Голубева Александра Дмитриевна : другие произведения.

06 - Карусель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    первое более-менее серьёзное прозаическое произведение, по объёму до романа недотягивает, но по эпохальности - несомненно. %) Алечка уж точно - моё первое второе я... отнесено к жанру "романа-миниатюры"

Александра Голубева

КАРУСЕЛЬ

Не важно, что происходит кругом.

Важно, как мы себя при этом чувствуем.

Сергей Довлатов.

1

   В стекло десятком золотых кулачков стучало ясное осеннее утро. Белые занавески с красным шитьём... такая домашняя расцветка, что выдувает из головы мысли. В комнате с такими занавесками хочется шить и готовить, любить мужа, дочь-первоклассницу и толстую ленивую кошку...
   Конечно, ничего этого у Али не было. Были - бело-красные занавески в спальне, был - светло-серый телефон, было - широкое окно с невидимо-прозрачными стёклами. Всё это - набрано бисером на нити свечей-лучей, пробиравшихся снаружи, всё это такое старое, привычное, родное...
   Милое... милые...
   Села на кровати. Сразу кольнуло лицо - утро! Было светло за окном - было светло на душе.
   Душ, кофе, махровый халат, звонок Кристине, вальс с пылесосом. Обычное, даже обыденное воскресное утро.
  
   Опять...
   Что - опять?
   Опять воскресенье.
   Что значит - опять?
  
   Позвонил Дима, пригласил кататься на карусели. Але не хотелось стаскивать скорлупу родной квартиры, но отказать было бы невежливо. Пришлось позвать и Кристину.
   К стеклу снаружи приклеился мокрый лист и теперь дрожал на продувном ветру. Аля постучала изнутри - лист постучал снаружи. Маленький, недоумевающий, умерший, умерший тихо и безвестно, и испытавший свист свободы только после смерти. Только свист этот оказался для него злым и стеклянным, вот он и трогал лапкой окно - есть ли кто-нибудь внутри?
   Никого дома.
   Лист заплакал грязной дождевой водой и порхнул искать лучший мир. Остался только силуэт пятипалой ладошки - такой маленький, бесконечно маленький и беспомощный в белом квадрате окна...
   Прощай.
   Аля погладила след, и на миг ей показалось, что крошечное тельце рванулось из бешеной осенней круговерти, не долетело и в слезах упало прямо под чьи-то ноги...
   Ну и глупости ...
  
   Цинизму надо учиться так же усердно, как химии или алгебре. Аля тщательно и публично вытравливала из себя все зачатки романтичности или просто - умения чувствовать чужую боль, вытравливала со школьных лет, как бы бесполезно это ни было. Она никому не говорила, как чуждо ей было в голос хохотать над отвратительно бессмысленными шутками - хотя это сложно так назвать - которыми пичкали её друзья и подруги, и как её душил вечный сигаретный дым, как она скучала во время постоянных посиделок ночами... у неё была "тусовка" - постоянно меняющееся, аморфное окружение, хоровод лиц, которые не запоминались. Да это никого и не интересовало. Какая разница, как зовут сидящего с тобой рядом человека, если он знает свежие анекдоты и даёт прикурить?
   Впрочем, одна подруга в полном смысле этого слова у Али была. Классе в пятом её - тихую и бессловесную хорошистку - посадили за одну парту с Кристиной Ильиной - высокой, громкоголосой, зеленоглазой, сразу взявшей Алечку Самойлову под свою опеку. Непонятно, как они сумели сдружиться - может, именно непохожесть и не дала сломаться той ниточке канители, что каким-то чудным образом протянулась между ними - меньше точек соприкосновения меньше натирают. И Крис была единственной, приехавшей к Але после нервного срыва. Она шумно ворвалась в квартиру, ткнула в вазу мокрый букет цветов, швырнула пальто на кровать и деловито прошла в кухню. Ни расспросов, ни рассказов. Такой и была Крис - одно сплошное действие, порою бездумно-интуитивное, но всегда верное. Аля - напротив - скорее жила в своём собственном, вымышленном воздушном замке. Но вот странность - их не тянуло видеть лица друг друга - порой они обходились одним дежурным звонком в воскресенье. У Крис был молодой человек, работа и куча амбиций, Аля же просто не любила выходить из дома...
   ...что всегда мешало. Ей всё равно приходилось торчать вечерами в толпе. Она сама не могла ответить - зачем. Наверное, гулко-пустая трёхкомнатная квартира, переполнившаяся ночью, всё же хуже, чем муть лиц и голосов.
  
   Вот неправда - неправда! - ты себя обманываешь...
   Что?
   Пытаешься стать обычной - но ты необычная... не меняй себя насильно...
   Что за чушь... я бы не стала делать...
   Но ты делаешь.
   Делаешь.
   Делаешь!
  
   Набрала номер Крис - долгие, липкие гудки. Конечно, она занята, не нужно её стреноживать своими заботами. Да и какие заботы - приятное воскресное утро, полная свобода и никаких обязанностей...
   Вот ведь характер - редкостный дар найти себе проблемы и тревоги даже на ровном как каток месте! Иногда пробирала злость, и становилось очень хорошо. От этого самого чувства.
  
   Экспедиция в ларёк за хлебом, телевизор, уютные тапки. Такая тихая и монотонная жизнь... Аля влезла на диван с ногами, включила магнитофон и подумала, что если закрыть глаза, то кажется - вот так можно пролежать вечность, не шевелясь, в своем нагретом, родном, уютном оцепенении. Наверное, так ощущают себя растения в конце лета, когда уже не нужно бороться за жизнь, когда все соки собрались в одной пьяно-сладкой ягоде, когда всё уже прошло и остался только тёпло-золотой август да тонкие ветви плакучей ивы, гладящие землю.
   Музыка играла, играла без конца и без начала, свивалась в плотный, не пропускающий других ощущений жгут, изгибая Алю под своим углом. Кто ж тебя придумал - музыка?
  
   Ещё звонили, только не прорвали прядку звуков, раскололись звонки об Алин кокон и рассыпались шестерёнками по полу, покромсали воздух и стихли. Было тепло, но не жарко, громко, но не больно ушам, светло, но без рези. Даже какая-то досада взвилась, когда пришло время идти. На окно набросилось полотенце вечера - темнеет рано - очень красиво снаружи. Аля быстро накинула на плечи пальто и побежала вниз по ступенькам. Цок-цок-цок, цок-цок-цок, распахнула широко дверь подъезда - вот и я! Солоноватый ветер тут же похитил и растрепал волосы, швырнул прямо в лицо стаю листков - да только нету среди них моего, того единственного, что со мной говорил... он уже умер, он погребён под вашими бестелесными ногами. А вы стучитесь в чужие окна - если вообще стучитесь. Вас много - а он был один...
  
   Прибежала Крис - разгорячённая - заговорила о чём-то непонятном, пригласила к себе на следующие выходные. Аля смотрела на беготню маленьких водоворотиков листьев. Кто-то рассказывал, что в центре каждого такого маленького вихорька - душа мальчишки, и если улучить момент и кинуть туда ножик - покажется капелька крови...
  
   - Ты меня слышишь? Впрочем, чего я спрашиваю, конечно же, нет, как всегда витаешь в облаках!
   Аля виновато улыбнулась - мол, а ты чего ждала. Крис хохотнула, шагнула назад - прямо в вихорёк, раздавила каблуком...
   А сапоги у неё красные, ничего и не поймёшь.
  
   Потом приехал Дима с какими-то друзьями. Крис страшно обрадовалась, долго расспрашивала кого-то ей знакомого, как его жизнь. И снова - лица, лица без лиц, тела без имён, рукопожатия и ничего не значащие поцелуи. Скорее бы поехать - скорее бы покружиться на карусели. Осенью всё кружится.
  
   Ночь была сладкой. Когда темно и искрят, прыгают вывески и фонари, во рту поселяется привкус каких-то восточных сластей - вязких и приторных. Медленно ползли машины, медленно шли люди - не бежали, как по утрам. Вечер - хорошее время... вечером так легко спрятать своё лицо. Вот только этого совсем не хочется, если никого рядом твоё лицо не интересует...
  
   - Ну что, на машине или как?
   - Да давайте уж на машине, чего жмотничать-то?
   - Ну дык все же не влезем...
   - А мы в грузовик!
   - Очень весело! Ты лучше серьёзно подумай.
   - Какой же ты зануда...
  
   Но - доехали. Казалось - не дорога, но млечный путь, усеянный своими вечными огнями - такой странно близкий, красный и живой! Але очень не хотелось вылезать из машины с её запотевшими от дыхания стёклами и радио "Шансон", орущим какую-то блатную песню. Потому что тоже - мирок, маленький, чуть поменьше дома, жаркий, вспотевший в тесноте. Потому что - укатит, и потом уже будет не найти его, как листик в осенней круговерти...
   Но в лицо снова ударил серый ветер. Хорошо... как бы то ни было, всегда хорошо выползать на свет, на волю. Ощущаешь себя - странно, но - свободным.
  
   - На карусели?
   - На карусели!
  
   Толстые, пёстрые, шумные, клокастые, бессмысленные в своём постоянном кружении. Лошади, ракеты, сани... тупой, раздражающий мотив...
   Почему же всех так туда тянет?
   Почему Алю туда тянет?
   Она выбрала грязно-жёлтую лошадь со злыми полустёршимися зубами и с трудом (пальто!) угнездилась сверху. Маленькая жестяная конструкция, изображавшая уздечку, холодила пальцы. Она натёрла столько рук - но так и не получила ни капли их тепла...
  
   Странно. Так ведь не должно быть - это нелогично!
   Сама ты странная - в каждом человеке кроме тепла есть ещё и холод, который его уравновешивает...
   Но это же... неправильно...
  
   Заиграло, закружилось. Откуда, интересно, несётся этот мотив? Не поймёшь... Но - хорошо, потому что в кои-то веки не мир кружится, а ты. Дух, конечно, не захватывало. Только листья хлестали по лицу - и откуда их столько набралось? всё лето деревья прозрачные стояли - да ветер упругий мешался, играл.
   Покружилось - прекратило. Хотелось продолжения, но все со своих животных уже слезли (да они и залезали-то исключительно ради Али) и направлялись к ближайшему пивному ларьку. Как всё предсказуемо... но за ними - не хочется. Лучше уж сунуть ещё десятку пьяному билетёру - или как это называется? - и покататься опять...
   Когда карусель начинает кружиться, ты на миг перестаёшь ощущать своё тело - своё тяжёлое, липкое, грязное тело, - и становится очень светло - как душе, летящей в Рай...
  
   Ха-ха-ха, откуда же ты знаешь, как себя душа ощущает?
  
   Потом Аля заметила, что её терпеливо ждёт Крис. Слезла с размалёванной твари, подошла.
   Ну конечно же всё было как всегда - нашли себе занятие и прислали парламентёра. Мол, хочешь с нами - милости просим, а нет - сама виновата... вот тебе деньги на дорогу, завтра извинимся.
   Обидно немного было - нормальные молодые люди должны девушек до дому... но нормальные девушки должны со своими молодыми людьми, а не на каруселях. Так что всё закономерно.
  
   - Ладно, Крис, беги... конечно всё хорошо! Доеду...
  
   Но решила - на метро. Оно ещё не закрылось, народу ночью мало. Аля любила метро. Другое измерение - вот это что. Пещера подземных королей...
   Какие-то первобытные ощущения.
   Поезд был узкий, переполненный до отказа тёплым ветром своих тоннелей. И почти пусто, что - славно, потому что люди имеют привычку занимать собой место, а в большом количестве так и вовсе - толкаться, злиться и наступать на ноги, не извиняясь.
   Аля села на кожаный диван и принялась от скуки разглядывать своего попутчика. Вроде, довольно молодой, впрочем - читает газету, лица почти не видно. Одет щёгольски и, наверное, недёшево. Во всём - в движениях, в поведении и в картинно растрёпанных волосах - дизайнерская небрежность.
   Попутчик смерил Алю оценивающим взглядом - прямо покупатель на аукционе! А стало - нехорошо, хоть глаза и шоколадные.
   Поднялся, встал, направился к выходу. Ну и славно. Только совсем пусто - даже ветерок умчался спать в свой тоннель. Скорее бы - домой... хотя - что дома? Опять же - пусто, и телефоном не к кому постучаться.
   Зато там - музыка... и вообще - можно лечь спать, а то завтра мчаться в университет. Так и поступлю, наверное...
   И - прислонилась лбом к нагретым ладонью поручням, и - подивилась, какие они тёплые...
  
   Оказалось, музыку она выключить забыла, поэтому квартира встретила её громко. Стало хорошо и немного весело, включила свет, по всему дому - побежала. Хотела окно открыть, решила - будет холодно, плохо. Не хочу.
   Потом вспомнила о соседях, угомонилась. Настроение не упало - и славно. Уснула не раздеваясь.

2

Не удивит, если лёд затрещит
Под твоею нетвёрдой ногой.
Ты скользишь в глубину, и твой разум горит,
Страх струёю в душу бьёт -
Жизнь ведь тонкий лёд.

Пинк Флойд, "Тонкий Лёд"

   Непонятно, куда так быстро умчалась осень. Даже обидно немного. Обидно, что не было того неизбежного чувства абсолютной чистоты, которое появляется с первым снегом. Наоборот - думалось о том, что где-то там похоронен её листок, а она не знает - где...
   И вот он лежит - такой одинокий, забытый и разочаровавшийся, и не знает, что его кто-то любит... мёртвый, мёртвый, невыносимо мёртвый...
   Да и вообще - стало холодно и прозрачно. Иногда с неба серо пылил снег, и хотелось закуклиться где-нибудь в укромном уголке и впасть в спячку до самой весны, а то и до лета - больно уж колко кусали небесные комары-снежинки.
   Ещё - лохматая мокрая ворона - тоже была; униженно клевала хлебные крошки из воробьиной кормушки. За ворону почему-то становилось обидно - слишком уж нахально таскали у неё из-под носа еду более проворные и, кажется, глумились над ней по-своему, по-птичьи.
   А окно затянула изморозь. Исцарапала его своими ажурными коготками, испещрила неясными письменами. Сквозь эти красивые решётки было приятно смотреть на улицу - найти себе прозрачный клочок на снежно-цветочном поле и подглядывать. Аля часто чаёвничала, глядя в окно, и мокрый пар тут же застилал от неё улицу. Тогда становилось тепло и не одиноко.
   Дима стал часто наведываться. Было хорошо, Аля сидела с ним в обнимку перед ветераном-телевизором и думала, что, в общем-то, ничего большего ей особенно и не нужно. И даже нервный срыв - как давно это было! - уже почти не вспоминался.
   Но - это дома, а на улице под снегом где-то лежал-таки её листок, и Аля бежала по асфальту всегда стыдливо - а вдруг кто узнает, что она предала? Вот и спешила в свой дом, свою куколку, свою ракушку - лишь бы за стену пара!
   Там - тепло.
  
   Конечно, идти в университет не хотелось. Ещё бы - из дому да на мороз! По вертлявым, с хрустом ломающимся снежинкам - до остановки, там попрыгать-пождать автобус, толкаться и наступать людям на ноги, выскочить за две минуты до начала занятий и долго искать нужную аудиторию... это всё кажется таким суетливым, если взглянуть на неторопливо-чванливое колыхание деревьев!
   Но - надо. Да и учиться осталось недолго. Потом она пойдёт работать в престижную фирму (там у мамы знакомые), появится больше денег, можно будет попутешествовать, увидеть мир...
  
   Да вот он мир - ты его уже предала. Что ещё тебе нужно увидеть?
   Что я сделала? Не подобрала сухой листок?
   Он был мокрым... он плакал...
   Это называется шизофрения.
   Кого ты обманываешь? Это же была не просто биологическая единица. Он верил в тебя.
   Может, сходить к психиатру?
  
   И даже автобус пришёл вовремя, и даже место свободное в нём было. Села, на стекло подышала, щекой прислонилась. Улыбалась. Потому что - тепло. Люди хмыкали украдкой, но - молчали - и славно. Только водитель музычку какую-то крутил.
   За окном ехали дома и улицы, скрываясь где-то сзади, смыкаясь в одной точке. Перспектива. И снег падал горизонтально, что - смешно и немного странно, потому что - неправильно. Аля провела пальцем по слезливому стеклу - остался след. Забавно. Можно что-нибудь написать или...
   Постепенно наползала дрёма - туманно-серая и мягкая, как вата. Нельзя спать - университет... но стало уже хорошо и домашне, и Аля закрыла глаза, мысленно убеждая себя, что "это только на секундочку".
   Ей снилось: шёл снег, она ехала в автобусе, а люди почему-то шумно и испуганно гомонили. За окном белые росчерки снежинок становились всё больше, больше, больше, и вскоре стало ясно, что это неизвестные Але светлые существа танцуют свой призрачный вальс. Люди кричали и тыкали в окна пальцами. А потом колёса автобуса оторвались от земли - это было очень хорошо ощутимо - и всё закружилось, понеслось вперёд в неуправляемой пляске. Аля рассмеялась - она почти видела лица вьющихся рядом существ, и такими чистыми и спокойными были они по сравнению с людскими, что безумно захотелось вырваться наружу, на свободу, прочь из потно-бензинового нутра машины. Аля протянула руку наружу - сквозь стекло - и прикоснулась к одному из существ. Она ждала, - она знала - что оно поможет ей, выпустит, и они полетят рядом, вместе, но только ледяной безмолвный крик сдавил её голову. Всё - кричало, всему - было больно, и существа разрезались, раскалывались, распадались, неумолимо крошились и - все до одного - грустно и немного укоризненно смотрели Але в лицо прозрачными глазами. А автобус падал, падал, долго и медленно падал вниз, на мёртвую заснеженную землю...
  
   Встрепенулась. Подняла голову. Тихо рычал мотор; помаргивала сквозь этот рокот музыка. Из-за угла величественно и немного лениво выползал университет - большой, толстокожий, тёмный.
   Было зябко и чуть-чуть страшно. Шапка упала на пол: пришлось нагнуться. Щёки обжигал странный стыд - перед теми, взорвавшимися, истрескавшимися, немыми... которые летали. Аля усмехнулась и направилась к выходу.
  
   А кто сказал, что жизнь - реальнее снов?
   Они... умерли. Все до единого.
   Впечатлительность - это хорошо. Но, кажется, всё же болезненно.
  
   Университет поглотил её вместе с другими студентами. Был - день, и день жил своей говорливой жизнью, и затягивал Алю, и увлекал её за собой. И она - как все - бежала, спешила, смеялась, подгоняла, списывала и переспрашивала. После учёбы её встретил Дима - конечно, без шапки - даже в мороз. Светло-каштановые волосы, припорошенные снегом, змеино извивались - мёрзли. Аля весело помахала ему ладошкой - мол, здравствуй. Перебежала дорогу, поцеловала слегка в холодную щёку, начала про что-то рассказывать. Он сообщил, что их уже ждут в метро - надо ехать на день рождения его коллеги.
   Надо так надо.
   В этом смысле Аля всегда была покладистой. Никаких планов на вечер - значит, согласна поехать куда приглашают. Конечно, она предпочла бы посидеть дома перед телевизором, но - зовут!
   И дело было вовсе не в воспитании по принципу "неприлично обижать человека". Ей, в общем-то, было плевать на того, у кого сегодня день рождения (кстати, а у кого? Аля не имела понятия), но бессмысленным казалось сопротивляться току жизни. Какая разница куда идти, если сегодня утром у неё на глазах разлетелись на снежинки те, кто в неё верил?
  
   Нет, не так. Сон тут не при чём. Ей просто нужно развеяться.
   Ты же сама видела...
   Сон - это просто... деятельность моего мозга.
   А кто сказал, что жизнь - реальнее?
  
   И снова - метро, пульсирующие вены подземной жизни. И всем кто-то нужен, что-то нужно, и все спешат...
   Я хочу быть там, где не придётся бегать.
   Я хочу уснуть - но жить...
   Ты многого хочешь.
  
   - Как насчёт мороженого?
   - Ты что... зима же на дворе!
   - Да ладно тебе, вовсе и не холодно. Ты скажи лучше, где шапку извозила!
   - Уронила... в автобусе...
   - Уронила... с головы?
   - Ну да.
   - Издеваешься?
   - Заснула...
  
   Чей-то дом, чей-то праздник. Кто-то из этих людей - именинник. Смешно. Смешно и глупо. Что она здесь делает? Хочется домой, под тёплое одеяло, с наушниками и книгой. Хочется отгородиться от всего мира... и совсем не хочется никому улыбаться.
  
   - Димка, кто именинник?
   - Вон, девушка в красном... видишь?
   - Блондинка та? Вижу. Слушай, а у меня и подарка нет...
   - Алька, не дури. Ты тут в качестве моей девушки.
   - Ну и что?
   - А то, что девушки не обязаны ничего дарить.
   - Как-то неудобно...
   - Слушай, ты нужна ей не больше, чем она тебе!
   - Злой ты...
   - Потерпи. Совсем чуть-чуть. Я сам не хочу тут засиживаться.
  
   Блондинка была пьяна. Кажется, праздник начался уже давно - воздуха в комнате не оставалось. Дима окунулся туда с головой, не забывая прижимать к себе Алю, но постепенно его рука всё ослабевала. Наконец, кто-то предложил познакомить его с "вон той девицей", и Димка, как всегда извинившись, ушёл. Надо признаться, что Аля только обрадовалась и тут же вышла на балкон - прямо в рубашке и джинсах. Из-за мороза там было пусто и серебряно.
   Опёрлась о перила. Ей совершенно не было обидно. Димка - пьяный, а Аля была слишком скучной для таких вечеринок. Да она и не могла сказать, что любила его по-настоящему. Да, он ей нравился, потому что хоть и не пытался понять, принимал такой, какая есть. И ещё потому, что у него были светлые глаза. Аля не любила темноглазых. Ей нужен был тот, кто сидел бы дома по вечерам и пил горячий чай с оладьями, кто слушал бы с ней музыку и встречал после учёбы. Но любви и даже - верности Аля не требовала никогда. Зачем ей привязанность того, к кому она сама не привязана?
   Когда-то она, наверное, любила... Это было до - поэтому уже забылось, истёрлось, испепелилось и замолкло. Конечно, печально. Но того требовало лечение после.
   Стало зябко. Наверное, пора идти домой - по пустым обледенелым дорогам. До дому недалеко - легко добраться пешком.
   По очень пустым зеркальным дорогам, по хрустящим скелетам снежинок...
   Кое-как пробилась сквозь толпу - смеялись. Дима с трудом держался на ногах - тоже хохотал, дико, как-то первобытно и противоестественно. Курили прямо в помещении - дышать было невозможно. Але впервые стало противно - противно оттого, что они все - все - стали каким-то уродливым многоруколиким существом с пьяными красными глазами. И никого - уже никого - не интересовало, что открылась дверь и кто-то ушёл...
   Нет, конечно, никаких обид. Глупо сердиться - лучше дойти до дома и лечь спать. Да она же сама согласилась прийти - какие могут быть вопросы?
   Скорее на улицу - на скользкий тротуар.
  
   Шла.
   Было хорошо и очень звёздно. Так - нечасто бывает - чтобы ночь искрила, звонко пела при неосторожном движении, чтобы высоко над головой в своей уютной бесконечности величаво кивал седою головой небесный свод. Под ногами хрустко ломались кости снежинок, но, к счастью, этот отвратительно жестокий звук пропадал за мелодией ночи. Аля - невольно - заулыбалась, задрала голову, да так и шла - лицом задевая небо.
   Дорога получилась слишком короткой - пруд. Упёрлись Алины сапожки в чёрно-звёздный лёд, у берега стыдливо укрывшийся юной порошей. Поворачивать - не хотелось; холодно было, да и - есть ли что в мире лучше прогулки по небу? Вот и - ступила. Стало страшно - страшно упасть в бездонную пучину, утонуть в небе, сомкнуть его над своей головой. Но - за шажком шажок - успокоилась. Пара цепочек чьих-то следов торопливо вилась через пруд, значит - ходят и не тонут - нечего бояться.
   Снова подняла голову. Небо. Интересно, как это так - тёмное и вместе с тем - лучистое. Видно даже самую маленькую смущённую звёздочку. Пар изо рта пепельным драконом туда летит - на свободу - хорошо...
   А потом - сама не поняла, что случилось. Только что стояла ножка в сапожке на стеклянно-твёрдой воде, и вот - тонет. Только что иссиня-лучистое небо на неё смотрело - и вот скрылось за бурой, непрозрачной водой. Холодной - ошпарило как кипятком. Потянуло, поволокло вниз, к себе в грязную муть - пальто промокло, набухло и теперь - повелевало хозяйкой.
   Странно - разве так бывает, что умираешь без неба, что ничего другого не нужно, кроме как поколоть свои глаза звёздочками? Знала - бывает. Всюду - непроглядно-чёрная вода, а нужно - вверх, вверх, к своей луне, к жёстко-ледяному воздуху. Нужно, чтобы он ворвался в грудь - с резью, с болью - полился по венам и артериям, дал хоть немного сил, чтобы онемевшие пальцы расстегнули пуговицы пальто и ничто не тащило бы вниз, на тёплое илистое дно...
   Схватилась за ломко-хрусткую корку льда, рванулась наверх - сломалось, но ожгла лицо воздухом, вдохнула. Снова - пальцами вырывать жизнь, своё право видеть небо...
   Пожалуйста - вверх...
   Ладоням стало горячо - порезалась. Это - славно, значит, ещё не умерли руки. Карабкаться, лечь плоско на зыбкую опору и дышать, дышать... Долго рассматривала красноватый след на льду. Нужно было что-то рассматривать, чтобы собрать силы, встать на четвереньки и - к берегу...
   Упала на снег навзничь. Шапки не было, мокрые волосы разметались, перемешались со снежинками, и так - лежала - пробитая, прикованная холодом и страхом. И ведь понимала, что - убивает себя, что нужно встать и найти кого-нибудь, что нужно срочно в больницу... а - так хорошо вдруг стало, и далёкое небо оказалось почти вплотную...
   Звёзды, как вас только ни называли поэты и талантливые писатели - всего не перечесть. А на самом деле вы - только крошечные, холодные, бесконечно далёкие огоньки... хотя - на самом деле - горячие. Звёзды - как люди. Горячие и светлые, только слишком велико расстояние между ними, чтобы это можно было почувствовать.
  
   ...А потом Але стало странно - словно сидел над ней кто-то и смотрел грустно прямо в глаза - но в то же время никого не было. Чётко горели звёзды - где-то там, далеко, они кого-то греют, но здесь, на земле - только колюче помаргивают, - а Аля ощущала взгляд, взгляд без глаз, смотревший прямо в сердце. В какой-то момент она, кажется, даже увидела чьё-то бледное лицо... впрочем, всё тело уже пылало - изнутри и снаружи, так что мог начаться и бред - это Аля ещё понимала. Странно - щекам стало горячо - это брызнули живые слёзы, - и в то же время показалось, что неведомая рука ласково погладила её по лицу. Хотелось - нужно было! - попросить о помощи хотя бы кого-нибудь. И - хотелось закрыть глаза и впитывать бесконечное небо кожей... сон - это спасение...
   И перестанут, наконец, рваться на части лёгкие...
  
   - Не спи... - прошептали звёзды.

3

   Везли.
   Наверное - больница, наверное - каталка. На операцию или...?
   Кажется, в ногах сидел кто-то бесконечно тёплый - в сердце снова мерцал взгляд. Скривила губы в улыбке - голоса. Взволнованные. Что-то прокричали.
   И снова - яма.
  
   Проснулась Аля в абсолютно белом кубическом помещении без каких-либо намёков на дверь и с огромным окном без занавесок, куда бесстыдно заглядывало солнце Понятно - палата. Значит, всё обошлось, и больше нету рези на вдохе, и можно поднять глаза и посмотреть на безопасный меловой потолок, и откуда-то доносится слабый запах хлорки, то есть - больницы.
   На подоконнике сидела маленькая белая кошка с изжелта-рыжим хвостом (интересно, откуда в больнице?) - умывалась совершенно спокойно, даже - деловито, сосредоточенно. Обернулась - солнце упало в светлые глаза как в призмы, отражённо зазолотилось, искрануло весело. Кошка - покачала головой, улыбнулась и сказала:
   - Декаданса больше нет.
   Махнула хвостом и - прыгнула прямо в круглый диск солнца. На глазах Алиных - рассыпалась серым прахом сгоревшим. Стало немного жаль - подошла к окну, перегнулась. К солнцу поднималась лестница из пиковых шестёрок. Тронула рукой - разлетелась.
   Само светило было - неправильным, кособоким каким-то. Кое-как прибитым золотыми гвоздиками, наспех - гвоздики сидели в гнёздах неуверенно, грозили выскочить. Один - прямо на подоконнике лежал. Крошечный, блестящий. Взяла двумя пальцами, решила - надо на место воткнуть. Вон оно - место, на самой маковке солнечной. Без гвоздика диск от небосвода отделяется, словно кланяется кому-то незримому. Приладила золотую шпильку на место, надавила. Небо - прогнулось мягко, но гвоздик не приняло, вытолкнуло. Надавила сильнее - только промяла ямку. Но - не сдавалась, продолжала жать - и небо нехотя поддалось, лопнуло, да только трещина побежала быстро через весь свод, и он, крошась, стал осыпаться на землю, а за ним невыносимо светилось что-то - и накрыл Алю этот свет своею горячей ладонью, а она как червячок свернулась, руками голову закрыла. Испугалась - поняла, что сломала что-то важное, открыла что-то тайное, выпустила что-то обречённое.
   Но - схлынул свет, вернулось небо - иссиня-красное, твердокаменное. И солнце было - неаккуратно намалёванное акварелью, лубочное, с кривоватыми палками-лучами. Страшное немного - потому что совершенно мёртвое, хоть и горячее.
   Глянула вниз - закружилась голова. Под ногами - почти пустота, только узкий ряд уступчиков на чёрной скале, уходившей вниз до самого предела, до грани зрения. Обернулась - за спиной зыбко болталось на одном гвоздике то, первое солнце. Под ним цвёл крошечный - далёкий! - цветочек ядерного взрыва, такой милый, что хотелось его погладить ласково, приголубить как возможно. Над ним по небу плыли изумительно красивые фиолетовые пузыри в нитях розовой ваты, там же крошечной пылинкой порхал дельтаплан.
   Начала спускаться. Упасть - совершенно не боялась, потому что была уверена: красная лава внизу - мягкая, тёплая, примет безоговорочно в своё лоно, обнимет ласково, охватит. Идти было очень легко и хорошо - ступени сами оказывались под ногой, вели куда надо.
   Увидела - на одном из уступов сидела девушка в тяжёлых шнурованных ботинках, голубом купальнике и шахтёрской каске. Пила из бутылки с надписью "Ром", утирала вспотевший лоб узкой ладонью, разговаривала о чём-то со сгоревшей бело-жёлтой кошкой. Аля присмотрелась, поняла - пьёт молоко. Подошла, молча села рядом.
   - Мы тебя ждали, - сказала девушка в каске, глядя на кошку.
   - Я знаю, - ответила Аля.
   И впрямь - знала.
   Помолчали немного.
   Жарко дышал чёрный пыльный воздух, рисуя сажей полосы - кругом. Хотелось смеяться и плыть куда-нибудь в мягких волнах.
   - Предала, - жёстко сказала девушка в каске. Ирина, - осознала Аля. Эта догадка оказалась такой... важной, что - вскочила, пошатнулась, чуть не упала в ленивую лаву, осторожно прислонилась к скале - неожиданно глубоко холодной.
   Она сразу поняла, что Ирина имеет в виду, иначе и быть не могло. В тонких белых пальцах затрепетал листок всем своим прозрачным тельцем, слабо рванулся к Але, заплакал дождём. Слёзы с шипением бились о твёрдый воздух. Протянула ладонь, хотела погладить его, хотела прикоснуться, утешить и успокоить, но Ирина улыбнулась - стоп. Не двигайся.
   - Я... не хотела.
   - Чего? - презрительный блеск прозрачных глаз. Слишком прозрачных, чтобы быть красивыми. - Ты не хотела предавать листок?
   Снова Аля протянула сухую руку и снова пальцы коснулись лишь тёплого ветерка.
   - Да... я, правда...
   Ирина разжала руку, и крошечное невесомое тельце закружило свой вальс прямо вниз, сгорев через пару мгновений. Аля вдруг поняла, что мягкая податливая лава на самом деле - горячая, обжигающе палящая, что прикасаться к ней - больно, что там, внизу - смерть... мигом закружилась необратимо голова. Всей душой рванулась вслед, но - тонкие холодные пальцы оцепили запястье, удержали.
   - Ты думала о малом, забыв про большое. Ты предала мир.
   - Что?
   Подняла лицо - только холодный прозрачный взгляд, словно струится в душу чистая вода. Неприятно. Ирина отпустила Алю, взмахнула рукой.
   - Посмотри - весь мир создан для тебя, он смотрит на тебя, он улыбается тебе... а ты плюёшь ему в лицо, ты отгораживаешься и запираешься! Посмотри - есть даже человек, который тебя любит, но ты гонишь его и убегаешь прочь... ты глупа!
   - Но я... не люблю его.
   Ирина вздрогнула, словно услышала что-то оскорбительное. Будто стекло возникло между ней и Алей - не долетали звуки, не дотрагивались чувства, хоть лбом бейся. Жар окатил невыносимый.
   - Вольному воля, - произнесла Иринина кошка её голосом. Откуда-то сверху спустилась деревянная карусельная лошадь с облупленными злыми зубами - ехидно скалилась себе. Приглашение. Аля оттолкнула её - прочь!- но не удержалась сама и вниз - вниз - вниз - полетела.
   Она была листком, и голодный воздух жадно вгрызался в её тонкое хрустальное тело...
  
   - Очнулась!
  
   Над кроватью её, склонившись, сидел - Дима, светлые глаза блестят странно - плакал?
   У окна стояла мать, нервно теребила рукав шубы. Наверное, ей хотелось курить.
  
   - Алечка, очнулась!
   - Да, мам... я вот...
   - Как же ты нас напугала! Разве так можно? Убежала среди ночи, никому и слова не сказала, да ещё и по льду... хорошо, что добрые люди тебя заметили, позвонили...
   - А... меня Дима нашёл?
   - Нет, позвонили из автомата. Сами убежали - как будто ругать их будут... в неотложке говорят - юноша. Но как ты могла? Такая глупость! А я тебе сто раз, сто раз говорила, что нельзя по льду ходить - но как об стенку горох...
  
   Закрыла глаза. Муторно. Она ведь знала - позвонил тот, кто на неё смотрел - он был с ней постоянно, и когда катилась по узкому коридору блестящая каталка, и когда звонкое небо наклонялось всё ниже и ниже, к слезящимся глазам...
   Дима нервно ерошил волосы, метался по палате, как птица в клетке. Есть даже человек, который тебя любит, но ты гонишь его...
   Я не гоню! Я... я люблю его! То есть - он мне очень дорог и...
   И ты убьёшь его.
   Я не хочу... я правда не хочу...
   Он любит тебя - а ты не умеешь любить.
   Люблю! Люблю! ЛЮБЛЮ!
   Тонкое, почти невесомое тельце в исступлении забилось на кровати. Дима бросился к ней. Аля видела, как алчно горели его глаза, какими отвратительно-жёлтыми были его длинные когти, когда он вонзил их в беззащитное плечо, слышала, как он засмеялся, глядя на что-то тёпло-зелёное, бежавшее из лопнувшей кожи...
  
   - Что с ней?
   - Нервное, Димочка... ты же знаешь - она больна... зря я её ругала.
   - Анна Валентиновна, её будут лечить?
   - Не знаю... в прошлый раз добились очень хороших успехов, но ты ведь видишь - всё началось сначала. И ещё: я пойму и совершенно не обижусь, если ты решишь...
   - Анна Валентиновна... я люблю её. Поймите...
   ***
   Приятный человек, доброжелательные вопросы. Але было спокойно, отвечала она предельно откровенно. Постоянно слышит второй голос в голове, осуждающий её. Воспринимает мир, наверное, искажённо. Очень тяжело переживает реалистичные сны, не может прогнать ощущение от них. Сама хотела сходить к психологу. Ведёт замкнутый образ жизни, живёт одна. Подруга - есть, кстати, странно, что ещё не приехала... Мам, ты звонила Крис?
   Раньше? Был нервный срыв... другое помнится плохо... из-за лечения, говорят... глупости.
   На картинке... гм... река... похожа... похоже на те глаза, что однажды смотрели на неё в упор, укоризненно и грустно... Ирины... и было... холодно и неприятно, потому что она - чистая, как ручеёк по грязи... во сне? Нет, что вы, не во сне... вчера... или когда? Видела, точно видела... недавно... недавно... недавно...
   ***
   Знакомый потолок. Где-то видела...
   Звали. Звали по имени, настойчиво, долго, как-то кособоко.
  
   - Алька... Алька, ты что, больна? Я тебя обидел? Прости, что... обещаю, что больше не буду так гулять. Новый год на носу - можно вместе телик смотреть всю ночь... а?
  
   А у него волосы отросли... красиво. Только - была уверенность, что он чем-то противоречит Ирине, её словам, ещё чему-то очень важному... такому важному, что - нельзя отпускать: улетит.
   Знакомый потолок нагнулся низко, упруго, смешливо. Ударила его легонько - отпрыгнул с обидой: чего трогаешь? Отвернулся самовольно, качнул головой - мама твоя вон стоит, с ней и говори.
  
   - Мам, а я больна... да?
   - Нет, что ты, родная, опасности уже нет...
   - Да я же знаю, что не в порядке... мне, наверное, нужно к... психиатру?
   - А, ты про это... ну, может ...
   - Мам, я ведь всё понимаю... мне просто страшно немного...
   - Тебе кошмары снятся?
   - Нет... то есть да... снится, что мир...
   Что мир разбивается, и это очень страшно... нет, не страшно, но как-то... как будто я кого-то... теряю. А потом очень тяжело, и всё время перед глазами... помоги мне, мама...
  
   Не хватило дыхания, сбилась. Дима - молчал, слушал внимательно-напряжённо. Аля уже поняла, что сделала ошибку - столько жалости было в материнском взгляде, что стало стыдно. Стыдно, что она такая не такая, что ей снится дельтаплан "в облаке розовой ваты"...
   А Дима - смотрел. Тоже с жалостью, но совсем с другой, без жестокого разочарования, без обиды. Словно говорил: я люблю тебя, какой бы ты ни была. От этого становилось... не тепло, но как-то спокойно, надёжно в груди, и сердце стучало ритмичнее.
   Ну конечно, всё просто: они отпразднуют Новый Год вместе, вдвоём, будут пить горячий чай и, возможно, шампанское, будут смотреть с балкона на салют, почувствуют домашний, семейный уют... лягут спать за полночь, и он обнимет её крепко, и будет - хорошо...
  
   А хорошо - бывает.

4

Мы в ответе за тех, кого приручили.

Антуан де Сент-Экзюпери.

   Дни шли тихо: все боялись - нового срыва или ещё чего похуже... не было. Аля исправно ходила в университет, и так же исправно встречал её Дима. Анна Валентиновна, конечно же, провела с ним суровую воспитательную работу, хотя, возможно, он сам понял всю ответственность за прирученную Алю. Как бы то ни было, в их жизни прочно поселились вечерние пирожки с чаем, программа "Время" в девять и прочие детали пенсионерской жизни. Крис, конечно, просто поражалась и всё ехидно предрекала, что Дима скоро сбежит; нет. С того момента, когда она сказала это впервые, и началось таяние канители между ней и Алей. Они не ссорились, ни разу не повышали друг на друга голос, просто - всё меньше было тем для разговора. Конечно, Крис тоже - боялась, хотя: после первого срыва её ничто не смущало... сначала Аля думала, даже плакала об этом, а потом - прошло - всё прошло, и, кажется, оставалось только жить - до конца...
  
   Снежинки летали - беззащитно: бабочки зимы, и их белые тельца порой тонко стонали от холода. Стон перекрывали только канонады петард, кругло катавшиеся по двору, неповоротливые и тем - грозные. Тяжёлые звуки кололи снежинки на костяные крошки, падавшие вниз уже сухо, уже - безразлично, сквозь тёмный ночной воздух на тёмную ночную землю...
   Был - вечер, и планета потихоньку расцвечивалась новогодними огоньками и прочей мишурой. Дима бодро развешивал шарики, Аля сидела у окна. И хоть бы окликнул, возмутился, что не помогает... какая-то у них любовь - неживая.
   Да и любовь ли? Он - как со стеклом с нею. Боится разбить, расколоть, ранить, а потому - даже прикоснуться боится, хотя никому ещё не становилось хуже от человеческого тепла, тем более - зимой. Мама часто заезжала, чересчур громко смеялась и привозила всё новые кассеты. Музыка стала для Али - второй душой, второй любовью, пропитала пористую плоть ядовито. Она и сама пела, и даже стихи стали на гитарные струны порой ложиться ровно, чтобы - взлететь легко, выше ушей, выше, до - души. И тогда - покой приходил всеобъемлющий, ведь сны были - немыми...
  
   - Аль, красиво?
   - Где?
   - А на зеркале!
   - Красиво... а откуда у нас эта мишурина?
   - Вот смешная, вчера же мама твоя привезла, ты ещё сказала, что у неё пушистость пониженная... забыла что ли?
   - Нет, что ты, я помню, помню, просто...
   - Чего?
  
   Тревога. Боязнь, что - разобьётся...
  
   - Странно... всё у неё нормально с пушистостью...
  
   Рассмеялся облегчённо, потому что - цела, родная, любимая, не спишь, не отворачиваешь лицо мёртвое, но - улыбаешься... а так, наверное, страшно снова увидеть ужас под зрачками, когда плечо твоё гладил нежно...
   Красно вечерело - только окна и мерцали всяко, гоняя - огоньки стайками. Снегопад прекратился; тихо кружило. Усталая природа тоже жаждала праздника, потому - затаилась в надежде на сон... но не будет сна, а будет пьяное, разгульное веселье, видимо, заслуженное. А ведь только - дети магию сию новогоднюю в себе сохранять чают; остальным же - шампанского и салюта... И президента речь слушается скорее - по привычке: какой же без того Новый Год? Патриотизм, однако...
   Радио возвещало: шагает по планете. Русскому человеку не грешно уже и стопочку поднять за старый-то, уходящий: вдруг обидится? Стол блестел хрустально, красиво, свечки опять же. Дима улыбнулся, стакан с соком яблочным протянул. А ведь - героизм, душа-то его тянет петарды взрывать и пиво буйно пить...
  
   - Димка, слышишь...
   - Чего?
   - Ты уверен, что не хочешь... с друзьями отпраздновать? Ещё успеешь...
   - Алька, не говори глупостей! Что я тебя тут, одну оставлю что ли?
   - А если не обо мне, а о себе подумать?
   - Люблю я тебя, глупая...
  
   Глупая... нельзя отвергать жертвы. А может - и впрямь улыбается - честно, может, счастлив чем-то здесь - у каждого же своё счастье, неумно судить... Он ведь - добрый, он это не от страха, конечно нет, ему того же хочется, я знаю...
  
   Чувствовала - точно знает. Стало опять - надёжно, уютно; села за стол, положила оливье себе, чокнулась соком.
  
   - Ну, за старый!
  
   По телевизору какой-то юморист глаголил - видимо, очень смешно: зал просто катался. Он как колобок прыгал по сцене, периодически взвизгивал и похрюкивал, что особенно забавляло публику. Тут же захотелось уйти куда-нибудь на снег: он любую грязь обличает. Потому-то его дворники и желтят солью.
   Задумалась, засмотрелась в свечку: мирно. Так... наивно и в то же время спокойно горел фитилёк, что - стыдно становилось волноваться или суетиться. Дима тоже молчал - боялся. Как это всё обидно! Обидно, что - знаешь выход: просто стать обыкновенной, и тогда всё тебе простится - и сны твои дикие... Но: трудно дьявола из себя изгнать, а ангела - труднее. Так что - либо нести клеймо всю жизнь и - в рай, либо - прятать голову в песок... если выйдет. Ведь с головой в песке - дышать невозможно...
   Тоже - героизм.
  
   - Дорогие россияне!..
   - Алька! Не спи! Новый год на носу!
   - Я не сплю...
  
   - УРА! С Новым Годом! УРА!
  
   Чокнулись - по традиции, шампанским. Але нравился его вкус и шипучий цвет, но - не нравилось пьянеть. Уж больно беспомощной она становилась, надевая на голову эту жаркую шапку, самой себе противной. Посему - бокал в сторону, в ладошку - бенгальский огонь. Чтобы светло было... казалось - из пальцев во все стороны летят - звёздочки, но тут же и умирают от своего же жара - или от тёмного воздуха. Тоже жаль, тоже отложила.
  
   - А сейчас добрый Дед Мороз положит под ёлку подарок... ну-ка закрой глаза!
   - Дышать можно?
   - Можно, но нежелательно... так, всё, открывай!
  
   Маленькая бархатная коробочка. И ведь - знала распрекрасно, что это, а всё равно ахнула-вскрикнула, когда открыла.
   Жемчужина - лунная, к земле золотым ободом привязанная...
  
   - Это что - кольцо?
   - Как видишь...
   - Это...
   - Хм... Это я, родная моя Алечка, предлагаю тебе руку и сердце! И прочие части тела.
  
   Улыбнулась полууверенно. А в душе вдруг - словно пустошь.
   Я ж не требовала твоей верности, да и своей не обещала... что ж ты меня своим ободом золотым - привязываешь? Нам же - и так славно было... Я же - любить не умею, только порежу твоё сердечко нежное зло...
  
   - Ты согласна?
  
   Улыбнулась ещё, кольцо повертела в пальцах, надела. Красивое. Дима - рассмеялся, обхватил за талию, закружил по комнате быстро. Целовал жарко, много, что-то говорил громко. Насилу высвободилась, тоже вдруг легко стало - Дима хороший, добрый. С ним - просто идеально долгую жизнь вести... а у людей при этом принято жениться.
  
   - Только... давай в церковь не пойдём.
   - Почему?
   - Не люблю... слишком это... напыщенно, слишком - по правилам...
   - Что, устроим рокерскую свадьбу с цепями и заклёпками?
   - Дурак ты... нет, конечно... просто - без церкви.
   - Воля ваша, сударыня! Вы теперь моя повелительница!
  
   И - шутливо поклонился с улыбкой.
   ***
   Скоро - конечно - Крис позвонила, пригласила на Дворцовую, праздновать. И - конечно - Аля согласилась, потому что - традиция. Как выступление президента. Но - странность! - запротивился Димка. Выхватил трубку, долго и жарко что-то Крис втолковывал, потом, кажется, сказал, что у них с Алей должен быть "вечер на двоих"... забавный. Аля подошла, поцеловала его в лохматую макушку, приобняла ненавязчиво.
  
   Трудно тебе будет с чужим человеком под боком. Ох как трудно...
   Но я его люблю!
   Ирине ты другое говорила.
   Я... не знаю. Он - всяко лучшее, что у меня может быть.
   А как же - твой ангел?
   Какой ангел?
   Которого ты - по-настоящему любишь?
   Я?
   Не лги...
  
   - Алечка, что будем делать? Пойдем, прогуляемся?
  
   Стало мутно в душе, оттолкнула, выплеснулась на балкон. Дима - не вышел следом, только покачал головой понуро да ладонью пятипалой махнул. Падали незримо морозные снежинки, холодили щёки, осыпали ресницы и в них таяли слезинками. Было туманно и вместе с тем - радостно. Где-то внизу покончила с собой петарда, остро ударил звук по ушам.
   Как я с ним... ведь стыдно видеть счастливое его лицо рядом с собой, глаза блестящие, стыдно знать, что - лжёшь, что нету в тебе огня того же... Аля покачала головой - снежинки-слезинки посыпались вниз - всё будет хорошо, верь мне...
   Дима постучал снаружи по стеклу, улыбался. Снаружи комната выглядела очень тёплой и оранжевой, захотелось внутрь и - калачиком на кровать...
  
   - Димка, может, спать ляжем?
   - Спать? Но ведь... Новый же... год...
   - Конечно... новый... прогуляемся?
  
   Шли они по бессонно извивающейся улице в обнимку.

5

На самом деле нет никакой тёмной стороны Луны. Вообще-то она вся тёмная.

Пинк Флойд, "Обратная сторона луны"

   Он спал.
   Аля в толстом фиолетовом халате стояла у окна и дышала холодной луной. Свет в комнату - тёк, даже лился, и - не уснуть было.
   Тревожила луна.
   Тринадцатого января они поженились - совсем недавно! И ничего не изменилось, только колечко на пальчике поблёскивало, не приковывая.
   Крис позвонила, честно призналась, что до самого конца в свадьбу не верила, но теперь забирает все едкие слова назад. Смеялась. Сетовала, что "её парень" всё никак не соберётся с духом и не последует примеру Димы. Аля её простила, помирились.
   И снова всё пошло своим привычным чередом, разве что Дима порою приносил седые от мороза и потому обречённые на скорую гибель розы и сиял при этом от счастья.
   Но сейчас он спал.
   Луна рекой лилась в комнату, плавно огибая бугры Диминых глаз и колонны ноздрей, оставшиеся чёрными. Лицо от этого стало не живым и не мёртвым, но - мраморным. Аля отвернулась.
   Лунные пятна были серыми, кажется - серебряными, или просто бесцветными, но - живыми, подмигивающими, или клубисто-туманными, или просто грязными разводами, только - не каменными!
   А ведь на самом-то деле...
   Вздохнула, забралась под одеяло. Луна ­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­ злая: она ­­­чужой свет ворует, а сама - мёртвый кусок камня, стервятник, над Землёй кружащий. И нету у неё задней стенки - пустая, что ли? Как человек - светлый свой бок ко всем обратила и думает - провела... Луна - солнце мертвецов.
   Но какой чистый свет она отражает, словно вычищает пойманные лучи и только потом их швыряет! Даже можно сказать - обличающий. Отягчающий. Холодный.
   Аля вздохнула, отвернулась, посмотрела на Димку. Его бледная кожа тоже, кажется, светилась - как Луна, отражала свет - и потому казалась невыносимо каменной и холодной. Даже прикоснуться страшно.
   Снова вздохнула, погладила по непокорно-змеистым волосам - Дима улыбнулся во сне мирно. Уложила голову на пропахшую Луной подушку и - заснула.
   ***
   Она видела - себя; маленькую, худенькую, ссутулившуюся. Светлые волосы посерели, кожа поблекла, а глаза и вовсе стали размазанными пятнами; по голому беззащитному тельцу местами размазана серая грязь. Во сне Але вряд ли было больше четырнадцати. Она медленно плелась по долгому сухо-пыльному полю, спотыкаясь о комья земли и не пытаясь вытереть тёмные солёные полосы на щеках. Аля окликнула себя; девочка остановилась тихо, уткнулась взглядом в землю, да так и замерла недвижно статуей.
   - Что случилось? Что здесь случилось?
   Девочка не подняла лица, даже не шелохнулась. Наверное, она и не слышала Алю. Из её глаз - не серых, но бесцветных - словно сочилась дымка и клубисто текла вниз; это можно было бы назвать слезами - но, казалось, сами глаза Али-ребёнка размывались и тлели. Аля-взрослая провела ладонью по щеке девочки - ей хотелось ощутить под пальцами тепло, или мокрые детские слёзы, или - хоть что-нибудь! - но кожа ребёнка оказалась сухой как бумага, и она раскрошилась, посыпалась на мёртвую серую землю, и чешуйки, падая, превращались в холодные снежинки. У Али-ребёнка виднелось новое лицо - змеиное. Было противно и больно смотреть, как толстая жадная змея небрежно выползает из ставшего ненужным белого тела. Её чешуя влажно блестела в тусклом небесном свете, её чёрный язык электрическим разрядом вспарывал воздух, а с белоснежных клыков капал яд. Это было противно и - нереально. Аля ударила змею ногой, но вместо того, чтобы упруго взвиться, длинное тело стеклянно раскололось пополам, а после - на тысячи бритвенно-острых осколков, семенами осеявших землю.
   На время всё затихло, не было даже ветра, только - серая степь до самого горизонта. Зрелище было унылое и скучное, совершенно одинаковое со всех сторон, нагнетающее ужас безысходности. А потом...
   Из-под земли пробивалось что-то, похожее на серовато-зелёный бутон, только весь он был покрыт тошнотворной слизью. Бутон рос, пока не поднялся на уровень Алиных глаз и не принял форму капли.
   А потом - она поняла и очень захотела убежать прочь, в эту голую каменную степь, всё равно куда - прочь! Перед ней было - лицо - на длинной, стеблеподобно уходящей в землю шее. Она видела неровный бугор носа, силящиеся прорвать кожу и открыться глаза, затянутый мутной плёнкой рот - и это зрелище было гораздо хуже толстой сытой змеи, выползавшей из мёртвого Алиного тела... Лицо извивалось на своей шее, словно ему было невыносимо больно, кожа на одном глазу всё-таки порвалась, обнажив голый белок, похожий на варёное яйцо, плёнка, закрывавшая рот, вздулась пузырём. Аля стояла. Пузырь лопнул, и от края до края пустоши прокатился короткий крик, полный отчаянья и облегчения, расколовший Алино оцепенение. Она смутно осознала, что лицо пустой тонкой шкуркой осело на землю; смутно осознала, что повсюду вокруг неё из земли прорастают такие же бутоны, что все они тянутся в её сторону... она понимала только одно: ей нужно бежать как можно быстрее. И она побежала, растаптывая на ходу растущие лица, спотыкаясь о них... Горизонт рванулся ей навстречу, на мгновение померк свет...
   ***
   Да так и не зажёгся, только Луна холодно лилась в окно. Аля всё ещё дышала немного сбивчиво: перед глазами стояла ужасная картина. Было очень тихо, только Димочка дышал ровно, покойно. За окном прозвенел трамвай. Мир.
   Нечего было даже и думать о том, чтобы снова уснуть. Аля спустила ноги с кровати, накинула толстый халат. Она просто выпьет кружечку чаю, немного почитает, успокоится и снова ляжет. Снова...
   Протопала босыми ногами в кухню, в кружку воды из-под крана, холодной заварки. Встала у окна, лбом - к стеклянному - как воздух. Зима.
   Ей снятся кошмары: долгие, частые, страшные. Её гнетёт чувство вины, во сне она кого-то убивает, кому-то причиняет боль. Тоскливо, чёрт возьми! В первый раз стало тошно ощущать себя сумасшедшей, или - просто - не такой как все. В первый раз подумала, что слишком сильно себя любит. Ледяного чая. Посмотрела на Луну - облака тёплые, ватные всё перекрыли, только фонарь скрипуче качается.
   По ногам прополз ледяной сквознячок. Зима... слёзы по щекам. Обнимите меня, милые...
   И - пришёл. Сел легко на подоконник, посмотрел грустно-весело, улыбнулся. Тепло провёл незримой рукой по волосам.
  
   Кто ты?
  
   Стало - хорошо, спокойно, муть душевная улеглась на дно сердца. Казалось - оптический обман! - что звёзды, да ветки, да иней на стекле в лицо людское складываются, но это неправда, потому что у ангелов лица - ангельские, а не людские.
   Да и есть ли - лица?
  
   Я - плохая?
   Нет.
  
   Ответил - любит! Заулыбалась. Не было глаз, но - смотрел, отечески или как ещё... не обнимет, конечно, не прижмёт. Зажмурилась, представила: ангел за руку её держит, улыбается светло, и идут они вместе по лунной дорожке, потом - летят, потом - на небо... а с неба - не гонят, и земной мир - так далёк снизу, что от Ада неотличим...
  
   Ты - мой?
   Нет.
   Зачем ты тогда приходишь ко мне?
   Я люблю тебя.
   Тогда забери меня с собой!
   Нет.
   Но почему?
   Я люблю тебя.
   Разве ангелы умеют любить?
   Нет.
  
   Заплакала. Он говорил правду, и от этого - выпустили тонкие пальчики кружку, разлили по полу ледяной чай. Ангел - или кто там? - присел рядом - почти виден.
  
   Мне трудно.
   Я знаю.
   Я... думаю, что не умею любить.
   Я тоже.
   Что мне делать?
   Жить...
   Зачем?
  
   Не ответил. Если бы Ангел был человеком, он встал бы - почти слышно шорохнула его одежда, он отвернулся бы и сложил руки на груди. Но не был он людского рода, был - небесного, и потому не губы его ответствовали, но - сердце?
  
   Только ты можешь знать ответ на этот вопрос.
  
   За окном снова проехал трамвай, далеко внизу - красно-белая гусеничка, паразит рельсошпал, пожирающий людей и их же изрыгающий. Залилась-забрехала собака визгливо, захотелось - наружу.
  
   Ты приходишь ко всем?
   Нет.
   К кому?
   К тебе.
   Только ко мне?
   Нет.
   Ты - ангел?
   Что такое - ангел?
  
   И верно - откуда ему, небесному, знать? Это ведь мы, земные, на всё - про всё бирки белые цепляем с именами да номерами, а им - свобода...
  
   Зачем ты пришёл?
   Спасти - тебя.
   Спасти? От чего?
  
   От яда небесно-ангельского, ибо он растлевает, и развевает, и грызёт человечье тело, ибо червоточит он плоть пористую, не пропитывая, но сжигая или - растапливая? От глаз светлых серебряных, ибо серебро есть холод твёрдый, а ты - слишком живая, ибо недорождён тобой Ангел, ибо крылья твои тонки и потому - сломаны... От жизни упругой пёстрой - и от жизни завтрашне-серой; от смерти просто. Изгнавший из себя Дьявола не есть - Ангел, но Ангела изгнавший есть - тень...
   И - сидела скривившись под подоконником нахохлившимся, смотрела на - жемчужину розоватую, мутную, теплящую свет в своём нутре, смотрела на - утро брезгливо сереющее, на - снег робкий, и - слёзы не текли по щекам восковым, но - замерзали на ресницах, отчего - красиво было...

6

   И ещё ей снился: Эмпирей, и: Перводвигатель, Кристальное небо, и сидящая прямо нагая Ирина с - кольцами мягкими волос недлинных, русо-многоцветных, и глаза её - холодные, словно те слёзы стылые. И Аля стояла покаянно перед нею, виновная, изогнутая криво, и на неё смотрели - кошка желтохвостая да Дима. Злорадство и жалость, словно бы - бес и ангел над плечами, отчего становилось слёзно, да и - обидно. И в груди свивалось чувство пьяное, горячее, змеиное, хотелось - укусить, или - ударить, или ещё - отравить ядом смертельным, винным, жгучим. Глянула Ирина глазами своими белыми, разверзлось днище Обители Божественной, пропели - Кристальное небо, да Звёздное небо, да все семь кругов Рая, да потом - кровать всесильно-мягкая, топкая, глубокая бесконечно...
   ***
   И ещё ей снилось... не снился только -
   Ангел.
   ***
   - Просыпайся, свет мой, весна!
  
   Аля болела - Аля не училась.
  
   - Весна - посмотри - за окном! Только не улыбайся так счастливо, всё равно я тебя сейчас огорчу. Мне уехать нужно.
   - Уехать? Куда?
   - Глупенькая, я же говорил тебе - у мамы день рождения у моей; а мама - там, в Смоленске. Плюс - помочь по дому, плюс ещё... ты бы не болела - поехали бы вдвоём, но так... ты же не обижаешься?
   - Нет конечно, дурик... смешной! От меня поздравишь? Хотя, впрочем, я позвоню... какого числа?
   - Прямо посерёдке марта, пятнадцатого. Хотя нет, в марте же тридцать один день... так что - чуть раньше, только ты не беспокойся, у мамы всё равно телефона там нету, а то - бросил бы я тебя тут с температурой?
   - Не глупи, я не помираю... ну гриппую помаленьку, весна ведь... и ведь что обидно - ты вот без шапки бегаешь - и хоть бы что, а я... тьфу...
   - Ну - это потому что я закалённый.
   - Или голова - деревянная...
  
   Рассмеялись оба - словно бисер по полу раскатили. Дима глазами улыбнулся светлыми, обнял тельце тоненькое и - лицо в волосы скрыл...
   ***
   Валерий Степанович по улице шёл. Шёл спокойно - куда спешить? - неспешно, с удовольствием, свысока поглядывая на бегущих да торопящихся - глупые. Ему-то некуда было стремиться, пути не разбирая - благо недавно кольцо обручальное в помойку выбросил, да теперь никакая обуза не стягивала. Теперь он мог - что угодно, куда угодно!
   С чего б начать?
   Начал - с осмотра витрин на той стороне. Не пялясь, не выпучивая глаза - степенно их изучал. Можно, например, в ресторан сходить, можно - ещё куда. Вон свадебные платья продаются, ха!
   А потом - витрину перекрыли. Девица какая-то блондинистая встала - ни проехать ни пройти! - зачеркнула надписи пальтишком своим. Обычная вся такая - сапожки, шарфик... разве что волосы - будто ветер отловили, колышутся, развеваются - рвётся из них, что ли? Валерий Степанович даже изумиться себе позволил. А потом она - обернулась, и изумление сгинуло. Осталось что-то воронкообразное, завистливое, присоской к девице тянущее. Решился - через дорогу к ней пошёл (на зелёный свет, конечно; что он - сопляк какой, что ли?). Рукой замахал - не вытерпел.
  
   - Алечка! Аля! - всё-таки сбилось дыхание подлое; отдышался.
   Изумлённо приподняты брови. Секундное замешательство.
   - Привет.
   - Как живёшь? Чего не звонишь?
   - Да... - взмах рукой волнообразной в сторону. Валерий Степанович с ней рядом пошёл, плечом (ну почти плечом) плеча касаясь. Она была - спокойна - только волосы всё бесновались, да к тому же - воздух солёно-морской источали...
   - Ты всё так же - одна живёшь? - прорвало по-мальчишески. Говорить хотелось без умолку - и с чего бы?!
   - С Димкой.
   - С кем?
   - С мужем моим...
   Рассмеялась, колечком дешёвеньким помахала. А ведь - жемчуг... розоватый даже...
   Какой, к чёрту, жемчуг, это ж её кольцо обручальное, она ж теперь - навсегда чужая! Слишком он привык, что она - ничья, как перекати-поле: поманишь - придёт, погонишь - откатится без слёз... а теперь вот - иной приманил. Теперь уже - скованы золотожемчугом с кем-то... глупость какая-то.
   Она ж - больна... он же сам её выгнал, потому что - психичка! Он тогда гулял с этой... ну как её... ещё серьга в носу была... забыл. Начисто забыл - как и Аля его забыла. Но разве такую - можно любить? Денег у неё нет особых, вряд ли за деньги на ней кто-то...
   Как же так?
  
   - Ты чего пригорюнился? - спросила легко, словно водичку чистую из ладошки в ладошку перелила. Помолчал, набрал воздуха.
   - Да... у меня с семьёй... беда. Недавно совсем развёлся. Не везёт. Не везёт с тех пор как...
   Запнулся, но - она поняла. Отвернулась, колечко пальчиками покрутила. Валерию Степановичу вдруг - мысль дикая в голову забрела: а ну как обнять её за плечи? Вроде - то ли по-дружески, то ли по-отечески выйдет, зато, может - кожи или там волос коснётся...
   И с чего это так - нахлынуло, что аж в глазах мутится? Чушь какая-то... она ж - больная, да он и не любил её никогда, форсил перед приятелями - мол, вон, собачка на верёвочке за мной бегает. А сейчас - как мальчишка, зелень какая-то, краснеет.
   Рука - с плеча - как-то сама собой на талию её сползла-скатилась, да так свободно и привычно, что на миг: а вдруг она тоже скучала? Безоблачная...
   - А ничего, что я тебя, гм... обнимаю? Твой муж не будет...?
   Вспомнила, выскользнула-вытекла ящеркой-струйкой из-под пальцев толстых, неверных: смущённая. Обернулась на миг, и примнилось, что в каждом глазу её что-то зеленоватое из чашечки в чашечку переливается журчливо, красиво, весеннее - снег словно тает. Жарко стало.
   А у неё - щёки прежними остались: восковыми, недвижными, так что даже в улыбке были мрамором. Только в глазах появилось - светлое, не то, что раньше. Раньше - туман стылый клубился, теперь вод - водица...
   До метро дошли. Стали прощаться.
   - Аль... позвонишь мне, как сможешь... а?
   - Позвоню, конечно - как же иначе?
   А смотрит мимо куда-то.
  
   ***
  
   Але неожиданно - грустно стало. Присела на парапет подземки, коленочки к груди - задумалась. Люди идут, оборачиваются - кто это тут девицу-Алёнушку изображает? Никто-никто, это Алечка сидит, печалится, ресничками пушистыми качает.
   Кто их знает, судьбы-то людские? Кто заплетает? Зачем? Вроде бы - три ниточки - немудрён узелок, а не порвать. Одна - белая, стеклянная, холодная да колкая, две другие - льнут к ней по-живому, тепло, друг друга пощипывают бессильно, ибо - любят...
   И ни к кому ещё ночью не приходил незримый - Ангел, не гладил нежно, так что - больно бы стало...
  
   Закрыла глаза, и - пропал асфальт, пропал парапет, пропали люди живые, осталась - земля сырая, чёрная, весной до корней самых пропахшая. Вдохнула землю - закружилось всё перед лицом, потому что - весна, и сама земля Алечку вдохнула. Страшновато стало и в то же время - колко, приятно, словно ты - видишь то, чего другие - не могут: ни Димка, ни Валерий, ни мама, ни, наверное, папа... или...? Кто его знает? Никак не вышло у Алечки с ним по душам поговорить за жизнь свою недолгую, а потом вдруг - умер папа внезапно, тихо, от обширного инсульта... Аля ведь ещё совсем ребёнком была тогда маленьким... тоже грустно, а с другой стороны - была вера в то, что папа - особенный, что он где-то там, очень-очень далеко... слёзы.
   Слёзы по щекам - Девушка, у вас всё в порядке? - Да, да, (хлюп) конечно. - Вам помочь? - Да я уж сама...
   Медленно перчаточкой замшевой по камню холодному провела - камню понравилось, потеплел, что только не мурлыкнул. Каждый же хочет немножко - капельку! - людского добра...
   Вспомнилась карусель, жёлтая лошадь с холодной, холодной, холодной рукояткой. Встала.
  
   - Вы не знаете, как пройти на улицу Типанова?
  
   Девушка, молоденькая совсем, волосы чёрные, стриженные. А глаза... белые, холодные, на талый снег похожие или ещё - на горный родник. Знакомые, злые. Не хочу. Не хочу, чтоб они были.
  
   - А... это тут, недалеко. Вот она, мы на ней практически. Вооон, вдоль ларьков, видите? Угу. Вот вам туда.
  
   Не хочу. Не хочу. Не хочу, чтобы ты была, чтобы ты жила с такими глазами, с такой душой, ты не для этой Земли!
  
   - Спасибо!
  
   Я боюсь тебя, я ненавижу тебя, Ирина, ты очищаешь меня и этим - убиваешь; моё тело - ангелам принадлежит, а ты забираешь, освобождаешь; а я так не хочу, я не желаю с тобой, я ненавижу тебя!!! Уйди, уйди в ту тень, где я тебя не увижу, потому что мне от твоих глаз не скрыться... отпусти меня...
  
   И потому - не удивилась, когда - не из-за угла (где уж углы на Московском), а откуда-то - издали вырвалась машина золотая, на пулю похожая, или ещё на коня необъезженного, и - ударила. Закричали все, забегали вокруг тельца маленького темноволосого, движение перекрыли быстро, а машина - вникуда сгинула, только её и видели... Не сдержалась Аля, в лицо бледнеющее посмотрела всё же.
   А глаза - светились...
  
   ***
   И улица казалось - живой, и трамвай проехал, людей пережёвывая да кости переламывая - живой. Брела Аля понуро, только не домой, не на вокзал, Димку встречать, а просто - по улице. Медленно. Ещё медленнее.
   Слёзы...

7

   - Анна Валентиновна, Аля у вас?
   - Нет, Димочка... а что, дома её нет?
   - Нет... я вот... подумал... она меня и на вокзал не приехала встречать - может, случилось что?
   - Нет-нет, не знаю... гм... может, она у подруги?
  
   Аля? У подруги? Вместо того чтобы встретить его? Смешно. Хотя... в сердце кольнуло. А вдруг? Почему, собственно, обязана она...
   Брррр. Обещала. Значит, что-то случилось. А вдруг... а если... срочно надо что-то делать!
   Главное, не быть паникёром. Главное. Может, с Крис что-то?
  
   Уже когда номер набирал, знал - всё у Крис в порядке, в ином дело: тает Аля, пропадает, расслаивается где-то - недосягаемая. Знал. Откуда - неясно, но - терял её неумолимо...
  
   - Крис, Алька у тебя?
   - Нет... а ты что, уже приехал?
   - Хм, нет, меня здесь ещё нет... не задавай дурацких вопросов! Так Альку ты видела?
   - Ну видела.
   - Где? Когда?
   - Да вчера, дома у себя...
   - Дура ты, Крис...
  
   Накидывая куртку, почувствовал. Не мог сказать, как - но побежал к метро, твёрдо зная, куда...
  
   ***
   Вот и лошадка та жёлтая. Выходной у карусельщика - жаль; так пусто кругом, так серо, что лошадь - вовсе и не злобная, но - жалкая. И рукоять потеплела, мокрая, ладонь скользит. Присела радом, по морде погладила ладошкой - и капля грязная скатилась - то ли снежинка талая, то ли слезинка белая. Бок деревянный, рассохшийся да размокший, как тело человеческое, пахнущий прелостью и немного - краской, круглый. Обхватила за шею, нарисованную гриву потрепала. Глупая я, глупая, прости меня. Я же не знала, каково это - карусельной лошадью быть...
   Я же не знала... Как можно быть тёплой, если тебе - только холод отдают? Как можно любить тех, кого не видишь дальше сапог? Как можно... и - не плакать?
   И всё - горело. Листья мокрые, бурые - золотели, иссыхали, вверх взлетали столбом огненным, круговертью карусельной... А в оставшихся весенних листьях, босая, Ирина стояла. Глаза - всё те же, прозрачные, но теперь - злобой налитые да ненавистью.
  
   - За что? За что ты убила меня?
  
   И что ей ответишь? Она - мёртвая, еле ногами за листья цепляется, шипит зло, и отчаянье - прозрачные глаза дробятся, стекают слезами; а пальцы уже судорожно дрожат, кривые. Всё ближе к ней - пляска бешеная, вечная, неостановимая, уже всё тело трясётся, но руки лихорадочно к Але тянутся - отомстить, с собой утащить... не достала, конечно; пришёл. Светлый, верный - Ангел между ними встал, защитил Алечку напуганную. Заверещала Ирина, словно баньши какая, да сгинула; Ангел же - прямо Але в лицо взглянул, и на этот раз - слишком прямо, слишком глубоко, слишком вечными были его глаза, так что... умерла Аля.
   Окостенело тельце её маленькое, трава-мурава корни в него пустила шелковистые быстро, свою жизнь Але даруя; только лошадь жёлтая со злыми зубами и роняла на камень свои мутные слёзы - и они становились реками; а Аля - всем была, всей тёплой планетой...
  
   - Алечка, Аля, ты что? Ты... меня слышишь?
   Слёзы глотал солёные - где она, милая? Глаза потемнели - словно изнутри тело всё её камнем стало чёрным. Не видела, не слышала: холодной была и мёртвой, хоть и бился пульс, в вене запертый. Димка обхватил её за плечи, тряхнул, и от этого - вздрогнула она и тряпично обмякла...
  
   Кто-то - конечно, злой, разрушал её вечный покой, разламывал камень тёмный, и оттого - не больно становилось, но - страшно... Трава вздыхала, умирая без корней, корка - тлела защитная. Не видела - кто; только - на щеке вдруг ожил мокрый ветер, отряхнулся дурашливо и полетел воробушком.
   И подумалось - жизнь...
   ***
   Он забрал её. Он, конечно, забрал её домой - туда, где она могла бы быть счастлива; и он лечил её.
   Он знал, что так будет лучше.
  
   Только потом с огорчением заметил Дима, что тоненькое золотое колечко с розоватой жемчужиной - пропало...

Эпилог

   В стекло десятком золотых кулачков стучало ясное осеннее утро. Белые занавески с красным шитьём... такая домашняя расцветка, что выдувает из головы мысли. В комнате с такими занавесками хочется шить и готовить, любить мужа, дочь-первоклассницу и толстую ленивую кошку...
   Конечно, всё это у Али было...

4 декабря 2004-10 февраля 2005

  
  
  
   23
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"