Утром, по какому-то необъяснимому стечению обстоятельств по всем экранам, изображавшим окна в помещениях Форта-Мэмфис, плыли по акварельному небу облака цвета сливочного мороженного. Из них тут и там выныривали диковинные воздушные корабли, которых не нашел бы ни в одном каталоге ни одной планеты ни один эксперт. Впрочем, вне зависимости от этого, зрелище они являли величественное и завораживающее.
В тот день, когда великий мудрец сделал важное культурологическое открытие, он особенно тщательно готовился к выходу. Робот-дворецкий с пристрастием вымыл знаменитого мыслителя, обработал кондиционером для блеска его шерсть...
Затем, водрузив мудреца на специальном столике и наказав стоять не шевелясь, высушил шерсть теплым воздухом, тщательно выпрямляя массажной щеткой и укладывая волосок к волоску. Специальной расческой выверил вдоль спинки пробор, расчесал и уложил великолепные золотые усы, и отточенными движениями соорудил хвостик на голове, который перед самым появлением на публике будет украшен парадным бантиком.
- Фердинанд, - стоя, как памятник самому себе, поинтересовался Йорк, - ты уже отрегулировал летающий бублик?
- Да, сэр, - подтвердил робот. - Пришлось повозиться, потому что искусственная гравитация станции создает проблемы для левитирующих устройств. Но теперь все в полном порядке.
- Это хорошо, - успокоился консультант, - а то я уже волновался, что мне придется опять путешествовать у тебя на руках.
- В этом нет необходимости. Бублик вполне управляем. В любом случае я буду поблизости.
В канун празднования Нового Года, что как мы знаем, в Форте-Мэмфис дата весьма условная и даже несколько истерическая, великий мудрец был приглашен на открытие выставки модного художника объективиста-натуралиста Изьяслава Витиеватого под скромным названием "Люди".
Выставка состояла из пяти залов-частей. Они соответственно назывались: "Люди", "Люди в позах", "Люди в дурацких позах", "Некомплектные люди", "Люди, как они есть". Такие названия были выбраны для удобства инопланетян, которым, как известно, не всегда объяснишь, что бюст это не весь человек и не портрет отрубленной головы с плечами, а просто такой жанр скульптурного искусства. К "дурацким позам" относились, не какие-либо особенно выморочные, а просто жанровые сценки.
Среди последних, особенным интересом посетителей пользовалась серия работ посвященных подвигам античного героя Геракла. Объемные проекции скульптур изображающих подвиги были помещены в объемные же пейзажи. Можно было не только обойти вокруг статуи Геракла, разрывающего пасть льву, чтобы доподлинно узнать, как именно он это делает, но и насладиться дикими джунглями серповидных фикактусов окружающими эту волнующую сцену.
Художник почему-то решил, что львы, которым гераклы имели обыкновение разрывать пасти, водились именно в фикактусовых джунглях, хотя мы-то знаем, что этой сцене куда более подошел бы марсианский ландшафт, так гармонирующий с окраской львиной шкуры. Однако подобные несоответствия ничуть не портили общего впечатления от соприкосновения с прекрасным.
Впечатление портил парящий по залам на своей розовой подушечке, снабженной левитирующим бубликом, мудрец из далекого космоса. Портил по двум причинам. Во-первых, сам по себе Йорк на розовой подушечке, свободно перелетающий от одной композиции к другой, в сопровождении своего робота, походил на некий арт-объект. Во-вторых, все с нетерпением ждали от него оценки творчества Изъяслава Витиеватого, а он хранил молчание.
Это молчание становилось напряженным. Искусствоведы и журналисты занесли стило над экранами наладонных компов и были готовы начать строчить. Ежели мудрец выкажет благосклонность художнику, то они вознесут его (художника) славу на небеса. Ежели песик с черной пуговкой носа на золотистой мордочке скажет, что это скверно, то критики разнесут художника в пух и прах, сравняют с дорожной пылью, а то и чем похуже. Телекомментаторы открыли в напряжении рты, но не знали что сказать. Уж эти-то, хоть и считаются журналистами, никогда не знают что сказать, пока им не шепнет на ухо режиссер, пока не побежит по телесуфлеру текст, который следует прочесть, как бы от своего имени. И почему их до сих пор не заменили голограммами? Никто не знал, хороши все эти "люди в позах", или же плохи, пока великий мудрец не скажет свое мнение. А он медлил.
Зрители замерли в нелепых позах и ждали, ждали, ждали...
Ждать и догонять, последнее дело, особенно когда не догоняешь, чего ждешь.
Наконец, великий мудрец моргнул. Стило опустились на экраны наладонников, и этот факт был немедленно отмечен.
"Мудрец многозначительно мигнул" - сделал надпись для истории корреспондент "Вселенского Обозревателя".
"Так, так! - возликовал телекомментатор Молочный-Кисельный, - Я вижу что-то начало происходить. Мудрец закрыл и открыл глаза, как бы говоря нам..." И затараторил, затараторил, объясняя своим зрителям, что это могло бы значить с точки зрения разных точек зрения и какие виды можно иметь на финансовые рынки, буде восторжествует какая-то одна из них.
Только корреспондент "Ежедневного апгрейта" с планеты вольных роботов-мародеров был по своему обыкновению беспристрастно точен и объективен. "Объект, именуемый мудрецом из далекого космоса опустил на свои естественные светоанализирующие устройства светодозирующие заслонки на 0,665 секунды и снова поднял их, оставив оптическую систему открытой на столько же, насколько и прежде" - с нечеловеческим педантизмом записал он.
Песик зевнул, широко и сладко, загнув кверху розовый лепесток языка. Бантик, украшенный стразами от Сваровски, на его челке дрогнул. Стило заскрипели по экранам с удвоенной скоростью, а губы телевизионных "говорящих голов" задвигались активнее.
Йорк, как бы в рассеянности коснулся задней лапкой правого уха, но видимо сообразил, что робот-дворецкий едва ли станет одергивать его на публике, с удовольствием почесался.
Что тут началось! Какого разнообразия мнений и интерпретаций достигли журналисты в освещении этих телодвижений великого мудреца! Каких высот стиля достигли некоторые из них! Каких глубин грехопадения коснулись другие! И только как оценивать выставку Витиеватого по прежнему никто не знал, и знать не мог. Впрочем, об этом было немедленно забыто.
С художником сделалась истерика. Он схватился за голову с криком "О, БОЖЕ МОЙ!" вырвал из шевелюры два клока волос и съел их то, дико хохоча, то, глупо хихикая, после чего, кажется, окончательно спятил.
Поэтому, когда великий мудрец произнес первую фразу, для самого виновника торжества это уже не имело никакого значения.
- А эти Гераклы, - заметил мудрец, - ребята крепкие, что ни говори.
- Рельеф, венозность, и общий мышечный тонус, - рокочущим басом отозвался робот, - говорят о хорошем, но не реализованном в полной мере спортивном потенциале.
- Да и художник, - продолжал Йорк задумчиво, - не лишен вкуса. Не находишь ли этого, Фердинанд?
- Поскольку я сам лишен художественного вкуса по техническим причинам, ответил робот, - то мне ничего не остается, как согласиться с вами.
- Еще бы ты не согласился, - фыркнул Йорк, - у нас йорков такой эстетический вкус, что вкуснее и не бывает. Мы утонченные существа. Что характеризует нас так это французское air distinque !
- Ничего не смею возразить, патрон! - величественно кивнул своей массивной головой робот.
- Конечно, все эти скульптуры были сделаны до него, - размышлял вслух мудрец. - Заснять их на голограмму сможет и младенец. В этом искусства немного. Стандартные программы цифровых камер сами выберут и ракурс и освещение. Что мы здесь и наблюдаем. Взять пейзажи с рекламных проспектов туристических агентств тоже дело плевое. Разве нет?
- Дело техники, - вполне согласился робот.
- Совместить одно с другим, - продолжал песик, - не утруждаясь строгостью в подборе фонов, не самое тонкое движение души.
- Сущая ерунда, - признал Фердинанд.
- Так в чем же искусство?
- Действительно, в чем? - несколько растерялся робот, не вполне готовый к такому повороту речи.
- А в том, чтобы устроить персональную выставку. Чтобы все это организовать. Чтобы выдать все это за настоящее культурное явление и заставить всех обсуждать, судить и оценивать то, что не стоит гроша ломаного! Вот где талант и вкус к изящному проявился.
К счастью эта часть речи не дошла до журналистов, которым было достаточно информации. Уже после того, как песик почесался и сказал первые слова, на весь мир было оглашено, что великий мудрец потрясен до глубины души творчеством Изъяслава Витиеватого. Из психиатрической клиники тот вышел уже знаменитым художником, а некоторая изможденность и загнанный взгляд только придавали ему таинственности.
- А не находишь ли ты, дружище Фердинанд, - заметил мудрец, - что все эти человеческие пати, вечеринки, вернисажи, похожи на наши выставки. Цель та же. Побегать в ринге, показать себя, посмотреть других. Заслужить похвалу. Только мы, йорки честнее в этом вопросе. А люди, подражающие нам, даже не отдают себе отчета, что и зачем делают.
- Что же, - согласился робот. - Во всяком случае, люди не менее тщательно, чем йорки готовятся к тому, что они называют "выходом в свет". Ухаживают за шерстью, укладывают ее и расчесывают, моются. Даже тренируются, держать осанку, хвостик кверху и ушки торчком. Последнее, разумеется, не буквально, а фигурально.
- Ты прав, Фердинанд, они делали бы это буквально, будь у них такой хвостик как у меня и такие ушки!
Тут мудрец заинтересовался голограммой скульптуры, изображавшей самый таинственный подвиг Геракла: поимку некоей лани. Точнее внимание песика привлек патрубок, торчащий изо рта пресловутого животного.
Очевидно объемная фотография была сделана с композиции бывшей фонтаном, а изо рта у животного текла вода. Но Йорк не знал этого.
- Ах, вот оно что! - воскликнул великий мудрец, облетая на своей подушечке вокруг скульптурной композиции, где Геракл ловит лань.
- Что? - насторожился Фердинанд.
- Обрати внимание, - Йорк указал лапкой, - что у этой лани во рту?
- А что? Это, наверное, остаток отливочного материала, оставшийся в канале для стравливания воздуха из формы при отливке скульптуры.
- Нет, дружище Фердинанд, это свисток.
- Свисток?
- Именно.
- А зачем лани свисток?
- Свистеть, дружище, - безапелляционно заявил мудрец.
- А зачем ей свистеть?
- Ты неправильно формулируешь вопрос, - сказал Йорк, - видишь ли, как существо пытливое и мыслящее логически, я всегда недоумевал, зачем нужен был этот подвиг Геракла, когда он поймал лань. Неужели только с тем, чтобы доказать, что бегает он не хуже лани. Мелковата задача, для такого героя. И только теперь я понял. Лань не просто носилась по окрестным лесам. Она носилась со свистком и постоянно свистела. Днем и ночью. Непрерывно. Она достала всех своим свистком. И люди попросили Геракла избавить их от этого наказания. И он избавил. Поймал лань, отобрал у нее свисток. И все вздохнули спокойно.
- Поскольку кроме нас об этом никто не знает, - заметил Фердинанд, - то, я должен признать, вы только что сделали величайшее культурологическое открытие. И должны поведать о нем миру.
- О, Фердинанд, - покачал головой песик, - оглянись и скажи, что ты видишь?
- Мне не нужно оглядываться, поскольку я снабжен круговым обзором.
- Хорошо, - покладисто согласился мудрец, - скажи тогда, кого видишь вокруг, не оглядываясь?
- Людей, иномирян... Журналистов, - не очень понимая, чего от него добиваются, констатировал робот.
- А не напоминают ли они тебе кого-нибудь? - подводил к какому-то только ему ведомому выводу мудрец.
- Напоминают? Журналистов, очевидно. - Не нашелся с ответом робот.
- А мне они напоминают, и будут напоминать, лань со свистком, которая утомила всех своим пустым свистом.
- Не стоит, дружище. Пойдем-ка мы лучше к себе. Предадимся уединенным размышлениям.
- Нет, сэр, сначала умастим и расчешем шерсть! Вы порядком растрепались, пользуясь тем, что мне неловко указывать вам на дурные манеры при посторонних.
Робот не сразу последовал за своим господином. Он замер на мгновение в некоторой едва уловимой мечтательности. В номере отеля его ждали облака цвета сливочного мороженного плывущие по акварельному небу. Ему случайно удалось подключиться к системе управления экранами, имитирующими окна. И он не преминул устроить этот маленький анонимный перформанс. Лишь через пару дней техники обслуживающие эти экраны сумели изгнать видение иллюзорного неба из быта Форта-Мэмфис. Но еще много лет потом, то тут, то там появлялись за фальшивыми окнами облака цвета сливочного мороженного. И вносили смятение в зачерствевшие души аборигенов.