-...Ну мам, ну пожалуйста! Кроме тебя, этого никто не сделает! - уговаривала девушка, свою маму.
-Грета! - строго сказала мама, - Я знаю, что это те самые ребята, которых мы видели на станции!
-Это нужно для других, мам, ну мне так интересно посмотреть на настоящее, немецкое руководство по ремонту! Там картинки есть! Может быть, в жизни больше не удастся такого увидеть!
Муза мягче посмотрела на дочь, улыбнувшись краешками рта:
-Доченька моя, за свою жизнь, насмотришься ты ещё на эти картинки! - устало сказала она, сдаваясь, под неиссякаемым натиском аргументов, самым весомым из которых был килограмм дорогих конфет, - Пусть приходят, твои "художники"!
Мотоцикл подъехал на нужное место за 20 минут. Ребята некоторое время прохаживались вокруг мотоцикла. Родион был худощав, волосы на голове были тёмными, чуть вьющимися, растрёпанными. Лицо узковато, брови чуть вздёрнуты вверх "домиком". Судя по восторгу, отпечатавшемуся в его карих глазах, он прокатился на этом мотоцикле впервые. И, судя по заметно подрагивающим рукам, и большим пятнам пота на рубашке, только что он испытал много острых ощущений! Когда Паша говорил о том, что он хороший водитель, он действительно скоромничал. Он был одним из лучших водителей мотоциклов во всей округе, и несколько раз занимал призовые места по мотокроссу на районных соревнованиях.
Пока они ехали, Паша разогнал мотоцикл до 110 км\ч, - при этом совершив несколько опасных, с точки зрения Родиона, манёвров, опасно закладывая мотоцикл то на один бок, то на другой. Затем, он свернул с дороги и поехал по траве, направляясь перпендикулярно прямо к глубокому рву, проходившему неподалёку от магазина. Ехали они довольно быстро, и Родион, в ожидании неминуемого удара о дно канавы, закрыл глаза - хотелось кричать, но не хотелось выглядеть трусом. Но, мотоцикл всё ехал и ехал дальше - ничего не происходило. Тогда, открыв глаза и оглянувшись, Родион увидел, что поперёд канавы проходит тонкая, водопроводная труба, по которой они и переехали на большой скорости глубокий, сточный ров. Затем Паша ехал некоторое время, отпустив руль и что-то настраивая двумя руками в карбюраторе, даже не глядя при этом на дорогу. Всё бы ничего, да только скорость была коло 70, и под колёсами был тонкий слой гравия! Потом Паша пролетел рядом со своей любимой скамейкой, отчего по спине Родиона вначале прошёл холодок, а затем тело его покрылось обильным слоем пота. После этого, громко взревел двигатель, и мотоцикл какое-то время ехал на заднем колесе.
Родион ходил из сторону в сторону, пытаясь справиться с дрожью, которая от рук перешла на всё тело. Он нервно пригладил мокрые, растрёпанные ветром волосы, глядя на своё отражение в зеркало заднего вида.
-Что это ты прихорашиваешься? - настороженно, с возмущением спросил Павел, вглядываясь в глаза друга, - На свидание что ли собрался?
-Ну ты... и гонщик! - он иронично усмехнулся, - На свидание... с женщиной в чёрном плаще с косой! На кладбище думал с ней сегодня встретимся... Думал всё - крышка нам, там, у магазина! Я даже не знал, что там есть эта труба! Ну ты и гонщик... после такой поездки - и на передовую не страшно!
Паша рассмеялся, положил свою большую ладонь ему на влажный лоб, и шутливо, несильно оттолкнул друга:
-Ну ты, "передовая", смотри не забудь! - строго погрозил пальцем, перед самым его носом, ставший серьезным, нахмурившийся Павел, - Никаких портретов, и никаких фотографий! А то я "вашего брата" знаю! Хлебом вас не корми, дай только "изваять" кого-нибудь! Особенно если это хорошенькая девушка! Чтобы к Грете не прикасаться, и о "портретах" своих чтобы даже не заикался! Если узнаю о чём-то подобном, то сделаю так, что всю жизнь у меня заикаться будешь! И чтобы даже не смотрел на неё, понял?! Художник...
-Почему ты так плохо всегда отзываешься о художниках?
Паша усмехнулся:
-А толку-то от вас? Как с козла - молока! Вот во время войны, что было пользы людям от ваших картин, и "изваяний", - от дурацких книжек, в которых написано одно враньё? От любовных стишков, и признаний? Разве голодные могли насытиться от ваших картин? Разве ими можно было защититься от немецких пуль? Ну да - за книги спасибо, - благодаря им, и картинам вашим, люди сворачивали цигарки, а так же топили печи в городах, - применяли ваши бумажки и в других практичных целях, сам уж догадайся в каких! Но в один миг, всё ваше "высокое искусство" оказалось лишь простым плевком, который немец растёр своим сапогом по всей нашей стране. А писателешки эти - понацепили на свои лбы очки, ходят по ресторанам, "дискутируют" - им за это ещё и деньги платят! Вот про Сталина, сколько всего было написано? А сейчас что про него пишут? Как после этого можно им верить?
-Нет, подожди - искусство это то, что отличает человека от обезьяны. Обезьяны не могут рисовать, например. Сколько прошло лет? И где сейчас обезьяна? - там же, где и была. А где человек? Благодаря искусству, мы полетели в космос!
-Что?! Космос только не трожь! По твоему, в космос полетели благодаря вам - художникам и писателишкам?! Может скажешь ещё, что Юрий Гагарин не на ракете летел, на холсте каком-нибудь? Или может скажешь что он писатель, и в космос летал лишь на страницах своей книжки? А может он художники - и летал в космос лишь на холсте! Нет, космос - это полностью заслуга науки, а наука - благодаря ей, мы с тобой сейчас и говорим. Если бы не наука - мы остались обезьянами, о которых ты вспомнил! Вот вы вечно пытаетесь приписать себе чужие лавры! За это я вас и не люблю. Не был бы ты моим другом, давно надрал бы тебе уши! Вот к примеру, возьми строителя - он строит дома, в них живут люди, им тепло, и хорошо. Благодаря технике, строитель может строить много удобных, больших домов. Благодаря учёным, создаётся техника...
-А благодаря художникам - живут учёные.
-Что?! Да я сейчас тебя ударю!
-Не надо, - на шаг опасливо отступил Родион, - Кто тогда будет для тебя переписывать книгу?! Эта книга, которая тебе так нужна, кстати, создана благодаря мне - художнику!
-Ты просто скопировал!
-Ну и что? Главное, что благодаря мне, ты сможешь занять место между учёными и техникой! То есть, в твоей "пищевой цепи", нашлось место и для художников, и для писателей - благодаря которым созданное учёными, превращается в технику. То есть все люди нужны!
-Конечно, но только представь себе мир, в котором жили бы художники!
-Не могу, - так же как мир, населённый одними учёными, или одним строителями. Все люди нужны!
-Ну ладно, отчасти ты прав, - все нужны, но не в таком же количестве! Мы обязательно продолжим этот разговор - сейчас же давай лучше думать о деле! Не забудь - на Грету чтобы даже не смотрел!
-Как же я буду с ней говорить? Может, сразу завяжешь мне глаза?
-Надо будет, завяжу, - сурово пообещал Паша, - И рот законопачу, чтобы меньше трепался... "трепло с кисточкой"!
"Таких-то трепачей они и любят" - со скорбью думал Паша о женщинах.
-Всё будет, как договорились! Не переживай!
В этот момент показалась девушка. Паша познакомил их, с нескрываемой холодностью и неохотой, которая была обращена к Родиону. Грубо протянул ему портфель, и украдкой от Греты, ещё раз строго погрозил пальцем, и к этому жесту добавил сжатый кулак, поднесённый к самому лицу товарища. Родион тот час поспешил отвернуться от пахнущего бензином, мозолистого кулака, догоняя Грету. Этот мальчик сразу понравился Музе - по крайней мере, он казался приличным, интеллигентным, начитанным. Не этот "дворовый" сброд из воров и бандитов! Хотя, его мышиные глазки имели какой-то лукавый, маслянистый блеск.
Переводили книгу часа два, за это время, выпили целый чайник с чаем и съели половину конфет, которые принёс с собой Родик, и несколько из которых, он украдкой сунул к себе в карман. Грета была в нетерпении - она знала, что Паша, всё это время ждёт их там один. Закончив перевод, поблагодарив Музу, Родик пообещал нарисовать её портрет, и вместе с Гретой, они направились к условленному месту. Паша сидел на пыльном бревне, лежавшем у дороги.
-Не устал нас ждать? - спросила девушка, протягивая ему две книжицы.
-Нет, - сказал он, тут же раскрыв новую тетрадь, мельком, как-то безразлично, пролистав её, - Спасибо! Грит, конфеты - это для твоей мамы, а для тебя... хочешь, сходим в кино? Или как мне тебя отблагодарить? Ведь это ты уговорила маму, иначе, она бы ни за что от меня не приняла эту тетрадь!
-Ничего не нужно, единственное...
-Говори! - тут же подхватил Паша.
-Я бы хотела посмотреть на этот мотоцикл, и... прокатиться на нём, когда ты его сделаешь! - неуверенно добавила девушка.
-Конечно, с удовольствием! А ты умеешь?
-Не совсем... я знаю, пробовала один раз, - сказала Грета, поскольку ей не хотелось выглядеть перед этим парнем, "домашней девочкой" - но на мотоциклах за рулём она ещё никогда не каталась.
-Без проблем!
-Ладно, мама ждёт, я пойду! - сказала она.
Ребята прощались.
-Прощай, Грит, я был очень рад с тобою познакомиться!
-Я тоже!
-Я живу в доме рядом со станцией! Около пруда! Зелёный забор! Если кто-то тебя захочет обидеть, то говори всем, что мы с поселковыми ребятами найдём и накажем негодяя!
-А что, у вас тут девушек обижают? - приостановилась она.
-Нет! - рассмеялся Паша, - Просто, мне немного хочется выглядеть перед тобой рыцарем.
Они пожали руки.
-Прощай, Паша! - сказала Грета, уходившая в сторону своего дома.
Своё имя, произнесённое устами этой девушки, прозвучало в ушах Павла, какой-то новой для него музыкой. Её голос околдовал его, и в ушах звенело "прощай Паша, прощай Паша, прощай Паша..." Еле уловимый, не навязчивый запах каких-то хороших, дорогих духов, исходил от этой девушки. Она быстро зашагала по направлению к синему, выцветшему штакетнику забора. За забором стоял аккуратненький, чистый дом, в котором девушке предстояло провести лето. Она уже почти подошла к забору, как услышала вдалеке заработавший мотоциклетный двигатель. Обернулась - но ни ребят, ни мотоцикла, отсюда, уже не было видно.
-Я так и думала! - от неожиданности девушка чуть не подпрыгнула.
Мама стояла у самых кустов, за которыми прятался от жары пёс.
-Там был этот лихач, которого мы сегодня видели на станции?! - строго спросила она.
-Нет!
-Я ведь слышала, как работает мотор этого мотоцикла! Это был тот же звук! Да что это?! Ты заступаешься за этого хулигана?! Ты его выгораживаешь?!
Грета молчала.
-Пошли в дом! - строго сказала Муза, и сильно сжала руку дочери.
Это было унизительно для девушки. Мама вела её за ручку, как маленькую, непослушную девчушку, без спроса открывшую банку с вареньем. Всё это происходило на улице - мама была человеком крайне сдержанным, и относилась к тем людям, которые "не выносят сор из избы".
-Понимаешь, - смягчив тон, говорила мама, усадив девушку за стол, и сев напротив неё, - Такие ребята, плохо относятся к девушкам! Таким нельзя верить! Они гуляки, шпана - с такими мальчиками у тебя никогда не будет семьи! Если ты хочешь дружить с ребятами - то только из интеллигентной семьи! Я не хочу, чтобы ты поломала себе жизнь! Пусть уж лучше он будет трусом, или лентяем, чем тем, из-за кого ты будешь плакать каждую ночь!
Грета сидела за столом, опустив взгляд, и смотрела на красные, большие цветы, вышитые на скатерти. Её лицо (может, из-за отражения от яркой скатерти?), тоже стало красным.
-Таких ребят нужно остерегаться! Мне довелось повидать много женщин, жизнь которым поломали "такие вот"... мне всегда больше нравились интеллигентные ребята. Я думала, что и тебе тоже. Если ещё увижу, что он к тебе пристаёт, то милицию вызову! Там с ним разберутся - потому, что таких "товарищей", там хорошо знают!
Чувство вины перед мамой, которая простила второй год в школе, помогла сделать справку с работы, простила вечернюю школу и каток, - было велико, и Грета, при всём своём человеческом интересе к Паше, решила, что встречаться с ним больше не нужно. "Хотя, - думала девушка, - Он мог бы стать для неё самым лучшим другом. А если он влюбится? Ведь влюбится, точно! Как потом ему объяснить, что я хочу просто дружить, без любви?" Всё было хорошо при дружбе с ребятами, кроме того момента, когда в их глазах появляется этот маслянистый, сальный блеск. Тогда, чем сильнее и настойчивее был твой друг, тем труднее было от него отвязаться. Почему они видят в ней лишь красивое личико? Почему не могут просто дружить? Ведь в ней есть много хороших дружеских качеств!
Бесполезными были его попытки пригласить девушку на свидание или в кино - она резко и холодно отказывала ему. Бесполезны были сорванные в саду клуба букеты, - она просто не принимала их. Павел был задет этим - и долгое время не мог понять, в чём причина столь резкой перемены в поведении девушки. Понял Паша всё в один день, когда, с очередным сорванным под носом сторожа букетом в руке, он открыл предательски заскрипевшую, покосившуюся калитку. Услышав неприятный звук, на крыльце появилась Муза. Паша растерялся, увидев разгневанную маму девушки, и бессильно опустив руку с как-то сразу подвядшими цветами, стоял молча. Разговор был не долгим, но Муза строго запретила ему появляться рядом с дочерью, пригрозив милицией. Паша не хотел встречаться с милиционерами, повышенное внимание которых, портило жизнь некоторым ребятам из их компании. Несмотря на это, он по-прежнему искал встречи с Гретой, упорно навязывал девушке своё общество, чем лишь отталкивал её от себя. Степень его упорства была пропорциональна её бесстрастному равнодушию, которое было видимостью. Ей было больно играть "Снежную королеву", и игрой этой, обижать, мучить его. Ведь он мучился - она отчётливо это видела по его глазам. Но по-другому было нельзя.
***Каток***
Так проходило время. Грета, чтобы найти уединение, часто ходила в лес, который здесь казался необъятным. Она собирала грибы, ягоды, цветы, просто гуляла с утра до самого вечера. Не нужно было компаний, шуток и разговоров, интриг и флирта. В лесу было нечто, намного большее.
В один из таких вечеров, она возвращалась домой, когда ярко-красный факел солнца, цветом раскалённого до 900 С металла, таял за обугленными вечерней тенью, еловыми макушками. В памяти закружились лица, как крупицы поднятого струёй выдуваемого из кузнечных мехов воздуха, сдувающего с остывающего металла хлопья окислов.
Вот они вместе с Наташей, - у которой раскраснелись от мороза щёки, - смеясь, идут на каток. Наташа была среднего роста - как Грета, - лицо чуть вытянутое вниз, каштановые, вьющиеся волосы, легкая улыбка, постоянно присутствующая на лице. Лицо чем-то, ассоциируется с мордочкой мышки, - возможно, блестящими бусинками-глазами. Внешность довольно миловидная, какая-то "уютная", "тёплая", "домашняя", - но сильно проигрывающая, по сравнению с яркой, привлекающей взгляды Гретой. Наташа привыкла к своему положению "роли второго плана", не обижалась, и не ревновала свою подругу.
Их дружба, началась с дружбы родителей. Во время войны, родители жили рядом, вместе помогали друг другу выживать в голодной, военной Москве. Дочери родились в один год. С самого детства, они были лучшими подругами, не имевшими секретов друг от друга. Так и дружили они. Мечтали вместе поступить в лесотехнический институт, поступать в который, считалось прерогативой ребят. Вместе же, записались на каток.
В тот зимний вечер, Наташа ушла с катка раньше Греты, и девушка с Борисом разучивала новую парную технику; увлекшись, они и не заметили, как опустел каток, и они остались вдвоём. ..
...Летят снежные хлопья, и кружатся в вечернем тумане грёз. Каток... Борис... как же это было прекрасно... освещённый фонарями лёд. Разноцветные лампочки, висят по его периметру, а за ним, загадочная и прекрасная, Московская ночь, внутри которой, постепенно растворилась вся шумная орава из фигуристов и зрителей, и теперь на всём огромном катке, были они одни. Даже вечно ругающийся на лихачей за испорченный лёд Николай Петрович, - человек, контролирующий всё в этом месте, начиная от освещения, и заканчивая поверхностью льда, - даже он куда-то исчез. Нет, он не поторапливал припозднившуюся пару, вопреки своей суровой педантичности.
Николай Петрович, знал каждого из посетителей катка, в лицо и по имени. И в этот вечер, он увидел катающихся Грету и Бориса. Он как раз направлялся для того, чтобы напомнить о времени, припозднившейся парочке - но увидев их на льду, он невольно залюбовался.
Находясь в затемнённом углу, будучи невидимым со стороны освещённого яркими прожекторами льда, он восторженно наблюдал за происходившим танцем. Это было так красиво, завораживающе и гармонично, что Николай Петрович, невольно, прослезился. Прозрачные капли скользнули по седой, жесткой, всегда аккуратной бородке. Что-то кольнуло вдруг в его груди. Киноплёнка памяти, запечатлевшая его жизнь, вдруг стремительно закрутилась назад, - обратно, в молодость. Такого с ним не было - и если бы сейчас, кто-нибудь из знавших Николая Петровича людей увидел его - то попросту не поверил бы собственному зрению! Николай Петрович, всегда строгий и беспощадный, - "Папа Карло", как его здесь прозвали, - далёкий от искусства, но всегда требующий неукоснительного выполнения порядка, он плакал. Он стоял сейчас, и слезы текли по его щекам ручьём. Что он вспоминал, глядя на кружащуюся пару, - никто не знает, но он ушёл подальше, чтобы случайно, какой-нибудь незадачливый фигурист, забывший в раздевалке коньки, не застал его здесь. Он ушёл сквозь лабиринт коридоров, в свою каморку, где подрагивающими пальцами сцеживал заварку, от крутого до черноты, горького чая.
Шорох хорошо заточенных лезвий фигурных коньков, режущих лёд, эхом отдавался от боковых барьеров. Борис одет в чёрный, обтягивающий крепкую фигуру, костюм. На груди вышита серебристая большая, переливающаяся на свету снежинка, вокруг которой поблескивало множество более маленьких снежинок. Лёгкость движений Бориса, придаёт ему сходство с летающей в небе, грациозной птицей.
У Греты, костюм белый. Они слились в танце, как два магнита, соединённых частями с разными полярностями. Они кружат вдвоём, кажется, что весь мир сейчас сузился, до размеров исчирканного лезвиями коньков, подсвеченного и такого милого, катка. Они то соединяются вместе, кружась, то расходятся, отдаляясь друг от друга - словно ускоренно показывая отношения, возникающие на протяжении жизни, между любящими друг друга мужчиной и женщиной. Ссора - фигуристы отталкивают друг друга, и вот уже каждый из них занимает противоположный угол ледяного поля, кружась в собственном танце, переживая бурю чувств, отражённую лишь в движениях. Примирение - они стремительно сближаются, и вновь сливаются в одно целое - теперь у них общий танец. В своей руке она ощущает его руку - ладонь его горячая, пульсирующая: чувствуется, как бьётся его сердце. Мир вокруг бешено вращается. Ветер шумит в ушах. Обнимая за талию, Борис притягивает её к себе, и снова, мир сужается, до размеров небольшого кружочка льда, на котором, они замирают... трибуны пусты, нет оваций, нет тренера, нет цветов, нет никого. Одна только ночь, - со всех сторон объявшая маленький святящийся островок, накрыв его чёрным, звёздным покрывалом, - наблюдает за ними. Он подносит её руку к своим горячим губам... и целует.
-Грета... - он не может ничего больше сказать, потому что не находит слов.
Она склонила голову, и прижалась к его плечу. Они медленно, закружились. Закружились и крупные белые снежинки, падающие откуда-то сверху...
-...Я люблю тебя! - неожиданно прошептал он, и дрожащий шёпот разлетелся эхом по окружающей каток пустоте.
Эхо этих слов, устремилось куда-то далеко, за неведомые, недостижимые, иллюзорные горизонты. Это эхо полетело в будущее. Первый раз, девушка слышала эти слова. Она предчувствовала, жаждала и боялась их.
* * *
"...Я люблю тебя" - доносился чуть дрожащий от волнения и переполняющих чувств, голос Бориса из времени, ставшего прошлым, до идущей по поселковой улице девушки. Факел солнца, остыл на 150 С, и превратился из ярко-красного, в тёмно-вишнёвый. Девушка стояла, посреди пыльной, щебневой дороги, и красные блики заходящего солнца, искорками пробежались по её щекам, отразившись от скатившихся слёз. Борис...
Как было объяснить всё то, что творилось в душе?! Да ведь о том, что она влюблена по уши в Бориса, знают все! Когда она проходила по школьному коридору, то слышит за своей спиной, смеющийся липкий шепоток: "гуляет с тренером", "потаскуха". Это слово было как удар плетью. Как выплеснутое на голову ведро ледяной воды. Насмешливые взгляды одноклассников, осуждающие взгляды одноклассниц - это была плата за увлеченность Борисом. Учиться было невозможно. Быть может, лет через сто, в этом не будет ничего зазорного, достойного осуждения; и даже возможно, наоборот: это будет вызывать уважение сверстников. Но сейчас, в это время, такое поведение казалось недопустимым. С нескрываемым осуждением, на неё поглядывали и учителя. Каждый день, проведённый в школе, стал мукой. Все думали, что у Греты с Борисом роман, хотя так оно и было... лишь не было близости, которая обычно всё расставляет на свои места, в отношениях между мужчиной и женщиной. А как же мама? Как она отнесётся к этому? Когда узнает, что Борис женат! Нет, мама не назовёт свою дочь "потаскухой", но тень безнравственности и аморальности, отбрасываемая от увлечённой дочери, упадёт на маму, грубыми словами из уст всегда всёзнающих соседей. Осуждению и отчуждению гадкого утёнка, подвергнется и мама. А она... интеллигентная, - как это отразится на ней, и на её работе? Нельзя было, в угоду своим желаниям, жертвовать репутацией мамы. Но и без Бориса жить, было нельзя...
* * *
-У тебя ведь есть жена! - вдруг вырвалось из её груди совсем не то, что Грета хотела ему сказать, - Я так не могу!
-Подожди! - сказал он, предчувствуя что-то.
Но было поздно, потому что девушка, птицей выпорхнула из его объятий, и стремительно бросилась к воротам. Она плакала, закрывая задвижку, которая, блокировала ворота, перекрыв Борису возможность догнать, всё объяснить, и утешить девушку.
Так делали дети, из младших групп - они закрывали эту задвижку, и их нечего неподозревающие товарищи, спокойно катающиеся на льду, оказывались заблокированными на катке. Нет, конечно слово "заблокированы" - есть не что иное, как сильное преувеличение, поскольку барьер, отделяющий пространство катка от раздевалок и трибун, был не так высок. Но перелезть через него, с коньками на ногах, было не так просто. Борис смог перелезть, и уже быстро расшнуровывал коньки, надеясь ещё, догнать девушку. Когда он выбежал на освещённую слабым светом фонарей улицу, то никого на ней не обнаружил. Только снег, словно живой но безмолвный, с тихим загадочным шорохом, медленно падал на дорогу.
Борис, конечно, знал где живёт Грета, и тут же ругая себя вслух, стремглав побежал к её дому. Он успел ещё увидеть, издали, как юркнула в подъезд расплывчатое пятнышко - её светлое пальто. Тут же с эхом грохнула тяжёлая деревянная дверь. Где-то залаяла собака. В освещенном ржаво-жёлтым светом заиндевевшем окне подъезда, он увидел мелькнувшую тень. Поздно. Борис медленно подошёл к подъезду. Он часто дышал, от него шёл пар, лицо было покрыто каплями растаявшего на коже снега. Борис даже не успел переодеться: его пальто осталось там - на стадионе, в раздевалке. Сейчас он был в своём любимом, спортивном костюме, со снежинками на груди. Протянув руку к длинной вертикальной ручке, он потянул дверь на себя. Та скрипнула, и открылась. Дохнуло теплом, но Борис не зашёл в подъезд, а задержался, сжав ручку двери, и некоторое время, так и стоял. С грустью он смотрел на ручку двери, и думал о чём-то. Не решившись, он потихонечку закрыл дверь, и медленно, как-то сгорбившись, - отчего его атлетически сложенная фигура стала выглядеть жалко, - он зашагал к стадиону, пошатываясь слегка, как человек, возвращающийся из гостей.
-Эй, дядя, папиросочкой не угостишь? - откуда-то из подворотни раздался развязный голос.
-Что?! - в гневном негодовании, сразу распрямился Борис, встав как изготовившийся к прыжку тигр.
Спросивший сигарету, сразу залепетал:
-Да нет, дядь, если нету, так и не надо!
-Сейчас ты у меня получишь папиросочку, и огоньку подсыплю! - зло процедил сквозь зубы Борис, целеустремлённой и твёрдой походкой направившись в темноту переулка, но тут он услышал как захрустел снег, частым морозным скрипом отдаляющихся шагов.
Борис жалел, что не погнался за наглецом, и не вступил с ним в драку - пусть бы их и было несколько. Пусть бы у них был нож, и пусть уж тогда, они бы ударили его этим ножом. Потому, что жить так, казалось невыносимо. Борис был женат, и хотя время бессонных ночей, и тревожных мыслей, осталось в далёком прошлом, но Борис до сих пор уважал жену, и не мог себе позволить, бросить её. К тому же, Грета, ещё слишком молода - она, может быть, и не любит его вовсе. Она может относиться к нему, как поклонница его мастерства, его профессиональных знаний и силы. Но как отнесётся она к нему, когда узнает его вполне, таким, какой он есть внутри. Ведь, как и у любого человека, у него есть множество недостатков и слабостей, которых Грета никогда не сможет узнать, пока не перешагнёт порог его дома. На одной чаше весов будут лежать все "за", на другой - "против", Грета будет взвешивать, и какая чаша окажется более весомой? Если она откажется от него? Тогда он останется один - ведь к тому времени, он уже потеряет и жену, и уважение коллег, которые и сейчас уже перешёптываются за его спиной. А вместе с ними, и любимую работу. Что тогда останется ему? Склеивать осколки прошлого, смывая с них пыль чувств водкой, в ожидании, последнего своего дня? Нет, нужно было перебороть слабость, перебороть свою страсть. Нужно было отказаться от любви к этой девушке, которая превращалась в наваждение, в безумие. Борис решил это здесь, посреди освещённой покачивающимися фонарями улицы, стоя под падающими из темноты хлопьями снега. Он возьмёт себе другую группу, нет, он уйдет, - переведётся на другой каток, уедет в другой город - что угодно, - но нужно было оказаться подальше от неё, чтобы вытравить из своего сердца эту девушку.
-Я смогу! - прошептал он, как шептал себе обычно перед тем, как выйти на лёд, - Я смогу! - громко и твёрдо проговорил мужчина, в черном спортивном костюме, стоявший на пустой, заснеженной улице, совещённой фонарным светом.
А сверху медленно падали крупные хлопья белого снега, засыпающего цепочку свежих следов.
Увидев вбежавшую, заплаканную дочь, Муза бросилась к ней:
-Что? Что случилось? - трясла она сжавшуюся худенькую девушку.
Снег комками слетал с пальто, и падал на покрытый мастикой паркет. На шум вышла соседка, которая стояла тут же, молча и с грустью глядя на плакавшую девушку. Грета всё рассказала маме. Они сидели долгое время, молча. Соседка - Мария Ивановна, прозванная ещё маленькой Гретой "Маваля", - была тут же.
* * *
Заходящее солнце превратилось в окружность закатывающегося за горизонт раскалённого шара, остывшего ещё на 150 С, и теперь имевшего цвет коричнево-красный, соответствующий раскалённому до 600 C металлу. Переулки Александровска наполнились прохладной тенью, предшествующей наступлению ночи. Грета стояла перед крыльцом, на котором сидела и курила мама, глядя на заходившее солнце. У её ног, лежал патлатый пёс, положивший свою морду на вытянутые перед собой лапы. Не отрывая морду от лап, пёс как-то удивлённо, исподлобья смотрел на подходившую девушку, сильно махая при этом хвостом, удаляющимся о выбеленное дерево крыльца.
-Тебе не кажется, - сказала Муза, не отводя взгляда от красного солнца, глядя мимо Греты, как будто они продолжали давно начатый разговор, - Что оттуда, - она сделал жест зажатой в руке папиросой, ткнув ею в сторону заката, - Наша планета, кажется такой же, какой кажется нам луна?
-Может... - ответила девушка, присев на деревянную, тёплую ступеньку крыльца, и проведя по её шероховатой, истёртой поверхности, рукой.
Дерево как будто передало девушке накопленное за день тепло. Ладонь наполнилась им, как горсть может наполниться теплой водой, почерпнутой из разогретого за день пруда. Они сидели молча, провожая маленький, тёмно-коричневый краешек закатившегося за лес, шара солнца, увидев которое, кузнец бы определил по цвету, что температура его, будь оно из железа, "градусов эдак 500".
-Как грустно... - сказала мама, - ...Грустно смотреть. Закат - это самое печальное из того, что можно увидеть в мире. Закат - это увядание. Ты можешь видеть его в конце каждого дня - но чем больше закатов ты увидишь, тем больше грусти у тебя будет в душе. Какой же он - последний закат, который каждого из нас ждёт, и который каждый из нас когда-то увидит?
-Ну в таком случае, рассвет - это самое радостное! - ответила Грета.
Муза тихо усмехнулась.
-В этом мире всё настолько умно, что человечеству никогда не хватит ума, для расшифровки всего механизма этого мира. Всё циклично и последовательно, всё взаимосвязано настолько, что упавшая капля воды на одной части планеты, может поднять волну, на противоположной её части. Человек может только лишь догадываться и предполагать, о том, как устроен этот мир!
Они говорили ещё какое-то время. Говорила Муза, а Грета, слушала, наслаждаясь приятным голосом своей мамы. На улице стало совсем темно и прохладно. В оконце маленького домика, загорелся тёплый и уютный свет. Наступила ночь.
