Второе место на конкурсе "Моя Планета" 2014, номинация "Этно"
Весна. Страсть. Ненависть
Ранним майским утром лес ещё хранит ночную прохладу. Солнце то прячется в нежной весенней листве, то щедро кидает в глаза пригоршни золота, оставляя на мальчишеском лице россыпь веснушек. Рослый и крепкий парень Родька уже простился с детством, четырнадцатую весну разменял. Теперь он сам за себя отвечает, родители больше не могут без разрешения его смотреть, а если попросту - залезть в его голову и прочесть мысли. Теперь он взрослый, Родислав из Рода Дубыничей.
С утра пораньше отправился на дальнюю пасеку, осмотрел все колоды. Медведь приходил, разворотил крайний улей, полакомился первым весенним ивовым медком. Пришлось повозиться, восстанавливая крышу. Хорошо, что пчёлок не распугал Хозяин, не улетели, заняли свободную колоду, поставленную для нового роя.
У лесного ручья Родька остановился, достал из кармана широких штанов тонкий шнурок, сплетённый из конского волоса, размотал, приладил поплавок из гусиного пера, насадил на крючок припасённую жирную муху и забросил в омут, где любит стоять некрупная, но вкусная рыбка - харюзок. Матушка зажарит на завтрак, зальёт яйцами - объедение, вся семья "спасибо" скажет добытчику!
Семья у них не мала, не велика - отец, мать, три брата, три сестры. Родька средний из братьев. Поселение Родумир основали три Рода - Родимичи, Дубыничи, Миролюбичи, потому и название такое. Разрослось оно, уже под семьдесят дворов. Уходить кому-то надо на новые земли: разобраны давно все покосы, даже в оврагах и неудобьях, на свои поля в летники добираться долго, да и охотничьи участки сынам всё дальше брать приходится. Стоян, отец Родислава, сказал Старейшине Рода о своём желании уйти и получил благословение: они всей семьёй пойдут на север, где хвойные леса, богатые дичью, орехом, грибами и ягодами, а реки полны рыбы. Селится там народ, уж две семьи из соседних поселений давно обосновались в тех краях. Старейшина говорит, зимы там не намного холоднее здешних, и землица добрая - родит, что ни посеешь. Как там всё будет, на новом-то месте? Родька задумался, глядя на воду, такую прозрачную, что и не видно её, поплавок будто в воздухе висит...
Жарко... Утро ещё, а как печёт. И рыба что-то клевать не хочет. Родька аккуратно смотал снасть, скинул рубаху и штаны, подпрыгнул и шумно шмякнулся в воду, обдав брызгами прибрежные кусты. Ох, хорошо! Студёная водица ласково покусывала кожу, мгновенно покрывшуюся пупырышками. Родька с наслаждением плескался в омутке, забыв обо всём на свете. Ушёл вниз, открыл глаза, засмотрелся на донные камешки, на ленивое колыхание водных трав, на шустрых мальков, будто целующих пальцы его ног, и... улетел.
- Ой, кто это здесь? Смотри, Дарёнка, рубашка чья-то. И портки!
Звонкий девичий смех вырвал Родьку из безвременья. Ничего не соображая, он вдруг начал задыхаться, поспешно вынырнул и дёрнулся было к берегу, но... Рядом с его одеждой стояла она - мечта его, зазноба, краса ненаглядная Златоцвета, Злата золотоволосая с большущими карими глазами, грешными и глубокими, как сомьи ямы на Большой реке. Уж с самой осени сохнет по ней, с той поры, как увидел в хороводе Златку, Миролюбичей дочку, вытянувшуюся и округлившуюся за её шестнадцатое лето. Ощутил тогда Родька всей сутью своей, как колышется её молодое, налитое соками тело под длинным праздничным сарафаном... В тот миг и потерял себя, голову потерял, весь ушёл на низ, где поднималось, клубилось в нём грозовое и буйное, чем не владел он, а наоборот - оно им завладело и подчинило... Ходил понурый, молчаливый, в тоске день пережидал, чтобы ночью упасть в тяжёлый сон-морок, тонуть снова и снова в её почерневших бесстыдных глазах, жадно ласкать горячее податливое девичье лоно...
Не в силах совладать с ломающимся голосом, Родька прикрикнул на девушек, стараясь за грубостью скрыть смущение:
- На голого парня засмотрелись? Брысь, охальницы! - он присел, скрывая руками то, что под прозрачной водой не очень-то и спрячешь.
- Подумаешь! Чего там у тебя смотреть-то? А будешь обзываться, пожалеешь!
- И что ты мне сделаешь? Волосами защекочешь? - Родька покраснел от двусмысленности того, что ляпнул.
- Вот скажу пчёлам, они тебя из воды до заката не выпустят! - Златка сердито насупила брови и схватила младшую сестру за руку, - Пойдём, Дарёнка, пусть теперь боится!
А ведь может! И прозвище у неё такое - Пчёлка. Умеет девка с пчёлами разговаривать и договариваться. Бают, может и сама пчелой обернуться, на медосбор слетать, места разведать буйноцветные, где сладкого нектара вдоволь.
Парнишка подождал, пока девичьи фигурки скроются за деревьями, выбрался из воды, обтёрся рубахой, быстро оделся и присел на берегу, пытаясь унять гулкое и частое биение в груди. Сложил пальцы рук, как батя учил, задышал: четыре удара сердца - вдох, четыре - выдох, пока не застучало оно ровно и размеренно. И сказал себе: "Всё, хватит. Пора делом заняться".
Родька снова приготовил рыболовную снасть, закрыл глаза, сосредоточился и прошептал слова заговора:
"Окуни, и щуки, и линищи в руку,
Подходите к сему месту,
Место это водное и для вас пригодное,
Есть для вас кормушка, и червяк, и мушка".
Когда солнце выпуталось из верхушек высоких деревьев и свободно заскользило по голубым небесным полям, присматривая за вольно пасущимися барашками редких облаков, Родька вошёл в сени летника и положил на стол кукан с двумя дюжинами серебристых рыбок. А в голове всё вертелись неведомо откуда взявшиеся слова:
"Пчелка златая,
Что ты жужжишь?
Всё вкруг летая,
Прочь не летишь?"
***
- Ох, Стоян, как бы беды не вышло! Неспокойна душа моя за Родиславушку.
- Не будет беды, Надеюшка, коли вовремя сделаешь, что надобно, как Предки учат.
Родька, случайно услышав разговор отца с матерью, насторожился. Что это они такое делать собрались? Ничего, кроме удивления, однако, он не испытал. Страха нет, тревоги нет, вообще ничего нет - пожирает Родьку чёрная злоба, лютая ненависть. С тех пор, как узнал он, что просватали его Пчёлку златую за старшего брата Градомира. И быть теперь придётся для Златы деверем, а не мужем, как он мечтал. И жить им под одной крышей долго, пока сам Родька не женится на немилой и не поставит свой дом. Да и после того во дворе, в общем хозяйстве, в поле - бок о бок каждый день. И каждую ночь сходить с ума от ревности, слушая, как... За что же Род1 его так испытывает? Чем провинился? И будто отвечая на его вопрос, отец тихо сказал:
- Сильный наш сын, многое из мудрости Предков дано ему узнать, за то много и спрашивается. Булат в горне только крепче становится.
- Ох, милый, да кабы не перекалился, не стал хрупким, как ледок осенний, - мать вздохнула и пошла в кладовую, зашуршала травами.
В глухую полночь говорила Надея над чашей слова старинные, сильные:
"Как мать быстра река течет,
Как пески со песками споласкиваются,
Как кусты со кустами свиваются,
Так бы Родислав не водился со Златоцветою
Ни в плоть, ни в любовь.
Как у кошки с собакой,
У собаки с росомахой,
Так бы и у Родислава со Златоцветою
Не было согласия ни днем, ни ночью,
Ни утром, ни в полдень, ни в закат, ни на полночь.
Слово моё крепко."
Сжимается сердце у Надеи от тревоги, но знает она: как выпьет сын из материнских рук отвар трав заговоренных, так и оторвёт его отсуха от братниной наречённой. Тяжко придётся парню, да всё легче, чем себя изводить попусту.
Не уснул той ночью Родислав, всё слышал, всё понял. Молил он Род до самого утра, чтобы показали суженую. Да видно сила не та у его молитвы: измотала-иссушила парня страсть бессильная и злоба-ненависть. Забывшись на рассвете, увидел только очертания, да и то мельком, не разобрал толком. Но не Злата это, точно. Потому взял поданную матерью кружку и выпил горьковатый настой одним духом.
Лето. Обида. Надежда
Уж четвёртый год пошёл, как обосновалась семья Стояна на новых землях. Обжились, постепенно перебрались из наскоро построенных землянок в просторный общий дом. Забот много: поля раскорчевать, сохой пройти, засеять, огороды сгородить и посадить, сена и дров заготовить... С лошадками, коровушками, козами, овцами, птицей управиться, к месту определить... Да ставить сруб за срубом, печи класть, дома под крышу подводить. Про охоту пока и разговора нет, рано... Тут важно себя не загнать, не спешить. В погоне за быстротой и удобством, за широтой и размахом многие жизни свои ни за что положили. Ведь никто ж не гонит, и дворцы-хоромы не нужны никому. Человеку вообще не так много нужно, чтобы жить - не тужить, и главное своё назначение выполнять: давать силу своему Роду и беречь-лелеять Землю-Матушку.
Родислав разменял своё двадцатое лето. В июне праздновали День поклонения Ветру, когда славили и задабривали люди Ветер, чтобы не повалил он траву перед главным покосом. Праздники проводились всегда, в любом месте, иначе нельзя, хоть и жили поселенцы, приехавшие на новые земли вслед за их семьёй из других краёв, даже не в землянках (не успели отрыть), а в больших шалашах, покрытых шкурами. Хозяйки колдовали над очагами, варили сбитень - праздничный медовый напиток на заветных травах, дающий прилив сил на несколько часов.
Когда луна набрала силу и оторвалась от кромки леса, все жители в праздничных, богато вышитых льняных одеждах, узорных очельях и поясах со знаками своего Рода, собрались на большой поляне, где главное место силы, встали рука к руке вкруг огня, притихли. Стоян начал общее моление со славления:
"Слава Роду!
Слава Богу!
Слава Матери Земле!
Слава Отцу Солнцу!"
Родислав прикрыл глаза и повторял вместе со всеми. Слова как-то сами выстроились, образовали ритм, и все начали тихонько раскачиваться, образуя почти осязаемую спираль ослепительного света, которая закручивалась жгутом и уходила в чёрное небо над головами. Каждый чувствовал, как вплетается его душа в поток единения с Родом, с Планетой, со Светилом и - с Творцом, непостижимым и бесконечно добрым...
Окончив общую молитву, люди взяли деревянные чаши со сбитнем, плеснули первый глоток в огонь - Предкам, и осушили до дна. Хозяйки разостлали скатерти прямо на траве, и появились блюда со снедью. И чего тут только не было! Молодой зелёный лучок, острые козьи и овечьи сыры, золотистые толстые кулебяки, румяные расстегаи с налимом, курник, истекающий мясным соком, нежные малосольные стерлядки, блины со щучьей икрой, луговая земляника, лесная малина и орехи, сваренные в меду - глаза разбегались.
Насытившись и почувствовав действие сбитня, люди встали в хоровод. Внутрь общего круга сначала вошли семейные пары и закружились рука об руку, образуя переплетения мужских и женских потоков сил. Радужные узоры то вспыхивали в небе сполохами, то гасли, то возгорались постепенно, зачаровывая зрителя - того, кто мог видеть всё это великолепие. Родислав увидел, как это красиво, как красивы все эти люди, его родичи, от мала до велика! Рослые, сильные, стройные... Когда у человека душа с телом в ладу, когда он сам с собой и с Родом в согласии - он светится, лучится силой, которую глаз человеческий видит, как красоту... И нет здесь ни одной случайной пары, это все знают. Люди научились безошибочно определять, кто кому приходится половиной.
Град держит за руку Злату, и они улыбаются друг другу. Снова у Родислава тёмное внутри проснулось, завозилось, поднялось. Расправляя когтистые лапы, царапая душу, вылезли из дальнего закутка чёрная зависть к счастью брата и едкая, жгучая обида. "Ну почему, почему не я её избранник? Почему Род так несправедлив ко мне? Отнял выстраданное счастье и подарил брату, который вовсе не сох по Злате, не мучился?" - сжал кулаки, зажмурился и... - "Нет! Нельзя обиду в себя пускать! Плохо это, для всех плохо!" Собрался, сосредоточился, закрыл глаза и уплыл вверх, за ночные облака. Отдышался, расслабился и отдался на волю ветра. Долго кувыркался в небе, пока не отступила тоска, не угомонилась...
Глянул вниз, на хороводный узор, чтобы получше рассмотреть потоки. Что же... Нет ошибки, прав был батя, когда сосватал Пчёлку старшему сыну. Прав. Умылся тогда Родька кровью, высох и почернел, но - слава Роду! - справился, вырвал из своего сердца зазнобу, чужую половину...
Но как ни намекал отец, что пора бы, не созрел ещё Родислав, чтобы искать свою суженую. А теперь вдруг дрогнуло сердце, порвало запёкшуюся корку, забилось, как птица в клетке, и обратился Родислав к небу со всею силой: "Род мой, пошли мне суженую, хочу познать мою половину! Хочу взять в жёны!"
До самого рассвета продолжался праздник, но Родислав участвовал лишь в обряде поклонения Ветру, водить хороводы с молодыми не стал, перепрыгнул со всеми через костёр, чтобы очиститься от тёмных, и ушёл подальше, на опушку леса. Оттуда долго смотрел на освещаемые пламенем костра лица родичей.
Расходились люди по жилищам своим, умиротворённые и благостные. То тут, то там раздавался смех, а девичьи голоса наперебой подражали пению соловья. Отступили все заботы и кручины. Щедро отдали люди Роду всю накопленную радость жизни в земном мире, расправили складки на своих душах, впустили в себя Веру, Надежду, Любовь. Теперь надолго хватит, до следующего праздника.
Осень. Страх. Любовь
Щедрый выдался год. Амбары полны зерна, погреба заставлены кадушками с грибами, квашеными овощами, мочёными яблоками. Ягод насушили, ореха набрали, масло отжали. Ещё по весеннему лёту накоптили гусей и уток, за лето и рыбы навялили. Бычки и нетели бока нагуляли, коровы с летних пастбищ в стойла вернулись стельные все до одной. Птицы дворовой изрядно прибавилось, ягнята с козлятами подросли, в табуне жеребята бегают... В сытости и достатке перезимует община и проживёт до нового урожая. Кое-что из припасов свезут на осеннюю ярмарку, обменяют на то, что потребно - соль, крепкий инструмент по дереву, плотницкий и столярный, ножи, топоры, тёсла. Гончарная мастерская стоит, кому надо, пользуются, а вот кузню пока не устроили, всё руки не доходили... Охотники собираются к зимнему промыслу, хозяйки достают веретёна, ладят ткацкие станы - впереди вьюжные вечера, когда мастерицы берутся за рукоделие.
В горенке нового дома, пахнущего живицей и курильней, где тлеют жертвенные травы, Надея шепчет молитву древней богине, покровительнице всех беременных.
"Мать Рожаница, Рода сестрица,
Услышь ты глаголы наши,
Даруй здравое потомство всем родам нашим.
Дабы никогда не прервалась вечная родовая нить наша.
Для тебя Великую славу воспеваем
Ныне и присно и от круга до круга!
Тако бысть, тако еси, тако буди!"
Вторит ей тихо и Голуба, жена Родислава, стоя на коленях и опершись грудью на высокую лавку. Бисеринки пота выступили на её лбу, на смуглых щеках румянец, а глаза будто невидящие, устремлены куда-то внутрь, в неведомое, где вершится великое таинство - идёт в мир новый человек.
Вчера ещё порхала Голубка по дому, ставила хлеб, лепила пироги. Ох и вкусный хлеб печёт его жена! На хмелю, на тайных травах и лесных семенах. И сейчас ещё стоит в избе сытный дух от ржаных караваев, укрытых льняными рушниками. Мастерица Голуба, каких поискать. Что праздничные рубахи у мужа, что повседневные - самые красивые в общине, богато и затейливо вышитые.
Родислав держит жену за руку. Ничего он сейчас делать не должен, просто быть рядом, чтобы чувствовала она опору и поддержку мужнину. Смотрит на неё, а сам улетает далеко, в тот день, когда столкнулся с Голубой на тропинке к роднику.
Возвращался он в ту пору из леса, дерёво2 на лыжи пластал. Девушка несла на коромысле два полных ведра, взглянула на Родислава и поскользнулась. Подхватил, не дал упасть. Запах её вдохнул - медовый, будто луг цветущий. А как дотронулся, так вздрогнул и увидел глаза чистые, как весеннее небо. Раньше и не смотрел в её сторону. Девка как девка, ничего особенного. Коса только больно хороша, ниже пояса, чёрным отливает, на солнце играет, как зимняя шубка соболья. И в глазах синь-синева. Сама невысокая, ладная, всё при ней, а вот как-то держит себя, напоказ не выставляет, будто и не видна...
Хлопот тогда много было, пора горячая, целыми днями в лесу кулёмки новые ладил на соболя, вот и забыл про ту встречу на тропинке. Только стала ему Голуба по ночам во снах приходить. Станет поодаль, смотрит и молчит. И так тепло от взгляда её кроткого... Утром просыпался Родислав с улыбкой, все дела спорились, душа песни пела. Воспрянул он духом, тело силой налилось, горы готов свернуть. Тут и отец спросил:
- Готов ли, сын, жену себе искать?
- Батя... Посмотри меня с Голубой, дочкой Богданичей Залесских.
- Почему она?
- Во снах стала приходить. И на сердце теплеет.
- Хороший знак. Ждал я, увидишь ли сам. Не каждый в твои годы умеет распознать свою суженую. Ещё были знаки?
- Запах голову кружит. А как дотронулся - будто молнией ударило...
- Ну что же... Верно, и я вижу: тебе она назначена, сильнее ты с нею станешь.
И сватовство было, и короткие встречи, всё на людях. А потом и венчание. Нет к ней страсти душной, бешеной, от которой разум мутится. Одна спокойная нежность. Да только нахлебался Родислав тех страстей, больше не хочется.
Теперь рожает ему Голуба первенца, сына. Тихо, спокойно всё, повитуха Добромила здесь, она бабичье дело славно ведает, своих семерых сынов родила и вырастила...
Не робкого десятка Родислав, в одиночку с рогатиной на шатуна пошёл, не дрогнул. А тут так страшно вдруг стало, будто обруч горло сдавил, дышать не даёт. Ухнуло сердце в бездну. Теперь он не один. Идёт в мир сын, чья жизнь не только во власти Рода, но в руках отца, его руках. А если случится что? Вдруг не сможет, не сумеет он стать защитой чаду своему, уберечь от больших и малых напастей?.. Рванул он ворот рубахи, вдохнул всей грудью, задержал дыхание, сколько смог... Отпустило, отцепился страх, съежился и растаял, как дымок, будто и не было...
Подала знак повитуха, пора на воду в купели наговорить слова особые, чтобы после ласковых вод материнских приняла чадо земная вода родниковая, силой отцовской любви наполненная.
И разорвал тишину дома первый крик младенца, и принял его отец в руки из лона материнского, приложил к её груди, обнял их обоих, защитил кольцом своих рук, как оберегом, закрыл глаза, и будто столб света вырвался из Земли, завертел их, закружил и вытолкнул в небо. Тотчас подхватил их солнечный луч и потянул дальше, вверх, к Солнцу. Купались они, плавали, нежились в жидком горячем золоте, и выжигали жаркие лучи всё тёмное, смутное в душах, наполняли их триединство силой неведомой и невиданной...
Зима. Дерево. Вера
Он приходил сюда почти каждое утро, когда солнце ещё только-только касалось верхушек деревьев, но уже насквозь пронизывало лучами поляны и опушки, когда самые ранние птахи вовсю щебетали в ветвях, весело и звонко приветствуя рождение нового дня.
Подойдя к Дереву, Родислав оглядел нижние ветви, осторожно отломил сухой отросток, бросил в сторону, после ещё один, и ещё. Ломалось сухое легко, со звонким треском. Приложил ладони к шершавой, твёрдой коре, закрыл глаза, почувствовал поток и привычно окунулся в невесомые, незримые живые струи. Тут же ощутил лёгкое покалывание в пальцах, потом в руках, груди, отозвалось и в сердце...
- Здравствуй, старче... Сдаёшь потихоньку, друже, мхом зарастаешь, сохнуть начинаешь. Понимаю, старость - не радость, я тоже давно уже не парень с русыми кудрями до плеч (помнишь?), седины хватает, морщин с годами не убавляется (видишь?), но мы ещё поживём, порадуемся солнышку, верно? Скоро приведу к тебе на поклон и благословение преемника. Ты уж прими его, напои всласть из жилы, открой ему мудрость свою. Дай Веру! Поделись так же, как делился все эти годы со мной...
Родислав постоял ещё немного у ствола, глаз не открывал, рук не убирал, а после вздохнул, кивнул чему-то седой головой и присел рядом с Деревом. Как всегда после погружения в поток, ушла усталость, развеялись грусть и сомнения, стало на душе легко, свободно и радостно.
Рядом с Деревом бил родник. Давным-давно отец Стоян поставил тут небольшой бревенчатый сруб с толстым лиственничным желобом, и вода стекала в Большую реку, что неспешно текла неподалёку. Родислав пил из горсти вкусную студёную воду, подставляя ладонь под желоб. Потом скидывал одежду и с наслаждением, отфыркиваясь и жмурясь, омывал тело и лицо. И сегодня не изменил привычке, хотя день обещал быть морозным и хлопотным: три новых сруба задумали ставить, снег с крыш пора сбросить, конюшню надо подлатать. Родовая община жила своей жизнью, и он, Старейшина Рода, ко всему имел отношение.
Умывшись, одевшись и подпоясавшись, Родислав присел на широкий чурбак, поставленный давным-давно кем-то из родичей, глядел на Дерево и любовался. Родник выходил на поверхность гораздо ниже, ближе к реке, и Дерево виделось отсюда во всей красе и величавости: в шесть обхватов ствол, густая раскидистая крона на полнеба. Стоит здесь этот великан испокон веку и простоит ещё столько же. Лес за ним казался молодым подлеском, а ведь был он тёмной чащей с буреломами, глубокими оврагами и медвежьими углами. Но Дерево стояло отдельно, на пригорке, из-под которого бил родник. Стояло на одной из жил, что пронизывали поверхность Земли невидимыми живыми нитями.
Где-то недалеко, у берега, зазвенели детские голоса, и Родислав невольно прислушался. Слух и сейчас, уже на излёте лет, оставался таким же острым и чутким, а вот зрение нет-нет, да и подводило: бывало, что-то мелкое по хозяйству делал, глаза скоро уставали, приходилось останавливаться и подолгу отдыхать. Что ж, время пришло, пора и на покой. Сколько он уже Старейшиной Рода? Да четыре десятка лет без малого. А ноша нелегка. Не всякий под неё плечо-то подставит. Тут особая стать нужна. Здоровых да плечистых в Роду хватает, а вот тех, кто от рождения наделён даром смотреть, не так много - Лучезар и Световид, давно заприметил этих праправнуков. Есть в них умение видеть не только общее полотно жизни, но и различать нити, их цвета и оттенки, слышать тихую, размеренную поступь бытия. А это и есть самое важное: вовремя заметить, предостеречь, направить родичей, чтоб не сбились с пути...
- Здрав будь, деда Родислав, - послышалось вдруг откуда-то сбоку, и старик очнулся, выпал из мыслей. Некоторое время непонимающе и отстранённо смотрел на девчушек, что остановились поодаль и несмело улыбались. Самой старшей лет тринадцать, младшей около девяти, и было их с дюжину. Родислав легко и быстро посмотрел старшую, заглянул внутрь мельком, в треть силы, улыбнулся и ответил на приветствие:
- Здравствуйте, милые. Вижу, к Миладе идёте. Благое дело, нужное. От меня здравия ей пожелайте и передайте, на днях обязательно наведаюсь.
- Передадим, деда Родислав, - ответила старшая, ничуть не удивляясь его прозорливости. На то он и Старейшина Рода, чтобы всё знать и ведать. Да и они тоже кое-что понимают, ведунья Милада наставляет, как дом и хозяйство вести, за мужем и детьми ухаживать, учит обрядовым песням и рукоделию - всему, что каждой женщине знать и уметь требуется. Добросовестно учит, о каждой мелочи заботится. Шестнадцать своих детей родила и вырастила, потому и ведунья. И совсем не строгая, понимающая. Как мать.
- Ну, и славно. Вы же хотели воды испить? Пейте на здоровье. А я пойду потихоньку...
Родислав поднялся с чурбака, прикоснулся ладонью к головке самой младшей, улыбнулся остальным и не спеша отправился вдоль берега в поселение, к самой крайней, маленькой и скромной избушке, в какой и пристало жить Старейшине Рода.
Девчушки долго смотрели вслед. Высокий старик в белом уходил всё дальше, его всё чаще заслоняли прибрежные раскидистые ивы и вымахавший в человеческий рост тальник.
