалились, аки бесовское отродье. И не зря.
Выход с крыши на чердак был закрыт.
Это хорошо. Значит, есть шанс занять свеженькое местечко. Не занятое еще никем.
Но нужно еще попасть туда!
Я осмотрелся, ухватившись за рыло ближайшей горгульки.
Да, вот оно - спасение - ряд выступов с круглыми, перечеркнутыми накрест окнами.
Оказалось, что под крышей есть мансарда. Необитаемая. Явно необитаемая. Не тот район, чтобы его могли заполонить Мечтатели. Спокойный относительно район.
Это тоже хорошо.
Мы проникли в мансарду через окно. Точнее это я проник и втащил со всеми возможными предосторожностями тело, только что бывшее такой словоохотливой Джиной. Оно и теперь было Джиной. Но молчаливой и бессловесной. Еще и бесчувственной.
Мансарда напомнила мне обиталище Мечтателей. Уж и не знаю чем. Дом не был заброшенным, как тот, в котором жили Мечтатели. Мансарда ждала жильца, но никогда еще не была обитаемой. Это опасно. Значит она под контролем статуса.
Это очень опасно. Контроль штука непонятная. Но проявляется отчасти тем, что придает ротации некую направленность. Нас с Джиной - бесхозных - он не учитывает вовсе. Для нас ротация простая. Оказаться в квартире, которая вдруг может начать адаптироваться под будущего хозяина, я не хотел, да и не пожелал бы такого приключения ни другу, ни врагу. И даже притом, что вероятность такого совпадения невелика - неприятно. В такой берлоге не расслабишься. Всегда нужно быть в готовности рвать когти.
Но есть ли у нас выбор? То-то и оно. Нет у нас выбора. Потому, что нет статуса. Вообще, если начать философствовать, то и у обладателей статуса тоже выбор не больше нашего. Но шкала ускорений другая, фигурально выражаясь.
Полюбовавшись немного на спящую девушку, я направил стопы в сторону ванной. Налил водички в стаканчик для зубных щеток, здесь пользуются зубными щетками, и попил.
Стошнило.
Мой молодой и хрупкий организм - штука нелогичная. Я же для него стараюсь. Внутри пусто и гадко как в пересохшем колодце. Ну, я и плеснул в желудок водички. Пусть отмокает. А он, вишь ты как!
Но с другой-то стороны - логика тут тоже есть. Ведь я столько времени истязал организм тем, что поил его всякой неудобоваримой гадостью, что у него есть все основания не доверять ни мне, ни тому, что я в него плещу.
Дело плохо.
С такой логикой организм меня убьет!
Я снова попил водички. И опять с тем же результатом. Что за напасть?
Ну, да ладно. Можно и обождать. Я-то уже полагал, что от дури совсем отошел. Оказывается - нет. Не отошел. Предстоит еще помучиться.
Попил еще раз. Немножко. Стошнило.
Довольно экспериментов!
Может я и мазохист, но не до такой степени. А жаль. Придется зайти другим парадом.
Поспать что ли?
Однако это глупо - согласитесь - и пить хочется, и ничего не получается. А у меня еще бзик на почве неутоленной жажды. Я если чего хочу... в общем нервничаю, если оно не удается. А жажда, это вообще такое чувство...
Ну, да полно об этом!
Насущные проблемы вопиют об их немедленном разрешении. Вот дело-то в чем, а не в том смогу ли я выпить простой воды в ближайшем веке.
Между тем реестр сих насущных проблем весьма долог и утомителен, а потому - баиньки. Спать хочется смертельно... Смертельно - вот ключевое слово! Спать опасно. Ну а не спать я все равно не смогу. Пойду - забудусь сном.
Но перед этим я снова коварно выпил полстакана воды.
Стошнило.
Мда.
Все! Спать.
Лучшее, что я могу теперь придумать - это просто отдохнуть.
Кушетка узковата на двоих. Но я как-то не мог допустить мысли, что улягусь на диване. Да и коротковат он. А я люблю вытягивать ножки. Раздеться или нет? Чудесным образом навалилась усталость и дремота, едва я начал стягивать одежду. Шпагу положил на пол возле кушетки. Обошел, перед тем как лечь, всю мансарду стремясь закрепить ее в сознании перед сном. Привычка. Проверил запоры на дверях и окнах. Остался удовлетворен.
Теперь можно уповать только на то, что сон алкоголика и краток и тревожен. Авось мне либо удастся проснуться до того, как кто-то надумает прикончить меня во сне, или, что равносильно - я так и не проснусь, прежде чем кто-то перережет мне глотку, и пробуждение меня застанет уже в лучшем мире, буде таковой имеется где-то, и такие, как я, в него вхожи.
Прилег возле теплого тельца моей нечаянной попутчицы. Заснул. Провалился в мягкую пучину сна.
Аминь.
Сон. Призраки. Плоды наваждения. Странные тени скользят по краю сознания. Они силятся пробиться через белую пелену.
Силы уходят. Преследователи совсем близко. Топают, как стадо мамонтов. Я не слышу стрельбу, которую они открывают на бегу, целясь в сумрак коридора, но пули то и дело ядовито повизгивают совсем рядом.
Несколько пуль молча, тупо боднули меня в правое плечо, разрывая слепыми носами одежду и живую плоть. Теплая кровь струится под комбинезоном, и руку пронзает жалкое перед лицом смерти чувство физической боли. И я знаю про яд в пулях, но смертельная доза для человека - двадцать-двадцать пять пуль. Семечки!
Прорвемся!
Слабенькие у них пули.
Я наклонился и бежал как горилла, касаясь руками пола. И вдруг почувствовал, что теряю вес. И бежать стало трудно. Или наоборот легко. И я помогал себе руками. Но набегающий поток отрывал меня от пола, словно я бежал в аэродинамической трубе. И я оттолкнулся ногами в последний раз изо всех сил и нырнул в этот поток как в воду, и плавно взлетел.
Теперь надо учиться летать! Вот незадача!
И я понял, что это яд. Это смерть. И летать расхотелось. Я проснулся.
Черный коридор. Совсем немного света. Преследователи склоняются надо мною.
Но я не сплю и не без сознания.
Они склоняются ко мне.
И я с удивлением увидел, что у них нет голов. Плечи есть и только. Как же так?
Как они меня видят?
- Не спи.
- Это вы мне?
- А кому же еще? Не спи.
- Почему?
- Проснись! Проснись же!
Тишина. Джина спит. Мансарда. Серый свет. Уф. Как тихо и как тревожно!
Дождя еще нет.
По крыше шорохом гуляет ветер. Это единственный звук, который нарушает тишину. Он-то и делает ее такой тревожной. Натянутой. Опасной.
Я лежал и думал, что вот сейчас что-то начнется. Сию минуту. Вот-вот.
И чем дольше пауза, тем страшнее будет то, что начнется.
И с этой мыслью снова задремал.
Но это уже был не сон, а томительная волчья полудрема, когда отключаешься на секунду и выныриваешь вновь. Я не мог ни заснуть нормально, ни проснуться окончательно. Веки налились свинцом. Состояние невыносимое, чем дальше, тем больше.
Сколько я так барахтался сказать трудно.
Я дошел до самого края ночи, и начал возвращаться в день.
И мне снова кое-что приснилось.
Люди, которых я знал когда-то, но не могу вспомнить когда и где. Они разговаривали о непонятном, но будоражащем душу.
Сначала задумчиво и напевно заговорил в темноте один из двоих, про которого я знал только, что его зовут Старк:
- На земле все замерли. В мертвом молчании не слышно было дыхания людей. Многие закрыли глаза, чтобы не видеть страшной развязки.
- Откуда это? - спросил другой, которого звали Шатров.
- Робур - Завоеватель. - Был ответ.
- Было время у старых сочинителей собирать слова в единственно-верные сочетания. - Сказал Шатров.
- Намекаешь на то, что у нас его нет?
- Это провал миссии! - Шатров уперся кулаками в огромное стекло и смотрел на ночной город в огнях, простирающийся до горизонта и дальше, необозримый, словно галактика.
Это был не Город-Торнадо. Другой. Человеческий город... Я знал об этом, хотя и видел только огни за стеклом.
Безбрежное море огней сливалось со звездным небом у горизонта. Человечество врастало в звезды. И уже невозможно было отделить одно от другого, разъять, разъединить.
В небе, черным угрюмым жуком, затмевающим звездный свет, проплыл вечерний транспорт с Земли - рейс 20.10. Порт-Марс.
Шатров проводил исполинское тело корабля взглядом и машинально взглянул на часы.
- Ничуть не провал, - устало отозвался Старк из самого темного угла темной комнаты, он закрыл глаза и стал похож на человека - невидимку, слившись с темнотой, только его мундир белел во мраке.
- Ни чуть не провал, - повторил он, - у нас еще есть Везун...
- Я тебя не узнаю!
- Глупости... - успел вставить Старк.
Но Шатров не слушал.
- Из тысячи добровольцев смогли выжить только шестеро! Потери в девяносто четыре и четыре десятых процента! Речь идет о людях, а не муравьях! И ты говоришь о том, что это не провал... Да ни одна самая распаршивая колония не стоит такой цены!
Старк ответил не сразу.
Его голос зазвучал глухо.
- Население этой распаршивой бывшей колонии составляет треть населения всей Метрополии и вдвое превышает население самой Земли, - вяло поправил он.
- Это что-то оправдывает?
- Не заводись. Ты лучше меня знаешь, кто такие наши добровольцы. Считай, что 994 приговора приведены в исполнение. Шесть отсрочены.
- Пять!
- Да, пять...
- Но миссия провалилась.
- Миссия не провалилась, пока у нас есть Везун. Он вытягивал дважды не менее безнадежные дела.
- Ничего не стоит твой Везун. Он клинический псих!
- Нормальный человек не смог бы уцелеть ни в условиях Заповедника, ни тем более вытянуть на себе Воплощение. И этот случай ничем не сложнее. При всей ущербности метода Вайсса...
- И что?
- Ровным счетом ничего... Он все сделает, так как надо.
- А если не сделает?
- Тогда пойдешь и доложишь с высокой трибуны, что мы провалили миссию, и у Земли нет шанса.
- Ты понимаешь, о чем ты говоришь! Судьба Метрополии в руках маньяка и параноика! - Шатров пользовался возможностью дать волю эмоциям наедине со старинным другом.
- Маньяк и параноик был недавно твоим и моим другом. - Неохотно как-то возразил Старк.
- Дружба не отменяет диагноз!
- Да это мы его таким сделали! - повысил голос Старк, и, как всегда в таких случаях, его бархатный глубокий баритон звучал словно в опере.
- И мы должны сидеть и ждать?
- Да.
- Но это же самоубийство. И убийство миллиардов людей. Мы с тобой вот здесь сидим и...
- И уже ничего не можем сделать. Только ждать. Я понимаю тебя. Ты пытаешься довести до моего сознания то, что именно мы с тобой в ответе за успех или неудачу миссии, что бы там не случилось. Да. Это так. Мы отвечаем за миссию. Но не за судьбы людей. Война либо будет, либо нет. Без нас. Катастрофа либо произойдет, либо нет. Тоже без нас. Это просто. Наша работа имеет первостепенное значение для этого. Но не определяющее. Что мы можем сделать, для того чтобы выполнить свою работу лучше?
- Никто не знает.
- Вот и все.
- Может быть, подстраховать Везунчика?
- Ты готов стать тысяче первым добровольцем? Или поднимешь по тревоге и пошлешь в новый крестовый поход свои любимые дредноуты.
- Флот еще скажет свое слово!
Шатров был немного смущен. Он не любил когда ему напоминали о флоте, походах и битвах. Стеснялся быть героем.
Он так и стоял, упираясь в стекло, а Старку казалось прямо в городские огни, словно он как атлант держал на себе этот город. "А что, - подумал Старк, - придется держать - будет держать".
- Над чем ты смеешься?
- И не думал.
- Ну что? Так и будем сидеть?
- Вездеходов же сказал... У нас нет шанса. Так что будем ждать.
- Глупо-то как!
- Не убежден.
- Может быть, необходимо нажать сверху?
- Эти их четвертовластители не такие забавные, как кажется. Они смогут связать всего-то два торчащих наружу конца. Тогда точно - провал.
- Может быть как... Пошуметь... отвлечь внимание.
- Начнут думать. Искать, кого мы прикрываем. И найдут.
- Найдут... - заметно утратив бунтарский энтузиазм, согласился командующий Объединенными Флотами Метрополии, подумал и заговорил уже о другом. - А почему потребовалась такая многоходовая затея, только за тем, чтобы отвлечь Везунчика от ключа?
- Не отвлечь, а отсечь... Ты же сам ответил на свой вопрос. Он псих. Крайне неуравновешенный. Он и так неоднозначен и трудно предсказуем... А если доберется до ключа, узнает, что действует не самостоятельно, а у него на этом пунктик, один из... то вообще непонятно, что от него ждать. Это и будет провал миссии.
- Вот, ты и сам признаешь, что ситуация критическая.
- Помнишь, как сказал твой старший? Жизнь такова, и больше некакова. Вот так и у нас.
- Нет...
- Помнишь Фантек?
- Допустим.
- Да не допустим, а никогда не забудешь! - Старк слегка повысил голос, устало и назидательно. - Там ты принимал решение в ситуации, чреватой куда большим риском. Но там тебе было легче. Просто потому, что большие числа перед глазами не маячили. Через эти большие числа люди глупеют непременно...
- Напрасно ты ерничаешь...
- Стар я, братец, для этого. Пока нас было - ты, да я, да мы с тобой, то сложные решения принимались в рабочем порядке, без суррогатных эскапад о судьбах миллионов, не смотря на то, что судьбы эти порою определялись именно нашими решениями, так или иначе. Тогда над нами был неприкасаемый Шульгин, который отвечал за нашу с тобой самодеятельность. А теперь его нету. Выше нас только звезды.
Я был и не был в этой большой темной комнате.
И мне хотелось встрять в разговор, возразить, заспорить. Но непреложная условность сна запечатала уста мои.
И огромный дом жил своей жизнью. Штаб-квартира самой могущественной в Галактике организации гудела напряжением подспудным и неявным. А в сумерках темных комнат перемещались адъютанты в парадных мундирах, и платиновое плетение аксельбантов тускло мерцало под сенью червленых эполет.
И тяжко было.
И вовсе непонятно, о чем они, эти двое.
Но спасение пришло с неожиданной стороны.
Все случилось внезапно, хотя "внезапно" не то слово, и я совсем не уверен, что способен здесь подобрать слова. Она застала меня врасплох, и некоторое время я думал, что это сон, а потом понял, что явь, но лучше сна. Она двигалась так тихонько, нежно и плавно, словно текла спокойная река, словно облака проходят по небу. Раньше со мною ничего подобного не происходило. Это была просто радость. Чистая безбрежная радость. Все тело пронизано ощущением радости. Но не экстаз, никакой неистовой погони за наслаждением - бесконечность всеобъемлющей радости.
Она улеглась на мне и даже вкусно поерзала, как мышонок в теплой норе... хотя в норе-то был как раз я... Какие глупости в голову лезут...
Я не стал спорить. То, что у меня было прямо противоположное впечатление, вполне могло остаться моим частным особым мнением.
- Так бы и умереть...
Это она.
- Ну, так и умри...
Это я.
- После тебя, гад!
И ветер над крышей провыл в тон.
- Я так отвыкла от еды... И даже от воды... - сказала она, вернувшись из ванной, - что, представь себе, попила водички, и тут же стошнило.
Я подумал, что у нас много общего. Но как-то вскользь, не вникая.
- А здорово, что ты очутился в нужном месте в нужное время, - сказала Джина.
Я не очень понял, что она имеет в виду.
- А что ты делал на улице? - спросила она, - кроме того, что искал машину? Шел куда-то?
- В общем да. Шел...
Вопрос ее поставил меня в тупик. Идти-то я шел, вот только никуда. Но как я оказался возле этого места? И как, это особенно странно, моя машина очутилась поблизости, если я бросил ее возле ресторана?
Что-то в голове промелькнуло. Мишель. В ней все дело. Мы летали с ней над городом. Вспомнил!
Нет. Не вспоминается.
Я сидел у нее на спине и мы поднялись над крышами.
Но прежде...
Мы сидели в ресторане. Разговаривали. Она уговаривала меня заняться с ней любовью.
Мы стояли на крыше. Она повернулась ко мне спиной. Приподняла платье. Немного расставила ноги. Немного наклонилась.
Но прежде...
Я расплатился с величественным официантом и мы с Мишель взявшись за руки пошли...
Я увидел кругленькие тугие ягодицы.
- Не бойся, - сказала она.
Я боялся, но остановиться не мог. Непослушными руками я стал расстегивать брюки. Шпага на перевязи немного мешала и я передвинул ее назад.
Но прежде...
Мы с Мишель, держась за руки и сплетая пальцы поднимались по винтовой лестнице, мимо ряда длинных вертикальных окон забранных витражами и я вспомнил тогда из Гете: "Стихи подобны разноцветным стеклам церковных окон, заглянув снаружи, мы ничего в них не увидим толком"...
- Быстрее! - скомандовала Мишель и капризно вильнула голым задом.
А я подумал, что не помню, отрастает ли у гарпии хвост в момент превращения. И стал пугать себя этим воображаемым хвостом, который стремительно вырастает у нее из копчика и пронзает меня как копье, а сам вонзил в Мишель свое копье и она испустила какой-то победный клич.
Но прежде...
Винтовая лестница вывела нас на крышу. Мне было очень страшно, потому что это была покатая крыша оранжереи. Под нашими ногами прохаживались обитатели ресторана. Я подумал, что если кто-то из них посмотрит вверх, то увидит, что у Мишель под юбкой. Но вокруг был город, видимый с высоты, и мне стало страшно от этого. Сладкий страх высоты, призывающий все мое существо к гибели - короткому полету вниз и удару о брусчатку Улицы Масок.
Там внизу работал над маской-шаржем Анатоль, бурлила золотая рота художников, а так же тех, кто пришел сюда погулять.
Мы подошли к ограждению крыши. Мишель улыбалась. Она повернулась ко мне спиной. Приподняла платье. Немного расставила стройные белые ноги. Немного наклонилась. Я увидел кругленькие тугие ягодицы. "Не бойся", - сказала она. Я боялся, но остановиться не мог. Непослушными руками я стал расстегивать брюки. Шпага на перевязи немного мешала, и я передвинул ее назад. Эфес немедленно мстительно ударил меня по локтевой косточке, едва я сделал резкое движение. Но это уже было неважно. "Быстрее!" - скомандовала Мишель и похотливо, капризно вильнула голым задом, продолжая придерживать поднятый подол одной рукой и другой, упершись в ограждение крыши. А я подумал, что не помню, отрастает ли у гарпии хвост в момент превращения. И стал пугать себя этим воображаемым хвостом, страшным как кольчатый червь и с пикой на конце, стремительно вырастающий из ямки копчика и пронзающий меня своей пикой как копье. И под аккомпанемент этой фантазии я сам вонзил в Мишель свое копье, и она испустила какой-то победный клич. Под нашими ногами прохаживались обитатели ресторана. Я подумал, что если кто-то из них посмотрит вверх? Вокруг был город видимый с высоты. Это снаружи. А внутри - сладкий страх высоты пронизывающий все мое существо. "Вбей его! Вбей!.. Вбей!.." - кричала Мишель так, что казалось ее слышит весь бескрайний Торнадо. Кричала и вдруг зашипела и раскинула руки, а я понял, что кончил и рефлекторно обхватил ее за талию и мы рухнули с крыши и, через несколько секунд, поднялись над домами, над крышами, над кубиками кварталов и траншеями улиц, колодцами дворов и костяшками домино - автомобилей.
А что было дальше?
Ты не права Мишель!
Я вспомнил этот удивительный полет. Ей было тяжело, а мне страшно. Ненавижу этот панический страх высоты. Ненавижу.
Мишель шипела, била крыльями, извивалась подо мной, словно обезумев, хотела сбросить. Это ясно - изменение сознания вместе с трансформацией. А я, кроме всего прочего боялся потерять штаны, поскольку стартовали мы в наиболее пикантный момент и штаны мои тогда ссунулись на пол, а теперь под действием набегающего потока вывернулись наизнанку и развевались продолжением моих ног как неприличное знамя. А тяжелый пистолет в кармане (странно ведь я его, кажется, оставил в машине?) служил грузилом, и норовил предательски сдернуть с меня столь необходимую часть туалета.
Но это все глупости.
Почему Мишель превратилась в чудовище средь бела дня?
Но это не главное. Это даже не важно! Все никак не стыкуется! Почему мой автомобиль, будь он трижды неладен, совершает какие-то перемещения по городу?
Мишель ослабевала под тяжестью и снижалась. Наверное, она все же сбросила меня...
Ничего не стыкуется!
Память подбрасывает нерасторопному мозгу какую-то чушь.
Я даже застонал.
- Ты чего? - удивилась Джина.
- Ничего... Просто вспомнил кое что.
- Да уж вижу, как ты напрягся. Иди ко мне. Иди...
- Знаешь, - кривясь как от зубной боли от воспоминаний, - есть такая неприличная частушка про гарпию...
- Знаю! - обрадовалась она и немедленно продекламировала:
По небу гарпия неслась.
У ней застряло что-то в жопе...
- Фи, я думал девушкам, такие частушки знать не подобает!
- Я не девушка, дурачок, это я только молодо выгляжу. - И она немедленно продекламировала оставшиеся две строки этой частушки.