Аннотация: Сказка из цикла "Настёнкины сказки" для дошкольного и младшего школьного возраста. Является продолжением "Слепой лошади".
Настёнкины сказки.
Сказка 2. Морщинистая роза.
Часть 1. Вторжение или камень за пазухой.
Изнурительно палящее, уже красно-багровое солнце медленно садилось, опускаясь всё ниже и ниже за острые светло-серые каменистые голые макушки скал. Лето было в самом разгаре с его душными вечерами, с деревьями, утопающими в роскошной зелени, с терпким ароматом пахучих луговых трав и цветов, с гудением пчёл, с переливчатым многоголосым пением птиц. Эта дивная, самая любимая и насыщенная событиями пора года оставляла всему живому свои не забываемые дары. День клонился к концу, и Аксинья, засучив рукава ситцевого домашнего платья, намывала полы в своей хате. Осталось не больше трёх месяцев, как вернётся Савелий со службы, и вот тут и начнётся настоящая жизнь. А для дивчины три месяца - как три года. Дни тянулись нескончаемой чередой, однообразные, но каждый день в ожидании скорой встречи. Босоногая, крепкая, загорелая, с убранной вокруг головы косой, Аксинья выплеснула за порог ставшую не нужной воду и, дав полам в хате просохнуть, отправилась в сад собирать черешню.
Ловкие сильные руки Аксиньи с трудом удерживали короб с черешней. Женщина уже подходила к порогу своего дома, как сбоку бесшумно появилась огромная чёрная тень. Аксинья пронзительно вскрикнула. Черешня высыпалась из рук, и крупные спелые ягоды, словно наливные бордово-коричневые бусины, в один миг разлетелись по намытому высохшему полу.
- Ой, как же это я так! - Аксинья растерянно села у порога мазанки, весь пол которой был густо засыпан свеже-сорванными ароматными ягодами. И в дом-то не войдёшь - все ягоды ногами тут и раздавишь.
- Какая досада! Не правда ли? - склонилась над Аксиньей чёрная горбатая тень. Тут молодая женщина внимательно взглянула на причину своего испуга. Старая горбатая старуха с крючковатым носом, хищным, высушенным годами лицом, с впалыми щеками и седыми, как лунь, редкими волосами стояла у порога её хаты. Одежда старухи была до того скудна и бедна, что вряд ли можно было не проявить сочувствия к человеку на излёте лет, век которого катился к закату, а старость отблагодарила обносками и тряпьём. Серый выношенный, вытертый со всех сторон шерстяной платок, побитый молью, который старица носила и в летнюю жару, и в дождливую осень, утративший свой первоначальный цвет холщовый халат, деревянные башмаки, больше напоминавшие калоши, и сучковатого дерева кривая палка-посох да торба нищего довершали внешний облик старицы. Годы согнули старуху, лишили её прямой, гибкой и сильной спины, увенчав туловище громадным уродливым горбом. От этого зрелища Аксинье стало не по себе, но, поборов инстинктивный страх и отвращение, женщина протянула руки к старице и душевно пригласила в дом:
- Вы простите меня, бабушка! Это я, криворукая такая, ягоды не смогла до хаты донести! - начала было оправдываться Аксинья, испытывая крайнее неудобство перед старухой.
- Так это разве горе? Сиё поправимо, - старуха улыбнулась старческим шамкающим беззубым ртом, взяла своими высушенными руками плетёную корзину из рук женщины и внимательно пристально посмотрела на рассыпанные по полу мазанки ягоды. Шепелявые бесформенные губы старухи что-то шептали, не различимое для слуха, и ягоды одна за другой сами покатились в обратную сторону - как высыпались из корзины, так и вернулись обратно на место. Аксинья опешила от изумления.
- Чудеса да и только! - воскликнула молодая женщина, не зная, то ли радоваться сверх-способностям вечерней гостьи, то ли огорчаться нечаянному волшебству. В душе Аксиньи возник острый интерес к происходящему, да и вечерело на глазах. Солнце лениво закатилось за размытые очертания скал, и человеческий долг уже велел пригласить старуху в дом на ночь.
Медленно, словно через силу, старуха переступала с ноги на ногу, болезненно опираясь на деревянную сучковатую палку. На плече старухи восседал, перебирая острыми сморщенными кожаными лапами, огромный чёрный ворон. С молчаливым высокомерием птица наблюдала за диалогом старицы с Аксиньей и, как будто, про себя делала какие-то многозначительные выводы.
- Ручной, я смотрю, и не улетает он от вас? - заметила Аксинья, косясь на молчаливую, серьёзную, несколько угрюмую птицу.
- Да, это мой единственный слушатель, мой верный товарищ и попутчик. Не думала, доченька, что доживу до таких лет, когда лицо и тело - одна сплошная морщина, когда клюка да горб - вот мои неизменные спутники во всём и везде. А эта тварь Божия радует меня. Живая душа как ни как. А то ведь и поговорить иногда не с кем. А этому, пернатому, можно и слово молвить. Он всё-о-о-о-о выслушает, кротко и приязненно. И не осудит, и не отвернётся, и равнодушным не останется. Со мною он. Так и живём с ним душа в душу, аж, не один год, поди.
Аксинья тем временем стелила старухе постель, вытаскивая из сундука на лавки давно не востребованные никем самые тёплые одеяла да подушки помягче, поновей. Ночи в Карпатах прохладные, несмотря на удушливую изнуряющую жару днём. Давно не приходилось Аксинье принимать гостей, а тут вон оно как вышло - гостья, да ещё какая: ночная, нежданная и в высшей степени не обычная. Свечи задули, и вся хата погрузилась в кромешный мрак. Широкое окно с дрожащей льняной занавеской скупо пропускало в мазанку мерцающий свет круглой, как сыр, масляной жёлтой луны. Холодный ночной ветер мягко колыхал занавеску. Ночь убаюкивала, обволакивая сном, спокойствием и тишиной. Из раскрытого окна бесшумно выпорхнул чёрный ворон, всё это время важно восседавший на плече у сгорбленной старухи, выпорхнул и взмыл высоко к звёздам, унося с собою чужие замыслы и распоряжения.
Утро ворвалось в хату Аксиньи с порывами ветра, дождём и горластыми выкриками деревенских петухов. Аксинья на цыпочках подошла к изголовью постели старухи. Надо бы затопить печь, натаскать воды, замесить тесто на хлеб, накормить кур и лошадушку - хлопот различное множество, а гостья спит, и будить, вроде как, не удобно. Старуха лежала, не открывая глаз, и, казалось, даже не собиралась вставать. "Буду делать всё как всегда, только постараюсь тихонечко", - подумалось Аксинье. Гремели вёдра, хлопала дверь, квохтали куры, Аксинья сновала взад-вперёд, старуха же даже не повернулась на другой бок. "Господи, хорошо ли всё с ней?" - не на шутку перепугалась, встревожилась молодая женщина, на цыпочках подходя всё ближе и ближе к горбатой скрюченной лежащей на лавке фигуре. Когда Аксинья склонилась над старухой, веки горбуньи дрогнули, глаза резко раскрылись и впились в лицо молодой женщины своим не мигающим, острым, как лезвие, взглядом. "Принеси мне воды", - даже не попросила, а скомандовала старуха, не спуская своего сверлящего магнетического взгляда с глаз Аксиньи. Что-то острое вошло в мозг молодой женщины и осталось там, лишив её собственной воли. Словно немая, бессловесная кукла, Аксинья медленно поднялась на ноги и машинально, заторможенно, с безучастным взором пошла за кувшином с водой. Со стороны могло показаться, что женщина спит и все действия совершает в состоянии глубокого сна. Лицо Аксиньи не выражало ни единой эмоции. Старуха властно взяла из рук Аксиньи кувшин и стала жадно пить. Дрожание рук у старухи куда-то исчезло, и с каждым глотком руки крепли, горб выпрямлялся, словно жизненная сила вливалась в её истерзанную годами сухую старческую плоть. Как только старуха сделала последний глоток, Аксинья упала без чувств к её ногах прямо на пол хаты. В раскрытое окно влетел взъерошенный чёрный ворон и радостно прокаркал свою приветственную к старухе речь. С этой минуты Аксинья так и лежала без чувств. Старуха затащила тело женщины на лавку и обречённо и безучастно энергично махнула в её сторону рукой. Ворон одобрительно покряхтел и довольно каркнул, переминаясь с кожаной лапы на лапу.
Старуха по-хозяйски обвела своим умным молодым хищным взглядом всю хату Аксиньи:
- Видал, чёрненький мой, а хата-то у молодухи добротная. Ух, заживём мы тут с тобою! Что? Голоса тебе не дала? На - отпей из крынки с водой.
Ворон сел на край крынки, доверху заполненной водой, зацепился своими острыми гибкими когтями за расписную керамику, и начал жадно пить, перегнувшись всем телом вниз. С каждым его глотком Аксинья издавала щемящий душу стон, словно жизнь утекала из тела женщины, и её покидали последние силы.
- Приветствую тебя, Искандер! - ворон поднял из крынки влажную пернатую довольную голову, стряхнул с перьев лишнюю влагу и развернулся всем телом к помолодевшей разом старухе, - рад, что всё так получилось. Я, уж, боялся, что мы никогда не найдём эту хату казака. А, кстати, скоро и он вернётся со своей службы. Что будем делать, коль заявится сюда?
- Дело известное. А мы всё успеем к его приходу.
Тут дверь отворилась, и на пороге возникла рыжая вихрастая голова мальчугана лет двенадцати. Вначале он заглянул, а потом и полностью вошёл в хату. Было видно, что мальчуган здесь, как дома. Он абсолютно спокойно и уверенно прошёл в горницу и с удивлением обратился к старухе:
- Вы кто будете, бабушка, и зачем вы здесь? - и тут мальчишка увидел бездыханное тело Аксиньи, распластанное не лавке среди одеял и подушек. Мальчуган бросился к Аксинье и стал её трясти, стараясь привести в чувство любой ценой.
- Аксинья, Аксинья милая, проснись! Что с тобою? Кто эта старая женщина? Что делает она в вашем с Савелием доме? - рыжий мальчуган тряс Аксинью своими крепкими юношескими руками. Аксинья тихо стонала, ответом рыжему мальчугану был протяжный мучительный стон. Голова молодой женщины безжизненно упала набок, стон оборвался, и Аксинья не произнесла более ни звука.
- Хворая она, не видишь что ли, - почти с укором, прочувствованно произнесла старуха с сильной долей сочувствия в голосе, - а я - знахарка. Сейчас отпою её травами, поставлю на ноги. Ещё и не таких выхаживала, и эту дивчину вылечу. Ты, малой, кем будешь хозяйке дома?
- Влас я, тётки Лукерьи сын. А тётка Лукерья - крестница матери дядьки Савелия. Это его хата, а Аксинья - его жена. А я - сынишка названный для дядьки Савелия. Он для меня, как и тётка Лукерья, родной очень и близкий человек. Вы-то какими судьбами здесь? - Влас внимательно всматривался в образ старухи, ища в обрывках памяти знакомые черты, словно, где-то когда-то, ну, очень давно он уже видел эти умные молодые серые глаза и этот крючковатый нос и позу, но когда и где....., - в деревне я вас никогда не видывал. Издалече что ли? - продолжал мальчуган, цепляясь взглядом за старуху.
Тут старуха шагнула вплотную к мальчишке, взяла его за подбородок своей костлявой, но, на удивление, очень сильной рукой и вперила в него умный тяжёлый пронизывающий насквозь гипнотический взгляд:
- Мы никогда с тобою не виделись, Влас. Никогда, слышишь, и нигде. Аксинья больна. Я - знахарка, её вылечу, а теперь - пей, - старуха чеканила слова, словно, медленно вкладывала их в сознание маленького Власа. Влас покорно взял кувшин с водой и стал медленно пить. По мере того, как кувшин пустел, мальчик бледнел и ослабевал. При этом к старухе неизвестно откуда прибывали силы, а из мальчика тем временем утекала жизнь. Её волосы из седых становились чёрными, как смоль. Шамкающий уродливый бесформенный провалившийся сморщенный рот, обезображенный отсутствием своих зубов, стал преображаться на глазах в красивейшую белоснежную ровную улыбку.
- А теперь убирайся отсюда, покуда цел! И чтоб я тебя более здесь не видела, коли жить хочешь! - скомандовала, почти гаркнула старуха металлическим звенящим голосом. Расправив плечи, она уже молодой уверенной походкой, отбросив сучковатую клюку в сторону, с ощущением собственной значимости, превосходства и могущества расхаживала по хате Аксиньи.
Маленький Влас, пошатываясь, медленно, как во сне, зашагал к выходу. Дверь хаты тихонечко скрипнула, проглотив детскую слабую не уверенно шагающую фигурку.
- Мало вррре-ме-ни! - прокаркал чёрный пернатый ворон, - надо по-торррр-ро-питься!
- А даже если и эта их Лукерья сюда явится. Как придёт - так и выпроводим. Ты травы с перелеска принёс? - старуха требовательно развернулась к ворону всем телом.
В ответ птица бросила к её ногам удивительный цветок.
- Шёлковая косица, - обрадовалась старуха, - где и нашёл?! Только на скалах высоко в горах растёт, на каменистой почве. Эдельвейс, цветок любви и верности, в сочетании с другими травами ты сослужишь мне совсем иную службу! - старуха загребла костлявыми окрепшими руками редкий бархатистый, шёлковый на ощупь цветок, и шагнула вглубь хаты.
- Воды мне наноси, да поболе, - приказала она ворону, - ах, да, сейчас дам тебе нужное воплощение. Старуха на секунду прикрыла глаза, пошевелила губами, и ворон, разбросав по полу все свои чёрные крылья, тут же обернулся молодым крепким черноволосым рослым мужчиной.
Вернувшись в хату с вёдрами колодезной воды, перевоплощённый ворон увидел посереди хаты Аксинью. Молодая женщина заплетала косу вокруг головы. Взгляд её серых стальных глаз леденил душу.
- Что встал, как вкопанный? Вон лошадь во дворе у хаты. Лопату бери. Отвезём её на карьер, выбросим в ров, засыплем глиной.
- Кого её? - не сразу сообразил бывший ворон. И тут его взгляд упал на безжизненное тело некогда молодой привлекательной женщины. Настоящая Аксинья лежала на полу, завёрнутая в эти же одеяла, которые с такой душой доставала из сундуков, чтобы устроить у себя на ночлег горбатую старуху. Было ясно, что настоящей, подлинной, прежней Аксиньи нет в живых. Перед вороном в облике молодой здоровой и крепкой женщины стояла ведьма, некогда горбатая скрюченная старуха, колдунья, отнявшая чужую жизнь и здоровье.
Лошадь, стоявшая во дворе, поражала своей красотой и редкостью породы. Серо-пегая, фарфорового цвета с размытыми белыми кляксами, лошадь била копытом и ни в какую не подпускала ворона к себе. Колдунья в облике Аксиньи приблизилась к животному, взяла его за уздцы и властно притянула к себе морду лошади, не сводя с неё своего пристального, очень тяжёлого, умеющего приказать и заставить взгляда. И тут случилось непредвиденное - лошадь укусила мнимую Аксинью, вцепившись зубами, что было сил, в её плечо чуть повыше локтя. Колдунья протяжно взвизгнула, взвыла от боли, ударила животное и раздражённым жестом велела впрягать телегу ворону.
Глиняный карьер начинался сразу за молодым лесом, раскинувшимся перед хутором. Вряд ли кто и когда нашёл бы место последнего пристанища некогда красавицы Аксиньи, но рядом рос куст белой морщинистой розы. Он свешивал свои прекрасные колючие ветви над маленьким холмиком глинистой вязкой и тяжёлой почвы. Этот холмик на глинистом карьере и куст белого шиповника стали последним подарком мира молодой искренней и доброй женщине, имя которой было Аксинья.
Колдунья с силой ударила хлыстом по спине лошади.
- Ну, я с тобой ещё сведу счёты, пегая тварь! - процедила колдунья сквозь зубы. Ворон сложил руки за спину, весь скрючился, изогнулся и превратился вновь в птицу. Лошадь выплюнула зубы, которыми укусила колдунью, а на следующий день умерла сама - упала замертво прямо у порога хаты Аксиньи и Савелия.
Спустя несколько дней, в хату Аксиньи заглянула тётка Лукерья.
- Здрава будь, Аксиньюшка. Влас приболел. Уже который день лежит в бреду, ничего не ест, только пьёт. Дай мне лошадь. Съезжу до соседней деревни, лекаря к нему привезу. Страшно за сыночку моего.
- Сгинула лошадь, Лукерья. Куда её черти унесли - не знаю. Нет и всё тут. А не знаешь, скоро ли Савелий обещал вернуться?
- Так почём мне знать? Кто, окромя тебя, лучше знает про мужа твоего? Странная ты какая-то, Аксинья, стала. Будто подменили тебя. Вроде, лицо твоё, и фигура твоя, и походка твоя, а не ты это. И Власу страшно за тебя стало. Видел тебя на лавке, бездыханную, а рядом с тобою - горбунью уродливую.
- То привиделось парубку, Лукерья. Видишь, болен он. Какая старуха? Ну, какая горбунья? А ты иди к сыну. Лошади нет. Не помочь мне тебе, - и колдунья в образе Аксиньи с шумом захлопнула за тёткой Лукерьей дверь. Лишь чёрный ворон с низким гортанным карканьем провожал заплаканную опешившую от такого разговора женщину до её хаты.
Часть 2. Аромат морщинистой розы.
Разросся куст морщинистой белой розы почти по всему глиняному карьеру. Неприхотливый кустарник разбросал везде свои колючие прекрасные ветки, и глинисто-песчаная почва была ему не помехой, светило бы солнышко, да почаще. Пронизанные солнечным светом склоны карьера за несколько месяцев, буквально стали усыпаны цветами морщинистой розы, источающей тонкий, деликатный, не навязчивый и очень нежный запоминающийся аромат.
Прошло четыре года с тех пор, как Савелий простился с женой, маленьким Власом и тёткой Лукерьей и отправился на службу. Купил себе лошадь, снаряжение, и, застегнув на вороте чёрную козью бурку, ускакал к своим товарищам-сослуживцам. Аксинья тогда все глаза выплакала, да доля у казачки такая - мужа со службы ждать, порой, не один год, а куда денешься... И вот теперь, как давеча к родителям, спешил казак к своей молодой ненаглядной жене. Не видел он ничего перед собою, нигде не останавливался, мчался и мчался домой, считая часы и минуты до сказочной, очень долгожданной встречи. Походная сумка казака была доверху набита гостинцами. Аксинье Савелий вёз гребни для её чудесных длинных до полу волос. Серьги вёз с топазами цвета морской воды - длинные, позвякивающие, турецкие, трофейные, поражающие своей красотой и ажурностью, удивительное сочетание обилия элементов и утончённого вкуса, что встречается редко - выменял на базаре для своей Аксиньи. Маленькому рыжеволосому Власу вёз в подарок Савелий боевой кинжал с эфесом из слоновой кости. А для тётки Лукерьи в походной сумке Савелия лежала шкатулка с благовониями. Самое начало осени. Ещё достаточно тепло, но Карпаты дышат холодом. Та же дорога, тот же опьяняющий, волнующий, дурманящий и зовущий аромат хвои.