Добежав до середины Дворцового моста, Варвара остановилась, чтобы перевести дух и попрощаться взглядом с ангелом, стынущим в вышине, в серебряных с чернью облаках. Закрывшись золотым крылом от ледяного ветра, он с трудом удерживал равновесие на кончике шпиля. Ангела, несущего нелегкую службу в небе над Санкт-Петербургом, Варваре Петровне было жалко до слез. Но еще жальче было себя, самую разнесчастную бабу на свете. В этом вопросе она резко расходилась с абсолютным большинством своих знакомых, хотя спорить с ними не пыталась. Они верили ее глазам, и любой бы поверил. Что-то похожее на счастье плескалось в глубине темных, как промоины в невском льду, зрачков. Какой-то таинственный свет пробивался через тонкую и прозрачную, как костяной фарфор, кожу лица. Не красотой, на которую не было и намека, чем-то другим притягивало к себе ее лицо. Многие бились над разгадкой. Сходясь с ней, мужики бросали семьи, запивали надолго. Изводили ее и себя. По большому-то счету, вряд ли долю ее можно было назвать счастливой.
Вот и сейчас, обмотавшись деревенским вязаным платком, на котором от ее дыхания успели уже намерзнуть сосульки, пряча руки в рукава старенькой кроличьей шубки, поскальзываясь на льду, покрывшем тротуары после вчерашней оттепели, она торопилась домой, чтобы согреть остатками своего тепла еще одного несчастного.
Рискуя нажить неприятности вроде разных выговоров, устных и письменных, лишения премии и прочего, сбежала с работы, не дождавшись конца ночной смены. Бросив огромное родильное отделение. Почти сотню крошечных, только что народившихся человечков, остро нуждавшихся в ней, препоручила заботам безотказной Паши, санитарки пенсионного уже возраста, не очень грамотной и не слишком чистоплотной. Совесть, конечно же, ее мучила.
Лишь бы успеть, лишь бы он не натворил чего до ее прихода. Немногим больше месяца прошло с того злосчастного утра, когда вот так же вернувшись с ночного дежурства, она нашла Степу под окном, тяжело привалившегося к батарее, в луже крови, растекшейся по паркету и казавшейся черной. Он весь был обсыпан мелким и крупным стеклом. Большой серповидный осколок, воткнувшийся под ухом, блестел в лунном свете, как сережка. Страх сковал ее и, войдя в комнату, она застыла у порога, не в силах даже поднять руку и включить свет. Ветер задувал через разбитое стекло, на голове у Степы шевелились волосы. Он, как ей показалось, начал уже коченеть. Она двинулась не к нему, а, пятясь задом, вернулась в коридор. Заставила себя снять трубку и набрала номер, который разрешала себе набирать только в экстренных случаях. Случай был как раз тот самый.
Через двадцать минут она уже открывала входную дверь, услышав на лестнице тяжелые шаги, и впускала в квартиру доктора Владиславлева, огромного, как доставшийся ей по наследству от бабушки Леониды четырехстворчатый шкаф. Доктор едва не раздавил ее в тесной прихожей. Скинул на руки воняющий мокрой псиной полушубок, включил свет и, нагнувшись над Степой, приложился ухом к груди.
- Дышит, - удовлетворенно крякнув, сообщил он. - А вы, мадам, уже записали его в покойники. А ну-ка, тащите сюда нашатырь... йодоформ, хлороформ... вату, корпию... что там есть у вас в дому? Согрейте воды. Принесите из прихожей мой чемоданчик с инструментами. Ну, чего стоишь? - прикрикнул он на нее. - Двигайся - и поживее!
Он сильно изменился за те семь или восемь лет, что они не виделись. Вполовину прибавил в весе, а волос, которыми он старательно прикрывал лысину, осталось вдвое меньше против прежнего. К привычным для ее обоняния запахам пота, обильно струившегося по его мощному торсу, и хирургического отделения, где доктор кромсал несчастных женщин, прибавился сладковатый аромат французской туалетной воды.
- Ты стал носить галстук, - подавая ему чемоданчик, сказала она. - Выглядишь неплохо. Ева оказалась хорошей женой?
- Ева?! - удивился он. - Мы прожили вместе только один год. Я разве не знакомил тебя с Мусей?
Доктор начал с того, что выдернул осколок, сидевший в голове Степы. Из раны выступила кровь, и доктор промокнул ее марлевым тампоном, предназначенным, вообще-то, совсем для других целей.
- Правильно, Варвара, - одобрил он. - Вещь стерильная. Вишь, и для мужика сгодилась. Бинт-то у тебя найдется или будем резать дамское белье?
Резать ничего не пришлось. Бинта и ваты она много принесла с работы. Просто не сразу смогла вспомнить, где у нее что лежит. Больше всего боялась, что нечем будет обработать раны, если Степа в ее отсутствие добрался до спирта. Повезло, бутылку он не нашел.
Варвара смотрела, как движутся пальцы хирурга. Ими нельзя было не залюбоваться. Работали быстро, точно, уверенно, как группа цирковых гимнастов. Стоя у него за спиной, она ассистировала, подавая пинцет или вату, смоченную спиртом, нитки и иглу. Снова, как в те далекие невозможные годы, когда она не была чем-то самостоятельным, а только его продолжением, второй парой рук, глаз и ушей, и не мыслила себя как-то иначе. И ей казалось, что так будет всегда.
- Ты все там же работаешь? В Снегиревке? - спросила она, отыскивая у него в кармане пиджака пачку "Беломора". Вынула папиросу, вставила ему в рот и, чиркнув о коробок спичкой, дала прикурить. О том, что он хочет устроить перекур, догадалась за мгновенье до того, как он собрался сообщить ей об этом. На лице у него появилась блаженная улыбка. Она очень хорошо его понимала. Сама курить бросила только недавно, причем с большим трудом. Пришлось бросить - какие-то пятна темные нашли в легких.
- Нет, - мотнул он головой. - Давно оттуда ушел. Точнее сказать, ушли. Выперли с треском. Я, кстати, очень благодарен им за это. Сам бы я, наверное, не скоро еще решился. Привык уже тянуть лямку. Предложений-то много разных было, звали в кооперативы всякие... Мне все сомнительным казалось, несерьезным, чем-то вроде "Рогов и копыт". Зато теперь у меня своя фирма.
До нее доходили периодические слухи о скандалах, связанных с его именем. Вроде бы он сказочно разбогател, продавая за границу кровь и плаценту беременных женщин. И даже уголовное дело на него будто бы было заведено. Слухам этим она отказывалась верить.
- Фирма твоя, наверное, "Евой" называется? - не без легкого сарказма спросила она.
- Точно, - подтвердил он. - Создавали вместе с женой. Потом она, правда, перебралась в другие края. Загорает теперь на солнышке. Круглый год нагишом разгуливает. Название менять - дело хлопотное. Да и нравится оно мне.
Она помогла ему снять со Степы пиджак. Он расстегнул пуговицы залитой кровью рубашки - и нахмурился. Живот был разрезан крест накрест, как будто Степан попытался сделать себе харакири.
- Черт... Будем надеяться, что внутренние органы не задеты. Лучше бы, конечно, отправить его в больницу. Но и тормошить сейчас не хочется. В любом случае необходимо перелить кровь... думаю, много потерял. - Он послушал сердце и, приподняв веки, заглянул Степе в зрачки. - Ладно, - принял он решение. - Кровь мы ему и здесь сможем перелить. Сейчас позвоню - доставят.
Кровь привезли через десять минут. "Молодцы, - отметила про себя Варвара. - Оперативно работают. У нас в клинике с этажа на этаж доставляли бы дольше. Правильно я все-таки сделала, что позвонила ему".
Спокойная и уверенная в себе молодая сестра быстро установила капельницу. Нашла на руке у Степы вену и воткнула иглу. Степан по-прежнему был недвижим, только грудь едва заметно поднималась и опускалась при каждом вдохе и выдохе. Но меловое лицо начало уже розоветь. Дрогнули веки, и он наконец-то открыл глаза и посмотрел бессмысленно на Варвару и хлопотавших около него незнакомых людей в белых халатах.
- Ну вот, - весело сказал Владиславлев. - Оживаем понемногу.
- Варя, - прошептал Степа. - Что со мной? Что случилось? Я ничего не помню.
- Ничего, мой родной, ничего. - Наклонившись, она погладила его по плечу. - Все будет хорошо. Разбилось стекло. Ты поранился.
Он снова уронил голову.
- Отлежится, - уверенно сказал доктор. - Я, кстати, так и не понял, как он умудрился вмазаться в стекло. За бабочкой погнался?
- За звездой, - грустно улыбнулась Варвара. - Сказал, что душа его улетела на Венеру и ждет его там. Каждое утро зовет. Венера ведь утренняя звезда?
Владиславлев вздохнул тяжело.
- Сегодня, вроде, и звезд-то не было. Я, по крайней мере, не видел ни одной. У меня над Саперным переулком небо было пасмурное.
Она вопросительно посмотрела на него.
- Мне пора, - сказал он. Медсестру зовут Тоня. Она останется здесь - подежурит. Если что понадобится - звони.
- Может, хоть чаю попьешь? - спросила Варвара. - Я даже не угостила тебя ничем - в суматохе этой.
Он отрицательно помотал головой.
- В другой раз. Муся там уже волнуется, наверное. Ночью-то меня теперь из дома редко выдергивают.
Она развела руками.
- Извини, Лева, что потревожила тебя. Мне нечем тебя отблагодарить. Я твоя вечная должница. Ты снова меня спас. Одна я бы с этим не справилась.
- Перестань, - обматывая шею шарфом и надевая полушубок, отмахнулся он. - О каких долгах ты говоришь?! Ты всегда можешь на меня рассчитывать. Нет, правда, звони. В любое время. А мужик твой оклемается. Пить только много ему не давай. - Пошел к двери и у порога остановился. - Кстати, насчет работы тоже можешь мне позвонить. Небось, копейки у себя в клинике получаешь. Мы лучше печемся о своих сотрудниках, чем твое начальство. Переходи к нам.
- Спасибо, Лева. Я подумаю. - "К кому это - к нам? - мысленно переспросила она. - К вам с Мусей? Сам ведь говорил, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Высохла та река. Теперь и русла даже старого не найти".
2
Навстречу двигался кто-то высокий, в длинном черном пальто с поднятым воротником, поверх которого был повязан белый шарф. Широкополая шляпа была низко надвинута на лоб.
Занятая своими мыслями Варвара мельком глянула на него, и через несколько мгновений незнакомец растаял бы в утренних сумерках, не оставив в памяти никакого следа. Но неожиданно она поскользнулась и упала бы, наверное, на чугунные перила, если бы мужчина не задержал ее. Даже не он сам, а подставленный им локоть, воткнувшийся ей в грудь. Она охнула от боли, на секунду повисла на нем, схватившись руками за его железные плечи и уткнувшись лицом в ворсистую ткань пальто. Он посмотрел на нее удивленно и строго, глаза блеснули холодно в узкой щели между полем шляпы и седой от инея бородой, закрывавшей нижнюю часть лица. Молча оторвал ее от себя, поставил на тротуар и пошел дальше. И не оглянулся.
Он показался ей странным, и ее задело его равнодушие. Обычно мужчины ведут себя с ней совсем иначе, чаще пристают, чем наоборот, а этот либо отмороженный, либо и не мужик вовсе. Хотя о том, что под этими поношенными одежками прячется женщина, догадаться, конечно, непросто, но настоящий мужик бы сумел.
Смог же, например, Степа, и ему хватило доли секунды, за которую она промелькнула за стеклами его автомобиля. Кстати, одета она тогда была не лучше, чем сейчас, и тоже возвращалась с работы, невыспавшаяся, с синяками после ночного дежурства. Степа проскочил перекресток по красному и должен был еще прибавить газу, но вместо этого нажал на тормоз, а после дал задний ход.
- Виноват, мадам, я не задел вас? - спросил он, приоткрыв дверцу и высунув наружу рыжий чуб. - Вы совершенно правы - нужно ездить потише. Разрешите загладить вину. Я подвезу вас. Вы где живете?
- Спасибо, - отказалась она. - Я уже почти пришла. Я живу за углом.
- Тогда я обвезу вас вокруг квартала, тем более что здесь нет левого поворота, а я уже нарушил один раз и больше не хочу. И если мы не успеем познакомиться за один круг, можно будет сделать два или сколько угодно. Вы меня не боитесь? Тогда садитесь.
- Хорошо, - сказала она, усаживаясь рядом с ним. - Довезите меня, но делать круги мы не будем. Глупо, да и незачем жечь бензин. Лучше зайдем ко мне, зажжем газ и сварим кофе. Поговорим за завтраком, если вы в самом деле хотите со мной познакомиться.
По краям тротуара лед был раскатан не так сильно, как посредине, и она решила держаться поближе к перилам, чтобы ухватиться за них в случае чего. Варвара миновала уже середину моста, из тумана ей навстречу вышло подсвеченное прожекторами здание Адмиралтейства, и теперь она смотрела только на шпиль и плывущий по небу кораблик.
Какая-то непонятная сила заставила ее замедлить шаг и, перевесившись через чугунные перила, посмотреть вниз, на лед, серевший под мостом.
Она увидела прямо под собой человека, лежавшего неподвижно, вниз лицом, и сердце сжалось от предчувствия беды. Ей показалось, что волосы на затылке у покойника рыжие, и она сразу же признала в нем Степана. Не зря она спешила - и все равно опоздала. Он надумал ее встречать и, не дождавшись, а может быть, увидев, как она обнимается с каким-то мужиком, сиганул с моста. Угораздило ее влюбить в себя психа.
Что делать? Куда бежать? На набережную - и по льду к нему? Искать автомат и звонить в скорую? Тихо, сказала она себе, не психуй. Может, это и не он. У Степана дубленка рыжая, такая же, как волосы, чуть-чуть посветлее. А на мертвеце - черная. Хотя это, возможно, сумерки меняют цвета. А если Степа все-таки дома, и она только время впустую потеряет на всю эту возню с покойником. Кончится действие снотворного, что ему одна таблетка, такому-то бычине... нужно было дать две... И... выйдет в окно, как в прошлый раз. Нет, нужно бежать домой. Как Владиславлев любил говорить: "Думайте всегда только о живых".
Она помнила, что на углу Адмиралтейского и Невского стоит телефонная будка и, добежав до нее, рванула разрисованную инеем стеклянную дверь. С потолка свисали голые провода, даже аппарата не было, остался только черный квадрат на стене, где раньше висел телефон.
С тобой могут делать все что угодно - насиловать, убивать. И никто не придет на помощь. Не дозвонишься и не докричишься. Не только милиции, на улицах вообще нет людей. Не считая, конечно, проституток и алкашей. И это в самом центре города.
Улица Гоголя, недавно переименованная в Морскую, была превращена в огромный котлован - здесь заново прокладывали канализацию. Идти по ней можно было только очень медленно, прижимаясь к фасадам офисов и банков, прятавшихся за решетками и казавшихся нежилыми. Наконец она свернула в родной двор и увидела свет в окнах своей квартиры. Степа проснулся - и он ждет ее. О том, что он мог уйти, не погасив свет, она подумала только тогда, когда, поднявшись по стертым ступенькам на свой этаж, полезла в сумочку за ключом. Он, кстати, ей не понадобился - дверь не была заперта.
Степана, живого и невредимого, она нашла на кухне. Он спал, уронив голову на стол, и его коротко остриженный рыжий затылок блестел в свете низко висевшей лампы, как медный чайник. Тот самый чайник, что испокон веков стоял на полке, над плитой, рядом с самоваром и старой кофейной мельницей. Как и все остальное в этой квартире, он перешел к ней по наследству. Она всегда думала про него, что он слишком и, пожалуй, даже вызывающе ярок, а красный оттого, что постоянно на кого-то или на что-то обижен. Когда она была маленькой, называла его глупым. Степа был похож на него не только цветом волос, но и характером.
Он был одет. Выходил на улицу, причем совсем недавно. Воротник рыжей дубленки, которую, вернувшись домой, он почему-то не снял, был мокрый, а лужи на полу от растаявшего снега, принесенного на ботинках с улицы, не успели еще высохнуть.
Услышав ее шаги, он оторвал голову от стола и, повернувшись к ней, улыбнулся несмело, словно не веря, что это не сон.
- Ну, наконец-то... Я ждал тебя, ждал... - Он попытался ее обнять, но она выскользнула у него из рук, оставив ему вместо себя кроличью шубу.
- Ты почему в одежде? - спросила она, устало опускаясь на стул. Ноги уже отказывались держать. - Выходил куда-то?
- Ну да, - смутившись, сказал он. - Ходил тебя встречать. Ждал на набережной, у моста. Целый час стоял... Замерз. - Он хлюпнул носом. - Потом подумал, что ты уже, наверное, дома... Как-то разошлись...
- Ага, разошлись, - кивнула она. - Ставь, Степа, чайник. Я тоже замерзла и устала жутко. Торопилась - бежала к тебе бегом.
Степан наклонился и поцеловал ей руку. Она осторожно провела кончиками пальцев по шраму, розовевшему под ухом.
- За меня боялась? - спросил он, заглядывая ей в глаза. - Варя, Варечка... - Он опустился на корточки и положил голову ей на колени. Она продолжала гладить его шрамы. - Не бойся. Больше я такой глупости не сделаю. Нет, правда. Ты мне веришь?
- Верю, конечно, - сказала она, поднимаясь и забирая у него шубу. - Пойду переоденусь - и будем завтракать. - Она всплеснула руками: - Черт! Надо же позвонить... Там человек лежит на льду, под мостом. Вдруг он еще живой. А я тут с тобой сижу, чепуху всякую болтаю.
- Какой человек? - спросил он. - Почему он там лежит. Скинули, что ли?
- Не знаю, - пожала она плечами. - Может, и сам спрыгнул. Как это произошло, я не видела. Я чисто случайно вниз посмотрела. Обычно я к перилам близко не подхожу, а сегодня скользко очень...
Степан пристально посмотрел на нее.
- Слушай, Варвара, а он часом не рыжий? Он не похож на меня?
- Да ну тебя, - она махнула рукой. - Глупости говоришь. Почему он должен быть похож на тебя? И как я могла разглядеть что-то? Там же темно. Подумай своей бестолковой головой.
- Подожди, Варя. - Она хотела уже идти, но он поймал ее за руку. - Я должен знать. Ты подумала, что это я. Так ведь?
- Ну... да, - поколебавшись, сказала она. - Мне показалось, что волосы у него такого же оттенка, как у тебя. Но это ничего не значит. Ровным счетом ничего. Простое совпадение. И, кстати, дубленка у него черная.
- А если это не простое совпадение? Что если это меня хотели скинуть? Охотились за мной и перепутали с кем-то? - Он заходил нервно по кухне, и она не знала, что ей обо всем этом думать. Степан всегда поражал ее резкими перепадами настроения и всевозможными смелыми гипотезами. Но человека, лежавшего неподвижно на льду, она видела своими глазами. И ей действительно в первый момент показалось, что он похож на Степана.
- Ладно, - сказала она. - Ты мне немедленно все выложишь. Давно ведь обещал рассказать о себе. Я долго ждала. Время пришло. Все, Степа. Слышишь? О себе и тех людях, которые могут за тобой охотиться. Мы не ляжем с тобой спать, пока я не буду знать всю правду. Но сначала я позвоню в милицию и в "скорую помощь". Может, кроме меня, его пока никто не видел. А рассветет еще не скоро.
3
Степан Трофимыч Кузенков в жизни своей ничего не боялся. Ничего и никого. Ни в школе, в которой, впрочем, проучился совсем недолго - до поступления в Суворовское училище. Ни в училище, из которого его отчислили за полгода до выпуска - за драку. Набил морду стукачу и подонку. Испачкал кровью белый парадный мундир, и его пришлось сменить на просоленную потом солдатскую гимнастерку. Два года отбарабанил в стройбате, и это были золотые денечки. Золотое среднеазиатское солнце пекло его рыжую голову. Золотой песок пустыни хрустел на зубах. Таяли во рту золотые дыни, которые они воровали прямо с бахчи. Мимо проходила дорога, точнее - караванный путь, и его рота должна была построить современную трассу - тридцать километров - от одного поселка до другого. Дорогу заносило песком, она никак не хотела углубляться в пустыню, обрываясь сразу за поселком, в котором жили таджики, черные, как уголь. С дикими пугливыми туземками долго не удавалось наладить контакт, но постепенно дело пошло на лад. Они стали отвечать на приветствия и подпускать к себе ближе, чем на десять шагов. Однажды был взят и последний рубеж. Ни черта он тогда не боялся. Ни угроз мстительных родичей, ни ножа, блеснувшего в темноте, ни пули, выпущенной из охотничьего ружья. Фортуна любит смелых и отчаянных.
А теперь вдруг испугался. Мести женщины, не женщины - богини. Афины Паллады. Это он первый придумал называть так Нику Поладьеву, свою сожительницу, слишком уж легко доставшуюся ему, вообще без усилий. Эта обманчивая легкость и подвела его. Не распознав поначалу твердого как камень характера своей любовницы, он решил, что может позволить себе какие-то вольности, развлечения на стороне, необременительные кратковременные связи. Она это быстро пресекла. Странно, удивлялся он, почему до сих пор никто не понял, кто она такая на самом деле. А ведь она не скрывала. Говорила, что отец у нее грек, и когда-нибудь она обязательно вернется на историческую родину. Но только тогда, когда зашибет бабок столько, что сможет купить себе апартаменты не в какой-нибудь дыре, а в Афинах, в самом центре, неподалеку от Акрополя. "Там я снова верну себе расположение богов", - говорила она, упрямо сдвигая к переносице густые жесткие брови. Как он мог сомневаться? Достаточно было один раз увидеть ее строгий и словно вырезанный резцом классический профиль. Длинный прямой нос. Высокий алебастровый лоб. Черные, как ночи Тавриды, глаза, метавшие грозные синие молнии. Взглядом могла испепелить любого. И насчет отца не соврала. Действительно оказался греком. Он приезжал на недельку из Крыма по каким-то своим рыночным делам и останавливался у них. Они с Никой снимали тогда комнату на Обводном. А потом Степан сбежал от нее, слишком подавляла его своей железной волей. И вот теперь она ищет его, и до него дошли слухи, что грозится его убить.
- Наверное, в самом деле сильно тебя любит. - Варя налила себе в чашку кипятка из окутанного паром чайника, стоявшего на плите. Опустила пакетик заварки, потрогала чашку - слишком горячая - пусть остынет немного, а то она всегда обжигается, торопится, вечно спешит куда-то. Бежала домой, к нему, к Степану, думала, его нужно спасать от него самого, а оказывается, за ним и другие охотятся. Во рту аж пересохло всё - от беготни и переживаний. Взяла чашку, сделала глоток и, конечно же, обожглась. Всегда с ней так.
- Не знаю, - дернул плечом Степан, - чего тут больше, любви или ненависти? Но убить она способна - это точно.
- Такая красавица, судя по твоим описаниям. - Варя сделала себе маленький бутерброд, намазав булку маслом, не потому, что хотела есть, а чтобы смазать обожженную губу. - Я ей не соперница. Ты можешь уйти от меня в любой момент.
- Так ты, значит, не любишь меня - раз отпускаешь так легко? - Он заглянул вопросительно ей в лицо.
- Ну что ты, Степа. - Она порывисто обняла его и прижалась намасленными губами к шее. - Перемажу сейчас тебя всего. - Вечно она спасает мужиков для кого-то, для других баб. Но никто и никогда не благодарит ее после за это, ни мужики, ни бабы. - Я к тебе по-настоящему привязалась, но бегать за тобой не стану. Не потому, что такая гордая, а как раз потому, что люблю.
- Странная ты женщина. - Он удивленно посмотрел на нее, как будто она открылась ему еще с одной стороны. - Таких, как ты, очень мало. У меня еще не было.
Она смутилась и, поднеся руки к лицу, энергично помахала ими, подгоняя холодный воздух к пылавшим огнем щекам. "И у меня тоже не было таких, как ты, - хотела ответить она, но в этих словах правды было меньше, чем лжи, и они застряли у нее в горле. - Нет, были... Сильных не было, а слабые были. Я подбираю их, беспомощных, растерянных, похожих на птенцов, выпавших из гнезда. Выхаживаю - и отпускаю на волю".
Она походила по кухне, успокаиваясь, переосмысливая заново их отношения в свете новых фактов.
- Конечно, тебе нужно где-то отсидеться, и я ничего не имею против того, чтобы ты прятался у меня... Но если ты думаешь, что это тебя хотели убить, значит, она или те, кого она наняла, тебя выследили. - Глаза у нее расширились, и ему было приятно, что она так испугалась - не за себя, как испугалась бы любая другая женщина, окажись она на ее месте, - за него. - Может, нужно пойти в милицию и рассказать там обо всем?
- Ерунда, - решительно сказал Степан. - Никакие предположения и подозрения никого не интересуют. Что я им расскажу? Про богиню? Про Афину Палладу? Только посмеются. Кстати, у мафии в милиции есть свои люди, а Ника моя, как я теперь думаю, с мафией связана. И не на последних там ролях.
- Ой, Степа, ты меня пугаешь. - Варя подошла к окну и, отодвинув занавеску, посмотрела вниз. Ей показалось, что какой-то человек, стоявший возле подъезда, увидев ее в окне, метнулся за угол и скрылся в арке. - Но нужно ведь что-то делать? Нельзя же просто сидеть и ждать
- Сидеть мы не будем. Мы ляжем. Ты напилась чаю? - Он решительно взял ее за руку и повел в спальню. - Завтра покумекаем на свежую голову - как жить дальше. В любом случае - сюда они не придут.
- Хотелось бы надеяться, - сказала она. - Минутку еще одну можешь потерпеть? Я все-таки позвоню - в милицию и в "скорую", а то меня потом совесть замучит.
4
Досмотрев последний сон с погонями драками и стрельбой, и снова чудом оставшись в живых, Редькин открыл глаза. Как раз в этот момент мимо дома проезжала какая-то машина. Скользнув по окнам, фары выхватили из темноты большие часы, висевшие на стене. Длинная стрелка подпирала цифру "12", а толстая и короткая, споткнувшись, задержалась на цифре "5". Еще часа три можно было бы спокойно смотреть сны - машина за ним придет только в половине девятого, - но следователь не хотел рисковать. Вдруг бандиты все-таки достанут его в следующей серии и если даже не убьют, а только ранят - тоже мало радости. Валяйся потом на госпитальных койках. Хватит - належался уже. И с переломами, и с огнестрельными ранами, и с ножевыми. Последняя - совсем свежая. Осторожно касаясь пальцами, он помассировал рубец на левой стороне груди. След ножа, метившего в сердце. До сих пор отзывается болью, но это все-таки лучше, чем быть покойником и не чувствовать ничего. Ему здорово повезло. Нож скользнул по фляжке из нержавеющей стали, которую он постоянно носил во внутреннем кармане пиджака. А говорят, от алкоголя один вред. Его он спас.
Плохо, что у него нет собаки. Он знает не так уж мало людей, которым собака помогает бороться с бессонницей. Например, соседа по лестничной площадке, чудаковатого профессора, хмурый несговорчивый кобелина-боксер каждое утро вытаскивает на улицу в половине пятого. Помотав часок по пустырям и помойкам, приводит обратно бодрого, с проветренной головой и свежими идеями. О собаке Редькин мечтает уже давно. Но пока он жил в коммуналке, были против соседи. Когда перебрался в отдельную квартиру, выяснилось, что у жены аллергия на собачью шерсть. Теперь вроде бы ничего не мешает, он даже смог бы, наверное, выводить собаку днем, потому что работает рядом с домом - в десяти минутах спокойной езды на автомобиле. Мешает только одно... Ему все кажется, что жена однажды осознает, что совершила ошибку, уйдя от него. Возвращаясь с работы домой, он всякий раз с надеждой смотрит на вешалку - не висит ли на ней лисья шубка, в которой она, разругавшись с ним, разгоряченная, не надев даже шапки, выскочила за дверь - и ее подхватила и унесла метель. Ни он, ни она не думали тогда, что дверь закроется за ней навсегда.
Редькин протянул руку к пачке сигарет, лежавшей на тумбочке, рядом с кроватью. Одно из немногих преимуществ его нынешнего положения - то, что никто не может запретить ему курить в постели. И в эту минуту зазвонил телефон. Следователь поднял трубку, прервав громкую трель на первой ноте, словно он ждал звонка или боялся потревожить чей-то сон.
- Петрович? Я тебя разбудил? - услышал он знакомый стариковский голос. - Извини, дорогой. По пустякам беспокоить бы не стал. Нам тут труп интересный подкинули. Не хочешь приехать посмотреть?
- А вы далеко? - спросил Редькин.
- Рядом... на Макарова... Думаю, что скинули с моста, но хорош, чертовски хорош... мне такие еще не попадались... - Старый медэксперт задыхался, хватая ртом ветер, свистевший над Невой. Давно уж на пенсию пора, но сам он никогда не уйдет. Говорит, что ощущает себя живым только тогда, когда каждый день видит покойников, и если не с чем будет сравнивать, он не сможет сказать определенно - жив он или мертв. А уволить его в голову никому не придет. В своем деле он лучший. По крайней мере, был когда-то. Но легенда-то, уж конечно, переживет его.
- Не трогайте его, - крикнул старик кому-то находившемуся рядом. - Я еще не закончил осмотр.
- Андрей Палыч, вы нас всех заморозите. - Редькин улыбнулся, услышав хрипловатый басок Ромашиной, вечно распаренной, толстой и продолжавшей набирать вес. Она жаловалась, что к каждому Дню милиции ей приходиться шить себе новую парадную форму. Это какой же нужен мороз, чтобы заморозить такое тело?
- Зинуля, я вас умоляю. - Редькин живо представил, как Ромашина надвигается всем корпусом на тщедушного Петровского, заталкивая его в служебный автобус. Видел подобные сцены не раз.
- Дай мне Зину на минутку, - попросил Редькин.
- Старший лейтенант Ромашина, - бодро отрапортовала Зинуля. - Произвожу розыскные мероприятия по установлению личности трупа неизвестного лица и осмотр места происшествия... Здравствуйте, Николай Петрович, - с опозданием вспомнила она. - Бр-р... холодно... ветер тут такой жуткий...
- Палыч говорит, труп у вас какой-то необычный.
- Ага... не совсем ординарный... Хотите приехать посмотреть?
- А есть на чем? - поинтересовался Редькин. Со своей развалюхой, честно отслужившей пятнадцать лет, он расстался еще прошлой осенью, а на новую машину денег пока не скопил. Пару годиков еще придется поездить на служебном транспорте. Если зарплату не повысят. Но на это вряд ли можно рассчитывать.
- Ох, - тяжело вздохнула Ромашина. - Я бы в такую погоду из теплой постели ни за что бы не вылезла. Пришлю за вами "козла" - одолжу у ребят из местного отдела. Нам вас подождать?
Мента за ним прислали совсем юного, еще неоперившегося. Только-только армию отслужил - в органах без году неделя. Во двор он не стал въезжать, а встал на улице, под номерным знаком дома. Редькин прошел по запорошенной снегом дорожке и остановился, напряженно вглядываясь в темный провал арки.
Именно здесь на него напал тот ненормальный с ножом, и если бы не соседский боксер, возвращавшийся с хозяином с прогулки, ему бы худо пришлось. Он нащупал в кармане пистолет, который после того происшествия, выходя из дома, постоянно берет теперь с собой. Вообще-то говоря, штука тяжелая и не всегда уместная. Скажем, при походе в баню или во время утренней пробежки. Ничего не поделаешь. Придется терпеть некоторые неудобства. Пока придурок гуляет на свободе.
Помедлив немного, он шагнул в арку.
Парень дремал, опустив голову на руль, и обернулся с опозданием, услышав, что кто-то открывает дверцу и усаживается сзади. Если бы это был не Редькин, а бандит. Он уже несколько раз успел бы выстрелить водителю в голову или пустить в ход нож. "Неплохое пополнение пришло в органы, - подумал следователь. - Самая горячая точка, в которой пареньку пришлось побывать, видимо, камбуз".
Город постепенно просыпался. Загорались окна. Осыпая себя голубыми искрами, прошли первые троллейбусы и трамваи, но машин на улицах и продуваемой ветром набережной было пока немного. Доехали быстро.
- Я вас здесь высажу, - сказал водитель, затормозив у бронзового льва, положившего лапу на гранитный шар. - Дойдете?
Редькин пожал плечами.
- Попробую... авось не провалюсь.
Подойдя к парапету, следователь увидел стоявший над центральным пролетом моста знакомый синий автобус, на котором группа криминалистов и судебных медиков обычно выезжала на место происшествия. В свете фар, с трудом пробивавшихся через взвихренную снежно-серую муть, мелькали человеческие фигуры. Их было много, и кто там толчется около трупа - через сумерки и сквозь метель разглядеть невозможно, но двоих он все-таки узнал. Похожую на снежную бабу Зинулю и Петровского, размахивающего руками, словно ветряная мельница. Спорят как всегда.
Ступая в чьи-то следы, он начал осторожно спускаться по заваленным снегом ступенькам и, сойдя с последней, провалился в глубокий сугроб. С середины реки снег сдувало к облицованным камнем набережным и намело в человеческий рост. Он выматерил мысленно мента, не захотевшего довезти его до места. Автобус-то с работниками прокуратуры смог где-то съехать на лед и добраться до трупа.
Выбравшись из сугробов, едва не угодил в полынью. "Следующий труп, которым займется бригада, будет мой".
Его заметили, и, медленно объезжая черные промоины, автобус двинулся к нему навстречу. "Тоже рискуют, - с тревогой подумал Редькин. - Уйдут к чертям под лед".
Лед выдержал. Оказавшись в автобусе, следователь увидел много знакомых и незнакомых лиц и, протягивая всем поочередно руку, удивлялся, что их так много. Работники прокуратуры, менты из местного отдела, спасатели, врачи, пожарники. Даже журналисты. Это в такую-то рань. Неслыханное дело. Обычно на место происшествия выезжает бригада из трех-пяти человек, а сейчас набился целый автобус. Видно, и впрямь происходит что-то необычное.
- Ну и чем так поразил вас труп? - пробившись наконец к Петровскому, спросил Редькин.
- Сейчас увидишь, - сказал старик и причмокнул. - Не труп - конфетка. - Он похлопал водителя по широкой спине. - Давай, дуй к мосту, но поосторожнее.
- Да уж, Михеич, ты не гони, - попросил Редькин. - Мы еще на свадьбе твоей погулять должны. - Подтрунивать над водителем давно уже стало традицией. Михеич - закоренелый холостяк, к тому же убежденный. Блестя золотыми коронками, он улыбается вместе со всеми.
На Петропавловке вспыхнул прожектор. Голубой луч скользнул по льду, и вдруг перед самым автобусом открылась черная вода и задымилась в призрачном свете, словно на нее вылили кипящее масло.
Михеич вовремя затормозил, попятился и, взяв левее, объехал промоину. Мысленно осенил себя крестом и, подняв глаза к небу, поблагодарил ангела.
Дорогу преградил занесенный снегом мент, поставленный охранять труп. Он посмотрел обиженно через стекло на сидевших в автобусе - катаетесь, вам-то хорошо, тепло, а мне тут на ветру каково...
Сидевший у входа журналист тоже встал, но Зина сказала строго:
- Вы нам будете мешать. Оставайтесь в автобусе. - И добавила извиняющимся голосом, обращаясь ко всем остальным: - Мы по-быстрому... Скоро заканчиваем.
Водитель открыл дверь, и Ромашина спрыгнула на лед, а Редькина задержал, поймав за локоть, старик.
- Коля, это он, Шутник, - прошептал ему на ухо медэксперт. - Его рук дело... тот же почерк... намучаемся мы с ним.
Дремавший рядом прокурор открыл глаза, посмотрел на следователя сонно и, подманив пальцем, сказал негромко, но так, что слышали все:
- Постарайтесь разобраться с этим делом поскорей. Утром - ко мне на ковер. Доложите ваши выводы и предложения.
Прокурора назначили недавно, и он плохо пока знал людей, как с кем разговаривать и что от кого требовать. Но нюх у него всегда был хороший, и он сразу почуял, что дело это с душком, без политического подтекста, но с душком, не случайно, словно вороны на запах падали, слетелись журналисты. Такие дела будоражат общественность, а она сейчас и без того взбудоражена. Тем более - выборы на носу.
Редькин подумал, что утро уже началось, и день не сулит ничего хорошего. Требуют дело завершить поскорей, а он к нему еще не приступал. Даже с трупом пока не знакомился. Интересно, что в этот раз приготовил для нас господин Шутник?
5
Редькин вспомнил, как это начиналось. С эпизода действительно комичного. С пропажи носа. Того самого, что красовался на лице майора Ковалева, и в одно прекрасное утро исчез. Почти как у Гоголя. Все потешались над бедным майором, и только ему самому было не до смеха. Он написал заявление, и убивавшаяся больше его самого жена отнесла бумагу в милицию.
Со стола дежурного оперуполномоченного, лишившегося от изумления дара речи и молча показавшего гражданке Ковалевой на дверь, заявление перекочевало на стол капитана Ковалькова, мучительно и трудно выходившего из очередного запоя. Следователь решил, что сотрудники пытаются его разыграть.
Очень уж колоритно выглядела стоявшая перед опером женщина. Пострадавшее от побоев лицо густо замазано белой краской и похоже на гипсовую маску. Один глаз подбит, и глазное яблоко барахтается в кровавом месиве. Другой - светлый и чистый, в капельках росы, как майская сирень. Ноги тоже разные. Левая - загипсованная от ступни до колена, в рваной тапке, словно бы мужская. Правая - тонкая, в изящной белой туфельке. Слушая потерпевшую, Ковальков то трезвел, стервенея, как свистящий над заливом ноябрьский ветер, то на него накатывалось алкогольное и теплое, как "Мартовское" пиво или июльская гроза. Его одолевали противоположные желания. Он был готов осыпать Ковалеву поцелуями и полевыми цветами. Но в следующую минуту хотелось сломать ей вторую ногу и размазать по лицу последний сиявший чистотой и невинностью глаз.
- Как это исчез? - спрашивал Ковальков, поигрывая зажигалкой, сделанной в виде пистолета. - Сам? Без посторонней помощи?
- Ну, это вряд ли. - Она дышала часто и прерывисто, как будто за нею гнались. - Наверняка кто-то помог. Я думаю, что муж был с ними в сговоре.
- Вы мужа своего подозреваете? - спрашивал следователь, балдея от ее дыхания и близких губ, на которых пузырилась слюна. - У вас есть какие-то основания?
- Вот. - Она показала пальцем на свой запекшийся глаз. - Вам этого мало?
"Интересно, в какую игру меня втягивают? - спрашивал себя опер, но размягченные мозги варили кое-как, и он пока плохо представлял себе, куда может завести его разговор с интересной гражданкой. - Хочешь поиграть со мной, киска? Ладно, поиграем".
- Так это он вас избил? А что послужило поводом?
Она рассмеялась хрипло.
- Его нос, конечно. Мы всегда ссорились из-за него.
Она достала из сумочки пачку сигарет, вынула одну и, потянувшись к Ковалькову за зажигалкой, покачнулась неожиданно, вроде бы потеряв равновесие. Промахнулась мимо стола и оперлась рукой о его ногу, чуть повыше колена.
- Ого, - снова выпрямившись, сказала она. - У вас тоже предмет. Я вас не ушибла? Извините бога ради.
- Я не понял, - дав ей прикурить, сказал Ковальков. - Почему вы ссорились из-за его носа?
- Вы его не видели. Это был не нос... Это была передняя часть корабля. Ростра, если хотите. Когда муж приходил в ярость, он срубал носом молодые деревца, попадавшиеся у него на пути. У него, конечно, были неприятности. Его постоянно принимали за лицо кавказской национальности. И били по этому самому лицу.
- А кем он был на самом деле? - между прочим поинтересовался опер.
- Мужиком, - улыбнулась она. - Простым русским мужиком. Мама у него из Сургута, а отца своего он не знал. Но что не грузин - это точно. Мать моего Алексея терпеть их не могла.
- История, - задумчиво произнес Ковальков.
- Это я уговорила его лечь на операцию. Если бы я знала, - вздохнула она. - Он своим носом гордился, говорил, что второго такого во всей России не сыскать. Это был как бы фирменный знак. Женщинам про такого мужика объяснять ничего не нужно. Какой нос - такой и предмет. У вас вот нос длинный - предмет тоже солидный. Ой, я, кажется, вас смутила.
- Ну и что? Сделали вашему мужу операцию? - спросил опер, пытаясь спрятать нижнюю часть тела под столом.
- Нет, - покачала она головой. - То есть в больницу-то он лег. Положили в отдельную палату - за деньги сейчас все можно. Часов около одиннадцати вечера пришла медсестра - сделала какой-то укол. Утром просыпается - ни носа, ни, извините, предмета. Ни медсестрички, которая укол делала. Врачи тоже ничего объяснить не могут. Мы, говорят, вашего мужа еще и не начинали к операции готовить. Акт вандализма.
- Считаете, врачи виноваты?
- Нет, - убежденно сказала она. - Врачи тут ни при чем. Я мужу не верю, майору моему затраханному.
"Может, это она сама? - подумал Ковальков. - Месть или что-то еще. Уж больно честные у нее глаза".
- Мне кажется, он заработать хотел, но его кинули. Теперь страдает, а рассказать все начистоту - духу не хватает.
- Я с ним поговорю, - пообещал следователь. - Он уже дома?
- Нет, пока в больнице. Будут лепить ему новый нос. Я позвоню вам дня через два, хорошо?
- Звоните в любое время. - Следователь стал перебирать лежавшие перед ним на столе бумаги, сделав вид, что завален работой. Но когда дверь за Ковалевой закрылась, Ковальков подумал, что совершил ошибку. Нужно было, пожалуй, ее проводить. И по делу, возможно, удалось бы еще что-то выяснить, да и вечерок с ней тоже недурно было бы провести - чем-то она зацепила его. А теперь оставалось лишь одно - напиться.
6
Покойник распластался на льду под самым высоким разводным пролетом моста, с которого его, очевидно, сбросили. Мешок из дорогой импортной овчины, набитый под завязку переломанными человеческими костями, мясом и требухой. Без документов, даже без лица, превратившегося в кровавую маску. Несомненно бывший при жизни мужчиной, но лишенный кем-то перед смертью не только общеизвестных признаков пола, но и поменявший некоторые части тела на женские. И кое-какие аксессуары, и обувь тоже. Из рукавов дубленки высовывались изящные тонкие кисти рук, в замшевых перчатках, с надетыми на пальцы поверх ткани серебряными кольцами. Из штанин мужских брюк торчали маленькие ступни, которые вряд ли могли служить опорой для крупного тяжелого тела. Кто-то надел на покойника женские туфли тридцать шестого размера, с удлиненными носами, на шпильках. Одна туфелька отлетела в сторону, метра на два, а другая каким-то чудом удержалась на ноге. На шее похожий на удавку длинный белый шарф. Шапки поблизости не видно, возможно, ее унесло ветром.
- Рыжий, - присев на корточки перед трупом, констатировал Редькин.
- Ага, рыжий, - подтвердила Ромашина.
Оранжевые волосы на кончиках казались голубыми.
- Натуральный? - Оба прекрасно понимали, какая это важная деталь. Естественный рыжий цвет в природе встречается не так уж часто.
- Да вроде бы, - пожала она плечами. - Петровский взял уже на экспертизу. Как вам его ручки и ножки?
- Симпатичные, - согласился Редькин. - А что с лицом? Разбито при падении?
- Пока неизвестно. Старик думает, что его изуродовали еще до того, как скинули с моста, но не очень давно - раны свежие.
- Следы какие-нибудь есть? - продолжал допрашивать Зинулю следователь, хотя и сам знал ответ. Ночь... что тут можно разглядеть. Да и затоптали уже, если и было что-то.
- Сейчас за ним машина придет... не тащить же его в автобус... Вы думаете, это Шутник? Вот навязался на нашу голову, маньяк хренов.
7
Когда месяц спустя капитан Ковальков вышел наконец-таки из запоя и приступил к работе, на него навалили столько дел, что не было даже времени на то, чтобы позвонить мадам Ковалевой и поинтересоваться ее самочувствием. А уж о том, чтобы заняться носом, исчезнувшим с лица ее супруга, речь вообще не могла идти. Однажды следователь все-таки выкроил минутку и вызвал Ковалеву к себе. На этот раз сирень цвела в обоих глазах, но какая-то неживая, на нее дохнуло холодом, и глаза затуманились. А на скуле цвел синяк.
- Как дела у майора? - спросил Ковальков. - Сделали ему новый нос?
- Ага, - кивнула она. - Огромный, почти такой, как раньше, но прямой. Не нос, а монумент. Теперь он у нас ариец
- А про похитителей ничего не известно? Кто это сделал и зачем? - Ковалькову, как и при первой встрече, хотелось покрыть поцелуями ее бледное лицо, а недавно появившиеся морщинки под глазами разгладить кулаками. - Майор молчит?
- Нет, - покачала она головой. - Он уже много чего мне сказал... Что это я во всем виновата, и он напишет прокурору, а милиция бездействует...
- Понятно, - сказал Ковальков. - Вы звоните, если узнаете что-нибудь новое.
Он снова не решился проводить ее или назначить свидание, и, оставшись один, ругал себя последними словами.
Жизнь вошла в привычную колею, и про исчезнувший нос, наверное, и не вспомнил бы никто, но неожиданно он всплыл опять и заставил говорить о себе весь город.
То в одном районе объявится, то в другом. Накануне вечером его видели в Сосновой Поляне, а утром следующего дня он напугал до смерти двух старух, живущих по соседству в Веселом Поселке.
Бабулька вернулась из магазина и, высыпав из пакета на кухонный стол сосиски, обнаружила толстый мясистый хрящ и не сразу даже поняла, что это тот самый нос, про который ей рассказывала дворничиха. Сосиски бабка, конечно же, вернула в магазин, но пару часов спустя нос непонятным образом перекочевал в свежевыпеченный хлеб, принесенный из булочной соседкой. У старухи не было зубов. Она срезала с каравая все горбушки, чтобы после отдать воробьям, и вдруг увидела торчащий из мякоти нос. Ей показалось, что он шевелится и собирается чихнуть. Втянул в себя запахи ее кухни, они ему не понравились, он морщился и выражал неудовольствие. Старуха открыла крышку мусоропровода, проведенного прямо в ее квартиру, - воняло оттуда действительно жутко. Выкинула хлеб с запеченным в него носом и перекрестилась на угол, где прежде икона висела. Иконку внучок пропил, балда двадцатилетняя, теперь из голой стенки только гвоздь торчит. Вот и кажет антихрист лики свои непотребные.
Рассказывали и про женщину, возвращавшуюся поздно вечером с работы. Она села на остановке в троллейбус, темный и холодный. Давки в это время обычно не бывает, и ей не понравилось, что кто-то навалился на нее плечом. Она обернулась - пьяный, в заляпанном грязью плаще. Отодвинулась от него подальше и на всякий случай проверила карманы - кошелек и пенсионное удостоверение были на месте. Рука нащупала в кармане платок и потянула за кончик - чисто машинально, простуда прошла, но привычка вытирать каждую минуту нос осталась. Из кармана вывалился и шлепнулся на пол кусок резинового шланга. Как он мог к ней попасть? Недоумевая, она нагнулась и подняла. И увидела с ужасом, что никакой это не шланг, а Срган. Черный, толстый с лиловым набалдашником, принадлежащий здоровенному негру или, может быть, жеребцу. Она вскрикнула и отшвырнула грязный липкий предмет. Пассажиры зашумели. Дремавшая на переднем сиденье кондукторша подняла голову и, округлив глаза, смогла выговорить только одно слово: "Мамочка..." Постучала в стеклянную переборку, призывая на помощь водителя. Тот посмотрел через плечо и нажал на тормоза. Остановив троллейбус, водитель вышел в салон и призвал всех к порядку: "Спокойно, граждане! Сейчас доедем до отделения - там разберутся".
Как же - разберешься тут, уныло думал Редькин. Ниточек, вроде бы, много, а потянешь - кончик сразу обрывается. Уж больно изобретательно и нагло действует преступник. Нарочно оставляет следы, которые никуда не ведут. Изгиляется.
- Вы сейчас куда повернете - налево или направо? - спросил Редькин у Зины, когда они вернулись в автобус, и тот, осторожно объезжая промоины, двинулся к набережной.
- Сначала Петра Борисыча завезем в прокуратуру. - Зинуля покосилась на прокурора, вызывавшего у нее ужас почти мистический. Когда он смотрел, как сейчас, замораживая взглядом, мурашки бегали по спине. И не только у нее одной. У прокурора и прозвище было подходящее - Гиперборей.
"Мне сейчас в прокуратуре делать, вроде бы, нечего, - подумал Редькин. - В этакую-то рань. Заскочить, что ли, на пару часиков домой... Побриться и кофейку попить".
Зина предложила свой вариант.
- Может, зайдете сейчас к свидетельнице? Той, что труп обнаружила. Она здесь рядом живет - на Морской.
8
Редькин долго давил на звонок, слушая, как за дверью рассыпает натужные трели электрический соловей. Хозяева не спали - в этом не могло быть никаких сомнений. Щелкая выключателем, зажигали и снова гасили свет. Топтались в прихожей - шаги то приближались, то снова удалялись. Впускать его не хотели - очевидно, у тех, кто тут жил, не было привычки принимать гостей по ночам.
Он уже хотел уходить, но тут звякнула цепочка, и дверь немного приоткрылась.
- Что вам нужно? - Голос был низкий и теплый. - Почему вы ломитесь в квартиру? Я сейчас милицию вызову.
- Я и есть милиция. - Следователь вынул из кармана и, раскрыв, подержал перед щелью красные корочки. - Это вы труп обнаружили? Могу я с вами поговорить?
- Как ваша фамилия? - За дверью все еще сомневались. - Степа, набери 02 и спроси - работает ли у них такой сотрудник.
- Вам не ответят на ваш вопрос так быстро, - устало сказал Редькин. - Ладно, отбой. Я к вам днем зайду. Извините, что побеспокоил.
- Хорошо, мы вам верим. - Женщина открыла дверь и посторонилась, впуская следователя в квартиру. - Входите. В самом деле, упустите время. Вдруг я смогу чем-нибудь помочь... Не знаю, правда, чем.
Пока Редькин шаркал подошвами ботинок о коврик, снимал и вешал на крюк пальто, он успел осмотреться и сделать кое-какие выводы. Женщина живет не одна, но рыжий парень, разгуливающий по квартире в трусах, вряд ли приходится ей мужем или каким-то родственником. На вешалке полно женской одежды - для любых сезонов, а из мужских вещей только дубленка и зимние сапоги. Парень поселился здесь недавно, а прибыл откуда-то с юга. Выдает его не загар - солнце к рыжим прилипает плохо, а выгоревшие брови и ресницы, и как он щурится, прикрывая веками обожженные солнцем зрачки. В пользу того, что у парня были какие-то дела на Востоке, свидетельствует и еще одна интересная деталь. Наколка на плече - минарет и луна над ним. А на груди, испещренной ржавыми отметинами, выколот православный собор. Как-то плохо все это согласуется одно с другим.
Женщина ждала в конце коридора, упиравшегося в стеклянную дверь - за нею горел неяркий свет, и, обогнув громоздкий шкаф, следователь двинулся на этот свет, как на маяк. Неожиданно дорогу перегородил рыжий.
- Ну чего ты приперся? Мы только легли - а ты будишь. Жена с ночи - устала, как жучка. Чего тебе от нее нужно? Она не видела ничего. Какая такая у тебя срочность? Приходи днем - и позвони сначала.
Женщина попыталась пробиться к следователю, но парень ее не пропускал.
- Перестань дурить, Степан, - сердито сказала женщина. - Чего человека гонять... Пусть спрашивает - раз пришел. - Парень нехотя отступил в сторону, прижавшись к стене. - Проходите на кухню, - пригласила следователя хозяйка. - Вы, наверное, замерзли. Погода сегодня жуткая. Может, чаю выпьете?
- Погода сейчас нелетная, - согласился Редькин. - Можно и чайку.
По контрасту с тесной прихожей и узким коридорчиком кухня показалась даже слишком просторной, и он сразу почувствовал себя уверенно и свободно, как актер, очутившийся на большой сцене. Под высоким потолком горела яркая люстра, свет дробился в хрусталях и стекал по розовым занавескам. Синие окна были как бы частью декорации, за которой в качестве задника смутно рисовалась глухая стена и закрывавшая небо крыша. Женщина расставляла на столе бутафорские пузатые чашки, расписанные чересчур яркими розами. В нем всегда жила страсть к театральным импровизациям. Можно было попробовать разыграть небольшую семейную драму с классическим треугольником, а хороший у нее будет или плохой конец - это зависит от взирающего на них с небес автора. И ощущая себя героем-любовником, и предвкушая минуты успеха и овации, он тянул и тянул паузу, как учат великие режиссеры.
Редькин плюхнулся на табуретку, стоявшую у окна, и, увидев на широком подоконнике керамическое блюдце с раздавленным в нем окурком, посмотрел вопросительно на хозяйку:
- Курить у вас можно?
- Курите, - разрешила она. - И я с вами покурю за компанию. Врачи не разрешают, но от одной сигареты, думаю, большого вреда не будет.
Редькин вынул из кармана портсигар, подаренный на юбилей сослуживцами. Очень удобная вещь - сигареты не ломаются и в карманах не образуются залежи табака. Откинув крышку, протянул женщине.
- Спасибо, - отказалась она, - я курю облегченные. - Обернувшись к двери, крикнула: - Степа, принеси мои сигареты. Возьми в спальне, в тумбочке.
- Кстати, мы не познакомились, - сказал следователь. - Редькин Николай Петрович.
- Я тоже Петровна, - улыбнулась женщина. - Варвара Петровна Замшина.
- Очень хорошо, - улыбнулся в ответ следователь. - Мне, кстати, понадобятся паспорта. Ваш и вашего мужа. Это нужно для протокола.
- Мы не расписаны, - смутившись, сказала женщина. Она как-то очень странно покраснела - кровь отлила от лица и прихлынула к шее.
- Понятно, - кивнул следователь. - Штамп в паспорте ничего не меняет.
Появился рыжий с сигаретами.
- У тебя есть какой-то документ? - с тревогой глядя на него, спросила Варвара.
- Только военный билет. - Парень весь как-то подобрался, напружинился. Попытался прочитать в глазах у Варвары, что она в его отсутствие успела ляпнуть про него. - Я не успел еще получить паспорт... ты же знаешь...
- Военный так военный, - легко согласился Редькин, - какая разница. Вы ведь ходили встречать жену? - спросил он как о факте, не вызывавшем сомнений. - Значит, были у моста и тоже могли что-то видеть? Каких-то людей, или машина, может быть, проезжала?
- Ходил, - сглотнув слюну, сказал рыжий. - Но мы разошлись. Я никого не видел... ничего подозрительного.
Редькин на время потерял интерес к Степану. Закурил и сквозь прозрачную пелену дыма наблюдал с удовольствием за Варварой. Как она двигается по кухне - быстро, без лишней суеты и шума, успевая делать сразу несколько дел. Снимает с плиты закипевший чайник и, заварив чай, наливает в пузатые чашки. Ставит на стол вазочку с вареньем и, зачерпнув ложкой, пробует и облизывает пахнущие земляникой губы. Как сжимает липкими губами сигарету, протянутую Степаном, и наклоняется к Редькину, чтобы прикурить от его зажигалки. Как озаряется восковое лицо, почти насквозь просвеченное поднесенным к нему огнем. Как расширяются глаза - открылось первое светлое дно, песчаное в крапинках слюды, второе - каменистое, с тонкими золотыми прожилками, третье - застывшая лава, под которой пылает вулканический огонь.
- Вам часто приходится работать по ночам? - спрашивает следователь.
- Раз пять-шесть за месяц, - отвечает она. - Обычно я работаю до семи и возвращаюсь домой на троллейбусе, но сегодня сбежала пораньше.
- Понятно, - кивает Редькин. - Торопились домой к мужу. Вы позвонили ему перед уходом?
- Нет, - удивленно говорит она. - Я думала, что он спит.
- А он, оказывается, не спал и вышел вас встретить. Выходит, он знал, что вы собираетесь уйти пораньше?
- Нет, - отвечает Варвара. - Я и сама не знала - до самой последней минуты. Увидела, что небо красное в этой стороне. И несколько машин пожарных мимо проехало. Вспомнила, что перед уходом чайник ставила на плиту, а выключила потом газ или нет - не помню. Сорвалась - и понеслась.
Парень пожимает плечами.
- Ты говорила, что тебя, может быть, отпустят пораньше.
- Тебе, наверное, приснилось, - говорит Варвара. - Жалко, что ты меня не встретил.
Парень берет со стола пустую чашку и, подойдя к раковине, открывает кран с холодной водой, наливает доверху и выпивает залпом.
"Очевидно, алкоголик, - думает Редькин, - и, возможно, тут не только водка, но и наркотики тоже. Следов уколов, правда, на теле не видно... курит или глотает какое-нибудь дерьмо".
- А вы в каких войсках изволили служить? - спрашивает следователь.
- В стройбате, - неохотно отвечает парень.
- Срочником, что ли? - недоверчиво глядя на парня, спрашивает следователь. Парню на вид года тридцать два - какой может быть стройбат? Ему бы больше штрафбат подошел.
- Сначала срочником, а потом контракт подписал - еще на три года. Послали в училище, закончил и снова вернулся в свою часть. Сам попросился - в стройбате тоже можно неплохо служить.
- Понравилось?
- Ага, понравилось, - кивает рыжий. - Места там красивые.
- А теперь что? - спрашивает Редькин.
- А теперь комиссовался, - отвечает парень.
- Здоровье пошатнулось? - насмешливо смотрит на рыжего Редькин.