Углубленная проверка имущества показала, что потерь нет, всё закреплено на прежних местах. Юные путешественники, несмотря на усталость, и тревожную ночь, были полны решимости, продолжать экспедицию. Впрочем, были выявлены и недостатки, Юрка, вовремя не надев рукавицы, в кровь изодрал ладони об удерживаемую веревку. А Фома прыгал теперь по плоту на избитых о камни, и кровоточащих ногах.
Руки Жарова мной были обработаны иодом, и он морщился от боли на протяжении всей операции. Володькины ноги, несмотря на все его протесты, тоже густо смазали коричневой жидкостью и залепили лейкопластырем.
Воодушевленные проходом опасного места, мы решили в ближайшей деревне, отпустить Фому на берег для приобретения обуви, на деньги, выделенные из общей казны. Кстати, не рассчитав свой аппетит, мы столкнулись с возможностью остаться без хлеба. Поэтому, на Володьку возлагалась также обязанность, пополнить наши хлебные запасы.
Мы уже двигались по местности, которую немножко знали и бывали в этих краях. Вскоре на правом берегу должна появиться бурятская деревенька, а недалеко от неё железнодорожный разъезд, с обязательным смешанным магазином, где можно было купить всё необходимое от тапочек, до гвоздя.
Далее по течению, будет старый лесовозный мост, по которому когда-то возили на автомобилях лес из небольшого леспромхоза, в приютившемся в маленьком таёжном распадке посёлка, с русским названием Ильинка. Деревянные опоры моста каждую весну грозило снести половодьем, и только неимоверные усилия местных жителей, поддерживали его в более-менее пригодном состоянии, что и позволяло людям общаться с "большой" землёй.
Настил моста был жутко кривым и волнообразным, даже на мотоцикле с коляской проехать по нему было опасно, рыбаки прозвали его, Чёртов мост. В воде, под мостом было множество торчащих брёвен, от старых, рухнувших, деревянных опор и застрявших топляков. За мостом, по левому берегу, начиналась череда глубоких и рыбных озёр, которые называли Старым руслом. А под самыми сопками, возле Ильинки, подковой раскинулось таёжное озеро, с бурятским названием Батмашкино. Рыба в озёрах была сытая и на удочки не ловилась, сюда приезжали, обычно, любители сетей. Мы, с отцом, а иногда и с мамой, не раз бывали на этих озёрах, всё время, поражаясь их спокойствием и красотой. Старое русло я знал не плохо, а на реке, в этом районе рыбачить не приходилось.
Итак, мы плыли по течению, наслаждаясь красотой постоянно меняющихся пейзажей, грелись под летним солнцем, купались и отдыхали. Сделав большую дугу, река вплотную подошла к железной дороге, и какое-то время бежала рядом с ней. Рельсы были уложены на вырубленных в скалах террасах и грохочущие поезда проносились гораздо выше нас, оглашая тайгу и реку, паровозными гудками, грохотом колёс, и скрипом тормозов. В воздухе густо пахло шпалами и угольным дымом. Люди в нарядных пассажирских вагонах, с открытыми окнами, и развевающимися занавесками, приветливо махали руками, завидев наш плот с полощущимся флагом. Паровозные бригады, в прокопчённых и жарких будках, приветствовали короткими гудками, подбадривающими взмахами рук и улыбками, на вымазанных сажей лицах. Необычно долго, подхваченный эхом пронзительный гудок, носился над скалами, соснами, и рекой, потихоньку затихая, умчавшись вширь левобережных заливных лугов.
Мы тоже махали в ответ, улыбались и что-то кричали, представляя себя отважными путешественниками в далёкой и неизведанной стране.
Похлестав спиннингом, гладь реки, и ничего, на этот раз, не поймав, я принялся готовить обед из пойманного, утром на Юркину закидушку, тайменьчика. Фома стоял у руля, подставив солнышку лицо и мощную грудь. Юрка, послонявшись по палубе, и не найдя себе, применения залез в палатку. И уже, через несколько минут, похрапывал, взбрыкивая ногой, по-видимому, во сне долавливая ушедшего тайменя.
Так прошло около полутора часов. Я успел почистить рыбу, и собирался опустить её в давно кипевшую картошку. Но, из-за того, что мы несколько раз наскакивали на мель, приходилось спрыгивать в воду, и вместе с Фомой освобождать наш плот. Обед затягивался, мелкая рыбёшка, держась на течении за плотом, шустро подбирала брошенные остатки от почищенного тайменя, не давая им уйти на дно. Юрка, по-прежнему, спал, не ведая где, и куда мы плывем.
Наконец, по правому борту показались редкие избы деревеньки, с единственной, грязной улицей, и пасущимся на выгоне стадом коров. Тут же, невдалеке от берега, неестественно прыгая стреноженными передними ногами, щипали траву лошади. Выполняя ранее намеченный план, мы тихонько подгребали к берегу. Под кустами ивы, на пологом берегу, копошились у воды человек десять маленьких, смуглых, чёрноголовых пацанов, в мокрых трусиках, или совсем голых. Когда мы, уже достаточно, приблизились к ним, один, уставившись на нас своими раскосыми глазами, изумлённо показал на плот рукой, и что-то прокричал. Остальные подняли головы, удивлённо лупая чёрными бусинками глаз. И, вдруг, как по команде, истошно заорав, бросились от воды.
На этот сумасшедший крик, из-за раскидистого дерева, появился широкоплечий, с копной чёрных, жёстких волос, смуглый, с такими же раскосыми глазами парень, постарше нас, который веером держал в руках игральные карты. Следом за ним, на берегу появилось ещё несколько такого же возраста парней и темнокожих, и по-славянски светлых.
Первый парень поглядел в сторону плота, и властно махнул рукой, ясно показывая, что мы должны причалить, подкрепив свой жест несколькими резкими словами на своём языке.
Разбуженный криками Жаров, выползший из палатки, и непонимающе - сонно взиравший на увиденное, упавшим голосом спросил:
- А, что им надо?
- Хотят сказать тебе доброе утро, - так же тихо ответил я.
-Неси мыло, сейчас они тебя намылят, покупают, и зубы начистят, - мрачно пошутил Фома.
Нас продолжало нести метрах в двадцати от берега.
- К берегу! К берегу! - по-русски закричал тот же парень.
- К бе-ре-Га! К бе-ре-Га! К бе-ре-Га! - как гуси, дружно заповторяла детвора, прыгая по песку.
- Счас-с-с! - прошипел Фома, налегая на руль и направляя плот к противоположному берегу. Мы тоже дружно налегли на шесты, и знаменоносец стал удаляться от противника.
Поняв наш маневр, у кустов заорали, несколько взрослых парней, бросив карты, прыгнули в воду, и поплыли к нам. Один, в чёрной фуражке, саженками приближался к плоту, не выпуская изо рта дымящуюся сигарету. Вскоре он оказался в опасной близости. Размахнувшись тонким концом жерди, я хотел ударить его по рукам, но шест, подняв кучу брызг, пришёлся по спине и ниже. Владелец сигареты нырнул, и вынырнул уже без окурка, отплёвываясь, сматерился, и поплыл прочь, догоняя свою уплывающую фуражку. Двое других, подплыв с кормы, хотели, было взобраться на палубу, но, увидев Жарова, недвусмысленно помахивающего топором, побоялись даже взяться рукой за плот, и вернулись на берег. В четвертого, Фома плеснул горячей ухой, достав её кружкой из котла. Уха пришлась на руку и спину, парень заорал благим матом, скрылся под водой, и, вскоре вынырнув, быстро поплыл к берегу. Это был именно тот, - приказывающий нам пристать. Выйдя из воды, он замахал руками, что-то объясняя, остальные бросились к стреноженным лошадям и стали их развязывать.
- Хотят обогнать и взять на мосту, - сообразил я. - Давайте, друзья, по быстрее. Ходу! Ходу!
Но только мы взялись за весла, так как шесты не доставали до глубокого дна, как на плот обрушился град камней. И большие, не занятые с конями, и маленькие пацаны, с остервенением швыряли в нашу сторону береговые, отшлифованные камни. Они, буквально, бурлили воду вокруг плота, били по велосипедам, палубе палатке. Остатки ухи, из перевёрнутого камнем котелка, вылились в таз. Мы вынуждены были укрыться в палатке, натянутый тент которой, защищал от скачущих по настилу камней.
- Если они разобьют мне новую фару, я разберу по брёвнышку половину деревни, - угрюмо промолвил Вовка.
Плот, между тем, сносило к левому берегу, всё дальше от наших преследователей. Каменистый берег, по которому они бежали вслед нам, перешёл в песчаную косу. Не имея под рукой камней, детвора, некоторое время, недружно швыряла в нас найденными, мелкими голышами, не приносящими особого ущерба. А, затем, оставив это занятие, галдящей толпой, бросились в сторону моста, желая наблюдать, а может, и участвовать в дальнейших событиях. Дабы не пропустить, не единого момента в процессе наказания этих вторгшихся на их земли наглых чужаков, с непонятным флагом и дурацким плотом.
Взрослые, тем временем, распутав коней, вскочили им на спины. И смуглыми, приникшими к лошадиным гривам вихрями, распростёртыми над несущимися телами скакунов, в обход кустов и узкого островка, помчались к Чёртовому мосту.
Воспользовавшись своей недосягаемостью, и отсутствием воздействия противника, мы дружно налегли на вёсла. Фома длинным шестом упирался во вновь появившееся дно, и наш многострадальный ковчег, с утроенной силой ринулся вперед.
- От этой шпаны так быстро не отвяжемся, да, и насолили мы им очень.
Шутка сказать, на глазах у всей деревни ухой облили, да жердями погладили. Они, теперь, из кожи вылезут, но нас постараются наказать! Причём, публично наказать! Будем готовы к серьёзной драке! - высказал я своё мнение.
- Нам главное мост проскочить! Да на плот никого не пустить, а, там видно будет! - сформулировал Фома.
- Эх! Прийти бы к мосту первыми, - задумчиво изрёк Юрка, и, помолчав, добавил, - кто знает, что это за мост? Может, там и прохода то нет?
Преследователи на лошадях, вынуждены были делать значительный крюк. Верхом по прибрежной дорожке проскакать было невозможно, мешали низкие, густые кусты ивы и черемухи. Всадники, было, бросились вдоль реки, но замешкались, и вернулись, поскакав в обход, лугом. Огибая широкую, заболоченную, кочковатую низину, теряя на этом драгоценное время.
Босоногая команда, некоторое время, бежала наравне с плотом, выкрикивая ругательства, и махая кулаками, но вскоре утомилась и сошла на шаг. Лишь несколько, наиболее яростных, продолжали преследование, мелькая среди кустов.
Мы гребли изо всех сил, высокий берег и кусты, мешали наблюдать за конными преследователями, но, судя, по поведению младших, наши противники моста ещё не достигли. С замиранием сердца, мы ожидали, когда же он появится, опасаясь увидеть на его деревянном настиле опередивших нас врагов. Наконец, за очередным поворотом, неожиданно близко, возникло это утлое сооружение. Мост стоял на бревенчатых, сделанных в форме остроносого сруба, быках, набитых камнями. Ветхие пролёты его, во многих местах провисали, и под эти изгибы, были установленные дополнительные подпорки, похожие на громадные деревянные козлы для распиловки дров.
Мне приходилось несколько раз ездить с отцом по мосту на мотоцикле. Я отлично помню кривую дощатую колею его настила, с редкими брёвнами пролётов и огромными дырами посредине проезжей части. Мотоцикл приходилось проводить, двигаясь пешком, рядом, осторожно объезжая щели и дыры, ежеминутно рискуя свалиться с лишенного перил сооружения.
Но я никогда не видел это чудо с воды, и не представлял, какое жалкое зрелище он производит. Посмотрев на мост снизу, мой отец едва ли рискнул бы ещё раз проехать по нему.
Плоту до моста оставалось каких-нибудь сто метров, когда первые преследователи появились на настиле. Это были наиболее взрослые из младшей группы, два смуглых паренька выскочили на мост, и, в замешательстве, не видя старших, остановились. Вскоре, к ним присоединилась другая группа из нескольких человек, тоже из босоногой команды. Они смотрели, то на нас, бешено работающих вёслами, то куда-то в сторону посёлка. Все дружно махали руками, призывно показывая вниз, - на наш плот.
Наконец, и мы увидели всадников, бешено мчащихся по лугу, прижавшихся к развевающимся гривам своих коней. Они могли нас опередить!
Чем ближе мы подходили к мосту, тем тревожнее становились наши взгляды. Центральный проход между быками, в котором неслась основная масса воды, был в середине закрыт "козлом" - подпоркой, и наш плот там, явно, не проходил. В остальных проходах, расстояния между быками тоже были не большими. Складывалось впечатление, что препятствие для плота непроходимо, и мы, непременно, застрянем, став лёгкой добычей для картёжников. Времени на раздумья не было.
Мы двигались ближе к левому берегу, где было глубже. А, наиболее широким проходом был тот, что находился в правой части моста, ближе к противнику, соседний с центральным. Течение там было по тише, но издалека трудно было определить, не торчат ли там из воды старые сваи. Пролёт моста над этим проходом провисал полукругом старых кругляшей, по-видимому, и тут вскоре понадобится также установить подпорку. Но, пока, её не было, и, глазомерно, плот между быками проходил. А может быть, нет. Надо рисковать!
По моей команде, Фома у руля направил плот именно туда. Мы приготовились к худшему, вооружившись короткими жердями, для того, чтобы помочь нашему плавсредству пройти проход и на случай атаки противника.
Мост, стремительно приближался, у самого входа под настил, справа возле быка, мы неожиданно увидели торчавшее из воды бревно. Оно явно мешало движению!
Младшая ребятня с палками и обломками старого настила, собрались над местом нашего вероятного прохода, в готовности, сбросить на нас всё имеющееся в руках. Двое, постарше, даже сели на настил, якобы, собираясь спрыгнуть на палубу плота. Наконец, у входа на мост, раздался топот копыт, и под радостные крики детворы, на мост выбежали, спешившись, четыре старших парня.
Фома, из кучи дров, извлёк пушистую ветку сосны, сунул её в остатки костра. Она с треском загорелась, и это горящее орудие, Вовка метнул на мост. Пацаны, в страхе шарахнулись от края настила, и на нас не упало ни одной палки, или доски.
Плот, с треском врезался в торчащее бревно, его слегка развернуло, и он остановился, не попав в проход сущие сантиметры. Мы оцепенели, глядя сквозь щели настила на мечущихся на мосту людей.
Некоторое время, нападавшие ожидали нашего появления на противоположной стороне настила, а недождавшись, - недоумённо затихли. Вскоре, у края поперечных брёвен появилось уже знакомое лицо предводителя, а рядом, такая же счастливая физиономия обладателя чёрной фуражки, с неизменным окурком в углу улыбающегося рта.
- Ну, что, в этих, приехали? Холосо! Однако, морду тебе буду бить, за кипяток! - безбожно коверкая слова, радостно, осклабился старший, указывая на Фому. - А, может, утоплю сразу, если захочется, однако!
- Хо-чет-ся! Хо-чет-ся! Хо-чет-ся! - вновь заголосили мальцы.
- Как бы сам к налимам не пошел! - ответил Фома, покачивая шестом.
Упоминание о налиме, вывело наших противников из равновесия. Не знаю почему, но местные жители не любят разговоры об этой скользкой от слизи рыбе. И, один намек, или изображение её руками, приводит их в ярость.
Разгневанные парни, попытались спуститься на плот с края настила, но ноги не доставали брёвен быков, а прыгать сразу с пятиметровой высоты на плот, или в воду было боязно. Попытка вырвать бревно в средине колеи, тоже не дали им нужных результатов, мост был ещё довольно крепким.
Глаза лежащих на настиле пацанов, внимательно наблюдали за нами, они, переговариваясь на своём языке, что-то громко сообщали старшим.
Мы, не выпуская из вида противника, пытались втиснуть плот в проход между быками, и снять с торчащих брёвен его корму. Наш катамаран, вроде бы, немножко подавался этим усилиям, но корма прочно сидела на бревне. Реальная, нешуточная опасность придавала нам силы, и плот, всё же, потихоньку сползал с препятствия.
Поняв, что мы можем благополучно уплыть "картёжники", как я их мысленно окрестил, решили ускорить события. Опасаясь прыгать с моста в напичканную брёвнами воду, они хотели вернуться чуть выше по течению, и, вплавь, добраться до набитого камнями сруба - быка. А, затем, уже с него перебраться на плот. Старше нас по возрасту, физически более сильные, поддерживаемые детворой, кидающей на нас сверху всякую гадость, рано, или поздно, они бы добились своего, наше сопротивление было бы сломлено. Мы это понимали, и готовились к серьёзной драке.
Парни, уже подплывали к быку, создав численное превосходство за счёт двух пацанов постарше, включенных в группу нападения из молодняка. Дальнейший ход событий, теперь, могла определить только рукопашная схватка!
Как известно, опасность утраивает силы. Неожиданно Фома, встав ногами на какие-то подводные конструкции сруба, подсунув жердь под плот, неимоверными усилиями, столкнул его с бревна. Ковчег, царапая бортами за брёвна быка, протиснулся в эту узкую щель между опорами, и выскочил из-под моста. Фома, бросив на уходящую палубу жердь, в два взмаха догнал плот, взобрался на корму, и, вновь, вооружившись шестом, приготовился к бою.
На мосту послышался возглас разочарования, в нас полетели доски и палки. Старшие, достигнув быка, взобрались на него, но, даже, не пытались догнать нас вплавь. По-видимому, хорошо запомнив предыдущую, неудачную попытку это сделать.
В боевой позе, с жердью в руках, Фома стоял, как колосс у руля, с пренебрежением посматривая на посрамлённого противника. Мы с Юркой, изо всех сил гребли веслами, стараясь уйти, как можно дальше.
Какое-то время, прячась, "картежники" ехали за нами вслед на лошадях по правому берегу, в надежде, что мы остановимся, и причалим. Затем, пропали из виду, но мы ещё долго плыли срединой реки, внимательно осматривая зеленые берега, и не решаясь пристать. Наконец, найдя уходящую влево протоку с приличным течением, мы ушли из центрального русла.
Уже значительно отойдя от моста, путешественники, наконец, позволили себе немножко расслабиться. Вспоминая, как хорошо начиналось утро, какие безоблачные планы рождались в наших юных головах, Фома, как всегда тонко, подметил:
- Ничего себе, - сходил за хлебушком!
Находка
Пройдя по протоке несколько километров, мы усомнились в правильности своего решения, - покинуть центральное русло реки. Кажущееся достаточно полноводным в верховье, выбранное нами русло, в действительности, оказалось, местами, мелким, с большим количеством песчаных отмелей и подводных коряг. Наш плот, то и дело, натыкался на подстерегающие его препятствия. Мы вынуждены были спускаться в воду, и несколько десятков метров толкать, уже успевшее намокнуть и потяжелеть сооружение. Потеряв в бою остатки несварившейся ухи, друзья давно проголодались, и не прочь были бы закусить. Но, увы, из еды имелись лишь остатки хлеба, две сырых картошины, лук различных видов, и засолившаяся рыба в эмалированном ведре. Срочно требовалось пополнить запасы, но последние события призывали нас к осторожности. Тем не менее, необходимо было, хотя бы наловить свежей рыбы.
Протока, по которой мы с трудом плыли, была известна нам, и носила название - Петляйка. Надо сказать, что она с честью его оправдывала, и умудрялась на одном километре сделать около десятка поворотов. Отойдя от центрального русла, ближе к левобережным сопкам, Петляйка долго колесила по болотистым заливным лугам, и вновь, возвращалась к основному руслу, километрах в трёх ниже по течению. При этом между рекой и протокой образовался большой остров, частично покрытый каменистыми отрогами невысоких сопок, поросших сосняком. Глубокие, с тёмной водой заливы и старицы прорезали его. Ближе к воде, на гранитных, зелёных ото мха берегах, возносили к небу пышные кроны вековые лиственницы, с красноватыми стволами, и мягким ковром опавшей хвои у подножья.
В заболоченных местах острова, там, где из земли били ледяные ключи, густо росла чёрная и красная смородина, далеко распространяя в воздухе духмяный запах молодых листьев. Многочисленными островками тёмно-зелёных плантаций кустилась голубица, и, наверное, ближе к осени, крупные ягоды её, как бы подёрнутые дымкой, обречённо падали чернильными брызгами на зелёный мох и траву.
Мне приходилось несколько раз бывать на острове, старицы и заливы которого, славились крупными окунями и щуками. Но, как правило, это случалось в устье протоки, в западной части острова. Сюда впервые меня привёл отец школьного товарища - Алика Островского, переправив нас туда с сыном на надувной лодке. У меня не было цельной картины всего этого красивейшего уголка забайкальской природы. А сейчас, мы наблюдали непреступные с виду, но какие-то по-домашнему добрые берега, любовались яркостью красок воды, тайги, бездонного неба, впитывали в себя эти чудесные мгновения жизни. Ещё не зная, что пронесём в себе воспоминания об этом небольшом кусочке громадной земли через годы и расстояния.
В то время, увиденный пейзаж, представлялся похожим на Скандинавские фиорды, где я никогда не был, но много о них читал. Или, нечто, напоминающее Карелию, с её` голубыми озёрами, в обрамлении тайги, увиденные в кино. Впрочем, действительно, я был недалёк от истины.
Найдя широкий вход в просторную, далеко тянущуюся старицу, мы решили здесь попытать рыбацкое счастье. Выбранный нами водоём, представлял собой некогда проточное русло реки, которое, со временем, в летние месяцы, превратился, как-бы, в соединённое с протокой озеро. Шириной, около пятидесяти метров, и длиной, - может быть, километр, с небольшим, одним концом озеро соединялось с Петляйкой. А, другим, - упиралось в небольшую сопочку, со скалистой вершиной, затем, поворачивая вправо, переходило в высыхающее болотце, с редкими кустами голубицы.
Причалив плот, мы решили запастись "омольками", так местные называли мелкую рыбу, - мальков, которые никогда не вырастали. И, всю свою недолгую жизнь оставались маленькими, но, как и взрослые рыбы, каждый год устремлялись в верховья метать икру. Тогда, они шли вдоль берега сплошной тёмно-серой лентой, не обращая внимания на то и дело нападающих на них различных хищников. И, лишь, в безвыходных ситуациях, выбрасывались на берег, чтобы, немного поскакав по песку, вновь очутиться в воде. Все знали, что на острове в заливах и старицах мальки не водятся, они там не успевают вырастать. Да и в самой Петляйке их было немного. Бродя по мелководью, специальной марлей, мы, с трудом, наловили в ведро десятка два этих юрких рыбёшек. Теперь им надо было периодически менять воду, чтобы не погибли, и стали хорошей наживкой для окуней. Учтя предыдущий опыт, из куска найденной Вовкой у "трубы" сети и обрезка толстой проволоки, я изготовил неплохой, вместительный подсачник, с длинной ручкой.
Вернувшись на плот, путешественники на вёслах двинулись в глубину озера, присматривая рыбные места. Правый берег выглядел пологим и низким, с зарослями ивняка и редкими соснами вдоль воды. За этой живой изгородью, протянулось поле, ограниченное с одной стороны Петляйкой, а, с другой, грядой невысоких сопочек, поросших тайгой, за ними протекало основное русло.
Левый берег больше подходил для рыбалки, - невысокая горная гряда, полого переходила в берег, представляющий собой нагромождение скал гладких, и плоских, как стол, беспорядочными террасами, спускающимися к самой воде. Камни позеленели от времени и влаги, поросли мхом. Вдоль воды росли сумрачные лиственницы, а ближе к вершине сопки сосны, кое-где вперемешку с елями. Тихие, глубокие омуты, с прозрачной водой, и старыми, покрытыми водорослями корягами, казались идеальным местом для ловли стремительных полосато-зелёных окуней. Вода была настолько прозрачной, что сквозь её толщу просматривались стайки рыб, зелёные, качающиеся волосы водорослей, стволы некогда упавших деревьев, покоящихся на дне, и покрытых водяными растениями.
Наконец, мы нашли удобное место и решили остановиться. Жаров, соскочив на берег, привязал плот веревкой к стволу ближайшей лиственницы. Светило солнышко, в траве стрекотали кузнечики, по неподвижной глади воды сновали не своих длинных ногах водомерки. В кронах деревьев щебетали невидимые птицы, где-то недалеко выбивал свою дробь неутомимый дятел, и эхо гулко разносило её над водой.
На плоту рыбачить троим, было тесно, да и качающаяся палуба под ногами за прошедшее время, стала надоедать. Мы с Фомой решили рыбачить с берега. Переложили засоленную рыбу в большой котёл, вымыли ведро, набрав в него воды, разделили наловленных мальков и опустили их в приготовленную воду. Покопавшись в палатке, собрали свои удочки, спиннинги, сумки с крючками и блёснами, захватили по баночке червей, из общего ведра и сошли на берег.
Юрка, за время наших сборов, успевший подготовиться и закинуть удочки, уже вытащил из воды парочку прекрасных окуней. Когда мы отошли от плота на несколько метров, то вновь услышали за спиной его радостный возглас:
- Есть полосатенький! - и звук прыгающей рыбы в старом школьном ранце, который Юрка снял с велосипеда и приспособил для улова.
Наконец, и мы закинули снасть и стали ждать. Удочки были оборудованы двумя крючками, на каждый из которых, через обе губы насаживалась "омолька", что давало возможность наживе плавать и дольше быть живой.
Чистая вода позволяла и без помощи поплавка наблюдать всё происходящее в глубине. Сначала, побывавшие на воздухе мальки, почувствовав вновь родную стихию, начинали бестолково метаться в воде, насколько это позволяла длина поводка. Но, затем, немного успокаивались. В это время откуда-то из мрачной глубины, или из-за коряги появлялось несколько окуней, которые, встав кругом, наблюдали за суматошно плавающими мальками. Не понимая, откуда здесь взялись эти бесстрашные рыбки и почему они не уплывают? Затем, как правило, самый крупный, резко бросался вперёд, молниеносно проглатывал малька, тут же стремясь уйти в глубину. Поплавок мгновенно притапливался, и, постепенно погружаясь, уходил в сторону и скрывался под водой. Оставалось только подсечь незадачливого охотника.
Клёв был прекрасным, случалось, одновременно на обоих крючках оказывалось по окуню, или особо жадный хищник, проглотив одного малька, умудрялся проглотить и второго. Имея по две удочки, мы с Фомой были постоянно заняты, - снимая улов и закидывая новую наживу. В траве на берегу прыгали десятка два крупных и средних размеров полосатых разбойников. Постепенно клёв в одном улове пропадал, и мы переходили к следующему. И там всё начиналось снова, - двадцать минут интенсивного клёва, затем, постепенное снижение поклёвок, и, вскоре, полное прекращение. Требовался переход на новое место. Вскоре, улов стал более чем солидный, пойманные окуни прыгали в траве, и, иногда, вновь падали в воду. Пришлось, по примеру Жарова, сходить на плот, снять с моего велосипеда пустой ранец и складывать пойманную рыбу в него.
Юрка по-прежнему оставался на плоту. Достаточно успешно вытаскивая из воды окуньков, а на две, поставленные закидушки, умудрился поймать средних размеров щучку, и, к всеобщему изумлению, извлечь на плот, пойманного на червяка, желтого, озёрного карася.
Судя по отсутствию обычных, прибрежных, рыбацких тропинок, люди этот уголок посещали не часто, нигде не было видно тычек для постановки сетей. Кострищ - следов от костра, обычного мусора - газет, битого стекла, консервных банок, часто оставляемого нерадивыми рыбаками на речных берегах. По-видимому, удалённость от населённых пунктов, бездорожье, естественные преграды, в виде реки и протоки, затрудняли доступ сюда большого количества людей. Что позволяло природе находиться в естественном состоянии. Мы сразу обратили внимание, на то, что стайки рыб не рассыпаются в разные стороны, если на них падает шевелящаяся тень от удилища, или человека. Достаточно было вернуться на уже обловленное и пройденное улово через двадцать-тридцать минут, и клёв начинался с прежней силой.
Двигаясь по берегу, с одного места на другое, мы постепенно приближались к дальней оконечности залива, туда, где водная гладь упиралась в каменистый берег сопочки, со скалистой вершиной и хороводом сосен на склонах-террассах.
Обойдя ствол громадной лиственницы, могучие корни которой, как гигантские змеи, извивались по берегу, я увидел пятачок маленького заливчика, блестевшего между этих громадных корней. С удивительно прозрачной водой, и желтым, песчаным дном. Залив, каким-то незаметным, подземным ходом сообщался с большой водой. Медленно шевеля плавниками, в заливчике, головой к предполагаемому выходу, стояли два большущих, жёлтых, с крупной чешуёй карася. Рыбы чувствовали себя в полной безопасности и в мелкой воде грелись не солнышке. В данном случае, не срабатывала известная пословица: "Щука в озере, чтобы карась не спал". И щук в озере, наверное, было предостаточно, но мудрый карась нашел безопасное место и спал. Я жестом остановил Фому, насадил на крючок аппетитного червяка и тихонько опустил его в воду, перед самым носом дремлющего карася. Очутившись в воде, червяк извивался и пытался ползти по дну. Мгновенно проснувшийся карась, очумело смотрел на внезапно появившуюся перед ним еду, по-видимому, соображая, что же это могло значить? Наконец, соизволил медленно приблизиться, открыть рот и заглотить червяка, вместе с крючком. Я выждал, пока лентяй проглотит его подальше, и резко выдернул карася из воды, он даже не успел испугаться. Вскоре, бедняга, уже гулко стучал хвостом по стенкам старого ранца за моей спиной. Оставшийся в одиночестве второй карась, особо не удивился столь стремительному исчезновению своего товарища и продолжал стоять на месте. С ним я проделал то же самое, и, вскоре, друзья по-прежнему были вместе, но уже в моём ранце.
Постепенно, вес поклажи за спиной становился всё внушительнее, и внушительнее, мы стали подумывать вернуться к плоту. Памятуя о своём дежурстве на камбузе, я оставил Вовку, который перешёл на ловлю спиннингом и вернулся к Жарову. Проголодавшийся Юрка, уже насобирал дров и почистил пойманных окуньков. Мы приступили к приготовлению ухи, правда, на этот раз одинарной. Не желая оставлять на берегу долго незаживающий след от костра, уху готовили на плоту, и, вскоре, она была готова.
Незадолго до полной готовности ухи, внезапно, пришел Володя с удочками, но без спиннинга. На наши беззлобные шутки, насчет голода и тётки, хмуро ответил, что зацепил блесну, но не стал её отрывать, и предложил после обеда подплыть на плоту к месту зацепа, где он с плота нырнет, и отцепит свою любимицу "Малую Трофимовку".
Надо сказать, что Фома редко оставлял в корягах свои блёсны. Сколько бы не потребовалось времени, какие бы трудности не приходилось для этого преодолевать, почти всегда Вовка спасал своих любимиц. В отличие от меня, изготавливающего снасть самостоятельно, Фома блесны покупал в магазине. А так, как их там обычно не было, то он их заказывал отпускникам, командировочным, выписывал через Посылторг. Каждую он знал, как говорят - "в лицо" и каждой дорожил.
За разговорами мы закончили обед и приступили к чаю, который, по мнению Жарова, являлся неотъемлемым атрибутом обеда, и сплачивал коллектив. Володя посетовал, что зацеп произошёл в самом конце старицы, на приличной глубине, и, судя по всему, там - на дне много коряг и топляков. Работа будет не лёгкая, и, возможно, опасная. Прихлёбывая горячий чай, Фома в слух сокрушался:
- Дернуло меня туда кинуть! Как чувствовал, что зацеплюсь! И, вообще, место там, какое-то мрачное! Того и гляди, леший вылезет из-за скалы, или водяной вынырнет из омута! Жуть какая-то!
Покушав, помыв посуду, мы собрали на берегу всё своё имущество, отвязали веревку и поплыли. Володька к месту зацепа пошел пешком, берегом. Вскоре, мы увидели блестящую на солнце, мокрую леску, уходящую под воду, примерно на средине старицы, и, метрах в пятидесяти от её окончания.
Причалив к берегу, плот принял на борт Фому. Тихонько подгребая веслами, мы подошли к месту, где леска вертикально вниз уходила в глубину. Попытка, подёргав освободить её, результатов не дали. Мы легли на брёвна плота и, опустив лица в воду, стали осматривать, что таится на дне под нами. Редкий мальчишка, выросший на реке, не умеет плавать под водой с открытыми глазами. Из нас не мог этого делать только Жаров, - без очков, он ничего не видел, а в очках, вода, попадая между глазами и очками, изменяла изображение до неузнаваемости.
Наши наблюдения особых результатов не дали, на дне лежали толстые бревна, причём, одно, было гораздо толще даже стволов громадных лиственниц на берегу. Там же, можно было разглядеть большие, плоские камни, вроде тех, что покрывали берег. Ближе к поверхности, в зарослях колышущихся водорослей, торчало нечто, напоминающее хвост кита, с третьим плавником посередине и с круглым бубликом с противоположной стороны. Всё это толстым слоем покрывали зеленые водоросли и длинные стебли подводных растений, похожих на земной горох. От плота в глубину, вдоль торчащего толстого ствола, уходила Вовкина леска и терялась где-то в мрачной зелени дна. Увиденное в воде, выглядело угнетающе страшно и неприятно, я даже поёжился за Вовку, уж больно не хотелось бы мне туда нырять.
Вовка, тем временем, бесшумно соскользнул в воду, и, вот уже, держась рукой за леску, смешно загребая ногами, исчез под зеленоватым бревном. В это время, у меня кончился воздух, и я, повернув голову в сторону, выше поверхности воды, глубоко вдохнул, затем, вновь стал смотреть вниз. Первое, что я увидел, было испуганное лицо Фомы, проворно поднимающегося к поверхности, пузырьки воздуха прилипали к надутым щекам, скатывались и таяли за спиной.
Отплёвываясь, и с шумом вдыхая воздух, Вовка, как мячик появился на поверхности. Молниеносно вскарабкался на плот, с изумлением и страхом, заикаясь, выпалил:
- Т-Т-Там! Т-Там, самолёт! - перешел от края плота ближе к палатке, не выказывая не малейшего желания вновь спускаться в воду.
- Какой самолёт? Ты, что сочиняешь? - только и мог сказать я, видя неподдельных испуг на Вовкином лице.
- Небольшой, по-моему, винтовой. Блесна зацепилась у него где-то под брюхом. Я, тоже, думал сначала, что это дерево. А, потом, блесну начал отцеплять,- гляжу, вроде как, железо! Твердое! А на нём полосочки, щелки, - вроде отверстий! Блесна за них и зацепилась. Рукой провел, - смотрю заклёпки и лючок, с кнопкой! И, поймав наши недоверчивые взгляды, с обидой добавил: - Что, я, самолет, что ли не видел? Не отличу от коры, тины, или дерева?
Мы понимали, что не единожды бывавший на аэродроме Вовка, впрочем, как и любой из нас, не смог бы спутать авиационные заклепки, с чем нибудь другим.
- Надо нырять, - без особого желания предложил я.
- Надо, - с вздохом подтвердил Фома, не двигаясь с места.
Посовещавшись, мы решили: - Юрку оставить на плоту. Нам с Фомой нырнуть в паре, привязать конец веревки к чему нибудь торчащему, и, по мере возможности, обследовать, что мы нашли.
Захватив бельевую веревку, мы, по очереди нырнули вниз, под водой объединились и стали опускаться ниже. Действительно, на дне лежало что-то, отдалённо напоминающее небольшой самолёт, с отломленной, и лежащей рядом левой плоскостью.
Мы отцепили блесну, и привязали веревку к бублику на китовом хвосте. Бублик оказался хвостовым резиновым колесом, так называемым, "дутиком". Сомнений не было, перед нами был самолёт, судя по размерам, винтовой истребитель времён Великой Отечественной войны.
Честно признаться, нырять вниз, после того, как мы точно определились, что под нами самолёт, было жутковато, но любопытство брало верх. Поочерёдно опускаясь к нашей загадочной находке, мы возвращались на плот, с какими-то новыми, интересными данными. Фонарь остекления кабины пилота отсутствовал, в кресле лётчика никого и ничего не было. Ходя, если сказать честно, голой рукой мы там особо и не шарили, и всё же, выяснили, что парашют пилота находится на месте, - в нижней части сидения. Кабина была плотно забита водорослями и тиной, так, что разглядеть там что-то было невозможно. Из донного ила и водорослей, выглядывала одна из лопастей винта, изрядно загнутая к фюзеляжу. Судя по всему, шасси не выпускались, хотя мы могли и не разглядеть их в траве. Одна плоскость была на месте, а другая, отломившись, лежала немного в стороне и сзади. То, что мы приняли за хвост кита, был хвостом самолета со стабилизатором, и рулями высоты. Фома предлагал основательно осмотреть кабину, в надежде найти там ракетницу, но не получил нашей поддержки. Никаких видимых глазом табличек, номеров и букв, нами обнаружено не было. Не знали мы и государственной принадлежности найденного самолёта, даже марку его в куче травы и тины определить было достаточно сложно.
В тревожном ожидании, я нырнул, и подплыл к той части фюзеляжа, где наносят опознавательный знак. И, хотя, едва ли так далеко от мест боёв, в глубине страны, мог оказаться вражеский самолёт, сердце моё бешено колотилось. Я провёл, захваченной палкой по корпусу, тина длинной полосой упала и растаяла в глубине, а под ней четко проступила выцветшая красная звезда и номер "семнадцать".....
Как в этой глуши оказался самолёт? Куда он летел? Что сталось с пилотом? Знают ли люди о тайне этой красивой старицы? Если знают, то почему до сих пор его не подняли?
Сидя на плоту, согреваясь остатками обеденного чая, мы горячо обсуждали эти вопросы и пришли к мнению, что большего здесь узнать невозможно, надо плыть дальше.
Для очистки совести, причалив к берегу, откуда Фома совершил последний спиннинговый заброс, друзья поднялись на сопку и внимательно оглядели окрестности. На противоположном берегу старицы явственно виднелись следы, как будто что-то тащили по земле в сторону воды. Борозды частично разровняли время, дожди и ветер, они давно покрылись зелёной травой и мелкими кустами, но направление движения можно было угадать.
Так вот откуда летел этот погибший самолёт! С юго-востока и направлялся в сторону нашего посёлка, в сторону нашего аэродрома!
Судя по разрушению, он не ударился о скалу, находясь в воздухе - в полёте, а попал в воду в конце своего движения по земле, с большой скоростью. Почему же тогда он не скапотировал, не перевернулся на спину через нос?
Переплыв на правый берег, побродив по увиденным с сопки бороздам, мы нашли какие-то мелкие железки и два приличных куска аллюминевой обшивки. Сомнения не было, - тут произошла трагедия, и, возможно, кроме нас этого места никто не знает!
Расстроенные, имеющие больше вопросов, чем ответов, мы поплыли к выходу из старицы в Петляйку.
Прощай райский уголок! Спасибо за чудную рыбалку и приют!
Мы разгадаем твою тайну! Люди сюда ещё вернутся!
Рассказ старухи.
Неспешное течение Петляйки несло нас мимо красивых берегов. Лето было в самом разгаре, сочные краски его великолепия покрывали деревья, кусты и прибрежные луга. Плакучие ивы низко склонялись к воде своими роскошными прядями, стройные, белоствольные березы трепетали на ветру клейкими листиками. Разлапистые, высокие ели, как тёмно-зелёные часовые, стояли по берегам. Белые бабочки перелетали по ярким цветкам изумрудных лугов. В воде, бегущими бликами, отражались солнечные лучи. Тихо журчала вода, навевая раздумья и сон.
Конечно, каждый из нас думал о самолёте, о его печальной судьбе. Некогда красивый, и стремительный, легко покоряющий небесную высь, собравший в себе пытливый ум конструкторов, умение и труд рабочих, любовь и мастерство пилотировавших его летчиков. Теперь никому ненужный, и брошенный, с оторванными крыльями, лежит в речной глубине, опутанный водорослями. И, только, юркие рыбки напоминают ему о стремительных полётах, головокружительных пикированиях и крутых виражах.
Время, между тем, перевалило полдень, солнце медленно, но неуклонно ползло к западу. Мы плыли без остановки, стремясь наверстать упущенное. Непредвиденная задержка в старице, выбила друзей из графика, тем не менее, успешно пополнились запасы рыбы. Неожиданно для себя, мы открыли прекрасный мир заливов, узнали новые рыбные места. Столкнулись с интересными открытиями и мрачными тайнами здешних мест.
По нашим подсчётам, плот приближался к устью Петляйки - к выходу в основное русло. Но долгожданной большой воды всё не было, и не было. Путешественники, уставшие от бесконечной борьбы с мелями и перекатами, с нетерпением ждали встречи с рекой.
На острове, вдалеке от берега, в тёплом, струящемся мареве, паслось большое стадо каких-то животных. По пологому берегу, там и тут, появились копёшки свежескошенного сена, чуть дальше, возвышался над кустами приличный стог, прикрытый кусками рваного брезента.
На опушке соснового леска стоял высокий, основательно срубленный дом, с красной кирпичной трубой и, выкрашенными голубой краской ставнями, трёх, обращённых к реке, окон. Вплотную к дому примыкали дворовые постройки, из таких же, как дом, крупных брёвен, уже потемневших от времени. Ближе к лесу, угадывался загороженный жердями огород, на взгорке красовались три разноцветных улья. Ниже по течению, находился большой загон для скотины, отделённый от поля невысоким забором, с маленьким сарайчиком, и, лежащими на земле, длинными лотками- поилками.
Увлечённые рассматриванием открывшейся перед нами картиной, мы не заметили, как неуправляемый плот, едва не врезался в низко натянутый над водой трос. К тросу был привязан на блоке небольшой металлический понтон, причаленный к выступающим в воду деревянным мосткам. Проплыть под тросом, не снеся палатку и велосипеды, было невозможно. Пришлось, держась за ощетинившийся проволокой трос, подгребая веслом, причалить к берегу.
Для того, что бы плыть дальше, необходимо было поднять трос и подставить под него жердь, или брёвнышко, что нам явно было не под силу.
На шум, от дома к берегу, по утоптанной дорожке, выскочила, захлёбывающаяся в злобном лае, крупная, белая лайка, с загнутым кренделем хвостом, и жёлтыми, грозными клыками.
Сошедшие, было, на землю путешественники, срочно ретировались на плот, готовые, если надо, броситься в воду и добираться до противоположного берега в плавь.
Однако пёс остановился в двух метрах от воды, продолжая бешено лаять и метаться вдоль берега. Он явно кого-то ждал. Наконец, из дома появился хозяин, мужчина лет сорока, в зелёных армейских брюках, заправленных в стоптанные кирзовые сапоги, клетчатой рубахе и черной железнодорожной фуражке, с блестящим козырьком. Подойдя к беснующемуся псу, он взял его за ошейник и цыкнул. Когда пес нехотя умолк, недружелюбным тоном спросил:
- Кто такие? Что надо?
Мы нестройно ответили, что плывем в посёлок. Рыбачим, но плыть дальше мешает трос, можно ли его как-то поднять? Мужчина загадочно ответил:
- Поднять можно всё. - Не выказывая, при этом, особого желания помочь. Увидев наши велосипеды, несколько смягчился, и, подобревшим голосом поинтересовался, нет ли у нас в запасе золотника и ниппеля. А так же насоса, чтобы привести в порядок его велосипед, варварски разукомплектованный гостившим намедни внуком, которого он называл не иначе, как "варнак".
Мы с готовностью ответили, что всё необходимое у нас есть, даже ремонтная велоаптечка для камер, и мы готовы сделать всё, что в наших силах, если он, в свою очередь, поможет поднять тяжелый трос и пропустить нас дальше.
Держа рычащего пса за ошейник, хозяин пригласил нас к дому. Оставив на плоту охранником Фому, мы с Юркой, захватив всё необходимое, поспешили за ним. Возле дома мужчина загнал недовольного кобеля в будку и закрыл дверцу, подперев её палкой. Друзья с сомнением посмотрели на этот засов, но прошли следом к сараю, из которого хозяин дома выкатил видавший виды велосипед без крыльев. Оба колеса были спущены, цепь прокручивалась и скрипела.
- Ничего, сделаем! - заверил я хозяина, с сомнением поглядывающего на нас.
Захваченным инструментом, мы открутили колёса, разбортировали их, необходимо было найти проколы. В тазике с водой, из которого, пили снующие под ногами курицы, мы легко обнаружили дырки и приступили к заклеиванию.
На наши разговоры, из дома появилась старая женщина, возраст которой трудно было угадать, но которую мужчина называл "мама".
- Откуда это гости? - приветливо спросила она, присаживаясь на колоду и одобрительно наблюдая за нашей работой. Узнав, что мы из посёлка, поинтересовалась, открылся ли новый магазин в гарнизоне, и, узнав, что ещё нет, - посетовала, что долго строят. По всему было видно, что старая женщина изголодалась по общению и готова долго говорить с новыми людьми.
- Хорошие у вас тут места! - желая начать разговор, похвалил я, - Как на курорте!
- Ох, уж мне этот курорт! - с охотой отозвалась старуха, - Тюрьма, живу тут, почай, годков тридцать. Сначала с мужем, а как он помер, царствие небесное, с сыном. Он как раз с северов вернулся, по набору там был, в Якутском. Бычков пасём колхозных летом, а зимой, просто так живем, как можем. Избу, то, не бросишь, - растащат всё, а, то, и спалят. Народ нонче злой!
Скотину, опять же, держим. А по зиме, то, и волки с Яблонева хребта приходят, как оголодают, - никак не оставишь, дом, то, - горестно вздохнув, продолжала она.
Хозяин, между тем, ушёл на берег, и было слышно, как они с Фомой громко разговаривают.
- Бабушка, а не слышали, самолёт тут где-то падал? - наконец спросил я то, что больше всего нас интересовало.
Бабка пошевелила губами беззубого рта, значительно помолчала, чувствовалось, что она дорожит этими воспоминаниями, и они являются заметными вехами в её однообразной жизни на затерянном острове. И начала свой рассказ. Далее привожу его дословно:
- Как, милок, не помнить, то? Где же ему ещё быть, самолёту, то. Поди, до сих пор лежит в Суворовском заливе?
- Суворовский почему? Люди говорят, когда трассу, то, железки прокладывали, в ём, - в заливе, то, инженер-изыскатель, царский ещё, провалился, по-перволёдку, да, утоп. Его, то, самого, по весне бурят-охотник и нашёл. Кто говорит, там же закопал. А кто, мол, в Москву, аль, Санкт - Петербург увезли. Вот, его, то, сердешного, Суворовым и звали. Говорят, документы при ем, были, с фамилией. Так, теперь, все, - Суворовский залив, да, Суворовский, - привыкли, уж, к ентому названию, - помолчала , вспоминая тему предыдущего разговора. Наконец, вспомнив, продолжала: - А, самолёт, то, упал аккурат после войны, сын тогда ещё в армии служил, на Востоке. Их, самолётов, то, тогда, ужас, сколько летало, и, туда, на восток, и назад, столько же. И ентот летел, однако, с Борзи, аль ещё откель. Мы с мужем и не слыхали как он пал, то. Далеко всё же, да, и взрыва, то, не было. Зимой, то, дело было, но снега большого не было. А, то, лётчик, однако, замерз, не дошёл бы до заимки, - помолчав после длинного разговора, продолжала:
- Только, вечером слышим, пёс, тогда ещё Полкан был, шибко лаял. Аж, с цепи, кажись, сорвётся. Иван, покойный, ружьё, то, жаканом зарядил, да вышел на крыльцо. А лётчик, то, сердешный, шибко избитый был, нога в крови, не наступить, по склону от реки забраться не мог, так и лежал посреди тропы. Рассказывает, что кричал, вот пёс и услышал, то. Залаял, - рассказчица вновь углубилась в свои воспоминания и замолчала. Найдя упущенную нить повествования, продолжала:
- Еле завели его в избу, лицо всё в крови, сплошь синее. Руки не гнуться, так замерз. Нога, однако, сломана, наступить не может, тронешь, кричит в голос! На лавку, под образа положили, давай раздевать. Кое-как стянули, всё замерзло, в воде и крови. Пришлось унты резать. Слава богу, с трудом, но раздели, обмыли всего. В Иваново исподнее одели, да, в шубу завернули и на горячую печь. Сначала стонал, сердешный, молодой ещё, всё рассказывал, что мотор забарахлил, а потом, вовсе встал. Он на поле, то, у Суворовского залива и сел, брюхом на снег. Да, долго катился и сполз на лёд, то. А лёд ещё не крепкий был, холодов сильных не было в том годе, стал ломаться. Ераплан почал под лёд уходить. А, лётчик, то, что у нас был, сумел из кабины выползти и на берег перебраться. Дом, то, наш ещё с воздуха приметил, когда летел, к ему и пошёл, аль пополз. К вечеру и добрался. Всю ночь он у нас спал, я всё поглядывала, жив ли? - старуха вновь замолчала, припоминая что-то известное лишь ей одной, и возобновила рассказ:
- А утром, Иван, царствие ему небесное, Гнедка запряг в сани, да и увез его, сердешного, в посёлок, в гарнизон. Там самолёт уже потеряли, собирались кспедицию отправлять на поиски, думали погиб уже. На следующий день с Иваном военные понаехали, говорят, даже енерал был. Походили, посмотрели, а самолёт вмерз уж в лёд, то. Да так и оставили. Весной, как лёд растаял, совсем в воду ушел. Поди, и сейчас там лежит, а денег сколь стоит?
Мы поблагодарили разговорчивую бабулю за рассказ.
Ну вот, кое-что стало проясняться, вставать на свои места. Хорошо, что пилот жив, и командованию известно о месте падения самолёта.
Чувствуя наше неподдельное внимание к её рассказу, бабка подобрела, и, посомневавшись, попросила посмотреть её сломанный сепаратор. А когда я ловко заменил утерянную шпонку привода гвоздём, и он вновь заработал, растаяла совсем.
Велосипед, к тому времени, наши умелые руки привели в порядок, покрышки пружинисто накачены, цепь не прокручивается и не скрипит. В довершения всего Юрка, с гордостью проехал на нем по двору, под глухое урчание неугомонного пса из закрытой будки.
Хозяин и Фома подняли трос и провели под ним плот.
Перед расставанием мы попросили бабулю, если есть возможность, продать нам хлеба. Она обиделась и принесла в подарок громадный, круглый, домашней выпечки хлеб и десяток крупных куриных яиц. Уже на выходе со двора, Жаров, как бы извиняясь, и не желая брать яйца, сказал:
- Что же мы с ними делать, то, будем? У нас и сковородки даже нет.
И добрая старушка, метнувшись, куда то в сени, притащила чёрную, закопченную, древнюю как сама хозяйка сковороду, средних размеров, приговаривая при этом:
- Не чё, не чё! Отчистите! Эко, каки мастеровые, отожжёте, ототрёте, да ещё спользуете! На здоровье, с богом!
Сковороды у нас не было, и мы её с радостью взяли. Уже с плота, не желая оставаться в долгу, к бабульке был направлен Жаров, как самый интеллигентный и представительный, с ведром, в котором плавали пойманные, крупные, как на подбор, караси и несколько солидных окуней. Хозяйка, в свою очередь, нагребла в освободившееся ведро крупной картошки, а в тряпицу завернула приличный кусок сала, вслух сокрушаясь:
- Вот, картошка проросла, окаянная, к осени приезжайте свеженькой накормлю!
Жаров вернулся смущённый и растроганный, как бы, про себя разговаривая:
- Я не устаю удивляться нашим простым людям. Одни собирались утопить, ходя плохого мы им, пока не задрались, ничего не сделали. Другие, приняли, как родных, помогли, ещё с собой в дорогу дали, - он вновь заходил по палубе, удивительно похожий, в своих очках, на Чернышевского. По крайней мере, как я его представляю.
- Умные мысли к тебе приходят только на голодный желудок, - пошутил Вовка.
- Да, да! В этих людях с удивительной лёгкостью уживается, порой, агрессия и злость, с душевным теплом и желанием поделиться последним. Во истину, один шаг от любви, до ненависти! - с пафосом продолжал Жаров - Только за один день, мы познали и то, и другое!
- Я же по правде! От души! - не менее искренне обиделся Юрка.
- Мы верим, что любви будет больше! - попытался я примириться
- Ладно, поплыли, а то хозяева устали нас провожать. Ещё раз попрощались, и поехали. Философы! На уроках так бы складно пели! - сказал Фома, отталкиваясь шестом от гостеприимного берега.
Путешествие наше продолжалось. Вскоре, исчезли за поворотом реки одинокий домик, посредине таёжного острова, говорливая, неунывающая бабулька, машущая нам рукой. Наверное, давно уже занялся хозяйственными делами её, приехавший с Севера сын. Который, по-видимому, проживет на острове остаток жизни, как и его родители. Вылез из будки и теперь обнюхивает наши следы злобный пёс, с хвостом - бубликом.
А, мы, всё плыли и плыли. Наконец, неожиданно, сквозь кусты, появилась водная ширь основного русла, и наш плот закачался на большой воде. Подхваченный течением, он ходко припустил вниз по реке, ближе к дому.
Эти места были уже хорошо известны, на севере, сквозь деревья, просматривались знакомые сопки, которые я ежедневно видел в окно нашей кухни. Они стояли передо мной, когда я шёл в школу, я чувствовал их спиной, когда вечером возвращался домой.
Ближе к гарнизону, стопроцентно соответствуя своему названию, стояла Лысая гора, за ней, и выше, господствующая высота, со странным названием Манькин пуп, впрочем, так её называли только местные. На картах, даже на географических, она значилась как высота 1557.0. Чем прославилась эта неизвестная Манька, в честь которой была названа часть посёлка и самая высокая в округе гора, до сих пор осталось неизвестным.
Всего скорее, весёлые люди, приехавшие с запада, в шутку назвали её так. А, может, это любовная история, кто её знает?
Слева, гряда сопок с названием Бугутуй, справа, - Мухоршибирь. Приезжему названия не выговорить, но мы, то, аборигены, говорим, почти, без акцента.
До дома оставалось километров двенадцать - пятнадцать по железной дороге, или по автомобильному тракту. По воде, со всеми поворотами и изгибами, набежит все двадцать пять. Но завтра к вечеру, в любом случае, мы будем дома. Это будет завтра, а сегодня надо искать место для ночёвки, удобное и безопасное, красивое и таинственное, обычное, но загадочное!
Иначе, зачем это путешествие? Ночные страхи у костра и необъяснимые события, свежая красота утра, и тревожное предчувствие вечера? Мы сами выбрали этот путь и нам по нему идти!
За дневными заботами, незаметно подкрался вечер. Необходимо было позаботиться о предстоящем ночлеге и ужине. Спасибо сердобольной старушке, мы прилично разжились едой, и голодная ночь уже не маячила парад нами в своём страшном обличии. Юрка, при виде таких запасов, отстранил меня от забот по камбузу, и решил, в очередной раз, удивить нас царским ужином. Он уже около часа обжигал над нашим тазиком - костром подаренную сковородку. Нам, даже пришлось причалить к берегу, чтобы запастись дровами. Вот тут нас и ждало новое открытие.
Речку друзья знали хорошо, но большей частью, правый берег, на котором стоял поселок, на левом, бывали, по необходимости. В этот раз, причалив к левому берегу, там, где из воды торчали полусгнившие сваи то ли причала, то ли парома, мы углубились в прибрежный лесок. Чистый с виду лесок, на самом деле, был завален всяким хламом, тут валялись ржавые изогнутые кровати, какие-то истлевшие тряпки, мусор. Тут, и там виднелись ямы каких-то сооружений, с обвалившимися краями, густо поросшие громадной, в человеческий рост, крапивой. Вдоль сосняка можно было заметить остатки тройной колючей изгороди, а на углу, на повороте, скривившись на бок, торчала над молодыми кустами караульная вышка, с дырявой крышей и сломанной лестницей. В глубине, подальше от берега, просматривались остовы трёх длинных бараков, с провалившимися крышами, и пустыми глазницами оконных проёмов. От всего этого веяло тоской и тленом.
Мы с Юркой собрались, было, вернуться к плоту, но Фома настоял на том, что бы осмотреть всё более подробно. Осторожно обходя ямы и куски валявшейся колючей проволоки, друзья обошли большую часть территории. Сквозь оконные проёмы заглянули в бараки, через дыры в остатках пола, проросла трава и мелкие деревца, внутри, вдоль стен можно было угадать что-то напоминающее нары. За остатками проволочного заграждения, в дальнем, от берега, конце площади, в мелком кустарнике хорошо просматривались множество одинаковых бугорков, явно похожих на могильные холмики. Жаров принялся их считать, но на третьем десятке сбился, и тихо изрёк:
- Много.
- Да, плотно положили, и не сосчитать, - так же тихо, продолжил Вовка.
- Интересно, кто они? Говорят, наш городок пленные японцы строили после Халхин-Гола, а потом их лес заготавливать отправили. А, может, в тридцать шестом - тридцать седьмом, при Сталине наши сидели? - сам, на свой вопрос, тихонько ответил я.
- Кто бы ни были, всё равно люди. У каждого родные, близкие были, может, и не знают, где могилка осталась.
Мы подошли ближе, никаких надписей и номеров, на редких сохранившихся, затёсанных с четырех сторон, кольях не было. Шумел в кронах деревьев ветер, и, несмотря, на тёплую погоду, было как-то зябко и неуютно.
- Ладно, пошли отсюда, - предложил я, - никаких дров тут собирать не будем.
Мы вернулись к плоту, и проплыли ниже по течению с километр, где, в полном молчании насобирали дров и поплыли дальше. Уже, отплыв довольно далеко, Фома, как бы продолжая разговор, сказал:
- Наверное, эту тайну мы не узнаем никогда!
- Мне мама по секрету говорила, что её отца, моего дедушку, забрали ночью, и больше его никто не видел, сгинул в лагерях, - грустно сказал Юрка.
- А у меня дядя сидел, старший брат отца. Потом в штрафбате воевал и погиб в Польше, - поддержал разговор Фома.
- Мой дедушка Ваня, мамин отец, тоже сидел десять лет, бригадир рыболовецкой артели и ни какой не враг народа. Вернулся, но болел очень, вскоре и умер, - закончил я наш печальный разговор.
Мы продолжали плыть по нашей реке. Юрка вновь занялся сковородой, он нагревал её до такого состояния, что от бедной валил дым, как от паровоза. Затем, рукавицей брал сковороду, и, с видимым наслаждением, опускал в воду. Над рекой разносилось бешеное шипение, и плот скрывался в облаках пара. Вынув посудину из воды, Жаров стряхивал с неё воду и начинал всё заново. В результате, от сковороды отлетали приличные ошмётки многолетней сажи и копоти, она стала намного тоньше и легче. Зачерпнув, на очередном перекате, донного песка, Юрка, с остервенением принялся натирать своё сокровище. И, о чудо, - сковорода заблестела и заискрилась в лучах вечернего солнца! На побелевшем дне мы увидели клеймо и дату, - "Петровск - Забайкальский железоделательный завод. 1875г", написанное старинными буквами.
- Хороший экземпляр для школьного музея, сдашь, до конца года спрашивать не будут, - пошутил я.
- А, потом за весь год и спросят, - подхватил Фома, - лучше вместо ракетки в теннис играть!
- Посмотрим, посмотрим, как вы заподлизываетесь через часок, другой, - в тон ему ответил Юрка, и уже обращаясь ко мне, строгим голосом спросил, - Что сидишь? Ты дежурный, тогда, чисти картошку!
Ничего не оставалось, как взяться за картошку. Фома, стоящий у руля, снисходительно и высокомерно посматривал на меня сверху вниз, ехидно улыбаясь, пробасил:
- Мозоли не натри, чистильщик, варежки одень!
- А, я, слышал, что, по моему, в Германии, кто утром встретит чистильщика, тому весь день везёт, - пытался я вяло защищаться.
- Так, то же в Германии! И чистильщик должен чистить дымоходы у печей, а не прошлогоднюю картошку! Но и на том бабушке спасибо! - опять вмешался Жаров, - поторопись, не почистишь во время, будешь, есть, то, что останется! Сам знаешь, после Фомы вряд ли, что найдёшь!
Опустив ноги в воду, я принялся чистить картошку, бросая закрученную спиралью
кожуру в воду и наблюдая, как она медленно скрывается в глубине. Вскоре большой котелок был наполнен свежеочищенной, жёлтой картошкой и залит водой.
- Шеф, готово! - громко отрапортовал я.
Жаров, внимательно поглядев на то место, где могли быть часы, панибратски похлопал меня по голому плечу и подбодрил:
- Молодец, управился в срок, тебе первому дам попробовать.
Я завилял воображаемым хвостом и гордо поглядел на Фому.
- Не радуйся, до вечера ещё далеко. - успеешь провиниться, - меланхолично ответил Вовка.
- Ищем место для ночлега, - предложил я, - надо сплавится до устья Косоты, там и встанем на правом берегу.
- Правильно, на ночь ещё и закидушки кинем, а утром войдём в Косоту и поспиннингуем, а Юрка "саночками" половит, - поддержал меня Вовка.
- Я помню там, на нашем берегу, кто-то сосны спилил, наверное, на семена, верхушки и сучья остались, лучше дров и нее придумаешь, - присоединился к разговору Юрка, что-то колдуя с пойманной им же щукой.
Наш ковчег плыл уже по хорошо знакомым местам, где мы знали каждый поворот и излучину, по памяти представляя очертания берега и рыбацкие тропинки вдоль воды.
Косота, это горная речушка, берущая своё начало где-то высоко в отрогах Яблоневого хребта. Весёло струящаяся по таёжным распадкам, вбирая в себя такие же маленькие ручейки и ледяные ключи. Дающая жизнь всевозможным деревьям, травам и кустам, маленьким таёжным посёлкам и заимкам. Собирающая на водопой осторожных диких животных и птиц, дающая влагу бесчисленным отарам и стадам домашней живности.
В её прохладных водах, в жаркие, летние месяцы, находят приют юркие, осторожные хариусы, стремительные зубастые ленки и могучие пятнистые таймени.
Со свежей водой, горные реки выносят в основное русло таёжных насекомых, червяков и гусениц. Поэтому, в местах впадения речушек в большую воду, всегда по- рыбьи "многолюдно". Тут можно встретить представителей всех пород и видов, обитающих в глубинах.
А где много рыбы, там больше возможности её поймать, - в этом главный рыбацкий закон!
Солнце давно склонилось к западу, стало прохладнее, когда мы, наконец, прибыли к будущему месту ночевки. До наступления темноты оставалось совсем немного времени, а дел было невпроворот. К тому же небо на востоке над самым горизонтом затянуло узкой полоской свинцовых туч, с белёсыми краями.
Место, выбранное для ночлега, отвечало всем нашим требованиям. Это был большой кусок широкой отмели, плавно спускающейся к воде. Метрах в двадцати от реки, вдоль всего берега тянулись невысокие заросли молодых ив, дальше, на возвышенности, темнел густой сосновый бор. Течение в этом месте, благодаря изгибу реки, было неспешным и плавным. По ширине плёса и неторопливости струй, чувствовалась солидная глубина.
Напротив, на противоположной стороне, к самому берегу подходила и обрывалась гряда сопок, покрытых густым еловым лесом. Между двумя ближайшими сопками, в глубину таёжного массива, извивался неширокий распадок, откуда и вытекала стремительная и холодная речка Косота, неся с собой сырость и прохладу. Над её невидимым в траве руслом уже клубился вечерний, лёгкий туман. Чуть ниже по течению реки, как плешь среди буйства зелени торчала лысая гора, с крутым, каменистым склоном и редкими деревьями на вершине, хорошо видимые на фоне закатного неба. Берег, ближе к воде густо зарос кустами ивы и черемухи.
Мы накрепко привязали свой плот, к невесть откуда принесённому течением пеньку толстого дерева, с мощными корнями, боком, валяющемуся на отмели у самой воды.
В указанном Жаровым месте, действительно нашли в нужном количестве сухие, сосновые ветки. На берегу развели хороший костёр, и Юрка, с явным удовольствием приступил к священнодействию над кастрюлями и подаренной сковородой, скромно попросив ему не мешать.
Чтобы ни лишать мастера вдохновения, мы с Фомой захватили снасть, в том числе и Юркину, отправились ставить закидушки. Вскоре вниз, и вверх от плота, берег покрылся расставленными через равные промежутки палочками, тычками, заброшенных закидушек с колокольчиками. Каждый раз, закидывая очередную снасть, Фома плевал на червяка и тихонечко говорил:
- Ловись рыбка большая и маленькая, - и многозначительно помолчав, добавлял, - лучше большая!
Рыбалка на закидушки предназначалась для ленивых рыболовов, никакой инициативы, расставил, забросил, сиди и жди, когда клюнет. Клюнула - зазвонил колокольчик, побежал, подсёк, если повезло, вытянул. Снял улов, насадил наживку, забросил. Снова сиди и жди.
Для нас это был вспомогательный способ, так, от нечего делать, авось, что нибудь и поймается.
Закончив с закидушками, мы в сосновом бору заготовили дров на ночь и утро завтрашнего дня. Нарубили ровными чурочками толстые сучья и остатки ствола. Сложили часть приготовленного на плоту, остальные оставили у костра, где неутомимый Жаров заканчивал приготовления ужина.
На плоту, между тазом - костром и настилом палатки, на куске брезента был накрыт стол, места сидящим находились под тентом, где мы обычно спали.
Ужин состоял из следующих блюд: Первое - картошка, жаренная на сале с глазуньей из двух яиц, каждому. Второе - варёная и обжаренная щука, слегка отдающая подожжённым салом. На десерт - густой чай на смородинном листе, с брусничным варением. И. конечно, ко всему этому прекрасный, домашней выпечки хлеб.
Путешественникам прилично надоел рацион из рыбы в разном виде, и они, с нескрываемым аппетитом, приступили к трапезе, выражая сердечную благодарность сердобольной старушке, и умелым рукам нашего шеф повара. Всё приготовленное было изумительно вкусным, и жалко лишь одного - отсутствия добавки. Впрочем, чая было предостаточно, чего нельзя сказать о варении.
Как обычно в таких случаях, за сытной едой, при бликах костра, в наступающем полумраке уходящего дня, разговор сам по себе, перешел на тему страхов и страшилок. Причём, чем больше собравшиеся за столом, перебивая друг друга, рассказывали, чем невероятнее были изложенные сюжеты, тем больше сами рассказчики, и слушатели верили в их реальность и правдивость. Вскоре, друзья уже настороженно оглядывались по сторонам, знакомый берег становился менее приветливым и доброжелательным. Сопки на противоположном берегу, скрывающиеся в быстро набегающей темноте, становились пугающе враждебными и мрачными. Иногда, казалось, что по их покрытым мглой склонам, двигаются какие то маленькие огоньки и слышатся приглушенные голоса. Настороженный слух, угодливо воспринимал лёгкие шаги и шум камешка, прыгающего по склонам, нечаянно задетого чьей-то неосторожной ногой.
Особенно гнетущее впечатление на слушателей произвёл рассказ неиссякаемого на всякие страхи и враки, Жарова. Который, блестя стёклами очков, отражающих всполохи костра, тихим, спокойно - жутким голосом поведал историю о несчастном рыбаке и охотнике, ловившем осторожных хариусов и стрелявший дичь на одной из многочисленных горных речушек, возможно и на Косоте. По преданию, передаваемому из поколения, в поколение, местными жителями - бурятами, рыбака звали Батма. Он всегда возвращался с охоты и рыбалки с богатыми трофеями, и ему в этом помогала нечистая сила.
Сюжет был незатейлив, - однажды на охоте Батма провалился в болото и стал тонуть, на его крики о помощи из таёжной глуши появилась стройная, дикая козочка, которая наклонила стоящую у зловонной трясины берёзу, и тем самым спасла незадачливого охотника. Оказавшись на суше, Батма душевно благодарил свою спасительницу. А, та, в свою очередь, покрутившись на месте, обратилась в красивую девушку, и за спасение, взяла с охотника слово, что он больше не обратит своё оружие против диких коз, живущих вдоль этой горной реки. За это, охотник сполна будет награждён другой живностью и рыбой, в его охоте и рыбалке всегда станет сопутствовать удача и успех.
Так оно и было, лето сменялось осенью, зима весной. Шли годы. У Батмы родился сын, вырос и стал с отцом ходить на охоту, добывать зверя.
Однажды, отец и сын встретили на опушке леса красавицу козу с маленькой козочкой, не о чём не ведающий сын, вскинул ружьё, отец не успел помешать, выстрел, направленный в маленькую козочку, приняла на себя красавица мать. Уже умирая, она вновь превратилась в женщину и промолвила:
- Ты не сдержал слова.
Сын обратился в камень, и, до сих пор, стоит невысокой скалой на берегу озера, носящего имя отца. А сам Батма, в один миг, сделался горным козлом - гураном, и, теперь, иногда, в непогоду, бродит по окрестным сопкам, оглашая округу трубным, жалобным стоном. Мать - коза, в облике женщины, приведением приходит к околицам посёлков, заглядывает в окна, говорят, что где-то живет её сирота - дочка, ставшая красивой женщиной. Вот мать её и ищет, перебегая лёгким облачком от одного дома, к другому.
Излагая свой рассказ, Жаров вошёл в роль, - в лицах и мимикой изображая персонажей и события. В самых страшных местах он понижал голос, переходя на свистящий жаркий шепот. Порой, мне казалось, что он сам начинает верить в то, что рассказывает, и картины, одна, ужасней другой, встают перед его мысленным взором.
Начиналась цепная реакция страха, мы оглядывались по сторонам, тщетно стараясь разглядеть то, что находилось за светлым кругом, очерченным костром. Прекрасно понимая, что всё это сказки и выдумки, тем не менее, продолжая, боятся неизвестно кого и чего.
Но гнетущая тишина ночи, высокие деревья и сопки, неясно проглядывающие во тьме, ночные шорохи и звуки, отблеск одинокого костра в густеющих сумерках, полоска закатной зари на западе и давящая туча, приближающаяся с востока, оказывали на нас какое-то необъяснимое, тяжёлое воздействие, подавляя волю и разум.
- Ну, хватит! - наконец, не выдержал я. - Договоримся до того, что все вместе залезем под одеяло, и будем стучать зубами, пока не рассветёт. Пора делом заниматься, - посуду мыть и рыбу чистить.
Все молча согласились с моим предложением, но никто особого желания отходить от костра не проявлял. Юрка сосредоточенно мыл посуду, даже не сойдя с плота, мы с Фомой, поблизости на берегу чистили и солили рыбу, так же стараясь оставаться в зоне, освещаемой костром.
Ночь навалилась, как-то быстро и осязаемо сжимала своё чернильное - непроницаемое кольцо вокруг утлого, мерцающего пятнышка нашего костра. Там, вне зоны света стояла сплошная темнота, мрачная и враждебная.
Неожиданно на дальней по течению закидушке, зазвонил колокольчик.