Головнин Алексей Борисович : другие произведения.

Садычиха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Восхитительная Даша Салтыкова, созданная для любви и блаженства, внезапно и случайно потеряла своего возлюбленного - Сергея Копытова. Но, её пылкое, нежное сердце не желает примириться с этой горькой утратой. Преодолевая многие несчастья и суровые, житейские трудности, попадая в ловушки чувственной и жаркой страсти, в компании с юным французским маркизом Донасьеном де Садом, Дашенька упорно ищет своего пропавшего жениха. Её поиски не напрасны... Надежды на тихое, семейное счастье с милым другом вновь забрезжили перед нашей русской красавицей. Полный авторский текст романа, без цензурных сокращений можно найти на сайте: http://xknigi.narod.ru/sad.html

Алексей Головнин

САДЫЧИХА

или никому не известные записки юного

маркиза Донатьена-Альфонса-Франсуа де Сада

о его жизни и удивительных приключениях в России.

No Aleksey Golovnin, Sadytchikha, 2007

  
   Эти записки были обнаружены во время ремонта камина в фамильном замке маркиза де Сада Ла-Кост (Лангедок, юг Франции). Пожелтевшие от времени, прокопчённые листы рукописи были по краю слегка опалены огнём. Вероятно, находясь в состоянии помутнения рассудка, маркиз предпринял неудачную попытку сжечь или спрятать эти мемуары в своём камине от чужих любопытных глаз. В 1987 году эта, уцелевшая каким-то чудом, рукопись была продана на аукционе коллекционеру, пожелавшему остаться неизвестным. Настоящий русский текст был подготовлен к печати А. Головниным. Современные исследователи творчества маркиза де Сада затрудняются сказать: было ли его русское путешествие в действительности, или оно всего лишь плод его богатого и безумного воображения, разыгравшегося после лёгкой контузии, полученной им в бою под Крефельдом? Этот вопрос остаётся неразрешённым и по сей день.
  

Часть Первая

ГЛАВА ПЕРВАЯ

  

Пруссия. Рейнская провинция. 22 июня 1758 года. -

Донасьен де Сад едет на войну. - Приятный ужин с друзьями.

  
   Французский лейтенант покойно дремал, сидя в большой почтовой карете, направлявшейся на прусский фронт. Впрочем, дремал он не всегда. Неспешно-ленивые, дремотные мысли вяло шевелились в его голове:
   "Мой дядя... мой замечательный дядюшка, аббат де Сад, наивно полагает, что война пробуждает в человеке его лучшие чувства или, как он там пишет в своём письме... горячее пламя войны выжигает в душе всё низменное и порочное, возвышая сурового воина. К нему, в минуту наивысшей опасности, протягивает свои милосердные руки наша заступница пред Господом - небесная Дева Мария. Помни, дорогой Донасьен, что порок всегда бывает посрамлён и наказан. И где, как не на войне, тому предоставляется удобный случай? В лихие времена нашу многострадальную Францию спасла девственница... Ах, дядя... Как жаль, что я не могу сейчас с вами поспорить. Наш порочно-прагматичный восемнадцатый век породил иных спасительниц Франции. Мадам де Помпадур добилась от короля решения и командование французской армии на Рейне перешло от герцога Ришелье к графу де Клермону. Говорят, что не зря вместо решительного и опытного в военных делах Ришелье назначили бездаря Клермона, который слаб в стратегии и легко поддаётся чужому влиянию. Влиятельная интриганка тем самым оказала неоценимую услугу Фридриху, чьи войска сейчас изрядно потрёпаны нами и русскими. В полку даже болтали, что фаворитка тайно получила вознаграждение от скаредного прусского короля. Возможно, эти слухи не столь уж фантастичны... А впрочем... Всё к лучшему в этом лучшем из миров! Так, кажется, пишет г-н Вольтер в своём письме, которое мой дорогой дядюшка позаботился переслать мне... О, чёрт..."
   Очередная колдобина разбитой дороги сильно встряхнула их карету. Молодой лейтенант, лет восемнадцати, вздрогнув, приоткрыл глаза и прервал свои размышления о дяде, Вольтере и высокой политике. Маркиз Донасьен де Сад возвращался в свой полк из отпуска. Дорожная пыль, июньская жара, духота в карете изрядно измучили Донасьена и его попутчиков - пятерых офицеров-однополчан. Де Сад снял свой, пропитавшийся липким потом, парик и, наплевав на приличия, стал обмахиваться им, как веером, вызвав небольшую бурю из пыли и ароматной пудры. Сидевший напротив него, капитан де Груе, преувеличенно громко чихнул. А потом, почесав свой длинный гасконский нос, ехидно заметил:
   - Нашему юному маркизику, видно, приснилось, что он стоит в турецком серале с опахалом из страусиных перьев в руках, навевая прохладу на грозного султана и его наложниц. Опишите нам, дорогой Альдонсинус, прелести этих очаровательных восточных красавиц!
   Удачная шутка капитана попала в цель, вызвав оживлённые смешки офицеров, которые замерли и уставились на маркиза, ожидая от него ответного укола в словесной дуэли. Донасьен-Альдонс-Луи, залился конфузливым румянцем, застигнутый врасплох внезапным выпадом. Он давно недолюбливал де Груе, который постоянно донимал его в полку своими грубыми, солдафонскими шуточками. Кроме того, маркизу очень не нравилось, когда кто-либо коверкал его имя, которое уже было искажено пьяными дураками-слугами, при крещении его, младенца, в церкви. Впрочем, быстро собравшись с мыслями, де Сад, холодно улыбнулся и ответил наглому Жюльену:
   - Я лучше опишу вам прелести турецкого султана. Ведь это более соответствует вашим предпочтениям и вкусу, не так ли, мой капитан?
   Остроумный ответ вызвал дружный хохот офицеров. Полковой хирург Жозеф Гильотен, запрокидывая в восторге свою крупную, мясистую голову, так развеселился, что напугал своим густым, отрывистым гоготом уставших коней, которые, всхрапнув, ускорили свой бег. Де Сад протянул другу Жозефу, побагровевшему от смеха, свою фляжку с красным вином. Тот, отхлебнув несколько крупных глотков, успокоился и затих. Все оживились. Стали доставать корзинки с едой, раскупоривать бутылки с вином. Угрюмый, униженный в глазах сослуживцев, де Груе, надувшись, отвернулся от весёлой компании и уставился в запылённое окошко почтовой кареты. Изредка он кидал злые взгляды на маркиза, который, упиваясь своей победой, дарил великодушные, примирительные, но слегка презрительные, улыбки оскорблённому капитану. Наконец шумная компания уговорила де Груе помириться с маркизом. Они выпили по стакану вина, бормотнули скороговоркой взаимные извинения и, не снимая перчаток, холодно быстро пожали друг другу руки.
   В разговорах как-то незаметно пролетело время. Много рассуждали о войне... Потом, резко сменив тему, заговорили о прусских девушках. Де Груе мрачно высказал своё мнение:
   - Я знаю Крефельд. Это дрянной, провинциальный, пыльный городок, в котором не найдёшь ни хорошеньких девушек, ни приличного рейнского вина. Единственное, что в нём неплохо - это дешёвые батистовые рубашки и шёлковые платки. Советую, прикупить их в местных лавках, господа.
   Часам к пяти вечера, изрядно уставшие офицеры прибыли в свой полк. Расположились на ночлег в большом доме, рядом с мельницей и большим яблоневым садом. Радушный хозяин-мельник показал господам офицерам комнаты. Донасьен стащил свой мундир и сапоги. Повалился на кровать и уснул. Проснулся он около девяти. Встал. Оделся и спустился вниз в большую гостиную, где шумно ужинали его товарищи. Вопреки мрачному предсказанию Жюльена, рейнское, которое разливала полная, конопатая дочка хозяина, оказалось неплохим. Маркиз с большим удовольствием опустошил несколько кружек, игриво похлопывая при этом Лизхен по пухлой заднице. Та, заливалась стыдливым румянцем, смеялась, и усердно подливала ещё и ещё вина в кружку красивого французского офицера.
   Нализавшийся де Груе достал из своего кармана изящную золотую табакерку с вензелем. Взял небольшую щепоть табачку. Загрузил её в свой мясистый нос. Помотал головой. Звонко чихнул. Защёлкнул и спрятал табакерку. Потом начал разглагольствовать о том, как следует поступать с пленными врагами:
   - Допустим, я возьму в плен юного вражеского барабанщика, - тут Жюльен, сделал краткую паузу, и покосился на раскрасневшегося Донасьена. Тот, осмелев от выпитого вина, посадил прелестную толстушку себе на колени, и что-то нежно ворковал в её конопатое ушко. Лизхен конфузливо хихикала. Де Груе продолжил:
   - Что, я должен сделать с пленным вражеским барабанщиком? Угощать его вином? Кормить? Лечить от ран? Согревать у походного костра? Не-е-ет! Проявление моего милосердия к врагу - будет проявлением моей слабости. А я - солдат! И не имею к врагу ни малейшей жалости. Я уже проявил в бою доблесть. Я пролил свою кровь, а значит... я имею полное право делать всё, что мне заблагорассудится с пленённым мною мальчишкой!
   Полковой врач Жозеф Гильотен, сильно раскрасневшись от выпитого вина, добродушно возразил капитану:
   - Но, позвольте, мой милый Жюльен, позвольте... Если вы совершите насилие над беззащитным и слабым пленным, то вы замараете этим постыдным поступком свою честь, свой мундир офицера французской армии!
   - Честь офицера! Честь мундира! Эти понятия безусловно святы для меня, господа. И я дорожу своей честью и мнением моих соратников. Но, на войне я имею право пощекотать... - тут де Груе своим грозным взглядом упёрся в Донасьена, - ... да, да, пощекотать пухлый задик кое-кому из моих полковых товарищей. И при этом на моем офицерском мундире не будет ни единого грязного пятнышка!
   - Ну, тут вы явно перегнули! - рассердился Гильотен. - Я ещё понимаю заниматься этим, э-э-э... по обоюдному согласию. Но, насиловать своих боевых товарищей... это, знаете ли - ни в какие ворота не лезет! Это выше моего понимания!
   - А я сейчас объясню вам, мой милый Жозеф, как это сделать и не замарать свой мундир. Допустим, в завтрашнем бою я совершу подвиг - возьму в плен прусского офицера. Он и его имущество - мои по праву победителя. Вы согласны со мной?
   - Согласен.
   - После сражения, вечером, господа, я на время забуду о том, что я - французский офицер. Переоденусь в прусский, голубой мундир. Поднимусь в комнату моего дорогого полкового товарища и сделаю давно задуманное мною. И мне неважно, будет на то его согласие или же не будет. Так я, не испытывая угрызений совести, удовлетворю своё давнее страстное желание. При этом, господа, я запятнаю вражеский мундир и сохраню свою офицерскую честь.
   Толстяк Жозеф отдувался и озадаченно молчал, не зная, что возразить распалённому страстью де Груе. Потом его вдруг осенило:
   - Но, постойте, постойте, мой капитан! Если вы будете совершать свой, э-э-э... маневр... во вражеском мундире, то наш прелестный маркиз имеет полное право защищаться! Он даже может убить вас, приняв за нападающего врага!
   - Согласен с вами, Жозеф! Но я воин, и я привык подвергать свою жизнь опасности! Это будет честный бой! И победитель получит все!
   - А я не согласен! Трах-х! - громко стукнул стаканом по столу де Сад, испугав Лизхен, уютно устроившуюся у него на коленях. - Почему я должен покоряться чьей-то чужой воле? И ублажать чью-то гнусную похоть, не имея на то ни малейшей склонности? Почему я...
   Де Груе перебил его:
   - Потому, мой милый Донасьен, что так испокон веков заведено во всех армиях мира. Так поступали все! Великий Александр имел любовников - своих боевых товарищей! Великий Цезарь тоже имел...
   - Ну-у-у! Цезарь и Александр прославились своими завоеваниями и подвигами. Но, вы - де Груе. Вы, вы... Где ваши подвиги, Жюльен? Где ваша слава? А?
   Опьяневший маркиз неожиданно резко вскочил, опрокинув неуклюжую немецкую толстушку на пол. Он встал и вытянулся. Резко щёлкнул каблуками. И, подняв свою правую руку, полушутя-полусерьезно-полупьяно поклялся:
   - Я, маркиз Донасьен-Альдонс-Луи де Сад, торжественно обещаю высокому Небу: свершить такие подвиги, что они... они затмят славу великого Александра!
   Его однополчане тоже вскочили в едином восторженном порыве. Обнажили свои сабли. Разом скрестили их над столом. После чего пафосно поклялись содеять самые немыслимые подвиги на этой войне. И тем затмить всю воинскую славу прошедших и будущих времен. Совместную клятву Небу, тут же, шумно скрепили изрядными порциями рейнского. Голова развеселившего маркиза закружилась. Его нежный желудок заурчал, с трудом переваривая тяжкие немецкие закуски. Покачиваясь, Донасьен пошёл подышать свежим воздухом в яблоневый сад. Из разорванных свежим ветерком туч, выглянул застенчивый месяц. Деревья тревожно зашумели. Де Сад присел под раскидистой старой яблоней. И справил нужду своего расстроенного желудка. Затем Донасьен, забывшись спьяну, использовал драгоценное нравоучительное письмо Вольтера не по назначению. Потом он, пошатываясь, вернулся в дом. Кое-как добрался до своей комнаты. Не раздеваясь, рухнул на кровать и сразу уснул.
  
  

ГЛАВА ВТОРАЯ

Даша в Венеции. - Подмостовные тайны. - Зачем он вернулся в Венецию? -

Страшнее щётки пытки нет!

  
   Дарья Николаевна Салтыкова, богатая и стройная девица, лет девятнадцати, любила путешествовать одна.
   Разбогатела Даша совершенно неожиданно, получив наследство после внезапной кончины её дяди, Модеста Ефимовича Салтыкова. А наследство бездетного московского графа, сенатора и генерал-аншефа, было немалое: деньги и фамильные драгоценности, огромный дом в Москве, на Кузнецком мосту, 4600 крепостных душ в имениях Вологодской, Костромской и Московской губерний, да ещё кое-какая мелочь в придачу.
   В прошлом году Дарья побывала в Париже. Сейчас она, по совету подруг, приехала в Венецию, дабы полюбоваться на знаменитый карнавал и немного отдохнуть от всех многочисленных женихов, изрядно утомивших своей назойливостью юную красавицу. Те, и не знали, что богатая невеста уже давно сделала свой выбор. Прошлым летом Даша безумно влюбилась в Сергея Копытова, двадцатитрёхлетнего высокого сероглазого блондина, владельца соседней усадьбы. Об этой, тайной, взаимной и очень пылкой страсти никто ничего не знал. Даже ближайшие подруги Дашеньки пребывали в полном неведении.
   В Венеции девушка разочаровалась, узнав с досадой, что карнавал здесь начнётся нескоро - зимой, на день св. Стефана. Ждать в отсыревшем, уже надоевшем ей, городе яркого зрелища полгода - это было просто немыслимо! И Даша заскучала по родному дому. Вспомнила Серёжу, своё имение Салтыковку, родные лица, милых подружек... Повздыхала, присев и пригорюнившись, на канапе. Подошла к окну гостиницы. Меланхолично-печально долго смотрела на свинцово-серую воду канала, на пасмурное небо, на стайку нахохлившихся голубей внизу. Потом она стала рисовать розовым пальчиком сердечко на запотевшем стекле. Пронзила его стрелой Купидона. Задумалась. Вывела букву "С"... Вдруг в дверь её номера тихонько постучали. Дашенька вздрогнула. Оглянулась. И молвила:
   - Entrez!
   Дверь мягко отворилась. В комнату вошёл лакей в зелёной ливрее с золотыми галунами. Встал. Важно поклонился, стряхнув облачко душистой пудры со своего парика на китайский лаковый поднос и на розовый конверт, лежащий на нём.
   - La lettre pour la mademoiselle.
   Девушка взяла письмецо, запечатанное красным сургучом. Слуга отвесил поклон и удалился. Даша взглянула на адрес. Её сердце радостно забилось. Послание пришло из России. От Сергея Копытова... Дарьюшка, взволнованно дыша, осыпала небольшой розовый конвертик с письмом от любимого сотнями нежных поцелуев. Немного даже всплакнула. Достала белоснежный батистовый кружевной платочек, и тут... вспомнила про другое письмо, которое просили конфиденциально передать одной венецианской графине.
   "А устрою я себе карнавал сегодня! Сначала быстренько съезжу и передам письмо. А потом прочту, что пишет мне мой Серёженька. И где-нибудь на балу хорошенько повеселюсь! Натанцуюсь всласть. И быстро домой - в Россию!" - радостно закружилась по комнате Дашенька.
   Затем она стала примерять платья. Выбрала роскошное белое атласное с мелкими красными розочками. Переоделась сама. Присела на мягкий овальный пуфик "a la Giudecca" перед туалетным, трёхногим столиком в углу. Радостно глянула на раскинувшийся пред ней внизу ароматный, восхитительный, миниатюрный "город", весь блестящий хрусталем, зеркалами, золотом и серебром, перламутром и слоновой костью. На треугольной малахитовой столешнице стояли тесно изящные "дворцы и храмы" шкатулок для пудры и драгоценностей, высокие "башни" флакончиков с духами, округлые "бастионы" баночек помады. Даша ловко припудрила носик, лицо. Слегка подвела глазки. Освежила помаду на губах. На шее расположила узкую чёрную ленточку-бархотку, скрепив её миниатюрной бриллиантовой звёздочкой-заколкой. На грудь, с левой стороны, прилепила две кокетливые мушки. Надела старинный золотой медальон (подарок от ненаглядного Серёженьки) и серебряные серьги с крупными сапфирами. На голову нацепила набекрень белоснежную, позвякивающую серебряными цепочками, небольшую треуголку с торчащим страусиным пёрышком, скреплённым эгретом в виде фонтанчика из тёмно-синих сапфиров, прекрасно украсившую её чудные, длинные, каштановые волосы.
   "Бархотка немного жмёт шею. А, ладно, привыкну. Ну вот... вроде готова", - подумала, довольная собой, Даша. Вскочила с пуфика. Накинула на плечи палантин белого бархата с соболями. Надела белые туфельки с красными каблучками. Хотела, было уже идти. "Ах да! Чуть не забыла, идиотка!" - всплеснула руками девушка. Снова вернулась к туалетному столику. Открыла, стоящую на углу справа, большую затейливую пудреницу с розовой пудрой. Нажала незаметную пипочку сбоку. Шкатулка мелодично звякнула. Зеркальце на её крышке откинулось. Дарья Николаевна достала из секретного отделения розовый, запечатанный конверт с письмом, адресованным графине F ***. Захлопнула пудреницу. Схватила атласную, расшитую бисером, модную сумочку "ридикюль", купленную прошлым летом в Париже. Кинула в неё китайский веер и два розовых конверта. Затем побежала вниз по лестнице, на воздух.
   Девица вышла из гостиницы. Бочком, придерживая свою пышную юбку, прошла узкой, грязноватой улочкой. Подошла к каналу с мутной водой. Преодолела горбатый мостик и сошла вниз - на маленькую пристань. Высокий, смуглый, горбоносый итальянец в сине-бархатном кафтане, той же материи камзоле и штанах, подпоясанных красным кушаком, в кружевной батистовой рубашке, делая быстрые неприличные жесты, рассказывал что-то скабрёзное весёлой компании лодочников. Те, громко смеялись и, казалось, не замечали Дашу. Она, удрученная сим невниманием, достала из своей сумочки прелестные золотые часики. Глянула быстро: который час? Потом раздражённо щёлкнула крышкой часов. Стянула замшевую перчатку с правой руки, сложила свои изящные пальчики - большой и указательный - подковкой. Сунула их в рот. Свистнула - коротко, но сильно. Стайка голубей испуганно взмыла в небо. Итальянцы прекратили гоготать и оглянулись.
   Красивый венецианец в синем поспешил к девушке. Вежливо снял свою потёртую, красную треуголку. Поклонился. Приветливо улыбнулся в смоляные усы и спросил:
   - Si, signora?
   - Signorita. *
   - Scusi, signorina.
   Даша перешла на французский:
   - Мне надо доплыть до палаццо Фатустрелли. Сеньор, знает, где это?
   Гондольер бросил несколько удивлённый взгляд на прелестную девицу. Потом задумчиво-молча кивнул головой. Подал ей свою крепкую руку. Красавица сошла в лодку. Удобно разместилась на мягком, бархатном диванчике гондолы. Поплыли.
   Небо над Венецией нахмурилось. Потемнело. С моря подул сильный встречный ветер. Поднялась волна. Первые капли холодноватого дождя застучали по чёрному блестящему носу гондолы. Высоко, в небесах, сверкнула яркая вспышка. Загремел раскатисто далёкий гром, гулким эхом прокатившись по каналу. Дождик усилился. Затем хлынул как из ведра. Даша зябко поёжилась, кутаясь в свой короткий палантинчик. Итальянец кинул обеспокоенный взгляд на небеса и заработал своим веслом быстрее. Потом он загнал лодку под арку широкого моста. Притормозил. Улыбнулся смятенно Даше и сказал, слегка задыхаясь:
   - Волна и ветер усиливаются, сеньорита. Переждём грозу под этим мостом.
   Даша улыбнулась ответно и покорно кивнула. Лодочник ловко перебрался с кормы на нос гондолы. Привязал верёвку за торчащее чугунное кольцо. Вернулся. Скромно присел на край диванчика рядом с девушкой. Упёрся своим веслом в замшелые, скользкие камни. Внезапная молния блеснула сквозь плотную завесу дождя где-то совсем рядом, высветив на мгновение тёмное нутро подмостовья.
   Гром неимоверной силы потряс людей, сидевших в гондоле. Венецианец ужасно побледнел. Его красивое, мужественное лицо исказила дикая гримаса. Он задрожал всем своим крупным телом, весь съёжился, схватил своей трясущейся рукой руку Даши и взволнованно закричал:
   - Взгляните на небо, сеньорита! Какая невероятно жуткая гроза!
   - Но, мы же укрыты под мостом. Мы не можем пострадать, сеньор.
   - О! Божий гнев настигнет меня везде. Ах, сеньо...
   - Ба-а-бах!
   Новый оглушительный удар разбушевавшейся стихии потряс людей в лодке.
   - О, мадонна... - прошептал испуганно мужчина и тихо-тихо сполз с диванчика на самое дно гондолы. Потом он стал на колени, охватил неверными руками широкую Дашину юбку и начал пылко-невнятно бормотать:
   - Ах, сеньорита, простите... Прошу вас: простите меня! Я с детства очень, очень боюсь грозы! У меня на глазах небесный гром убил мою дорогую кузину... Мою маленькую... мою весёлую Фелицию. О! Это было так ужасно! Так страшно. О-о-о, мама миа! Я сейчас, сейчас...
   - Ба-а-бах!!
   - А-а-а!..
   Полностью утратив контроль над своими действиями, красавец-мужчина издал истошный вопль, кинул безумный взгляд на Дашу, и... нырнул вперёд головой, прямо под её пышную юбку. Ошарашенная девица не успела даже пискнуть протестующе. Итальянец скрылся почти весь. Наружу торчали лишь его ноги, обутые в потёртые башмаки из свинячьей кожи.
   "А, ладно... Пусть посидит там, бедняга. Может чуток успокоится, трусишка. Только чтоб к чувственным дерзостям не склонялся и юбки мне там не пачкал", - беспечно подумала Даша и умчалась мыслями далеко: в Россию, к милым берёзкам, к дорогому Серёженьке.
   Шевеление под её собственной юбкой вернуло Дарью Николаевну в Венецию. "Ну вот: уже пригрелся, пообвыкся, ожил... и руки свои начал распущать. Все они, мужчины, одинаковы - что дома, что здесь. Везде только одного хотят! Та-а-ак... А вот это уже слишком!" - с неудовольствием подумала русская красавица и решила давать отпор.
   _________
   * Даша Салтыкова, вероятно, забыла, что: сеньорита - обращение к молодой девушке в Испании, а синьорина - в Италии. Соответственно: сеньор, сеньора (исп.) - синьор, синьора (итал.). __________
  
   - Эй вы, Казанова *, вылезайте!
   Сей твёрдый приказ был подкреплён неожиданным ударом по рельефному итальянскому заду. Изящная женская ножка, обутая в белоснежную сафьяновую туфельку с красным каблуком, нанесла весьма чувствительное оскорбление мужскому самолюбию.
   - Ну, хватит, Джакомо. Поиграли и хватит! Немедленно вылезайте.
   Из-под дамских юбок показалась хмурая физиономия гондольера:
   - Какой ещё Джакомо? Меня зовут Джузеппе Борджи...
   - Молчать!!
   Дашка Салтыкова быстро нагнулась и, резким движением руки, сорвала его густые, чёрные усы, приклеенные под орлиным носом.
   Мужчина вздрогнул от неожиданной боли. Его красивые, тёмные глаза зажглись гневным, фосфорическим огнём. Его сильная рука начала лихорадочно шарить по дну лодки. И наткнулась на весло. Ухватила его. Итальянец поднялся с колен.
   - Не делайте глупости, Казанова!
   Тут Даша ловко выхватила из своей сумочки небольшой, двуствольный пистолет с изящной ручкой, отделанной розовым перламутром, с золотой монограммой "С. К.", с воронёными короткими стволами, украшенными затейливым орнаментом на золочёном, канфаренном фоне. Девица полюбовалась секундочку своим милым пистолетиком, а затем очень решительно взвела кремнёвые замки и прицелилась на лоб ошеломлённого венецианца.
   Джакомо безвольно разжал свою руку. Весло упало на дно гондолы. Даша немного расслабилась:
   - Так-то оно лучше. Итак, Казанова, быстро отвечайте мне: зачем вы вернулись в Венецию? Что: решили честно досидеть свой срок в родной тюрьме, из которой вы так успешно сбежали полтора года назад? А?
   Венецианец, сражённый необычайной осведомлённостью таинственной незнакомки, горестно закрыл своё красивое, смуглое лицо ладонями. Ноги его подкосились. Он снова рухнул на колени.
   - О Боже! Я погиб! Я окончательно погиб. Вы работаете на тайную полицию святой инквизиции. О, мадонна! Пощадите меня. Не выдавайте меня моим палачам!
   Даша слегка смутилась и густо покраснела. Потом она отвела свой пистолетик в сторону и сказала примирительным тоном:
   - Ну, что вы такое выдумали, Джакомо? Ну-ка, успокойтесь. Возьмите себя в руки. Я не собираюсь выдавать вас каким-то там иезуитам. Поверьте мне на слово: я вам друг. Можете рассчитывать на мою помощь. Вы должны мне довериться. Садитесь рядом и рассказывайте. Насколько мне известно, вы шпион короля Фридриха.
   - Да, я выполняю здесь некоторые деликатные поручения прусского короля. И получаю за это хорошие деньги. Но, будьте откровенны и вы, моя прекрасная сеньорита. Скажите мне честно: на кого работаете вы, если не на Венецию? Наверно на испанскую разведку? Или...
   - Я работаю на... КГБ!
   - На Кагцебе? На Кагце... Ах, да! Ну, конечно! Как это я сразу не догадался? - воскликнул итальянец радостно и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. - Вы работаете на саксонскую секретную полицию, которую возглавляет барон Кокцебу. Теперь мне всё понятно.
   - Что вам понятно, сударь? - рассердилась вдруг Даша. Потом стремительно склонилась к уху мужчины и прошипела зловеще-отчётливо:
   - Запомните раз и навсегда, Казанова: русская Ка-Ге-Бе не подчиняется курфюрсту Саксонии, а тем более, какому-то там захудалому барону Кокцебу. Хорошо запомните сей факт! КГБ, э-э-э... сиречь "Кабинет графа Брюса" - это зело могущественная организация, имеющая своих тайных агентов во всех европейских странах, и не только. Она настолько секретна, что о ней в Европе никто ничего не ведает. Сия имперская канцелярия была создана генерал-фельдцейх-мейстером Яковом Вилимовичем Брюсом по личному указанию царя Петра Первого, с целью поимки его непутёвого сына - беглого царевича Алексея. Тогда кагебисты оправдали высокое доверие царя-батюшки и выполнили трудное задание с честью. После смерти Петра Великого, "Кабинет графа Брюса" выполнял многочисленные деликатные поручения русских сиятельных особ в Европе и при дворе турецкого султана. О подробностях этой работы я вам рассказывать не буду. - Даша задумалась на секунду, а потом продолжила вдохновенно врать. - Сейчас эта,
   __________
   * Казанова (Casanova) Джованни Джакомо (1725 - 98), итальянский писатель. Исторические сочинения; фантастический роман "Иксамерон" (1788). В "Мемуарах" (т. 1 - 12, написаны в 1791 - 98, на французском языке, опубликованы 1822 - 28) - многочисленные любовные и авантюрные приключения Казановы, проницательные характеристики современников и общественных нравов. __________
  
   тайная полиция находится в личном распоряжении Ея Величества императрицы Всероссийской Елизаветы Петровны. Любой чужеземец, сунувший свой длинный нос в тайны КГБ, подлежит незамедлительному и безжалостному изничтожению!
   Дарья нахмурила своё чело, и снова ловко прицелила свой перламутровый пистолетик на лоб венецианца. Казанова побледнел и задрожал всем телом. Он схватил трясущимися руками необъятную юбку девушки и стал слезливо умолять:
   - О-о-о! О, мадонна! О, сеньорита белла! Я взываю к вам! Я взываю к вашему женскому милосердию. Я заклинаю вас, моя прелестная, ночная красавица... Я, я... Я умею хранить чужие секреты. Я буду молчать. Поверьте! Пощадите меня!
   Нежную душу Дашеньки тронули трепетные стенания красивого итальянца, стоящего пред ней на коленях. Она смягчилась. Спрятала изящный, двуствольный пистолет в сумочку и сказала, глубоко вздохнув:
   - Ну, ладно, ладно... Хватит скулить! Вашей жизни ничто не угрожает. Прекратите истерику, Джакомо. Вы - тайный агент короля Фридриха. Вы должны владеть своими чувствами. Возьмите себя в руки, сеньор Казанова. Вы же мужчина. И вроде - не из последних. Ну-ка, быстро успокоились.
   Итальянец робко улыбнулся русской девушке, которая спросила, улыбаясь ответно:
   - Так зачем вы, Казанова, рискуя жизнью, вернулись в Венецию? Вы что: забыли в тюрьме свою любимую зубную щётку?
   - Что? Что вы сказали? - сильно удивился венецианец. - Я не ослышался? Вы сказали зубную щётку?
   - Ну, да.
   - А разве есть такие щётки?
   - В России есть... Их придумал мой милый доктор, Иоганн Карлович. Ах да! Я и забыла, что вы тут, в Европе, до этого ещё не додумались.
   - А вы, значит, додумались! И что же вы делаете этими щётками?
   - Как что? Суём их в рот и двигаем туда-сюда. Зубы чистим.
   Казанова весь содрогнулся:
   - Я всегда поражался невероятной жестокости русских. Но, чтобы такое придумать?! Я побывал в застенках папской инквизиции. Я много чего повидал. Но, о подобной варварской пытке я слышу впервые. Засунуть щётку в рот и двигать её там, пересчитывая зубы... Это ужасно! На это способны только русские!
   - Да, успокойтесь вы, ради Бога! - удивлённо сказала Даша. - Ничего в этом страшного нет. Приятно даже...
   - Что-о-о?! Что, я слышу, сеньорита? Ну, конечно! Вам, извергам, это всегда приятно делать! А нам, беднягам - каково? Вот, вы хватаете несчастного узника. Ставите его на колени. Заламываете ему руки за спину. Палач берёт половую щётку. О-о-о... О, нет! Он берёт щётку поменьше - для чистки сапог. У-у-у... Ужасно! Нет! Он берёт самую маленькую, из известных мне щёток. Э-э-э... Это щётка для припудривания париков. Она круглая и размером с хорошее яблоко. Палач берёт эту самую щётку. Он суёт её в огонь. Щетина начинает тлеть, испуская мерзкое зловоние. Мучитель хватает щётку и подходит ко мне. Он и его подручный клещами раздирают мой рот. О!.. Они совместно затыкают мне рот своей вонючей щёткой! Я задыхаюсь! Щетина царапает мой язык... Она щекочет моё нёбо... О! Мне плохо, меня мутит, мне дурно! О! Не надо... Не надо! Умоляю вас. Прекратите... Я вам всё скажу, гнусные негодяи. Я должен передать графине Фатустрелли письмо прусского короля Фридриха. О-о-о...
   Бледный Джакомо Казанова перегнулся за борт. Даша изумлённо-молча смотрела на венецианца. Потом достала свой белый батистовый платочек. Смочила его в грязной воде канала и положила на горячий лоб Казановы. Тот, запрокинув голову, лежал без сил на мягком диванчике гондолы.
   - Простите меня, простите, - тихо простонал итальянец, задыхаясь и отплёвываясь мерзкой, поросячьей щетиной.
   - Да-а-а, Казанова. Воображение у вас весьма богатое! Вам бы романы писать или скандальные мемуары.
   - О, сеньорита! Я тоже подумывал о том, чтобы зарабатывать деньги исключительно литературным трудом. Кстати, мой рассказ о дерзком побеге из тюрьмы Пьомби имел огромный успех в Европе. Он даже на время затмил знаменитого "Жиль Блаза". А писать "Мемуары" мне ещё рановато. Я же не старик. И потом: я не настолько тщеславен, чтобы публично хвастать своими невероятными приключениями и многочисленными амурными победами.
   - Идите к чёрту, Джакомо! Знаю я вас - мужчин-авантюристов. Придёт время, и вы настрочите целую дюжину томов своих воспоминаний:
  
   Зачем козлу потребны козы новы
   Расскажут "Мемуары" Казановы.
  
   - Ах! Моя прелестная сеньорита. Зачем же так грубо?
   - Ладно, не обижайтесь. Ну что ж, Джакомо Казанова, поздравляю вас! Вы успешно прошли нашу проверку. Вы приняты в ряды КГБ. Я доверяю вам ответственное задание. Вам поручается, э-э-э... вы должны незамедлительно и тайно отправиться в королевство Обеих Сицилий, чтобы создать там секретную, разветвлённую сеть агентов КГБ, под названием "Casano...", э-э-э... "Cosa nostra". Потом терпеливо ждите наших дальнейших распоряжений.
   - Но, сеньорита, создание подобной сети потребует немалых затрат с моей стороны.
   - Это понятно. Для начала получите от меня сие малое вознаграждение. Подайте мне руку!
   Даша сняла одну маленькую мушку со своей восхитительной груди и прилепила её на протянутую руку венецианца.
   - Это ваш секретный пароль. Предъявив его в Петербурге, вы получите щедрую плату за свои труды. И последнее... Послушайте мой совет, Казанова: пишите в своих мемуарах что хотите. Пишите о ваших бесчисленных амурных утехах, о ваших увлекательных путешествиях, о том, что вы тайный агент прусского короля Фридриха. Но, предупреждаю вас, Джакомо Казанова: если там будет хоть одно слово о том, что вы - агент КГБ, то пеняйте сами на себя. Вы уже знаете, как мы поступаем с болтливыми предателями. Вам ясно?!
   - Так точно, сеньорита-кагебита! Я буду нем, как рыба в канале.
   - Ну, и ладно! Гроза, вроде, кончилась. Берите своё весло, Джакомо. Поплыли во дворец Фатустрелли.
  
  

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Алые мачты "Буцентавра", или всё великолепие венецианской помолвки. -

Стотринадцатая опера композитора Галуппи. -

Упрямство чёрной графини. - Три капли! Три капли...

  
   Гости со всех уголков прекрасной Венеции сплывались ко дворцу. Старая графиня Фраголетта-Франческа Фатустрелли ди Фарузи давала большой бал по случаю обручения своей, единственной и горячо любимой, внучки с сыном венецианского дожа. Широкий канал, несущий свои мутные воды к палаццо Фатустрелли, был весь усеян множеством позолоченных и чёрных гондол.
   Чуть позже в этом канале появилась и наша гондола, направляемая уверенной и сильной рукой Джакомо Казановы. Даша с интересом поглядывала на разодетых, гордых венецианок, на важных нобилей, недвижимо застывших в своих, сказочно изукрашенных, гондолах. Потом она залюбовалась на проплывающие мимо: тенистые зелёные сады, каменные статуи львов и героев, высокие башни, стены Арсенала. Сердце Дашеньки забилось чаще - сии могучие венецианские стены были увенчаны зубцами, совершенно схожими с зубцами московского Кремля. Девица украдкой смахнула слезу и перекрестилась. Её вновь неудержимо потянуло на родину.
   - У-у-у-у!
   Протяжный низкий рёв какого-то неведомого зверя гулко пронёсся над просторным венецианским каналом. Даша обернулась. Её изумлённому взору открылось восхитительная картина. Юркие гондолы спешно разбегались и прижимались к краям канала, почтительно уступая дорогу огромному кораблю. Роскошная, вся в золотых украшениях, с разноцветными шёлковыми флагами на высоких алых мачтах, двухсотсорокавёсельная галера величаво-торжественно плыла ко дворцу Фатустрелли.
   Казанова, стремительно орудуя веслом, ловко причалил к замшелой кромке канала. Потом бросил весло и перебрался на середину гондолы, поближе к Дашеньке. Стащил свою затасканную треуголку с головы. Глянул восхищённо на прелестную, взволнованную грандиозным зрелищем, девушку. Затем перевёл свой взгляд на проплывающую мимо, необычайную по своему великолепию, галеру. Склонился в низком, изящном поклоне и радостно сказал:
   - К нам приближается "Буцентавр" *, сеньорита! Поприветствуем Дожа республики Венеция и
   _________
   * Буцентавр (греч. чудовище: полубык, получеловек), или Буччентаро - так называлась великолепная галера, на которой венецианские дожи, с 1311 г., ежегодно выходили в день Вознесения Господня на некоторое расстояние в Адриатическое море и, в знак господства республики над морем, бросали в воду перстень и как бы сочетались с нею браком. Последний Буцентавр был построен в 1728 г., а в 1797 г. разрушен французами, польстившимися на его богатую золотую отделку. ________
  
   Догарессу венецианскую, а также их высокородного отпрыска.
   Колоссальная галера царственно проплывала мимо. Даша хорошо разглядела бронзовую мускулистую фигуру в пурпурной набедренной повязке, венчавшую нос чудо-корабля. Мощную, лобастую голову быкочеловека украшали рога из слоновьей кости. Его гневные глаза сверкали, как рубины. Его медные ноздри испускали тонкие струйки пара. А в носу болталось золотое кольцо. Внезапно из открытого бычьего рта с шумом повалил густой пар:
   - У-у-у-у-у!!
   Пронзительный рёв медной глотки на какое-то мгновение оглушил нашу Дашу. Она всплеснула руками, заткнув свои нежные уши. Казанова замахал восторженно треуголкой, приветствуя знатных особ на палубе.
   Венецианский дож, облачённый в тяжёлые одеяния из алого венецианского аксамита, расшитого золотом, улыбнулся и дружелюбно помахал пухлой ручкой Даше. На груди дожа красовалось массивное, золотое ожерелье с драгоценными каменьями, блистающими в солнечных лучах. Его гордую главу венчал золотопарчёвый, унизанный крупным жемчугом, фригийский колпак-рог с маленькими ушками, верх коего ниспадал вперёд. Сидящая в золотом кресле рядом, но чуть пониже мужа, надменная догаресса была одета не менее роскошно. Застывший в небрежной позе подле родителей, сын-жених был принаряжен по последней парижской моде. Гордость Венеции - блестящая, перегруженная золотом, тяжёлая галера, мерно шлёпая своими многочисленными вёслами, проплыла мимо, подняв сильную волну в канале.
   Казанова схватил весло. И начал поспешно грести, направляя свою утлую гондолу следом. Он старался не отстать и угодить в кильватерную струю за кормой "Буцентавра". Могучая галера пришвартовалась. Под стройное пение серебряных фанфар, сиятельные особы величаво взошли по широкой мраморной лестнице.
   Ну вот... Наконец-то, и наши герои приплыли к огромному, пышному, сияющему многочисленными окнами дворцу Фатустрелли. Причалили. Изрядно волнуясь, Даша и Джакомо пошли по лестнице, ведущей в палаццо.
   Глашатай у входа в зал зычно выкрикивал громкие фамилии, приглашённых на помолвку, венецианских патрициев, их пышные титулы, их высокие государственные должности:
   - Адмирал республики Венеция Дандоло... Высокие члены Совета Десяти: Градениго... Зиани... Джорджи... Контарини... Графиня ди Фоскари... Генерал-приор святейшего престола Августини... Государственный инквизитор Орсеоло... Прелат Фланджини... Проведитор республики Гритти... Прокуратор святого Марка Циани... Первый Кондотьер республики Корнаро... Верховный Корретор Джустиниани... Проведитор Левантийских морей Сагредо... Сенатор Зено... Банкир Цекки... Генеральный Дефинитор Наваджеро... Главный Архиятер Венеции Андромани... Старший Архитектор республики Пизано... Маркиза Донато... Мочениго... Тьеполо... Граф Гоцци... Фарсетти... Глава водного совета Барбаро... Зандрини... Доктор философии Сведиборджо... Фалиери... Секретарь святой венецианской инквизиции Кавалли...
   Джакомо Казанова вздрогнул. Нахлобучил свою красную треуголку пониже, на самые глаза. Потом бочком выбрался из длинной очереди. Шустро юркнул в какую-то боковую дверь. Дарья Николаевна осталась скучать одна в бесконечно-томительной очереди сиятельных венецианских особ.
   Казанова снова вынырнул из дверцы откуда-то сбоку. Взял бережно Дашу под руку. Девушка обернулась. И не сразу узнала своего спутника. Джакомо был переодет в оранжевый, бархатный кафтан, богато расшитый золотом. На голове его красовался высокий, пышный и длинный, белоснежный парик. Дашенька рассердилась:
   - Где вы шляетесь, Казано...
   - Тс-с-с!
   Джакомо ловко вытащил из кармана своего нового роскошного кафтана карточку и небрежно подал её глашатаю, который громко зачитал:
   - Посланник французского двора шевалье де Сейнгальт!
   Даша тоже достала из сумочки свою визитку. Подала её. Под высокими сводами огромного зала старинного, венецианского палаццо торжественно прозвучало её имя:
   - Принчипесса руссо Дариа-Золтыкофф!!
   Прошли в зал. "О, Боже! Какое немыслимое великолепие..." - подумала Дарья Николаевна, разглядывая многия красоты, окружавшие её. Джакомо, прогуливаясь под руку с юной русской красавицей, любезно делал пояснения:
   - Обратите внимание, сеньорита, на сию великолепную картину "Страсти Господни" кисти великого Тициана... А здесь вы можете созерцать божественного художника Рафаэля и его грандиозные фрески "Венецианское каприччио"... А это... - Джакомо замер в немом восхищении перед огромной, беломраморной композицией, - ... знаменитое "Пробуждение Галатеи" Микеланджело Буанаротти.
   Небольшой, камерный оркестрик слаженно заиграл волшебную мелодию Вивальди. Все взоры публики обратились на маленькую сценку в углу роскошного зала. На неё взошёл знаменитый импровизатор Дзукко, который без малейшей запинки продекламировал под музыку длиннющую свадебную оду. Далее, венецианцы проследовали в зал театра Фатустрелли. Даша Салтыкова и Казанова тоже пошли смотреть оперу, написанную к помолвке. Уселись в мягкие кресла в партере, неподалеку от входа.
   Огромная хрустальная люстра не торопясь погасила свои свечи. Маэстро Галуппи * стремительно вышел к оркестру. Поклонился. Повернулся лицом к раззолоченной публике в зале. Открыл лежащую на пюпитре, большую, пурпурную папку с партитурой:
  
  

Бальдассаре Галуппи

Опера

Осада Парфенона

либретто Карло Гольдони

Впервые представлена на сцене в 1758 году,

в театре Фатустрелли.

  
   Выждал надлежащую томительную паузу. Взмахнул своим дирижёрским жезлом. Оркестр заиграл увертюру оперы. Тяжёлый, бархатный занавес открылся. Публика начала упоённо рукоплескать гению художника.
   Да, Антонио Бибиена постарался на славу! Его неуёмная фантазия воссоздала саму Венецию: с её каналами, причудливыми домиками, горбатыми мостиками, гондолами, пляшущими на привязи у полосатых столбиков... Прямо на зрителей со сцены дохнула сыроватая, бодрящая душу прохлада. О! Что и говорить: сия театральная иллюзия была просто восхитительна!
   Немного длинноватая, пышная увертюра завершилась. Оркестр заиграл что-то родное и милое сердцу каждого венецианца. В левом углу сцены, на площади, собралось живописное простонародье. Началась "Форлана" - зажигательный танец венецианских гондольеров. Глаза Казановы засияли. Он порывисто схватил Дашеньку за руку и, вместе со всеми в зале, начал пристукивать своей правой ногой в такт чудо-мелодии. Блистательный гондольер-танцор Анджолини, по желанию разгорячённой публики, станцевал "Форлану" на бис.
   Затем появилась гондола с бедным гребцом Марио, который, неспешно загребая веслом, под плеск волн, мечтательно-лирично пел баркаролу, признаваясь в страстной любви к младой, богатой патрицианке Клариссе. Даша и Джакомо, затаив дыхание, сочувственно внимали высокому сопрано юного дебютанта Пакьяротти.
   Далее последовала почти мгновенная смена восхитительных декораций, и, новая трогательная сцена случилась в порту, на фоне множества кораблей. "Прощание венецианки" вышло весьма сентиментальным. Марио записался добровольцем в войско, отплывающее от родных берегов на войну с турками. Дебютантка, красавица Цецилия Грасси превосходно спела партию Клариссы сильным, звучным и очень нежным голосом. Прощальный дуэт двух несчастных влюблённых привёл публику в неописуемый восторг. Дашенька достала свой батистовый платочек и быстро смахнула навернувшуюся вдруг слезу.
   Драматизм развития оперы достиг своего апогея. Марио на краю погибели. Его корабль попал в жестокую бурю. Качаясь на палубе, держась за ванты, мокрый от слёз и сокрушительных волн, Пакьяротти мужественно пропел свою лучшую арию, которая смягчила сердце грозного Посейдона. Море утишилось. Венецианская эскадра благополучно причалила к диким, греческим берегам.
   На сцене - лагерь венецианцев, осаждающих Афины. Пушки, барабаны, палатки, костры, суровые воины... На заднем плане, в лёгкой облачной дымке, на холме виднелся Акрополь с величественным Парфеноном. Сопранист-кастрат Гваданьи, крепко держа горящий факел в своей правой руке, начал виртуозно петь арию командующего венецианским войском, адмирала Морозини:
   _________
   * Венецианец Б. Галуппи (1706 - 1785) был весьма плодовитым композитором. Он сочинил 112 опер. ________
  
   Пелопоннес склонил покорно
   Ужасную свою главу пред
   Воинством моим могучим...
  
   Гваданьи пафосно допел арию "Апофеоз Венеции". И поднёс свой пылающий запальник к казённой части грандиозной пушки.
   - Ба-ба-ах!
   Театральная сцена содрогнулась. Чудовищное жерло оглушительно исторгло плотный сгусток пламени и клубы удушливого, чёрного дыма. Огненный шар стремительно полетел по туго натянутой, тонкой проволоке от венецианской чудо-пушки к вершине афинского Акрополя. Земля вновь содрогнулась. Венецианскую публику ослепила яркая вспышка греческого огня. Турецкие минареты, стоящие по углам святилища, качнулись и, с шумом обрушились. Парфенон эффектно развалился на две части *. Из густого дыма, на руинах древнего храма, явилась миру прекрасная, девственная богиня Афина, в сверкающем золотом шлёме и панцире, с копьём, стиснутым в левой руке. С ладони её правой руки вдруг спорхнула Победа, которая резво понеслась вниз, чтобы увенчать своим златым лавровым венком седую голову венецианского триумфатора Франческо Морозини. Певец Гваданьи отбросил свой огненный факел и преклонил колени. Потрясённые зрители неистово зааплодировали, выражая бурный восторг.
   Из потухшего адмиральского факела незаметно вылетела маленькая, тлеющая искорка. Промелькнула в воздухе быстрой, ничтожной мошкой. И тихо опустилась на пюпитр, на партитуру венецианской оперы. Маэстро Галуппи, резво и не глядя, перевернул страницу, испещрённую нотами. Началась следующая музыкальная сцена.
   К креслу, на котором сидел Джакомо Казанова, мягко приблизился слуга в чёрном кафтане с серебряным шитьём. Он почтительно склонился к уху венецианца и что-то шепнул. Казанова изменился в лице. Нервно схватил Дашу за руку и сказал, заметно волнуясь:
   - Пойдёмте скорей, сеньорита! Нас зовёт графиня Фатустрелли.
   - Я хочу досмотреть оперу.
   - К чёрту - оперу! У нас есть дела поважнее. Пошли, пошли... Быстрее! - напористо ответствовал девушке Джакомо.
   Что делать? Пришлось Дашеньке подниматься и тащиться, вслед за лакеем и Казановой, в апартаменты графини.
   Спешно поднялись вверх по раззолоченной лестнице, ведущей в личные покои хозяйки дворца. Прошли сквозь длинную анфиладу роскошных комнат. Пришли в просторный, округлый, со множеством огромных зеркал, зал. У высоких, золочёных дверей, присев на диванчик, скучал молодой английский офицер в алом мундире. Слуга пошёл в комнаты графини: доложить о прибытии гостей. Англичанин, завидев прелестную юную леди, поспешно вскочил. Изящно, с большим достоинством поклонился. Подарил ослепительно-победную улыбку Даше. Затем он небрежно кивнул Казанове. И представился приятным, бархатным баритоном:
   - Меня зовут Брюс, Джеймс Брюс... Я приехал в Венецию из Лондона всего лишь пару дней назад. Я состою на службе Его королевского величества. Исследую руины римского периода, по заданию Форин-оффиса.
   Казанова вздрогнул. Испуганно покосился на Дарью. Он припомнил вдруг древний эвфемизм британской секретной службы и совсем невразумительно промямлил по-английски:
   - О-о-о, старая фирма?
   Шотландец добродушно засмеялся в ответ:
   - Да, да. Правильно. Наша добрая, старая фирма Брюсов.
   Створки высокой, золотой двери внезапно распахнулись. Важный лакей в чёрной ливрее с серебряным позументом пригласил гостей войти.
   Даша и мужчины, сопровождавшие её, прошли в личные покои графини Фатустрелли ди Фарузи.
   Тяжёлые портьеры из чёрной парчи на окнах были плотно задёрнуты. Серебряные, настольные канделябры с горящими, спермацетовыми свечами тускло освещали просторную комнату. Огонь, пылавший в большом камине, кидал зловещие блики, плясавшие на сводчатом, высоком, тёмном потолке. Дашенька, ступив на мягкий, лиловый ковёр, слегка оробела... Её подавило мрачное величие таинственной комнаты. Казанова это заметил и шепнул ободряюще девушке:
   _________
   * Осада афинского Акрополя венецианцами, в 1687 г., страшно изувечила изумительное создание греческих зодчих Иктина и Калликрата; венецианская бомба, попав в Парфенон через мраморную крышу внутрь здания, где хранился тогда запас турецкого пороха, произвела невероятной силы взрыв, который разорвал Парфенон по длине на две части и обратила его в полуразвалины, из которых местные жители стали таскать камни для выжигания из них извести. _______
  
   - Не удивляйтесь, сеньорита. Старая графиня ненавидит солнечный свет.
   Молча приблизились к яркому пламени камина, к креслу с высокой спинкой, в котором недвижимо сидела фарфоровая, сломанная кукла в чёрном, бархатном, пышном платье. Джакомо Казанова первым приблизился к графине. Почтительно преклонил своё колено. Мягко приложился губами к огромному бриллианту на серебряном перстне, красовавшемся на сухой, пергаментной руке. Сморщенное, густо набелённое, лицо куклы вздрогнуло. Её голова в пышном, высоком, белоснежном парике слегка покачнулась. В ушах тихо звякнули серебряные серьги: в них замерцали две, изумительно огромные, чёрные жемчужины, обрамлённые мелкими бриллиантовыми звёздочками. Подведённые глаза открылись. Раздался скрипучий, властный голос:
   - А-а-а, Казанова... Гнусный развратник. С чем ты на этот раз пожаловал ко мне во дворец?
   Джакомо, склонившись, начал что-то быстро и горячо шептать на ухо графине. Она, выслушав венецианца, милостиво кивнула Даше. Сделала неверной, трясущейся рукой приглашающий жест. Джакомо и Дашенька присели на мягкие стулья, с причудливо гнутыми ножками и с чёрной, шёлковой обивкой, затканной серебряными вензелями. Графиня Фатустрелли обратила свой благосклонный взор на бравого английского офицера.
   Джеймс Брюс ловко выдернул из-за широкого обшлага своего алого мундира свёрнутое в тугую трубочку письмо и, прищёлкнув каблуками, с изящным поклоном, передал его чёрной графине. Та, с хрустом, сломала красную, сургучную печать. Медленно развернула желтоватый пергамент. Стала читать послание. Прочитала. Глубоко и надолго задумалась. Потом вдруг, резко дёрнувшись, кинула королевское письмо в пылающий камин. Джакомо Казанова весь напрягся, пытаясь разобрать хоть одну-единственную строчку на горящем пергаменте. Увы! Королевское послание сгорело слишком быстро, наполнив комнату резким запахом жжёного сургуча. Графиня Фатустрелли отрывисто засмеялась:
   - Ха! Ха! Ха!
   Английский посланец робко заглянул в блеклые глаза надменной старухи. Затем негромко кашлянул и спросил:
   - А что Вашей светлости будет угодно передать Их Величеству королю Георгу?
   - Передайте ему, - сказала графиня, - что я, э-э-э... польщена предложением английского короля. Я, также, поражена неслыханной щедростью Георга. Собрать такие огромные деньги в то время, когда ваша страна ведёт многочисленные разорительные войны в своих колониях и на континенте. Я приятно удивлена - не скрою этого! Но! Я вынуждена отклонить это, столь лестное мне, предложение. Ха, ха, ха. Так и передайте вашему королю!
   - Отклонить?! Как это отклонить? - опешил на месте Брюс. - Погодите, миледи! Как вы можете принимать столь важное решение - и столь поспешно? Быть может завтра вы переду...
   - Нет! - решительно изрекла итальянка. - Нет! И ещё раз: Нет! Так и передайте своему Георгу!
   - Но, графиня! Ваша светлость, - растеряно бормотал Джеймс Брюс. - Ваше упрямство приведёт к морской блокаде Венеции нашим флотом. Британская империя нанесёт сокрушительный ответный удар. Затяжная война между нашими государствами - неизбежна! Вы это понимаете?
   - Я всё прекрасно понимаю! Но, я уже сказала вам и всей вашей Камбрейской лиге *: "Нет!!"
   Британец подскочил, как ужаленный ядовитым пауком. Подбежал к чёрной графине. Суетно схватил своими, трясущимися руками её правую, морщинисто-желтоватую руку. И покрыл её всю поцелуями. А затем стал быстро-быстро лепетать, заикаясь от волнения:
   - Помилосердствуйте, моя прекрасная синьора! Помилосердствуйте! Я, я... я... И моя... Вся моя... Моя судьба зависит от одного вашего слова! Я не могу! Я не могу приехать в Англию и передать ваше "Нет!" моему королю. Провал этой, тайной миссии ставит крест на всей моей дальнейшей карьере, на всей моей жизни, чёрт вас подери! Вы, сударыня, это понимаете? О! О! Мой король будет страшно разгневан... Он казнит меня с позором публично! Или же - сошлёт меня в наши американские колонии. Или - в Индию. Или же - в Африку, в какую-нибудь алжирскую дыру! О, моя бедная, несчастная мать! Она... О! Она умрет в нищете, в одиночестве, выплакав свои прекрасные глаза по загубленному вами, миледи, сыну. О! Сжальтесь... Я умоляю! Я заклинаю вас: измените своё, столь поспешное, решение. Передайте что-нибудь обнадёживающее моему королю Георгу!
   Графиню Фатустрелли, видимо, тронули жаркие стенания молодого английского офицера.
   ________
   * Камбрейская лига, союз имп. Максимилиана I, папы Юлия II, Людовика XII и Фердинанда Католического, образовавшийся в Камбре 10 дек. 1508 г. для войны с Венецией. К участию в этом союзе были привлечены также герцоги Феррарский и Савойский, маркграф Мантуанский и большая часть мелких итальянских государей. Война с Венецией началась благоприятно для союзников, но затем, благодаря опытности и твердости венецианских правителей и разногласиям в стане их врагов, дело приняло другой оборот. Папа заключил мир с Венецией и снял с нее интердикт, что привело к окончательному распадению этой лиги. ________
  
   Она протянула к нему свою руку. И успокоительно-поощрительно потрепала его по потной щеке. Потом она схватила серебряный колокольчик со стола. Раздался мелодичный звон. Дверь распахнулась. В комнату неспешно вошёл важный дворецкий в чёрной ливрее, расшитой серебром. Старуха отдала распоряжение:
   - Пьетро, голубчик. Сходите, пожалуйста, в мою спальню и принесите этому назойливому английскому джентльмену мою, э-э-э... ночную вазу. Содержимое выдайте ему, а мой горшок отнесите назад. Это всё. Ступайте!
   Слуга отвесил глубокий поклон графине и неторопливо удалился.
   Злобно сверкая тёмными красивыми глазами, бормоча невероятные проклятия и угрозы в адрес выжившей из ума венецианки, Джеймс Брюс * поплёлся следом.
   Графиня обратилась к Казанове, который злорадно скалил зубы, упиваясь британской конфузией:
   - Итак, Джакомо, насколько я поняла, у тебя тоже есть какое-то послание ко мне.
   - Si, si, signora. Scusi!
   Венецианец поспешно вскочил со стула. Скинул башмаки. Совсем не конфузясь дам, расстегнул сбоку пуговки на своих, сине-суконных, панталонах. Ловко стащил и водрузил их на стол, неподалёку от изумлённой Даши. Быстрыми движениями хватких рук нащупал нечто твёрдое возле гульфика. Достал из кармана камзола маленький, складной ножик. Вспорол подкладку из жёлтой камки. Извлёк из своих штанов небольшую голубоватую бумажку. С глубоким почтительным поклоном, Казанова торжественно вручил секретное письмо прусского короля Фридриха в морщинисто-желтоватую руку графини Фатустрелли.
   Старуха прочла послание. Задумалась. Затем сказала Казанове:
   - Ну, что ж! Возможно, я приму заманчивое предложение Фрицци. Возможно... Джакомо, голубчик, тебе необходимо немного подождать. Через пару дней ты получишь мой окончательный ответ Фридриху. Моя дочь вот-вот возвратится из Франции. Посмотрим... Посмотрим, что мне предложит маркиза де Помпадур.
   Казанова отвесил венецианке изящный, низкий поклон:
   - Я прошу прощения, моя любезная синьора. Я тайно прибыл в Венецию, э-э-э... Мне удалось, рискуя собственной жизнью и свободой, доставить Вам это королевское послание. Но, при этом я сильно издержался в дороге, так что я...
   - Так, так! Что же ты просишь у меня?
   - Я осмелюсь напомнить вам, графиня, что вы не заплатили мне за мои прежние услуги, столь любезно оказанные вам в долг. А это составляет не слишком значительную для вас сумму в сорок дукатов.
   - Сорок золотых дукатов! Ах ты - гнилой развратник! Ты, верно, забыл про наш давний уговор, Казанова: "Сначала - я. После меня - ты!" Товар должен быть отменным и без изъяна. А за то, что ты мне подсунул на прошлой неделе я бы не дала и ломанного багатинно. **
   Казанова оскорбился:
   - Ну, не знаю, синьора. Я проверял, прежде чем передать её в ваши руки.
   - Да знаю я твои проверки, неисправимый греховодник. Впрочем, - смягчилась старуха, - на сей раз ты кажется угадал.
   Графиня Фатустрелли позвонила в свой серебряный колокольчик. Вошедшему слуге было отдано распоряжение:
   - Пьетро, голубчик, распорядитесь, чтобы мне приготовили горячую ванну.
   Лакей поклонился и вышел. Джакомо Казанова почтительно склонился к самому уху графини и что-то ей негромко шепнул.
   - Что-о-о?! Ты почему сразу мне об этом не сказал, негодник?
   Она вновь мелодично позвонила.
   - Простите, Пьетро! Моя ванна - отменяется! Ступайте.
   Потом она резко поворотилась к Даше и сказала:
   - Значит и у вас, моя русская красавица, есть некое послание, адресованное мне.
   __________
   * Брюс, Джеймс (Bruce, James) (1730 - 1794) - английский путешественник, врач. Родился в Киннарде, в Шотландии; был назначен в 1762 году английским консулом в Алжир, где изучил восточные языки. После путешествий, предпринятых им во Внутреннюю Африку и по берегам Средиземного моря, он в 1767 г. отправился в Бельбек и Пальмиру и снял рисунки с важнейших памятников древности, подаренные им Королевской библиотеке в Кью. Весной 1768 г. он прибыл в Каир и к концу года поднялся вверх по течению Нила. Затем совершил с караваном путешествие до Джидды на Красном море. Из этого города он предпринял плавание вдоль берега и в 1770 г. ему удалось проникнуть до Гондара, где тогда свирепствовала эпидемия оспы. Доктор Брюс лечил заболевших людей, чем приобрел большое уважение, как при дворе, так и в народе. Написал книгу "Travels into Abyssinia" (изд. 1790 г.)
   ** Мелкая медная монета, бывшая тогда в обращении в Венеции. ________
  
   Дашенька молча кивнула. Достала из своей сумочки розовый конвертик. Передала его графине Фатустрелли. Та, сломала хрупкую печать, извлекла письмо и прочла вслух:
   - Velikoliubeznaya serdtsu moemu, Dar'ia Nikolaevna... Что такое? Ничего не понимаю.
   Даша спохватилась. Опять порылась в сумке. Достала розовый конверт. Передала его графине. Взамен получила другое письмо - своё, амурное. Женщины погрузились в чтение. Дашенька, с огромным душевным трепетом, прочитала первые строки, написанные милой, знакомой, мужественной рукой:
  

Великолюбезная сердцу моему, Дарья Николаевна!

  
   Вот он, я - Сергей Копытов. Явился в Салтыковку, дабы насладиться несравненным обществом Вашим. Извольте полюбоваться. Я стою в саду, на коленях, пред Вами и, обуянный пылкостью душевной к Вам, нежно цалую все Ваши розовы-нежны-прелестны пальчики. Один за другим, в очередь. И все, все, все! А начну я свои страстные поцалуйчики с расчудеснаго мизинчика на Вашей левой руке, а уж закончу я их милым мизинчиком правой ноги моей обожаемой Салтычихи...
  
   Дашины щёчки мило зарделись. Тёплая волна блаженства разлилась по всему её нежному телу. Девица прикрыла глаза и томно замечталась в облаках... Внезапно кто-то весьма бесцеремонно вернул её на грешную землю. Даша отмахнулась своей, слабеющей рукой. Затем она открыла глаза и хотела продолжить чтение. Но...
  
   Следует заметить, что тем часом, в оперном театре палаццо происходили события, вызвавшие нервозные смешки у собравшейся публики. Композитор Галуппи, сорвав с головы свой пышный парик, попытался сбить им пламя с горящих листов оперной партитуры. Взволнованным зрителям уже показалось, что его героические усилия увенчались успехом.
   Но, увы! Всё тщетно... Затаившийся огонь вдруг вспыхнул с новой, яростной силой... Пылающие бумажные листы стали разлетаться по разным углам оркестровой ямы. Неожиданно загорелась боковая кулиса... Языки пламени стали лизать пышные декорации... Маэстро, махнув безнадёжно рукой, резво побежал прочь... За ним поспешили музыканты, бережно прижимавшие к груди скрипки Страдивари и альты Гварнери... Осознав нависшую над ними угрозу, раззолоченная публика в панике бросилась бежать прочь из зала.
  
   Дашенька продолжила читать своё письмо... Но, чья-то настойчивая рука потянула её за рукав атласного платья. Сухая, но ещё крепкая, кисть чёрной графини сильно стиснула нежную прелестную ручку Даши, которая вздрогнула и отвлеклась от чтения. Старуха, стоявшая рядом, обеспокоено глянула своими выцветшими, колючими, проницательными глазами на девицу и встревоженно-тихо спросила:
   - Изложенное в этом письме - правда?
   - Совершенная правда, сеньора, - ответила девушка, которая хотела продолжить чтение милого письма.
   - Так что же, вы медлите?! - громко вскричала венецианка. - Как вы можете читать какую-то чепуху, бессмысленно тратя наше драгоценное время?
   - Сейчас, сейчас... - отмахнулась от назойливой старухи Дашенька.
   Графиня порывисто схватила свой серебряный колокольчик. Позвонила. Излишне волнуясь, она громко распорядилась:
   - Пьетро!! Немедленно сходите в мою спальню и принесите мне...
   Тут старуха осеклась. Бросила быстрый проницательный взгляд на Казанову. Затем нетерпеливым жестом пригласила дворецкого приблизиться. Что-то бурно прошептала ему на ухо. Пьетро изменился в лице и осмелился возражать своей хозяйке:
   - Но, ваше сиятельство, это же - невозможно! Как можно?! Тайный совет венецианской инквизиции запретил показывать это иностранц...
   - Плевала я на твою инквизицию! Делай, что я тебе приказываю. Быстро неси это сюда!
   Пьетро поспешно удалился. Графиня Фатустрелли снова обратилась к Даше:
   - Итак, моя русская сударыня! В присутствии вот этого свидетеля, я объявляю Вам, что принимаю все условия, изложенные в вашем послании. Я также желаю незамедлительно скрепить наше дружеское соглашение взаимным договором! Подпишем его здесь и сейчас, не тратя впустую ни одной минуты нашего драгоценного времени!
   - Сейчас, сударыня. Сейчас... - снова небрежно отмахнулась от прилипчивой старухи Даша Салтыкова, увлечённая чтением своего амурного письма.
   - О, Боже! Какое несносное юношеское упрямство! Да, прекратите же вы своё чтение! О-о-о, Господи... Мне дурно. О, моё сердце...
   Графиня Фатустрелли вдруг резко дёрнула своей правой рукой, покачнулась и... неожиданно брякнулась в обморок, на мягкий лиловый ковёр. Даша и Казанова подбежали к ней. Бережно подняли. Перенесли на диванчик. Джакомо поспешил за водой. А Дашенька стала рыться в своей сумочке. Нашла там пузатый, округлый пузырёк. Из него накапала в стакан воды, принесённый Казановой, несколько золотисто-маслянистых, тяжёлых капель. Джакомо шустро свернул из письма небольшую воронку. Через неё осторожно влили лекарство в судорожно-перекошен-ный рот графини Фатустрелли.
   Щёки венецианки порозовели. Она задышала. Открыла свои глаза и прошептала:
   - Спасибо, мне уже лучше... Значительно лучше. Ах, какой удивительный терпентин! * Это средство действует на меня намного лучше эликсира Витали **. Восхитительно! Сколько там было капель?
   - Три капли, сеньора.
   - Всего три капли... А какой поразительный эффект!
   Графиня вскочила с диванчика на ноги. Живо выдернула из своего рта намокшую розовую бумажку. Кинула её в каминный огонь. Затем она бодро прошлась по мрачной комнате. Подошла к кабинетному столу. Макнула перо в чернильницу. Небрежно черканула несколько ответных строк на послании. Размашисто расписалась. Передала бумагу с договором Даше и, мило улыбаясь, сказала твёрдо:
   - Всё! Решено. Я принимаю предложение от русского двора. Прошу вас, моя любезная юная красавица, не отвергать этот скромный дар Венеции в знак нашей, уже состоявшейся, доброй дружбы!
   Графиня Фатустрелли сняла с пальца правой руки старинный серебряный перстень. Крупный бриллиант, расположенный в центре восьмиконечной звезды, вспыхнул бесконечным множеством лучиков. Глаза Казановы алчно заблестели. Чёрная графиня надела свой драгоценный перстень на пальчик Дашеньки. Затем венецианка Фраголетта-Франческа подошла к большому тёмному зеркалу. Поправила перед ним свой пышный парик и платье. Тронула золотую цепочку на груди, поправляя ещё что-то... В комнату вошёл важный дворецкий, который держал в руках большой серебряный поднос, на коем лежал бесформенный, среднего размера...
   Джакомо напрягся. Заёрзал в кресле. Вытянул шею. Помотал своей большой породистой головой. Принюхался. Невероятно выпучил свои глаза, пытаясь узреть: что-же такое лежит на том подносе? Но, увы! В полумраке комнаты ему удалось разглядеть совсем-совсем немногое. Казанова отметил про себя: " Ага! Это - среднего размера, бесформенный, тёмно-синий... нет, пожалуй, лилово-бархатный мешок, весь затканный маленькими серебряными звёздочками, а также - с вензелем графини Фатустрелли. Так! Далее... Горловина сего, весьма загадочного, мешка стянута шёлковым белым шнурком, на коем болтается большая красно-сургучовая, личная, печать графини. Внутри мешка находится... Хм! Мне кажется, что там находится нечто похожее на шкатулку средних размеров... Вот, пожалуй, и всё, что мне удалось заметить".
   Джакомо Казанова неожиданно вздрогнул. Резкий, уверенный и знакомый голос прервал его задумчивое созерцание. Графиня, положив свою сухую руку на таинственный бархатный мешок, любезно обратилась к Дашеньке:
   - Это, моя милая, будет незамедлительно доставлено моим личным курьером во Францию, в Перигё. Там сейчас пребывает моя дочь. Она передаст вашему курьеру, который назовёт известный только нам пароль, этот бесценный мешок. А теперь: прошу извинить меня, синьорина! Мне необходимо покинуть вас, по причине неотложности некоторых моих дел. А вы оставайтесь здесь. Сейчас начнётся бал. Будет много музыки, танцев, угощений, вина и других чувственных удовольствий. Наслаждайтесь, пока молоды, теми мимолётными радостями, кои так редко дарит нам жизнь. Прощайте! Пошли, Пьетро!
   Графиня, шурша своими чёрными необъятными юбками, удалилась, впустив в свою тёмную комнату небольшое сизое облачко дыма... Дворецкий, бережно прижимая к груди драгоценный груз, поспешил за своей стремительной хозяйкой.
   _______
   * Терпентин (живица), бесцветная вязкая смолистая жидкость, выделяющаяся при ранении хвойных деревьев. Сырье для получения канифоли, скипидара, бальзамов и пр. Так называемый "венецианский" терпентин широко применялся в медицине того времени.
   ** Витали (Vitali), Бонавентура Игнацио Бонафеде (1686 - 1745) - итальянский "площадной лекарь"-шарлатан, директор труппы комедиантов. Друг драматурга К. Гольдони. __________
  
   А Дашенька продолжила читать письмо:
  
   Венецианской графине Фатустрелли ди Фарузи.
   Строго конфиденциально.
  

Милостивая сударыня!

  
   Я, с глубоким почтением, довожу до сведения Вашего сиятельства, что...
  
   - О, Господи... Серёженькино письмо сгорело! - громко воскликнула Дашенька, горестно всплеснув руками. Девица подбежала к камину. Увы! Письмо Копытова уже испепелилось...
   Разъярённая Даша бросила в огонь гадкую бумажку, подписанную графиней.
   - Боже! Что это со мной происходит?
   У неё внезапно закружилась голова. Девушка прижала свои хладные ладони к своему горячему лбу. И рухнула без чувств на лиловый ковёр. Казанова ошеломлённо замер на месте. Затем начал решительно действовать. Перенёс чувствительную барышню на мягкий диванчик. Привычно сбегал за водой. Принёс стакан. Встал молча возле диванчика, созерцая прелестную картину.
   Юная дева, разметав свои длинные тёмные волосы, недвижимо лежала пред ним. Бледность и небесное спокойствие разлились по прекрасному женскому лицу. Одна её рука изящно покоилась на груди. Другая - безвольно ниспадала вниз. Чудная соразмерность всех её телесных пропорций привела Джакомо в сильнейшее возбуждение. Он ощутил бурный прилив крови к голове. Та, закружилась. Виски заломило. Во рту пересохло. Джакомо отпил из стакана с водой. Потом сделал ещё один большой глоток. И прыснул прохладной водицей на девушку. Затем приклонил свои колени. Прижал ухо к мушке на её восхитительно-мраморной груди. Дашенька слабо пошевелилась... Тихо застонала... Шепнула:
   - Горим...
   Казанова, мелко дрожа всем своим крупным телом, стремительно приник своими горячими, воспалёнными губами к нежным губам девушки, подарив ей долгожданный, долгий и сладостный поцелуй.
   - Не надо... Нет... - начала отбиваться от него ослабевшая Даша, безуспешно пытаясь высвободиться из жарких объятий распалённого соблазнителя.
   Казанова промычал что-то невразумительное. Перевёл свой томный, мутный взгляд на её упругие груди. И начал осыпать их своими страстными жаркими поцелуями.
   - Огонь... Вода...
   - Да, да, сеньорита! Я горю... Я весь охвачен этим жгучим пламенем! И вся вода венецианских каналов не в силах потушить моё дикое пылающее сердце... Лишь ваша горячая благосклонность, моя красавица, способна обуздать мою телесную пылкость...
   Напористый Джакомо начал бесстыдно задирать пышные юбки девушки. Смелая рука прожжённого ловеласа продвинулась вверх: по скользкому шёлковому чулку, по подвязке с маленьким бантиком, по тёплой полоске нежной девичьей кожи. Торопливые пальцы Казановы уткнулись в затейливые кружева женских панталончиков.
   - Мы горим... Пожар...
   - Да, да, сейчас... Сейчас мы сгорим в огне обоюдной страсти...
   Дашина нога рефлекторно дёрнулась. Красный каблучок её туфли угодил прямо в копчик пылкого, неугомонного венецианца. Джакомо вздрогнул от неожиданной боли. Оглянулся... Из щелей золочёной двери уже валил густой удушливый дым... Казанова вскочил на ноги. Пошатнулся. С трудом преодолевая кружение своей, странно очугуневшей, головы, он подбежал к двери. Распахнул её высокие створки...
   Сильный жар из соседней, уже вовсю полыхавшей, комнаты, моментально опалил его волосы... Под ногами Казановы зашевелился плотный, серый, попискивающий ковёр. Бегущие мыши тщетно искали спасения из огненной ловушки, из горящего венецианского палаццо... Джакомо попятился. Захлопнул своей слабеющей рукой двери, ведущие в ад. Кашляя и задыхаясь, побежал к ближайшему окну. Содрал чёрную пыльную портьеру. Схватил стул. Выбил им стекло. Оглянулся... Побежал назад, к диванчику. Попытался взять бесчувственную девушку на руки. Не смог. Сил не хватило. Тогда он поволочил тяжёлое тело по полу. Притащил. Еле отдышался у окошка, жадно хватая ртом холодный воздух. Глянул вниз - туда, где плескалась тёмная спасительная вода канала... Приподнял девушку. Головой вперёд, с усилием, протиснул её обмякшее тело в пышном платье в разбитое оконце. Его ослабшие руки неловко заскользили по шёлковым чулкам девицы. И бессильно разжались.... Даша стремительно полетела вниз. И, с шумным плеском, упала в воду. Джакомо прыгнул следом, в благословенное окно...
  
   Со всей Венеции к пылающему дворцу Фатустрелли поспешно плыли гондолы. Люди пытались спасти тех, кто чудом смог выбраться из огромного горящего здания. Из побитых окон старинного палаццо, вырывались языки чудовищного пламени. Они кидали зловещие багровые отблески: на воду в канале, на плывущих людей, цеплявшихся за горящие обломки, на скрюченные обгорелые дымящиеся тела в золочёных одеяниях, валявшиеся на широкой мраморной лестнице.
   Казанова вынырнул. Судорожно глотнул хладный воздух своими обожжёнными лёгкими. Закричал слабым сиплым голосом. Его заметили. Чья-то сильная рука втащила его в гондолу. Джакомо немного отдышался. Ему вдруг померещилось, что он снова видит светлое пятно на воде... белое атласное платье загадочной русской красавицы, её длинные струящиеся волосы, её разметавшиеся тонкие изящные руки... её перстень с огромным бриллиантом, сияющим необыкновенно ярким светом...
   - Туда, туда!
   Направляемая Казановой, гондола поплыла в указанное место. Багром попытались прощупать илистое дно, чтобы зацепить крюком и вытащить бездыханное тело девицы. Увы! Всё тщетно... Никого не нашли. И поплыли дальше. Спасать немногих уцелевших.
   - Сеньорита, сеньорита, сеньорита... О-о-о, сеньорита... - горестно бормотал мокрый, растерянный, дрожащий от холода, Джакомо Казанова, напряжённо вглядываясь в тёмную непроницаемую глубь венецианского канала.
  
  

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Сражение при Крефельде 23 июня 1758 г. - Новые испытания, которым

подвергается маркиз. - Фортуна вознаграждает его

своей щедрой рукой.

  
   Крепкий безмятежный сон Донасьена да Сада был нарушен шумной беготней и криками их командира:
   - Подъём! Тревога! Быстро подъём!
   Донасьен торопливо оделся, схватил саблю, пистолеты. Выбежал на улицу. Там, зябко ёжась от утренней прохлады, он узнал последние новости. Прибывший из штаба вестовой сообщил, что ночью к Крефельду внезапно прорвались основные силы ганноверцев под командованием Фердинанда Брунсвика. Ганноверцы, взаимодействуя с корпусом прусских рейтар, стремительно приближались. Стрельба и пушечные разрывы доносились уже с северных окраин города. Приказ из штаба графа де Клермона гласил: "Всем французским силам срочно покинуть Крефельд и занять позиции на холмах, что расположены южнее города. Арьергарду было предписано сдерживать врага на всех основных дорогах. Конница должна была, маневрируя, наносить быстрые удары и отходить, отвлекая и рассеивая наступающих врагов".
   Времени на раздумья уже не было. Лейтенант де Сад принял командование над своими карабинерами и спешным маршем повел их на позиции, определённые приказом. Сонный город просыпался в тревоге. Из домов выбегали взъерошенные полуодетые люди. На северной окраине города занималось зарево. Оттуда потянуло въедливым удушливым дымком. Мощный взрыв внезапно потряс кроны деревьев. "Наверное, шальная граната угодила в пороховую повозку!" - подумал на бегу Донасьен.
   - Быстрее! Быстрее! Не отставать! - начал он поторапливать, остановившихся на мгновение, солдат. Те, понимая важность наступившего момента, молча бежали за ним. В прошлых боях с пруссаками их юный командир уже не раз показывал свою храбрость и хладнокровие. Солдаты любили и уважали своего маленького лейтенанта. Мимо них, выбивая крупные комья земли, стремительно промчался большой конный отряд.
   - Эй, пехота, поторопись! Мать вашу... - успел на лету весело выкрикнуть молоденький кавалерист. А потом он ускакал в направлении синеющего вдали, за холмами, леса.
   Донасьен на миг задержался, молча стряхивая прилипшую к мундиру грязь и осматривая окрестности. Потом приглядел удобное местечко на одном из холмов у дороги, куда и направил стремительно свой отряд. Его солдаты, спотыкаясь и увязая в свежевспаханном копытами поле, старались не отставать от своего быстрого командира. Прибежали. Побросав ранцы на траву и сложив ружья в аккуратные пирамиды, приступили к укреплению занятой позиции. Спешно набивали землёй и песком мешки. Затем уложили их в ряд и укрепили кольями, нарубленными солдатами в соседнем лесу. За пару часов работы успели создать небольшой, но довольно высокий и крепкий редут на вершине холма. Донасьен, скинув свой мундир, сосредоточенно работал наравне со всеми.
   Внезапно какой-то шум поблизости привлёк его внимание. Маркиз глянул вниз. Справа, у самого подножия холма, в рытвине застряла большая телега, гружённая огромным стогом свежескошенной травы. Молодой, чёрноусый крестьянин громко ругался по-немецки и лупил кнутом свою лошадь, которая, вздрагивала и дёргалась, безуспешно пытаясь сдвинуть тяжёлый воз. Донасьен послал трёх солдат на помощь. Те, споро сбежали вниз. Стали толкать телегу сзади. Немец стал ещё усерднее хлестать свою лошадку. Телега нехотя, с большим скрипом, сдвинулась с места. Крестьянин заулыбался. Французские солдаты тоже.
   - Крак!
   Телега вдруг резко накренилась на левый бок... С передней оси соскочило колесо и покатилось куда-то вниз. Стог опрокинулся. Растерявшийся немец, забыв стереть улыбку с физиономии, застыл на месте, провожая взглядом укатившееся колесо. Потом он, дико ругаясь, сломал о коленку кнут и стал распрягать лошадь. Солдаты загоготали. Маркиз тоже улыбнулся. Крестьянин оседлал лошадку и поскакал прочь. Французы вернулись в своё укрепление.
   Донасьен достал свою зрительную трубу и, как капитан маленького боевого корабля, начал неторопливо осматривать окрестности. Сражение медленно-нехотя разгоралось, как ленивый костер в сырую погоду, сначала по фронту, а потом - по правому флангу обороны. Силы наступающих произвели впечатление на французского лейтенанта. Сплошное море голубых прусских мундиров... Де Сад внезапно вспомнил вчерашние откровения де Груе. "Интересно, возьмет ли сегодня Жюльен желанного пруссака в плен? Сомнительно... Весьма сомнительно!" - подумал, презрительно усмехнувшись, Донасьен. Потом он отвлекся на неожиданный, сильный грохот, и тут же, моментально, забыл всё вчерашнее. Прусская артиллерия, сделав четкое, как на маневрах, перестроение, выдвинулась по центру и открыла ураганный огонь. Лейтенант с тревогой следил, как картечь и гранаты выкашивали оборонительные ряды французов. "Продержатся... Но, очень недолго..." - трезво оценил де Сад сложившуюся ситуацию.
   - Та-ра-ра-ах!!
   Внезапно, оглушительно и близко грянуло с левого фланга. Это заговорили пушки подоспевших ганноверцев. Несколько гранат пронеслись с визгом над маленькой крепостью и разорвались совсем близко от французских карабинеров.
   - Ложись! - громко скомандовал своим солдатам маркиз. И сам бросился на землю.
   Стрельба ганноверцев была беглой и довольно точной. Одна из гранат залетела в маленькую крепость, с визгливым шипением вонзилась в бруствер... И с грохотом взорвалась, выкинув фонтан из комьев земли. В его отряде появились первые потери. Канонада стихла так же внезапно, как и началась. Донасьен с опаской выглянул из своего укрытия.
   События развивались в то утро явно не в пользу оборонявшихся. Сначала, французская конница, выскочившая с улюлюканьем из дальнего леса, обрушилась неожиданно на ганноверцев и успешно смяла их передние ряды. Но тут же появилась кавалерия врага и французы, не ввязываясь в длительный сабельный бой, отошли по сигналу трубача. Потом вражеские конники, разогнавшись, с ходу врезались в ряды французской обороны и потрепали немного левый фланг. Вернувшиеся конники-французы отогнали прусских рейтар, которые, не сильно сопротивляясь, спешно отошли к городу. Всё это, скорее, походило на детские игры в догонялки на лужайке, чем на сражение. Однако постепенно обе стороны, втягиваясь неудержимо в неизбежную баталию, стали ожесточаться и приходить в военный кураж. Крики разгоряченных солдат, ружейная стрельба, пушечные залпы и разрывы гранат становились всё громче и отчётливее, неумолимо приближаясь к маленькой "Бастилии" Донасьена.
   Его скромная крепость выдержала первую вылазку вражеских пехотинцев. Напиравшего широкой цепью врага, оттеснили ружейным огнём. Меткие выстрелы французских карабинеров, заставили пруссаков сначала залечь, а потом - ретироваться.
   Лейтенант де Сад понял, что за пробной вылазкой, незамедлительно последует сильный удар прусско-ганноверской пехоты. Он глянул влево, где неподалеку от него торопливо готовились к бою несколько батарей французской конной артиллерии. Одной из батарей, из шести орудий, командовал давнишний знакомый де Сада - лейтенант Жоффруа. Они познакомились ещё в прошлогоднюю июльскую компанию. Тогда французская армия под командованием графа д'Эстре, стремительно форсировав Везер, вышла к Ганноверу, и обрушилась всей своей ужасной мощью на полки герцога Кэмберлендского. Сражение под Хастенбеком продолжалось три долгих безумных дня и завершилось полным разгромом ганноверцев, которые сдались и подписали позорную капитуляцию.
   Донасьен встретился взглядом с командиром батареи; тот узнал приятеля; кивнул и улыбнулся ответно маркизу. Потом Николя Жоффруа с весёлым ожесточением прокричал де Саду:
   - Сейчас здесь будет жарко, как в аду, Донасьен!
   Развернулся и заорал протяжно:
   - Батар-р-рея! Ка-а-артечью! За-а-аряжай!
   - Трам-тара-рам! Трам-тара-рам! Трам-тара-рам!
   Развернув полковые знамена, под торжественный бой барабанов и пронзительное повизгивание флейт, прусская пехота двинулась неторопливо, как бы нехотя, в атаку. Де Сад достал свою зрительную трубу и стал рассматривать спокойные лица идущих солдат и их офицеров. "Хорошо идут, как на параде..." - с неудовольствием подумал маркиз. Голубые цепи медленно подползали к французским укреплениям. Бои в центре и на правом фланге стихли. Там стали с интересом следить за событиями, которые разворачивались на левом фланге - по направлению главного удара.
   - Та-ра-рах-х-х!!!
   Оглушительно рявкнула рядом батарея Жоффруа. Донасьен с ликованием отметил крупные бреши, пробитые картечью в прусских рядах. Не замечая беглого огня французской артиллерии, голубые волны молча смыкались и продолжали своё торжественное движение, постепенно ускоряя ход. Лейтенант де Сад, неспешно спрятал зрительную трубу, достал саблю из ножен и громко прокричал своим карабинерам:
   - Первая, вторая, третья... шеренги! Приготовиться к бою! Огонь по моей команде...
   - Та-ра-рах!!
   Французские пушки раскатисто грохнули ещё раз и умолкли. Батарейцы спешно начали примыкать штыки к ружьям, готовясь отразить атаку стремительно приближавшихся немцев.
   - Шеренги... Огонь! - пронзительно закричал лейтенант де Сад.
   Весело и дружно щёлкнув кремневыми замками, ружья одним оглушительным залпом выплюнули порцию раскалённого свинца в бегущих пруссаков. Сизое, удушливое облако гари мгновенно окутало Донасьена. Он закашлялся, а потом, отдышавшись, хрипло скомандовал своим солдатам:
   - К штыковой, приготовься!
   Он неторопливо-хладнокровно, лишь изредка поглядывая на стремительно приближавшихся врагов, достал два своих пистолета... положил их бруствер... своей саблей стал постукивать по колышку, торчавшему из мешка с землей. Напрягся и замер.
   Выстрелы, топот сотен вражеских сапог, гортанные крики пруссаков, мельтешение их голубых мундиров... Всё это горячей упругой волной ударило Донасьену в голову, вскипятило его кровь. Он заорал что-то невразумительное, схватил пистолет и выстрелил в набегавшего прусского капрала. Тот недовольно мотнул усатой мордой и... и как бы споткнувшись, запнулся и воткнул свой штык с набега в бруствер, выпустил тёмную струю крови из своего пробитого бока... стал молча валится навзничь. Де Сад, не отводя от него взгляда, дрожащей левой рукой искал свой второй пистолет. Не нашёл... Своей, пронзительно зазвеневшей саблей, он отвел удар штыка, направленный в его грудь. Сделал быстрое балетное па, отскочил и рубанул по загорелой солдатской шее. Пруссак завизжал и рухнул на землю. Потом он схлестнулся в ближнем бою с более опытным рубакой... Долго топтались и рубили друг друга саблями. Рослый прусский офицер своим умелым натиском оттеснил Донасьена на самый край укрепления. Защищаясь из последних сил, маркиз перекатывался на мешках, с трудом увёртываясь от ударов настырного вояки. Левой рукой зачерпнул горсть песка, кинул и ослепил его... точным коротким выпадом ткнул саблю ему в живот, ногой отпихнул вмиг обмякшее тело врага. Перевёл свой дух. Затем вскочил и бросился на подмогу своим товарищам. Общими усилиями они согнали пруссаков вниз.
   Свирепая рукопашная прекратилась так же внезапно, как и началась. Трубач противника сыграл команду к отступлению. Голубая волна нехотя отхлынула и покатилась в направлении к Крефельду. Наступившую тишину нарушали только стоны и крики раненных. Воспользовавшись краткой передышкой, обе стороны оценили свои потери. Грязный и потный Донасьен начал осматривать поле битвы своим воспалённым взором. Масштабы сражения впечатлили его. Кругом валялись многие сотни убитых и искалеченных людей. К редуту де Сада со скрипом подкатила телега с ранеными французами. С неё соскочил и, перекатываясь на коротких ножках, подбежал к маркизу толстяк - полковой хирург Жозеф Гильотен. Захлебываясь словами, он стал торопливо говорить:
   - О! Дорогой мой Донасьен! Как я рад видеть вас невредимым... Какая ужасная битва! Все! Все... все они погибли... - доктор судорожно дёрнулся и зарыдал в голос.
   - Постойте, как все? Кто это - все?
   - Как?! Вы ещё не знаете? Все наши добрые д-д-друзья... С которыми мы вчера так мило беседовали и пили рейнское! Франсуа, Жан-Жак, Дени, Антуан... Все такие молодые, такие юные! О, какое горе для их родителей... Какое горе! Да! Чуть не забыл вам сказать, что убит граф де Жисор - сын маршала Франции. Жюльен де Груе тоже, наверняка, погиб... но, я ещё не нашёл его тело. О, морблю! *
   У Донасьена потемнело в глазах. "Как безжалостна бывает Судьба к людям...", - в отчаянии подумал маркиз, - "Она пощадила только меня и нашего полкового врача Гильотена".
   - Наверно, вы рождены для чего-то великого, Жозеф **, - задумчиво-тихо сказал Донасьен-Альфонс дрожащим голосом и ласково обнял рыдающего лекаря:
   - Ну, ну... Не надо, мой друг! Возьмите себя в руки. Это война.
   Жозеф немного успокоился и потащился к своей скрипучей тележке.
   Лейтенант де Сад достал зрительную трубу и стал следить за действиями пруссаков. Те, уже выкатили на позиции дополнительные орудия и собирались огнём своей артиллерии сломить упорство оборонявшихся французов. Донасьен глянул на батарею Жоффруа, сильно потрёпанную и всю усеянную голубыми мундирами павших солдат. Маркиз с радостью отметил, что Николя жив, и даёт спешные распоряжения своим батарейцам.
   Донасьен вернулся к своим наблюдениям. Далеко, за дорогой, маленький прусский артиллерист поднёс запальник к пушке. Орудие дёрнулось и, подпрыгнув, выпустило небольшое белое облачко. Прусская батарея сделала первый, пристрелочный, выстрел по французам.
   - Бах! - донёсся до ушей лейтенанта звук далёкого одиночного выстрела.
   Ядро с визгом пронеслось над головой Донасьена и врезалось в пороховое хранилище французской батареи.
   - Ба-а-бах!!
   Взрыв чудовищной силы взметнул на воздух французов, их пушки, комья земли... Донасьен ослеп на мгновение от яркой внезапной вспышки. Горячая упругая волна смела его с бруствера. Лейтенант совершил короткий полет и вонзился стремительно, как пушечное ядро, прямо в стог свежескошенной травы. Он упал на спину, рядом с телом застреленного прусского солдата. Оглушённый взрывом, обречённо смотрел, как раскрывается в небе огромный чёрно-багровый цветок... Успел заметить... крутящиеся в воздухе колеса... стволы пушек... разодранные на части человеческие тела...
   "Всё кончено!" - промелькнула в голове последняя мысль. Тяжёлое колесо от французской пушки рухнуло сверху, с хрустом проломив грудную клетку пруссака. Задетый колесом, Донасьен содрогнулся и повалился в багровую мглу...
  
   Донасьен очнулся от забытья ночью. Резкая пронзительная боль, неожиданной горячей волной окатила всё его тело; снопом мелких колючих брызг ударила в гудевшую голову. Сражение завершилось. Негромкие разговоры, стоны раненных солдат и похрапывание коней, запряжённых в санитарные повозки, лишь изредка нарушали торжественную, разлившуюся всюду тишину. Люди с горящими фонарями и факелами шли по полю, отыскивая ещё живых. Подающий надежду огонёк медленно приближался к неподвижному Донасьену. Свет тихо потрескивающего факела осветил спокойное лицо лейтенанта. Санитар склонился над ним, глянул в его широко открытые глаза, пощупал ему лоб, тяжко вздохнул, и... двинулся дальше.
  
   - Стой... Куда ты, куда?...Зачем ты бросил меня умирать здесь? - тихо, с укоризной прошептал Донасьен серыми губами. Спасительный огонёк стал удаляться. Маркиз опять впал в спасительное забытьё.
   Боль вновь вернула ему сознание. Что-то влажное и большое ткнулось вдруг в голову Донасьена и обдало его тёплой волной. Стоявший близко, крупный неведомый зверь сердито-недовольно засопел и зафыркал. Де Сад скрипнул зубами и с трудом разлепил свои тяжёлые слипшиеся веки. Рядом с ним стояла лошадь и пощипывала травку. На ней сидел всадник. Донасьен равнодушно подумал: "Это пруссак..." и закрыл глаза. Лошадка продолжала есть траву.
   ________
   * Morbleu (фр.) - эвфемизм выражения "mort de Dieu".
   ** Гильотина (фр. guillotine), орудие для обезглавливания осуждённых на казнь, применявшееся во Франции во время Великой французской революции по предложению врача Ж. Гильотена (J. Guillotin). Гильотина состоит из двух соединённых вверху перекладиной столбов, между которыми по желобам опускается кривое тяжёлое лезвие. Казнимого кладут к основанию гильотины, опускают сверху лезвие, которое моментально отсекает голову от туловища. Д-р Гильотен род. в 1738 г. Будучи избран в учредительное собрание в 1789 г., он в декабре того же года внёс в собрание предложение о том, чтобы смертная казнь всегда производилась одним и тем же способом - именно через обезглавливание, и притом посредством машины. Часто повторяемый рассказ, будто Гильотен сам был казнён изобретённой им машиной, лишён основания: Гильотен пережил революцию и умер естественной смертью в 1814 г. _________
  
   Внезапно раздался какой-то шум. Это немец ловко соскочил со своей лошади, коротко звякнув шпорами. "Сейчас будет тут оправляться" - недовольно подумал французский лейтенант. Но пруссак склонился вдруг над бездыханным телом Донасьена. Подхватил его своими сильными руками; легко приподнял с травы; и перекинул через седло. Потом дёрнул уздечку. Нагруженная лошадь и всадник побрели, спотыкаясь о тела убитых солдат, к дороге. Пришли. Остановились у обочины. Пруссак стал напряжённо всматриваться в ночную темень. Потом вдруг встрепенулся. Бессовестно скинул раненного Донасьена на пыльную дорогу. Ловко вскочил в седло. Пришпорил свою лошадь и помчался галопом к городу.
   - О! Боже! Что за люди... О! Небо! Высокое Небо... Помоги мне, помоги мне, помоги... Неужели я приговорён бессердечной Судьбой к мучительной смерти на этой грязной дороге? - в отчаянии прошептал Донасьен.
   Неожиданно налетел холодный, освежающий ветер. Деревья у дороги тревожно зашумели. Маркиз зябко поёжился и приоткрыл свои глаза. По дороге, прямо на него, неслись два далеких мерцающих жёлтых огонька. Заслышав шум стремительно приближавшегося экипажа, Донасьен собрал последние силы и поднял свою слабую руку, надеясь, что его заметят.
   Карета, запряжённая четвёркой необузданных чёрных лошадей, скрипнув визгливыми тормозами, остановилась, подняв удушливое облако серой пыли. В наступившей тишине, Донасьен отчётливо слышал позвякиванье, храп разгорячённых коней, нетерпеливо бивших оземь копытами. Два мерцающих масляных фонаря с боков тускло освещали огромную чёрную карету с затейливым вензелем на двери. Вдруг дверь кареты вздрогнула и чуть приоткрылась. Из её недр медленно высунулась длинная чёрная трость, которую держала гибкая сильная рука в чёрной шёлковой перчатке. Эта рука, холодно сверкнув перстнем с огромным бриллиантом, бесцеремонно ткнула тростью в тело маркиза. Он шевельнулся и простонал запёкшимися губами:
   - Воды! Дайте мне воды... умоляю, хотя бы один глоток воды...
   Из кареты прозвучал короткий властный приказ. С запяток кареты поспешно соскочили два лакея в белоснежных париках и в чёрных ливреях с серебряным шитьём. Сильные руки в белых перчатках подхватили француза и втащили в карету, бережно положив его на мягкий, стёганный, фиолетовый, атласный диванчик, рядом с каким-то лилово-бархатным мешком средних размеров, с мелкими серебряными звёздочками. Почтительно поклонились и, мягко прикрыв дверь кареты, удалились. Дама, лет сорока, в блестящем шёлковом чёрном платье с глубоким декольте, в чёрно-густой вуалетке, слегка прикрывающей пышный белоснежный парик и бледное непроницаемое лицо, чуть наклонилась и, скрипнув своим необъятным накрахмаленным кринолином, ткнула тростью куда-то рядом с ухом Донасьена. Карета вздрогнула. Мягко покачиваясь, набрала скорость и стремительно понеслась по дороге в город.
   - Воды! Умоляю вас, дайте воды! - снова попросил Донасьен.
   Дама молча, резким движением, ткнула тростью куда-то напротив. С приятным мелодичным звоном вдруг открылись небольшие дверки, и, из потаённого пространства выдвинулся поднос, весь заставленный хрустальными графинчиками и стаканчиками. Донасьен, отбросив все приличия, схватил первый попавшийся ему под руку графинчик и большими судорожными глотками стал жадно пить содержимое прямо из узкого горлышка. Тёплая волна блаженства медленно растеклась по его телу. Необычное, с тонким ароматом, вино ударило в голову, уняло его боль. Маркиз допил сие, великолепное, вино, поставил опустошённый графинчик на поднос, заткнул его хрустальной пробкой с вензелями и, в самых изысканных выражениях, поблагодарил даму в чёрном:
   - Позвольте, мадам, выразить вам мою искреннюю благодарность за ваше поразительное милосердие и сострадание, столь любезно оказанное вами - мне в трудный час! Позвольте представиться. Я - маркиз Донасьен-Альдонс-Луи де Сад, лейтенант отдельного карабинерного полка. Разрешите узнать, кому я обязан, за столь неожиданное и приятное избавление меня от страданий?
   Чёрная вуалетка с серебристыми звёздочками легко качнулась. В серьгах незнакомки нежно замерцали две огромные чёрные жемчужины, в окружении мелких бриллиантиков. Блеснула золотая цепочка на гибкой шее. Молочно-снежная пышная грудь, украшенная маленькой тёмной мушкой, соблазнительно колыхнулась в глубоком вырезе платья. Донасьену показалось, что сверкнувшие под вуалеткой глаза, и молчание таинственной дамы, поощряют его к более активным действиям. Вдохновлённый, он продолжал:
   - Если мадам не возражает, то я...
   Карета, резко качнувшись, затормозила. Важный лакей в чёрной ливрее открыл дверь и разложил складную ступеньку. Дама в чёрном молча протянула маркизу свою руку. Донасьен, изящным быстрым движением, подхватил тонкую кисть незнакомки и приложился к ней своими распухшими губами. Ему показалось, как что-то лениво шевельнулось у неё на груди. Прохладная быстрая молния скатилась сверху по застывшей гибкой женской руке и, обдав губы юноши холодком, быстро провалилась куда-то вниз, к его животу.
   Де Сад вышел из кареты. Лакей сложил ступеньку и осторожно прикрыл дверь с тёмными занавесками в окошке. Затем ловко вскочил на запятки. Карета, вздрогнув, тронулась с места. Донасьен стоял рядом с мельницей, провожая её зачарованным неморгающим взглядом. Карета скрылась в клубах пыли, за поворотом. Грустный маркиз пошёл к дому. Подёргал запертую дверь. Начал громко стучать в неё кулаком, а потом - ногами. Дверь открыла растрёпанная, заспанная Лизхен. Долго стояла на пороге, уставившись недоуменно на Донасьена, а затем, как видно что-то сообразив, подхватила его за талию своей пухлой ручкой и потащила наверх по лестнице, в комнату. Там она заботливо уложила Донасьена на кровать. Стащила с ног его грязные сапоги. Пошла за тёплой водой... А когда вернулась, прижимая к своей пышной груди кувшин с водой, то обнаружила уснувшего в неловкой позе юношу. Поставила кувшин рядом с кроватью на табурет, нежно поцеловала Донасьена, застонавшего во сне, шумно вздохнула и пошла вниз, досыпать.
  
   Солнечный лучик, пробившийся сквозь щель плотных занавесок, нежно щекотнул нос Донасьена де Сада. Он потянулся, отмахиваясь от чего-то спросонья, потом открыл свои глаза. Перевернулся на другой бок и почувствовал, как что-то твёрдое и прохладное упёрлось ему в живот. Нырнул рукой под рубашку, осторожно пошарил там и с удивлением обнаружил нечто округлое и скользкое. Зажал это в руке и вытащил. Открыл свою ладонь. Яркий луч солнца, отразившись от золотого медальона, на мгновение ослепил маркиза.
   Он поднес чудесную вещицу поближе к своим воспалённым глазам, и стал неспешно её разглядывать. В центре округлого золотого медальона располагалась перламутровая восьмиконечная звезда. По краю шла затейливая готическая вязь: "Franceska Friderica Forgana von FeuerFach Fucher und FaustoF". Золотая цепочка, нежно позвякивая, стекла тонкой сверкающей прохладной струйкой с ладони Донасьена. Он подумал: "Какая красивая, старинная вещь. Наверное - очень дорогая. Какими интересными, иногда, бывают наши сны!" Его рука, с зажатым в ней медальоном, вдруг бессильно обмякла и рухнула на смятую простыню.
   - Динь-длинь-длинь-длинь-до-о-о-он!
   Раздался тихий, приятный для уха, звон.
   Медальон внезапно засветился каким-то внутренним, не солнечным, светом. К удивлению Донасьена, он начал медленно открываться на его ладони. Звезда распустилась в прекрасный цветок, подобный лилии. Из тёмного образовавшегося отверстия прямо в лицо маркиза дунул тепловато-дурманный ветерок. Из слова "Friderica", стала торжественно-неторопливо подыматься маленькая буквица "F", увлекая за собой маленькую золотую цепочку, на конце которой болталась маленькая золотая свинья.
   - До-о-он-длинь-длинь-ди-и-инь...
   Свет погас. Медальон умолк. И стал закрываться. Буква медленно опустилась, пряча блестящую золотую свинку в недра чудесного механизма. Донасьен надел медальон на шею и снова уснул, со счастливой улыбкой на губах.
  
  

ГЛАВА ПЯТАЯ

  

Лейтенант Донасьен де Сад неожиданно попадает в передрягу.

- Аргументы нервного ефрейтора в пользу прусского величия.

- Знакомство с новым другом. - Прусская авоська.

  
   Он проснулся от тихого позвякивания шпор в комнате. Человек в голубом прусском мундире, стоя спиной к кровати и подпрыгивая на месте, пытался стащить сапог со своей ноги. Донасьен язвительно произнес:
   - Послушайте, де Груе! Я вижу, что вы раздобыли где-то вражеский мундир. Поздравляю! Однако это не даёт вам право нагло врываться в мою комна...
   Офицер замер, балансируя на одной ноге. Потом он резко развернулся. На маркиза, выпучив глаза, уставился незнакомец. Усатый рыжий прусский капрал какое-то, недолгое, мгновение соображал: "Что это за француз забрался ко мне в постель?" После чего опомнился и громко заорал, подняв весь дом на ноги:
   - Alarm! Alarm! Alarm!
   На его крики прибежали три солдата в голубых мундирах. Они вытащили ошеломлённого маркиза из тёплой постели, влепили ему пару хороших затрещин, а потом, уперев его руками в стену, тщательно обыскали. Затем, с шутками поволокли босого француза на улицу. Притащили к мельнице; отодвинули ржавый засов; отворили скрипучую дверь и, хорошим пинком под зад, впихнули Донасьена внутрь. Тяжёлая дверь захлопнулась. Маркиз, потирая ушибленное место, стал затравленно оглядываться кругом.
   - А-а-а! Донасьен! Идите скорее сюда, - раздался радостный голос капитана де Груе.
   Маркиз поплёлся на знакомый голос, спотыкаясь в полумраке о чьи-то ноги, о каменные жернова, о мешки, набитые мукой.
   - Рад видеть вас, Донасьен, живым и невредимым! Падайте рядом, на этот мешок.
   Медленно и томительно потекло время. Де Сад заскучал. Изредка из тюрьмы уводили пленного. Потом водворяли его обратно. К обеду конвоиры притащили несколько караваев дурного хлеба с отрубями, огромный казан недоваренного горохового супа и бочонок прокисшего пива. Изголодавшиеся люди жадно набросились на еду. Донасьен тоже поел. После обеда он повалился на мешок и стал прислушиваться к урчанью своего недовольного желудка. Опять томительно долго потянулось время.
   В зарешёченном окошке мельницы стемнелось. Разговоры постепенно стихли. Утомлённые трудным днем, французы стали засыпать, вытянувшись на гнилой соломе и мешках с мукой. Донасьен, под мерное посапывание и тихие стоны товарищей, тоже начал неспешно валиться в беспокойный и чуткий сон. Внезапный грохот засова всполошил всех уснувших. Дверь со скрипом отворилась... И в помещение стремительно вошёл щеголеватый прусский ефрейтор с несколькими конвоирами. Уперев руки в бока и раскачиваясь на каблуках, офицер начал тщательно изучать поспешно вскочивших французов. Внимательно осмотрев всех, ефрейтор выделил сонного маркиза из кучи пленных и, задержав на нём свой пристально-блуждающий взгляд, некоторое время бесцеремонно изучал его. Потом последовала отрывистая визгливая команда конвоирам:
   - Взять! Вот этого!
   Он указал своим хлыстом на Донасьена и стремительно пошёл прочь. Пруссаки грубо схватили маркиза. Споро потащили его вдогонку за своим командиром. Завели растрёпанного пленного в просторную комнату и, одновременно щёлкнув каблуками, замерли, выпучив на офицера глаза. Тот стоял у стены, в хорошо продуманной позе, скрестив пухлые руки на впалой груди и опираясь правой ногой на большой полковой барабан, в окружении двух знамён и большого портрета короля Фридриха. Четыре чадящих факела неярким светом освещали комнату, несколько табуретов, большой стол и узкую походную металлическую кровать. На столе - пробитый штыком глобус и разбросанные в беспорядке какие-то рисунки, бумаги. В центре комнаты, на полу, сиротливой кучкой лежали сапоги и свёрнутый мундир маркиза. Ефрейтор, некоторое время, молча наслаждался произведенным на французика эффектом, а потом, быстрым движением нервной руки, отослал конвоиров прочь. В комнате воцарилась торжественно-зловещая тишина, которую нарушало лишь усыпляющее тихое потрескивание горящих факелов. Маркизу вдруг стало зябко в жарко натопленной комнате. Он отвел глаза в сторону, вниз, стал неторопливо изучать носки своих замызганных сапог и... вздрогнул от внезапно-громкого выкрика:
   - Я - ефрейтор Ганс Фюллер! Доложите мне своё имя и вашу воинскую часть!
   - Маркиз Донасьен-Альдонс-Луи де Сад, лейтенант отдельного карабинерного полка маркиза де Пуайянна, взятый в плен в бою под Крефельдом.
   - Должен признать, что вы сражались храбро, мой лейтенант! Мне донесли о ваших подвигах, но, согласитесь со мной, Фортуна, в тот славный день, была явно не на вашей стороне. Я уже написал отчёт о битве моему великому королю Фридриху, где, кстати, отметил и ваш подвиг, любезный маркиз. Прошу вас, одевайтесь!
   Донасьен натянул свой мундир и сапоги.
   - Прошу, садитесь, - любезно кивнул Фюллер.
   Донасьен сел на табурет с шаткой ножкой, а ефрейтор, нервно потирая свои руки и неспешно прохаживаясь по комнате, стал спокойно, но увлечённо говорить:
   - Сейчас, сейчас... я объясню причину всех ваших неудач. Вы, французы - великая нация, которая на протяжении многих веков успешно развивалась и достигла высоты цивилизованного сообщества. Французы сражались: и с великим Цезарем, и с готами, и с варварами. Король франков и лангобардов Карл Великий мечем и кровью создал свою грандиозную империю, которая стала распадаться после смерти грозного императора... - Фюллер сделал паузу, состроил горестную мину, помолчал задумчиво, собирая свои, расползавшиеся по тёмным углам, мысли, а потом истерично и громко выкрикнул, испугав Донасьена, чуть было не слетевшего от сей неожиданности со своей расшатанной табуретки:
   - Не-е-ет!!! Нет и нет! Варвары и иудеи хотели, но не смогли погубить великую империю Карла. Как Феникс, она восстала из пепла, усилиями императора Оттона. Священная Римская Империя германской нации возродилась. Подлые враги расползлись по своим щелям, где затаились и точат свои кривые ножи, выжидая удобного момента, чтобы вонзить их в спину героического германского народа!
   Ефрейтор замолчал и уставился на маркиза, упиваясь произведенным эффектом... Потом он продолжил:
   - Вы, французы, в последнее время сами же и ослабили свою великую нацию, предпочитая совокупляться и смешивать свою кровь с неграми из своих колоний, арабами и иудеями. Если это безумие будет продолжаться и впредь, то последние остатки священной франкской крови исчезнут, вольются и бесследно растворятся в афро-еврейско-монгольском кровавом океане.
   Тут Фюллер наглядно представил себе этот океан и его безумные глаза ужасно вылезли из своих орбит... Но он унял дрожь тела и продолжил надтреснуто-визгливым дискантом:
   - Французы, таким образом, постоянно совершают первородный грех против своего народа и всего человечества, но возмездие уже близко, час расплаты грядет! Разгневанное-е-е Небо-о-о!! Нибелунги и валькирии! Арийцы и воины Одина, покарают сурово и беспощадно всех... всех кровосмесителей. Великий мировой порядок будет восстановлен! Золотой Рейн будет очищен от плывущего по нему навоза!
   Донасьен, у которого заурчало в желудке, осмелился робко возразить распалившемуся ефрейтору:
   - Да, но... Но скажите мне: как вы распознаете кровь еврея, или кровь пруссака, или кровь француза? Красное вино мы легко отличаем от белого - на вкус, на цвет и запах. Вероятно, вы, мсье, обладаете столь развитым и тонким вкусом, что, выпив стаканчик-другой человеческой крови, можете вполне уверенно сказать: "Да-а-а, вот это правильная, хорошая и здоровая кровь и её полезно пить утром натощак! А в этом стакане - никуда негодная афро-иудейская смесь, да ещё приправленная сифилитическим миазмом, употребление которой приведет к расстройству самого крепкого арийского желудка". И разве вы сможете с полной уверенностью поручиться за своих предков, что они не добавили в ваш крепкий дубовый бочонок какой-нибудь сомнительной смеси? Ваша пра-пра-пра-прабабушка не хотела, конечно, отдавать свою невинность грубому и грязному монгольскому варвару. А тот, пользуясь своим правом завоевателя, захотел влить своё грязное семя в её безгрешное лоно... Это он сделал быстро, без долгих раздумий и не обращая внимания на громкие стенания девицы.
   - Правильная арийка должна умереть, ежели она совершила грех кровосмешения, - мрачно-возбуждённо прорычал ефрейтор - если бы я застукал свою бабушку за этим занятием, то, без колебаний, пронзил бы их своим мечом - и грязного монгола, и свою прародительницу!
   - Несомненно, этим поступком вы бы оказали неоценимую услугу человечеству, о чистоте крови которого вы, мой Фюллер, так трогательно заботитесь!
   Ефрейтор, уперев руки в бока, засопел и уставился на маркиза, пытаясь переварить двусмысленную французскую похвалу... Посопев, он смягчился и сказал примирительно:
   - Мы были, маркиз, врагами и сражались друг против друга в жестоких битвах. Вы попали к нам в плен, честно выполнив свой воинский долг. Я уважаю храбрых воинов и хочу дружески пожать вашу руку, лейтенант! Пришло то время, когда два великих европейских народа должны протянуть друг другу свои руки, забыть былые распри и сплотиться... - тут ефрейтор запнулся, задумался на секунду, подыскивая нужное слово, а потом продолжил, - ... и слиться в единое целое в одном радостном порыве!
   Ганс Фюллер раскраснелся и, возбуждённо жестикулируя, стал визгливо орать:
   - Да, да, да! Мы, немцы и французы были когда-то объединены в единую империю при Карле Великом! Но усилия наших извечных врагов увенчались успехом! Теперь мы сидим в разных окопах и безжалостно истребляем друг друга, проливая священную драгоценную кровь наших общих предков! Но, Пруссия положит конец этой бесстыдной бойне, на которой наживают свои капиталы еврейские ростовщики и плутократы! Совместными усилиями мы вытащим на свет божий за ухо наших врагов и уничтожим их! Всех-х-х! Бух-х-х! - тут Фюллер громко и эффектно стукнул по барабану, - Беспощадно!! Истребим их, как заразу, как позорную болезнь, угрожающую нашему здоровью, как чумных крыс-с-с!!! Да, да, именно... Я сказал: "крыс"! А что, нам нужно для этого сделать, мой лейтенант?! - внезапно обратился распалённый Фюллер к маркизу.
   - Ну-у-у... не знаю... наверное необходимо, прежде всего, поймать крысу, - неуверенно ответил Донасьен, в нежном желудке которого булькнул недоваренный немецкий гороховый суп.
   - Не-е-ет! Нет! И, ещё раз, нет! Нам необходимо, прежде всего, слиться в одно единое целое! - ефрейтор прекратил свою суетливую беготню и кинул торжествующе-безумный взгляд на де Сада. Потом он подбежал ближе и своей, потно-дрожащей рукой ласково потрепал Донасьена за ухо и за румяную щечку.
   - Да-а-а! Да! И, ещё раз... Да! Мы должны слиться в единое целое, мой мальчик, в одном едином порыве... В одном едином экстазе!
   - Но, мой Фюллер, конвенция о военнопленных запрещает всякого рода насилие над...
   - Вздор-р-р! Полный вздор! Все эти дурацкие конвенции написаны нашими бесстыжими врагами и продажными плутократами! И потом: кто здесь, говорит о насилии? Я говорю, не о насилии, которое украшает лишь варварские и дикие народы. Не-е-ет, я - не варвар! Я веду честные переговоры о добровольной, почётной сдаче вашей Бастилии на милость победителя!
   - Ефрейтор! Поверьте мне на слово, что, ещё находясь на службе в своём полку, я выслушал немало предложений подобного рода и решительно отказался удовлетворять их.
   - Отлично! Отлично! Это замечательно, мой мальчик! А теперь, твой час пробил! Сейчас я очень убедительно докажу тебе все выгоды нашего славного единения! Ха, ха, ха!
   Ефрейтор Фюллер, суетливо дёргаясь, пригласил Донасьена подойти поближе. Тот нехотя поднялся с табурета и, тоскливо озираясь, поплёлся к столу. Желудок маркиза недовольно заурчал. В нём разыгралась тяжёлая гороховая буря.
   - Обратите внимание, мой французский друг, на этот рисунок. Здесь я изобразил, как наши доблестные прусские воины ломают пограничные шлагбаумы. Вот тут стоит великий Фридрих, который отдает приказ своим войскам перейти саксонскую границу. Саксонцы уже изрядно попортили чистоту немецкой крови своим, противоестественным, союзом с поляками. Посмотрите сюда, мой юный друг, на эту картину... Вот застигнутые врасплох саксонцы и поляки, стоя на коленях, радостно приветствуют прусского короля, несущего мир и порядок в их города и селения. Рядом с Фридрихом стоит ваш покорный слуга, делающий зарисовки великого исторического события. А здесь, обратите внимание на нашу героическую кавалерию, чей стремительный бросок через австрийскую границу застал сонных австрийцев врасплох. Оставшиеся в живых после боя, австрийцы радостно отдаются на милость победителю. Я сам отличился в битве при Лобозице и был удостоен чести посетить походную палатку Фридриха. На следующем рисунке изображен великий Фридрих, внимательно выслушивающий мои советы относительно того, как нам вести в дальнейшем войну. А на этих листах, хе-хе-хе... несколько фривольного содержания, хе-хе... изображен король Фридрих, который собственноручно вручает мне высокие награды родины, а потом - дарит мне своё благосклонное внимание.
   Ефрейтор мечтательно потянулся и восторженно похлопал себя по ляжкам:
   - О-о-о! О! Это были незабываемые часы, проведенные мною наедине с моим великим королём! Совершенно незабываемые, признаюсь вам честно, маркиз! Именно там, в палатке Фридриха, я поклялся себе и Небу: всегда и во всем брать пример с моего великого монарха! Кстати, стихи моего собственного сочинения растрогали до слёз, утешили и подбодрили Фридриха в час трудный для Пруссии:
  
   Пал Кенигсберг. Осквернили алтарь.
   Наш старый солдат умирает от ран.
   Пепел сожжённого града ударь
   В душу мою, как в мой барабан!
  
   - Я надеюсь, юноша, что вы получили достаточно много свидетельств нашего грандиозного прусского величия, а посему: предлагаю без лишних промедлений приступить к подписанию нашего договора.
   Де Сад вновь ощутил толчок своего неукротимого желудка, который властно потребовал немедленного опорожнения. На лице маркиза выступил конфузливый румянец.
   - О-о-о! Я понимаю тебя, мой сладкий друг! Ты смущён моим бурным натиском. Я понимаю твою нерешительность. Я выйду на несколько минут, чтобы проверить караулы и отправить срочную депешу моему королю Фридриху. А ты внимательно прочти вот эту бумагу на столе. И подпиши её... Но, я закрою тебя на этот ключ, чтобы ты не удрал отсюда - быстро, быстро, как заяц! Хо, хо, хо!
   Ефрейтор, довольный удачной остротой, подошёл к своей походной кровати. Нагнулся. Вытащил из-под неё какой-то лилово-бархатный мешок с затейливыми серебряными вензелями, а также печатями на шнурке. Взял его. И удалился.
   Донасьен, последним немыслимым усилием воли сдерживая свой природный позыв, заметался, как загнанный зверёк, по комнате, разыскивая ночной горшок. Под кроватью и под столом было пусто. В углу, под знаменем, тоже. Де Сад похолодел... Какое ужасное и безвыходное положение! В его голове вертелась лишь одна единственная мысль: "Где? Где осуществить немедленно потребное организму действо?"
   - Ба-бах!
   Это, метаясь по комнате, Донасьен наткнулся на большой полковой барабан, который опрокинулся и зацепился за выступ железной походной кровати. Маркиз потянул барабан на себя. Тот ответил жалобным потрескиванием раздираемого пергамента. Почти ничего не соображающий маркиз, лихорадочным движением руки быстро расширил образовавшуюся в барабане дыру и, спустив панталоны, присел на край.
   О, блаженство! О, мгновения торжества взбунтовавшегося желудка! О, божественная лёгкость! О, благословенный боевой барабан, выручивший воина в трудную минуту! Донасьен сразу повеселел и даже начал выстукивать весёленький мотивчик в латунный корпус своего нового верного друга:
   - Трам-трам-та-та-та-трам-та-та...
   И вдруг... Некая мысль пронзила его, как молния. Он замер. Затих и опасливо покосился на дверь... Затем быстро вскочил и натянул штаны. В голове его лихорадочно вертелось: "Как? Как скрыть следы преступного деяния? О, Небо..." Де Саду сделалось тоскливо и зябко. Из барабана несло, пергамент его был разодран, а идиот-ефрейтор уже ковырялся своим ключом в дверной замочной скважине. Маркиз успел схватить со стола, первый попавшийся под руку, рисунок, коим прикрыл место своего деяния.
   - Как?! Ты ещё не сдался, мой галльский петушок? - разочарованно протянул вошедший ефрейтор, - а я был уверен, что ты готов послужить великой Пруссии.
   - Я несколько увлёкся изучением ваших занятных рисунков, мой Фюллер.
   - Ну хорошо, хорошо... Мы немцы - очень, очень терпеливый народ. Сейчас я сяду на этот барабан и буду делать зарисовки того, как наш храбрый французский Аякс снимает свои боевые доспехи и подписывает капитуляцию!
   - Нет! Только не это, - испуганно покосился Донасьен на осквернённого "друга".
   - Иди подписывай клятву верности королю Фридриху! Schneller!
   Де Сад поплёлся к позорному столу. Ефрейтор, скрестив руки на груди и опершись правой ногой о край барабана, застыл в торжественно-напряжённой позе. Потом нетерпеливо начал выстукивать носком глухую дробь:
   - Тум, тум, тум, тум...
   Встав у стола, маркиз де Сад нехотя промямлил:
   - Я готов оказать вам эту услугу, мсье.
   - Тум, тум, тр-р-р-рум! - это правая нога, рванувшего с места ефрейтора, с треском провалилась в мягкое нутро барабана.
   - Шайзе! Айн момент, сейчас, сейчас... Я лечу к тебе, мой птенч...
   Длинный, мясистый нос Фюллера начал вдруг нервически подёргиваться. Тонкий нюх не подвел его. Ефрейтор уловил, что зловонная "газовая атака" идёт прямо из нутра пробитого барабана. Выдернув ногу с прилипшей бумажкой и прочим, он засопел, что-то соображая, багровея и широко открывая свой рот... Донасьена одолел внезапный приступ истерического смеха. Он схватился за живот, согнулся и повалился на кровать, смеясь и катаясь по ней.
   - Мерзавец! Негодяй! Лягушатник! Убью-ю-ю! - взбешённый ефрейтор попытался с ходу выдернуть свой эспадрон из ножен. Затем он сделал несколько шагов к кровати... Остановился и, похолодев, обнаружил на прилипшей бумажке под каблуком своего сапога - великого кумира - короля Фридриха, изгаженного и покрытого гороховыми оспинами.
   - А-а-а-а! Потцблитц! * - дико завопил Фюллер, оскорблённый до глубины души. Достав, наконец, свой заржавленный тесак, он бросился в атаку на говённого француза. Маркиз прекратил смеяться и шустро нырнул под кровать.
   На истеричные вопли ефрейтора прибежали заспанные, полуодетые конвоиры. Совместными усилиями пруссаки изловили неуловимо-ловкого маркиза и начали избивать его, под одобрительные возгласы Фюллера, который изредка добавлял от себя лично пинки сапогом по французскому заду. Изрядно отделав де Сада, схватили его за руки-ноги и потащили в мельничный барак. Раскачали и кинули его на земляной пол. Полковые товарищи осторожно перенесли избитого маркиза на солому, принесли воды, напоили, наложили повязки на его раны. Донасьен терпеливо и мужественно переносил свои невзгоды, не издав при этом ни одного лишнего стона. Случившееся, нежданное, близкое знакомство с Фюллером, не сулило ему ничего хорошего в будущем. Его охватило мрачное предчувствие и странное безразличие к собственной Судьбе.
   Внезапно снова загрохотал засов двери.
   "Ну вот! Они пришли за мной - это конец!", - спокойно подумал маркиз и приготовился с достоинством встретить ненавистных врагов.
   ________
   * Potzblitz (нем.) - эвфемизм проклятия "Gottesblitz". _________
  
   Однако в камеру втолкнули незнакомого светловолосого парня в разодранном мундире. Его голова была перевязана окровавленной, грязной повязкой.
   Когда дверь захлопнулась, юноша поклонился и сказал на хорошем французском:
   - Позвольте представиться вам, господа. Я - корнет Андрей Николаевич Салтыков - личный курьер Её Величества, русской императрицы Елисаветы Петровны. Случайно получил лёгкое ранение. После чего нелепо попал в прусский плен.
   Салтыков прилёг на солому рядом с Донасьеном. Сочувственно посмотрел на избитого юношу. И, ласково ему улыбнувшись, участливо спросил:
   - За что они тебя так?
   - Да, та-а-ак... - застеснялся сказать правду, маркиз, оглядывая своим, не подбитым, глазом приятного русского офицера.
   - Эх, война... Война! Она беспощадна к людям. Сколько злобы, сколько преступлений, сколько горя несёт она людям.
   Он внезапно умолк, как бы подыскивая нужные слова на чуждом ему языке, дабы получше выразить свою мысль, а потом задумчиво - глянул ясными голубыми глазами на Донасьена и взял его руку в свою, изящную и сильную. Затем улыбнулся такой кроткой приятной улыбкой, что маркизу почудилось, будто в их мрачную темницу проник ласковый весенний солнечный лучик. Тёплая волна нежности и любви разлилась в его побитом теле.
   "Как хорошо, на войне, быть рядом с таким другом, как Андрэ Салтыкофф", - подумал Донасьен и усилием своего разбитого рта попытался улыбнуться в ответ. А потом он незаметно уснул.
   Что ему снилось? Родной дом, жаркий летний день, стог пахучего сена... Какая-то босоногая, улыбчивая, рыжая пейзанка с кувшином холодного молока... Донасьен протянул свои руки к ней, чтобы взять запотевший кувшин... Дева, смеясь, вылила молоко на траву перед ним... и подала ему опустевший кувшин... Донасьен рассердился. Захотел поймать бесстыжую девку... Он бросился её догонять...
   Грохот засова и пинки конвоиров вновь пробудили Донасьена. Глаза, склонившегося над ним, Фюллера, как маленькие-быстрые-злые буравчики, проникли в самое нутро съёжившегося маркиза. Ефрейтор молча, хлыстиком, отделил де Сада, Салтыкова и де Груе от остальной группы людей, а потом, резко щёлкнув хлыстом по своему, начищенному до блеска сапогу, стремительно вышел. Конвоиры поспешно потащили отмеченных следом.
   Проворно впихнули пленных в большую комнату и, щёлкнув каблуками, застыли. Донасьен отметил, что в комнате произошли существенные перемены. Рисунки, все до единого, были убраны в сундук в углу. Стол был застелен алой скатертью с большим чёрно-белым тевтонским крестом. По краям стояли всё те же, хорошо знакомые маркизу, удушливо чадящие факелы. Знамена. Большой портрет Фридриха, с лицом, озарённым пожарищем горящего города. На перевёрнутом барабане стояла, завернутая в простыню, как в античную тунику, упитанная хозяйская дочка Лизхен. Её глаза были завязаны. Одна её полная сиська была соблазнительно приоткрыта, а другая - задрапирована. В правой руке Лизхен держала заржавленный эспадрон нервного ефрейтора, в левой - весы, в которых, в обеих чашках, чадно горело трепетное пламя. Ефрейтор Фюллер, застыл в своей, хорошо продуманной, позе со скрещенными на груди руками, молча наслаждаясь эффектом, произведенным на пленных. Торжественно-томительную тишину нарушало лишь слабое потрескивание огня. Донасьен начал рассматривать немецкую, жирную, конопатую титьку с розовым соском. Ход его игривых мыслей, прервал визгливый крик бесноватого ефрейтора:
   - Смирна-а-а! Вс-с-стать! Суд идет!
   Пленные офицеры недоуменно-растерянно осмотрелись. В комнате все стояли и никто в неё вроде не шёл.
   Фюллер достал из-за обшлага своего мундира некую бумагу. Кинул строгий взгляд на пленных. И начал читать с торжественными интонациями в голосе:
   - Приказ-з-з... по тринадцатому пехотному ганноверскому полку-у-у! За номером одна тысяча триста тридцать семь, от двадцать пятого июня одна тысяча семьсот пятьдесят восьмого года.
   Согласно параграфа двадцать девятого, артикула семь, из второго тома имперского положения о военно-полевых судах и... и в силу данных мне немецким народом полномочий, я приговариваю следующих военнопленных, - тут ефрейтор сделал паузу и, кинув злобно-скользкий взгляд на маркиза, продолжил чтение приговора:
   - Донасьена-Альдонса-Луи де Сада, лейтенанта карабинерного полка маркиза де Пуайянна, взятого нами в плен в бою под Крефельдом, за совершенные им преступления, а именно, по конкретному составу:
   По пункту первому: за публичное оскорбление священной особы Его Императорского Величества, короля Пруссии Фридриха Второго.
   По пункту второму: за вредительство и преднамеренную порчу, с дополнительным гнусным осквернением, полкового имущества тринадцатого пехотного ганноверского полка...
   - Дзинь-дзинь-дзинь... - раздался мелодичный звон чашечек весов. Это, качнулась стоящая на барабане толстая Лизхен, у которой затекли руки.
   - По пункту третьему: за отказ сотрудничать с представителем прусского командного состава. По совокупности всех этих, наитягчайших преступлений, от имени и по поручению немецкого народа, я приговариваю лейтенанта Донасьена де Сада к смертной казни четвертованием посредством растяжки четвёркой лошадей!
   Жюльена де Груе, капитана карабинерного полка маркиза де ля Пуайянна, взятого в плен в бою под Крефельдом, за сокрытие и недонесение им сведений о преступных замыслах вышеупомянутого лейтенанта де Сада, к смертной казни четвертованием!
   Андрея Салтыкова, курьера, шпиона и тайного отравителя, взятого нами в плен в бою под Крефельдом, за шпионаж и зловредные умышления, а также - в качестве вынужденной и ответной меры русским войскам - за взятие ими, после сражения у Гросс-Егерндорфа, и последующее гнусное осквернение священного прусского гнезда - города Кенигсберга, от имени и по поручению немецкого народа, я приговариваю к смертной казни четвертованием!
   Без права помилованья. Приговор окончательный.
  

Крефельд, ставка ефрейтора Ганса Фюллера,

пять часов, восемнадцать минут утра

  
  
   - Но, мой Фюллер... мой, мой, мой... Как же так, к-к-ак это... Ведь я, ведь вы... Вы давали мне честное слово офицера, - растерянно бормотал, ошарашенный столь суровым приговором, обмякший де Груе. Донасьен подавленно молчал, осмысливая всю тяжесть преступлений, совершённых им против немецкого народа. Салтыков стоял спокойно. А выслушав приговор, перекрестился и сказал тихо, по-русски:
   - Na vsyo volia Bozhiia.
   Ефрейтор, достал из обшлага белый батистовый платок. Шумно прочистил свой мясистый, бесформенный нос и подал команду конвоирам. Те грубо поволокли несчастных к выходу.
   - Ахтунг-г!
   Конвоиры замерли и щёлкнули каблуками. Французы молча смотрели на усатого капрала, который негромко докладывал о чем-то своему командиру. Тот, нетерпеливо дёргая головой, внимательно выслушал своего подчинённого, а потом визгливо выкрикнул с досадой:
   - Что значит: не-е-ет коней? Куда их послали? Кто послал? Почему без моего приказа?!
   Ефрейтор стал бегать по комнате, лихорадочно что-то соображая. Затем он остановился у стола и быстро схватил свой приказ. Нервно макнул гусиное перо в чернильницу, стал что-то проворно зачеркивать и дописывать в бумаге. Написал... Посыпал написанное мелким песочком. Принял подобающую позу и довольно огласил:
   - Милосердной волей короля Пруссии Фридриха Второго, согласно подпункту шестому об имперском помиловании осуждённых на смерть, а также, именем немецкого народа, я отменяю свой приказ номер одна тысяча триста тридцать семь... В действие вступает приказ номер одна тысяча триста тридцать восемь о замене смертной казни четвертованием посредством растяжки четвёркой лошадей... на смертную казнь через повешение. Исправленному верить. Свершить безотлагательно... Тут же! На месте! Без исполнений последних желаний осуждённых. В назидание другим военнопленным, не снимать тела казнённых две недели. Выполнять!
   Пруссаки поволокли французов на выход.
   - Ахтунг!
   Все снова замерли.
   - Совсем забыл сказать вам, господа, что согласно параграфу, э-э-э... ноль пятому, артикулу дробь четвертому, первому подпункту из четвертого тома имперского положения о военно-полевых судах, вы можете обжаловать мой приговор в суде слепой Юстиции-Августы.
   Осуждённые уставились на толстуху, стоящую на барабане.
   - Одному из вас, по воле справедливой богини, будет дарована жизнь...
   - А-а-а... Это в "Авоську" что ли сыграть? Слыхали мы про такое игрище, - сказал Салтыков и сплюнул презрительно, сквозь выбитый зуб, Фюллеру под ноги.
   - Начинайте!
   Пруссаки, посмеиваясь, быстро стянули штаны с троих, вмиг обмякших, приговорённых и, поставив их на четвереньки, ловко прикрутили к голой, холодной кровати. Усатый рыжий капрал притащил большой моток запального фитиля, кадушку воды и горшочек смальца. Фюллер собственноручно отмерил и отрезал от мотка три длинных, равных отрезка. Капрал пропустил сии шнуры под кроватью, макнул их в горшок со смазкой, а потом привычно-споро повтыкал концы запальных шнуров в задницы осуждённых... И замер, прищёлкнув каблуками и выпучив глаза на своего ефрейтора. Фюллер нагнулся и близоруко щурясь, неторопливо, прямо на глазах дрожащих связанных пленных, спутал на полу сии их, ужасно короткие, отрезки... А затем он выпрямился и пошёл к своему барабану.
   - Майне либе фрёляйн Лизхен, попрошу вашу ручку!
   Грузная толстушка с явным облегчением слезла с барабана, опираясь на руку галантного ефрейтора. Тот принял у неё свой тесак, поцеловал его и засунул в ножны. Потом проверил повязку на глазах "Юстиции" и слегка подтянул её потуже, не забыв при этом, нежно потрепать жирную румяную щёчку. После чего он сунул ей в кулачок концы запальных шнуров и деловито расправил их.
   Все замерли в ужасном и томительном ожидании.
   - Богиня Юстиция-Августа-а-а! Сверши свой справедливый суд! Выбери одного-о-о... и помилуй его своей милосердной рукой!
   Жирная девка Лизхен, неловко тыкаясь вслепую в пламя своих весов, наконец подожгла один из концов. Потом она громко взвизгнула от неожиданного ожога и, жалобно заскулив, выронила все фитили на пол.
   - Щ-щ-щ...
   Осуждённые зачарованно следили за шипящим злобным огоньком, который, замысловато виляя, неумолимо приближался к ним.
   - Avos', proneset, Gospodi! - прошептал Андрэ Салтыков и крепко зажмурился.
   Де Сад, глядя широко раскрытыми от ужаса глазами на подползающую к нему огненную змею, стал ёрзать по жёсткой кровати, пытаясь высвободиться от крепких пут. Тщетно! Всё тщетно! Он дёрнулся ещё разок и обречённо затих.
   - Щ-щ-щ-щ-щ-щ...
   - А-а-а-а!!
   Жюльен де Груе понёс наказание от руки слепой богини. Гогочущие солдаты бросились заливать дымящуюся французскую ж... водой. Остатки воды из кадушки привели в чувство потрясённого маркиза. Ефрейтор Фюллер, придя в полный ребяческий восторг, начал подпрыгивать на месте, шлепая себя при этом по бедрам и ягодицам. Нервно потирая свои вспотевшие ладони, он, заливаясь истерическим хохотком, быстро подбежал к своей походной кровати и поощрительно потрепал побледневшую щеку Донасьена. А потом начал, своими руками, дрожащими от нетерпения, развязывать тугие узлы их верёвок. Лизхен сняла повязку и сунула свой, пострадавший от правосудия, палец в горшок с топлёным салом.
  
   Маркиза и Андрэ Салтыкова довольные пруссаки поволокли, с грубыми шутками и тычками, на воздух, в сад, к большой яблоне.
   Яркий солнечный свет больно ударил по воспалённым глазам Донасьена. Капрал завязал ему и Андрею руки сзади. Помог им взобраться на табуреты. Потом перекинул верёвки через крепкий сук старой яблони. Стал деловито-привычно напяливать мешки на головы осуждённых. Жирная, визгливая хавронья в розовом накрахмаленном чепчике и затянутая в женский корсет, появившаяся неизвестно откуда, стала рыться возле ножки шаткого табурета на котором стоял Донасьен. Находя подгнившие яблоки в траве, свинья довольно хрюкала и жадно пожирала их.
   - О-о-о! О! Это, верно, сама русская императрица Елизавета явилась на помощь русским и французам! - отмочил ефрейтор шуточку в адрес свиньи.
   - Гы-гы-га-го-го-гы!
   Свинья, возбуждённо повизгивая, стала настойчиво тыкаться своим пятаком в ножку табурета. Донасьен зашатался, судорожно дёргаясь и пытаясь восстановить утраченное равновесие. Вывернулся он как-то неловко, боком. Вцепился связанными руками в Андрэ. Петля на шее маркиза начала медленно затягиваться.
   - До-о-он-длинь-длинь-дзи-и-и-и-и-нь-дон... - последнее, что услышал Донасьен, проваливаясь в багровую мглу.
  
   Тем временем, прусский ефрейтор, радостно-нетерпеливо распечатал депешу, только что доставленную ему из ставки прусского короля. Сощурив свои близорукие глаза, довольный Фюллер прочёл:
  
   Срочно. Секретно. В Крефельд.
   Ефрейтору Фюллеру. Вручить ему лично в руки.
  
   Идиот! Недоумок!! Швабская свинья!!!
   Как ты посмел задержать личного курьера русской императрицы, который имел при себе транзитный паспорт, подписанный мною собственноручно? Приказываю тебе, ефрейтор, немедленно:
  
   а) Освободить курьера Салтыкова;
   b) Вернуть ему всё изъятое;
   c) Принести ему извинения от моего имени;
   d) Выдать русскому курьеру свежего коня;
   e) Лично сопроводить его до границы.
  
   Выполнять!

Фридрих, король Пруссии.

  
   P. S. Твоё счастье, кретин, что печати на изъятом мешке не были сорваны. В противном случае, ты начал бы карьеру унтер-свинопаса в моём потсдамском свинарнике.
  
   Ефрейтор выронил королевское послание из своих рук. Задрожал. Выпучил безумные глаза. Вытянулся во фрунт. Щёлкнул каблуками. И заорал визгливо-пронзительно:
   - Ахтунг-г-г!!
  

ГЛАВА ШЕСТАЯ

  

Сладкий сон Донасьена. -

Подмосковная усадьба Салтыковка, 15 июня 1758 г., около полудня. -

Новые приятные знакомства маркиза де Сада. -

Что это? Что? Там, вдали, на холме...

  
   - Дон-а-а-асьен!
   Окликнул его, откуда-то снизу, ласковый знакомый голос. Малыш вздрогнул и приоткрыл свои глазки.
   - Ты где спрятался, гадкий шалунишка? Иди скорей к своей матушке.
   Маленький маркизик, обхватив своими тонкими слабыми руками могучий ствол, сидел на сухой ветке огромной старой яблони. Он притаился в густой листве, надеясь, что любимая мамочка не найдёт его на сей раз.
   - А-а-а... Вот ты где, негодник!
   Донасьенчик залился радостно-счастливым смехом. Его ручонки вдруг разжались. И он стремительно полетел вниз...
   Крепкие руки матери подхватили непоседливого малыша. Мари-Элеонор нежно прижала к груди своего обожаемого сыночка и начала радостно восклицать:
   - Ах, ты - моё солнышко! Ах, ты - моё румяное свежее яблочко! Ах, ты - мой маленький красавчик!
   Малыш опять безмятежно засмеялся. У него внезапно зачесался носик. И он потянулся рукой, чтобы...
  
   - Ох, и соня же ты, Донасьен! Любишь, любишь ты поспать, - раздался над его ухом чей-то очень знакомый и ласковый голос.
   Де Сад чихнул и открыл глаза. Прямо над ним склонился друг - Андрюшка Салтыков. Он улыбался и щекотал былинкой ноздрю маркиза, пуская при этом яркие, весёлые, солнечные зайчики серебряным перстеньком на руке. Донасьен улыбнулся ответно и, заспанным голосом, спросил:
   - Что ты читаешь, мой милый Андрэ?
   Салтыков вскочил на ноги. Затем встал в театральную позу, заглянул в пухлый томик, взмахнул небрежно-ослепительно своей левой рукой и звонко продекламировал:
  
   Chto delat' mne teper'? Ne znayu, chto zachat'
   Легко ль Офелию навеки потерять.
   ...........
   В тебе едином, меч, надежду ощущаю,
   А праведную месть я небу поручаю.
   Постой, - великое днесь дело предлежит:
   Моё сей тело час с душою разделит,
   Отверсть ли гроба дверь, и бедствы окончати,
   Или во свете сем ещё претерпевати.
   Когда умру, засну, - засну и буду спать;
   Но что за сны сия ночь будет представлять.
   Умреть - и выйти в гроб - спокойствие прелестно,
   Но что последует сну сладку - неизвестно.
   Мы знаем, что сулит нам щедро божество;
   Надежда есть, дух бодр; но слабо естество,
   О смерть, противный час, минута вселютейша.
   Последняя напасть, но всех напастей злейша...*
  
   - Ну ладно, Доня-соня... Ты досматривай свои розовые сны, а я пойду в дом. Там переоденусь и распоряжусь насчёт обеда!
   Андрей ушёл, оставив свою книжку в зелёной траве. Маркиз опять задремал.
   - Oy! O-o-oy! Barynya utopla v prudu!
   Де Сад вздрогнул от пронзительного женского крика. Из дома, с воплями, выскочила растрёпанная русоголовая босоногая девка в жёлтом сарафане. Она подбежала к юному французу и стала дёргать его за рубаху, взволнованно-слезливо лопоча что-то на незнакомом ему языке. А потом потащила опешившего парня к пруду. Трясущейся рукой указала куда-то.
   Донасьен с трудом разглядел сквозь туманную дымку нечто, тихо плывущее по зеленовато-тинистой воде. Глупая девка, наконец сообразив, что пред ней стоит иностранец, торопливо крикнула на чистейшем французском:
   - Что стоишь, идиот?! Поторопись! Видишь - девица в пруду тонет!
   Ошеломлённый маркиз поспешно прыгнул в воду. Подплыл ближе. Поднырнул и схватил утопленницу за длинные струящиеся волосы. Загребая одной рукой, поплыл обратно. Скользя по глинистому берегу, вытащил тяжёлое обмякшее тело девушки на берег пруда. Немного отдышался. Потом положил бездыханную мокрую красавицу на траву, рядом с большой развесистой яблоней. Склонился над бледным прекрасным лицом девушки. Приник к её посинелым губам. Зажал щепотью её ввалившийся нос. Резко выдохнул воздух из своей груди. Босоногая девка ошалело следила за всеми действиями Донасьена. Затем она опомнилась... И с громкими криками понеслась в дом.
   Горячее, трепетное дыхание Донасьена вернуло девушку к жизни. Она, коротко всхлипнула. Закашлялась водой. Её веки затрепетали. Она тихо шепнула своими неподатливыми и дрожащими губами:
   - Akh! Moy sad... moy prekrasny sad...
   Де Сад очень удивился, что русская барышня зовет его по имени. Красавица, как видно, приняла маркиза за прелестного небесного Амура.
   - Akh, prekrasny sad, v tebe ia nachla svoyu vetchnyu lyubov'! - снова горячо зашептала она.
   Юноша поднялся с травы и, галантно поклонившись, сказал девушке:
   - Маркиз де Сад, к вашим услугам, мадмуазель!
   - О, моё счастье! Великие боги говорят по-французски... Значит, я буду избавлена в раю от общества грубых и вонючих русских мужиков! Ах, мой блаженный сад, ты послал мне вечную любовь! О, чудо-сад... - взволнованно вскричала Даша, хватая своей неверной, хладной рукой руку Донасьена.
   - Целуй меня ещё, и ещё, мой райский ангел! Твои жаркие поцелуи дарят мне жизнь!
   Маркиз охотно исполнил пожелание пленительной незнакомки. Они снова слились в долгом и страстном поцелуе.
   - Бе-е-е-е!
   Донасьен отпрянул. Оглянулся. Рядом с ними, невесть откуда, появилась маленькая, изящная, белоснежная козочка. Она доверчиво обнюхала маркиза и лизнула его в щеку своим влажным, розовым, шершавым языком.
   - Vera... Verochka! Schast'e moyo. Ty tozhe zdes'! - взволнованно пролепетала Даша, нежно гладя свою любимую козочку по её длинной, белой шёрстке.
   Из большого дома прибежала, уже знакомая Донасьену, босоногая горничная Параша в жёлтом русском сарафане. За нею, позёвывая, нехотя тащился заспанный конюх - приблудный
   __________
   * А. Салтыков читает монолог из пьесы А. П. Сумарокова "Гамлет" (1748). _________
  
   казачок Емелька, лет пятнадцати, в алой сатиновой рубахе и суконно-синих шароварах.
   Общими усилиями они подняли спасённую девушку с травы. Понесли её, слабую и продрогшую, в большой каменный дом с высоким бельведером, с портиком на колоннах. Занесли барыню в просторную комнату. Положили на диванчик. Параша стала суетно хлопотать возле. А Емельян ловко высек искру и запалил огонь в камине. Донасьен же скромно присел рядом, на край мягкого пуфика. Берёзовые полешки, весело потрескивая, горели в огромном камине, согревая своим приятным теплом мокрого французского маркиза. Он так пригрелся, что даже слегка задремал. Вдруг юноша что-то дремотно-бессвязно бормотнул себе под нос. Затем он сладко потянулся, вздрогнул и приоткрыл свои отяжелевшие веки.
   Дверь внезапно распахнулась... И в комнату стремительно вкатился невысокий, плотный, лысоватый человечек, лет пятидесяти, одетый в простой синий кафтан, с большими обшлагами и огромными карманами, небрежно накинутый прямо на белую сатиновую рубаху, заправленную в простые панталоны синего же сукна. Вошедший незнакомец огляделся. Близоруко сощурился. Затем он быстро подскочил к Донасьену. Ловко ухватил своей правой, грубой, покрытой рыжеватыми волосками, рукой ослабевшую руку француза. А левой - порылся в необъятном кармане. Достал большой серебряный хронометр. Посчитал пульс. Задумчиво потрепал свои ржаво-рыжие усы и бородёнку. И изрёк по-русски:
   - Vy, yunosha, nakhodites' v Saltykovke. Otkroyte svoy rot...
   Уловив явное неразумение в глазах чужеземца, доктор рассмеялся, коротким заразительным смешком, звонко хлопнул пухлой ладошкой по своей огромной лысине и сказал:
   - Ах, да! Ну конечно, конечно... Хе-хе-хе... Не волнуйтесь, юноша. Здесь вы находитесь в полной безопасности. И в своём наилучшем здравии. Откройте, пожалуйста, рот! Хорошо. Так. Покажите свой язык. Так, так... Замечательно. Да-с, кстати, молодой человек... позвольте отрекомендоваться: "Я - доктор Борг... Иоганн Карлович!". Очень рад приветствовать вас здесь, в нашей восхитительной Салтыковке. А что же случилось с нашей резвой прелестницей? С нашей милой Дарьей Николаевной? А?
   В его добрых, странно неуловимых, красновато-золотистых, прищуренных глазках, промелькнули быстрые и озорные, синие искорки. Маркиз был ими просто очарован. А доктор, вновь, ласково улыбнулся и ободрительно похлопал Донасьена по плечу. И устремился к девице, недвижимо лежащей на диванчике. Бережно пощупал горячее девичье чело. Неодобрительно покачал своей, лобастой и внушительной, головой. Сказал что-то Параше. Та, шустро сбегала и принесла стакан воды. Доктор Борг порылся в своём кафтанном кармане. И извлёк оттуда небольшой пузатый пузырёк. Капнул в стакан всего одну маленькую коричневатую капельку зелья. Размешал содержимое ложечкой. Потом напоил хворую Дашу. Её щёчки порозовели. Она слабо улыбнулась и шепнула:
   - Спасибо, доктор.
   Иоганн Карлович радостно покивал ей в ответ. Поправил подушку. Пожал бледную руку девушки. И уверенно сказал:
   - Всё будет хорошо. Отдыхай, моя милая красавица. Набирайся сил.
   После чего весьма довольный доктор удалился.
   Дашенька подняла свою слабую правую руку и, сверкнув своим перстеньком, подозвала казачка. Тот приблизился. Барыня взволнованно прошептала ему на ухо:
   - Емелечка! Милый дружок. Сходи, пожалуйста, в Полтавку. И найди там молодого барина. А как увидишь его, то скажи ему, что я... Нет, нет! Лучше так сделай. Сыщи там камердинера Филимона и скажи ему, вроде, как обмолвясь, что, мол, молодая барыня уже вернулась в свою Салтыкову. Понял? Ну, давай. Беги скорее, дружочек.
   Емеля отвесил Даше поясной поклон и не торопясь вышел. Тем временем, Донасьен почти что весь обсушился у камина. Он глянул на Дашеньку, лежащую с закрытыми глазами на диванчике. "Наверное, уснула", - подумал маркиз и пошёл тихонько к окошку.
   Созерцая окрестности, он вдруг почувствовал, как кто-то робко потянул его за рукав рубашки. Маркиз обернулся. Пред ним стояла Параша. Она, краснея и смущаясь, сказала:
   - Вас барин просят в библиотеку пройти.
   Донасьен пошёл за босоногой девицей в сарафане. Пришли в библиотеку. Маркиз был поражён. О! Сия библиотека была просто великолепна! Множество огромных старинных фолиантов. Множество современных книг, с золотым тиснением. Подшивки виднейших европейских газет. Де Сад подошёл к обширному письменному столу, заваленному бумагами и множеством книг. Одна из книжек была свеже-скандальная, французская новинка. Донасьен, любопытствуя, заглянул в письмо, валявшееся на зелёном сукне стола... И, с немалым удивлением, обнаружил в нём знакомую скоропись. Маркиз покраснел, воровато оглянулся, а затем прочёл:
  

Дорогой доктор Борг!

  
   Ваше письмо, где вы столь любезно излагаете свои, прямо скажу весьма оригинальные, взгляды на развитие приусадебного оранжерейного хозяйства, я получил. Многое, изложенное вами, кажется мне столь прекрасным и невероятным, что я загорелся желанием немедленно ехать в Россию, дабы лично познакомиться с вами. Если не будет тому каких-либо существенных препятствий, то я непременно повидаюсь с вами. А вашу тяжеловесную немецкую повестушку (которую вы, так любезно прислали мне), я слегка пообтесал и перевёл на французский язык. Отсылаю вам, с моими нижайшими поклонами, этот перевод...
  
   Заинтригованный Донасьен, перевернул страничку и бегло прочитал:
  
   "...Возвращаясь в замок, она встретила Кандида и по-краснела; Кандид покраснел тоже. Она поздоровалась с ним прерывающимся голосом, и смущённый Кандид от-ветил ей что-то, чего и сам не понял. На другой день после обеда, когда все выходили из-за стола, Кунигунда и Кандид очутились за ширмами. Кунигунда уронила платок, Кандид его поднял, она невинно пожала руку Кандида. Юноша невинно поцеловал руку молодой баро-нессы, но при этом с живостью, с чувством, с особенной нежностью; их губы встретились, и глаза их горели, и колени подгибались, и руки блуждали. Барон Тундер-тен-Тронк проходил мимо ширм и, уяснив себе причины и следствия, здоровым пинком вышвырнул Кандида из замка. Кунигунда упала в обморок; как только она оч-нулась, баронесса надавала ей пощёчин; и было великое смятение в прекраснейшем и приятнейшем из всех воз-можных замков..." *
  
   - Эй, Донасьенка! - раздалось вдруг откуда-то сверху.
   Смущённый маркиз прервал своё увлекательное чтение и отпрянул от стола. Потом он обернулся. И глянул вверх. И радостно заулыбался, увидев Андрэ Салтыкова, который стоял, небрежно опёршись о деревянные перильца узкой галерейки. Андрей, одетый в мундир офицера лейб-гвардии Преображенского полка, расхохотался и сказал:
   - Брось эти пыльные бумажки, Донасьен! И иди скорее сюда! Счас мы тебя приоденем.
   По деревянной, поскрипывающей, лестнице маркиз стремительно взбежал наверх. Друзья обнялись. Милый Андрэ схватил Донасьена за рукав его рубашки и потащил в свою гардеробную комнату. А когда пришли, сказал, улыбаясь:
   - Вот, приятель! Весь мой гардероб в твоём полнейшем распоряжении. Бери тут всё, что понравится. А меня прошу извинить за то, что я оставляю тебя. Срочно еду в Москву. Вызван в Кремль, на аудиенцию у нашей матушки-императрицы, дай Бог ей здравия и долголетия. А ты, Донасьенчик, принарядись и ступай назад, к нашей Дашеньке. Чтой-то она сегодня немного загрустила. Но, ты тут - не скучай! Отдыхай! Развлекайся! У нас, в Салтыковке, очень-очень весело. Эх! Если б не мои, весьма срочные, дела... Ну, да ладно, завтра - свидимся. Я, значит, пошёл. Бывай здоров.
   Андрей Салтыков ещё раз крепко обнял своего друга. Схватил свой мешок из лилового бархату с печатями на шнурке. И, позвякивая нежно серебряными шпорами, удалился.
   Донасьен оставшись один, начал выбирать себе платье по вкусу. Порывшись в богатом гардеробе, он нашёл и надел на себя: белоснежные шёлковые чулки, батистовую белую рубаху с кружевным жабо, поколенные, бархатные, малинового цвета, кюлоты, такой же материи весту с золотыми блёстками, а поверх всего - малиново-бархатный жюстакор, расшитый серебряными цветами **. Затем маркиз переобулся в башмаки с красными каблуками и серебряными пряжками. Прицепил шпагу сбоку. В карманы положил перчатки из белой замши и пару платков. На голову надел короткий белый паричок с буклями и с маленькой косичкой, стянутой маленьким, чёрным, бархатным бантиком. Примерил чёрную треуголку с розовым пером. Быстро глянул в большое зеркало, поправил своё жабо, и, остался весьма доволен собой:
   - Хорош, красавчик! Ах! Хорош... По самой новейшей парижской моде расфрантился. Да-с!
   - До-о-он-с-длинь-длинь-длинь...
   Раздался вдруг тихий, но очень приятный звон.
   Донасьен что-то вспомнил. Быстро пошарил рукой за пазухой. Нащупал и извлёк прекрасный
   _______
   * Философская повесть Вольтера "Кандид" была впервые издана в 1759 г. в Женеве, как перевод с немецкого, сделанный неким загадочным доктором Ральфом.
   ** Жюстакор - верхний мужской кафтан, веста - кам-зол, кюлоты - штаны. _________
  
   блестящий золотой медальон, из глубин коего, из слова "Forgana", стала медленно подыматься маленькая буквица "F", водружённая на спину миниатюрного золотого слоника.
   - ...длинь-ди-и-инь-дон.
   Свет погас. Медальон умолк и закрылся. Донасьен спрятал свою диковинку на груди. Радостно улыбнулся. И подмигнул своему весёлому отражению в зеркале. Потом пошёл вниз по скрипучей деревянной лестнице.
   Он вернулся в большую каминную комнату на нижнем этаже. Но мягкий диванчик там был уже пуст. Чуткое ухо Донасьена уловило какой-то говор в соседней комнате. Маркиз мягко постучал в голубую дверь, с причудливо вырезанными драконами из слоновой кости.
   - Entrez!
   Де Сад вошёл в комнату, всю затянутую затейливыми китайскими шёлковыми обоями и убранную дорогими китайскими вещицами. Тут были: большие вазы и фонари, две большие лакированные ширмы, с искусным живописным изображением церемониального шествия китайского императора со всею его свитою. Тут же стояли китайские шкафы, комод, бюро и изящный туалетный столик у окна. А на изящном столике, на ярко-голубой нефритовой столешнице расположилась большая модель вычурной китайской галеры, тяжко гружённой массивным золотым слоном, несущим на своей спине пагоду из слоновой кости с золотыми часами. По краям галеры сидели маленькие, искусно вылепленные, фарфоровые фигурки гребцов с вёслами.
   Дашенька, одетая в простое, синее, шёлковое платье с бело-голубыми кружевными оборками, сидела за туалетным столиком, перед большим округлым зеркалом. Параша укладывала её прекрасные, длинные волосы. Донасьен подошёл ближе. Отвесил дамам изящный глубокий поклон, помахав в разные стороны своей треуголкой. Дарья Николаевна смутилась и, покраснев, протянула ему свою розовую ручку. Де Сад ловко преклонил своё колено и чмокнул её нежную, тёплую руку, рядом с серебряным перстнем с огромным бриллиантом. Поднялся. Даша жестом пригласила его присесть на канапе. Некоторое время она молчала, а потом молвила:
   - Я хочу чистосердечно поблагодарить вас, маркиз. Вы, Донасьен, рискуя собственной жизнью, так бесстрашно бросились в воду, чтобы спасти меня...
   В дверь постучали.
   - Entrez!
   На пороге китайской комнаты появился запыхавшийся и потный Емеля. Он неуклюже плюхнулся на мягкий диванчик, рядом с маркизом. Затем схватил веер барыни, приоткрыл свой рот и начал обмахиваться, судорожно заглатывая в себя воздух. Даша перепугалась:
   - Параша! Дай ему скорее, Христа ради, водицы испить.
   Девка сбегала и принесла пузатый хрустальный графинчик. Емелька отпил из него несколько крупных глотков. Отёр рукавом испарину со лба. Маленько отдышался. И начал обстоятельно докладывать своей барыне:
  
   Как явился я в Полтавку,
   Отдохнуть присел на лавку.
   Вижу: хмурый Филимон
   Барину несёт бульон.
  
   Значит, он поднос тащил.
   Я тут новость сообщил:
   "Наша Дашенька мила
   Из Европы приплыла".
  
   Мне ответил Филимон:
   "Барин? Занят очень он.
   В кабинете всё сидит...
   Беспокоить не велит!"
  
   Дарья Николаевна сразу всполошилась:
   - А он - здоров? Не заболел?
  
   Да не-е-е... Что я сказать хотел?
  
   Ах, да! Поведал Филимон,
   Что пьеску сочиняет он.
   Как только дельце завершит -
   На крыльях быстрых прилетит!
  
   - Ну, ладно, - сказала, слегка разочарованная, Даша. - Ладно... Спасибо тебе, Емеля, за хлопоты. Ступай. Поди скажи, чтобы накрывали обедать. Пусть сервируют на четыре куверта *.
   Затем она обратилась к Донасьену:
   - Прошу прощения, маркиз! Наши маленькие женские секреты.
   Де Сад поспешно вскочил. Понимающе улыбнулся. Поклонился. Отошёл в сторонку. И начал рассматривать причудливый китайский кораблик.
   - Дон, дон, дон...
   Раздался очень приятный для уха звон. Золотой слон в лодке ожил. Маленький погонщик, сидящий сверху, взмахнул своим жезлом и тыкнул им в большое ухо. Чудо-животное стало мерно покачивать своей массивной головой, а также хвостом. При каждом взмахе хвоста, из слона сзади вываливался небольшой золотой шарик, который стремительно падал вниз, в округлую серебряную чашу-колокольчик, где он, немного покружившись, пропадал в тёмном отверстии в центре. "Полдень", - подумал восхищённый Донасьен, глянув на золотые часики в пагоде.
   Тут в комнату заглянул доктор:
   - Донат Иванович! Вы сейчас сильно заняты?
   - Никак нет, Иоганн Карловитч.
   - Тогда составьте мне компанию. Пойдёмте гулять. Я покажу вам наши здешние достопримечательности.
   Маркиз откланялся и отправился на прогулку с доктором. За ними, следом, поплёлся недовольный казачок Емелька, тащивший китайский зонтик доктора.
   А Дашенька подошла к бюро. Взяла гусиное перо. Написала что-то на листочке бумаги. Потом подозвала свою девицу. Сунула ей в руку тайную записочку. И сказала, волнуясь:
   - Парашенька, милая, сбегай в Полтавку. К моему дубу. Да, снеси ему моё письмецо. Сил моих нет боле его дожидаться.
   Горничная радостно встрепенулась:
   - Я счас, барыня. Я мигом! Пойду, только лапоточки обую.
   И умчалась. Очень-очень стремительно. Прибежала в свою светёлку. Присела к столу у окна. Достала лист чистой бумаги. Быстро написала несколько строчек. Задумалась на секундочку. Подписалась: "Ton amour eternel. Baucide de Saltykovka" **. Посыпала своё послание песочком. Высушила его. Свернула бумагу затейно в "интимочку" (точно так, как вычитала в одном французском романе). Надела свои лапотки. Затем, зажав оба послания в своём кулачке, выбежала на улицу. И резво побежала. К заветному дубу...
   Прибежала. Немного отдышалась. И заложила оба письма в тайнички. Одно - в дупло огромного раскидистого дуба. А другое - под большой камень, лежащий рядом. После чего довольная девица-красавица, напевая что-то весёлое, отправилась неторопливо назад, в Салтыковку.
  
   Маленькая компания, возглавляемая доктором Боргом, неспешно двинулась по дорожке, усыпанной толчёным красным кирпичом. Миновали затейливые, симметричные, любовно ухоженные, цветочные клумбы. Маркиз не очень внимательно слушал пояснения доктора - он любовался мраморными скульптурами на постаментах. Как-то незаметно они вошли в зелёный лабиринт из густого терновника выше человеческого роста. Немного поплутали в нём, попадая в забавные тупики. Емеля хмуро бурчал себе под нос гекзаметры, осуждая дурацкие барские причуды. Доктор Борг потянул маркиза за обшлаг кафтана и уверенно вывел всю компанию из очередного зелёного тупичка. Яркий солнечный свет ударил прямо в лицо маркиза де Сада.
   Что это? Что?!.. Там, вдали, на холме...
   Донасьен замер, поражённый картиной, открывшейся его взору. Такого природного великолепия он не ожидал увидеть. Пред ним простиралась обширная поляна, вся поросшая дикой некошеной травой. Узенькая дорожка вела прямо к подножию зелёного холма, свободного от деревьев. Лишь две могучие вековые сосны стояли на самой вершине бугра, охраняя бесценное чудо, расположившееся между ними. Солнце светило точно в проём прорубленной в лесу просеки, пуская многочисленные яркие весёлые лучики сквозь нечто грандиозное и необыкновенно воздушное. Донасьен, созерцая это сверкающее на макушке холма огромное бриллиантообразное сооружение, прошептал восхищённо:
   - Поразительно! Что это?
   Доктор Борг, довольный эффектом произведённым на иностранца, ответствовал:
   - Это есть, юноша, созданный по моему проекту, первый образец архитектуры грядущих
   ________
   * Куверт - столовый прибор.
   ** Твоя вечная любовь. Бавкида из Салтыковки. (франц.) ____________
  
   столетий. Сие наиполезнейшее куполообразное строение, сиречь "Хрустальная теплица", построено на лёгком кирпичном фундаменте, отделанном светлым мрамором, служащем опорой изящным пустотелым чугунным колоннам, выкованным нашим кузнецом Висцарионом, кои подпирают ажурные нетяжёлые деревянные арки. Эти колонны и арки есть не что иное, как "кости и рёбры", на кои "натянута" прозрачная "кожа", или стеклянные стены и крыша, собранные из одинаковых геометрически правильных стёкол, вставленных в рамы.
   - Восхитительно! Ничего подобного я в Европе не видел. Даже в Версале. Как вам удалось изготовить стёкла столь огромных размеров?
   - Пройдёмте далее, сударь. Я покажу вам мою хрустальную теплицу изнутри.
   Они пошли по дорожке к подножию холма, увенчанному сияющим чудо-облаком. Подошли к широкой лестнице из светлого мрамора. По её ступеням стали медленно подниматься вверх, навстречу двум пленительным беломрамраморным богиням - Флоре и Конкордии *. Взошли на небольшую площадку, вымощенную мраморными плитами. Донасьен обмер в испуге. Грозное сопение и рычание остановило его.
   - Na mesto Medon! Fu! Svoi...
   Огромная, размером с телёнка, рыжевато-тёмная собака-меделянка ** узнала знакомый голос и радостно тявкнула. Доктор Борг порылся в обширном кармане своего кафтана. Достал небольшой кусок сахара. Кинул его Медону. Пёс тяжело запыхтел, как огневая пароатмосферная машина Ньюкомена и занялся угощением. Потом он подошёл к Донасьену, обнюхал его, ткнулся тяжёлой влажной мордой в руку и дружелюбно повилял обрубком своего хвоста. Затем лениво растянулся у входа в теплицу. Емеля распахнул створку высокой двери. Люди вошли внутрь удивительного сооружения.
   Маркиз де Сад замер на месте. Тихая божественная музыка разлилась вдруг под высоким сводом хрустальной теплицы. Небесные, нежные, стенящие душу звуки доносились откуда-то рядом: из апельсиновой рощицы.
   - О Боже! О-о-о! Какая волшебная мелодия! Какое совершенство звуков! Что это за инструмент? И кто это там играет?
   Доктор Борг повёл восхищённого и взволнованного маркиза узкой тропинкой, петляющей меж раскидистых деревьев. Чарующие звуки становились всё громче... Люди вышли на небольшую зелёную полянку, залитую солнечным светом. Донасьен с немалым удивлением заметил небольшой ручеёк воды, стекающий с пригорка, и догадался: "Ага! Эта, издающая столь восхитительные звуки, машина приводится в действие водой. Понятно. Но, что (или кто?) создаёт гармонию этих звуков?" Иоганн Карлович любезно пояснил:
   - Обратите внимание, юноша, на сей новейший музыкальный инструмент, названный мной "нимфофоном". Хрустальные шары, разных диаметров, погружены в свободнотекущий водяной поток и беспрерывно вращаются на своих осях, кои имеют упоры из рубинов и сапфиров. Звуки разных тональностей, извлекаются из оных шаров, когда к ним прикасается пальчик сей механической наяды. Сия, созданная по моему проекту нашим чудо-умельцем кузнецом Висцарионом, подвижная кукла, соразмерная человеческой величине, управляется посредством встроенного в неё заводного механизма. Попрошу вас глянуть вот сюда.
   Прелестная статуя печальной девы одиноко сидела на берегу неиссякающего источника воды, рядом с гроздью сверкающих хрустальных шаров. Нимфа... О! Её божественная, подвижная и изящная рука... Её пальчик, одетый в розовый кожаный чехольчик... Её лёгкие быстрые прикосновения извлекали из влажного инструмента *** грустно-возвышенные, очаровательные звуки. Доктор, кряхтя, склонился над куклой и скрипуче открыл небольшую дверку сзади. Поковырялся... Наяда **** вздрогнула. Рука её замерла. Чудесная мелодия оборвалась. Торжествующий доктор Борг извлёк из недр статуи медный цилиндр с маленькими шпенёчками и показал его
   ________
   * Флора, в римской мифологии, вечноюная богиня весны и цветов, чей ежегодный праздник, флоралии, отмечался с разнузданным весельем. Конкордия, богиня, олицетворение мира и согласия. В Риме в ее честь было выстроено несколько храмов. Ее изображали в виде женщины, держащей в правой руке оливковую ветвь, а в левой - рог изобилия.
   ** Меделянки, происшедшие из сев. Италии (медиоланские, миланские доги), были значительно распространены в России и употреблялись для травли медведей, но со времени воспрещения этой травли, в шестидесятых годах XIX в., стали выводиться, а ныне эта порода собак не сохранилась.
   *** Справедливости ради заметим, что сей хрустальный "нимфофон" доктора Борга весьма напоминает т. н. стеклянную гармонику, которую через несколько лет (в начале 1760-ых годов) придумает Бенджамин Франклин (Franklin) (1706 - 90), американский дипломат, ученый, государственный деятель, один из авторов Декларации независимости США (1776). Опыты и наблюдения Франклина над небесным электричеством, приведшие к изобретению им громоотвода (1752), произвели огромное впечатление в ученом мире. Портрет этого выдающегося человека XVIII столетия см. на стодолларовой банкноте США (если таковая имеется в портмоне).
   **** Наяды, дочери Зевса, были нимфами влажной стихии: рек, ручьев, родников и озер. Как и другим нимфам, им приписывали молодость, красоту, любовь к музыке и танцам и пророческий дар. _________
  
   ошеломлённому Донасьену:
   - Сие есть её возвышенная душа. А теперь, молодой человек, проследуем далее.
   Зачарованный маркиз кинул прощальный взгляд на грустную деву и покорно поплёлся следом за неутомимым Боргом. Они пошли по тропинке в самую глубь изумительной хрустальной теплицы. Донасьен невнимательно слушал лекцию доктора о произрастании экзотических растений. В его голове всё ещё звучала томная небесная музыка.
   А Иоганн Карлович, меж тем, увлечённо рассказывал о новом средстве для ускоренного созревания тропических плодов в оранжерее:
   - Эта, неожиданно пришедшая мне в голову, свежая научная идея была поразительно проста и ясна, мой юный друг. Хе-хе-хе! Апельсины должны... Апельсины будут получать своё питание непосредственно из окружающего их воздуха, перенасыщенного горячей аэрозольной субстанцией, получаемой посредством выпаривания водного раствора аммиака, приправленного крепкой азотной кислотой. Прошу вас посмотреть сюда...
   Донасьен остановился и стал с интересом разглядывать необычную машину, расположенную в самом центре хрустальной теплицы. Так, так... Огромная краснокирпичная топка. Загружается, вероятно, дровами, и сверху. Над печью водружён большой, медный котел. Так... Ага! Вот ещё что-то: поверх чугунных столбов протянута цепь с захватом. На траве - поленница дров. Вроде всё... Машина неожиданно и шумно выпустила струю пара из своего блестящего котла. Колёса её завертелись. Цепь загремела. Захват ловко выхватил из поленницы одно полено. После чего понёс его к топке. Чугунные створки печи с лязгом распахнулись. Полено упало в огонь. Створки вновь сомкнулись... Быстро и четко... Довольный доктор Борг почесал свою рыжеватую бородёнку, мельком глянул на часы и сказал:
   - Обратите внимание, молодой человек: сия топка загружается абсолютно автоматически... Да-с! Однако я продолжу свой рассказ. Моё газообразное удобрение для хрустальных теплиц абсолютно безвредно для людского здоровья. О-хо-хо-хо! Созревание плодов идёт с невероятной скоростью. О! "Акселератор Борга" даст всему... всему человечеству невиданное дотоле изобилие продуктов. Не дожидаясь милостей от природы, мы заключим все её дикие и буйные сады в наши чудесные теплицы. Мы принесём неслыханное процветание всей планете. О-о-о! Мы освободим подневольных людей, ныне пребывающих в рабском состоянии и поливающих своим обильным потом многочисленные поля и плантации. Свободные люди скоро вкусят плоды своего тяжкого труда! И, заметьте, юноша: плоды эти, созревшие в моей хрустальной теплице, утоляют не только голод. Что самое удивительное, они великолепно утоляют телесную боль! Хе, хе, хе...
   Иоганн Карлович подошёл к раскидистому дереву и сорвал необыкновенно крупный апельсин. Под древом стояла странная, вся в причудливых рококошных завитушках, позолоченная и сверкающая в солнечных лучах, машина на изящных литых ножках. Доктор Борг привычно-быстрым движением насадил сорванный апельсин на двурогую вилочку, торчащую сверху из машинки. Та вдруг ожила и мелодично заурчала. Откуда-то сбоку выдвинулся кривой рычажок с малым ножичком на конце. Он ловко пододвинулся к апельсину, который быстро завертелся. Узкая оранжевая змейка из кожуры поспешно сползла вниз. Довольно звякнув, машина спрятала свой ножик и остановилась. Доктор снял очищенный плод с вилки и позвал:
   - Емеля! Поди сюда. Съешь-ка, мил дружок, вот этот апельсинчик.
  
   Вкушать плоды и сладко, и приятно!
   Но после будут розги вероятно?
  
   - Да-а-а... Будет небольшая порка. Это надо, милок. Надо, чуток, пострадать для науки. Да ты не боись - больно тебе не будет. Давай, быстро ешь апельсинчик и ложись на лавку.
   Казачок опасливо приблизился к доброму доктору. Взял протянутый ему апельсин. Съел его с немалым удовольствием... Емелино лицо расплылось в блаженной улыбке. Без лишних уговоров, мальчонка занял место на лавке.
   - Штанишки-то свои приспусти. Так, так... Хорошо. А вас, дорогой Донат Иванович, я попрошу мне помочь. Там, внизу под лавкой, берёзовые розги мокнут в кадушке с уксусом. Возьмите одну хворостину, пожалуйста! Нет, нет! Только по моей команде.
   Доктор торжественно извлёк из своего необъятного кармана хронометр, записную книжку и свинцовый карандаш. Потом он присел на лавку, рядом с Емелей. Взял того за руку. Нащупал его пульс. Своей свободной рукой быстро сделал какую-то пометку в свой синий блокнот. Подал команду Донасьену...
   Маркиз легонько ударил гибко-влажным прутиком по розовой заднице казачка. Мальчонка вздрогнул, почесался, но... продолжил радостно улыбаться.
   - Так, так... Ещё, и ещё, пожалуйста. И посильнее! Хе, хе, хе.
   Де Сад охотно исполнил сие повеление доктора. Удивительно: его сильные удары совсем не беспокоили Емелю. Напротив. Сильная порка, казалось, доставляла ему удовольствие. Донасьен подумал: "А великий доктор, безусловно, прав! Его чудо-апельсины унимают боль. Эти плоды делают человека, вкусившего их, счастливым. О боже! Как хорошо! Как замечательно! Как удивителен этот прекрасный новый мир! Как здорово, что я..." Мысленные восторги маркиза оборвали поспешные слова доктора Борга:
   - Довольно! Вполне достаточно! Прекратите эксперимент, Донат Иванович. Сердечно вас благодарю.
   Вспотевший, возвышенно взволнованный, Донасьен бросил измочаленную розгу на пол. Слегка пострадавший на пользу общества, Емеля натянул портки и, счастливо улыбаясь, поднялся с лавки. Потом он, радостно почёсывая свой зад, сказал:
  
   Мне дохтор апельсинчик дал,
   Продукт блаженства я вкушал.
   Дай мне ещё твоих плодов.
   И я всегда страдать готов!
  
   Иоганн Карлович, не прекращая писать в свою книжку, отмахнулся от него пухлой ручкой:
   - Не надо, голубчик, не надо. Хватит. Сходи, лучше, нам дровишек принеси.
   Казачок послушно отправился за дровами.
   Порхающий в облаках блаженства, маркиз решил выплеснуть на доктора все свои восторги, все похвалы, все нежности и все...
   - Многоуважаемый доктор Борг! Ваши восхитительные опыты... Эти чудесные апельсины, созревшие в ваших райских кущах... Плоды трудов ваших, несущие подлинное счастье всему человечеству...
   Внезапно Донасьен де Сад почувствовал, как кто-то сзади бесцеремонно-грубо дёрнул его за полу кафтана. Маркиз поворотился. И глянул вниз... Умилительные слезы радости навернулись ему на глаза:
   - Медончик! Милый, ласковый, хороший... Тебя забыли... А ты хочешь поиграть? Сейчас, сейчас я...
   Но, огромный пёс не впал в игривую эйфорию. Он мощно рванул полу (аж, добротная французская материя затрещала по швам!) и потянул ошарашенного Донасьена к выходу. Вытащил упиравшегося юношу на свежий воздух. Подтащил к самому краю площадки. И... сильным неожиданным ударом головы спихнул маркиза с холма. Де Сад неловко рухнул в мягкую траву... И кубарем покатился вниз. Медон стремглав бросился назад - в хрустальную теплицу. За доктором... Вытащил и его. Стащил брыкающегося Борга вниз.
   - Немедленно прекрати шалить! О-о-о! Отпусти меня! Медон, я тебе прика...
   - Ба-а-бах!!
   Земля под ногами содрогнулась. Вспышка ослепительно-багрового пламени на мгновение озарила вершину холма. Взрыв неимоверной силы взметнул хрупкую хрустальную теплицу и всё её содержимое на воздух... Упругая горячая волна опрокинула людей навзничь. Маркиз повалился рядом с доктором и собакой... С неба пролился серебристый дождь из битого стекла... Вниз полетели апельсины, ветки с листьями, комья земли... Поблизости, в траву, упала мраморная рука, крепко сжимающая рог изобилия.
   Донасьен, машинально стряхивая с одежды мелкую хрустальную крошку и ароматную апельсиновую мякоть, приподнялся и осторожно обозрел развороченную верхушку холма. Потом он огляделся вокруг. Радостно отметил, что никто не пострадал от чудовищного взрыва. Вскочил на ноги. Помог неуклюжему доктору Боргу подняться с земли. Глянул на его оживлённое и улыбающееся лицо и сам неожиданно расхохотался:
   - Ха, ха, ха... А вы знаете, доктор, ха, ха, ха... Мне почему-то кажется, что ваш чудодейственный акселератор приводит к столь быстрому созреванию ваших апельсинов *, что они начинают взрываться, как пушечные ядра, начинённые порохом! О, хо, хо, хо...
   Иоганн Карлович прекратил отряхиваться и удивлённо посмотрел на маркиза:
   - О боже! Конечно! Как я сразу об этом не догадался? Как хорошо, мой дорогой маркиз, хе,
   _________
   * "Ускоренное" созревание фруктовых плодов в теплице тут, конечно, ни при чём. Выпаривая водный раствор аммиака с чистой азотной кислотой доктор получил аммиачную селитру. Дальнейшее нагревание привело к выделению из неё закиси азота (т. н. "веселящего газа"), наркотизирующее и обезболивающее действие которой первым в 1800 г. заметил английский химик Х. Деви (Humphry Davy). Всеобщая эйфория наших героев от вдыхания веселящего газа и перегрев аммиачной селитры, приведший к сильнейшему взрыву в оранжерее, к сожалению, не позволили тогда оценить всю важность научного открытия Иоганна Борга. __________
  
   хе, хе... О! Какое счастье, хо, хо, хо, что я... я... я...
   Тут доктор вдруг согнулся пополам и восторженно хлопнул себя по толстому животику. А потом он рухнул, как подкошенный на траву и залился радостным детским смехом:
   - О! Какое счастье, мой юный друг, что я, ха, ха, ха... что я не выращивал в своей хрустальной теплице, хе, хе, хе... арбузы! А-а-а! Ха, ха, ха!
   Донасьен оглянулся назад: на сломанные чугунные кости, уродливо торчащие из дымящихся руин хрустальной оранжереи. Потом он представил себе, как в ней взрываются арбузы, и... и... и сам повалился на траву, взорвавшись от внезапно накатившего на него приступа истерического хохота.
   Огромный и счастливый Медон, весело повизгивая и виляя хвостом, бегал от смешливого доктора к дурашливому маркизу, разделяя всеобщую безмятежную радость людей.
  
  

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Обед на четыре персоны. - Их, Евмелов этаких, пороть надо почаще...

- Новый знакомый Донасьена.

   Дарья Николаевна, сидя у окошка, неспешно вышивала яркими шёлковыми нитками по канве. На полу, рядом с ней, лежала белоснежная козочка, которая, склонясь над небольшой плетёной корзинкой, увлечённо хрумкала свежие капустные листы. А барыня её, время от времени, отвлекалась от своего рукоделия. Вставала и подходила к окну. Стояла и долго разглядывала там: беломраморный фонтан с мускулистыми аллегорическими фигурами; ворота с большими тёмными каменными урнами; пыльную дорогу, убегающую в даль; зелёный луг с весёлыми мужиками и бабами, косившими и копнившими траву. Затем она, повздыхав у окошка, вновь садилась на пуфик. Склонялась. Ласково гладила по шелковистой шёрстке Верочку. А потом продолжала свою тихую мирную работу.
   Вдруг некая-то мысль завертелась, маленькой озорной сумбурной стрекозой, в её прелестной головке. Дашенька отложила свою вышивку. Поспешно стащила со своего пальчика перстенёк с бриллиантом. Вскочила. Подбежала к окошку. И начертала на стекле небольшой треугольник. Потом вывела сверху буквицу "Я". А внизу дописала: "СЕР" и "ДН". Немного подумав, быстро нацарапала алмазом ещё что-то. Получилась грустная эпитафия:

ТУПАЯ

СМЕРТНА

Я

КО СА

БЕС

СЕР ДНО

СКОСИТ

И

МЕНЯ

  
   Немного повеселившись, Даша, вновь надела свой перстень на палец. Перекрестилась на образа, висящие в углу комнаты. И пошла, продолжить своё вышивание.
   Хрустальная люстра вздрогнула и нежно зазвенела... Внезапный порыв сильного ветра стремительно распахнул окошко. Что-то случилось... Верочка вскочила на ножки. Жалобно заблеяла. Заскользила копытцами по скользкому паркету. В комнату ворвались близкие громовые раскаты. А на улице вдруг сразу потемнело. "Как темно и душно. Верно, будет гроза", - обеспокоенно подумала Даша. Потом она вскочила и побежала закрывать окно. Выглянула наружу. С тревогой смотрела, как надвигается на Салтыковку огромное облако пыли. Как мужики на лугу, побросав свои косы, бросились бежать куда-то. Как орущие бабы и ребятишки тоже кинулись врассыпную.
   С некоторыми усилиями Дашенька затворила окно, слегка побитое налетевшим вихрем.
   В комнату примчалась взъерошенная Параша. Она, выпучив глаза и дико волнуясь, бестолково громко завопила:
   - Ой, барыня! Ой! Что у нас счас случилось... Ой, счас... счас я вам всё расскажу... Отдышусь только немного. Значит так... Оранжерея наша, которая новая теплица... Она, она... Она вся взорвалася и разлетелася на мелкие... очень мелкие... кусочки, барыня! Да ещё с таким шумным грохотом! У меня в ушах - аж всё зазвенело! И всё... всё на воздух взлетело. И стены, и деревья, и кукла поющая, ваша любимая, тоже. А Емеля, наш доктор и хорошенький француз... Они, барыня. Они...
   Дашенька пошатнулась, побледнела и порывисто схватила босоногую девку за руку. Потом, заглянув в её ясные, светло-голубые глаза, тихо спросила:
   - Что? Тоже погибли?
   - Да нет! Живы! Живы они все, барыня. Счас придут. Ой! Руку-то мою вы отпустите, - испуганно пролепетала Параша, - больно же мне. Отпустите.
   Дарья Николаевна разжала свою руку. И рухнула на колени. Затем страстно перекрестилась на образа:
   - Спасибо тебе, Господи! Спасибо! Благодарю тебя, милосердного, что уберёг их от сей страшной смертельной напасти! Благодарю тебя!
   Параша тоже упала на колени, рядом со своей барыней, и присоединилась к этой жаркой молитве.
   Помолились. Поднялись с колен. Дашенька, немного помолчав, спросила у горничной:
   - А что, Параша, молодой барин из Полтавки уже приехали?
   - Да вроде нет... А я точно не знаю. Я счас, барыня! Счас сбегаю и узнаю!
   Девица убежала.
   А Дарья Николаевна прошла в свою библиотеку. Там, она взяла в руки первую, попавшуюся ей на глаза, книгу. Открыла её наугад. Прочла:
  
   Когда Любовь моя, как нимфа, в день весенний
   С охапкою цветов под лиственные сени
   Придёт - скажите ей, что я устал гореть
   На медленном огне, что чахнуть - безрассудно,
   А милости её дождаться слишком трудно.
   Разумней не в пример мне сразу умереть... *
  
   Даша резко захлопнула томик французских сонетов. Закинула его обратно, на книжную полку. Затем вздохнула. И пошла вниз, в столовую.
  
   Там её встретила горничная Параша, которая что-то быстро шепнула своей барыне на ушко. Барыня печально кивнула и сказала:
   - Что ж! Не будем его ждать. Прошу садиться, господа! Начнём обедать.
   Дашенька, Донасьен де Сад и доктор Борг сели за большой стол, сервированный на четыре персоны. Одно кресло осталось пустовать.
   - Так-с! Что у нас, сегодня, на обед? - оживлённо поинтересовался доктор, потирая свои ладошки. - Емеля, мил дружок, пожалуйста, подай-ка мне карточку. Та-а-ак... Яйца всмятку, под соусом "la Bastille", салаты, трюфели, солёные грузди. Превосходно... Вестфальский окорок, гольштинские устерсы, сыры червивые... Рассольник с пирожком. Неплохо, неплохо... Пироги марцыфановые, левашники с сушёною малиной, фрикасе из свинины с черносливом. Прелестно.... Ага! Свиной лоб под хреном, гусь под луковым взваром. Отлично... Так! А что - на десерт? Мороженое, пирог с на-чинкой из брусничной пастилы, кофей и дрочёна по-старосветски, с шоколадной глазурью... Замечательно: значит, мы начнём с французских яиц, а кончим старосветским дроченьем **... Хорошо-с! Можешь подавать блюда, Емеля!
   Обед протекал чинно, неторопливо и в полной тишине. Дашенька была немного рассеянна. Ела она очень мало. Грустила, изредка поглядывая на пустующее кресло. Голодный Донасьен воздал должное непривычной русской кухне и ел незнакомые, экзотические блюда с немалым аппетитом. Доктор тоже поел весьма плотно и с большим удовольствием. Потом выпил добавочно пару бокалов светлого токайского. Заел вино сладким десертом. А затем он принялся рассуждать на всяческие приятные и отвлечённые темы, прихлёбывая при этом горячий кофе:
   _________
   * Из "Второй книги сонетов к Елене" (1578) Пьера де Ронсара. Перевод В. Потаповой.
   ** Т. е. печеньем. Доктор, живший в XVIII веке, вполне простодушно говорит сию фразу, не подозревая в ней какого-либо иронического подтекста. См. примеры в словаре В. Даля: "Дрочить, драчивать что, вздымать, подымать, вздувать... нежить и тешить, ласкать, баловать любя, холить, выкармливать. Дрочить дитя по головке, гладить, баловать, потакать. Дрочёное дитятко, баловень... закормленное, избалованное, говор. также о сытом скоте и птице. Дрочёна ж. дрочень; род сбитой с мукою и молоком яичницы..." Вероятно, только после сочинений И. Баркова это обычное, общеупотребительное в быту, слово неожиданно стало похабным.
   Дрочёна или драчёна, кушанье подаваемое последним, как пирожное. Очень жидкое тесто, в которое яйца кладут сильно взбитыми. Смесь выливается на горячую, смазанную маслом сковороду, причем от быстрого испарения воды из молока тесто испекается пузырчатым с крупными волдырями. _________
  
   - Вот вы, Дарья Николаевна, понимая всю важность начального народного образования, открыли в нашей Салтыковке воскресную школу. Просвещение, оно, несомненно, есть дело полезное и весьма потребное для всего общества. Тут я с вами не спорю. Ведь народ у нас, в Салтыковке, какой? Он - тёмный, ленивый и суеверный. Уж им-то точно необходимо всем учиться. Говорю я им, болванам упрямым, каждый божий день: "Идите учиться!" А что я слышу в ответ? А в ответ я слышу: "Да не хотим мы у тебя учиться! Нам и так жить хорошо. Без всяких твоих премудростей". Да-а-а... Очень ленивый у нас, здесь, народец. Вот взять, к примеру, нашего Емелю. Эй, Емельян! Поди-ка, любезный, сюда. Ответь мне, братец, на простой арихметический вопрос: "Сколько пальцев у тебя на левой руке?"
   Казачок спешно проглотил недожёванный пирожок. Затем, не задумываясь, ответил:
  
   Я их, дохтор, не считал...
   Но один мудрец сказал
   Про нежны персты девицы:
   "Всем известно, и давно,
   Их на шуйце столь равно,
   Сколь и на деснице!" *
  
   - Так, так... Ловок молодец! Вывернулся. Ну, а теперь, Емеля, ответствуй нам: сколько пальцев у тебя на правой руке? Сделай быстро сложение, голубчик, как я тебя давеча учил. К четырём прибавь один, и у тебя тогда получится...
   Казачок шустро состроил пальцами правой руки выразительную фигуру и сунул её доктору Боргу под нос:
  
   Не знаю я арихметику
   Зато разумею поэтику!
   Можно кукиш получить,
   Если пятерню сложить.
   Тебе дарю я эту фигу -
   Ты про неё напишешь книгу!
  
   - Не ругайся при нашем французском госте. Веди себя прилично, дружок. Я тебя учил хорошим манерам. Я тебя учил верно.
  
   Твоё ученье будет верно
   Примером ругани отменной.
   Не зря писал ты Сквернослов -
   Собрание похабных слов.
  
   Дарья Николаевна снова посмотрела на пустующее кресло. И загрустила. Стала нервно теребить накрахмаленную салфетку. Казачок враз приметил меланхолию своей барыни. Нагнулся. И ободряюще шепнул ей на ухо:
  
   Polno, Dasha! Ne goryui...
   Khui frantsuzskii - tozhe khui.
  
   - Молчи, дурак, - покраснев, тихо сказала Даша. - Ты что: опять апельсины ел?
   Казачок не сознался. Попятился бочком. Оглянулся по сторонам. Коварно заулыбался вдруг. И незаметно, но очень чувствительно, ущипнул Парашу сзади. Девица вздрогнула. От полной неожиданности выронила из рук серебряный поднос с фруктами. Поворотилась резко к своему обидчику. И заорала:
   - Емеля! Что делаешь, придурок? Счас, как дам тебе по рукам!
  
   Dash ty moemu khuyu
   Tselku dranuyu svoyu.
  
   - Ах, ты, гни...
   - Тихо, тихо. Угомонись, Параша! Поди испей воды из графина. Та-а-ак! А ты, Емельян, подойди ближе! Ты, что делаешь? Опять шалишь, а?.. А вот сдам я тебя, Емелька, в Тайный сыск. И получу за твою грязную душу пять рублёв, согласно имперскому указу номер три о беглых
   _________
   * Шуйца - левая рука, десница - правая. ____________
  
   людях! - решила попугать нежная барыня упрямого строптивца. Тот деловито справился:
  
   Какой указ царицы нашей?
   О дармовой "берёзной каше"?
   О том, как лбы клеймить без боли
   Ворам и беглым... Этот что ли?
  
   - Этот самый.
  
   Ty ukazom nomer tri
   Svoyu zhopu podotri!
  
   Даша беззлобно засмеялась, опять конфузливо покраснела и покосилась на Донасьена. Потом махнула рукой и сказала ласково:
   - Poshyol von, durak!
   Емеля вышёл. Тут маркиз высказал вслух своё мнение:
   - Какой удивительно талантливый мальчик. Всё время говорит стихами. О! Наверное, когда этот уникальный самородок вырастет, то станет великим русским поэтом - новым Евмелом коринфским *. Простите: а что значит сие, столь часто употребляемое русскими в своих разговорах, слово х...?
   Параша прыснула. Дарья Николаевна зарделась вся, как маков цвет, а затем - скромно потупилась. Доктор тоже, кажется, несколько смутился. Но он быстро нашёлся и ответил любознательному французу:
   - Это слово, юноша, оно... как бы вам это попроще истолковать? Э-э-э... оно является повелительным наклонением от малоросского глагола ховать, и переводится на русский язык, как приказание кому-либо: прячь! Это наклонение, как правило, используют в тех случаях, когда хотят употребить то, что благовоспитанные барышни обыкновенно прячут от чужих, нескромных глаз. Вам понятно моё объяснение?
   Маркиз неуверенно кивнул.
   А доктор Борг достал из камзольного кармана большой батистовый платок. Отёр пот со своей высокой лысины. Покачал неодобрительно головой. И добавил:
   - Да-а-а... Избаловали вы, Дарья Николаевна, своих слуг. Ой, избаловали... Своею же добротой их забаловали и распустили! А их, Евмелов этаких, пороть надо почаще. Пороть их надо безжалостно! Пороть! И ещё раз - пороть! А не то - выйдет вам эта доброта боком, обязательно выйдет. Помяните когда-нибудь эти мои слова.
   - Ну, что тут поделаешь, мой дорогой Иоганн Карлыч? Ведь я люблю их всех - они такие забавные. А добрым людям Боженька свою милость дарит, - тут Дашенька перекрестилась страстно на образа в углу большой комнаты.
   - О-о-ох... - сладко потянулся доктор. И зевнул. - О! Прошу извинить, моя дорогая... Я имею привычку подремать с полчасика после обеда... Прошу меня изви... О...
   Карлыч снова клюнул носом. Засопел. Склонил свою крепкую лобастую голову. И уснул, развалившись в кресле.
  
   В дверях послышался какой-то шум. Даша оглянулась. Дверь распахнулась. В столовую стремительно вбежал сероглазый высокий блондин в белом гвардейском мундире. Дашенька радостно всплеснула руками. И не усидела на месте. Вскочила. И помчалась ему навстречу.
   Сергей Копытов, завидев Дашеньку, направлявшуюся к нему, остановился. Грозно потряс какой-то белой бумажкой, зажатой в его правой руке. И гневно воскликнул:
   - Как мне сие понимать, сударыня?
   - Серёжа, милый... Да, что это с тобой? Ты на меня сердишься?
   - Нет! Я не просто сержусь, сударыня моя! Я - взбешён! Ежели вы захотели изменить мне, оскорбить мою честь, втоптать в грязь мою чистую любовь, то вы своего доби...
   - Серёжа! Опомнись! Что ты такое болтаешь? Какая измена? Какая оскорблённая честь? Какая грязь?
   - А как же вы мне прикажете понимать сие ваше, тайное и любовное, послание, адресованное... моему лакею?
   Бледная Дашенька выхватила измятую записку из его беспокойной руки. И прочитала в ней
   ________
   * Евмел - греческий эпический поэт из знатного коринфского рода Вакхиадов, живший в VIII или XII в. до Р. X. Известны его пасторали, баснословная история Коринфа, мифы о Ясоне, Медее, Европе, а также одна ода в честь делосского бога. _________
  
   следующее:
  

Дражайший мой Филимоша!

  
   Приходи сегодня, как только стемнеется, к нашему салтыковскому амбару. Я жажду, как давеча, продолжить наши страстные любовные экзерциции.

Твоя вечная любовь. Бавкида из Салтыковки.

  
   - Хм! Бавкида... Написано по-французски. Но, сударь: сия рука не моя. Да, и штиль вовсе не мой. Параша! Иди сюда, голубушка.
   - Что вам угодно, барыня?
   - Погляди: это твоё послание?
   - Моё... Ой! Какая ж я дура, Дарья Николаевна! Я так спешила, так спешила, что наши записочки местами перепутала. Вашу - вместо дуба под камень положила. Простите меня, барыня. И вы, молодой барин, тоже.
   - Ладно! Ступай прочь.
   Копытов, как подкошенный, рухнул перед ней на колени. Жарко обнял предмет своего обожания. И начал бурно лепетать:
   - Прости, Дашенька! Прости меня, дурака глупого, ежели сможешь... Прости, что усомнился в твоей любви. Прости!
   Даша Салтыкова нежно обняла своего пылкого возлюбленного. Склонилась. Поцеловала Сергея в лоб. Счастливо улыбнулась и сказала:
   - Полно, Серёжа! Не надо... Не мучай себя так. Я совсем не сержусь на тебя. Это всё твоя несносная горячность. Вставай. Идём. Я познакомлю тебя с нашим очаровательным французским гостем.
   Копытов вскочил на ноги. Заискивающе улыбнулся Дашеньке. Обнял её с чувственной страстью. Поцеловал её сладкие уста, нисколь не смущаясь сторонним присутствием. Влюблённые помирились.
   Раскрасневшаяся, радостная Даша подвела жениха к Донасьену. Манерно представила ему своего гостя:
   - Вот, Серёжа! Познакомься! Это - маркиз Донасьен де Сад.
   Донасьен вежливо поклонился и протянул руку Копытову. Тот, холодно улыбнувшись в ответ, процедил сквозь зубы:
   - Рад познакомиться с вами, маркиз.
   Затем Сергей поворотился к Даше. Заметил у неё на пальце новый серебряный перстень с огромным бриллиантом. И, криво усмехаясь, мрачно спросил её по-русски:
   - Eto markiz podaril tebe etot persten'? On, chto - tvoy lyubovnik?
   Эти слова мгновенно привели Дашку в бешенство. Её щёки вспыхнули жарким пламенем. Она разгневанно вскричала:
   - Опять ты ревнуешь меня! Опять твои нестерпимые оскорбления! А-а-а... А как захочу, так он станет моим любовником! А я... Я стану его Садычихой! Вот!
   Тут она широко размахнулась, чтобы влепить своему жениху звонкую пощёчину. Но, Сергей схватил её руку за правый локоть. Донасьен не мог стерпеть такой мужской грубости, творимой на его глазах. Он решительно ухватил несносного русского нахала за его правый локоть. И горячо воскликнул:
   - Не смейте, сударь, так обращаться с дамой в моём присутствии! Немедленно отпустите её руку! Моя шпага к вашим услугам!
   Дашенька тоже изловчилась. И сумела как-то сдержать разгорячённого Донасьена за правый его локоть. А потом громко воскликнула:
   - Не ссорьтесь, господа! Не надо! Пожалуйста, отпустите друг друга!
   Они, трое, топтались некое время в центре большой залы, будучи не в силах расцепить этот странный, магнетический треугольник, образованный их руками. Мёртво сцепившись, смотрели неотрывно в другие глаза. Бурно дышали. Скрежетали зубами. Ненавидели и одновременно любили друг друга.
   Вдруг это чудовищное мимолётное наваждение кончилось. Безумный треугольник распался. Их руки разжались одновременно. Они отлепились друг от друга. С трудом перевели дух. Немного успокоились. Дарья Николаевна приказала мужчинам помириться. Те очень неохотно, не глядя друг другу в глаза, быстро пожали руки. Затем они оба приложились к дашиной ручке. Вроде как помирились. Все трое прошли к столу, чтобы скрепить шампанским провозглашённое перемирие.
   А там - доктор Борг тихо похрапывал, сидя в своём мягком кресле. Копытов подошёл к нему. Ласково потрепал его округлое плечико:
   - Эй, доктор, проснитесь. Пора вставать.
   Иоганн Карлович пробудился. И весь встрепенулся:
   - А?! Что?.. А-а-а, Серёжка... Рад тебя видеть в добром здравии. А я тут малость вздремнул после обеда. Я ничего интересного не проспал, господа?
  
  

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

  

Неожиданное рандеву маркиза. - Весь мир - театр... - Вечерние размышления

Донасьена о притягательности лунного света для влюблённых.

  
   Вечером в комнату Донасьена кто-то тихонько постучал.
   - Войдите.
   Вошла Параша, которая сказала маркизу, что барыня желает его видеть незамедлительно. Донасьен вскочил. Спешно натянул свой кафтан. Обулся. Прицепил шпагу. Пошёл за босоногой девицей. Спускаясь по лестнице вниз, маркиз неожиданно споткнулся. Загремел, но устоял на ногах. Параша нервно схватила его за руку. Потом испуганно пролепетала:
   - Тс-с-с! Тихо! Ради Бога, сударь, я умоляю вас: идите тише.
   Пришли. Горничная молча указала ему на дверь и неслышно удалилась. Донасьен вошёл в просторную комнату, стены которой были затянуты в великолепный шёлк "la Lasalle" с вытканными на нём картинами славных баталий, дымящихся крепостей, русских воинов, а також их колесниц, победно попирающих поверженные турецкие знамёна.
   Даша небрежно возлежала на ярких подушках, вольно раскиданных по всему красному, персидскому ковру. Она была облачена в роскошный костюм томной восточной принцессы: шёлковые шальвары, короткую блузочку, туфельки мягкого сафьяна, с золотым шитьём. Её тонкий девичий стан охватывал зёлёный, шёлковый пояс с золотой каймой. Смешанные ароматы кофе, арабских пряностей и курящихся благовоний наполняли эту прекрасную турецкую комнату. А прямо на ковре, рядом с девицей, лежал большой серебряный поднос с двумя вместительными хрустальными кубками и золотым высоким, тонкошейным кувшинчиком, который был обложен плодами: фигами, гранатами, персиками и виноградом, лимонами и апельсинами.
   Донасьен пришёл. Дашенька, завидев его, спешно поправила на голове свой восхитительный тюрбанчик с пером и драгоценной заколкой. Затем, слегка покраснев, что, впрочем, было совсем незаметно из-за воздушной кисеи, покрывавшей её лицо, она, изящным движением руки, указала ему куда-то в угол и негромко сказала:
   - Прошу вас, сударь, пройдите вон за ту ширму.
   Маркиз поклонился и прошёл за ширмочку, украшенную фривольными сценками из восточной, гаремной жизни. Остановился, ожидая дальнейших указаний.
   - Пожалуйста, разденьтесь!
   Донасьен стремительно разоблачился. Затем радостно воскликнул:
   - Я готов, мадмуазель!
   Раздался короткий смешок. Даша весело поторопила маркиза:
   - Прошу вас, сударь, переоденьтесь в турецкий костюм, который лежит на пуфике.
   Де Сад быстро переоделся. К своему изысканному костюму он прицепил сбоку шпагу. А на голову надел красную турецкую феску. Потом он вышел во всём своём восточном великолепии из-за ширмы.
   Даша вскочила на ноги. Подошла к прекрасному юноше. Поправила кое-какие детали его одеяния. Довольно кивнула головой и сказала:
   - Вот теперь вы точно готовы, маркиз! Пойдёмте! Скорее!
  
   Она схватила удивлённого Донасьена за руку и устремилась вместе с ним на улицу. Они быстро прошли по темноватой липовой аллее. Спустились по каменной лестнице вниз. Прошли ещё немного. И вышли неожиданно к склону холма, к небольшому, но очень уютному театрику, стоящему на берегу пруда. Полукруглое в плане сооружение, светло-жёлтого тона, было опоясано рядом белоснежных ионических колонн. Статуя Мельпомены с трагедийной маской в руках достойно венчала невысокий голубой, в золотых меридианах, купол театра. Широкие полукруглые ступени из серого гранита вели к сцене, по бокам коей стояли две величавые мраморные кариатиды, соразмерные колоннам. Их сильные напряжённые руки поддерживали затейливую арку. Расписанный яркими райскими птицами бархатный малиновый занавес был закрыт. Музыканты расположились на округлой площадке возле сцены. Они настраивали свои инструменты: флейты, скрипки, виолончель и клавесин.
   Дашенька привела маркиза к изящной трёхкупольной беседке в арабском стиле. Её стройные, деревянные, позолоченные колонны были увиты виноградом. Над центральной луковицей купола неярко блестел золотой полумесяц. Донасьен присел на мягкое канапе, стоявшее внутри той беседки... Смеркалось. Слуги в ливреях зажгли плошки, освещающие сцену. Послышались нетерпеливые рукоплескания зрителей. Музыканты замерли.
   Сергей Копытов, одетый в неслыханно роскошный костюм арабского шейха, взошёл на сцену и властно взмахнул рукой. В наступившей тишине, он громко и чётко продекламировал:
  
   Весь мир - театр.
   В нём женщины, мужчины - все актеры.
   У них свои есть выходы, уходы,
   И каждый не одну играет роль... *
  
   Музыканты заиграли колоритно-заунывную восточную мелодию. Занавес зашумел и открылся. В глаза Донасьена засветили тускловато-жёлтые масляные фонари рампы. Изумлённый маркиз де Сад увидел прямо перед собой округлую залу, в которой амфитеатром сидели... разгорячённые и нетерпеливо-требовательные зрители. К великому удивлению Донасьена, публика здесь была самой, что ни на есть простонародной: усадебная прислуга, бородатые мужики и бабы, весёлые сельские ребятишки, священник окрестной церкви, отец Пахомий и прочие.
   Донасьена прошиб внезапно холодный пот. Он запаниковал. Стал нервно озираться кругом, ища какой-нибудь возможности ретироваться со сцены. Он оторопело глянул на доктора Борга, который, невозмутимо попыхивая своим кальяном, благодушно-спокойно развалился на роскошном персидском ковре, на мягких шёлковых подушках. Иоганн Карлович, одетый: в пышный тюрбан с пером и бриллиантовой заколкой, в богато расшитый золотом халат турецкого султана, в сафьяновые сапожки с загнутыми носами, выдохнул ароматный, табачный дымок, тепло улыбнулся и шепнул ободряюще:
   - Не волнуйтесь, юноша! Ваша роль в сей пьесе не слишком сложна. Вы справитесь с ней легко. Я буду подсказывать вам слова.
   - Э-э-э, мне... мне было бы как-то удобней следить за действием со стороны... из зрительного зала.
   - Пожалуйста! Это - как вам будет угодно. Спектакль ведь ещё не начался.
   Донасьен сполз со своего мягкого, уютного диванчика. И потащился медленно в зал. Попытался незаметно прошмыгнуть между сидящими музыкантами. Зацепился ногой за арфу. Та жалобно зазвенела. Какой-то лихой мальчонка, указал пальцем на покрасневшего маркиза и звонко выкрикнул что-то озорное по-русски. Публика восторженно заржала, засвистела, затопала ногами. Побагровевший де Сад, смущённо улыбаясь, отвесил неуклюжий поклон зрителям, сидевшим в зале, и скромно присел на ступеньку, возле могучих ног мраморной кариатиды.
   Копытов поворотился лицом к зрителям и продолжил читать вступление к своей пьесе:
  
   Господний мир - театр. В него бесплатный вход,
   И куполом навис вверху небесный свод.
   На сцене, как всегда, теснятся персонажи.
   Иной переодет, иной без маски даже!
   Костюмы госпожа Фортуна им раздать
   Заранее спешит - кому какой под стать.
   И Добродетели, чтоб не остаться втуне,
   Пытаются помочь навязчивой Фортуне.
   Из кожи лезет всяк, свою играя роль.
   Судьбу смешит, как фарс, печальная юдоль. **
  
   _________
   * В. Шекспир, из комедии "Как вам это понравится" (пер. Т. Щепкиной-Куперник).
   ** А это уже позаимствовано у Пьера де Ронсара, из его "Послания к Одэ де Колиньи, кардиналу Шатильонскому" (пер. с фр. В. Потаповой).
   Впрочем, Мишель де Монтень в своих знаменитых "Опытах" очень точно подметил, что "Большинство наших занятий - лицедейство" или, как выразился поэт Петроний в своём "Поликратике": "Mundus universus exercet histrioniam" (Весь мир занимается лицедейством). Кроме того, чешско-латинский поэт А. Cholossius выпустил в 1570 г. поэтический сборник "Theatrum mundi". Ах да, чуть не забыл... Ещё один латинский нравоучительный поэт Палингениус в своей поэме "Zodiacus Vitae" ["Зодиак жиз-ни"] написал, что "весь мир - театр". __________
  

С. П. Копытов

Чудесная лампа бедуина

Трагедия

Представлена впервые на сцене в 1758 году,

в Салтыковке.

Действующие лица

и исполнители главных ролей:

  
   Аль-Мамун, халиф хавильский - доктор Иоганн Борг
   Зейнаб, царевна, дочь его - Даша Салтыкова
   Хасан, ассирийский тиран - Сергей Копытов
   Чужестранец - маркиз де Сад
   Азза, прислужница Зейнаб - горничная Параша
   Алладин, бедный отрок - казачок Емеля
   Баракан, злой джинн - кузнец Висцарион
   Воины, слуги
   Народ всякого возраста.
  

Действо происходит в стране Хавила,

орошаемой рекой Фисон, вытекающей из Эдемского сада,

во дворце халифа, спальне царевны, а також в ближайшей пустыне.

  
  

КАРТИНА ПЕРВАЯ

Площадь около дворца халифа.

Входит Алладин с большим мешком на плече

  

Алладин

   Халиф великий и премудрый аль-Мамун,
   Пусть жизнь его продлится много лун,
   Забыл гаремных дев, забыл дарить любовь...
   Одна война ему воспламеняет кровь!
   Халиф замыслил пушку превеликую отлить,
   Чтоб метким выстрелом врагов своих сразить!
   А чтобы чудо-пушку получила наша рать,
   Хавильски медны тазы приказал он незамедля сдать.
   Вот почему я днесь таскаюсь по домам,
   В мешок свой драный собирая медный хлам.
  
   Алладин, то бишь Емелька, вышел на площадку перед царской беседкой. Скинул тяжкий мешок на землю. Произнёс монолог. Нагнулся. Потянулся за своим мешком. Заметил вдруг что-то блестящее. Поднял это с земли. Потёр рукавом холщовой рубахи позеленелую медную лампу. Лампа пронзительно засвистела. Их неё поднялся вверх грандиозный столб пара. Раздался громовой удар. Вспышка молнии ослепила на мгновение публику. На сцене появилась, точно из-под земли выросла, огромная, мускулистая и длиннобородая фигура с великой сучковатой дубиной на плече. Зрители замерли в немом восхищении. А джинн Баракан громко и свирепо заорал, надрывая свою лужёную глотку:
   - У-у-у-у!!
   Емельян со страху опрокинулся на землю. Но злой дух не желал причинить вред своему избавителю. Подошёл к отроку. Легко поднял его. Поставил на ноги. Ласково улыбаясь, достал из своих широких портков тугосвёрнутый в трубку пергамент. Низко склонясь, подал его Алладину. Тот звонко огласил список:
  
   Сей пачпорт выдан Баракану.
   Рождённый в лампе, из туману
   Он вышел, чтобы выполнять
   Всё, что угодно пожелать!
  
   Алладин, недолго думая, загадал своё первое желание... Баракан удалился. Потом вернулся. И вручил своему хозяину сердце, похищенное им у спящей царевны Зейнаб. Её горячее трепетное сердце забилось в высокоподнятой руке ликующего Алладина.
   Что такое? Донасьен невольно вздрогнул. Луна, редкие звёзды на небе, деревья, пальмы и всё прочее вдруг качнулись и начали медленно уплывать куда-то влево. Взорам изумлённых зрителей предстала трёхкупольная беседка, с позолоченными колоннами.
  
  

КАРТИНА ВТОРАЯ

Дворец халифа. Входит глашатай.

Глашатай

   Посол турецкий Ибрагим
   К ногам склоняется твоим!
  

Халиф Аль-Мамун

  
   Султан османский мне, как брат!
   Пущай посол проходит в сад.
  
   Доктор тепло глянул на маркиза и сделал пригласительный жест своей пухлой ручкой. Донасьен вскочил. И прошёл в сад при дворце. Там он галантно раскланялся перед хавильским халифом и его красавицей-дочкой. Вручил свою верительную грамоту. Правитель любезно позвал посла присесть рядом. Потом негромко спросил:
   - Вы обратили внимание, юноша, как ловко и быстро происходит смена декораций в нашем театре?
   - Да, конечно. Это - поразительно!
   - Я бы сказал, что это устроено поразительно просто. Округлое здание нашего зрительного зала покоится на больших бронзовых шарах, скрытно катящихся по дугообразным дубовым желобам, обитым медью. Для вращения всего здания, вместе с музыкантами и сидящими зрителями, необходимо приложить совсем небольшое усилие. А декорации стоят на месте, расставленные по окружности... Прошу прощения, маркиз, мне пора вернуться в роль.
  

Красавица Зейнаб неожиданно влюбляется в бедняка Алладина.

Войско ассирийского тирана Хасана окружает дворец аль-Мамуна.

Оскорблённый тиран требует выдать ему царевну.

  

Халиф аль-Мамун

   Ты, дерзкая, посмела возражать царю?!
   От слов твоих - я в гневе, я горю!
   Мне многи страны подчинёны, и народы,
   Мне слабый женский пол покорен многи годы.
   А дочь мои резоны даже слушать не желает,
   Влюбилась в босяка, что трон мой унижает.
   Однако приведу свои к спокойству мысли.
   Упряма дщерь, прошу: несуетно посмысли...
   Твою противность мы на глупу младость спишем.
   И подождём, пока приятна слова не услышим!
   Ты всуе головы своей, принцесса, не теряй,
   Великих дел моих чрез казнь не омрачай.
   Едина смертна казнь преступников судьба.
   Отдам на плаху дочь и гнусного раба!
  

Зейнаб

(горестно ломая свои руки)

   Отец! Прошу умерь свои волненья гневны
   Царю царей даю ручательство царевны:
   От пагубы спасти любезну мне главу,
   А милого забыть во сне и на яву!
   Клянусь тебе! Без всякого обману...
  

Халиф

   Прекрасно, дщерь! Скорей - гонцов к Хасану!
   Пусть известят, что мы в него влюбились,
   И брак немедля заключити согласились.
  

Зейнаб

   С нелюбым в брак вступить, с Хасаном соглашусь?
   Пускай притворство... Но притворства я страшусь.
   Он мне не мил! Что я ещё могу сказать?
  

Халиф

  
   Пустое... Этим браком мы тирана сможем обуздать,
   Иного средства нет...
  

Зейнаб

Ужаснейшее средство!

Халиф

   Лишь им мы прекратим народны многи бедства...
   Повсюду алчна смерть в облике преужасном
   Погибель сеет нам. В народе разнесчастном -
   Стон, ужас, плач и вопль, на лицах бледный страх.
   Все души угнетённы. И неверие в сердцах.
   Ужасней смерти жизнь. А это лишь начало;
   Почто ж не вырвешь ты раздора остро жало?.. *
   Давно в народе злобная гуляет клевета,
   Что ты - развратница, достойная кнута...
  

Зейнаб

   Что?! Я - развратница?.. Хавила вся свидетель,
   Что боле всех богатств ценю я добродетель!

Халиф

(целуя нежно дочь)

   Верно, верно... Ты этим глупым россказням не верь.
   Теперь ступай! Готовься к свадьбе, дщерь.
  
  

КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Царевна Зейнаб стоит у фонтана.

К ней идёт Хасан и стража, которая после первого стиха уходит.

  

Зейнаб

   А он красив и строен. Грусть видна в его глазах.
   Вот он идёт ко мне с улыбкой нежной на устах...
   О чём я думаю?.. Зачем моя тирану похвала?..
   Ах! Почему мне жаль, что я другому сердце отдала?
  

Хасан

   Оставьте, стражи, здесь единого меня.
   Прекрасная Зейнаб, мой дух воспламеня,
   Когда ты быть моей супругою желаешь,
   Ты горести мои все в сладость пременяешь.
  
   _________
   * Эти строки С. Копытов явно позаимствовал у драматурга П. А. Плавильщикова из его, пока ещё не созданной, трагедии "Рюрик" (Будет написана в начале 1790-х годов). _________
  
  
   Любовь моя тебя на трон со мной ведёт
   И скиптры многих царств к ногам твоим кладёт.
   Почувствуй страсть мою и, став моя супруга,
   Ты будь владычица царя земного круга;
   Забудь, прекрасная, что был я твой тиран,
   Забудь, не растравляй моих душевных ран.
   Презрение твоё мне сердце раздражало;
   Но сердце страстное твой образ обожало... *
   Никто меня с тобой, теперь, не разделит.
   Твой вор презренный сердце возвратит!
  

Зейнаб

  
   Возьми мой перстень сей в залог моей приязни,
   Иди на смертный бой не робко, без боязни!
  

Царевна Зейнаб страстно целует Хасана.

Потом снимает со своей руки серебряный перстень с драгоценным камнем.

Дарит его своему возлюбленному. Хасан надевает этот перстень на свою левую руку.

Они ещё долго и страстно целуются. Прощаются.

Хасан уходит.

  

Алладин

(появляясь вдруг из кустов)

  
   О, ужас! О, удар! О, сердце - как забилось!
   К Хасановой любви царевна согласилась...
   Она разбила сердце мне. Она - с ума свела.
   Не может горше быть на свете мне хула.
   Я свой покой утратил. Я хочу Хасану отомстить.
   Могу ль я дать тирану дале мирно жить?
   От сей руки моей, умывшись кровью мерзкой,
   Погибнет пусть злодей и супостат предерзкой.
   Воздам весь долг моей озлобленной любви.
   А ты любовь свою и честь мне сызнова яви!
   Скажи: где он?
  

Зейнаб

  
   О, чудо Алладин! Клянусь! Уехал он далёко,
   Ты долгих рук своих к нему не простирай...
  

Алладин

(достаёт свою лампу)

  
   Сейчас найду его! И буду мстить жестоко...
   Сейчас, сейчас... Его отправлю в рай!
  

Зейнаб

   Ах! Что ты мне сказал?.. Хладеет кровь моя!
   И ужас давит грудь, как ползкая змея!
  

(Приходит в обморок. Падает на землю возле фонтана.)

  
   Царевна вновь пришла в свои чувства. Она умоляет отрока Алладина не убивать прекрасного Хасана. Но тщетно... Тогда Зейнаб идёт на хитрость - она обещает выйти замуж за Алладина, ежели тот построит всего за одну ночь роскошный дворец в пустыне. Алладин торопливо покидает сцену.
   Театр опять вращается. Появляется Хасан, который ищет в мрачном ущелье зловредного духа Баракана.
  
   ________
   * Монолог героя, бесспорно, взят из В. И. Майкова, из его трагедии "Фемист и Иеронима" (1775). ________
  
  

КАРТИНА ПОСЛЕДНЯЯ

  

Хасан

  
   Грядуще бедство мне являют многи знаки:
   Мне чудятся во снах ужасные призраки,
   Они глаголют, что близка моя беда!
   Уж враны, как на труп, слетаются сюда.
   Что, если я лишусь очей, которы милы!
   Ужасна мысль о том мои отъемлет силы.
   На что мне в свете жить и горести терпеть?
   Зачем мне мир, коль в нём Зейнаб не зреть?
   Немеют члены все, мрачнеет солнца луч,
   И небо надо мной покрыто мглою туч.
   Унылы вкруг меня прекраснейши места.
   Бесовска пропасть разверзла на мя уста.
   И воздух, что окрест, её напитан ядом....
   Увижу ль я тебя? Или, проклятый адом,
   Шайтан её похитит девственну красу -
   Божественну Зейнаб унесши в высоту...
   Эй, выходи на бой, лампадный мерзкий гад!
   О, небо! Помоги его низвергнуть в ад!
  

Появляется Баракан, вооружённый дубиной

  
   Витязь Хасан торжественно извлёк свой меч из ножен... Сражение началось! Зрители, затаив дыхание, стали смотреть на жаркий и долгий поединок добра со злом. Наконец доблестный Хасан изловчился и поверг чудовищного джинна на землю. Схватил демона за его длинную бороду. А потом потребовал вернуть похищенное сердце царевны. Баракан нехотя исполнил это желание. Публика горячо зааплодировала. Хасан возликовал.
   Злой дух внезапно исхитрился и достал из своих портков огромный кривой нож. Размахнулся. И сразил витязя в спину. Хасан содрогнулся и умер.
   Театр снова пришёл в движение. Притихшие зрители увидели бескрайнюю песчаную пустыню...
   На сцену вышел Алладин. Достал свою медную лампу. Потёр её. Под свист и возмущённые клики публики явился джинн Баракан. Он спокойно выслушал новое пожелание своего господина. Поклонился. И начал строить дворец.
   Пустыня пришла в слабое волнение. В небо вознеслась тонкая шипящая струя пара. Куча песка зашевелилась. Из неё вдруг появилось нечто нежно розовое, длинное и с округлым набалдашником... Развернулось и быстро выросло. Упруго выпрямилось и достигло косой сажени в высоту...
   Довольный доктор пояснил маркизу:
   - Обратите внимание, юноша, на сию театральную новинку. Неподалёку от нашей сцены находится герметичный бронзовый котёл с раскалённым углём. Сейчас открыли вентиль и в оный котёл начала поступать вода. Остывающие уголья бурно выделяют wassergas. Этот охлаждённый водяной газ по скрытой трубе подаётся в надувную декорацию, закопанную в песке. Сие тонкое надувательство изготовлено из плотной, шёлковой ткани. Оно ярко разрисовано и покрыто лаком для большего блеску.
   Знойное аравийское дыхание, нагнетаемое в трубу, всё более и более раздувало громаду воздушного замка. Песок медленными струйками стекал в разные стороны. Прямо на глазах, перед изумлёнными зрителями, вырос чудесный мавританский дворец, с куполами и башнями, стоявший на спинах четырёх, огромных, надувных слонов. Халиф аль-Мамун взмахнул своим белым батистовым платочком. Подбежавшие арапчата дёрнули уздечки. Слоны громко протрубили, выпуская горячий пар из своих хоботов:
   - У-у-у-а-а-а!!
   Зрители разинули свои рты и застыли в немом восторге. Донасьен тоже восхитился. Потом начал рассматривать детали изумительного замка. Оказывается, к хвостам слонов были привязаны позолоченные цепи. А на них - раскачивалась большая кровать, покрытая роскошным ковром, хавильской работы. Царевна Зейнаб не сдержалась и подарила свой страстный поцелуй Алладину, упоённому своим грандиозным успехом. Халиф-отец подарил жениху Алладину свой кривой ятаган, украшенный драгоценными каменьями. Музыканты виртуозно сыграли турецкий марш, с громкими победными литаврами. Публика пришла в совершенный экстаз.
   Совсем неожиданно появилась Азза. Мелодия оборвалась на полутакте... Азза сообщила потрясённым зрителям, халифу и принцессе Зейнаб трагическую весть о битве Хасана с духом.
  

Вбегает Азза, служанка Зейнаб,

которая сообщает горестную весть о гибели Хасана.

  

Царевна Зейнаб

  
   О, участь страшная! О, боги! Небеса!
   Я, грешная, дождалась жесточайшего часа.
   На что богатства мне? На что дворцы высоки?
   Хасана нет со мной. Одна я в дни жестоки!
   Внезапно, точно ниоткуда, на сцене возник дух Хасана. Он простёр свои бледные, обагрённые кровью, руки к царевне. На ладонях призрака вдруг что-то ярко вспыхнуло и затрепетало. Зейнаб почувствовала, как в её груди снова забилось сердце. Она заломила свои руки. И вскричала, рыдая:
  
   Прежалостная тень! О, тень окровавленна!
   Познай, как грудь моя тобою уязвленна!
   И если в жизни я с тобой не буду сопряжённа,
   Пускай во гроб к тебе я буду положённа.
   Пусть истлевает купно наш совместный прах,
   Не в браке - в смерти мы сольёмся. Ах!

(Достаёт и принимает яд. Падает на ложе. Умирает)

Конец трагедии.

  
   Царевна-Даша рухнула, как подкошенная, на воздушную кровать. Занавески из лёгкой кисеи заколебались. Резкий порыв, налетевшего вдруг ветра, сильно всколыхнул весь огромный замок. Пеньковые верёвки, сдерживающие декорацию, лопнули... Другие узы - те просто развязались ... Зрители ахнули. Чудо-дворец оторвался от земли и стал медленно, очень величественно, подниматься в небо.
   Сергей Копытов растерялся. И застыл на месте, не зная, что предпринять. Ошеломлённый доктор Борг, провожая взглядом свою, взлетавшую в небесную высь, декорацию, воскликнул:
   - Поехали!
   Донасьен стремительно бросился на сцену. Пробежал по вязкому песку. Чудом поймал конец болтавшейся верёвки. Хотел было притормозить всю воздушную махину. Да, куда там! Маркиз почувствовал, как чудовищная неодолимая сила легко повлекла его вверх. Высота становилась просто немыслимой. Донасьен хладнокровно обдумал сложившуюся ситуацию. Затем начал карабкаться по верёвке вверх. Добрался до цепи. Ловко подтянулся на руках. И вскарабкался на ложе, покрытое мягким красным ковром.
   Там он нашёл Дашеньку, лежавшую недвижимо без чувств. Рядом с девицей валялся серебряный поднос с опрокинувшимися хрустальными кубками и высоким золотым кувшинчиком. Кругом были раскиданы в беспорядке гранаты, персики, виноград, лимоны и прочее. Летающий плот вдруг резко накренился. Один апельсин вздрогнул. И покатился к краю. Потом он упал в бездну.
   Донасьен крепко обнял бесчувственную девушку. И начал размышлять: "Какая неведомая сила поднимает нас вверх? Где закончится это немыслимое падение в небо? Там, вверху - бесконечность полная звёзд и планет... Ещё есть Луна, которая, вероятно, и притягивает нас, в данный момент, своим загадочным томным светом. Значит, наш полёт закончится падением на Луну... О, Господи! Что мне делать? Как мне затормозить эту громаду? Как нам вернуться на Землю?.. Икар, мне помнится, имел крылья слепленные из перьев и воска... О, дьявол! Он же падал на Солнце, а я лечу на Луну... Стоп! Кажется, доктор говорил мне что-то про газ, наполняющий всю его декорацию. А значит... значит, это не лунный свет, а горячий газ - легчайший, нежели воздух - тащит нас ввысь. И если я сейчас избавлюсь от этого газа, то мы полетим вниз - обратно на Землю. Надо действовать немедля!"
   Маркиз вскочил на ноги. Схватил свою шпагу. Осторожно приблизился к краю бездны. Ухватился своей левой рукой за позолоченную цепь. Прицелился надувному слону под хвост. Потом сделал короткий и стремительный выпад вперёд. Горячий газ начал с шипением выходить из образовавшегося отверстия. Донасьен отшатнулся назад. Перебрался на противоположную сторону ковра. Проткнул ещё несколько дырок. Затем осторожно глянул вниз. И радостно воскликнул:
   - Мы явно снижаемся! Ура-а-а...
   Удар о землю был довольно чувствительным. Но Донасьен и Даша нисколько не пострадали при своём падении. Их ложе приземлилось на чей-то огород с капустой. А сверху их накрыло тёплое огромное облако сдувшейся театральной декорации.
   Первый полёт, доселе невиданного, летающего ковра благополучно завершился *.
  
  

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Дарьюшкин сон. - Донасьен попадает в амурные сети.

- В застенках Тайной канцелярии... - Маркиз смотрит большой балет.

  
   Дашенька пробудилась первой. И глянула на Донасьена. Он лежал, свернувшись калачиком, в их небольшом, но уютном гнёздышке. Девица склонилась и подарила короткий нежный поцелуй спящему юноше. Затем, размашисто взмахнув руками, глянула на восток - на светлеющую полоску неба. Вся встрепенулась. Чирикнула что-то радостное, поприветствовав утреннюю зарю. Расправила свои белоснежные, огромные крылья и замахала ими часто-часто. И воспарила в прохладный, горний, божественный эфир... Летая от облака к облаку, Дашенька несколько притомилась. И решила передохнуть. Своими ручками взбила курчавое облачко в мягкий пуфик. Присела на него. Закрыла глаза и замечталась. Внезапно чья-то небрежная рука мягко тронула девушку за плечо. Даша вздрогнула, открыла глаза и обернулась. Рядом с ней порхал красавчик Донасьен. Его блестящие длинные волосы вольно струились. Его красивые тёмноватые глаза излучали чарующий свет. Его гибкие, сильные руки нежно поправили розовую кисею на плечах Дашеньки. А затем быстро скользнули куда-то вниз. Донасьен, порывшись в карманах своих необъятных турецких шальвар, достал небольшие куафёрные ножницы, ярко сверкнувшие в утренних солнечных лучах. Юный француз взмахнул своими кургузыми крыльями. Загадочно улыбнулся Даше и сказал ей вдруг по-русски:
   - Ну, девка, ты и заросла! Как дикая орлица, стала. А у нас, в Европе, так крылышки уже не носят. Погоди! Я счас крылища-то твои подровняю по самой наипоследней моде.
   И начал ловко-быстро стричь смущённо-взволнованную Дарьюшку. На землю, плавно кружась, полетели состриженные, белые перья и лёгкий белесый пушок. Девица поинтересовалась обеспокоенно:
   - А не слишком ли коротко выйдет?
   - Ничего. Нормально... В самый раз получится. Будешь порхать легко-легко, как райская птичка, - ласково успокоил Дашу сноровистый французский парикмахер.
   - Ой! Ой-ой... Я, кажется, проваливаюсь! О-о-о... - испуганно вскричала Дашенька, трепеща часто-часто своими укороченными крыльями. А затем, зажмурив глаза, она камнем понеслась вниз. К земле...
   - О-о-о-оу!
   Девушка рухнула с небес и счастливо воткнулась в огромный стог сена. Рядом с ней стремительно-ловко приземлился Донасьен. Он, взволнованно-бурно дыша, крепко сжал в своих объятиях Дашеньку, повергнутую в тёмный ужас.
   - Пробуждайся соня, Донасьен! Довольно тебе спать. Пора вставать! - раздался над его ухом чей-то, очень знакомый, нежный голос.
   Де Сад открыл глаза. Дашенька, улыбаясь, склонилась над ним. Донасьен порывисто обнял её. Сжимая девицу в своих крепких объятиях, он стремительно-ловко перевернулся. Навалился на неё всем своим жарким телом. Приник к её устам. Подарил девице долгий и томный поцелуй. Затем начал лобызать её упоительную, беломраморную грудь. Обессилевшая, в какой-то миг, Даша подумала было, что это всего лишь его не-винная ребяческая шутка, целомудренное проявление его доброй почтительности к ней... Но он тут же своей решительной рукой сорвал её тонкие восточные шёлковые одежды, стянул с себя турецкие шаровары, и накинулся на неё, как хищный коршун на беззащитную голубку, придавив её всей своей страстной тяжестью и заглушая своими дерзкими, бесстыдными поцелуями жаркие стенания, слетавшие с её губ... Распалён-ный, неукротимый, безжалостный... Донасьен наслаждался. В его голове резво мелькали многие восторженные мысли: "О, Боже! Да, она же - девственница! Она отдалась мне так нео-
   ________
   * Заметим, что следующий, подобный этому, полёт состоится лишь спустя 25 лет. Воздушный шар братьев Монгольфье, наполненный горячим дымом, взмоет в парижское небо 21 ноября 1783 г. __________
  
   жиданно... Так бурно... О-о-о... какие восхитительные минуты обоюдной страсти... О, как мне хорошо... О..."
   - О-о-о! - воскликнул он, не сдержавшись.
   А из груди русской девицы вырывались только нежные вздохи, а глаза её то сияли пылким огнём, то заволакива-лись теми драгоценными слезами, которые столь часто исторгает из нас любовь. Она повторяла, метаясь как безумная, на своём ложе: "О, мой орёл, мой царь, мой любовник, моё сердце..." Донасьен, застонав особенно сладострастно, излил жгучую росу своего деяния... Любовники разомкнули свои объятия. Отпрянули друг от друга. Лежали рядом. Бурно дышали. Молчали, думая каждый о своём...
   Гром грянул вдруг среди ясного неба. Из мрачной, тёмной тучи, нависшей над Москвой, на землю пролились первые капли тёплого, летнего дождя. А потом начался сильный ливень. Нагая Дашенька, нисколь не смущаясь Донасьена, вскочила на ноги. Схватила юношу за руку. И потащила его куда-то стремительно... Они прибежали, обнажённые и совсем мокрые от дождя, на край капустного поля. Залезли там в шалаш из жердей и соломы. Повалились на пахучее сено. Счастливо засмеялись. Снова порывисто обнялись...
   Дождь прекратился. Маркиз выглянул из шалаша. Потом оглянулся, ласково улыбнулся Даше и сказал:
   - Пойду, схожу на разведку. Интересно: куда это мы с тобой залетели?
   Дашенька вдруг взволновалась. Схватила его за руку:
   - Не уходи, не уходи, мой любимый! Я умоляю тебя, Донасьен! Я боюсь за тебя... я почему-то очень боюсь!
   - Чего, милая?
   - Не знаю... - задумчиво прошептала девушка, - я не знаю, чего нам следует опасаться... но... но я чувствую, что здесь всё иное. Здесь всё не так, как у меня - в Салтыковке. Остановись! Не покидай меня, Донасьен! Не уходи... Не оставляй меня, здесь, одну.
   - Не бойся, моя красавица! Я - быстро... Я счас пойду оденусь и вооружусь!
   Донасьен выскочил из шалаша. Пришёл на место их совместного падения. Нырнул под сдувшуюся декорацию. Отыскал там свою турецкую одежду. Оделся. Прицепил сбоку свою шпагу. Подобрал её раскиданные одежды. Собрал уцелевшие, непомятые фрукты на серебряный поднос. Подобрал также запечатанный кувшинчик с высоким горлом. А все хрустальные бокалы, увы, разбились... Донасьен вылез. И пошёл неторопливо обратно - к милому шалашу... Вдруг он остановился. Подумал. И решил сходить к туманной речке, дабы напиться и набрать воды. Подходя к воде, маркиз обо что-то споткнулся. И зацепился. Сильно дёрнул ногой, чтобы высвободиться... Не смог. Донасьен громко выругался:
   - Корблю! *
   Дёрнулся ещё раз. И опрокинул на себя рыбацкие сети, висевшие на жердях. Окончательно запутался в них. Пытаясь высвободиться, он начал барахтаться и брыкаться, точно разгневанный Марс, угодивший в сеть, коварно раскинутую Вулканом **. Быстро обессилел. Притих. Услышал вдруг чьи-то торопливые шаги. Юный француз радостно заулыбался. И завопил:
   - Я здесь! Я здесь! Иди сюда, Датшенка...
   На его крики вышли два крепких русских мужика: оба бородатые, в длинных, посконных рубахах. Они остановились... Один из рыбаков долго-долго вглядывался в невод, где беспомощно барахтался маркиз. Затем он, как видно, что-то сообразил. И, радостно выпучив свои глаза, заорал:
   - Tiatia, tiatia! Podi bystro syuda! My tut tyretskogo spiyona spoymali!
   Начальник Тайной канцелярии, граф Александр Иванович Шувалов *** стремительно вошёл в пытошную. Плюхнулся грузно на жалобно скрипнувший стул. Отдышался немного. Грозно нахмурился. И спросил протоколиста:
   - Ну, что там у нас, на сегодня?
   Писарь гнусаво зачитал гербовую бумагу:
   - Первым делом... оглашается дело государственной важности о шпионаже. Московский мещанин Дормидонт Окунь-ков самолично изловил в пойме Москва-реки, в кремлёвских камышах,
   ________
   * Corbleu, французское ругательство, эвфемизм слова "corps".
   ** Марс упомянут здесь как возлюбленный богини Венеры, а Вулкан - как ревнивый муж богини, сумевший, согласно античной легенде, отомстить неверной жене и Марсу, поймав их в искусно устроенную сеть в тот момент, когда они предавались любви.
   *** Шувалов, Александр Иванович (1710 - 71), граф, генерал-фельдмаршал (1761). Участник дворцового переворота 1741. В 1746 - 62 начальник Тайной розыскных дел канцелярии. После вступления на престол императрицы Екатерины II вышел в отставку (1763). __________
  
   турецкого, безпачпортного шпиона. Вкупе со своими великовозрастными сынами, оный Окуньков незамедлительно скрутил и доставил в Тайную канцелярию Ея императорского Величества, благословенной Елизаветы Петровны, шпиона, облачённого в турецкий костюм, а також вооружённого холодным оружием иностранного производства ...
   - Стой! Погоди тараторить, закорючка. Ты говоришь, что оный шпион был в облачён в турецкое платье. Так? Я тебя правильно понял?
   - Так точно, ваше сиятельство! Правильно.
   - Значит, ежели он действительно шпион турецкий, как утверждает оный Дормидонт, то: на кой ляд, он вырядился в своё турецкое платье? А ежели он не шпион, то спрашивается: как он сумел без паспорта проникнуть в окрестности Кремля, закрытые, по случаю нонешней войны, для иноземцев? Хм! Странно... Очень странно... Так! Ладно, Сёмка... Зачеркни в протоколе слово "шпион". А взамен туда впиши, э-э-э... Ага, так впиши: "весьма подозрительное лицо турецкой наружности". Написал? Хорошо! Тащи сюда этого шпиона!
   Секретарь поспешно вскочил и вышел из застенка. Вернулся он с Донасьеном, коего сопровождал звероподобный работник канцелярии.
   Александр Иванович поднялся со своего стульчика. Подошёл ближе к задержанному. Заглянул ему в глаза. Помолчал немного. Потом ласково улыбнулся и быстро спросил по-русски:
   - Ty kto takov? Otkuda pribyl v Moskvu? Zachem syuda priekhal?
   - Ya ne ponimay vas po russki...
   - Хм! По-русски ты, значит, не понимай? А по-турецки ты меня понимай? Ась?
   - Turetskii ya tozhe ne ponimay, as'.
   Граф озадаченно почесался и спросил не особо уверенно:
   - Парле ву франсе?
   - Да, конечно. Свободно.
   - Вот это - хорошо! Замечательно.
   Шувалов радостно и очень приятно заулыбался. Маркиз тоже. Граф взял его нежно под ручку. Провёл в угол, где стоял стол с различными кушаньями. Там сделал широкий пригласительный жест своей рукой:
   - Ешь чего хочешь! Вот грузди солёные. Вот огурчики... А ещё: селёдочки хочешь откушать? Очень хорошая у меня селёдка. Малосольная, свежая, астраханская. Бери ещё. Ешь... Ешь - не стесняйся! Бери ещё кусочек. И этот тоже скушай. Так. Хорошо... А водки хочешь выпить? Счас я тебе налью стаканчик тминной... Ах, да! Что же это я? Я ж совсем забыл, что вам, басурманам, нельзя крепкое пить. Как же это я позабыл? Ну, да ладно... Бог с ней, с этой водкой. Иди сюда. Садись вот тут, на эту лавку.
   Донасьен де Сад прошёл и сел на указанную лавку. Шувалов неожиданно весь ужасно переменился. Упёр руки в бока. Грозно нахмурил свои брови. И спросил:
   - Так зачем ты, милок, без паспорта в Москву проник? Может есть у тебя какое злое помышление покуситься на жизнь и здравие нашей дорогой матушки. А?! Признавайся!
   Маркиз попросил воды. Граф самолично сходил и принёс ковшик прохладной водицы. Поставил его на стол. И сказал Донасьену:
   - Сознаешься - тогда выпьешь.
   - Я не знаю в чём мне признаться. Дайте воды напиться.
   - Ах, ты не знаешь... Эй, Кузька! Тащи сюда сычуг с гречневой кашей. Счас мы ещё угостим нашего заморского гостя одним русским блюдом.
   Подручные ловко, в один миг, заломили руки Донасьена. Затем кинули его на лавку. Заголили французский зад. Появился Кузьма, крепко сжимающий в своей правой руке нечто розовато-тяжеловато-округло-продолговатое...
   - Отвесь-ка ему три порции!
   Палач замахнулся... И свежесыромятным бычачьим желудком, вполовину заполненном свинцовой дробью, нанёс первый, несильный, шлепок по оголённым ягодицам маркиза. Тот дёрнулся на лавке. Второй удар был посильнее. Донасьен стиснул зубы и промолчал. Вошедший в раж, Кузька нанёс третий, весьма ощутимый, удар. Де Сад не сдержался и простонал:
   - О-о-о!
   - Так. Хватит... А то ты ему кости в тазу переломаешь. Ну что, мил дружок, припомнил с какой-такой целью тебя сюда заслали? Где прячутся твои сообщники? А?
   - А-а-а... парблю! * Нет у меня никаких сообщников! Воды...
   - Та-а-ак! Значит, виляешь, - снова грозно нахмурился распалившийся граф, - ладно, ладно... Счас мы всю правду из тебя, мерзавец, вытащим! Кузька! Нагрей щипцы малые докрасна и
   ________
   * Parbleu, ещё одно крепкое французское ругательство. __________
  
   неси их сюда!
   Внезапный грохот раздался в прихожей.
   - Ну, что ещё за шум? Почему мешают следствию? - недовольно поморщился Шувалов.
   В пытошную неожиданно ворвалась какая-то очень развязная девица. Маркиз, лежавший на лавке, осторожно потрогал своё ушибленное место. Затем он глянул на неё... и весь обомлел: "Ба! Да это ж мой старый приятель - капитан Жюльен де Груе. Интересно: зачем это он вырядился в женское платье?"
   Де Груе чинно поклонился. И жеманно представился графу Шувалову:
   - Личная чтица Её императорского Величества Елизаветы Петровны девица Луиза де'Еон де Бомон.
   Граф тоже отвесил Луизе свой низко-шутейный поклон. И озабоченно фыркнул себе под нос:
   - Вот-те на! Скажи на милость: какая егоза французская при нашей матушке завелась. Эй, чтица-девица! Поди-ка, милая, сюда.
   "Девица" приблизилась. Нагнулась. Быстро шепнула что-то на ухо начальнику тайной канцелярии. Потом глянула и тыкнула своим пальчиком в сторону Донасьена. Опять склонилась к графу. И что-то ещё нашептала тому на ухо. Затем бесстыже задрала свои пышные юбки. Порылась в фижмах. Достала из потаённого, внутреннего карманчика какую-то бумагу с красной гербовой печатью. Передала её, с игривым поклончиком, графу Шувалову. Тот нацепил свои очёчки и начал читать. Лицо его внезапно побагровело. А правый глаз начал часто-часто помаргивать. Дико гримасничая, Шувалов озабоченно пробормотал себе под нос:
   - Так, так... Всё верно: и чтица, и девица. Молодец! Не врёшь! Приказ императрицы, благодетельницы и кормилицы нашей пресветлой, принесла сорока. Так! Та-а-ак... О! Опять ей чёрт на ухо нашептал. Снова чудит наша матушка... Мать наша. Чёрт её зае... - сплюнул в сердцах, а потом спешно перекрестился на образа в углу Шувалов. - Прости мя, грешного, Господи! Всегда с души меня воротит, когда надо исполнять сей паскудный Ея приказ. Вот ведь затея бесовская. О-хо-хо!
   Весьма удручённый чем-то, граф небрежно поманил пухлой ручкой Донасьена:
   - Эй, ты, "шпиён" турецкий, вставай давай с лавки. Пей свою воду и иди сюда!
   Маркиз натянул шаровары. Вскочил с лавки. Потёр задницу. Жадно схватил ковшик с водой. Напился. Осторожно приблизился. Шувалов сказал ему примирительно:
   - Ты не сердись на меня, дружок! Сам понимаешь - война. Посему проявляем излишнюю бдительность. Ну-ка, любезный, открой вон тот сундук.
   Маркиз, с опаской, приподнял тяжёлую дубовую крышку. К его немалому удивлению внутри сундука лежали не пыточные инструменты, а нарядные женские, бархатные и шёлковые, платья, весьма богато расшитые золотом и серебром.
   - Давай, приятель! Выбирай себе платье бабское по скусу. И прикинь его перед зеркалом, чтобы, значит, размер твоей фигуре соответствовал. Велено, лично и незамедлительно, доставить тебя во дворец, где ноне, в семь, опять маскарад затевается. А сие значит, что всем следует быть одету согласно высочайше предписанному регламенту *. Тьфу ты! Прости и помилуй меня, грешного, царица небесная!
   Граф быстро перекрестился на образа в углу застенка. А потом обратился к де Груе:
   - А ты, французская красотка, живо переодевайся в мужской наряд. Да, усы не забудь себе приклеить... Кузьма-а-а!! Ну что? Щипцы нагрел?
   - Так точно-с! Нагрел, ваше сиятельство.
   - Давай, тащи их скоро сюда! У париков букли подзавить надо.
   Все засуетились. Забегали. Начали переодеваться, прихорашиваться, пудриться и лепить на лицо мушки. Маркиз выбрал и надел шёлковое, роскошное, блёкло-сиреневое платье с розами вокруг декольте. Граф Шувалов, тугозатянутый в женский корсет, покрутился немного перед зеркалом. Затем сокрушённо вздохнул:
   - Эх! Вот тут пышности телесной явно не хватает. Эй, Кузька! Высыпай дробь из нашего сычуга. И это... водкой его, что ли, наполни. Да перевяжи потуже, чтоб они, значит, не подтекали.
   Кавалер де Груе достал из кафтанного кармана свою золотую табакерку с затейливым вензелем и крупным бриллиантом в центре восьмиконечной звезды. Смачно нюхнул табачку. Потом отчихался в платок. Галантно поклонился. Угостил графа. Тот согнул свои неуклюжие пальчики и жеманно взял небольшую понюшку:
   - Merci, mon ami! Apchi!! Ap... Ap... Chi!
   ________
   * В своих "Мемуарах" Екатерина II пишет: "Императрице Елизавете Петровне впервые вздума-лось в 1744 году в Москве заставлять всех мужчин являть-ся на придворные маскарады в женском платье, а всех женщин - в мужском, без масок на лице; это был её собст-венный куртаг навыворот". _________
  
   Донасьен от предложенного табаку вежливо отказался. Тогда Жульен склонился и, гнусно улыбаясь, тихо шепнул ему на ухо:
   - Не думай, маркиз, что тебе удалось ловко сбежать из нашей армии. Пойманных дезертиров мы вешаем, как собак! Одно моё слово и ты будешь болта...
   Прочихавшийся Шувалов поторопил парочку:
   - Эй, голубки! Хватит вам там ворковать. Пора нам всем во дворец, на машкерадный куртаг, ехать.
   Блестящий "кавалер де'Еон де Бомон" учтиво подхватил своих принаряженных "дам" под ручки и потащил их на выход. Совместно вышли из пытошной. Прошли и сели в пышную карету с графским гербом. Поехали.
   Спустя четверть часа карета графа Шувалова въехала на Соборную площадь Кремля. Остановилась возле Грановитой палаты. Лакей соскочил с запяток. Открыл дверцу. Разложил складную ступеньку. Почтительно согнулся. Граф, кряхтя и придерживая своё пышное платье, вылез из кареты. Маркиз и кавалер де Бомон - за ним следом. Вся маленькая компания спешно направилась к Новому императорскому дворцу *. Окна этого, пышно украшенного, дворца ярко светились. Из них доносилась музыка. Бал-маскарад, который устраивала императрица Елизавета Петровна начинался.
  
   Золотой зал, ярко освещённый огнями многих хрустальных люстр, пребывал в большом нетерпении. Целый час все прибывшие томились и скучали, ожидая выхода некой высокой персоны... Вдруг, у входа, справа, случилось какое-то бурное приятное волнение. Взоры всех присутствующих обратились туда. Донасьен тоже глянул. Важный герольд вышел на середину огромного зала. Стукнул своим жезлом. И зычно выкрикнул:
   - Саардамский шкипер Елизар Скаврониус!
   Музыка грянула победный, гренадёрский марш. В дверях появился рослый и весьма упитанный "мужчина", одетый в костюм голландского матроса: в короткий кафтанчик голубого бархата, с вышитыми золотыми дельфинчиками, резвящимися в волнах из серебряного галуна. Большие бриллиантовые пуговицы украшали сей милый кафтанчик, а также короткие панталоны. Шёлковая тельняшка, с вырезом, была эффектно подпоясана широким кушаком из золотой парчи. На стройных ногах - полосатые гетры и башмаки из крокодиловой кожи с серебряными пряжками. А на голове - алая косынка, сколотая изумрудным эгретом. В пухлой, холёной и изнеженной, руке, украшенной драгоценными перстнями, дымилась трубка. В левом ухе болталась большая золотая серьга. Приятное, округлое и очень улыбчивое лицо украшали тонкие чёрные, как смоль, усики.
   Толпа почтительно расступалась и низко кланялась бравому моряку. Граф Шувалов бесцеремонно ткнул маркиза в спину. И шепнул, умилительно улыбаясь:
   - Кланяйся! Кланяйся, дура французская. Поприветствуй, Ея... Его высокородие, герр Шкипера всея Российской Империи.
   Величавый герр "Шкипер" подошёл ближе. Заметил в толпе придворных знакомое лицо. Остановился. И, ласково улыбаясь, сказал Шувалову:
   - А вот, и графиня Александра Шувалова со своими юными подопечными. Я рад тебя видеть в добром здравии. Как ты поживаешь? Как твоя семья? Как твои дети?
   - Благодарю за отеческую заботу, ваше величественное капитанство! Вашими неиссякаемыми милостями и Вашими благодетельными молитвами я и все мои близкие, слава тебе, Господи, вполне здоровы. Чего и вам, сударь, я от всей души желаю.
   Удалой голландский капитан чуть кивнул ответно и протянул свою пухлую розовую ручку для поцелуя. Шувалов поклонился и облобызал сию прелестную и щедрую десницу. Моряк, благосклонно озирая свою "графиню" сверху, вдруг заметил нечто необычайное - её пышные "прелести", выдававшиеся из декольте бархатного платья. Сильно поразился. Не веря своим собственным глазам, осторожно потрогал сию, невероятную, диковину пальчиком. А потом спросил, ухмыльнувшись:
   - Вы, дорогая графиня, вероятно, не доверяя деревенским кормилицам, сами вскармливаете своих детей-малюток? То-то я смотрю и завидую, какие они у вас - здоровенькие, свеженькие и полные! Хо-хо-хо!
   Окружающие тоже засмеялись. Волна заразительного смеха прокатилась по всей огромной блистательной зале. Шувалов побагровел. Засопел шумно. Его правая щека слегка задёргалась. Впрочем, граф довольно быстро нашёлся и мягко ответствовал:
   - Так точно-с! Я, ваше величие, самолично питаю наше подрастающее и юное поколение ________
   * Его построили в 1740-х годах по проекту В. В. Растрелли на месте разобранных древних палат: Столовой, Ответной и Золотой. Позже, в 1838 - 1850-х годах, на этом месте возвели Большой Кремлёвский дворец. _________
  
   тёплым млеком мудрости, благочиния и патриотических чувств-с! Неутомимо вскармливаю их, мой дорогой капитан, на благо родного Отечества согласно речению нашего замечательного пиита:
  
   Науки юношей питают,
   Отраду старым подают,
   В счастливой жизни украшают,
   В несчастной случай берегут... *
  
   - Да, хорошо сказано. Кстати, графиня: а где наша гордость? Где наша главная попечительница всех российских наук? Почему я не вижу её на моём балу?
   Граф начал озираться вокруг. И вот тут он несколько смутился. Но, опять очень скоро нашёлся и выпихнул вперёд чопорную даму в строгом тёмносинем муслиновом платье. А затем отвесил дородному моряку изящный реверанс и пояснил:
   - Вот, Ваше имп... Ваше шкиперское сиятельство. Сия камер-фрейлина Тредьякова совершенно точно знает, куда это она запропастилась.
   Юркая суетная дама низко поклонилась и пояснила, что "подруга её" с утра сказалась больною, а посему: отсутствует на сей блистательной ассамблее.
   - И что? Серьёзное у неё недомогание? - сильно озаботился голландский мореплаватель.
   - О! Никак нет-с, мой сиятельный шкиперикс! Сущие пустяки. С ней, накануне, приключилась одна зело пренеприятная история:
  
   Она свои науки грызла так упорно,
   Что получила несварение запорно.
  
   В аптеку Главную за клизмой побежала.
   Там, ныне - Храм наук. Она его рожала.
  
   Забыла бедолага, что аптеки боле нет.
   Уср... Уселась у ворот и жалобно стонет:
  
   "О, горе! Горе - мне! Науки все губительны.
   Где мой ревень? И где мои слабительны?"
  
   - Прелестно! Ха-ха-ха... Весьма уважительная причина для её отсутствия. О-хо-хо!.. Ты, Василиса Кирилловна, до слёз меня насмешила! Хо-хо-хо...
   И тучный герр "Шкипер" залился раскатистым, по-детски весёлым, смехом. А окружающие его тоже. Моряк, посмеявшись от души, пошёл и сел в кресло под горностаевым балдахином. Достал свой белоснежный батистовый платочек. Взмахнул им небрежно. Тут же грянула музыка. Начались танцы.
   Донасьен стоял в сторонке. Скучал и смотрел на танцующие пары. Вдруг кто-то тихонько подошёл к нему сзади и мягко взял за руку:
   - Vous aimez la musique, mademoiselle?
   - Oui, monsieur!
   Француз обернулся. Радостно заулыбался. Воскликнул:
   - Андрэ?!
   - Не угадал! Не угадал, - захлопала восторженно Даша, одетая в ладный офицерский мундир. Галантный кавалер склонился. Поцеловал своей барышне руку. Затем пригласил очаровательную французскую девицу на тур контраданса. После танцев, где наш изящный Донасьен показал себя во всём блеске, был объявлен балет. Раззолоченная публика шумно двинулась в соседний зал.
   Даша и Донасьен тоже пошли смотреть балет на сцене императорского театра. Зашли в боковую ложу. Сели на мягкие стульчики. Дашенька, украдкой, нежно погладила его руку. Маркиз слегка покраснел от смущения. И ответно-робко пожал ей руку. Пылкий любовник извлёк из недр своего мундира алую розу. И, улыбаясь, преподнёс её своей обожаемой возлюбленной. Раскрасневшийся Донасьен взял и присовокупил сию благоуханную розу к белым розочкам, окаймлявшим декольте его сиреневого платья.
   Зрители в зале начали нетерпеливо рукоплескать. На сцену вышла статс-дама Тредьякова. Она
   ________
   * Из "Оды на день восшествия на престол Елисаветы Петровны, 1747 года" М. В. Ломоносова. _________
  
   широко взмахнула рукой. Публика затихла. Поэтесса звонко продекламировала стихотворное вступление к балету:
  
   Пять чувств Природа нам вручила.
   Союзность чувств - могуча Сила.
   Познать её способны мы блаженства -
   Магнитство мужества и женства!
  
   Балет, про дерзкое Европы воровство
   Увидим мы сейчас. Небесно божество,
   Зевеса бык, влюблённый странно в деву,
   Её Узрел в раю, как древний аспид Еву.
  
   Цербер на острове сию девицу сохранял.
   Лизал ей руки и её телесность Обонял.
   Тут вся его кипяща похоть сразу зрилась,
   Европа же при том нимало веселилась!
  
   Но мерзкий пёс узнал иное Осязанье,
   Зевесный рог убил уродливо созданье.
   Быка богиня возлюбила, как аманта.
   И сына родила - прекрасна Радаманта.
  
   Вертун Фоссано ставил сей балет,
   Как поварёнок ловко сотворив омлет.
   Имея тонкий итальянский Вкус,
   Он угостит нас блюдом "а-ля рус".
  
   Вот наступает счастливый момент.
   Арайя достаёт свой чудо инструмент.
   Внимаю, о! Я слышу дивны звуки,
   Которы счас прольются в ваши Слухи!
  
  
   Огромная хрустальная люстра театра медленно погасла. Неаполитанец, маэстро Арайя, капельмейстер Ея императорского величества вышел к оркестру, держа в своей левой руке скрипку Страдивари. Повернулся лицом к вельможной публике в зале. Поклонился с достоинством. Открыл, лежащую на пюпитре, большую папку с партитурой:
  

Аллегорический балет

Похищение Европы

Стихотворство В. К. Тредиаковского

Музыка Франческо Арайя

Балетмейстер Антонио Фоссано

Живопись театральных украшений Антонио Пережинотти

Впервые представлен в 1758 году,

на сцене придворного театра в Кремле.

Действующие лица

и исполнители главных ролей:

  
   Ганимед - танцовщик Фр. Кальцеваро
   Зевс - танцовщик-порутчик Ал. Орлов
   Цербер - благоверный цесаревич Пётр Фёдорович
   Европа - благоверная цесаревна Екатерина Алексеевна
   Радамант - благословенный царевич Павел Петрович
  
   Древние греки - балетная труппа Дж. Локателли
  

Действо происходит на острове Крит,

и в других, не менее прекрасных, местах.

  
  
   Бордово-бархатный, тяжёлый занавес с вышитыми золотыми двуглавыми орлами торжественно-неторопливо открылся. На сцену, прямо в декорацию олимпийский кущ, под одобрительные клики и плески публики, спустился с небес любимец сей публики - задира Орлов, в облике могучего, горного орла. Великий Зевс мягко приземлился, сложил свои огромные крылья и разжал когти. Из них вывалился юный красавец Ганимед. Оркестр заиграл весьма томную мелодию. Зевс и Ганимед виртуозно станцевали свой дуэт. Затем орёл стремительно разбежался и снова взмыл в голубое небо.
   Полетел к волшебному острову. Кружа, с большой высоты, заприметил внизу прекрасную Европу. Приземлился рядом. Под громкую роговую музыку, прямо на глазах изумлённых зрителей, скинул свои крылья и преобразился в могучего быка. И решительно приступил к красавице Европе. Соблазнил её своим чувственным танцем. Начал совлекать с неё шёлковые воздушные одежды. Внезапно из кустов выскочил пёс Цербер. Музыка стала тревожной. Зрители замерли. Началась кульминация балета. Сражение Зевса и Цербера было долгим и полным страсти. Бык, наконец, изловчился и сразил неловкого пса. Зрители возликовали. Оркестр сыграл что-то бравурно-громкое. Европа нежно обняла своего дюжего быка-победителя. Станцевав адажио, они вместе кинулись в бурливое море.
   На берег вышли Зевс и Европа, которые держали в руках небольшую золотую корзинку. После их короткого, но очень страстного танца, из корзинки неожиданно выскочил малютка Радамант. Прелестный малыш обнял своих счастливых родителей. Затем он сделал свои первые неуклюжие балетные па. Запнулся. Упал на землю. Заплакал. Мать подняла его на ноги. Утешила. Лобастый малыш опять начал свой сложный танец и закончил его очень виртуозно, под бурные овации зрителей. Радамант ловко раскланялся. А потом схватил свою золотую корзинку и, пыхтя, потащил её в зрительный зал. Там, встав на одно колено, преподнёс корзину, полную фруктов, шкиперу. Тот нежно обнял и поцеловал божественного малыша в лоб. Умилённая публика вскочила со своих мест и начала бешено рукоплескать юному дарованию. Занавес закрылся. Балет благополучно завершился.
  
   Солисты вышли на поклон. Зрители встретили их не менее горячей овацией, кликами "Браво!" и многими букетами цветов. Откланявшись, "Европа" спустилась в зрительный зал. Подошла к креслу, в котором вальяжно развалился голландский капитан. Поклонилась. Молча взяла за руку своё прелестное дитя. Снова поклонилась. А затем хотела скромно удалиться... Но моряк небрежным жестом остановил её и подозвал нянечку. И передал в её руки царственное чадо. "Европа" снова покорно склонила свою главу.
   Неожиданно шкипер протянул к ней свою пухлую властную руку. И, украдкой, весьма чувствительно ущипнул "Европу" за зад. Та вздрогнула. Зарделась. Сконфузилась. А потом всё же как-то нашлась: сделала изящный куртуазный поклончик и молвила:
   - Ай!.. Какой же вы, право, игривый дамский угодник, ваше шкиперство. Какая большая удача для нас, женщин, герр капитан, что вы выступаете в ро-ли галантного кавалера лишь сегодня вечером: иначе вы были б... вы были бы слиш-ком опасны для нас, балерин.
   - Ох-хо-хо! Хм! В таком случае... вне всякого сомнения, именно ваш маленький, прелестный кораблик я взял бы самым первым на абордаж! И в этом, безжалостном, сражении я обязательно пролил бы чью-нибудь кровь. Это я вам обещаю. Ха-ха-ха!
   - Ах, мой дорогой доктор... Всё в ваших руках и всё в вашей воле. Что ж! Пустите мне кровь! Пустите её хорошенько, чтобы в моих обрусевших жилах не осталось ни одной капли былой, немецкой, крови. Впрочем, я даю вам сейчас своё честное слово, что сдамся в ваш плен без малейшего сопротивления, ваше неотразимое пиратство.
   - Ха, ха, ха... В этом-то я, пожалуй, позволю себе несколько усомнится, мадам Европа. Однако к тем, кто выкидывает белый флаг, я всегда отношусь весьма благосклонно. Запомните это хорошенько.
   - Я непременно это запомню, мой господин.
   - Хорошо-с! А теперь вернёмся к нашим невинным шалостям и забавам. Обратите своё сочувственное внимание, мадам балерина, на вон того страждущего польского красавчика, одиноко сидящего вон в той ложе. Судьба забросила его на необитаемый остров посреди окияна. Мне кажется, он скучает и подаёт вам явные сигналы своего бедства. Что ж... Плывите! И спасите его. Я желаю вам попутного ветра.
   - Благодарю вас. Разрешите откланяться и отчалить. Au Revoir, mon capitaine!
   Она небрежно поклонилась и удалилась.
  

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Рассказ о плотницкой дочке.

  
   Герр "Шкипер" извлёк из кармана своего кафтанчика лорнетку и начал неторопливо разглядывать окрестные театральные ложи. Вдруг он кого-то приметил... Подозвал жестом графа Шувалова. Что-то негромко приказал ему. Шувалов низко поклонился. И очень поспешно удалился. А через минуту он вернулся, ведя за руку Донасьена. Они вместе приблизились. И поклонились. Галантный тучный капитан встал со своего кресла. Подошёл. Взял за подбородок маркиза. Выпрямил его. Сверху глянул ему в глаза. Тепло улыбнулся. Затем, лихо покрутив свой левый чёрнявый ус, сказал приятным бархатным баритоном:
   - А ты - красавица, девка! Граф мне уже рассказал твою трогательную историю. Я знаю, что после кораблекрушения злая волна прибила тебя к нашему берегу. Не волнуйся, девица, здесь ты среди друзей. Я забираю тебя в свою пиратскую команду. Иди за мной, юнгфрау! Я покажу тебе свой скромный кораблик.
   Потом ещё раз приятно улыбнулся. Развернулся. И, покачиваясь, пошёл прочь. А маркиз чего-то сконфузился, замялся на месте, не зная, как ему поступить. Но граф Шувалов, стоявший подле, криво улыбнулся и прошипел ему злобно на ухо:
   - Иди... иди, дура заморская! Не мешкай. Бери сию корзину и иди следом! Такое счастье раз в жизни выпадает. На тебя божественный перст указал.
   Что на сие возразишь? Донасьен вздохнул. Поднял золотую корзинку с фруктами. И покорно потащился за дородным бравым капитаном, пред которым спешно расступались и почтительно сгибались все присутствующие. Вышли вдвоём из роскошного театрального зала. Пошли совместно длинными тёмными коридорами. Пришли наконец в чей-то захламлённый кабинет. Проследовали далее - в полутёмную спальню, где маркиз неожиданно споткнулся обо что-то большое, бесформенное, лежавшее на полу.
   - Ой!
   - Akh, mat' tvoyu tak! Kuda zhe ty, kurva, pryoshsia?
   Донасьен глянул вниз. И немало удивился. На полу царской спальни, на драном тюфяке, из коего местами торчала солома, валялся какой-то расхристанный мужик в алой несвежей рубахе и сине-суконных портках. Его растрёпанная, бородатая голова покоилась на лилово-бархатном мешке с маленькими серебряными звёздочками. А горловина сего таинственного мешка была стянута шёлковым белым шнурком, на коем болтались две большие вишнёво-красные сургучовые печати. Де Сад замер на месте. Но герр "шкипер" небрежно помахал своею пухлой рукою и успокоил свою прелестную "спутницу":
   - А-а-а... Это - Чулков! * Мой верный мичман. Ты, красотка, не обращай на него своё внимание. Васька! Хватит дрыхнуть! Сходи-ка, лучше, мил друг, в буфетную, да принеси нам парочку токайского. Давай, давай иди... Ну, вставай! Вставай, лентяй! Нешто не видишь, образина ты этакая, что дамочка моя сильно тебя смущается.
   Мужик слегка приподнялся. Мутно посмотрел на свежую "дамочку". Лениво потянулся. Почесал свои босые пятки. Сладко зевнул. Суетно-быстро перекрестил свой рот. Затем он ловко вскочил на ноги. И пошлёпал прочь по паркету.
   - Поди сюда, моя милая! Брось свою дурацкую корзинку и иди ко мне. Иди, иди - не робей. Поможешь мне разоблачится от этого машкерада.
   Донасьен помог ему снять голубой бархатный кафтанчик с золотыми дельфинчиками. Герр шкипер грузно плюхнулся на стул. Вытянул вперёд свои ноги. Указал на них маркизу. Донасьен склонился и снял с ног капитана изящные башмаки с золотыми пряжками. Тот шумно засопел и довольно заулыбался:
   - Ох! Ну, и устал же я сегодня. Целый день - я на ногах! И гетры тоже сними. Да принеси мне вон тот пуфик, прелестница.
   Донасьен стащил полосатые шёлковые гетры. Сходил и притащил мягкий пуфик. Капитан водрузил на него свои ноженьки. И опять стал радостно отдуваться:
   - Уф! Как хорошо! А теперь: почеши мои пятки...
   Маркиз начал легонько щекотать капитанские пятки.
   - Уф! Уф! Уф!.. Прелестно. О-о-о! Как восхитительно... Ниже, ниже... Сильней чеши... Так! Так! Так! Хорошо... Достаточно... Подойди ближе, моя красавица!
   Донасьен приблизился. Герр шкипер схватил его за руку. И опять бурно запыхтел:
   _________
   * Чулков, Василий Иванович - истопник императрицы Елисаветы Пет-ровны, стра-ж императорского алькова. Камергер, кавалер Ордена св. Алек-сандра Невского, генерал-лейтенант. Был женат на княжне Ме-щерской. _________
  
   - Оф! Оф! О-о-о... Какая ж ты, право, у меня застенчивая. Ну, давай скорее... Скорее снимай свой дурацкий фишбойн! Моя бурная природа не терпит пустоты!
   Маркиз без энтузиазма потянул за какую-то ленточку на своём пышном платье.
   - О! Ну почему? Почему ты так долго медлишь, моя сладенькая? Ты чем-то сейчас обескуражена? Ты вся дрожишь, моя милая? Ах, да! Я понимаю... Тебя подавляет моё царственное величие. Ну, ну! Успокойся, глупая. Я же прост. Я очень прост в обращении с моими матросами. Счас, и ты в этом удостоверишься... Что? Что я вижу? Ты ещё не готова, моя онемевшая птичка? Ну, ничего. Ничего! Я тебе помогу. Пойди вон туда, к тому столику. И возьми там стеклянную баночку со шпанскими мушками.
   Маркиз поплёлся в указанном ему направлении. Подошёл к столу. Начал искать там банку со шпанс... "Но, о Боже! Что это? Что это там - так волшебно белеет?" Заинтригованный Донасьен отклонился чуть влево от своего правильного курса. И приблизился к совсем другому столу. Где застыл в немом восхищении, созерцая белосахарный Кремль, изготовленный весьма умелым кондитером.
   - О! Какое сладостное архитектурное великолепие! - восхитился вслух наш юный француз, засмотревшись на кондитерские красоты, распростершиеся прямо пред ним. Склонившийся Донасьен внимательно рассмотрел миниатюрную, но очень величественную, колокольню Ивана Великого, отлитую из чистейшего белоснежного сахара и, примыкающую к ней, сахарную же, звонницу с маленькими шоколадными колоколами. Он осмотрел также: чудные древние соборы и затейливый Старый Царский дворец, весь сделанный из леденцов и бисквитов, пропитанных ромом. Тут уж, наш маркиз не утерпел. Облизнулся. Воровато оглянулся. Потрогал пальчиком колокольню. Нет! Это крепко стоит... Ага! А вот тут мы отломим небольшой, но сладкий, кусочек от этой башенки... Взял и отломил. Вдруг, совершенно неожиданно, из сахарного пролома в ров из зелёного марципана, хлынула тягучая янтарная струя. Донасьен, придерживая рукой свой пышный парик, склонился ещё ниже и принюхался: "Эге! Да, это же натуральная корсиканская виноградная водка... Ах! Какая она ароматная! Сейчас я тебя отхлебну... Ух-ты! Какая же она крепкая - аж голова моя закружилася..."
   - Ой!
   Де Сад внезапно почувствовал, как чья-то могучая железная рука схватила его за правое ухо. Маркиз оглянулся. Разгневанный шкипер узрел большой пролом в кремлёвской стене *. И, безумно выпучив свои тёмные глаза, пронзительно заорал на Донасьена:
   - Ах ты, маленькая французская сладкоежка! Такую красоту мне попортил! Счас ты узнаешь, что такое русская сучковатая папочкина дубинка! Ну-ка: быстро задирай свои юбчонки, да стягивай свои панталончики!
   - Pourquoi, papotchka?
   - Ты сильно провинилась передо мной, муха-дурёха! Молчи! Не жужжи! И делай то, что я тебе приказываю.
   - О-о-о!
   Послышался тяжкий стон сзади. Тяжкая рука неожиданно ослабила свою смертельную хватку. Она разжалась и выпустила французское ухо. Донасьен опасливо оглянулся. Капитан стоял, закатив глаза и покачиваясь. Потом он резко поднёс свою правую руку к груди. Опять качнулся. И вдруг рухнул, как подкошенный, на паркет. Маркиз выпрямился. Быстро-быстро, рукавом своего платья, смахнул с лица, остатки сладкого угощения. Несколько мгновений ошарашено смотрел вниз - на грузное тело, недвижимо распростёршееся на полу. А потом сообразил, что делать. И побежал. Звать людей в помощь.
   На его крики сбежался народ. Все разом засуетились вокруг матушки-императрицы. Подхватили её на руки. Бережно перенесли и положили её в альков, на кровать. Тут, наконец-то, появился придворный лейб-медик Яков Мундсей. Он взял руку больной. Уловил её слабый пульс. Пощупал также её бледный лоб. Достал свою роговую слуховую трубку. Приложил её к пышной груди болезной императрицы. Послушал. Резко выпрямился. И, после недолгих раздумий, сказал:
   - Жива-с! Но весьма слаба... Так-с! Прошу всех лишних удалится из будуара. Граф Шувалов! А вас, голубчик, я попрошу остаться.
   Все лишние покорно вышли вон и тихо прикрыли за собой двери. Донасьен скромно присел на мягкий диванчик рядом с Дашенькой Салтыковой. Она улыбнулась ему и нежно взяла за руку. Маркиз покраснел и виновато улыбнулся ответно.
   ________
   * В 1812 году московский Кремль продолжил разрушать Наполеон Бонапарт. Французы взорвали комплекс Ивана Великого. Столп уцелел, а звонница и Филаретова пристройка были разрушены до основания. Кроме того, солдаты, отступая из Москвы, взорвали многие другие здания Кремля, в том числе Арсенал, Арсенальную, Никольскую, Водовзводную и некоторые иные башни, частично был повреждён и Сенат. __________
  
   Вдруг дверь в спальню распахнулась. В приёмную вышел сильно озабоченный Шувалов. Он оглянулся кругом. Заметил Дашеньку. Поманил её ручкой. Бравый молодой офицерик подскочил с диванчика. И подбежал к графу. Тот, сильно волнуясь, сказал:
   - Вот тебе, любезный, рецепт и деньги. Бери мою карету. Езжай на ней скоро в Китай-город. Из Кремля, значит, выезжай через Никольские ворота. Далее, мимо Главной аптеки, где счас Университет обретается, прямо по Никольской улице доедешь до китайгородской стены, где поворотишь направо, к проломным воротам. Через них - на Лубянку. А там, слева... есть такая маленькая аптека. Возьмёшь в ней капли Шниппеля. Запомнил, молодец? Да тут, в рецепте, они прописаны. Матушке нашей эти капли преотменно помогают. Ну как: справишься с моим заданием? Найдёшь?
   - Да знаю я эту аптеку, - успокоила Шувалова Даша, - там, рядом - Яблочные балаганы *, а против неё, через площадь, ещё трактир такой имеется, с постоялым двором, э-э-э... "Красная балалайка", кажется, называется.
   - Точно, точно... Есть там такая, замечательная австерия ** возле проломных ворот, - обрадовался граф. - Ну, езжай скорее, детушка, а то нашей матушке, Елизавете Петровне, совсем-совсем дурно стало. Счас мы ей кровь будем пущать. А ты - поезжай за каплями. И скоро, скоро!
   Даша побежала выполнять ответственное поручение. А, пробегая мимо Донасьена, ловко ухватила того за платье. И увлекла маркиза за собой.
  
   "Девица" же Луиза де'Еон де Бомон в эти самые мгновения стояла в сторонке поодаль. И спокойно созерцала всеобщую, шумную суматоху, вызванную внезапным обмороком русской императрицы. Потом, улучив подходящий момент, она осторожно, бочком, попятилась в приоткрытую дверь дворцового кабинета. Вошла туда. Воровато огляделась. Сразу заприметила, валявшийся на паркете, лилово-бархатный мешок, среднего размера, весь затканный серебряными звёздочками и с большими красными сургучовыми печатями на белом шёлковом шнурке, стягивающем горловину. Луиза стремительно подскочила к мешку. Склонилась над ним. Потрогала своим пальчиком печати. Подумала немного. Затем резко выпрямилась и шустро подбежала к секретеру на гнутых ножках работы Гарнье. Схватила там пакет, перевязанный крест-накрест муаровой голубой ленточкой, с тремя печатями и ещё несколько исписанных бумажек. Торопливо запихала всё это в свой карман. А бумаги те, строго секретные, важные и государственные, были следующие:
  

Реляция

к Ея Императорскому Величеству Елизавете Первой

от генерала, графа Виллима Фермора, отправленная с места баталии при Полотцке,

недалеко от Циллихова в Шлезии.

Доставлена 15 июня 1758 года в Москву нарочным,

Лейб-гвардии порутчиком Вл. Одоевским.

Матушка наша, Елизавета Петровна!

   Преклоняя свои слабые колени пред Вашим славным Величеством, умилительно и радостно лобзая Вашу божественную длань, сообщаю Вам следующее:
   Победа! Победа! Историческая победа! Разбили мы супостата в полный пух и прах! Одна картечь наша их положила на поле брани тысяч за десять. Рук-ног ихних мы насобирали бессчётное количество. И ещё взяты нами в трофей: три справные вражеские пушки, пять знамён, да два ихних генерала. Виктория, одним словом, полная! Однако ж, и нас неприятель сумел преизрядно потрепать. Не взирая на то, жду твоего милостивого повеления, матушка, разрешить нам наступать далее.
  

С нижайшими, Вам, моими поклонами,

Генерал-аншеф, граф Фермор.

  
   _______
   * На месте этого рынка в 1870-х годах был построен Политехнический музей.
   ** Австерия (итал. osteria - харчевня, польск. austina - странноприимница) - слово, вошедшее в русский язык при Петре Великом, когда по его приказанию стали устраиваться трактиры-клубы на европейский манер. ________
  
   Вторая бумага была недописана:
  

Указ

   Мы, Божьей милостью Елисавета Первая, Императрица и Самодержица всероссийская, и прочая, и прочая, и прочая, объявляем во всенародное известие, что днесь случилось...
  
   Следующая бумага была розовая, писанная ровным красивым убористым почерком, без единой помарки, и озаглавленная:
  

Рассказ о плотницкой дочке

  
   Жила-была в царствующем граде Питерсбурхе одна очень дружная семейка. Хорошо жила. Весело и зажиточно. Глава того семейства, звали его Пётр, был человек весьма почтенный и всеми уважаемый. Был он плотник весьма умелый и много зарабатывал своим ремеслом. А всё деньги в дом приносил. За то, и любила его жена-красавица. А он любил свою милую жёнушку. А вместе они любили деток своих - сыночка, да двух дочек.
   Любил наш плотник, чтоб в доме у него была чистота и порядок. Так вот. Как-то раз он заприметил, что в его доме кто-то из сахарницы ворует. А плотник тот боле всего воровства не терпел. Решил он, значит, вора сахарного скараулить. И изловить его...
   - Ай! Папенька родненький. Не надо! Пусти моё ушко-о-о-то! Больно же! Не брала я сахар из твоей сахарницы... Ой, ой! Не брала! Это всё Анька, подлая, на меня тебе наушничает, и про сахар, и про то, что я, вчерась, двумя перстами на Богородицу перекрестилася.
   - Сие есть грех превеликий. Получи за то наказание.
   - Ай! Батюшка не сщекочи, не сщекочи меня так! А-ха-ха-ха... Я счас всё тебе скажу! Не сщекочи мои пяточки. И-хи-хи-хи... Ой! Брала... Брала я твой сахар. Прости меня, папочка. И накажи... Только не хватай свой топор плотницкий. Не руби мою голову. Не хочу я в рай безголовая лететь.
   - Ну-ну, глупая... Успокойся. Я за сахар голов не рублю! А теперь быстро говори мне, доченька: какие ещё грешки у тебя на энтой неделе были?
   - А ещё, папенька... А ещё... Анька, зловредная, меня заставила аж цельный стакан выпить.
   - Так, это хорошо. И что в том стакане было? Рейнвейнское? Медовуха? Водка?
   - Нет, батюшка, много хужее. Молочко коровкино!
   - Ну, сие есть не грех, милая. Молоко, моя деточка, я тебе дозволяю пить! Молоко, оно, идёт на пользу твоему юному здравию.
   - Я знаю. Да только Анька в тот стакан лягушонка маленького подбросила. Я молочко то выпила, да и лягуху ту с молоком, вроде как ненароком, проглотила. А-а-а...
   - Так, так... Ну ладно, ладно. Не реви! Аннушка, говоришь, лягуша тебе в стакан подбросила. Так! Хорошо. Значит, лягушку ты не заметила и проглотила.
   - Вроде проглотила, папенька. Мне Анька сие после на ухо сказала. И точно: я как молоко то выпила, то чую вдруг, что в животе у меня что-то булькает и шевелится. Я тута обмерла вся и от страха на пол повалилася. А Анька, гадкая, она... она, радостная вся, надо мной смеётся и говорит...
   - Так! Интересно, что же она тебе такое сказала?
   - Она мне сказала, батюшка, она мне... Ой! Ой! Боюсь я сие говорить... Ой... Мне аж вспомнить про то противно.
   - Ничего. Говори смело, Лизонька, не бойся! Мне сию тайну можно поведать.
   - Она мне, значит, сказала, что раз я лягуша-жабёныша сего проглотила, то теперь у меня пузо за девять месяцев вырастет. А как оно вырастет, то я ... А-а-а!
   - Не плачь, Лизавета... Не плачь. Испей-ка лучше водички. Так, так... Продолжай, милая! Рассказывай!
   - А как оно, значит, пузо-то моё, вырастет, то я... то у меня родится младенчик. Да не простой, папенька, а с лягушачьей головкой. А ещё... А ещё мне злая Анька сказала, что когда ты, батюшка, энтого младенца моего увидишь, то ты его сразу... У-у-у!
   - Ну что? Что я сразу?.. Да, не реви ты! Говори, дура бестолковая.
   - Ой! Боюсь про сие молвить, папенька.
   - Говори мне всю правду. И не бойся. Так, что тебе Анька про меня сказывала?
   - Она сказала, что когда ты, батюшка, моего младенчика, того, с лягушачьей головой, увидишь, то сразу на меня осерчаешь. А-а-а... А младенца моего ты тут же, прямо в колыбельке, и удушишь. А потом... а потом кинешь его бездыханное тельце в банку большую, стеклянную. И за-за-зальёшь моего сыночка несчастненького хлебным вином. И-и-и... и будешь его, в своей скунскамере, людям за три копейки показывать. А мужики и бабы, те, будут дивиться на моего уродца, а ещё, папочка, они смеяться будут и табличку на банке читать, на коей будет начертано "Сего замечательного монструса, с головой и с хвостом, а також с ножками жабьими, родила в ночь плотницкая дочь Лисавета Михайлова..." Ой! Папенька, дорогой... Ай! Что это с тобой? Ай! Маменька! Маменька! Подите сюда... Все сюда бегите! С батюшкой нашим опять родимчик случился.
   Сбежались на её крик люди. Смотрят. Плотник на полу лежит. Уже бездыханный. Жена, как увидела своего мужа мёртвым, возрыдала громко. И дети плотницкие тож возрыдали над батюшкой своим. Долго горевали они над покойником. Сорок дней. А потом решили его погребать. Пришли друзья. Тоже плотники. Решили они поднять на плечи свои гроб. Тужились-тужились, а сдвинуть его с места всё никак ни могут. Больно тяжкая ноша была. Тут один сметливый плотник предложил тележку под гроб смастерить. Сделали они сию тележку. Но, и с ней дело их не пошло. Только зря умаялись.
   Тут взмолилася дочка плотника:
   - Птички-голубки вольные! Возьмите вы моего папеньку в небо!
   - Не можем мы того сделать, девица. Больно тяжёл твой папенька. Нам его в небо не поднять.
   Ещё раз взмолилася дочка:
   - Рыбки-плотвички морские! Опустите вы батюшку моего на дно окиянское!
   Ничего не сказали ей рыбки. Лишь хвостами своими они шевельнули. И уплыли вглубь.
   Третий раз взмолилася плотницкая дочка:
   - Мышки-норушки серые! Схороните вы батюшку моего в землице сырой!
   Тут мыши, все разом, как запищали, как забегали, как поднатужились, да и сдвинули с места ту скрипучую тележку с великим гробом. И потащили они вниз батюшку, а на груди его лежала белая гербовая бумажка...

Челобитная

Матушке нашей, Императрице Елизавете Петровне

от обер-прокурора в отставке Петра Копытова.

  
   Всемилостивейшая Августейшая Государыня!
   По повелению Вашего Императорского Величества доношу Тебе, матушка, яко верный твой раб чистосердечно, что могу вспомнить.
   Обер-фискал в отставке Пруссаков, проживающий в 8 верстах от меня, в своей усадьбе Немцово, вступил в сговор с бывшим капитан-порутчиком Поляковым, который злобно на меня клевещет, утверждая, что я, дескать незаконно, у него оттягал пруд, лес, да ещё и пустошь. Ты не верь, матушка, этим злобным наветам. Так вот: намедни оный Пруссаков натравил на меня энтого Полякова, и тот тайно подпалил моё сено, коего сгорело аж 15 стогов. Приструни матушка сию злобную шайку. Я ужо обессилил весь, отбиваясь от их дерзких набегов.
   Ещё один мой зловредный сосед - интендант Шведов (проживает в 10 верстах к северу от меня), тоже, с превеликим усердием, притязает на мои исконные территории. И всё грозится мне окаянный изверг, что, дескать, придёт он в мою усадьбу Полтавку со своими холопами и погромит там всё.
   Окромя того веду я постоянные "войны" с южным моим соседом - поганым Турчаниновым за своё же село Персияновку, коей мой дед родной был основатель и полноправный хозяин.
   А мой западный, премерзкий, сосед настрочил на меня донос самому губернатору, в коем клевещет, что мои ловчие, охотясь на зайцев, аки дикие азиатские орды, вытоптали все озимые возле его Французовки.
   Ежели изнемогши в тяжкой борьбе со своими многочисленными соседскими недругами, я паду замертво на бранном поле, то прошу тебя, моя Государыня, считать сию, моими слезьми, а не чернилами писанную, челобитную моим завещанием, в коем я передаю усадьбу мою и все земли её окружающие, сыну моему единственному Серёженьке. Оборони, матушка, беззащитную мою сиротинушку от алчной злобы моих ненасытных соседей. Только на Тебя и на милосердие Господа нашего я уповаю.
   С нижайшими поклонами, отсылаю сию духовную матушке нашей, благодетельной Императрице Всероссийской Елизавете Петровне.
  

Собственноручно составил и подписал:

Копытов Пётр Родионов сын.

Заверил:

Пьер Легрант,

площадной подьячий из палатки,

что на Ивановской площади в Кремле.

  
  

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Ночь, улица, трактир, аптека...

  
   - Давай налево, - скомандовала Даша кучеру, высунувшись в оконце стремительной кареты. - Ой! Тормози! Тормози здесь. Приехали!
   Притормозили у невзрачного, облупившегося, деревянного домика с покосившейся вывеской: "Аптекарь Соломон Шниппель и сын". Спешно выскочили из кареты. По ветхим деревянным ступенькам сбежали вниз. Дашка решительно стукнула в дверь ногой. Вверху коротко звякнул бронзовый колокольчик. Дверь распахнулась. Дашенька и Донасьен вбежали внутрь аптеки. Подскочили к длинному прилавку, уставленному всевозможными склянками, банками, фарфоровыми ступками разных размеров. В углу красовались большие бронзовые аптекарские весы. За прилавком сидела и скучала молодая, розовощекая, чёрноволосая еврейка в скромном чёрном платье. Даша обратилась к ней:
   - Эй, красотка! Продай-ка нам, любезная, один пузырёк капель Шниппеля, согласно вот этой рецепции. И побыстрей! Побыстрей!
   Аптекарша спешно вскочила со своего стульчика. Поклонилась. Взяла рецепт. Прочла его, медленно-безмолвно шевеля своими сочными, алыми губами. Потом, залившись стыдливым румянцем, молвила:
   - Сии капли, сударь, ещё надо готовить. Если хорошему господину будет угодно подождать... А впрочем, у нас есть одни замечательные порошки подобного же действия. Ежели сударь пожелает, то я продам их по цене за восемь пакетиков один ру...
   - Э-э-э! Постой! Постой, моя красавица! Какие ещё порошки?! Нам нужны капли! Понимаешь? Капли!! - громко заорала Дашка непонятливой женщине.
   В комнате рядом неожиданно и громко заревел младенец. Стройная еврейка вздрогнула. Резко повернулась и побежала на плач. Откинула ситцевую занавеску. Подбежала к колыбельке. Схватила ребёночка на руки. И, радостно-счастливо улыбаясь, напевая ему что-то нежное, начала укачивать его... Донасьен, любопытствуя, заглянул в комнату, дотоле скрытую от чужих глаз. Там, в тёмном углу, в кресле с высокой спинкой, сидел недвижимо, как кукла, ветхий седовласый старик в засаленном, цветастом, стёганном халате. Сгорбленная старушка, вся в чёрном, суетливо хлопотала, накрывая на стол поздний ужин. Молодая еврейка, прижимая к груди своего, сопящего во сне, младенца, снова вышла к гостям. Быстро задёрнула линялую занавеску. И спросила приветливым шёпотом Дашу:
   - Так что ещё желает мой господин?
   - Нам бы капель... Всего один маленький пузырёк, - улыбнувшись ответно, прошептала ей Дашенька.
   - Ах да. Капель из козлиной жёлчи... Эти капли делает только мой муж. Но Шлёма пошёл в "Тум-балалайку", которая через площадь напротив. Он - скоро вернётся. Если хорошему господину будет угодно подождать его...
   - Некогда, красавица. Некогда нам его ждать, - Дашка быстро схватила маркиза за руку. - Мы сами счас сбегаем в эту "Балалайку", чтобы найти там твоего аптекаря.
   Еврейка довольно улыбнулась и пошла укладывать своего младенца в колыбельку. А Даша и Донасьен побежали в трактир.
   Перебежали быстренько площадь. Встали, дабы немножечко отдышаться. Прислушались к разухабистому весёлому треньканью, вылетавшему из "Красной балалайки". Сквозь голубые занавески в белый горошек на окошках трактира пробивался неяркий желтоватый свет. Дашка потянула Донасьена за руку. И они вместе сбежали по каменным ступенькам вниз - прямо в гостеприимно распахнутые двери.
   Зашли в просторный, уютный, опрятный и светлый зал. В углу его, за одним из столов, сидела шумная компания приказчиков. Они жарко спорили и пили с блюдечек чай. На столе стоял большой пузатый медный самовар, с ожерельем из баранок.
   Дашу и Донасьена встретил с поклонами сам хозяин - Мина Силыч Сысоев - красивый мужик огромного роста, одетый в жёлтую шёлковую русскую косоворотку, с вышитыми красными райскими птицами, и в зелёные шаровары, заправленные в мягкие, яловые сапожки. Он приветливо улыбнулся в свою курчавую, чёрную как смоль, бороду. Блеснул большой золотой серьгой в ухе. Отложил на время свою балалайку. Потом радушно спросил Дашу:
   - Что, молодому господину, будет угодно заказать?
   - Мы тут, любезный, ищем одного человека. Аптекаря из аптеки, что напротив. Его жена сказала, что он к тебе пошёл.
   - А-а-а, Соломон... Был. Заходил. Забрал он свою козлиную жёлчь. И ушёл в "Евкин клуб"...
   - Погоди! Постой, любезный. Какой ещё такой "Евкин клуб"?
   - Да есть тут одно такое заведение. Неподалёку, - охотно пояснил трактирщик. - Это, как отсель выйдете, то идите направо, до большого фонаря. Там, значит, он и есть энтот самый клуб. А Соломон пошёл туда с агличанкой, которая у меня тут, в номерах, проживает. Она, значит, к нему подошла. И шепнула ему что-то на ушко. Он, бедолага, весь аж в лице переменился. Подскочил. Схватил свою склянку с жёлчью и побежал с ней, с энтой агличанкой, быстро-быстро в "Эвкинс клаб".
   - А точно они в "Евкин"-то побежали?
   - Туда... А куды им ещё бежать-то? Так как, ваше благородие, будете, что у меня заказывать?
   - Ты извини, приятель. Извини. Некогда нам. Аптекаря нам надо срочно сыскать. Хотя постой... Что это у тебя там - в том кувшине? Квас? Очень хорошо. Плесни-ка нам его, любезный, в две кружечки.
   Сысоев быстро достал две саксонские, фаянсовые, с откидными крышками, кружки и ловко налил в них квасу из запотелого кувшинчика. Даша и Донасьен чокнулись и выпили кваску. Маркизу понравился необычный освежающий русский напиток.
   - Спасибо тебе, любезный! Получи.
   Даша подала трактирщику медную монетку. Схватила Донасьена за руку. И они поспешили в "Евкин клуб". А Сысоев почесал окладистую, чёрную бороду. Зевнул. Перекрестил быстро-быстро свой рот. Потом сел на лавку. Взял свою балалайку. И начал опять тренькать на ней что-то своё, грустное.
   А наши герои уже добежали до большого фонаря, стоящего у добротного, каменного, трёхэтажного дома. И взбежали по ступенькам на крыльцо. Отворили тяжёлую, видно дубовую, дверь. Прошли внутрь. В прихожей на стульчике сидела и вязала чулок пожилая полноватая дама в сером муслиновом платье с малиновыми оборками, с белой пуховой шалью на округлых плечах, с накрахмаленным белым капором на голове. Дама строго глянула, поверх своих округлых очёчков, на шумную молодежь, ворвавшуюся свежим вихрем в лучшее московское заведение, под вывеской "Клуб Евы". Потом аккуратно отложила своё рукоделие, сладко-приторно улыбнулась и спросила Дашку:
   - Что вам угодно, сударь? - затем, глянув мельком на маркиза, принаряженного в пышное женское платье, добавила:
   - Ах да! Понятно... Вы хотите снять нумер на всю ночь. Это обойдётся вам всего в три рубля.
   - Нет, нет, мадам! Нам не нужен ваш нумер, - поспешно заявила Даша, одетая в офицерский мундир. - Мы ищем здесь одного человека - аптекаря Соломона.
   - А-а-а... Понятно. Вы ищете аптекаря? Да. Он был совсем недавно здесь. Я ещё передала ему записку от одного его знакомого. Наш Соломончик, как прочитал её, то так сильно расстроился, что сразу же попрощался со мной и убежал. А куда - я не знаю. Он так быстро убёг, что даже гадость свою зелёную мне оставил. Вон она в банке, на полу стоит.
   - Ясно. Это - жёлчь козлиная, - разочарованно протянула Дашенька. А потом поинтересовалась:
   - А англичанка, которая с ним пришла, она что: здесь или тоже ушла?
   - Здесь, здесь она, мой дорогой! На втором этаже. Иди прямо по коридору до десятого нумера. Там она сидит.
   У Даши появился план. И она обратилась к Донасьену:
   - Сделаем так. Вы маркиз идите наверх, к англичанке. И хорошенько расспросите её: куда это наш аптекарь побежал? А я быстренько сбегаю в аптеку. Узнаю: что там? А заодно и жёлчь эту отнесу.
   Даша схватила банку с гадостью и убежала. Донасьен же, придерживая свои широкие атласные юбки, пошёл вверх, по широкой лестнице, в десятый номер. Прошёл длинной, красной ковровой дорожкой. Нашёл нужную дверь. Затем легонько в неё постучал.
   - Enter here, please!
  
   Дарья Николаевна, тем временем, уже стремительно подбегала к аптеке. Она сбежала вниз по ветхим ступеням. Открыла скрипучую дверь. И остолбенело встала на пороге. Её взору открылась следующая картина:
   Полный разгром... На полу валяются фарфоровые ступки, битые склянки и бумажки. Большие бронзовые весы опрокинуты. Сатиновая занавеска сорвана и лежит, смятая, на полу. Над пустой колыбелью склонившись, тихо плачет младая еврейка. Седовласый старик застыл недвижимо в углу, в своём высоком кресле. Сгорбленная старушка молча согнулась над застылым мужским телом, распростёртым в кучах рассыпанных по полу порошков. Заслышав звон колокольчика, рыжеволосый молодой аптекарь Соломон слабо шевельнулся и приоткрыл глаза. Завидев Дашу, одетую в офицерский мундир, он протянул к ней свою слабую руку и спросил с великой надеждой в голосе:
   - Ну что?.. Вы нашли? Нашли его?
   Дашенька показала аптекарю банку с зелёной жёлчью и спросила недоуменно:
   - Что я нашёл? Это, что ли?!
   - О! Господи! О, мой милосердный...
   Аптекарь подскочил, как ужаленный. И, заламывая горестно руки, завопил:
   - Как вы можете, сударь? Как вы смеете издеваться надо мною в то время, когда многие беды, слетевшиеся с разных сторон в мою хижину, обрушились на меня? О! Я бедный, бедный... Мой единственный сын похищен гнусным злодеем... Моя аптека разгромлена... Я разорён... О! За что? За что ты наказал меня так, Господи? О-о-о... За что?
   Дашенька Салтыкова побледнела. Подбежала ближе. Поставила банку с зеленоватой гадостью на прилавок. Помогла аптекарю отряхнуть свой чёрный кафтан. Взяла, поданный старушкой, стакан воды. Протянула его участливо Соломону. Тот, стуча зубами, выпил водицы. И немного успокоился. Тогда Даша спросила его:
   - Значит, вы утверждаете, что некий злодей ворвался недавно в вашу аптеку. Что он учинил здесь погром. А затем - дерзко схватил и унёс вашего младенца. Так было дело?
   - Так! Именно так, пан офицер.
   - Хорошо! Тогда опишите черты наружности сего злодея.
   - Но, как?! Я же совсем не был дома, когда здесь случился погром. Как же я могу описать того злодея? О, Господи! Зачем ты допустил моё отсутствие в то самое, ужасное для моего семейства, время? Зачем? О-о-о...
   - Успокойтесь, господин аптекарь! Испейте, пожалуйста, ещё водички... Так, так... Хорошо. А теперь скажите мне следующее: вам ранее угрожали? У вас есть какие-нибудь враги?
   - О, Господи! Какие ещё там угрозы? Какие ещё там враги? Мы живём так скромно, так тихо. Хотя нет... Погодите... Стойте! Были! Действительно мне были угрозы. Счас! Одну минуточку, пан следователь. Счас, счас я её найду. Вот... Вот она!
   Аптекарь порылся своей, трясущейся, рукой в кармане своего кафтана и извлёк оттуда какую-то смятую, грязную бумажку. После чего подал её Дарье Николаевне, которая прочла вслух корявое послание:
  

Шлома аптекар

  
   Ежли Ты ето хочеш опят узрет Сына свого то давай ето быстро Нам неси мешок со 100 ми златыми Ефимками Энти денги Ты полоши ето у Ефкина фанаря ровно в полнотч Ежли опаздаш то ето Мы тода ето Труп кровав Сына твого по кускам ишкрошим и ето Те вернем А ежли што скажеш кому про Нас то Мы ето увсех твоих и Тя також скоро укакошим
  

Ванька Ирод

  
   - Бом! Бом! Бом! ...
   Часы в разгромленной комнате начали мерно отбивать одиннадцать. Седовласый старик-еврей вздрогнул в своём кресле. Соломон горестно заломил руки. Молодая еврейка взвыла в полный голос. Старушка молча осела на пол. Даша, собрав свои чувства в единый кулак, недрогнувшим голосом успокоила семейство аптекаря:
   - Ничего! Ничего... У нас ето... Тьфу ты! Вот привязалось... У нас ещё целый час в запасе есть. Интересно: какой-такой Ванька-Ирод нашего Ваньку-Каина сменил? Интересно... Или опять Ванька-Каин с каторги в Рогервике сбежал? В Москву он, значит, воротился? Хотя нет, постой... Наш-то разбойник именем своим зело гордится. А значит, он бы, так подписался: "Я - Ванька Каин..." Да ну их всех, Ванек этих, к одной, растакой и чёртовой матери! Вот записка - это явный след! Направясь по нему, я сыщу этого загадочного Ирода и верну вам, Соломон, вашего дорого сына.
   - О, господин офицер! О! Если это случится, вы даже не знаете, как я буду вам благодарен...
   - Рано! Рано меня благодарить... Ну-ка, красавица, поди сюда.
   Стройная, черноволосая еврейка робко приблизилась. Дашка спросила её:
   - Ответь мне, милая, на один вопрос: ты этого злодея видела?
   - Видела, пан офицер.
   - Так, так... Очень хорошо. И каков же он видом из себя?
   - Страшный он... Очень.
   - Так, так... Страшный, значит, говоришь? А ещё он такой - маленький, рыжий, шустрый, лысый и картавый? Такой?
   - Ой! Что вы, что вы. Нет! Совсем не такой, - замахала руками аптекарша. - Он такой большой... Роста громадного, как наш трактирщик, а на голове - волосат и лохмат весь, и борода у него длинная и широкая, а ещё - ноздри рваные... Вот он какой!
   - Постой! Вот ты говоришь, что он, злодей этот, был ростом с трактирщика. Так может это он и был?
   - Ой! Что вы, что вы... Вовсе это не он. Наш Мина Силыч такой добрый. Такой хороший. И детей он любит. Нет! Что вы... Совсем не он то был.
   - Ну ладно, - вздохнула Даша. - Не он, значит, не он. Ладно... Пойду искать вашего злодея. А вы, Соломон, оставайтесь тут и сделайте мне капли из козлиной жёлчи.
   - О, ужас! Какие счас могут быть капли? Какая там жёлчь? О! Я лучше посыплю голову этим пеплом и выпью всю эту жёлчь, чтобы мне стало ещё горше... О-о-о...
   Молодой аптекарь склонился и зачерпнул с полу полную горсть желтовато-белого порошка. Самоопылил им свои рыжие кудри. Затем потянулся к склянке с зелёной гадостью... Но Дашенька, решительно схватив его руку, воскликнула:
   - Не надо! Прошу вас: не делайте этого! Ну-ка, быстро взяли себя в руки. Так, так... Хорошо! Делайте спокойно свои капли, Соломон. Я вам клянусь... Клянусь честью русского офицера, что я пойду, отыщу вашего младенца и верну его в ваши отеческие руки!
   Тут Дарья Николаевна ловко выхватила из ножен свой блестящий эспадрон, очень решительно им помахала и побежала стремительно на тёмную улицу.
   Она быстро перебежала площадь. Влетела молнией в "Красную балалайку". Встала, чтобы маленько отдышаться. Трактирщик сидел недвижимо на лавке, уныло понурясь. Заслышав вдруг некое шумное и частое сопение возле уха, Сысоев поднял свою голову. Глянул на стоящего пред ним молоденького офицера, сжимающего в своей руке блестящий эспадрон. Вздрогнул. И спросил, с робкой надеждой в голосе:
   - Ну что? Нашли её?
   - Кого нашли? Младенца?
   - О-о-о...
   Мина Силыч горестно застонал. Помотал молча своей большой, чёрноволосо-курчавой головой. Рванул яростно ворот шёлковой рубахи. Стукнул гневно своим огромным кулачищем по лавке. И вскричал:
   - Какого ещё младенца? Бала-ла... Балалайку мою вы нашли?!
   Дашка оторопела:
   - Погоди! Ты что такое говоришь? У тебя что: балалайку украли?
   - Украли, господин офицер. Я ж об том говорил вашему уряднику... Эх! Какой расчудесный инструмент был! Какая это была балалайка! Её, по моему заказу, сам Владимиров сделал. Он её выстругал из столетней гробовой доски, из могилы вырытой... О! Как она играла, как пела... Прямо, как весенняя соловушка! О-о-о...
   И трактирщик, схватившись за голову своими могучими руками, зарыдал в полный голос. Дашенька быстро сбегала к стойке. Налила квасу в кружку. Принесла. Подала Сысоеву. Тот, стуча зубами, испил кваску. Пришёл немного в себя. Успокоился. После чего Дарья Николаевна мягко сказала:
   - Послушай, любезный приятель. Я счас веду сыск по одному, весьма путанному, делу... Ищу я одного, очень гнусного, злодея. Так вот: сдаётся мне, что тот, кто похитил твою балалайку и тот злодей, что ребёнка украл, есть одна и та же персона, которую зовут...
   - Танька!
   - Стой, любезный! Какая ещё Танька? Ты меня не путай. Младенца и балалайку твою украл злодей по имени Ванька.
   - Нет, Танька! Она... Это я, ваше высокородие, точно знаю. Танька-зараза спёрла мой инструмент. Ну, попадётся она мне в руки! Я её поганую башку...
   - Погоди! Погоди... Ты говоришь, что точно знаешь. Ты что ж: видел её?
   - Видел, господин офицер. Видел я её! Вот те крест!
   - Так, так... Расскажи: когда и как ты её видел?
   - Хорошо... Значит, так это дело было. Сидел я, скучал один в трактире. Тут она вдруг появилась. Подошла, курва этакая, ко мне. Зыркнула на меня, так злобно-злобно. И визгливо закричала: "Трактирщик! Дай мне рюмку водки!" Я ей подал водки. А она опять орёт: "Хочу, мол, капусты квашенной..." Полез я тогда в свой подпол за капустой. Ворочаюсь назад. Смотрю: что такое? Нету Таньки. Ушла... И даже водку свою не выпила. Ладно, думаю: "Чёрт с тобой!" И пошёл к лавке, чтоб, значит, побренчать на своей балала... О-о-о!
   - Ну-ну, дружочек! Успокойся... Продолжай.
   - Подошёл я к лавке. И обмер весь! Мать честная! Нету... Нету моей красавицы. Нету моей любезной балалайки. Я записку её паскудную схватил. Выбежал из трактира. Кинулся всюду искать эту заразу. Да, куды там! И след её простыл. Вот так всё было.
   - Так, ясно... Понятно. А что это за записка такая была?
   - Да вон она. На лавке лежит. Читайте.
   Даша взяла бумажку и прочитала:
  

Миня трактирщик

  
   Если тебе всё ещё дорога твоя балалайка, то принеси мешок с сотней золотых монет ровно в полночь к фонарю. Тому, что у "Клуба Евы". Если не сделаешь этого, то боле её никогда не увидишь.
  

Таня Растокинская

  
   - Да, действительно... Ты - прав, Сысоев! Это Танька украла твою балалайку.
   - Она, з-зараза! Я ж про то вам и толкую, ваше благородие. Она это сделала. Она!
   Дарья Николаевна немного подумала. Прислушалась к своему внутреннему голосу. А затем высказала своё мнение вслух:
   - Женщина - бандитка? Странно... Очень странно. Бывают разве такие? Выходит, что бывают. Чувствую я, любезный, что в этих двух зловредных делах есть нечто общее... Но что? Что-о-о? Танька и Ванька... Ванька и... Э-э-э, приятель, да у вас тут, поблизости, орудует целая шайка! И... и искать её надо... в "Евкином клубе"!
   - Трах!
   Дверь внезапно распахнулась. В трактир стремительно вбежал высокий, полный и краснорожий иностранец, одетый в дорогой, бархатный, зелёный кафтан. Он грузно плюхнулся на лавку у входа. Начал сердито сопеть и метать гневливые молнии из глаз. Потом начал громко возмущаться:
   - О! Боже мой! Что за дикая страна? Что за люди? Что за грубые нравы?
   Далее, он обратился к трактирщику:
   - Эй, любезный! Представь-ка меня господину офицеру.
   Сысоев поклонился иностранцу и охотно выполнил его просьбу:
   - Аглицкий негоциант и граф Фрэнсис Фрогскок. Собственной персоной. Проживает со своей собственной дщерью в моей австерии. Задолжал мне денег за две недели.
   - Вот это уже лишнее, приятель! - недовольно буркнул иностранец. - Сходи-ка, лучше, и принеси мне кружку пива. Да похолоднее... Да поживее... А вы, сударь, кто таков будете? С кем я имею удовольствие общаться?
   Даша ловко щёлкнула каблуками, вытянулась и чётко отрапортовала:
   - Унтер-лейтенант полиции Салтыков, ваше сиятельство!
   - Вольно! Садись рядом, молодец. Поболтаем.
   - Прошу прощения, граф. Очень занят! Не имею ни одной свободной минуты времени. Должен преследовать одну, очень дерзкую шайку. Разрешите откланяться?
   - Ну, ну... Что ж! Ладно. Иди, преследуй, ежели тебе это поручили. Я тебя более не задерживаю.
   Тут подошёл Мина Сысоев, который принёс кружку пива на жестяном подносе. Английский граф взял сию высокую кружку. Открыл её крышку. Отхлебнул пиво. Недовольно поморщился. Затем обратил своё внимание на какую-то, свёрнутую вдвое, бумажку, лежавшую на том подносе. Спросил:
   - Это что ещё такое, любезный?
   - Не могу знать, ваше сиятельство. Сия бумага утром была доставлена прямо с почты. Велено её вам вручить.
   - Давай её сюда! Это верно перевод денежный мне пришёл... Так... Что тут мне писано? Никак без очков не разберу. Ну-ка, молодец, прочти мне эту бумажку.
   Дашенька взяла послание и зачитала его вслух:
  

Yours English Grace!

  
   Urgently I advise you to bring a purse with one hundred gold doubloons to a lantern near club of Eve. Make it in the witching time of night, or you soon will see yours dead daughter, hanging on the same street-lamp.
  

Robin Bad *

  
   - Хм... Об чём это они, грамотеи заморские, мне тут пишут? Неужто прислали мне золотые дублоны?
   - Никак нет, ваше сиятельство! Здесь писано, что вашу дочь похитил неизвестный злодей, который требу...
   - Что?! Что я слышу, сударь? Мою прекрасную дочь похитили?
   - Увы, граф! Мне кажется, что это действительно так. Я ж вам уже докладывал, что в городе появилась и действует опасная шайка.
   - О, ужас! Моей дочери грозит опасность!
   - Да! И немалая. Однако, - тут Даша достала свои изящные золотые часики и быстро глянула на них, - у нас ещё целых полчаса есть в запасе! Я, ваше сиятельство, похоже догадываюсь, где нам следует искать похитителей детей, дочерей и, э-э-э... балалаек.
   - Где?!! - вскричали в один голос граф Фрогскок и трактирщик Сысоев.
   Дашенька неторопливо спрятала часы. Ловко выхватила из ножен свой блестящий эспадрон. Взмахнула им. И решительно скомандовала мужчинам:
   - За мной!
  
   - Enter here, please! - раздался приятный женский голос.
   Маркиз де Сад отворил дверь в десятый нумер лучшего в Москве заведения и тихонько вошёл. Молоденькая, лет двадцати, прелестная английская графиня Фиона Фрогскок, одетая в простое, но пышное, чёрное шёлковое платье, сидела на стульчике возле одиноко горящей свечи, стоящей на туалетном столике. И читала роман. Заслышав за своей спиной мягкие шаги, девица вздрогнула. Сунула закладку в свою книжку. Молитвенно сложила руки и, нервно прижав к своей груди оную книгу, не оборачиваясь, тихо спросила:
   - Solomon?
   Заинтригованный Донасьен ответил:
   - Yes!
   - I'm a bad girl... - прошептала рыжеволосая Фиона взволнованно.
   Книжка выпала из её красивых, тонких, изящных рук. И упала на мягкий, красный, персидский ковёр. Туда, где уже валялись, тускло поблёскивая, три золотые монеты. Графиня задула свечу... С протяжным стоном, рухнула на колени. Быстро наклонилась, выгнула свою гибкую спину и... быстрым движением руки, задрала свои пышные тёмные юбки. Затем она немного помедлила и решительно стянула вниз белые панталончики с кружевами, обнажив свой пленительный розовый зад.
   Изумлённый маркиз остолбенел на месте. Впрочем, он быстро пришёл в себя. Подбежал к юной девице, распростёртой пред ним на ковре. И начал поспешно задирать свои пышные светлые юбки. Затем, не медля ни одной лишней секунды, приспустил вниз свои розовые панталончики. И... твёрдой рукой направил своего возбуждённого горячего коня вперёд, в радушно распахнутые ворота... Графиня вскрикнула:
   - Oy! Solomon! О-о-о...
   А в голове Донасьена уже мельтешились многие восторженные мысли: "О, Боже! Да, она - девственница! О-о-о... Какое небесное блаженство! О-о-о... О, как мне неслыханно повезло... О..."
   - Oy! Oy! Oy! Oy, my Solomon!
   Маркиз приоткрыл свои глаза. И глянул вниз... На огромные горы смятых женских юбок, на её тонкую и гибкую шею, на дрожащие в её ушах серьги с маленькими бриллиантовыми звёздоч-
   ________

* Ваше аглицкая милость!

   Настоятельно советую вам отнести кошель с одной сотней золотых дублонов к фонарю возле клуба Евы. Сделайте это в полночь, или вы вскоре узреете свою бездыханную дочь, висящей на этом же фонаре.

Робин Бэд _________

  
   ками, роящими вокруг огромных чёрных жемчужин. Донасьен воспарил. Исполин взирал с холодных космических высот вниз на...
   - Quickly! More quickly, please!
   Юная англичанка порывисто схватила жокейский хлыстик, тоже валявшийся на ковре. И начала погонять им Донасьена, шлёпая по его голому бедру. Хлыстик графини замелькал всё чаще и чаще, подстёгивая запаренного маркизова коня. Де Сад, изнемогая от наслаждения, ускорил свою галопирующую скачку...
   - O... о... о... о... оуф!
   Леди, брезгливым движением хлыста, отпихнула вспотевшего, запыхавшегося Донасьена. Потом одёрнула и поправила свою пышную, чёрную юбку. И холодно поблагодарила маркиза:
   - Thank for good horsing, my dear Solomon!
   Донасьен усмехнулся. Молча одёрнул и поправил свою пышную юбку. И, тихонько притворив за собой дверь, вышел вон из десятого нумера. Пошёл прочь по длинной ковровой дорожке. Шёл, прислушиваясь к звукам, доносившимся до его ушей. Вот - хриплый мужской пьяный выкрик, вот - ответный женский весёлый хохот, вот - звон битой посуды, вот - противное дребезжание расстроенного клавесина, вот - жалобно и коротко тренькнула балала...
   - Дзинь!
   Жалобно тренькнула балалайка, которой был нанесён тяжёлый, коварный, удар сзади по голове маркиза. Он, коротко ойкнул, схватился своей немеющей рукой за голову и безмолвно повалился навзничь... в багровую мглу.
   Чьи-то грубые сильные руки бесцеремонно схватили Донасьена за ноги... Его быстро поволокли по красной ковровой дорожке... Широкие юбки задрались, укрыв его, смертельно побледневшее, лицо... На его бездыханной груди вдруг что-то коротко звякнуло и шевельнулось. Маленькая золотая буквица приоткрылась, показав миру микроскопическое золотое сердце, бьющееся в тёмных недрах золотого медальона. Затем, противно заскрежетав, сердечко трепыхнулось в последний раз и остановилось... Но Донасьен ничего этого уже не видел, не слышал и не почувствовал.
  
   - Вот! Вот они где! - ликующе-радостно закричала Дашка, открыв дверь десятого нумера. - Я же говорил вам, господа, говорил... что они все будут именно здесь!
   Посреди грязновато-тёмноватой комнаты, на красном персидском ковре валялись: три золотые монеты, книжка, жокейский хлыстик, балалайка, небольшой, шевелящийся, крепкоспелёнутый свёрток и недвижимое тело девушки. Вбежавшие устремились на помощь похищенным людям.
   - Это не моя балалайка! - заорал вдруг громко Минька Сысоев.
   - Это не моя дочь! - взволнованно вскричал аглицкий граф, который, приподнял юбку и разглядел лицо девушки, лежавшей бездыханно.
   - Это не сын Соломона! - прошептала потрясённая Дашенька, развернув шевелящийся белый свёрток, лежавший на мягком ковре.
   - Дрень, дрень, дрень...
   Потренькал немного на чужой балалайке Сысоев. Потом покачал своей могучей головой и горестно молвил:
   - Дрова... Совсем не звучит дешёвка базарная. Вот зараза!
   Затем, окончательно озлившись, Минька размахнулся и бросил музыкальный инструмент на пол. И начал топтать его яростно ногами, приговаривая:
   - Вот тебе! Вот тебе! Вот! Получи, з-зараза!
   Маленький поросёнок осторожно высунул свой розовый пятачок из белого свёртка. Поёрзал. Освободился. Вскочил на ноги. И начал бегать по нумеру, издавая пронзительные визги. Дашенька поняла, что ситуация выходит из под её контроля. Она подскочила к трактирщику. Решительно сунула ему под нос свой маленький, крепкий кулачок и заорала, выпучив глаза:
   - Сысоев! Смирна-а! Немедленно прекратите истерику и изловите этого порося!
   - Слушаюсь, господин офицер!
   Мина Силыч сразу успокоился и занялся делом. А Дарья Николаевна поворотилась к графу Фрогскоку и сказала:
   - Однако, граф, эти наглые похитители оставили очень важные улики на месте совершённого ими разбоя.
   Тут Даша нагнулась и подобрала жокейский хлыстик. Потом задумчиво молвила:
   - Так... Они торопились и обронили это. Значит они увезли похищенную графиню на лошади. Да-с, господа! Это - бесспорный факт!
   Дашенька снова нагнулась и подняла с ковра книжку. Осторожно открыла заложенную страничку и прочла:
  
   "... Well, Mr B. - we understand, you have a servant-maid, who is the greatest beauty in the county; and we promise ourselves to see her before we go".
   "You will do her too much honour, ladies", said he. "The wench * is well enough; but no such beauty as you talk of. She was my mother's waiting-maid, as you know; and her friends being low in the world, my mother on her death-bed recommended her to my compassion. She is young, and every thing is pretty that is young".
   "Ay, ay", said one of the ladies, "that's true; but if your mother..." **
  
   - Чё с поросёнком-то делать, господин офицер?
   Заданный Сысоевым вопрос, отвлёк Дарью Николаевну. Она прервала своё, весьма увлекательное, чтение. Досадливо поморщила носик. Резко захлопнула книжку. Глянула на очередную улику и задумчиво молвила:
   - Сей визгливый порося есть некий знак... Это таинственное послание должно что-то означать. Но что? Что оно может значить? Думай, думай, думай...
   - А ну вас, сударь, к лешему! - озлился вдруг трактирщик. - Со всеми вашими знаками. Нам до срока конечного всего-навсего десять минуток осталося... А вы, как попугай, всё одно болтаете: "Знаки. Улики. Знаки. Улики..." Тьфу ты! Слушать противно. Так я свою милую балалайку сто лет не увижу. Э-э-эх! Пойду-ка я, господа хорошие, лучше домой... А там - возьму и выкопаю в огороде клад, который батя мой, покойный, закопал. Всё! Решено! Отдам я этим извергам свои кровные денежки. Нехай они ими подавятся!
   Сказав это, Минька Сысоев презрительно сплюнул на пол. Затем дёрнул притихшего порося за заднюю ногу. Легко взвалил его на своё могучее плечо. И пошёл прочь из нумера.
   Фрэнсис Фрогскок тоже встрепенулся. Кряхтя склонился. Подобрал с ковра золотые монеты и жокейский хлыстик. Кивнул небрежно Даше:
   - Пойду и я... За своими пистолетами. А потом я им это... засаду, значит, устрою на площади у фонаря. Бог даст - собственноручно перестреляю всех злодеев и дочь свою спасу! Прощай, молодец!
   Граф оскалился, ярко блеснув своим золотым зубом, торжественно-неторопливо перекрестился на образа и вышел.
  
  

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Короткая... кровавая развязка у фонаря на площади, в полночь.

  
   Дарья Николаевна устало опустилась на стул, стоявший возле округлого туалетного столика. Безучастно, безразлично, безмолвно глядела на разбитую балалайку, на бездыханное тело девушки, лежавшее на ковре, на валявшуюся рядом затрёпанную книжку...
   В коридоре послышались чьи-то мелкие и торопливые шаги. Обшарпанная дверь распахнулась. В комнату стремительно ворвалась девица де Бомон, одетая в пышное серое платье с малиновыми оборочками, которая, увидев Дашеньку, радостно защебетала:
   - Уф! Наконец-то я нашла вас, сударь! По всей Москве, как дура мотаюсь - всё никак не могу вас отловить!
   - Что вам угодно, мадам?
   - Как что? Как это что? Вы что - забыли? Вас же в аптеку послали. Где капли для матушки государыни императрицы? Где они?! Где, я вас спрашиваю, эти капли? Граф Шувалов очень-очень сердит. Их сиятельство так взбешён, что топает ногами, как слон, и кричит, что вас, сударь, разве что за смертью посылать... Что это у вас тут, на коврике, валяется?
   __________
   * wench (англ.) - 1) девушка, молодая женщина 2) служанка (особ. о крестьянке) 3) девка (проститутка).
   ** Даша Салтыкова прочла отрывок из английского романа в письмах С. Ричардсона "Памела, или вознаграждённое Достоинство" (1740):
   "... "Итак, мистер Б. - мы выяснили, что ваша служанка - величайшая красотка в нашем графстве; и мы обещаем вам - взглянуть на неё прежде, чем пойдём прочь".
   "Вы окажете ей слишком много чести, мои прекрасные леди", ответствовал он. "Девица она, конечно, преизрядная; но совсем не такая красавица, как вы нам тут её расписали. Она прислуживала когда-то моей матери и занимала, наравне со своими друзьями, ничтожнейшее место в обществе. Моя мать, находясь на смертном одре, вручила её в мои сострадательные руки. Что ж, она молода, а всё, что молодо - прекрасно".
   "Да, да", сказала одна из благородных дам, "это правда; но если ваша мать..." ___________
  
   - Капли? Какие ещё капли? - прошептала растерянно бледная Дашенька. Потом вдруг порывисто вскочила и закричала:
   - Капли! Ну, конечно! Те самые капли! Именно с них началась вся эта безумная мышья беготня! Быстрее, мадам! Идите сюда. Хватайте её за плечи. А я - за ноги. Так, хорошо! Теперь потащили её скорее в аптеку.
   Девица де Бомон и Даша, подхватили тяжёлое обмякшее тело Донасьена. И поволокли его из комнаты, по коридору, вниз по лестнице, мимо строгой дамы в сером муслиновом платье, которая так увлечённо вязала, что ничего-ничего, кроме своего рукоделия, не видела.
   Быстренько притащили бездыханного маркиза к аптеке. Заволокли его внутрь. Поднатужившись, приподняли и водрузили на длинный аптечный прилавок. Встали. Чтобы немного утереть пот и отдышаться.
   Аптекарь подскочил к запыхавшейся Дашке. Осторожно потянул за рукав её мундира и спросил с надеждой голосе:
   - Вы нашли моего сына, господин офицер?
   - Ищем... Ищем мы его... Не волнуйтесь, Соломон... Мы обязательно его найдём...
   - Как?! До срока осталось всего пару минут, а вы, сударь... вы решительно ничего не сделали... и притащили мне этот хладный труп взамен моего бедного малютки. О, Господи! Что мне, несчастному, делать? Что мне делать? Что?
   Аптекарь пришёл в полное отчаяние. Его семейство тоже. Дарья Николаевна виновато потупилась. Вдруг кто-то очень назойливо потянул её рукав. Девица де Бомон прошипела Даше на ухо:
   - Спросите его про капли, сударь. Про капли спросите.
   - Ах да! Капли... Простите меня господин аптекарь, что в эту злосчастную минуту я вынужден побеспокоить вас. Пожалуйста, будьте любезны, скажите мне: вы сделали капли из жёлчи?
   Аптекарь устало безучастно махнул рукой и, указав на пузатый пузырёк с маслянисто-золотистой жидкостью, стоявший на прилавке, горестно прошептал:
   - Сделал... Вот они. Берите. О, Господи... Господи... За что?
   Девица де Бомон схватила склянку с чудодейственным лекарством и побежала вон из аптеки.
   - Бом! Бом! Бом! ...
   Часы в комнате начали мерно отбивать полночь. Еврейка дёрнулась. Вскочила. И закричала пронзительно мужу:
   - Бежим на площадь... Падём на колени пред Иродом... Будем умолять его о пощаде... Пусть он режет меня, а не моего сына... Бежим!
   Еврейка выбежала прочь из аптеки. За ней побежали Соломон и старушка. Побледневшая Даша, решительно сжав рукоять своего эспадрона, устремилась следом за ними.
   - Бом! Бом! Бом!.. Дон-длинь...
   Седовласый седобородый старик, сидевший в своём высоком кресле, вздрогнул. Прислушался к чему-то... И открыл свои незрячие глаза. В его непроницаемых бельмах отразились и заплясали зловещие маленькие огоньки. Слепой старец неспешно поднял свою правую руку. Пошарил ею по обеденному столу. Что-то нащупал. Взял это в свою слабую руку. С трудом поднялся с кресла. Медленно приблизился к прилавку, на котором лежало безжизненное тело. Своей левой рукой слепец мягко коснулся бездыханной груди Донасьена. Пощупал её. Стремительно замахнулся. И нанёс быстрый, но очень точный, удар кухонным ножом, зажатым в его правой руке. Кровь брызнула алым весёлым фонтанчиком...
  
   Аптекарь Соломон, его жена, его седовласая мать, которую бережно поддерживала под руку Даша, тем временем уже добежали до тусклого фонаря. Остановились. Перевели дух. Огляделись вокруг. Прислушались... Всё тихо. Спокойно. Нет никого... На земле, возле фонарного столба, валялся потёртый кожаный мешок. "Это, верно, трактирщик деньги свои принёс", - подумала Даша. "Или это... " - ужасная мысль пронзила вдруг её голову.
  
   ...Слепец замахнулся ножом. И нанёс им быстрый, но точный, удар в указательный палец своей левой руки. Кровь хлынула из его раненного пальца весёлым фонтанчиком. Старец поморщился. Потом проворно и уверенно нащупал что-то на бездыханной груди Донасьена. Алая струйка праведной крови стекла на золотой медальон... Забурлила. Вскипела в тёмных недрах ... Маленькое золотое сердечко вздрогнуло ... И начало снова биться... Золотая буквица захлопнулась с негромким щелчком... Седобородый старец довольно улыбнулся.
   Донасьен содрогнулся. И задышал. Приоткрыл свои глаза. Тихо застонал. А потом спросил, склонившегося над ним, слепца:
   - Кто вы? Где я? Что со мной случилось?
   - Лежите спокойно. Лежите. Не двигайтесь, юноша. Сейчас я вам помогу!
   Старый аптекарь ушёл в комнату. Порылся в каком-то своём заветном сундучке. Нашёл там маленький пакетик с белым порошком. Высыпал этот порошок в стакан воды. Размешал ложечкой. Вернулся. Напоил обессилевшего Донасьена. Спросил:
   - Ну, как? Вам уже лучше?
   - Да. Много лучше... Спасибо! Только у меня ужасно болит голова.
   - Это ничего, юноша. Ничего. Это скоро пройдёт. Не волнуйтесь.
   Приятное тепло разлилось по всему телу маркиза. Он ощутил необыкновенный прилив сил. Опёрся рукой о прилавок. Вскочил на ноги. Несколько раз присел. Помахал энергично руками, разминая свои затёкшие члены. Радостно сказал:
   - О! Я чувствую себя просто великолепно! Спасибо, сударь! Прошу прощения, но мне необходимо срочно бежать!
   - Стойте! Не спешите так, юноша. К чему вам вся эта бессмысленная суета?
   - Как это к чему? Мой долг - помогать людям, попавшим в беду. Моё сострадательное сердце велит мне бежать и сразиться со злом. Я должен найти его. Мне нужно вызвать зло на поединок. Я обязан сокрушить его...
   - О, Господи! О, Боже мой... Какую несусветную чушь вы счас болтаете, молодой человек. Зачем вам куда-то бежать? Зачем вам искать его? Зло уже здесь! Оно же постоянно рядом с вами! Неужто вы до сих пор не поняли, что корень зла и причины всех этих немыслимых бед и горестей заключены в одном, очень малом, предмете? В том самом, который вы, юноша, так гордо носите на своей груди?
   Маркиз де Сад резко остановился. Замер на пороге аптеки. Поворотился. И воскликнул:
   - Как?! Вы знаете про него? Вы видите мой чудесный золотой медальон?
   Слепец ответил:
   - Его я вижу... Но, это вовсе не медальон.
   - А что же это тогда?
   Седовласый старец медленно поднял свои слабые руки вверх и начал бормотать что-то невразумительное и неясное для уха Донасьена. Вознеся небесам свои торжественные молитвы, слепец умолк. Опустил руки. Чуть помедлил. И горестно молвил:
   - Это - сердце Голема!
  
   "Нет, нет... это всего лишь потёртый кожаный мешок... туго набитый золотыми монетами... его принёс сюда трактирщик... Сысоев принёс выкуп за свою... это выкуп..." - крутились лихорадочно успокоительные мысли в разгорячённой голове Дарьи Николаевны. Она, замерев на месте, с ужасом глядела на мешок, валявший под фонарём. Не было сил, чтобы нагнуться и заглянуть в тот страшный мешок. Чтобы подтвердить свою правильную догадку... Вдруг что-то скрипнуло. Сзади. За спиной. Дашенька сильно, до боли в правой руке, стиснула рукоять своего эспадрона и обернулась. Из дверей заведения спокойно вышел трактирщик Сысоев, который неторопливо направился к людям. Подошёл. Успокоительно улыбнулся и сказал:
   - Это - мой мешок. С деньгами. Выкуп это за балалайку. А злодеев ещё нету. Запаздывают они. А я, с аглицким графом, вместе в засаде сидим. Караулим их, значит... Пойдёмте со мной, господа. Хорошенько вооружимся. Я вам всем дам заряжённые ружья. Идёмте скорее в клуб.
  
   - Простите, я не ослышался? Вы сказали: сердце Голема? А разве у глиняного Голема было сердце? - удивлённо спросил Донасьен, обращаясь к слепому старцу.
   - Сердце-то было... Мозгов - не было! Но почему вы, юноша, думаете, что Голем был создан из глины?
   - Ну это, сударь, все знают. Это общеизвестный факт.
   - Хм! Факт говорите. Я вам советую, юноша, не верить, так легкомысленно, во всё те басни, которые рассказывают про Голема. Сделайте милость, скажите мне: где вы видели обожённый глиняный горшок, способный быстро бегать и шевелить своими ручками.
   - Да, действительно, это как-то странно себе представить. А может, никакого Голема не было? Может быть, это только красивая средневековая легенда?
   - Нет! Голем - был! Он был создан. И он двигался. Он рос, пожирая всё, что встречалось ему на пути. Возможно, что он слопал тогда несколько глиняных горшков, дав тем самым повод для возникновения глупых домыслов, что он, якобы, был слеплен чародеем из глины. Народ вообще-то любит сильно приукрашивать подобные истории. Впрочем, это довольно длинная история. Если вы не торопитесь и, хотите знать всю правду о Големе, то я её вам сейчас расскажу. Садитесь сюда, молодой человек.
   Донасьен присел на табуреточку. Слепой старец сел в своё кресло с высокой спинкой. Немного помолчал. А затем поведал следующую историю:
   - Как известно... Как всем общеизвестно, юноша, в XVI веке, в городе Прага жил один знаменитый еврейский кабалист по имени Лёв Иегуда бен Бецалель. Сей изумительный чародей прославился тем, что показал в своём тёмно-магическом зеркале императору Рудольфу Второму его будущее, омрачённое грядущим умопомешательством. Он так же вызвал призрачные тени августейших родителей императора, чем окончательно потряс разум несчастного Рудольфа. Так вот: мало кто знает, что у Лейбы бен Бецалеля был младший брат по имени Авессалом, совершенно слепой со дня своего рождения. Однако это обстоятельство не помешало ему стать лучшим в Праге часовщиком и ювелиром. Собственно вся история Голема и случилась по вине этого самого Авессалома, да ещё одного глупого мальчишки по имени Беньчик, который жил в доме братьев, обучаясь у них разным премудростям.
   Однажды ночью, когда наш рыжий Беньчик уже крепко-крепко спал в своей каморке, в дверь громко постучали. Ученик братьев проснулся, лениво потянулся и пошёл открывать. На пороге дома бен Бецалелей стоял посланец от маркграфа моравского Фридриха фон Фейерфаха. Он передал ювелиру письмо. Маркграф приказал Авессалому бен Бецалелю изготовить срочно золотой медальон-часы, который Фридрих собирался преподнести в подарок своей горячо любимой жене Франческе Фридерике. К письму августейшей особы прилагался увесистый кошель с золотыми монетами и таинственный, старинный, золотой предмет, привезённый в Европу из Палестины бароном Фаустом фон Фейрфахом ещё во времена третьего крестового похода.
   Слепой ювелир незамедлительно приступил к ответственной работе. Он работал всю ночь. Сначала Авессалом кинул в тигель старинный, округлый, золотой предмет и попытался расплавить его. К его немалому изумлению это не получилось. Блестящий золотистый металл был слишком тугоплавким. Тогда он взял несколько золотых монет. Легко расплавил их в своём тигле. И сделал искусное золотое одеяние для странного округлого предмета. Отверстие в центре он инкрустировал розовым перламутром. Получилась красивая звёздочка с восемью лучами. По краю золотого медальона Авессалом написал, затейливой готической вязью, имя возлюбленной жены маркграфа моравского Фридриха. Завершая свою тонкую работу, слепой часовщик добавил в механизм какие-то свои микроскопические шестерёнки, колёсики и пружинки. Прицепил золотую цепочку. Взял получившееся ювелирное творение в свою руку. Погладил его нежно. И остался доволен своей работой. Ранние пражские петухи уже приветствовали утреннюю зарю. Авессалом зевнул. Положил свою замечательную работу на стол и пошёл спать.
   Ровно в шесть часов утра в комнате появился заспанный и растрёпанный Беньчик. Он схватил веник в углу. Немного пошаркал им по полу. Затем закинул веник в угол. Почесался. Сладко зевнул. Потянулся. Отмахнулся от назойливой мухи, залетевшей в комнату. Сел за стол. И начал очинять своим острым ножиком гусиное перо. Золотой медальон, лежавший на столе, мальчишка даже не заметил. Дверь отворилась. Пришёл учитель, который сказал:
   - Шалом, Беньямин! Темой нашего нынешнего урока будет тетраграмма и магические заклинания.
   Лейба бен Бецалель взял перо в свою руку. Макнул его в чернильницу. Показал своему ученику, как правильно вычертить четверобуквие. Затем передал перо Беньчику и продиктовал следующее заклинание:
   - Пусть слова нашего убоятся люди. Ибо глаголим наши, мы, проклятия верно!
   Нерадивый ученик мага, отмахиваясь от надоедливой мухи, торопливо записал слова, сказанные учителем: "Пусть слона нашего убоятся люди. Ибо гол Голем наш и мы прокляты верно...". Тут наш Беньчик изловчился и наконец прихлопнул зловредную муху, которая утомилась летать и присела отдохнуть на золотой медальон. Капелька мушиной крови медленно стекла в тёмное открытое жерло. Медальон вздрогнул. Зажужжал, как муха. Задвигался. Подполз под лист с заклинаниями. Беньчик удивлённо глядел, как эта бумажка вдруг сама скомкалась и превратилась в паука на тонких бумажных ножках. Храбрый мальчонка достал свой маленький перочинный ножик и хотел, было пригвоздить паука, который уже поедал гусиное перо, преображаясь при этом в белую мышь. Беньчик нанёс своим орудием удар. И промахнулся! Мышь быстро схрумкала чернильницу, обратясь в большую чёрную крысу. Шевельнув своим золотым хвостом-цепочкой, крыса ловко увернулась от очередного удара и спрыгнула на пол. Учитель Лейба растерянно глядел на происходящее. Затем опомнился. Схватил толстую книгу. Начал лихорадочно листать её страницы, дабы найти подходящее заклинание. Крыса, тем временем, уже доедала коврик, лежавший на полу. Исчадие ада превратилось в большого кота, который показал свои зубы, злобно зашипел и глянул на Беньчика. И облизнулся. Устрашённый мальчишка метнул в демона свой ножик, пронзительно заорал и обратился в позорное бегство. Ужасный кот стремительно вскочил на подоконник. Смахнул хвостом на пол горшок с геранью. Разбил своей сильной лапой окошко. И выпрыгнул во двор. Ошеломлённый маг бен Бецалель остался один в комнате.
   С улицы донеслись истошные людские крики. Адский кот, выпрыгнув из окна, угодил прямо в большую телегу, гружённую всяким хламом. Там были: огромная куча тряпья, поломанные детские куклы, две бочки дёгтя, груда спутанных волосяных верёвок и ещё много чего всего. Тут этот, страшно голодный, кот нажрался вволю. Люди, онемев от ужаса, смотрели, как он, обжираясь, превращается: в жуткого волка, в свирепого кабана, в кровожадного тигра, в огромного сло... Впрочем, хлама в той телеге хватило лишь на то, чтобы получилась всего одна половинка чудовищного слона. Но, и эта проклятая, безмозглая, задняя часть, обутая в бочки с дёгтем, успела натворить немало бед. Она раздавила телегу. Испуганная лошадь, высвободившись, сбежала. А взбесившаяся слоновья задница стала крушить всё вокруг себя... Люди едва успевали увёртываться от неё. Тут во двор выбежал чародей Лёв бен Бецалель. Он воздел свои руки к Небу. И начал выкрикивать свои древние заклятия.
  
   Внезапно люди услышали громкое цоканье подков и ржание лошади, которая медленно приближалась к фонарю.
   - Едут они... Едут. Приготовиться! Стрелять в злодеев только по моей отмашке! - чётко скомандовала Даша людям с ружьями, прильнувшим к открытым окнам заведения. И сама она, затаив дыхание, прищурила левый глаз и прицелила своё ружьё на кожаный мешок, валявшийся под фонарём.
  
   - Значит могучего Голема сокрушили древние заклинания?
   - Нет, юноша! Вовсе не они... Но горестный зов людей был услышан. Небеса над городом прояснились. И все увидели огромную ослепительную золотую птицу, гордо парящую в небе. Она, сложив свои сильные крылья, стремглав полетела вниз. Она обрушилась всею своею мощью на Голема. Она стала бороться с ним. И одолела в конце концов чудовищного демона. Выклевав из него золотое сердце, сия необыкновенная птица вновь воспарила вверх. Немного покружилась над городом. А потом улетела на восток. Злобные чары развеялись. Голем застыл на месте. Зашатался. И с грохотом развалился. Беньчик отыскал в этой, огромной, куче мусора свой маленький перочинный ножик. Сложил его. Спрятал в свой карман. Улыбнулся. И пошёл продолжать учиться у братьев. Такова была подлинная история Голема. А теперь, молодой человек, вы можете бежать, чтобы спасать наш мир и людей.
   Донасьен порывисто вскочил с табуретки. Склонился над слепым старцем. Благодарно пожал его сухую пергаментную руку. И выбежал прочь из аптеки. И побежал... Туда, откуда доносились звуки ружейных выстрелов и возбуждённые клики людей.
  
   - Бум!
   Глухо бабахнула неожиданно огромная пушка у Никольских ворот. Небо над Кремлем ярко озарилось. Многочисленные, разноцветные, весёлые звёздочки салюта стремительно взлетели вверх. Осознав значение сего грандиозного фейерверка, Дашенька порывисто сдёрнула с головы свою треуголку и, размахивая ею, восторженно заорала:
   - Виват! Жива наша матушка... Государыня императрица - жива-здорова! Ей помогли наши капли! Ура! Соломон, поди сюда! Обнимемся. Ура! Ура! Ура-а-а!
   Все присутствующие на площади люди стали радостно целоваться, обниматься и палить вверх из своих ружей. Подбежавший Донасьен, тоже начал обнимать: Дашеньку, юную англичанку и её заплаканного отца, счастливую мать со своим младенцем на руках, ликовавшего аптекаря, опечаленную мать-старушку в чёрном, пьяного весёлого трактирщика, игравшего на своей замечательной балалайке что-то искромётно-зажигательное, строгую даму, плясавшую с платочком в руке и - даже лошадь, стоявшую возле фонаря.
  
   - Дзинь!
   Это лопнула вдруг балалаечная струна.
   Младенец, трепетно прижатый к материнской груди, испуганно дёрнулся и завопил. Да так пронзительно, что Фиона Фрогскок заткнула свои нежные уши. Все замерли.
   Сысоев озадачено глянул на свою красную чудо-балалайку. Потряс её. Прислушался. Перевернул её и снова потряс. Из голосника вывалилось нечто... И мягко шлёпнулось на землю возле фонаря. Даша взволнованно закричала:
   - Что?! Трусливый злодей опять подбросил нам улику? Счас мы её посмотрим.
   Она быстро нагнулась. Схватила улику. Поднесла ближе к свету. Разглядела. Успела только прошептать:
   - О, Боже... мой... Серёжа...
   И повалилась без чувств возле фонарного столба.
   Мина Силыч Сысоев тоже нагнулся и подобрал улику, выпавшую из бледной безжизненной руки Дашеньки. Поднёс её ближе к свету. Разглядел. Вздрогнул. Холодный пот прошиб вдруг его широкую, могучую спину. Сысоев суетно-быстро перекрестился:
   - Вот Ирод... Нашёл таки, чем балалайку мою изгадить. Тьфу, нечистый! Прости меня, грешного, пресвятая пречистая Богородица!
   Желтовато-тусклый фонарный свет вновь озарил улику. На раскрытой, сильной, дрожащей ладони трактирщика лежал окровавленный отрубленный палец, унизанный серебряным перстнем с огромным бриллиантом, расположенным в центре восьмиконечной звезды.
  
  

Продолжение романа 'Садычиха' можно найти на сайте: http://www.publicant.ru/book.aspx?id_d=292026

  
  
   В оформлении обложки использована гравюра на меди Р. Гайяра (1758) с картины Ф. Буше "Таинственная корзинка" и сюрреалистическая фотография Horripil "Vampire".
   No Лонгинов В. Б. Дизайн обложки, 2007.
  
  
  
  
   114
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"