Во рту пахнуло кровью, стало липко, как от сладкого киселя. Андрей провел языком по зубам, - проверить, все ли целы. "На месте, - подумал с облегчением, - наверное, просто из носа затекло". Мальчик достал из школьного рюкзака маленькое зеркальце в розовом пластмассовом корпусе, которое выпросил у сестренки и вот уже несколько недель носил с собой. Он тщательно прятал его на дно, под груду учебников, ещё и в тряпочку заворачивал. А то ведь засмеют, задразнят девчонкой. Андрей смотрел на себя в запотевшее на морозе стекло: под носом запеклась кровь, верхняя губа треснула, и из неё сочилась тонкая алая струйка. Мальчик зачерпнул руками снег и обтёр им лицо, чтобы смыть следы позора. Но они не смывались, нос опух и вряд ли отойдет ещё несколько дней, губа тоже не затянется. Было бессмысленно пережидать, дома всё равно увидят. Не ночевать же теперь на улице?
Зайдя в квартиру, он быстро скинул верхнюю одежду и ботинки, чтобы незамеченным прошмыгнуть в комнату и закрыться. Но из ванной с ворохом стираного белья вырулила мама, неумышленно преградив ему дорогу. Из таза в сторону мальчика заструился горячий пар, а в нос ударил насыщенный запах стирального порошка.
- Привет, - сказала мама и отвела таз в сторону, прислонив к бедру. Теперь ей ничего не мешало увидеть сына.
- Привет, - мальчик пытался отвернуться и встать к матери полубоком.
- Ну-ка посмотри на меня.
- Зачем?
- Затем, - мать, поставив таз, сама подошла к нему и, взяв его лицо в ладони, насильно развернула к себе. - Тебя опять избили? Ну что же это такое происходит? Давай пойдем в полицию?
- Не надо никакой полиции. Не надо никого, просто отстаньте от меня, - и слёзы, которые Андрей подавил в себе по дороге домой, снова подступили к горлу. Он дёрнулся из рук матери, забежал в свою комнату и хлопнул дверью. Под обоями послышался шелест осыпавшейся штукатурки. Женщина, сразу как-то обмякнув, уткнулась лицом в ворох белья. Усталая, она сама походила на только что выжатую полинявшую простынь.
Когда настало время ужина, мама машинально расставила на столе четыре тарелки. Ещё недавно это было семейной традицией - ужинать всем вместе, рассказывать, как прошёл день. После переезда всё стало иначе: Андрей ел у себя в комнате, отец часто возвращался поздно, когда дети уже спали, и только младшенькую Олю мама заставляла ужинать на кухне. Только дочку она ещё могла заставить делать так, как хотелось ей. И Оля ужинала с мамой, весело болтая о том, какие буквы они сегодня прошли на уроке, в каком красивом платье пришла Юлька Куделькина и о том, что ей самой непременно надо такое же. Но девочка замечала, что мама иногда совсем не слышала, о чем ей говорят, хотя казалось, очень внимательно слушала.
- Андрей сегодня не будет с нами есть?
- Иди спроси у него сама. Со мной он не разговаривает и, кажется, объявил голодовку. На вот, - и мать протянула дочке тарелку с макаронами и котлетой. - Оставь, если что, под дверью.
Оля тихонько постучалась, или, вернее, поскреблась, как мышка, деликатно, как будто боялась разбудить.
- Андрюша, я тебе котлетку с макаронами принесла. Вкусные, - полушёпотом сказала она. - Я здесь поставлю и к маме пойду. А ты поешь, пожалуйста. - И, подумав, добавила. - Я тебя люблю. - Никто не ответил, но в комнате она услышала шевеление и поняла, что брат не спит и услышал её.
- Я всё сделала, мама, как ты сказала. Какая же я голодная, - и она начала быстро уплетать макароны, беря их прямо руками. Но мама не сделала ей замечание, наверное, потому, что она этого и не замечала. Склонив голову на грудь, женщина сидела на стуле, неподвижная, потухшая, в прохудившемся халате, на котором безжизненно покоились красные от стирки руки.
Девочка старательно выводила палочки в прописях, когда вернулся отец. Тяжёлой поступью он прошёл на кухню, затем о чем-то говорили с мамой, но было ничего не слышно. Затем разговор становился все отчетливее, оба срывались на крик, а мама ещё и на слёзы.
- Что ты от меня-то хочешь? Это жизнь, здесь всё по закону джунглей - выживает сильнейший. Пусть привыкает.
- Ты хочешь, чтобы твоего сына сделали инвалидом?
- Я хочу, чтобы мой сын вырос мужиком, а не мямлей. Ты думаешь, меня не били? Ещё как, и не только в его возрасте. Но ничего, выжил же, не стал инвалидом. И сдачи научился давать, а не бежал за помощью к батьке, которого у меня и не было, к тому же.
- Тебе абсолютно наплевать, на мои чувства, на чувства сына. У тебя на всё ответ "это жизнь", и ты просто умываешь руки.
- Хватит. Дай мне поесть, в конце-то концов. Я устал на работе, а тебе, как я посмотрю, дома заняться нечем, только как истерики закатывать. Устраивайся на работу, некогда будет думать над всякой ерундой.
Оля посмотрела в прописи: ровные, каллиграфические палочки, которые она вывела в начале страницы, к концу сползли в несуразные каракули.
- Противные палки, - швырнула она тетрадь на пол, бросилась на кровать, уткнулась в подушку и внезапно разрыдалась... Всю ночь ей снилась рыжеволосой кукла, та, на которую она копила уже очень давно и время от времени навещала её в Детском мире - убедиться, что Олю ещё никто не опередил. Кукла умела моргать и говорить "Здравствуйте, спасибо, я вас люблю". Каждый раз, проходя мимо витрины, девочка останавливалась и здоровалась со златокудрой красавицей, а та здоровалась с ней. Но в эту ночь Оле приснилось, что стоит она перед куклой, любуется её синими глазами, завитыми локонами, протягивает к ней руку: "Здравствуй". А кукла печально моргает в ответ и говорит: "Прощай"...
А всё это началось после переезда. Точнее, и переездом это не назовёшь. На самом деле Ковалёвы жили в этом городе всегда, ну, по крайней мере, и Оля, и Андрей родились именно здесь. А два года назад отец решил расширять бизнес, и семья переехала в Москву. Но дела не заладились, бизнес прогорел, и Ковалёвым, оставшимся у разбитого корыта, ничего не оставалось, как вернуться обратно в родной город. И всё могло бы стать, как прежде, но почему-то не стало.
- Ох, и с каких это пор, к нам из Москвы стали ехать? - дразнил Андрея главный задира в школе Борька Бабуров, по прозвищу Бабуин. - Что, в родном Зажопинске лучше оказалось? Понаехали тут. - Рябое лицо Бабуина расплывалось в ехидную полуулыбку, обнажая прокуренные зубы.
С тех пор Андрею от него не было жизни. Каждый день Борька с такими же, как он, охламонами-переростками, отсидевшими чуть ли не в каждом классе по два года, поджидали мальчика у школы и избивали.
- Э, москвич, далеко собрался? - и Андрей получал кулаком то в нос, то в челюсть, но обычно его просто пинали, чтоб не оставлять следов.
Все всё видели, но Андрею это было не важно. Было только очень стыдно, когда это увидела любимая сестрёнка, ту которую он всегда оберегал, для которой был защитником. Теперь же его самого, почти не способного сопротивляться, мутузили на её глазах. Хорош защитничек.
Учителя предпочитали не вмешиваться: "Ещё самих этот Борька подкараулит в тёмном подъезде, а нам оно надо?" Так что всё оставалось шито-крыто. А грозиться отчислить Борьку из школы не имело никакого смысла. Он только рад будет. Ради этого, поди, и старается...
Бил он тоже старательно, пусть даже заведомо слабейшего. В этот момент его тело окутывало пьянящее ощущение власти, вид крови будоражил адреналин, а в висках приятно покалывало. Ковалев поначалу пытался задерживаться в школе, посещать дополнительные занятия, чтобы не сталкиваться с Бабуином. Пробовал выходить с чёрного хода. Не помогало. От нечего делать, Борька неизменно дожидался свою жертву, сидя на заборе с охламонами. Разудалая компания лузгала семечки или потягивала пиво из пластиковой полтарашки, купленной в складчину. На деньги других жертв, не избитых и готовых отделаться рублем. Так было неизменно на протяжении полугода.
Но этот день должен был положить конец всему, так решил Андрей. Прозвенел последний звонок. Ковалёв зашёл в туалет, из рюкзака в наружный карман куртки переложил маленький нож для чистки картофеля. Лицо горело. Он умылся. Дрожащей рукой долго пытался закрутить кран. Долго разглядывал в зеркале мальчика с расквашенным носом, застывшей кровавой коростой вместо губы и ненавидящим взглядом. Настраивался, задерживая дыхание, пытался заглушить колотившееся сердце.
Спускаясь со школьного крыльца, Андрей взглядом сканировал ближайшую территорию. Ладонь, державшая в кармане нож, мгновенно стала мокрой. Мальчик пересёк двор, но никто из банды Бабуина не появлялся. "Сменили место", - мелькнула мысль. "Засели в овраге или кустах". Всю дорогу Ковалёв был, как взрывной механизм, готовый сдетонировать каждую секунду. Но никто из охламонов ему так и не встретился. "Наверное, чувствовали, что я сегодня с оружием. Теперь всегда буду его брать". Но и завтра, и послезавтра, и во все последующие дни нож не понадобился. Андрея больше никто не караулил. Бабуин продолжал отпускать колкие шуточки в его адрес, но бить больше не бил. А иногда даже просил передать привет сестрёнке.
И вся эта история начала забываться. От парня отстали, мама успокоилась, и снова вся семья ужинала вместе.
Только на желанную куклу Оля так и не могла накопить ещё несколько лет. А потом она выросла, и кукла уже все равно была не нужна.