Капитан-лейтенанты, повинуясь приказу глубоко оскорбленного и злого гранд-моффа, крепко взяли Пиетта под руки и вывели из конференц-зала. Где-то сбоку он краем глаза успел заметить растерянную физиономию потрясенного и недоумевающего Нииды. Больше никто из гостей на происходящее с ним особого внимания не обратил - мало ли из-за чего флотского капитана под явным конвоем выводят с имперского юбилея. Раз выводят, значит, на то была веская причина.
Пиетт, естественно, мог оказать сопротивление таркиновским адъютантам, мог шумно выразить свой протест, чтобы несколько невольных свидетелей его фактически ареста, стоявших прямо у дверей террасы, оказались в курсе творящейся несправедливости, но у него не осталось ни сил, ни желания что-либо предпринимать. Хотелось лишь как можно скорее оказаться в полном одиночестве.
Отконвоировав его к посадочной платформе, адъютанты потребовали у гвардейцев службы охраны флаер, в двух словах сообщив, чей приказ они выполняют и куда направляются. Потом надели на Пиетта наручники, позаимствованные у тех же гвардейцев, и довольно грубо втолкнули во флаер.
Пока они в течение получаса добирались до базы, Пиетт сидел молча, неотрывно глядя на свои скованные, словно у преступника, руки. В голове у него не возникло ни единой мысли насчет происшедшего на террасе, хотя он понимал, что по идее должен весь кипеть от возмущения и горькой обиды. Он слабо этому удивился - но не более того. У него внутри словно все омертвело и застыло, лишив его способности вообще хоть что-то чувствовать, как будто ему в сердце и душу вкатили огромную дозу самого сильного обезболивающего. Наверное, вяло подумал он, выбираясь из флаера и направляясь по коридору в сопровождении таркиновских адъютантов, больно будет потом. Ну и пусть будет. Теперь ему уже все равно.
Вскоре за ним захлопнулась тяжелая дюрасталевая дверь. Пиетт медленно обвел взглядом небольшую квадратную камеру, потом подошел к дюрасталевой же койке, сел и устало прислонился к холодной стене, потирая занемевшие от наручников запястья.
Вот и все. Дурная и нелепая трагикомедия под названием "судьба делает Фирмусу С. Пиетту неожиданный подарок" наконец закончилась. У него только что, невзирая на офицерский чин, отобрали документы и сунули в убогую каморку, словно какого-то проштрафившегося жалкого лейтенантишку. Теперь остается просто ждать, пока Таркин не придумает ему наказание посуровее. Это случится - он посмотрел на свой хронометр - часов через пять-шесть, вряд ли гранд-мофф прямо ночью покинет имперский юбилей и примется немедленно решать его участь, даже несмотря на всю степень своего возмущения и гнева.
Интересно, отдадут ли меня под трибунал, отстраненно подумал Пиетт, и каким будет предъявленное официальное обвинение. Что с треском вышибут из генштаба - это совершенно точно. Ну а приговор будет зависеть от тяжести обвинения; все вполне может закончиться совсем уж плохо, особенно если вспомнить, какая ненависть и ярость пылала в глазах гранд-моффа.
Но все же, все же. Почему Игнис дала ему пощечину?! Если он был настолько ей неприятен, почему она не оттолкнула его сразу, как только он к ней прикоснулся? Почему тут же не сказала - капитан, немедленно прекратите и отойдите прочь от меня?
Нет. Не надо. Хватит.
Он попытался прервать ход своих мыслей.
Не надо думать о той злосчастной террасе. О тех поцелуях. Вообще не надо ни о чем думать. Почему же состояние душевного омертвения, в котором он пребывал, пока его сюда везли, так быстро прошло?!
Пиетт глухо застонал от злости на себя, на так не вовремя появившихся гранд-моффа со спутниками, на весь это безумный вечер, и с силой ударил кулаком по дюрасталю койки. Резкая боль немного отрезвила его; он сгорбился, обхватил голову руками и, призвав на помощь всю свою силу воли, попытался заставить себя переключиться на мысли о недописанном рапорте. Правда, сдавать его уже не понадобится, но, может быть, хоть получится на время отвлечься.
Увы, получилось плохо. Если честно, вообще не получилось. Он криво усмехнулся - да уж, не вышел из него образцовый имперский офицер. Из него, как в итоге оказалось, вышел простодушный наивный дурачок, решивший было, что у него в размеренной, скучной, однообразной жизни вдруг случилось что-то чудесное...
Медленно тянулись минуты. Пиетт то нервно шагал по камере взад и вперед, то садился обратно на койку. И предавался невеселым размышлениям, одновременно злясь на собственное слабоволие из-за того, что никак не может успокоиться и взять себя в руки.
Через час подобного времяпрепровождения у него начала болеть голова. Пока еще не сильно, но неприятная пульсация в районе затылка подсказывала, что самые мерзкие ощущения у него еще впереди. Немного поразмыслив, Пиетт прилег на жесткую, неудобную койку и закрыл глаза. Резкий белый свет, заливающий небольшое помещение, проникал даже сквозь веки. Зажмурившись покрепче, Пиетт собрался было предаться унылым мыслям в позе поудобнее, но ему неожиданно помешали.
Дюрасталевая створка с лязгом отъехала в сторону. Пиетт открыл глаза и с удивлением приподнялся на локте, недоумевая, кому он, только что заключенный под стражу, мог понадобиться в такой поздний час.
На пороге стоял Тагге в сопровождении двух армейских лейтенантов.
Пиетт сел. Вот кого-кого, а бригадного генерала он уж точно не ожидал увидеть. Тагге молча смотрел на него с неприятным выражением лица, и у капитана появились плохие предчувствия. Которые не преминули очень быстро воплотиться в реальность.
- Надеюсь, капитан Пиетт, вы уже начали осознавать свою ошибку? - очень спокойно спросил Тагге. Но от этого кажущегося спокойствия Пиетт невольно напрягся и весь подобрался.
- Что именно вы имеете в виду?
- Начнем с того, что вас еще не разжаловали, и вы обязаны встать в присутствии старшего по званию.
Пиетт поднялся с койки и преувеличенно послушно вытянулся по стойке смирно.
- Теперь, генерал, будьте любезны объяснить мне, какую такую жуткую ошибку я изволил совершить?
- Я очень не люблю, когда посторонние прикасаются к чему-то или кому-то, что принадлежит мне, - недобро прищурился Тагге.
- А-а, так вы имеете в виду Игнис Таркин, верно? А я-то думал, что рабство в нашей великой Империи до сих пор не искоренено только в самых дальних и труднодоступных уголках Галактики, вроде сектора хаттов, - после секундной заминки сообщил Пиетт генералу.
- Вы довольно быстро соображаете, - одобрительно кивнул Тагге. - Но все же немного медленнее, чем следовало бы. А теперь послушайте меня очень внимательно, капитан. Если вы еще когда-нибудь хоть раз посмеете приблизиться к моей невесте или дотронуться до нее хоть пальцем, вы об этом очень сильно пожалеете.
Ах вот оно что, промелькнуло в мыслях у Пиетта, тщетно пытающегося обуздать поднявшееся волной острое разочарование. Все, оказывается, до смешного просто. Госпожа Таркин просто решила перед предстоящей свадьбой слегка потешить свое женское самолюбие и напоследок немного пофлиртовать с первым же подвернувшимся мужчиной.
- Я не имел ни малейшего представления о том, что она вообще чья-то невеста, а уж тем более ваша, - холодно ответил он бригадному генералу. - Я уже один раз принес свои извинения, приношу их еще раз. Персонально вам. Полагаю, теперь это недоразумение наконец закончилось?
Тагге неприятно усмехнулся:
- Еще не совсем. Надо, чтобы вы как следует, прочно усвоили услышанное.
Он слегка повернул голову к послушно ждавшим у двери лейтенантам. Те, словно по сигналу, быстро подошли к Пиетту и крепко взяли его под руки. Как только они сдвинулись с места, он с безнадежной уверенностью понял, что сейчас его будут бить. И, к сожалению, не ошибся.
Тагге неторопливо подошел к нему вплотную, и Пиетт очень отчетливо увидел в его глазах радостное предвкушение. Вырваться он даже и не пытался - оба лейтенанта были выше и тяжелее; с одним бы он еще попробовал справиться, но против двоих, да еще и Тагге впридачу, который тоже был крупнее, у него не было никаких шансов.
Бригадный генерал с каменным выражением лица несколько мгновений смотрел на него сверху вниз, а потом коротко замахнулся и сильно ударил прямо в солнечное сплетение. Пиетт охнул и согнулся было пополам от резкой боли, но лейтенанты быстро заставили его выпрямиться. Пока он судорожно хватал ртом воздух, пытаясь снова начать дышать, Тагге чуть отступил назад, словно любуясь полученным результатом, а потом ударил снова. Туда же. На этот раз офицеры его почему-то отпустили и Пиетт рухнул на пол камеры. Инстинктивно он подтянул колени к животу, руками прикрыл грудь и голову и, скорчившись и задыхаясь, ждал продолжения. Перед глазами все плыло; он смутно видел перед собой пару начищенных до блеска сапог. Волнами накатывала сильная тошнота.
- Ну нет, - откуда-то сверху донесся до него голос бригадного генерала. - Так не пойдет. Поднимите-ка его и придержите как следует.
Его снова схватили за руки и грубо вздернули вверх, но стоять самостоятельно он уже не мог - подгибались колени.
- Капитан, да вы просто слабак, - насмешливо процедил Тагге. - Так позорно расклеились всего-то от пары ударов.
Пиетт собрался с остатками сил и сдавленно сообщил, что именно он в данный момент думает о храбреце, решившем поквитаться с обидчиком не самостоятельно, а с помощью еще аж двоих помощников.
- Увы. Значит, вы все же не до конца поняли то, что я сейчас пытался до вас донести, - с сожалением констатировал Тагге. - Придется повторить.
Повторение оказалось намного хуже. На этот раз ему уже дали упасть, и генерал бил его лежачего, метя в основном по ребрам и коленям. В живот тоже пришлась пара пинков; корчась на полу, Пиетт с трудом осознал, что Тагге наносит удары так, чтобы не оглушить и не дать сразу потерять сознание, но чтобы причинить максимальную боль.
Когда именно бригадный генерал пресытился избиением, он ощутил очень смутно, уже находясь на грани беспамятства. Словно сквозь туман донесся удовлетворенный голос Тагге:
- Теперь я могу быть точно уверен, что вы, капитан, все отлично усвоили. Но если у вас потом вдруг неожиданно откажет память и вы забудете о моем визите, я вас уничтожу. Сотру в порошок. Лично скормлю живьем ранкору. Ну а вот это, - он сгреб находящегося в полуобмороке Пиетта за ворот мундира, - в качестве десерта.
Через мгновение последовал сильный удар; Пиетт впервые в жизни понял точный смысл выражения "искры из глаз посыпались", прежде чем наконец окончательно отключиться.
...В чувство его привел холод - пол в комнате тоже был дюрасталевый. Очнувшись, он сначала некоторое время лежал, почти не шевелясь, и прислушивался к состоянию своего организма. От малейшего движения сразу же начинал сильно болеть правый бок, ныли живот и колени, голова же просто раскалывалась. Через какое-то время, понимая, что нельзя валяться на полу вечно, Пиетт попытался было сесть, но у него так потемнело в глазах, что пришлось плюнуть на брезгливость и, стиснув зубы, прижаться лбом к полу - холод немного ослабил тиски, в которых сейчас пребывала его несчастная раскалывающаяся голова.
Еле-еле переводя дух, он медленно, стараясь не делать слишком резких движений, поднялся на четвереньки и, бормоча под нос все известные ему ругательства, таким манером добрался до койки. Только опершись на нее, он смог очень осторожно встать. На мгновение перед глазами все снова поплыло; пришлось немедленно сесть, а через пару минут - и прилечь.
С трудом устроившись поудобнее, он легонько притронулся к саднящей скуле. На пальцах осталась кровь, да и припухлость образовалась уже довольно приличная. Вероятно, у Тагге на руке был какой-то перстень - одним только кулаком так глубоко рассечь кожу он бы не смог. Пиетт вынул платок, как сумел - в отсутствие зеркала - стер кровь со щеки и прикрыл глаза. Лучше бы Тагге меня убил прямо тут, страдальчески подумал он, морщась от нестерпимой головной боли. Не пришлось бы так мучиться, во всех смыслах.
На спине лежать было неудобно, все тело ныло и болело. Пиетт повернулся на бок, лицом к стене, и приказал себе дышать ровно и размеренно - ему казалось, что от этого пульсация в висках и затылке становится чуть менее невыносимой. И сам не заметил, как провалился то ли в сон, то ли в очередной обморок.