Мы идем из цирка. Я и мама. Мы идем к тете Вере. Тетя Вера живет в одном из сретенских переулков. Мне почти пять лет. Я считаю себя большим, потому что мне уже купили велосипед. Но дорога кажется мне очень длинной. Мы с мамой поднимаемся от Трубной площади. В гору идти тяжело, и я устал. Но я не ною, потому что знаю: мы скоро придем. Я люблю бывать у тети Веры.
Мы с мамой идем по тротуару, и я смотрю в окна домов. В окнах на подоконниках либо стоят цветы, либо лежат стопки книг. Либо то и другое одновременно. И еще сидят кошки.
Когда я вижу кошку, я обрадовано кричу:
-- Мама, смотри! Киска!
Я очень люблю кошек. Но у нас дома нет кошки. Мама говорит, что папа скоро получит новое назначение и мы уедем в другой город, поэтому кошку сейчас заводить нельзя. Вот потом, когда жизнь наладится... И я верю, что когда-нибудь у нас в доме будет кошка, с которой можно будет поиграть, а наигравшись - заснуть, уткнувшись носом в ее теплую чистую шерстку... А пока я вижу очередную кошку и тычу в нее пальцем:
-- Мама! Вот еще киска!
-- Миша, не кричи, -- одергивает меня мама, -- это очень неприлично: так громко кричать и показывать пальцем. Видишь, киска смотрит и удивляется: что за невоспитанный мальчик?
Кошка презрительно смотрит на меня с высоты второго этажа. Кошки всегда презрительно смотрят на прохожих. Они думают, что все, кто шляется по улицам, не имеют своего дома. Приличные домашние кошки всегда презирают тех, кто не имеет своего дома.
Мы пришли. Тетя Вера открывает нам дверь и радостно всплескивает руками:
-- Ой, да к нам Мишук пришел! Какой большой стал! Дай-ка я тебя поцелую.
Я прижимаюсь к теплой морщинистой щеке тети Веры. От нее восхитительно пахнет старым уютным домом и свежей выпечкой. Я вырываюсь из теплых объятий и бегу в ее комнату. Тетя Вера живет в коммунальной квартире, там еще пять или шесть соседей, но их я не помню. Я помню только комнату тети Веры.
Комната у тети Веры большая и уютная. Хотя не все так считали. Но мне не нравилось то, что у всех. У всех были залитые солнцем комнаты, уставленные одинаковой мебелью из Польши или Румынии. В таких комнатах было неуютно, словно в мебельном магазине. А у тети Веры в комнате всегда был полумрак, а мебель была старинная, темного дерева. У всех обои либо яркие, цветастые (от которых тут же рябит в глазах), либо блеклые в аляповатых цветочках (мама презрительно называет такие расцветки непонятным мне словом "лимита"). У тети Веры обои совершенно особенные: зеленовато-серые с мелким, почти незаметным, коричнево-золотистым узором.
Впрочем, это потом я понял, что обои были именно такие. Много лет спустя я встретил девушку, глаза ее мне что-то напомнили. Я никак не мог понять, какого цвета ее глаза. А однажды увидел их вблизи. Они меня поразили, я никогда таких не видел: зеленовато-серые с мелкими коричневыми точками. Тогда я вспомнил, явственно воскресил в памяти обои тети Веры: они были зеленовато-серыми с узором из мелких коричневых точек.
Закончим с обоями. Что было в комнате?
Посреди комнаты стоит круглый стол в окружении скрипучих стульев с гнутыми спинками и ножками (тетя Вера называет их "венскими"). Стол покрыт зеленой бархатной скатертью с выдавленными на ней узорами. На столе неизменно присутствуют графин и три стакана синего стекла, и еще такого же синего стекла конфетница, наполненная моими любимыми конфетами "Мишки на лесозаготовках" (так их всегда называла тетя Вера, и лишь много позже я узнал их настоящее название).
Вдоль стены стоят: диван и кресло, покрытые чехлами зеленого плюша, и крохотный лакированный столик на изящных резных ножках. Напротив: огромная горка с посудой, массивный книжный шкаф и такой же массивный комод (словно младший брат шкафа). Кровати и шифоньера не видно: они спрятаны в алькове, обычно отгороженном плотной шторой из зеленого бархата. Такие же шторы на окнах.
Окна мне очень нравятся. Таких я больше нигде не видел.
Окон в комнате два: высокие, узкие, стрельчатые, с изящным переплетом в верхней части. Окна выходят во двор. Во дворе растет единственное дерево (по-моему, липа, потому что я помню запах цветущей липы), и его ветви полностью затеняют окна комнаты: оттого в комнате всегда полумрак. Но тетя Вера любит дерево. Она говорит: "Я хорошо засыпаю только под шум листвы. А света мне хватает". Тетя Вера любит заполняющие комнату вечные изумрудные сумерки. Когда ей хочется почитать, она достает из книжного шкафа толстую книгу, садится в кресло и включает бра с двумя лампочками, закрытыми матерчатыми зелеными абажурами. Лампочки бросают на кресло и столик конусы мягкого света, а сумерки изумруда сгущаются и начинают искриться. Но это только когда нет гостей. А сейчас мы с мамой в гостях.
Я бегу в комнату и залезаю в кресло. Оно просторное и уютное. Когда мама с папой ходили в театр, они оставляли меня у тети Веры. Я смотрел книжки, да так и засыпал в кресле.
Я сижу в кресле и жду. Тетя Вера думает, что я жду угощения. Она ставит на столик рядом с креслом конфетницу и говорит:
-- Угощайся, Мишук! А мы с мамой сейчас чайку принесем. И место для печенья оставь, я печенье специально для тебя испекла.
Я беру конфету. Тетя Вера уходит на кухню. Я торопливо засовываю в рот конфету и приступаю к делу, которое задумал давно. Предметом моего вожделения является ваза.
Ваза стоит на горке. Тетя Вера называет ее "моя драгоценность". Ваза синяя с золотом, в овале видна картинка: сидящая женщина в розовой накидке на фоне живописных руин. Такие же руины есть в Царицынском парке: полуразрушенная замковая башня с фрагментом стены. Это не развалины, а элемент парковой архитектуры, который так и называется -- "руины".
Я вначале никак не мог разглядеть лица женщины, изображенной на вазе: ваза стояла слишком высоко. Бывая в гостях у тети Веры, я прикидывал, как мне можно было бы рассмотреть вазу вблизи. Задача казалась мне абсолютно неразрешимой, но в дело неожиданно вмешался случай. Однажды у тети Веры должны были собраться гости, и со стола сняли скатерть, чтобы разложить стол и сделать его длиннее. Я воспользовался моментом и, ликуя, забрался на стол. Стол сдвинули поближе к горке, и я наконец смог рассмотреть изображение на вазе подробнее.
Я испытал огромное разочарование. Лица женщины не было видно: она смотрела куда-то вглубь картинки, за руины, в гущу темного парка. Нет лица: только светлые струящиеся локоны, ниспадающие на плечи бесшумным водопадом. И я понял: самое главное происходит там, на другой стороне вазы. Именно туда смотрит женщина.
Но как узнать, что там?
Самое простое: спросить тетю Веру. Но такой вариант мне даже не приходил в голову: мне казалось, что если ваза развернута к зрителям всегда одной и той же стороной, то другая сторона не предназначена для всеобщего обозрения. И просить об этом нельзя. Ни за что!
Но как узнать, что на той стороне вазы? Не зря женщина так напряженно вглядывается вглубь темного парка. Что там?
Со стола я дотянуться до вазы никак не мог. Что же делать? Я изнывал от желания узнать тайну вазы . Едва придя к тете Вере, я впивался в вазу глазами, словно пытаясь повернуть ее) усилием желания.
Но на этот раз я кое-что придумал.
Все гениальное просто. Если со стула осторожно залезть на комод, а на комод положить несколько томов энциклопедии, то тогда я вполне смогу дотянуться до вазы. Энциклопедия стояла в книжном шкафу на верхней полке. Лазить в книжный шкаф самовольно мне категорически запрещалось. Но тетя Вера всегда подкладывала мне несколько томов энциклопедии на стул, чтобы я мог сидеть за столом повыше. Вот и сейчас энциклопедия уже была выложена на стул. И я немедленно этим воспользовался.
Я быстренько перетащил тома энциклопедии один за другим на комод и сложил их стопкой вплотную к горке. Так, полдела сделано! Затем я придвинул стул к комоду, залез на стул, а потом на комод. Самым сложным оказалось не задеть стоявшую на комоде фотографию в застекленной деревянной рамке. Под фотографией лежала кружевная салфетка. На пожелтевшей фотографии был изображен старший брат тети Веры: бравый казак с чубом, который торчал из-под лихо заломленной фуражки.
Мне удалось благополучно миновать салфетку с фотографией и я, торжествуя, взобрался на стопку книг. И тут меня ждал первый удар: несмотря на все мои ухищрения, я не мог дотянуться до вазы. Мне не хватало всего чуть-чуть: когда я вставал на цыпочки, то кончиками пальцев мог прикоснуться к донышку вазы. Но не более того!
Такого коварства судьбы я не ожидал. Я вытянулся изо всех сил и попытался повернуть вазу кончиками пальцев за донышко, но она даже не шевельнулась. Я в растерянности посмотрел вниз. А вот этого делать было совсем нельзя! Пол казался таким далеким, а стул стал по сравнению с комодом таким низким, что казалось совершенно непостижимым: как я мог забраться сюда?! С минуты на минуту должны были появиться тетя Вера или мама, а я стоял на стопке уложенных на комод книг и ужасался безнадежности положения. В груди поднималась соленая волна отчаяния, и пара капель надвигающегося шторма уже прокатились по моим щекам. Но окончательно разрыдаться я не мог: быть застигнутым в таком нелепом положении... Нет, лучше упасть и разбиться, чем... Нельзя, нельзя, чтобы кто-нибудь узнал, что я тянулся к вазе! И только эта мысль заставила меня действовать.
Осторожно опустившись на колени, я сполз со стопки книг. Затем, тихо подвывая, двинулся задом к стулу. Я совсем забыл про фотографию, но она напомнила о себе стуком деревянной рамки об пол. Я осторожно скосил вниз глаза и увидел, что стекло на рамке покрылось лучами трещин. Размеры бедствия угрожающе увеличились, и я, уже не в силах сдержаться, завыл в полный голос.
За секунду перед тем, как мама с тетей Верой вбежали в комнату, я свалился с комода на стул, а уж с него (практически без задержки) -- на пол. Где и был обнаружен рыдающим в три ручья.
-- Что же ты тут творишь? -- это мама.
-- Господи! Мишук!!! Расшибся?! Вот несчастье-то какое! Давно пора эти стулья выкинуть! На вот тебе печеньице, свежее, только из печки! -- это, разумеется, тетя Вера.
Я зажевываю горе ароматным хрустящим печеньем и, всхлипывая, начинаю примиряться с судьбой.
-- И что тебя туда понесло? -- сердится мама. -- Гляди, фотографию разбил!
-- Да она вечно падает, -- спешит на выручку тетя Вера, -- и всего-то дел, стекло заменить! Завтра же в мастерскую отнесу, мастер и сделает... Я давно рамку поменять собиралась.
Наконец инцидент признается исчерпанным. Уложенным на комод томам энциклопедии никто не придает значения, и я облегченно вздыхаю. Тетя Вера включает свет над столом. Мама укладывает книги на стул, усаживает меня на них, и мы приступаем к чаепитию. Я грызу печенье вперемешку с "Мишками" и стараюсь не смотреть на вазу.
****
Потом мне часто снилась комната тети Веры и эта ваза. Я даже не знаю, где кончаются воспоминания и начинаются сны. Мне снилось, что я все-таки дотягиваюсь до вазы, но лечу на пол... или ваза летит на пол... или мы вместе с вазой летим на пол... И тут я просыпался в поту и с лихорадочно бьющимся сердцем. Пока я не пошел в школу, это был самый популярный кошмар моих ночей. Потом его сменил другой: стоило начаться каникулам, как несколько дней подряд мне снилось, будто я в школе. Знаю, что каникулы, а должен учиться! Вот он, настоящий кошмар!
****
Однажды, когда я учился классе в пятом или шестом, я шел мимо антикварного магазина и в витрине увидел... вазу тети Веры! Синяя, с золотом, с овалом картинки. На картинке -- руины и женщина. Я замер перед витриной как вкопанный. В магазине был обеденный перерыв, и я никак не мог дождаться его окончания. Наконец двери открыли, я пулей влетел в зал и кинулся к витрине. И тут я пережил поистине опустошающее разочарование!
На другой стороне вазы ничего не было. НИЧЕГО!
Я с минуту тупо смотрел на пустую раззолоченную синеву обратной стороны вазы. Потом медленно вышел из магазина. Сделал несколько шагов по улице, затем снова вернулся к витрине. И стал разглядывать вазу. И чем дольше я её разглядывал, тем больше крепло убеждение: это НЕ ТА ваза!
Ну конечно! Я даже рассмеялся от облегчения. Женщина на вазе -- брюнетка, а не блондинка. И смотрит она не в темень парка, а на обломок колонны. И даже видно ее профиль. И золотой ободок толще, и... Нет, это не ваза тети Веры!
И я, насвистывая бодренький назаретовский мотив "Шанхайцы в Шанхае", энергично зашагал по улице.
****
Где же она теперь, ваза тети Веры?
И что же все-таки там есть, на обратной стороне вазы? Или нет?