Видеться теперь с мамой мы могли два раза в неделю по часу. Немного, но без присмотра! Психике явно стало легче, приступы истерик закончились, мне удалось взять тело под контроль. Я понял, как правильно говорить и реагировать на раздражители, в общем, и объективно, и субъективно ожил. Все успокоились и всё, в общем, устаканилось.
А ещё у меня установились очень тёплые отношения с Алексеем Григорьевичем Разумовским. Он действительно хорошо ко мне относился. Возможно, почти пятидесятилетний, бездетный, официально неженатый мужчина видел во мне неродившегося сына. Завести свою семью, при живой императрице, ему было не суждено - она считала его своей собственностью - даже любовницу для него завести и то было чревато. В общем, я нашёл себе и кого-то вроде отца, с кем можно было поговорить, иногда просто поплакаться - ребёнку оказалось столько нужно!
А между тем, страна воевала с Пруссией. Расспросы о войне нормального результата не давали - кто с ребёнком серьёзно будет говорить! Но началось явно что-то нервное и страшное - все очень волновались. А мне требовалась информация, много я её усвоить не мог, но всё равно она мне была нужна, хоть какая.
Учителя мне по возрасту не полагалось, только няньки. А они - в общем, обычные тётки и из русских деревень и из французских провинций. С этим тоже что-то надо было делать. Нет, вундеркиндом я себя объявлять не собирался: то, что будет в этом случае с психикой малолетнего возможного наследника, волновало меня очень и очень. Но вот новой информации мне не хватало остро.
Я пытался стянуть библию - хоть алфавит современный узнать да и почитать немного, но оказалось, что это дефицит. А мои няньки, похоже, даже читать не умели или не испытывали желания демонстрировать сей навык. Только Марфа - та, что ухаживала за мной во время болезни. Она и Писание мне на память читала и ласковая была, такая чуть туповатая, но очень добрая и доверчивая женщина.
Что же делать? Учиться, ну реально рано, мне чуть больше двух лет. Никак нельзя! При нынешнем уровне образования, кроме устойчивых психозов, ничего я себе не получу.
Надо с кем-то разговаривать, получать информацию без давления. Священник отпадает - почти наверняка начнёт грузить, а сменить его будет нереально. Так, хорошо бы найти умную няньку. Значит, надо попробовать найти кого-то поумнее. Может, новую няньку. Как тут это делается? Ведь изображать конфликты с этими дамами опасно для них самих - не факт, что моих мамок не сошлют куда-нибудь в тартарары.
Надо кого-то об этом попросить. А кого я знаю, кроме нянек и первых лиц... Обратится к матери? Чревато, могу тем самым подставить перед императрицей. К Разумовскому? Так он, в общем, не сильно образован... Сложно объяснить ему, что мне нужна информация, но я пытался, но как-то нужного эффекта не было. Сказки тот мне рассказывать начал. Нет, сказки действительно замечательные и рассказывать у него выходило прекрасно, но это не то. Так что, вариантов не было - придётся просить Елизавету Петровну.
Ох, страшно, она Императрица, именно так - с большой буквы, мечет громы и молнии, карает нечестивых, и всё такое. Ну и что? У меня папа был в прошлой жизни - целый генерал! Вот он молнии так метал - искры летели наяву. А здесь - немолодая женщина, переживу как-то её гнев, только его надо на себя перевести.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Марфа Лужина была девицей. Уж сорок годков давно миновало, а девица. Так уж сложилась у неё жизнь. Папенька у Марфы был целым поручиком, во Владимирском полку служил. Маменька с нею и братцем Петенькой жила во Владимире, в собственном доме. Что сказать хорошо жили, весело.
Папенька приедет домой, подарки привезёт, радости столько было. Маменька сказки рассказывала им с братцем, потом учила Библию читать, да ещё и по-немецки говорить учила - она в девицах фамилию Лерман носила, из само́й Риги была родом. Папенька её в жены взял, когда в той Риге служил.
Больше всего на свете Марфа любила Масленицу. В детстве папа всегда на Масленицу приезжал домой, все вместе ходили на игрища. Как же здорово было увидеть, как мужик с медведем борется! А блины с икрой! А на санках по ледяным горкам с маменькой, папенькой и братцем! Ой, хорошо было: братец смеётся весло так, папенька на маменьку смотрит так нежно, любяще, а она вся розовеет под его взглядом...
А потом папенька уехал в мещёрские деревни подавлять бунт крестьян. И не вернулся, уже никогда... Маменька долго плакала, потом начала продавать папенькины вещи. Потом и они кончились. Их выгнали из дома. Как страшно и голодно было, и вспоминать больно. Они все пошли к папенькиной родне в деревеньку Матвеев посад, что около Венева. Осенью в жуткий дождь братец заболел и, не доходя до Венева, умер. Маменька так плакала.
А родные папеньки не приняли их, прогнали. И маменька повела её в Ригу к своим родным. Да только не дошли они - умерла маменька. Хорошо, добрые люди поняли, что Марфа девочка из дворян и отдали её в монастырь.
Там мать-настоятельница была ну очень строгая, била Марфу каждый день. Всегда говорила Марфе, что та плохо учит писание или французский язык, которая настоятельница знала в совершенстве. Бывало, пищи лишала, заставляла в часовне на коленях молиться по несколько дней.
Марфа прожила там несколько лет, не выдержала и сбежала оттуда в конце концов. С тех пор монастырей боялась, когда на богомолье надо было, плакала и пряталась, лишь бы не ехать. А тогда, до Москвы добралась: где пешком, где подвёз кто. Рядом с Москвой странную монашку увидела Мария Ивановна Салтыкова, спросила кто она, та и ответила. Узнала барыня, что Марфа-то писание знала, что на трёх языках говорить и писать может, и стала Марфа её деток учить.
Так и повелось, Марфа деток учит и за ними приглядывает. Ох, и разные барыни попадались, некоторые и розгами секли, а некоторые и пряниками угощали. Только вот медведя с мужиком больше никогда не видела...
И вот, барыня Анна Васильевна Бужина рекомендовала Марфу в няньки для Павла Петровича, Петра Великого правнучка. Вот теперь она у него в няньках. Детки-то тоже очень разные бывают, а вот Павел Петрович очень хороший мальчик. С ней, старой, на разных языках разговаривает, писание просит читать ему и не обижает, жалеет.
Только вот с утра странно себя ведёт, как оспой, сердешный, переболел, так вскочит с самого ранья и давай вокруг дворца бегать, дождь ли снег - бежит, потом руками-ногами так странно машет. Из железа ему штуки какие-то отковали - гантели называются, ими машет. Поперву, она беспокоилась, не заболел ли он снова, но доктор Кондоиди сказал, что мальчик, словно юный спартанец, занимается гимнастикой. Кто такой этот спартанец-то? Но коли не заболел, так хорошо.
А потом, вот как в детстве на Масленицу на игрище видела - обливается холодной водой. Ладно, в жару летнюю, а вот в мороз - страшно ей, но её Павлуша только смеётся над ней, но ласково так. А на эту Масленицу он её повёз с собой, и она увидела снова, как медведь с мужиком борется. Заплакала она, а он её по голове гладил и Марфушею называл. Как папенька тогда...
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Что же, попробовал я с императрицей поговорить - получилось. Не стала она моих нянек наказывать, просто велела своей подруге - Анне Воронцовой, заходить ко мне и разговаривать о жизни. И это её решение оказалось для меня очень удачным - Воронцова была чрезвычайно умной женщиной и при этом действительно любила детей. И очень важно, что она, урождённая Скавронская, была двоюродной сестрой императрицы - племянницей её матери, императрицы Екатерины Алексеевны, да ещё и супругой канцлера империи.
Я быстро приучился называть её тётушкой Анной и получать удовольствие от общения с ней. Информация пошла широким потоком - я нашёл свой баланс. Сколько нового я узнавал об этом мире.
Летом наша армия под командованием старого лиса Апраксина вступила на территорию Пруссии, угрожая королю Фридриху II, снимая давление с изнемогающей Австрию и растерзанной Саксонии. У Гросс-Егерсдорфа Апраксин победил пруссаков, но потом начались непонятные манёвры, которые легко оказалось связать с самочувствием Елизаветы Петровны.
Оно резко ухудшилось, тётушка реально была при смерти и интриги при дворе вышли на невиданный до сих пор уровень. Апраксин под влиянием своего лучшего друга - канцлера Бестужева, вместо того, чтобы добивать пруссаков, рванул со своей армией домой. Бестужев явно готовил захват власти под регентством моей мамы, но вот, судя по нашим с ней разговорам, она об этом догадывалась, но прямо в самом процессе не участвовала.
Папочка понимал, что при таком раскладе он сойдёт со сцены, уступая позиции формально моей маме, а фактически - канцлеру, и отчаянно интриговал против заговора. Котёл с интригами кипел и булькал.
Но императрица внезапно выздоровела и отреагировала на происходящее в своём стиле - рубить головы, как её отец - Пётр I - она не рубила, дала обет, но повела себя круто. Не особо разбираясь, арестовала Апраксина, Бестужева, всё окружение мамы. Я, конечно, пытался защитить Екатерину, плакал, просил о помощи Разумовского, но реально повлиять на ситуацию не смог.
Началось следствие. Его вёл лично Александр Иванович Шувалов, глава Тайной канцелярии и доверенное лицо императрицы.
Апраксина запытали до смерти. Говорили, что при его последнем допросе присутствовала сама императрица, которая хотела знать о заговоре всё, и вот то ли сердце у фельдмаршала не выдержало, то ли каты переусердствовали...
Бестужев такой участи избег, он успел сжечь бо́льшую часть своего архива, и доказательств против него не было. Однако вскрылись его многочисленные хищения, мздоимства и весьма предосудительная переписка с иностранными послами, из которой, при желании, можно было сделать вывод об организации им заговора. Императрица такое желание имела, но заговор-то был не против неё, поэтому канцлер был просто сослан в собственное поместье под Москвой.
Никто из арестованных на маму показаний не дал. Её окружение, состоявшее из людей гражданских, утончённых, подвергли серьёзному давлению, но никто из них против неё ничего не показал.
Главным свидетелем против неё должен был стать близкий к маме Иван Елагин, который был другом её тогдашнего кавалера и активного адресата переписки Бестужева - Станислава Понятовского, а вот его следствие видело очевидным участником заговора. Но Елагин, утончённый поэт, избалованный сибарит, чудак, который просто должен был всё знать о её участии в заговор, оказавшись под серьёзнейшим давлением следователей, ничего против Екатерины не показал, и документов, хоть как-то её изобличающих у него тоже найдено не было.
Так что маму решили допросить. Дознание должно́ было стать последним средством доказать её виновность в заговоре. Расспрашивать её решила сама императрица. На допросе она давила на неё, требуя признать вину, но мама держалась стойко. Улики и показания, которые хоть как бы свидетельствовали против Екатерины, отсутствовали, и императрица поняла, что мама в заговоре не участвовала.
Противники мамы отступились, и только Пётр Фёдорович по-прежнему пытался активно сжить её со света, требуя для неё всяческих кар и придумывая аргументы в её виновности. Это выглядело настолько мерзко, что сначала Разумовский пытался его остановить, а потом уже сама Елизавета велела Петру замолчать. В общем, дело у отца не выгорело, а для мамы всё-таки всё обошлось без наказания.
В армию назначили Фермора, тот захватил восточную Пруссию, а потом направился на Берлин. Однако после неудачной осады Кюстрина и жесточайшего сражения наши войска отступили. Война...
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
А у нас в столице жизнь текла своим чередом. Я ещё более сблизился с мамой, лишённой своих друзей, высланных из столицы. Мне хотелось быть рядом с ней и хоть чем-то помочь. И я старался поддержать её и сказал:
- Мамочка, я буду с тобой рядом! Всегда буду! Я твой сын и ты всегда для меня моя любимая мамочка!
- Спасибо, сын! Только ты рядом! - мама плакала, мне тяжело было смотреть на неё сильную и красивую, но такую измученную, и я просто прижался к ней и только и думал передать ей своё тепло, свою поддержку...
Я начал просить у императрицы начать учить меня, и учитель был мне назначен. Некто Фёдор Бехтеев, который был довольно крупным дипломатом, но, кроме того, имел известность как учитель племянницы тётушки Анны - Екатерины Воронцовой.
Вот странный же тип мне попался. Он, конечно, хочет как лучше, старается, но выходит какой-то кошмар: обучение чтению, письму и счёту с помощью солдатиков, подсадные соученики - типа неграмотные, издание газеты для меня лично. И притом ещё и "сапог" он, как папа мой в прошлой жизни таких персонажей называл. Иначе военный штафирка, который, кроме устава, ничего и не знает.
Мне его, конечно, жалко было, но раздражал меня этот дядька - сил нет. Я же внутри взрослый уже человек, а он со мной как с младенцем. Нет, всё было бы, наверное, правильным, если бы на моём месте был истинный Павел. Но мне реальному хотелось учиться быстрее, легализовать свои знания и получать новые, набирать авторитет и опыт в этом мире, развиваться, а Бехтеев мне, по сути, мешал. Но тётушка Елизавета, как я её стал называть, менять моего воспитателя категорически не хотела, не слушая ни меня, ни Разумовского, так что пришлось мне смириться с ним, попробовать хоть как-то ускорить своё обучение. Терпеть и терпеть - стараться получить как можно больше от него.
С приходом Бехтеева решили удалить моих нянек, мол, пора учить царевича без женского коллектива вокруг. Кого куда распихать: кого помоложе - в другие семьи, а кого постарше - в монастыри на призрение. Здесь я пошёл просить за свою старую нянюшку Марфу - монастырь бы она не пережила. Приказ тёти был твёрд, никто против её слова идти не хотел, пришлось к ней идти.
Странно было, я её прошу о старушке, говорю, как ей тяжело в монастыре будет, что жалко её, что хорошая она, а императрица только смотрит на меня таким долгим-долгим взором и молчит... Так я тогда и не понял, что же она решила, но её действия сказали за себя сами - Марфу оставили при дворце. Мы с ней иногда гуляли по саду, и старушка долго рассказывала мне про своё детство, про папеньку, маменьку и братца Петеньку...
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Тем временем в армии Фермор был отстранён от командования. Мало того что он командовал армией не очень удачно, так ещё и провороваться умудрился. Его сменил Салтыков, который неожиданно у Кунерсдорфа наголову разгромил самого Фридриха. Король бежал с поля боя и впал в полное отчаянье. Но Елизавета болела всё больше и больше, интриги при дворе множились, а главным претендентом на престол оставался всё ещё, испытывающий к прусскому королю самые тёплые чувства, Пётр Фёдорович.
Боясь того, что, в случае внезапной смерти императрицы, победитель Пруссии окажется в числе первейших недругов нового государя, Салтыков начал вилять, перессорился с союзниками и отступил. После чего был заменён на Бутурлина, который повёл себя ещё хитрее и от серьёзных боевых действий вообще уклонялся.
У меня складывалось впечатление, что власть в государстве как бы зависла, все ждали смерти тётушки, все делали ставки, кто будет ей наследовать и в какие сроки это случится. Мне же больше всего хотелось, чтобы тётушка жила подольше и чтобы она успела отпраздновать победу в этой войне. Эту викторию она заслужила - войну наша армия фактически уже выиграла и её окончанию мешала только эта мышиная возня.
А Бехтеева внезапно отставили от обязанностей обучать меня. Я уже давно перестал ныть и просить о его замене, так что назначение Никиты Панина, скорее всего, было результатом интриг против клана Воронцовых, который неимоверно усилился и уже активно пытался просунуть одну из своих представительниц на место моей мамы. Панин, будучи креатурой Бестужева, был лютым врагом Воронцовых, и его назначение было попыткой уравновесить их влияние.
Вот здесь я понял, как хорош был Бехтеев, ибо Панин был просто фантастический сноб. Видимо, именно так Никита Иванович представлял себе образ аристократа, которому он хотел соответствовать. Простых людей он за людей не считал вообще. Всё, что ему не нравилось, он просто пропускал мимо ушей. Кошмар, а не человек. С такими работать я никогда не любил, а приходится. Хотя и на него нашёлся ключик. Он был очень тщеславен и чрезвычайно самоуверен.
В общем, учиться мне стало сложнее, и я начал лить в уши всем, начиная с самого́ Панина и тётушки Елизаветы, а также всем её приближённым, что хочу заниматься серьёзно и прошу подобрать мне преподавателя с высоким знанием науки. Но эффекта от этого не наблюдалось, пока случайно осенью не случился фейерверк, повещённый взятию Берлина нашими войсками. Фейерверк был неплохой, хотя, конечно, не чета тем, что я видел в старом мире...
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Настроение у Михаила Ломоносова было безнадёжно испорчено. Он в последние годы вообще редко пребывал в оптимистическом расположении духа, а здесь просто... Просто хотелось пойти в кабак, напиться до положения риз и набить морду первому попавшемуся немчуре! И он только и думал о том, как он после этого чёртового фейерверка это сделает.
В его жизни это был универсальный способ отвести душу. Прокля́тые немцы! Нет, к немцам Михаил Васильевич, в принципе, относился хорошо. Ломоносов, безусловно, уважал Христиана Вольфа, своего учителя, человека с которым он с удовольствием обсуждал свои мысли. Он очень любил свою жену Лизу, урождённую Цильх, иначе никогда не связал бы с ней свою жизнь. Даже лучшим его другом был покойный Рихман...
Но эти прокля́тые немцы в академии, которые не пускают русских в науку и всячески вставляют палки в колёса лично ему! При содействии своего покровителя Шувалова Ломоносов получил возможность устроить праздничный фейерверк для всего высшего общества Петербурга. Но ведь при входе встретился ему его личный враг Шумахер со своим затем, лица радостные, сияющие и наглые, криво так на него посмотрели и захохотали! Поубивал бы!
Всё зло от них, немчуры прокля́той! Ломоносов просто кипел внутри, прохаживаясь между гостей и раздавая дежурные улыбки и поклоны. И здесь к нему подошла сама императрица с маленьким Павлом.
- Вот, Павел Петрович, устроитель сего фейерверка, академик Академии наук Ломоносов Михаил Васильевич! - показала на него племяннику сама императрица.
- Михаил Васильевич! Много слышал про Вас! - заговорил с ним маленький Великий князь. Забавно было смотреть на сего курносого, темноволосого малыша, который с невероятной серьёзностью смотрел снизу вверх на высокорослого академика.
- Я хотел бы поблагодарить Вас за столь роскошную огненную потеху! - продолжал Павел.
- К Вашим услугам, Ваше Высочество! - настроение у Ломоносова не улучшалось, даже после привлечения внимая самых высоких персон.
Императрица со свитой отошла от них, и они остались практически наедине.
- Михаил Васильевич, мне давно было интересно поговорить со столь славной персоной в мире науки! Меня давно интересовало, а зачем Вы живёте и мыслите? - вопрос прозвучал настолько внезапно, что Ломоносов даже почувствовал, как на секунду у него остановилось сердце. Всё плохое настроение и все прочие мысли из головы вылетели.
- Ваше Высочество! Не понимаю сути Вашего вопроса, ибо живу по соизволению Божию!
- Я думал, что Вы Михаил Васильевич, будучи человеком просвещённым и умным, должны хотя бы ставить цели своей жизни. Признаться, когда я спрашиваю себя о смысле моей жизни, то вижу только один вариант - забота о России. Но я же будущий русский император и это моё, Богом данное, предназначение. Но и Вы, наверняка видите для себя некий путь? Что это? Забота о науке, о семье, о Родине? Что, Михаил Васильевич?
- Ваше Высочество, положа руку на сердце, я не могу сказать, для чего я живу!
- А вы подумайте, Михаил Васильевич, подумайте! Ибо хотел я простить Вас стать моим наставником в науках, но как принять мне Ваши рассуждения, если не видите Вы для чего это всё? Для могилы? Что от нас останется? Для меня - память и благодарность потомков, а для Вас?
Ломоносова настолько выбил из колеи данный разговор, что он забыл и думать о прокля́тых немцах, о желании напиться и побить какого-нибудь прохожего, чем он часто и занимался... Академик ушёл с приёма по случаю собственного славного фейерверка и бродил всю ночь по Санкт-Петербургу. Прохожие по привычке шарахались от его фигуры, но на сей раз его не стоило бояться - он думал...
Утром он пришёл домой. Супруга его Елизавета, как обычно, ждала его нетрезвым и злым, но, к своему удивлению, увидела его в глубочайшей задумчивости. Почти всю их совместную жизнь она знала, что время её мужа делится на две части: когда он работает и когда он пьёт, третьего не дано. А вот сейчас муж её просто был задумчив, но притом он не проводил опыты, не писал или копался в книгах.
Молча зашёл в дом, мельком поцеловал её. Поднялся к себе, где провёл не более часа. Потом снова вышел к ней и дочери с каким-то просветлённым лицом и сказал ей: "Теперь я вижу, куда идти!".
Во дворце в покоях Павла Петровича его уже ждали и сразу проводили в кабинет, где Павел уже ждал его. Посмотрел на академика своими серыми глазами и тихо спросил:
-Вы знаете теперь, Михаил Васильевич?
- Наверное, знаю, Ваше Высочество! Россия, семья, наука - именно в таком порядке!
- Россия? Именно она на первом месте?
- Да! Именно она! Ибо думаю о ней больше всего остального.
Великий князь встал из-за стола и прошёлся в задумчивости по комнате.
-Я очень рад, Михаил Васильевич, что вижу в Вас такого патриота страны нашей. И надеюсь, что увижу в Вас и своего друга и учителя! Но, есть одно замечание.
- Какое, Ваше Высочество?
- Вы в Петербурге известны даже более чем своими научными открытиями, своими подвигами на поприще Бахуса, а уж с Вашими кулаками лично знакомы без исключения все академики, да и большинство горожан. Став моим учителем, вы будете представлять уже не только самого себя, но и меня так же. И репутация у нас будет практически общая. Так что, я бы попросил Вас сделать выводы из сказанного мною. - Михаил Васильевич, молча, со смущённой улыбкой поклонился мне.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Ломоносова пригласили к императрице, которая сообщила учёному о назначении его учителем к будущему наследнику. И задала вопрос, какое у него сложилось мнение о шестилетнем Павле Петровиче.
- Ваше Величество, я был поражён его разумом, столь несвойственным не только для шестилетнего ребёнка, но и для многих людей в солидных летах!
- Хорошо, Михаил Васильевич, хорошо... - и императрица замерла в глубокой задумчивости.
Разумовский рассказывал мне, что назначение Ломоносова было неприятным для Панина событием, ибо тот сам собирался открывать мне глубины науки. Причём речь зашла о том, чтобы отставить Панина напрочь, но я попросил тётушку всё-таки оставить Никиту Ивановича моим воспитателем.
Сложная конструкция, но меня это устраивало, я мог развиваться и вполне управлял ситуацией. Из Панина я теперь мог верёвки вить, он искренне считал, что назначение Ломоносова есть не менее, чем интриги против него лично, а я его спаситель.
Спустя несколько уроков, когда мы с Ломоносовым уже вполне сработались, я ещё раз озадачил его.
- Никак не могу выбросить из головы Ваши огненные забавы, Михаил Васильевич!
- Да, Павел Петрович! - Ломоносову пришлась по душе моя лесть, и он расплылся в улыбке.
- Да вот, памятуя о Вашей любви к России, и, видя, столь высокое искусство Ваше в пороховых забавах, я полагаю собственное незнание о том, что Вашим гением солдаты российские обеспечены лучшим огненным оружием на свете, весьма прискорбным, и прошу меня в вопросе этом просветить! - я подпустил в голос толику восхищения и наивной гордости за собственного учителя. Вот здесь его и пробило:
- Ваше императорское высочество! Сколь я могу способствовать... - голос его задрожал и я, понимая, что ответит-то ему собственно нечего, счёл необходимым прервать его.
- А ещё, Михаил Васильевич, ваши научные знания весьма велики. Я слышал, что вы родом с северных земель, окрест Архангельска, и вы наверняка сведущи в местных обычаях и привычках, и можете рассказать мне о возможности освоения северных земель нашей империи?
Он побагровел лицом и не смог найти ответов. Попив водички, он смог попросить отсрочки в подготовке ответов на мои вопросы.
Ломоносов готовился долго и в результате действительно отменно проработал вопрос о качестве порохов, используемых в армии. И даже подал докладную записку на имя генерал-фельдцейхмейстера (командующего артиллерией) Петра Шувалова с целым списком замечаний и рекомендаций по их производству, хранению, транспортировке и использованию.
Тогда вопрос не был решён, но чуть позже, уже при новом главном артиллеристе Вильбоа, документ был изучен и был оценён как весьма полезный и важный. Что уже через год принесло значительное улучшение дальности и точности стрельбы, причём как орудийной, так и ружейной.
Освоение Севера и Сибири, вообще-то, и так было идеей фикс Ломоносова, а уж после моей просьбы, когда он понял, что нашёл себе в этом вопросе благодарного слушателя, Михаил Васильевич подготовил проект-доклад об освоения Сибири. В этом документе он на очень высоком, даже для далёкого будущего, уровне, проработал вопрос о земледелии, рыболовстве, разведении скота и добыче полезных ископаемых на этих землях, разметил перспективные места для городов и деревень и возможные торговые пути.
Признаться, я был поражён - такой доклад можно было принимать за основу для формирования реальной программы развития новых регионов. Жаль было только вот что Дальнего Востока в докладе почти не было, так и в империю он ещё не входил - Китай там пока. Ну и последовательности действий там не было, а главное - неизвестно было, откуда на всё это дело брать средства.
Вот мне это было важно и интересно. Я мучился от неразвитости нашего Севера и Востока всю жизнь. Батя мой без Дальнего Востока жить не мог, и я туда же - здесь так развернуться можно было, а у нашего государства всегда сюда руки не доходили... Да, мне это было нужно, но вот из моих единомышленников пока был только Ломоносов.
И я это Михаил Васильевичу честно объяснил - ну нельзя исполнителя обманывать. И он понял, и, конечно, огорчился, но вера в то, что это будет, что его проект непременно будет осуществлён, у него возникла. А вера в таком деле - очень важная штука. Да и дожить до реализации он очень захотел, что тоже хорошо.
Наконец-то мне стало хорошо, информация сыпалась как из рога изобилия, Ломоносов реально был просто невозможно эрудирован - математика, астрономия, география, а ещё и медицина, плюс я у него я начал учиться немецкому, латыни, древнегреческому, а поэзия. Причём, оказалось, что у него на уме была, и собственная педагогическая теория и учителем академик был превосходным. Я так увлёкся обучением, что даже первые несколько месяцев я несколько выпал из всего, не касающегося нашего общения.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Алёша Лобов потёр слезящиеся глаза, дешёвая свечка немилосердно чадила, голова уже начала болеть, а есть хотелось уже очень сильно, но надо было выучить эту прокля́тую речь Цицерона против Верреса! Отец Паисий, что учил его языкам и письму - человек строгий, и непременно пожалуется папе на нерадивого ученика, а огорчать отца Алёша точно не хотел.
Отец был единственным его родным человеком. Мелкий чиновник, актуариус канцелярии мануфактур-коллегии, Артемий Лобов души не чаял в своём единственном сыне. Рано потеряв жену, он всю свою энергию направил на обучение и воспитание Алёши. Все его небольшие заработки уходили на сына.
Артемий Иванович вызывал всеобщие насмешки, он был коллежским асессором, а ходил постоянно в одной и той же потрёпанной одежде, не закатывал вечеров, а главное - не брал дач от страждущих. Но он не обращал на это внимания - накормить сына, одеть его, купить нужные книги, заплатить его учителям, а только потом позаботиться о себе - так он для себя расставил приоритеты. А обучение в Петербурге было очень дорого, так что на себя-то как раз у него денег не оставалось. Алёша это всё видел и отца просто боготворил, поэтому для него огорчить папу было самым страшным преступлением.
-Segesta est oppidum... - за повторением Алёша не услышал, как открылась дверь в его комнатку. Отец тихо вошёл и стоял, молча с любовью глядя на сына, погруженного в дебри латыни. Наконец, Алёша облегчённо выдохнул и заметил приоткрытую дверь.
- Папа! - он бросился к Артемию Ивановичу и с нежностью прижался к нему. Тот обнял его, прижался лицом к его затылку, и так прошло несколько минут. Наконец непоседливость ребёнка дала о себе знать, Алёша аккуратно разомкнул объятья и посмотрел на усталое лицо отца.
- Ты поел, Алёшенька?
- Нет, папа, я ждал тебя!
- Ну, зачем ты так! Какой же ты ученик на голодный желудок!
- Ну, папа, я с тобой хочу! - отец ласково потрепал Алёшу по голове, и они пошли вечерять.
Лобовы снимали небольшой домик на городском острове из двух комнат и гостиной, где они и ели. За едой они любили говорить. Именно ужины были тем временем, когда они пытались наговориться за день.
- Как твоя учёба, Алёша? Что отец Паисий говорит?
- Всё хорошо, папа! Отец Паисий говорит, что с грамотой нам пора заканчивать, ибо я уже лучше учителя пишу. Писание я знаю хорошо, древнегреческий тоже хорошо, а вот латинский надо ещё подтянуть. Я обязательно его выучу, папа! Но он говорит, что мне надо бы науками заниматься, сейчас науки в части, а я в языках и писании и так силён. - мальчик был очень горд своими успехами.
- Да, Алёша, сегодня на коллегии Никита Петрович сказывал, что царевич Павел Петрович в Петербурге первый ученик, к наукам имеет сильную тягу и способность. На приёме императрицы он прочёл новую оду Ломоносова в честь наших побед над Пруссией. В обществе только это и обсуждают. В его правление, думаю, науки в почёте будут. Отец Паисий тебе здесь не помощник, да уж... - отец задумался и замолчал, а Алёша заволновался, что при таких раскладах папа не справит себе новый кафтан, а зима-то скоро.
После ужина, укладывая сына спать, отец был погружен в свои мысли. Алёше было тоскливо, что отец опять все свои заработки потратит на него, а про себя забудет. Жалко было папу, такого умного, доброго. И мальчик, чтобы отвлечь Лобова-старшего от мыслей об обучении сына, попросил рассказать о первой встрече с мамой.
Лобов-старший с грустно-мечтательной улыбкой начал рассказ о том, как в городе Рязани на Пасху молодой третий сын местного помещика встретил около Успенского собора красавицу. Как он крутился вокруг её дома, как отец Насти был против нищего жениха, как сбежали они без отеческого благословения в Москву...
Алёша спал и видел во сне маму, молодую и красивую... А утром он проснулся с решимостью помочь отцу.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
Кто же не знал в Петербурге, где строится новая усадьба Ломоносова на Большой Морской. Ломоносов туда уже переехал, там он и работал. Так что прямо с утра, вместо зубрёжки Алёша прибежал к Неве, заплатил лодочнику и вскоре уже дежурил у заветного дома. Ждать пришлось долго, он, оказывается, приехал к усадьбе поздно, академик уже убыл к Павлу Петровичу и провёл у него довольно долго. Вернулся Михаил Васильевич к себе только после обеда, и, выходя из экипажа, был атакован неизвестным ему хорошо одетым мальчонкой.
- Михаил Васильевич! Не гоните, выслушайте! - заверещал пострелёнок. Мальчишка был немного похож на Павла - такой же мелкий ростом.
- Ну, говори, малой! - Ломоносов приехал домой, уже отобедав с царевичем, в добром настроении.
- Михаил Васильевич! Я лучший ученик отца Паисия! Я лучше всех знаю грамоту, Писание, греческий, только с латынью... Но я её выучу!
- И что ты хочешь-то, лучший ученик отца Паисия?
-Учиться хочу дальше. А у нас с папой денег мало! Он без кафтана зимой будет! А он у меня один!
- Так, а мамка твоя где?
- Умерла у нас мамка. Горячкою восемь лет назад. Одни мы! А папа в мануфактур-коллегии актуариусом работает. А он честный, и все знают, что честный! - тараторил мальчишка, начиная заливаться слезами.
Ломоносов не смог перенести детских слёз и пригласил ребёнка в дом, где его супруга ещё и накормила голодного мальчишку. Вечером академик отвёз Алёшку домой, где встретился, с уже начавшим волноваться оттого, что сына дома не оказалось, Лобовым-старшим.
-Так, Артемий Иванович! Сын Ваш талант несомненный, учиться он у меня будет пока.
- Да как же мне, Ваше Превосходительство...
- Артемий Иванович, а правду ли Ваш сын говорит, что вы честный человек, до нищеты уже честный?
- Мой грех... Я не могу через себя... Ради сына... Но честь моя... - от всей ситуации и вопросов академика Артемий растерялся и не мог подобрать слова.
- Так, Артемий Иванович! Денег я с Вас брать не буду! Честный чиновник, это такое чудо, что впору либо в церковь бежать, либо, наоборот, Вас самого в Кунсткамеру, в банку заспиртовать! - весело громыхал Ломоносов...
А ночью Алёшке опять снилась мама. Она весело смеялась, даже светилась изнутри.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
От занятий с Ломоносовым меня отвлекло только появление в моей жизни нового персонажа, ставшего весьма важным для меня человеком, весьма близким другом.
Утром после гимнастики, которой я никогда не пренебрегал и завтрака, я зашёл в кабинет, собираясь почитать очередной том энциклопедии Дидро, что мы как раз обсуждали с Ломоносовым. А там меня уже ждали. Молодой, статный, довольно крупный монах с очень умным и пытливым взором.
Когда я вошёл, он сразу встал и поклонился.
- Ваше Императорское Высочество! Я - иеромонах Платон. Здравствуйте!
- Императрица и Алексей Григорьевич просили меня стать Вашим духовным учителем, - мягко улыбнулся в бороду собеседник.
Ох, ты, ёлки-палки! Я совсем забыл, сколько я просил императрицу назначить мне духовного учителя, но тётушка как-то мало обращала внимания на моё духовное просвещение, будучи поражённой европейским духом свободолюбия и лёгкого пренебрежения делами духовными, кои и так были всецело ей подчинены, как главе православной церкви.
Но года брали своё, вечность уже стояла на пороге, да и Разумовский сумел донести до неё, насколько важно будущему русскому царю исповедовать и понимать ту религию, которую принимает большинство его подданных. И вот мне подобрали одного из лучших богословов, преподавателя Троицкой семинарии иеромонаха Платона. Он происходил из бедной семьи подмосковного священника и за таланты свои возвышен, при обучении получил фамилию Левшин, но пользовался ей недолго, ибо подстригся, видя для себя только духовную карьеру.
Вот он оказался бриллиантом не менее чистым и ярким, чем сам Ломоносов. Никогда о нём не слышал, но масштабом его ума и веры был искренне поражён, и если, до встречи с ним, посещение церкви для меня было чем-то обременительным, хотя и хорошо знакомым и привычным, то после неё, я стал посещать храм, действительно ощущая благодать Божию и искренне мечтая приникнуть к ней.
Но вот отношения у него с Ломоносовым не складывались. Академик находился в жёстком конфликте с Синодом и официальным руководством церкви, которые исповедовали дремучие взгляды на научную теорию и пропагандирующие самые отсталые обычаи жизни. Ломоносов, завидя Платона, фыркая, обходил его стороной.
Платон же все эти демонстрации воспринимал с показной улыбкой и не преследовал учёного. Откровенно говоря, с моей точки зрения, как раз Платон и не был явным ретроградом и обскурантом. По-моему, он не демонстрировал публично отрицательного мнения к такому поведению руководства Синода исключительно из политических соображений, но всё-таки...
Однако месяца через три, Ломоносов поспешил, придя на нашу беседу значительно ранее оговорённого срока, и в кабинете столкнулся с Платоном, который как раз излагал мне свою точку зрения на Великий Раскол. Эта трагедия христианской церкви началась ещё в IX веке, когда епископ разрушенного и обнищавшего Рима - папа Лев III, договорился с тогда ещё просто вождём полудиких франков Карлом Великим и возложил на него корону Империи. А тот, в свою очередь, объявил его главой всей христианской церкви.
Константинополь, конечно, к тому времени сильно расслабился, почивая на лаврах, ощущая себя единственным цивилизованным городом на земле - Вселенская Патриархия и Восточная Римская, а тогда ещё просто Римская и единственная в мире, империя сильно оторвались от своих бывших подданных и паствы в Западной Европе, но здесь все они оказались сильно, даже смертельно, шокированы.
- Что происходит? Вы все, кто такие? Как же так? - все эти вопросы посыпались как от Вселенского патриарха, так и от самого Римского императора.
А вы-то сами кто такие? - ответили им из Рима. - Нас здесь все знают, у нас в союзниках самый сильный местный правитель! Пусть у нас диковато и не цивилизованно, ну что? Мы привыкли! Да и что вы нам сделаете-то? От церкви отлучите? Так про это здесь никто и не узнаёт. Войска пошлёте? А есть у вас свободные? Что и завоёвывать эту дикую разорённую землю реально будете?
В общем: слово за слово, восточная и западная церкви начали расходиться как в море корабли. А потом, через 200 лет богословская и культурная практики настолько разошлись, что былое церковное единство христианства раскололось и кануло в Лету, и, наверное, окончательно...
Ломоносов, услышав про Раскол, не стал разбираться и обрушился на отца Платона с обвинениями официальной церкви в нежелании исправлять свою ошибку с Расколом Никоновским, собрать православную церковь воедино. Здесь он, конечно, прав, Московский патриарх Никон в XVII веке таких дров наломал с изменением практики богослужения, сближением с греческими обычаями, а точнее, подчинения им, с чем не согласились многие миряне и священнослужители, и раскололось уже русская церковь...
И вообще, продолжал Ломоносов, такой взгляд на науку недопустим, ибо ведёт к застою, повышенной смертности и вызывает у многих неприятие само́й веры христианской, которая основа жизни народа и государства нашего.
Платон выслушал яркую речь Ломоносова, у которого, видимо, накипело, да и темы ему были очень близки и когда тот сделала паузу в своём крике, спокойно ему ответил: "Тут я с Вами полностью согласен, Михаил Васильевич!"
Ломоносов подавился воздухом и побагровел. Здесь уж я вскочил и ласково усадил академика на свободный стул, а также придвинул к нему стакан воды. От такой демонстрации уважения от будущего наследника престола тот вообще оторопел и жадно присосался к воде, а потом и к пустому стакану.
Платон улыбался в бороду, я делал вид, что очень занят чтением. Через несколько минут Ломоносов справился с собой и наконец, заговорил:
- Что вы имели в виду, отец Платон?
- Я имел в виду, что по этим вопросам моё мнение полностью совпадает с Вашим. По моему сугубому мнению, церковь должна, просто обязана, преодолеть раскол православной веры как можно скорее! Вопросы формы не должны превалировать над содержанием. Также я не наблюдаю в Священном Писании требований ограничить научное познание или же признаний каких-либо научных теорий единственно правильными. И для меня не является допустимым привязка церковных традиций к обычаям, зачастую ужасным и диким. - Платон продолжал улыбаться, глядя на внимательно слушающего Ломоносова. - Противоречия существуют не между вами и церковью, а между вами и отдельными лицами в ней. Тем более нет противоречий между вами и христианской верой. Вы видите ошибки в моих мыслях?
- Нет, Ваше преподобие, - изменение тона Ломоносова было налицо - Возможно ли нам более подробно поговорить об изложенном?
Вот так противоречия между моими глубокоуважаемыми и любимыми учителями были практически устранены, и теперь наши занятия проходили уже частенько совместно.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
С тётушкой Анной я также продолжал регулярно общаться, хотя ценность информации, получаемой от неё, явно в настоящий момент снизилась, но приятно мне было с ней общаться, и всё тут...
Графиня Анна Карловна Воронцова, урождённая Скавронская, совместно с мужем Михаилом Илларионовичем прогуливалась по парку на своей мызе. Она пригласила супруга на совместную прогулку, чтобы обсудить стратегию поведения своей семьи.
- Михаил, мне не очень нравятся наши денежные дела! - Анна Карловна была женщиной умной и властной.
- Но душа моя! Невозможно в Петербурге вести дела в обществе, не делая долгов! К тому же ты тоже любишь тратиться - вот дача наша, к примеру!
- Михаил! Не забывайся! Именно мне ты и твои братья обязаны своим положением! И не смей меня упрекать в излишних тратах!
- Аннушка! Ну, не надо на меня кричать! Я всё предусмотрел! Как только Пётр Фёдорович взойдёт на престол, он покроет наши долги и всё будет прекрасно!
- Михаил, меня удивляет уверенность тебя и твоих братьев, что именно Пётр Фёдорович будет наследовать корону.
- Душа моя! Ты что-то знаешь? Старуха решила назначить официальным наследником Павла?
- Ничего я не знаю! Елизавета ни с кем не хочет обсуждать вопросы наследия, как и вопросы собственной смерти! Но, не кажется ли Вам канцлер, что с каждым днём вероятность именно такого развития событий растёт? - ещё очень красивая и отнюдь не старая женщина, резко отчитывала выглядевшего значительно старше её супруга, - Павел, даже в своём возрасте, ведёт себя значительно более достойно, чем Ваш потенциальный племянник! И то, что моя кузина решит оставить трон именно ему, вполне вероятно. И, возможно, это будет для всех лучше!
- Аннушка! Что ты говоришь, мы же давным-давно всё определили и изменить наше решение уже невозможно, мы слишком много вложили в этот проект!
- Да, вложили! Но чем больше проходит времени, тем больше мне кажется, что мы это сделали зря... - женщина произнесла эту фразу уже значительно более задумчивым тоном и, помолчав несколько минут, добавила:
- Так что, передай своим братцам, чтобы тратили поменьше, можем не дотянуть до успеха.
⁂⁂⁂⁂⁂⁂
В нашу размеренную жизнь изменения пришли только тогда, когда мама закрутила роман с красавцем-гвардейцем Григорием Орловым. Чувства Екатерины к новому возлюбленному оказалась просто огромна - она притащила его на встречу со мной. Как на это могла отреагировать императрица! Но здоровье её оставляло желать лучшего и реакции не последовало. А то я действительно и обоснованно боялся, что наши встречи с Екатериной могли и закончатся.
Она познакомила меня с этим могучим красавцем, и я очень удивился. С предыдущими любовниками я не знакомился, да и вообще, мы даже их не обсуждали, а здесь сразу знакомство. Более того, на одну из следующих встреч он явился с братьями.
Григорий на меня произвёл впечатление не слишком, но всё-таки умного бабника. Младшие братья тоже были фигуристыми красавцами, но значительно более стеснительными, чем Григорий. Но истинным главой этой семьи был Алексей. Не такой красавец, как Григорий - у этого шрам через пол-лица, но тоже должен женщинам навиться, да и по фигуре покрупней братьев. Хитрость его просто в глаза лезла. Опасность я почувствовал даже после первой встречи. Но как я думаю, самых опасных надо приближать и пытаться приручить и контролировать.
Так что, уже на второй встрече я мило поинтересовался:
- Правда ли Алексей Григорьевич великолепно фехтует на саблях и палашах? Тот удивился:
- Фехтую-то я неплохо, но вот искусство моё во многом продукт моей недюжинной силы, а не умения.
- Мне нравится ваша скромность Алексей Григорьевич, но всё-таки и я хотел бы Вас попросить, если, конечно, это Вас не затруднит, быть моим учителем фехтования. Меня учат фехтовать на шпагах, но, боюсь, в бою от этого мало толку, - я был нарочито вежливым и тем самым ещё более озадачил Алексея, найти причину отказа он не сумел и хоть явно не горел желанием отвлекаться от своих занятий, был вынужден согласиться.
Я с самого начала своей новой жизни уделял физическому развитию предостаточно времени - ежедневно выполнял небольшой комплекс физических упражнений, а также бегал, но требовалось и что-то большее, тело росло, и надо было его сформировать. С недавних пор я начал скакать на лошади и фехтовать. Фехтование и конная езда нагружали мышцы очень неплохо, но шпаги - это непрактично. Где я смогу реально драться на шпагах? На дуэлях - бред какой-то, я вам Д"Артаньян, что ли? На войне - так там сабля или палаш сильно удобнее. Чем проще, тем эффективнее - так я думал.
Мы занимались три раза в неделю, мне это нравилось, и, в общем, сближало меня с семейством Орловых и лично Алексеем. Мне было уже восемь лет.