Слава тоже жил в Александровске, - но жил он здесь постоянно. У него была стремительная, энергичная походка жизнелюбивого человека; чуть откинутая назад голова, высокий красивый лоб, светлый волосы и чудесные глаза - чуть грустные, чуть весёлые. Ему было лет около 30, - как выяснилось позже - 27. Грета часто ходила мимо его дома на станцию или в кино, и часто встречала Славу, который всегда как-то смущённо здоровался. Однажды, Грета опаздывала в кино, и ей пришлось бежать где-то километр. Когда она вошла в здание клуба, расположенного на станции, то увидела там Славика, рядом с которым стоял друг. Девушка встала к ним спиной, делая вид, что не замечает их, чтобы быть одной. Слава тихо сказал своему товарищу:
-Вот эта девушка, про которую я тебе говорил!
Товарищ, усмехнувшись ответил:
-Да это не "цветок", это "малина"!
Девушка смутилась от этих слов, и с трудом сдерживала улыбку - после пробежки, у неё пылали даже уши. Она подумала, что это сравнение было связана с тем, что она покраснела после бега; на самом же деле, на дворовом блатном жаргоне, "малиной" называли нечто приятное, красивое, прекрасное.
А познакомились они так: как-то Грета шла не спеша в лес, и вдруг увидела на своём пути мужчину, лет тридцати, стоявшего поперёк дороги. Рядом с ним, стояли два ведра с водой, и Грета поняла, что мужчина просто отдыхает, от своей тяжёлой ноши.
-Привет! - сказал он, улыбаясь одними глазами.
Всё лицо его было наполнено каким-то внутренним светом, и добротой. Лицо было покрыто коричневым загаром, словно слоем краски - Грета поняла, что мужчина этот местный, и что он много работает на улице. Наверное, у него есть огород, на котором он трудиться с утра до вечера. Волосы были, похожими на солому, и лицо его, - всё какое-то мешковатое, бесформенное, - придавало этому человеку ассоциативное сходство с огородным пугало. И глаза, словно бы кто-то, - какой-то сказочно богатый султан, - в шутку, прикрепил к коричневой мешковине лица, два драгоценных, сияющих отшлифованными гранями, камня.
-Привет! - доброжелательно улыбнулась Грета, сжимавшая в руке букет цветов.
-Я - Слава! Твой сосед - каждый день я тебя вижу, а кто ты, и откуда ты, я не знаю. Мне сказали, что ты приехала из Москвы, с мамой, и живёте вы у Татьяны!
-Я - Грета! - они пожали руки, - Да, мы приехали сюда на лето!
-Это хорошо! - широко и заразительно улыбнулся Слава.
Есть такие люди, которые умеют улыбаться искренне, и как-то чисто. И, вроде бы, явных причин для улыбки, нет. Такие люди улыбаются, будто от получаемого при общении удовольствия, или от удовольствия самой возможности общения, от удовольствия жизни. Так это или нет, но не улыбнуться в ответ, в таких случаях, просто невозможно, - и улыбнувшись чувствуешь, как какое-то человеческое тепло, разливается мягкой нахлынувшей волной по каждой клеточке твоего тела.
-У тебя красивое, и необычное имя! Наверное, тебе все об этом говорят! И ребята, наверное, хороводы вокруг тебя водят! Такая ты красавица! - мягко, дружески, говорил он.
Грета смеялась. Грубоватый с виду, этот человек, был необыкновенно мягок, внутри. Это чувствовалось по интонации его голоса, по манере разговора.
-Слава, а вы живёте здесь? - спросила она.
Он рассмеялся, и махнул рукой:
-Называй меня "Славик", и давай обращаться друг к другу по-соседски: не на "Вы", а на "Ты", - а то я чувствую себя ветхим и старым!
Они рассмеялись. И простояли они посреди дороги, наверное, час. Славик рассказал историю про то, как он сделал теплицу, и её нужно было стеклить. Стёкла привезли на грузовике, и выгрузили по ошибке рядом с соседним домом. Славику пришлось их перетаскивать самому:
-...А стекла большие. Я перчатки одел, за бока стекло взял и к себе прижал, чтобы от ветра не колыхалось, и иду к дому. Одно стекло отнёс, другое, и вот уже осталось последнее. Несу его, устал весь, кажется, что руки разжимаются. Я его перехватил, и быстрее стараюсь идти, а на встречу - женщина. Я как-то не думал о ней, смотрю на неё сквозь стекло. Вдруг вижу - она вправо метнулась, потом влево,- я ещё подумал, что наверное она бешенная, - вдруг она как закричит! И на меня бросилась! Как эти, японские самураи, только без крика "банзай"! Сумкой как треснет прямо по стеклу - оно в дребезги тут же разлетелось! Я говорю: ты что же, дура, наделала?..
При этих воспоминаниях, он смеялся так, что казалось, что рассказывает он больше для своего удовольствия.
-...Хорошо, что руки себе не изрезал! Оказалось, что она сослепу, стекло не увидела! Зато увидела мужика, с растопыренными как у вратаря руками, который идёт на неё, преграждая ей путь, и хочет её схватить. Она испугалась, подумала - что насильник и, поскольку была не робкого десятка, ринулась в наступление!
Они долго смеялись.
-Так потом, вместо этого стекла, мне пришлось фанеру вставлять! - говорил он, и снова они смеялись.
Славик был из тех людей, с которыми легко говорить так, как это может быть легко, при встрече, двум хорошим друзьям, не видящимися долгое время. Он расспрашивал о Москве, в которой сам Славик, был всего два раза, несмотря на то, что столица находится в сорока минутах езды на электричке. Они стояли и говорили, вода в эмалированных, белых вёдрах, рябилась, от иногда появлявшегося теплого ветра.
Вода была прозрачной, и холодной - наружная поверхность вёдер, покрылась капельками конденсата. Под редкими волнами прозрачной воды, на дне обоих вёдер, чернели выщерблены в эмали. Старые кожаные ботинки, на ногах Славика, были покрыты жёлтой, глиняной пылью. Кожа на носке правого ботинка, была белой, - словно вываренной, - и Грета подумала, что Славик, любит играть в футбол, и играет в этих, неудобных и старых ботинках. Она подумала, что должно быть, он неплохой игрок, и его знают и уважают все местные ребята. Грета увидела несколько криво заштопанных дыр на его брюках с оттопыренными коленями, и подумала о том, что Славик холостяк, - раз сам штопает свои брюки, - поскольку женщина, зашила бы эти дыры совсем по-другому. Как вдруг раздался крик, от которого Грета и Славик, одновременно вздрогнули.
-Слава! - раздался требовательный, женский голос.
И тут же, за калиткой старенького дома, появилась женщина. Худая, очень высокая. В длинном халате, - лицо этой женщины, с тонкими поджатыми губами, большими серыми глазами и длинным носом, - было неприятным.
Посмотрел на Грету, глаза его блеснули добрыми драгоценными бликами, и опустились на вёдра. Он взял их, и медленно, как загнанная лошадь, поплёлся к калитке этого дома. Вода иногда выплёскивалась из вёдер через края, и горстями блестящих на солнце капель, падала на пыльную землю. В удаляющейся фигуре, была обречённость, как у подсудимого, ведомого на эшафот.
Женщина, открыв калитку перед Славиком, бросила в Грету недобрый, колючий взгляд, Славик что-то тихо ей говорил, в чём-то оправдывался.
Это была его жена. Ему было двадцать семь лет, у него был трёхлетний сын, которого звали так же - Слава. Считалось, что называть ребёнка именем родителей - плохая примета, - почему вдруг Слава решил назвать сына своим именем? Или он не знал, что есть такая примета? Скорее всего, на этом настояла его мужиковатая жена. И ещё у него была тёща. Её крики часто слышались, тихими вечерами. Крики были дикими, и говорили, что женщина эта - психически больна. Это была страшная женщина. Вчетвером, они жили в этом стареньком доме, в тени которого сейчас уже растворились фигуры двух людей.
С тех пор, Грета частенько встречала всегда оживлённого, радостного Славика на своём пути, и они быстро стали настоящими, хорошими друзьями. Славик был весёлый и разговорчивый человек, который в Грете, нашёл отдушину рутинной своей жизни, наполненной бытовыми хлопотами и заботами. Это был тот редкий случай, когда мужчина и женщина, могут общаться по-дружески. Жена его, привыкла к этому, но не давала подружившимся соседям, слишком заговариваться, всегда грубо окрикивая Славу, от чего тот, как в первый раз, поникнув, шёл на свой "эшафот".
***Встреча в лесу***
Дом Татьяны, в котором жила Грета, стоял недалеко от леса. Грета любила чистый, еловый лес. Казалось, что в лесу этом, поработала бригада лесников - всё было чисто, ни одного сухого деревца, поваленного ветром. Казалось, что так и должно быть; но казалось так лишь до тех пор, пока ты не углублялся на несколько километров. Жители посёлка, отапливали свои дома печами, и упавшие от старости деревья, разрешалось распиливать на дрова. Все этим пользовались, и благодаря этому, лес был словно выметен начисто. По нему можно было гулять в кедах. Лишь отойдя от посёлка, на километр-полтора, можно было увидеть изредка преграждающее путь, старое дерево. Грета любила лес, и часто ходила на прогулки, за грибами и к реке. Если перейти железную дорогу, и пройти несколько километров вдоль этой реки, то можно увидеть строящийся новый город "Спутник" - город строили ударными темпами, днём и ночью. Рокот тракторов и кранов, изредка доносился откуда-то из-за леса.
Было раннее утро - Грета, любившая поспать подольше, сегодня встала чуть свет. Она планировала пройти к памятнику погибшим солдатам, убитым Гитлеровскими нацистами, и хотела принести собранные по пути, свежие полевые цветы.
Эти солдаты, защищали подступы к Москве - все они, хотели жить на своей земле, работать, любить своих женщин и детей. Но их убили здесь, в этом лесу. Быстрым темпом шла война, и было не до погибшей горстки солдат - людей убивали тысячами, сотнями тысяч. Живые закопали убитых и, не сбиваясь с ритма войны, делающего из человека солдата, - на слёзы, ритуалы, тёплые слова и похоронные письма, - пошли дальше...
После войны, через несколько лет, в лес пришла группа людей, для которых устройство памятников, было не каким-то делом чести, или делом ещё какого-либо светлого чувства; для этих людей, устройство памятников было осточертевшей рутиной. Делалась эта работа исподволь, с неохотой, и через силу. Пахло алкогольным перегаром, табачным и сварочным дымом, карбидом, краской и запахом реакции песко-цементной смеси с водой. Сыпалась, как грозди переспелых ягод, матерная брань. Потом была ещё торжественная часть, с венками, громкими патриотическими словами, холостыми выстрелами в небо, минутой молчания... некоторое время, ребята из школы регулярно приносили цветы. Потом, приносить стали всё реже, и вот забвение коснулась небольшого островка человеческой памяти, потерянного в хвое елового леса.
Металлические серебристые обелиски мемориального памятника, были увенчаны звёздами, выкрашенными красным. Несколько капель красной краски, случайно попали на серебристую поверхность холодного металла, и алели... словно упавшие капли солдатской крови...
И Грета, как-то прогуливаясь по лесу, случайно набрела на эту братскую могилу. Убрав высохшие и поблекшие букеты цветов, счистив зелень мха, которая начала покрывать серебристую стелу, девушка решила, что придёт сюда вновь, и принесёт с собой свежих, полевых цветов, в память о погибших здесь людях.
После этого, Грета хотела дойти до старой усадьбы, на которой когда-то, жил любимый Гретой поэт. Там, в тишине и безмолвствии парка, он придавался своим думам, сидя на скамейке, читал книги из усадебной библиотеки, и слушая ласковый шелест дубовых листьев, редкие всплески клевавших что-то в воде лебедей, плавающих по красивому пруду. Там девушка, представляя себя им, хотела погулять и погрустить в одиночестве, сочиняя собственные стихи.
Территория усадьбы, пережившей революцию с Великой Отечественной войной, сейчас пустовала и имела вид заброшенный, печальный - как могила солдат, в лесу. Лишь могучие дубы, и длинная каменная лестница, со скамьями, спускающаяся от усадебного дома к зарастающему пруду, напоминали о былом величии хозяев и гостей этого места.
Собравшись, Грета вышла из дома, и направилась к лесу. Было прохладно, и лучи только что проснувшегося солнца, ещё не грели. Улица закончилась, закончилась и твёрдая дорога под ногами. Теперь, ноги упирались в мягкий ковёр еловых иголок. Грета шла по лесу, погружённая в свои мысли, как вдруг услышала тревожный звук - громкий и интенсивный хруст обламываемых на деревьях веток, говорил о том, что некто продирается напролом. Грета услышала страшные какие-то шаги: несколько быстрых шагов, затем тишина, потом снова 3-4 быстрых шага, и снова тишина. Затем "нечто", скрытое за деревьями, побежало - шаги были частыми и без остановок, они становились громче, приближаясь к Грете. И тут на Грету, откуда-то из-за деревьев, вывалилось что-то большое и тёмное.
Перед Гретой стояла женщина. На ногах её были черные, резиновые сапоги. Брюки были изодраны, как и штормовка - у брезентовой куртки был начисто оторван левый рукав. Из-под куртки, торчал клочьями шерстяной свитер, в ворсе которого были иголки и множество еловых обломанных веток - как будто, женщина кувыркалась на земле. Руки испещрены красной сеткой мелких царапин. Каштановые волосы, некогда завитые, торчали в разные стороны, так же как и свитер, имели множество вплетённых иголок и веток. Лицо было белым, как только что вываренная простыня. Губы искусаны в кровь, которая уже запеклась. Глаза женщины, под которыми синели тёмные мешки, были безумны. Её трясло так, словно сквозь неё проходил ток. Она минуту смотрела на Грету, своими страшными, безумными глазами пока вдруг, обессилив, не упала прямо на девушку.
-Что с вами? - отстранилась та.
-Посёлок! Где посёлок! - сипло восклицала женщина.
-Посёлок за моей спиной! Кто вы?
-Меня зовут Зоя, - простонала изможденная женщина, перестав трястись, голос её стал слабым и пискливым, он стал плаксивым, - Я заблудилась.
И тут же, глаза её вновь сделались страшными, а голос грубый, как будто перед Гретой стоял уже другой человек:
-Ну и лес у вас! Ну и лес! Вы и не знаете, что тут твориться! - её затрясло с новой силой.
-Давайте я вас провожу, пойдёмте! - сказала девушка, придерживая женщину, направляясь назад, к посёлку.
Женщина не сопротивлялась, и тихо всхлипывая, покорно дала себя повести. Фигура её вся ссутулилась, как будто это была иссохшая старуха.
-Что вы видели?
-Я? - выпрямилась и стразу ожила женщина, - Я? Такое-е, ну и лес тут у вас! Вы даже не знаете...
Тут она неожиданно расхохоталась. Смех вырывался из раскрытого рта, с разгрызенными губами, поджившие ранки на которых лопнули и из них начала сочится кровь. По спине девушки пробежал озноб, от жуткого смеха и страшного вида женщины.
-...Не-е-е знаете! - злобно погрозила она пальцем, перед самым лицом Греты.
* * *
Муза уже стояла на крыльце, заспанная, но причёсанная, как всегда опрятная. Она оглядывала задыхающуюся в неистовом смехе женщину, которую вела за руку Грета.
-Она заблудилась, я встретила её в лесу! - сказала девушка, подводя Зою к Музе.
Вдруг неожиданно что-то звонко хлопнуло рядом с Гретой - это Муза, с силой ударила женщину по лицу, от чего страшный хохот её, тут же оборвался. Зоя посмотрела на Музу удивлённо. В глазах её появилось осмысленность, она опустила голову и тихо прошептала:
-Спасибо.
-Веди в дом! - строго сказала Муза дочери.
Зоя плакала. Плакала она тихо, по-детски, вздрагивая всем телом. Её отпоили чаем, от еды женщина отказалась. У Татьяны нашлась бутылка с коньяком, припасённая на какой-то праздник, - Зоя, давясь взахлёб, выпила половину кружки, и сбивчиво, непоследовательно, рассказала, что она - дачница, приехала в гости к подруге. Пошла в лес, собирать грибы - решила идти вечером, поскольку не любит жару. Заблудилась, стемнело, и она всю ночь плутала по лесу. Что точно она видела - Зоя не говорила, при таких вопросах, тело её снова охватывала лихорадочная дрожь, и градом из глаз катились крупные слёзы.
-Оно... они... я видела их... окружили... гнались... - так, задыхаясь от волнения, говорила Зоя.
-Кто? - спрашивала Муза голосом, который стал непривычно жёстким, - Местные? Сколько их было? Запомнили их лица, одежду?
Женщина, излишне энергично, отрицательно помотала головой, и потом вымолвила:
-Призраки!
Грета и Муза, проводили несчастную женщину, до дома её подруги, которая была на ногах, и уже собиралась идти в милицию, чтобы заявить об исчезновении своей подруги. Зою уложили спать, и пока Муза, и владелица дома тихо беседовали на кухне, Грета слышала, доносившиеся из комнаты, тихие и страшные вскрикивания спящей женщины.
Вернувшись домой, Муза и Грета, сели пить чай. На столе, стояла пустая эмалированная кружка, из которой ещё пахло коньяком - то Муза, то Грета, искоса поглядывали на пустой стул и эту кружку, словно бы там сидел кто-то невидимый.
-Зоя сказала, - промолвила Муза, - Что сегодня же уедет.
-Мам, я не верю в приведенья, может, ей просто показалось?
-Не знаю дочка. Она же нам так и не сказала, что именно она видела. Понимаешь, в нашем мире, всякое бывает. Когда мы, с твоим папой, жили в Костромской области, и снимали там дом, у нас тоже был интересный случай...
***Печь***
...Мы с твоим папой, приехали в Костромскую область, в командировку связанную с работой твоего отца. Деревня Морхинино стояла на красивом берегу реки Унжи. Дом, в котором нас поселили, был ветхим, но ещё крепким. Его хозяйка уехала на свадьбу каких-то родственников, и оставила нас с твоим отцом хозяевами в своём доме.
Печь у неё дымила просто невозможно. При топке приходилось открывать окна и двери, чтобы не угореть. Стены в избе от этого были чёрными - не знаю, как уж справлялась с этой печью хозяйка, только я не хотела жить в саже. Мы решили, что нужно перекладывать печь. Найти печника, оказалось сложно, но нам повезло - он как раз закончил перекладывать печь в одном из соседних домов. Пришел к нам такой маленький мужичонка, с выщипанной бородёнкой. Несколько дней он ковырялся с печью, и всё как-то вопросительно поглядывал на нас. Потом уже, нам рассказали, что у них принято, что если у тебя работает печник, то ему нужно подносить каждый день перед работой и после работы, по полному стакану водки. Мы же, этого не знали, да и водку мы с твоим отцом не пьём, поэтому, у нас её с собой не было.
Печник же, переложил трубу и часть печи, и мы ему за это хорошо заплатили - хотя, по местным традициям, должны были вместе с печником, обмыть печь - то есть, накрыть стол, с закусками и выпивкой.
Печник, принимая деньги за работу, был зол, твоего отца в тот момент в доме не было. Печник, погрозил мне пальцем, и сказал: "как печка принялась, так и истопилась!" - он сказал это зло, и как будто с какой-то угрозой. Я этого не поняла, ведь он получила за работу хорошие деньги!
Но печь больше не дымила, и тяга была отличная, сомнения и опасения рассеялись. Мы топили её и радовались, но слова печника, и его злые глаза, не выходили у меня из головы. Приехала хозяйка, обрадовалась, когда увидела выскобленные стены, а ещё больше - когда увидела переложенную, выбеленную печь. На радостях, она решила устроить нам праздник. Уха для местных не была особым угощением, поскольку рыбы в Унже было в изобилии, и хозяйка решила сварить для нас хороший, наваристый борщ, с жирной сметаной и укропом. Ухватом она поставила чугунный котелок в печь - но тут вдруг, котелок сам выпрыгнул из печи, вместе с супом! Она поохала, поплакала, ругая себя, но заново наполнила котелок ингредиентами супа, и снова ухватом поставила его в печь. И вновь котелок вылетел из печи - заложенные продукты, вместе с подсоленной водой, разлетелись по поверхности пола.
Она плакала и причитала, и ругала уже нас, за то, что не уважили печника, и тот нас сглазил. Она хотела бежать на поиски этого печника, и просить его, чтобы тот снял сглаз, приготовив ему, в качестве откупа, пятилитровую бутылку с самогоном! Поскольку я училась, и работа моя напрямую связанна химией, я заинтересовалась этим явлением, и попросила хозяйку вновь проделать всё тоже. Она не хотела закладывать в котёл свежее мясо - было жалко. И уже выпавшее на пол мясо, она тоже не хотела закладывать - "поганить котёл", - да что ты с ними делать будешь! - всплеснула я руками. Тогда, подумав, что дело тут совсем не в мясе, я попросила её поставить котёл с простой водой. Прошло какое-то время, как на моих глазах, котёл выскочил из печи, как будто его кто-то пнул ногой. Хозяйка крестилась...
Подумав, я попросила у неё веник и совок, и вымела из печи зеркальные капли ртути. Когда твой папа узнал об этом, взяв ухват, он побежал искать печника, чтобы намылить ему уши, но соседские мужики отца остановили, пообещав самим разобраться с печником. Так вот и закончилась эта история с печью...
* * *
-Ну вот, видишь, мам, приведений не бывает! - радостно подытожила рассказ Грета, разливая вскипевший только что чай, по чашкам.
Она очень любила чаёвничать с мамой и слушать разные, интересные истории. Любила просто слушать мамин голос, такой нежный и любимый. Муза задумчиво смотрела в наполненную янтарным чаем, чашку, от которой медленно поднимался пар, не торопясь отвечать дочери. После минутного молчания, Муза начала говорить:
-Не спеши делать выводы, дочка. Понимаешь, во время войны, я много разных людей видела. Видела, как люди умирали, от ран и ослабленные от голода, промерзшие и больные. Разных людей я видела, и могу тебе сказать, что эта женщина - не сумасшедшая. По крайней мере, она не была сумасшедшей - я поговорила с её подругой, и кое-что узнала о ней. Она занимает серьёзную должность в Москве, не робкого десятка, не верующая, одинокая - муж погиб во время войны. Когда она говорила - она... она видела что-то такое... о чём она побоялась даже говорить нам - она побоялась поверить, в то, что видела! У неё, как мне кажется, сейчас есть два пути: первый - она проснётся, и попросту забудет о том, что видела. Будет считать, что ей это всё приснилось. И вспоминать о произошедшем, она больше никогда не будет. И здесь она никогда не появится. И с подругой этой она никогда больше не будет дружить.
-Почему?
-Потому, что подруга эта, вместе с её дачным домиком и нашим поселком, - всё это будет ассоциироваться у неё с произошедшим. Она забудет обо всём, и будет жить так, как жила - и этот период её жизни, будет просто вычеркнут из памяти, как нечто чуждое и не укладывающееся в её сугубо личное представление о мире. Понимаешь, она, как и все, видит этот мир, как некое пространство вокруг неё, состоящее из осязаемых ею объектов. Так же, есть определённый набор фундаментальных для каждого правил, выведенных с течением жизни с помощью логического мышления, исходя из которых, следует принимать то или иное решение. Правила могут быть разными - например, то, что раскаленное железо - горячее, и если дотронуться до него рукой - то будет ожог. Или правило может быть таким - приведений, не существует. Это стереотип, утверждённый логическим мышлением - я не вижу, не осязаю приведений, значит, их нет. Эти правила - они как "три кита", на которых стоит её мир. Если одного убрать, то мир развалиться - и трудно сказать, как на это, отреагирует её рассудок.
-А второй путь?
-Второй? - Муза задумчиво отпила чай из белой чашки, сделанной из тонкого, просвечивающего на свет фарфора, - Она начнёт пересматривать свою жизнь, в соответствии с открывшимся новым для неё правилом этой жизни. И тут опять же, дорога раздваивается: либо, как большинство, начнёт верить в Бога, либо сойдёт с ума.
Муза залпом допила остывший чай, и поставила свою чашку на стол со стуком, от которого Грета вздрогнула.
-Мам, а ты видела сама приведенья? - спросила Грета, и с опаской посмотрела за окно, за которым виднелась оранжевая полоса заходящего солнца, освещающего такой длинный, и так быстро пролетевший, день.
Муза встала, включила свет. Лампа над столом, загорелась мягким, приятным светом. Абажур, смягчал свет, и не давал ему разлететься по всей комнате, ограничивая его и приглушая уютным материалом оранжевого сукна, из которого тот был сделан.
Свет концентрировался на столе, белая с красными цветами скатерть которого, была уставлена чашками, сахарницей, блюдцем с вареньем, пустой кружкой из-под коньяка и большим чайником, из носика которого поднимался парок. Муза подошла к окну, устремила взгляд куда-то в даль, молча простояла так несколько минут, затем, резко задёрнула шторы. Она собралась было выйти на улицу, прихватив со шкафа портсигар и зажигалку, но Грета остановила её:
-Мам, кури тут!
Муза остановилась, вырванная из тумана своих мыслей, посмотрела на дочь, и сказала:
-Видела. Но это было один раз.
-Как же, мам? - в нетерпении, аж подпрыгнула девушка, схватив чайник, и поставив его на плиту.
Муза выудила пустую консервную банку, из закопченного и мятого ведра, прикрытого крышкой, в котором хранился бытовой мусор. Задумчиво осмотрела банку со всех сторон, зачем-то дунула на неё, и поставила её на край плиты, решив использовать эту банку в качестве пепельницы. Папиросу она закурила от синего, мертвенного пламени газа, который подогревал чайник. Табак тихо затрещал, тлея. Облако выдохнутого белого дыма, повисло под абажуром, клубы его извивались и принимали разные причудливые формы, будоражившие воображение девушки.
-Грит, ты приготовилась к тому, чтобы слушать долгую историю? Это зря. История короткая. Я расскажу тебе её до конца, пока тлеет эта папироса. Вообще-то, здесь есть две истории, которые произошли примерно в одно время, в одном месте. Дело было в Москве. Я, ещё не знакомая с твоим отцом, жила в одной комнате, которую я снимала, в коммунальной квартире. Перед сном, если позволяло время, я читала, лёжа на кровати, под светом настольной лампы для чтения. Не помню, какую именно книгу я читала, но вдруг я почувствовала, будто в комнате есть кто-то, кроме меня. Это было невозможно, но окинув комнату беглым взглядом, я остолбенела - на стене отражалась тень. Тень сидящего на стуле человека, склонившегося, как будто слушая собеседника. Я остолбенела - потому, что между лампой, и стеной, не было ничего! От страха закрыв глаза, я начала вспоминать молитву "Отче наш", - которой меня в детстве, учила мама, твоя бабушка - да она и тебя учила этой молитве! Когда я открыла глаза, на стене уже никого не было. Никакой тени. Утром, я уверяла себя, что это был какой-нибудь мотылёк, севший на лампу - хотя тень и была чёткой.
Ко мне изредка заходила соседка Варя, мы с ней часто чаёвничали, говорили о том, о чём обычно говорят вечером, собираясь на кухне. Я оставляла Варе свой второй ключ - она жила с мамой, и часто у них были скандалы. Когда меня не было, Варя могла побыть одна в моей комнате, поспать или почитать. Но в этот вечер, усталость была настолько сильной, что я не хотела ни с кем говорить, даже с Варей, поэтому, закрыла замок двери изнутри, оставив ключ в замке. Дверь можно было открыть ключом снаружи, только после того, как я достала бы свой ключ изнутри. В комнате моей, не было почти ничего: топчан, на котором я спала, один стул, и чемодан под кроватью, с моими вещами и книгами. У кровати стояла тумбочка с настольной лампой для чтения. Всё было как всегда - я пришла домой, уставшая, и мне очень хотелось спать. Стул стоял в углу - этот стул принесла Варя, обычно она сидела на нём, а я на топчане, в те дни, когда она заходила ко мне в гости.
Я уснула, как только прикоснулась к кровати. И вдруг, я проснулась, от неприятного чувства. Это было чувство чужого взгляда - только оно было настолько острым и неприятным, что я проснулась, несмотря на всю мою усталость. Настольная лампа для чтения, горела - я уснула, так и не выключив её. Перед моей кроватью, стоял Варин стул, на котором сидела старуха, облачённая в черные одежды. Её лицо было иссохшим, и страшно морщинистым. Она ничего не говорила, а просто молча смотрела на меня. Прямо в глаза. И я, тоже смотрела на неё. Взгляд этой старухи, был тревожным, и наполненным глубокой печалью. Мы некоторое время смотрели друг на друга. Потом, я как-то незаметно для себя, уснула. Проснувшись утром, я тут же вспомнила про старуху. И подумала, что это был просто кошмарный сон. Встав, я оторопела - стул стоял перед моей кроватью! Этого быть, просто не могло! Ключ от двери, всё так же торчал из дверного замка, исключая любую возможность попасть, кому бы то ни было, из коридора в мою комнату, даже обладая ключом от замка. Пустой стул стоял, словно эта кружка - Муза кивнул на кружку из-под коньяка Зои, и одновременно, затушила свою папиросу в консервной банке.
-И что потом? - нарушила тишину, Грета.
-Потом? - Муза улыбнулась вымученно, и устало, опустив карие глаза на стоявшую перед ней чашку, - В то утро, я проснулась от шума из-за дверей. Когда вышла на кухню, мне сказали, что началась война. Было утро двадцать второго июня сорок первого года...
Муза села за стол, и облокотила голову о руку:
-Стул никак не мог сам очутиться перед кроватью. Поэтому, я сделала вывод, что это был не сон. Со временем, я пересмотрела свою жизнь, и таким путём, обрела веру. Мне кажется, что каждый сам должен, или не должен к этому прийти - у каждого свой жизненный путь. Поэтому, я не заставляла тебя читать библию, и вообще, мы с тобой, на эти темы никогда особенно не разговаривали.
Они снова некоторое время молчали. Затем Муза сказала:
-Давай так, в следующий раз, когда ты соберёшься в лес, ты возьмёшь меня с собой! Хорошо?
-Да, конечно... - растерялась девушка, не ожидая такого предложения от мамы.
-Что-то не так?
-Нет, - неуверенно проговорила Грета, - Но, боюсь, тебе будет не интересно просто бродить по лесу!
-А мы сделаем так, чтобы и мне, и тебе, было интересно! Давай, возьмём с собой корзину с едой, и устроим в лесу небольшой пикник? А потом пойдём собирать полевые цветы!
-Хорошо! - радостно согласилась Грета, - Когда же мы пойдём?
-А давай, завтра? Ведь у меня отпуск, и я хотела его провести на природе, рядом со своей любимой дочерью!
Она легли спать пораньше, чтобы встать сутра.
* * *
Утром встали ещё затемно. Собирались долго, и обстоятельно. Взяли тонкий сборник каких-то стихов, отваренных яиц, хлеб, баночку с земляничным вареньем, булочки, сыр и сухой чай. Так же был с собой котелок с плоским дном, от которого пахло кострами и задушевными беседами, проводимыми под потрескивание сгорающих в костре дров. Они шли не спеша, любуясь красотами наступающего дня. Пахло землёй, и свежескошенной травой. Воздух был, казалось, перенасыщен озоном. Роса маленькими каплями, поблескивала то там, то здесь, как будто они находились в сказочном мире. Музе очень понравилось гулять по лесу. День выдался самым, что ни на есть, подходящим - на небе не было ни облака, а легкий ветерок обдувал достаточно, для того, чтобы не было жарко.
Они шли вот уже час, переходя с одной малозаметной тропинки, на другую, и Муза уже начала было думать, что Грета идёт наугад, не зная дороги, как вдруг они оказались на поляне, у реки, - привести к которой обещала дочь. Место это, напоминало по виду каньон: крутые берега по бокам, возвышались на пять-десять метров. Дно было плоским и широким. Посередине текла небольшая река. Здесь был холм, и Муза с дочерью, не задумываясь, направились к нему. Набрав чистой воды из реки, они развели костёр, и заварили чай. Грета нарвала мяты, которую они добавили в чай, отчего тот стал просто восхитительным, и казалось, что напиться им будет невозможно. Расстелив плед, и расположившись на нём, они стали неспешно беседовать.
-Ты знаешь, - говорила Муза, прикуривая папиросу, - Я всё вот думаю, кем нас, русских, считают на западе? Наверное, они представляют нас, как стадо бездумных рабов?!
Грета слушала.
-Может быть, от части, это правда - так же, как и правда в том, что сами американцы - такие же рабы, - но только их погоняют другим кнутом. Нашим людям, за работу, дают какие-то блага, денег но платят мало, и вообще жизненный уровень у нас намного ниже. Американцам платят хорошие деньги - но это всего лишь крашеные бумажки, на которые можно купить те же социальные блага, пищу. Но если вдуматься, если откинуть эту ширму из цветных фантиков, - чем их общество отличается от нашего? Лучшими условиями жизни? Лучшей пищей? - но это искусственные блага, национальный фетиш. Эта вереница пёстрых упаковок, блестящих лент, по сути, ничего не меняет - ведь всё то, что мы потребляем, по сути, есть просто средства для существования. Как, например, дрова для печи, которые служат для того, чтобы разогреть печь. Ведь глупо же топить печь, надушенными, раскрашенными, отшлифованными паленьями - они превратятся в золу. Как и всё, в этом мире. При Петре-1, люди, народ, и мечтать не могли о тех благах, которые появились через 50 лет. То же самое общество, через полвека после Петра, опять же было недовольно, и в свою очередь, не могло мечтать о благах грядущего времени, которые появились во времена Достоевского. Люди на этой временной ступени, тоже были недовольны, и ещё более, чем те, что были при Петре. Они хотели большего - и они получили это большее через сто лет, во время революции. Они получили свободу. Но и эти, свободные люди, и представить себе не могли того, что имеем мы сейчас, - я не говорю уже о том, чтобы даже об этом мечтать! Это, несмотря на то, что революция, - кому бы она ни была выгодна, - оказалась огромной палкой, попавшей в колёсо развития России, затормозившей его, на несколько десятков лет. Что есть сейчас у нас? В чём высшее, материальное счастье, для простого человека, как для единицы общества? Дача, квартира в Москве, мебель, одежда и машина, с личным водителем? У нас это почти нереально, но добившись этого, неужели человек будет счастлив абсолютно? Этого не может быть! Человек будет хотеть и стремится к большему! Он захочет власти. Начнёт пробиваться к ней, пока наконец, не достигнет максимума в этой сфере - не станет вождём народа! И что, разве после этого, человек станет абсолютно счастливым?! Снова нет! Человек будет стремиться к тому, чтобы расширить зону своей власти! Он захочет, чтобы его воле повиновался весь мир. И весь мир станет повиноваться ему. Что дальше? Наступит счастье? Опять нет. Когда человек станет управлять миром, он захочет большего. А что может быть больше?
Грета молчала, Муза с ироничной улыбкой, ответила за неё:
-Человек, захочет стать Богом! Посеянный искусственно стереотип советского рабства, для американцев - это подспорье для того, чтобы культивировать национальную гордость в душах своего народа, - а это, в свою очередь, нужно для единственной цели - чтобы укрепить власть. Так же, байки, которые там рассказывают про нас, нужны для того, чтобы наглядно показать весь ужас коммунистического строя, и его несостоятельность, в обеспечении народа различными благами. Это нужно для того, чтобы в американских сердцах поселить ненависть к коммунизму. Главным оружием Америки всегда была и будет пропаганда, - коктейль из правды и лжи, из желаемого и действительного. Это оружие страшнее самолётов и бомб. У нас, если кто-нибудь поднимется против власти - то приедет чёрная машина, и этого человека увезут в неизвестном направлении. Он просто исчезнет, навсегда ли - это уже другой вопрос. А у Американцев - такого человека, поднявшегося против строя, уничтожит само общество. Задавят, как существо, покусившиеся на воспетые и лелеемые ими, шаблоны благ. Задавят, как белую ворону. Это намного эффективнее - чем когда, государственная структура контролирует интересы государства в обществе. Здесь же, само общество стоит на страже интересов государства, думая при этом, что отстаивает собственные интересы и блага. Из вышесказанного, можно сделать вывод, что счастливым может быть тот, кто считает себя счастливым! Счастье не материально, оно у нас в уме!
Грета знала мамину любовь к подобным разговорам. Что уж тут говорить - под кроватью Музы, в течение всей жизни, до самого её конца, лежал собранный чемодан с вещами, в котором, время от времени, обновлялись лишь сухари. Этот чемодан, стал платой за возможность высказывать собственные мысли - такие чемоданы, были под многими советскими кроватями. Ночью, когда чёрный потолок комнаты резал белый свет фар, от заехавшей во двор машины, Муза вскакивала. Она ничего не могла с этим сделать - это был словно рефлекс. Сталина уже давно не было - а мама всё продолжала вскакивать по ночам - Грета, спавшая за стенкой, часто слышала это. Муза подпрыгивала, и потихоньку подкрадывалась к окну, глядя во двор из-за шторы. Так и просыпалась, всю жизнь, от света фар за окном... одна ли она? Ведь, в такие моменты, частенько слышался стук пяток о пол, за стеной или в квартире сверху. Подобным страхом, тяготились все думающие люди в то время, и можно было бы назвать этот страх "синдром чёрного ворона", - хотя наверняка у него уже было какое-нибудь своё, научное название.
-Мне вот интересно, каким будет этот мир, через полвека? - говорила Муза, задумчиво глядя куда-то вдаль, - А что будет через сто лет? Что будет, скажем, в двухтысячном году? Мне кажется, кроме технического прогресса, будет и прогресс средств тотального контроля над обществом. Ведь это в интересах любого правительства. Контролировать народ - что может быть важнее? Если ты - пастух, и у тебя есть огромное стадо, что будет тебя заботить в первую очередь? Мне кажется, что вещи, которые сегодня можно воспринимать как агонизирующую паранойю, в будущем, будут обычными вещами, на которых люди не будут заострять внимания. Между тем, когда власть положит руку, и крепко её сожмёт её на пульсе народа - тогда, настанет конец. Конец всего. Придёт новый Сталин. Сейчас, культ личности его развенчан, и мы узнали много такого, от чего кровь в жилах стынет. Но, с развитием прогресса, будут развиваться и средства контроля...
Муза не любила Сталина - в "Ежовщину" у неё погиб дядя, прекрасный человек, профессор математики. В Финскую, призвали другого дядю - он бесследно сгинул на полях сражений. Муза делала запросы, на которые получала стандартные, шаблонные ответы: "СССР войны с Финляндией не вели". Часть родственников уехала в Германию, ещё при свержении монархии, - другая часть осталась на полях сражений во время Великой отечественной. Вот и получилось, что из огромной, богатой, образованной семьи, осталась лишь Муза и Грета...
Ещё при Сталине, Муза часто устраивала с соседкой посиделки на кухне - с "Мавалей" (Мария Ивановна), ставился на плиту чайник, и начинались долгие разговоры, острые политические анекдоты. Наверное, это был единственный способ протеста против власти - собравшись на кухне, рассказывать анекдоты. Остальное, жестко каралось. Да и за эти анекдоты, по доносам седей и недоброжелателей, сгинуло в лагерях огромное количество никем не считаемых людей...
-История скажет всё - как бы нас не заставляли молчать! - нарушила молчание Муза.
Грета росла окружённая этой затаённой ненависти, тщательно скрываемом презрением и отвращением к Сталину. И, несмотря на то, что Грета была маленьким ребёнком, она тоже ненавидела вождя.
Кода на съезде партии было сказано в общих фразах о "культе", Грета радовалась. Разоблачение тайных и явных убийств, не для кого не стало неожиданностью, или новость - все это знали, но говорить об этом боялись, - за такие разговоры можно было поплатиться жизнью. Когда труп Сталина вынесли из мавзолея, Грета поняла, что может верить в будущее. В памяти навсегда осталась мама, которая плакала, когда услышала по радио речь Хрущёва.
-Вот я и дожила! - говорила тогда Муза, не в силах остановить поток нескрываемых слёз.
Многие обнимались, многие плакали в объятиях друг друга. Это был конец самого страшного периода, за всю историю России. Сколько погибло? Сколько зверски замучено? Сколько уничтожено? Сколько не родившихся детей? Поломанных судеб?
-Запомни дочка это время! - говорила мама, - И детям своим расскажи, чтобы никогда больше оно не повторилось! Расскажи, как мы жили, как дрожали от каждого шороха, как умирали от голода и нищеты, как мы молчали, когда хотелось кричать! Как безвозвратно исчезали люди прямо с улиц, как мы работали на износ за хлеб и сон! Чтобы никогда имя этого палача, не попытались отбелить, и воскресить этот страшный режим!
Недавно, Грета читала книгу Фейхтвангера "Москва 1937" - с каким увлечением он писал о Сталине! Особенно поразил "Процесс Троцкистов" - без всяких доказательств, кроме признаний виновных, людей, десятками раз рисковавших жизнью ради революции, приговорили к расстрелу. Без сомнения, признания были добыты проверенным, излюбленным способом режима. Но в этой книге, всё было представлено совсем в другом свете. Девушка отшвырнула тогда книгу в угол...
Муза некоторое время сидела молча, глядя куда-то за реку, откуда изредка доносились звуки строящегося города. Грета уловила этот наполненной глубокой печалью взгляд. Как-то незаметно, от разговоров, они перешли к книгам, и на утихшем от бурных речей бугорке, воцарилась почти библиотечная тишина. Они стали читать книги, которые взяли с собой. Но текст, который читала Грета, пролетал мимо, - песчинки смысла проходили сквозь сито внимания, которое было обращено к прошлому.
