До трех лет я рос толстым, упитанным, милым мальчиком. И был похож на туго накачанный мяч, с большой головой, покрытой яркими, светлыми волосами. Когда в понедельник мама отвозила меня в ясли, то этот день, был для обоих днем страшной пытки. Еще на улице, перед воротами, на материнских руках я начинал вопить и яростно причитать:
-Мама, не надо. - Мамочка, я не хочу туда ...
Затем отдельные звуки сливались и превращались в вой. Непрерывный и страшный. Предчувствие разлуки на целую вечность, чужие люди и жизнь без тепла превращала маленького ребенка в дикого зверька. Все силы души и голосовых связок извергались в непрекращающийся крик. Слезы лились непрестанно, в народе говорят ручьем. Плакала и мать и дитя. Но оставить меня одного дома она не могла. Отдавая ребенка на руки нянечке, она тихо выдавливала из себя:
-Возьмите, а я побегу...
Нянечка, держа на руках ребенка, приговаривала:
-Бегите, бегите милая, я уж его подержу...
Мама опаздывала на работу...
В группе я был не одинок. Матерей, у которых не было родственников или старших детей, кому можно поручить воспитание маленьких, в городе набралось человек тридцать. Ясли находились в старом двухэтажном доме, за монастырем ,недалеко от копанки, старого пруда, прозванного в народе Келарским. Рядом с ветхим домом был роскошный, прекрасный парк, с громадами вековых деревьев. Между липами, а в парке росли только липы, взросли густые и очень высокие, плотные кусты акаций.
Пришла зима. А с ней приползла беда - гадкая, мерзкая, цвета охры... Наступили морозы, окна покрылись изморозью. В тот день, после обеда всех детей уложили спать, а нас троих несчастливцев оставили в вестибюле. Наверное, воспитатели боялись подцепить заразу и мы развлекали себя, как могли сами:
Откуда-то на полу оказалось большое птичье перо. Мы подняли его с пола, затем по дивану вскарабкивались повыше и пускали перо в полет.
На улице приглушенной двойными рамами, послышались гудки автомобиля. Во двор въехал светлый, бежевый "ЗИМ". На машине сверху был нарисован белый кружок, а в его центре алый, правильный крест. Нас отвезли в инфекционный отсек небольшой больницы, стоящий на окраине старой слободки, нашего города.
В палате, куда меня положили, уже лежали восемь детей. Кровати стояли вперемежку. Детские, для малышей и подростковые все были в одной комнате и расположенные вперемежку.
Каждый день нянечка осторожно открывала дверь и не спеша, заходила к нам утром, интересовалась:
-Ну, как у нас тут дела? - Хватит спать, пора подниматься.
Затем из банки со спиртом доставала термометры и каждому отправляла под белье. Ходить по больнице не разрешалось, было скучно, и пацаны постарше придумали нам развлечение.
-А сейчас давайте делать салют, - сказал мальчик лет десяти своему соседу.
-Ну что готовы. Будем делать салют.
-А я не знаю что, это ...
-Ха-Ха не знаешь, что такое салют ...мальчишка, сосед сбоку удивленно на меня посмотрел. - У тебя есть градусник?
Я нащупал его под рубашкой.
-Есть, у меня есть ...
-Так вот теперь вынимай его и по команде...
Тут он как заорет: Салют!
-Мы бросаем его вверх...
-Ну что понял? Все поняли?
-А вот этот мальчик не понял...
Я показал на мальчишечку лет двух, бессмысленно таращившего на всех серые глазки...
-Это ничего, пусть лежит. Мы без него будем.
-И так, приготовится...
Вся палата вытащила из кофт и рубашек градусники и прониклась детским, наивным чувством, имя которому - Патриотизм.
-САЛЮТ!!
Градусники полетели вверх.
-САЛЮТ!
Градусники мчатся вверх, и ,отскакивая от известки потолка , устремляются обратно вниз.
Кто-то из нас не может поймать длинное стеклянное тельце , и оно ,с тихим звоном, падает на пол.
-САЛЮТ! - кричу я громко, хотя мой градусник уже на полу.
В палату заходит няня.
-Озорники, опять разбили.
Она поднимает стекляшки рукой, дает мне целый, стеклянный цилиндр и тихо, молча уходит...
-Пацан, - говорит мой сосед Санек:
-Если у тебя не получается, ты не бросай, а то ругать будут.
Но я и сам напуган. Прячусь под одеяло и жду няню, что бы отдать ей в руки этот хрупкий предмет.
Когда меня выписали из больницы, мой жир растворился, мышцы опали, глаза пожелтели. И теперь стройность детского тела, граничила с худобой. Что бы вновь набрать прежний вес меня стали подвергать пыткой. Процесс назывался - пытка едой.
Весной после больницы мать и отец, купили большую игрушечную машину. Синяя металлическая кабина, коричневый, полу - круглый кузов, колеса вращаются и обуты, на настоящей резине. Если вращать ручкой, то кузов полз верх и груз высыпался на пол. Что может быть для мальчишки дороже, чем настоящий из металла, большой самосвал?..
Но так просто его мне не дали. Дорогой подарок, награду пришлось отработать. Время обеда и мама несет тарелку борща. Почему-то порцию взрослых. Десять минут я уминал капусту, ложкой вычерпывал жижу, но все же справился с пищей. Затем на столе появилась тарелка каши, за ней из кухни еще бокал киселя.
-Нет, пока все не съешь, - из-за стола не вылезешь.
Мамин приказ был прост, как приговор судьбы. А, с моей мамой шутки не проходили.
Когда я проглотил последнюю ложку каши, то радостно завопил:
-ВСЕ, - и побежал к дорогому подарку.
- Ку - Да? - Строго спросила мама, разделяя слово на две части:
- Кисель не допил?
-Вот выпьешь кисель тогда и играй...
Слова звучали жестко, как удары судьбы. Съесть две порции сразу было и так подвиг, на кисель густой как клейстер, я уже не мог смотреть.
Когда, повинуясь старшим, выпил кисель, мне уже ничего в этой жизни было не нужно. Я сполз со стула, и тихо поплелся прочь. Просто идти, сил уже не было. Лучше бы мне не покупали, ни какой машины, - подумал я, лег на диван и горько заплакал.
После, обида забылась. Я играл, играл и машиной. Но первая радость от покупки прекрасной игрушки исчезла, растворилась, исчезла как дым от костра.
Зима канула в небытие и с первой листвой, подошел и праздник весны. Мать, занимаясь домашним делом, переглаживала белье. Утюг, стоящий на гладильной доске, манил к себе, поблескивая зеркальным, блестящим боком. Утюг был похож на небольшой кораблик, а полотно не глаженого белья на бурные волны радужного моря. И проплывая по этим волнам, корабль за своею кормою оставлял чудесный след. Это было чудо, маленькое приключение. Если рукою потрогать след, то ткань приобретала магнетическую силу. Рука так и тянулась за этим следом, притягиваясь к горячему утюгу как железка к магниту.
-А что если рукой провести не сзади, а впереди?
Это было, маленькое озарение наивного и глупого детского сознания. И вот тонкая рука встает на пути корабля. Утюг наезжает на кисть ребенка и оставляет магнетический след. Кожа мгновенно вздулась, и половину кисти закрыл громадный водный пузырь.
-Что ты наделал?
-Зачем ты полез под утюг?
Мама нежно прижимала меня к себе и бинтовала, бинтовала маленькую руку.
-Сережа, зачем ты туда ее сунул?
Я не знал, как объяснить магнетизм следа, оставляемого утюгом, и просто сказал:
-Я хотел, что бы ты погладила. Что бы ты погладила меня утюжком...
Потом она объясняла, приходящим в гости соседям.
-Хотел, что бы я погладила. - Теперь сидит раненый - партизан.
И нежно смотрела в мою сторону. Рука зажила быстро, и приключение скоро забылось.
Пришло время банного дня. Помыться в нашем доме было совсем непросто. Нужна была вода, если зимой, то надо истопить печь, затем нагреть на ней воду и только потом мыться.
А мыли меня в большом плоском корыте. Корыто ставили на две громадные, деревянные табуретки. Наливали ведро теплой воды и только тогда приступали к процедуре.
Мама брала в руки мочалку из жесткого липового лыка, натирала ее мылом и скользила по шее, спине и плечам. Но самым неприятным в помывке было мытье головы.
Шампунь попадала за веки, в глаза, начиналась химическая реакция и страшно, страшно щипала. Глаза превращались в поляну, на котором крутился раненый хорек.
- Щиплет,- орал я, - мамочка, щиплет.
И тер нещадно свои глаза. Свежая струя воды помогала справиться с болью, и купание подходило все же к концу. Внезапно в прихожей раздавался звонок, и мама выходила в кухню, что бы открыть дверь
Оставшись один, я захотел Пи-Пи...
-Что будет страшного,- думал маленький мальчик,- если это сделать не в горшок.
Пи-Пи ведь вода и подо мною вода. Две воды, рассуждал я, это одна вода. Теплая струйка пополняла мой небольшой бассейн. В этот момент входила мама .
-Давай вставай, хватит сидеть. Вытирайся.
Я поднимался из посудины, и тут в комнату вплывала небольшого росточка, сухонькая, пожилая женщина. Все окружающие звали ее просто - баба Рита.
-Срочное погружение. Трубил мой живот, а застенчив я был еще с детства.
-Ничего, ничего, я подожду на кухне. А то, он меня стесняется.
Баба Рита выходила обратно в кухню и закрывала дверь.
-Мама я сделал - ...и показывал глазами на воду...
-Что?- мама недоуменно смотрела мимо. Ее мысли сейчас были заняты чем-то иным.
-Что ты сделал? Говори лучше.
Мама меня совсем не понимала, взрослые часто не понимают детей. А в детстве я был не только застенчив, но и очень скромный.
-Я, мама, пописал туда...
-А зачем же ты это сделал?..- слова мамы звучали резко.
В ответ, плечи ребенка поднимались, а затем тихо опускались.
-Ну ладно. Сейчас я тебя ополосну.
Она брала в руки ковшик. Пробовала воду пальцем. Поливала голову и произносила волшебные слова:
-С Гуся вода...
Затем меняла тональность
-С Сережи худоба...
И с новой чашкой воды, опять волшебные слова:
-С Гуся вода...
-Уходи! От Сережи худоба...
И старые приговоры, входили в меня как сказки, и детский организм отвечал на заботу взрослых. Худоба ушла, ковыляя и спотыкаясь, как немощная старуха, а проказы, шалости и веселье остались со мной навсегда.