Изъеденные ветром и временем, шероховатые ступени лестницы упирались в небо. Слева и справа они отвесно обрывались, и там - несколько десятков метров вниз - лениво колыхалась буро-зеленая жидкость. Лестницу то и дело сотрясал ветер.
Он нападал исподтишка. То подкрадывался легким дуновением, чуть холодившим кожу, то вдруг обрушивался шквальным ударом, норовя сбросить с лестницы крохотную фигурку дерзкого человечка.
В такие мгновения человек замирал, всем телом ощущая, как жидкость внизу накатом ударяет в лестницу, и та вибрирует с легким гулом. Было страшно. Человек чувствовал себя крохотной букашкой, отданной на волю стихии. Больше всего хотелось сесть на ступени, вцепиться в них дрожащими пальцами, прижаться всем телом. Но человек продолжал стоять. Он знал: стоит только поддаться страху, и никакая сила не сможет оторвать руки от выщербленного камня. И он продолжал стоять - он должен был подняться по лестнице к небу.
А ветер крепчал. Теперь звенел, казалось, сам воздух, и звон этот усиливался.
Сон оборвался неожиданно, когда до неба оставался сущий пустяк - две ступени. Сменив модуляцию, звон ветра превратился в настойчивый зуммер вызова. Я протянул руку и наощупь нажал клавишу.
- Разбудил? Извини. - Я с трудом разлепил глаза: одутловатое лицо с утонувшими в нем бусинками глаз, заполнило экран видео. Шеф выглядит смертельно уставшим и не пытается этого скрыть. - Алекс, в горах Асир возле Красного моря обнаружена точка. Похоже, из частных.
Сна как не бывало. Мысленно выругавшись (шеф-то на связи), я перемещаюсь в вертикальное положение. Дрянь дело: хуже нет мучения, чем работать на таком объекте. Его хозяин не хранил документацию в городском архиве - она, если и имелась, давным-давно уничтожена. Дежурному сегодня придется, ох, как несладко. Я на всякий случай отмечаю время: в левом нижнем углу экрана секунды отсчитывают третий час ночи.
- Базу нашли спелеологи. Позавчера...
Позавчера... я сдал смену новенькому, всё забываю его ник... после него должен заступить Веснушчатый. Ну, этому-то помощь не потребуется - прикидываю я и вяло пытаюсь протестовать:
- Шеф, я только-только с дежурства, хочу отоспаться. Если нужна консультация, не тяните время. Хотя Веснушчатый и сам справится - не мальчик. - Протестую и знаю, что протест мой чисто символичен: среди ночи будят не для того, чтобы просто поделиться новостями. Но мог бы тогда и не спрашивать: разбудил ли. Я закуриваю и прислушиваюсь к себе. Откуда взялось это предощущение беды?
- Нет больше Веснушчатого, - обычным голосом говорит шеф, глядя в сторону. Бусинки глаз затянуло пленкой, и он становится похож на умирающую птицу. Будничность голоса потрясает меня больше всего: для него Веснушчатый был самым близким человеком. Они вместе начинали, когда я босоногим пацаном бегал по улицам. Уж лучше бы он ругался последними словами или наорал на меня, но он таким же бесцветным голосом добавляет:
- Собирайся, Алекс, больше лететь некому. Подробности узнаешь по дороге, - и отключается. Не прощаясь - у нас не принято прощаться.
Базу нашли спелеологи. Шастали по горам, отыскивая милые их сердцам пустоты в скалах, и наткнулись на вход в подземелье. К счастью, ребята оказались умницами: не полезли очертя голову исследовать находку, а связались со своим руководством. Те, естественно, сообщили в Бюро, и на "точку" вылетел дежурный. То есть, Веснушчатый.
Веснушчатого больше нет, есть Конрад Казински, работник Бюро, погибший при исполнении служебных обязанностей. И вместе со смертью получивший право на полное имя. Два часа тому назад умолкли сигналы его биобраслета. В это просто не верится - невозможно представить неживым весельчака и жизнелюба Веснушчатого. Он так часто говорил о том времени, когда сможет, наконец, работать по специальности - учителем географии - и, смеясь, обещал жить вечно.
Километрах в тридцати от базы приходится поменять самолет на дирижабль. Наши умные головы из группы технической подготовки считают дирижабль тактически более безопасным транспортом: он, мол, не создает такого поля. Ребята посмеиваются, но не прекословят - подготовка полностью лежит на плечах техников, а шеф неумолим, когда дело касается безопасности. Наша работа начинается позже - когда тот же дирижабль уберется подальше.
Запустив автоматику, я продолжал думать о Веснушчатом. Вспомнилась первая встреча на острове Хоккайдо, где из профессионала яхтсмена я неожиданно для себя стал полноправным членом рабочей группы Бюро. Потом был двухмесячный отпуск, и Конрад пригласил меня к себе домой, в крошечный польский городок. Утром мы поднимались до восхода солнца и, сбивая росу босыми ногами, наперегонки бежали к реке. Плескались в студеной воде. Загорали. Без устали гоняли голубей, с соседскими мальчишками свистели вслед крылатым созданиям и подолгу любовались невесомо парящими в прозрачной синеве птицами. Там у Конрада остались мать и сестренка. Они ещё ничего не знают о случившемся.
Полет проходит в несильной, но непрестанной болтанке, вызванной не столько несовершенством техники, сколько легкомыслием и непостоянством ветра. В хаосе крутых пиков, отвесных обрывов, изощренно извилистых ущелий и каньонов всевозможных форм, цветов и размеров, он ежесекундно меняет скорость и направление. Весь путь отнимает полчаса - но вполне достаточно для того, чтобы несколько раз пребольно удариться и даже прикусить язык. Что, впрочем, не мешает мне помянуть наших техников и их предков вплоть до третьего колена. Могли придумать что-нибудь иное. Пусть больше риска, но быстро и с комфортом.
Наконец, дирижабль зависает над крохотным песчаным островком, выглядящим здесь неуместно плоско. Одной стороной он уткнулся в миниатюрное, овальной формы, озерцо. Неподвижная чаша воды настолько прозрачна, что, по струям вздымаемой ими придонной живности, видны бьющие ключи. Из озерца выбегает ручей и теряется в окружающих скалах. Такие же скалы стерегут песчаный остров и с трех оставшихся сторон, делая его невидимым с воздуха. Или почти невидимым, что при нынешних скоростях одно и тоже. Гигантские, без всяких признаков растительности, каменные исполины заворачиваются вершинами внутрь, образуя циклопическую чашу сказочного цветка ночи, собирающегося сомкнуть свои лепестки, как только на них упадут первые лучи солнца. На обращенной внутрь чаши стороне одного из них темнеет отверстие - вход в пещеру.
Трап опускать я не стал. Спустив на веревке рюкзак с кое-какими хитроумными приборами, прыгаю следом с трехметровой высоты. Ноги по щиколотку входят в рыхлый песок. Завалившись на левый бок, я настороженно озираюсь. Никак не могу понять, что меня так тревожит. Что-то вызывает смутную тревогу, но что?
Тем временем, лишившись части груза, дирижабль подпрыгнул на несколько метров и, набирая высоту, по пологой кривой уходит на восток, растворяясь в лучах восходящего солнца. Где-то поблизости выбрана подходящая площадка: там дирижабль и станет ждать, пока я не закончу работу. Или же и мой боибраслет оборвет непрерывное "..ти-та-ти.." - тогда дирижабль перейдет в подчинение Центра. Но об этом лучше не думать.
Нужно торопиться. Конрад был внутри, и, вероятнее всего, его приход пробудил от спячки управляющие механизмы. Тогда не исключено, что многометровые монстры готовы взлететь в любую минуту, достаточно малейшего вмешательства со стороны. Например, моего там появления.
Нужно торопиться. Я вновь повторяю эти слова, но не ныряю стремглав и с леденящим душу криком в темное жерло пещеры, как делают это герои любимых моих приключенческих видео, потому что вспомнил одну очень подходящую к случаю поговорку. "Торопись медленно", - говорили рациональные наши предки. Я усаживаюсь поудобнее и принимаюсь распаковывать рюкзак.
Поверх всякой профессиональной всячины уложен аппарат видеосвязи с интригующим названием "Поиск". Точнее, его первая экспериментальная модель, стоящая таких денег, коих мне не заработать и за пять лет, хотя на монеты в нашем Бюро не окупятся. Откинув крышку, я разворачиваю плоский экран, сложенный вчетверо, и набираю на панели код Центра.
Экран высвечивается мгновенно - аппарат в Бюро настроен на прием. Шеф сидит в кресле за своим столом, опершись о него локтями и закрыв лицо ладонями. Секунду-другую, пока идет звуковой сигнал, он остается недвижимым, потом вздрагивает, поднимает голову.
- Я на месте, шеф, - говорю я бодро, как только возможно. Получается, правда, не очень весело, и я злюсь: мало ему горя, так ещё за меня переживай.
- Думаю, - нахально продолжаю я свой бессмысленный доклад, - осматриваюсь.
Он едва заметно кивает головой. За прошедшие часы шеф словно постарел на несколько лет. Рельефно обозначилась каждая морщина, лицо ещё больше расплылось нездоровой полнотой. Уловив что-то в моем взгляде, он, будто очнувшись, распрямляется в кресле и становится, наконец, самим собой:
- Где там эта чертова база? Покажи.
Я разворачиваю объектив "Поиска" в сторону пещеры, и шеф долго смотрит, склонив голову набок. Заснул, что ли? Совсем сдал старик, подкосила его гибель Веснушчатого. Шеф ведь не раз предлагал Конраду перейти в группу технической подготовки, где был бы незаменим человек его ума и опыта. И тот согласился, но при условии, что прежде обезвредит ещё одну находку. Юбилейную. Сотую по счету. А теперь шеф казнит себя за то, что не воспользовался властью.
- Где же база? - в ответ я только удивленно пожал плечами: неужели он не видит? Вожу объективом из стороны в сторону, стараясь показать вход в пещеру во всех ракурсах.
- Там что написано: "вход только по пропускам" или висит условный знак для посвященных? - ядовито спрашивает он и разражается ругательствами на таком диалекте, что я с трудом понимаю два слова из десяти. И испытываю невольное уважение, даже зависть к богатству его лексикона. А ещё - сочувствие: бедных ребят из технической группы ждут очень неприятные минуты. Нет, не хотел бы я оказаться на их месте.
- Алекс, ты ничего не видишь?
Но я уже понял ошибку или недосмотр техников. О чем и сообщаю ему.
Внешне пещера ничем не отличима от тысяч ей подобных. Если спелеологи обратились в Бюро, значит, у них были на то очень веские причины. Проще говоря, кто-то из их братии побывал внутри, но скрыл это. И тем самым включил сторожевую систему. Техники подобную "мелочь" пропустили мимо внимания, и, в результате, их невнимание стоило одной жизни. Жизни Конрада Казински. Не выручил и многолетний опыт.
Но шеф-то, шеф! Вот тебе и старик.
- Я готов, шеф. Разрешите приступить к обезвреживанию хранилища? - шеф морщится: он не любит подобной официальности, хотя когда-то был кадровым военным. Я это знаю, но нужно же как-то вывести его из состояния мрачной подавленности. И, кажется, получилось.
- Работай, Алекс, удачи тебе. - Несколько мгновений он смотрит отсутствующим взглядом, потом севшим, вдруг, голосом жалобно произносит:
- И постарайся остаться в живых.
Я машинально киваю головой, соглашаясь, и шеф отключается. Сворачиваю экран "Поиска" и за неимением собеседника спорю с самим собой. Легко сказать: постарайся остаться в живых. Словно это зависит от меня. Правда, и от меня тоже, но в гораздо меньшей степени. Сказать легко, выполнить сложнее. Те, кто прятал смерть и строил всякого рода хранилища, стремились к обратному - уничтожить всякого, кто посягнет на их тайну. Им было легче: они-то точно знали, что люди придут рано или поздно. Они постарались на славу, я в этом не сомневаюсь. Пожалуй, просьба шефа оказалась бы совсем невыполнимой, если бы не один маленький пустячок, одно "но": с тех пор прошло почти четверть века. А жизнь, как общеизвестно, не стоит на месте.
Проверив многочисленные датчики, индикаторы и указатели, которыми комбинезон увешан сверху донизу, как елка игрушками на Рождество, я снимаю с предохранителя тяжелый плазменный пистолет. Рифленая рукоять удобно ложится в ладонь. Её прохлада и тяжесть действуют успокаивающе, хотя оружие я не люблю и обычно не беру с собой. Только сегодня случай особый. Где-то здесь погиб Веснушчатый, а он был отличным специалистом, профессионалом с большой буквы с мгновенной реакцией и холодным рассудком. Но он никогда не носил оружия.
И ещё один нюанс. Подземелье построено частным лицом. Каким-то торговцем оружием, коих тогда много развелось. Непосвященному это ничего не скажет, однако профессионал трижды подстрахуется. Причин много. Если, к примеру, все государственные объекты такого типа устроены примерно одинаково, и на них почти всегда можно отыскать нужную документацию, то все эти шейхи, коменданто, командиры и прочие бандиты даже не думали приглашать архитектора. А если приглашали - то навсегда. Потому частные владения полны ловушек, количество и характер которых каждый хозяин определял сам. Даже после подписания Договора, они сохранили свои арсеналы, прикрываясь, как щитом, "священным" правом частной собственности. Не работай у большинства из них здравомыслящие, в общем, люди, неизвестно ещё, удалось бы спасти планету от третьей мировой войны или нет.
Сразу за входом пещера расширилась. Глядя на скалу снаружи, трудно даже представить, сколь велико её внутреннее пространство. Озираясь, я медленно пробираюсь в ту сторону, которую условно обозначил, как направление вперед. Здесь темно, но угадать очертания стен не составляет труда, особенно, если нацепить поверх глаз специальные очки. Что я и сделал.
Ещё через десяток шагов я упираюсь в противоположную входу стену, которая предлагает сразу два коридора на выбор. У правого - он более узок и ведет наклонно вниз - на стене белеет нарисованная мелом симпатичная заячья мордашка. Вот только черточка рта у зайчишки скорбно выгнута уголками вниз - Конрад не любил нашу работу. Такое тоже случается. Человек может быть специалистом высшего класса; он решает задачи любой сложности, но делает это потому, что природа одарила его способностями, которыми наделяет одного из миллионов, а не затем, что хочется. Он мог бы заняться любимым делом, но он задает себе вопрос: если не я, то кто же? И работает, растрачивая силы и самого себя. Точно такие зайчишки на его письмах задорно улыбались и заговорщицки подмигивали левым глазом.
Откуда-то потянуло сквозняком, и я сразу чувствую неладное. По голове будто быстро пробежалась мягкая наэлектризованная ладонь: волосы так и норовят подняться торчком.
Индикаторы перебесились. Стрелки одних зашкалило, другие хаотично мечутся между крайними делениями. Только биолокатор уверенно фиксирует следы трех человек. Вначале здесь побывало двое, определяет он. Двое прошли внутрь, потом вернулись обратно - второй след фиксируется отчетливее. Третий человек появился не так давно, не более суток тому назад. И из пещеры он не выходил.
В глубине коридора раздается щелчок, и я ничком падаю на пол, не успев ещё ничего сообразить. Луч боевого лазера оплавляет камень в том месте, где я только что стоял. В малиновом зареве вспышки отчетливо вырисовалась массивная прямоугольная фигура. Робот-охранник! Лазер на его голове канонической формы 30-х годов вертится в поисках пропавшей цели.
Упреждая следующий выстрел, я откатываюсь к противоположной стене и наугад выпускаю два заряда из пистолета. Они рассыпаются на бронированной груди робота безо всякого для него вреда, но оптика на мгновение ослеплена, и я стреляю ещё раз - по правой ноге. С ужасающим грохотом, от которого заложило уши, робот рушится, полосуя потолок огненной молнией. Сверху сыплется каменная крошка, потом что-то негромко взрывается. Наступившую тишину нарушает лишь потрескивание пламени: в том месте, куда угодил первый выстрел робота, горит камень. Что ж, один-ноль в мою пользу.
Вот они, фейерверки частной кухни, начались: сколько-то лет система пребывала в бездействии, а теперь заработала. Сейчас управляющий мозг получит сигнал о том, что один из охранников уничтожен. Его действия? Послать другого, может, нескольких одновременно. Это не страшно: создавались эти доходяги лет тридцать тому назад и по нынешним меркам чересчур медлительны. Опасность заключается в другом. Что произойдет, когда погибнут все охранники? Скорее всего, мозгу запрограммирована команда "СТАРТ" для пусковых установок, притаившихся в толще земли. Так называемый "Алаверды". А вот этого допустить нельзя.
Склонившись над бедолагой, я снимаю приборную панель. Взгляду открывается хитросплетение проводов и деталей, которое на проверку оказывается настолько простым, что я даже чувствую себя слегка уязвленным. И вот это чучело четверть века стерегло вход, да ещё чуть меня не угробило?
Робот реагировал на излучение батарей приборов. Он не искал меня, в меня не стрелял - он всего лишь воевал с моим снаряжением. Многочисленные датчики, встроенные в комбинезон, действовали на него, как красная тряпка на быка. Птицы там, животные или человек, не имеющий при себе технических устройств, могут запросто подойти к нему и даже погладить. Если, конечно, кому-то придет в голову приласкать этого до зубов вооруженного балбеса.
Нужно снимать комбинезон, а делать этого нет никакого желания. В комбинезоне я могу пройти через огонь. Одев шлем, безболезненно провел бы несколько суток под водой. Механические мускулы делают меня сверхсильным: материал комбинезона предохраняет от радиации, от пуль и осколков. А людским трудом, что пошел на его изготовление, можно насыпать в океане средний по величине остров.
Но в комбинезоне не пройти: помешают охранники. Уничтожь я их, что совсем нетрудно - пойдет гулять по планете смерть. Многометровые и многотонные монстры вырвутся из шахт, хищно ввинтятся в воздух, нацелясь на крупные города. Какие именно и в каких странах? Это знал только хозяин монстров. И разве это имеет значение? Снять комбинезон и войти беззащитным - иного пути под землю нет. Как нет и времени для раздумий.
Вот же работку нашел! Что ни день, то какой-нибудь сюрприз. Ко всему я привык, всякое случалось за три года делать, но вот раздеваться ещё не приходилось.
Однако делать нечего: в мире сейчас неспокойно, и каждый прогремевший взрыв не только унесет миллионы жизней, но может иметь и более роковые последствия. Со дня подписания Договора прошло без малого тридцать лет, однако находятся ещё личности, которые мечтают вернуть планету к старому. И что странно: к ним примыкают тысячи мелких фермеров и лавочников, верящих, что взрывы в мирное время - дело рук красных, желтых, черных, в-общем, иных, кровожадность и коварство которых не имеют границ. Этого я не понимаю. Ну ладно бы остатки тех, чьей профессией было убивать, да военные монополисты, потерявшие свои миллиардные барыши. Ненависть этих вполне понятна. Но что нужно остальным? Убейте - не понимаю.
Началось это на одном из атоллов Тихого океана - там, на соседнем островке, проживала народность амаруа; острова больше нет, как нет и маленькой народности - взорвались боеголовки. Земля, вода и воздух на тысячи миль вокруг оказались зараженными. Это просто счастье, что человечество уже почувствовало могущество единства: только усилия всех и каждого спасли тогда жизнь на Земле.
Специальная комиссия ООН начала расследование причин взрыва. За два года были перевернуты тонны документов в архивах, опрошены тысячи свидетелей.
Они расследовали, а их преследовали. На письма с угрозами ученые мужи не реагировали, тогда угрозы были приведены в исполнение. Эмиссаров ООН взрывали в машинах и самолетах, расстреливали на улицах на глазах десятков прохожих. Как обычно, в полиции лишь беспомощно разводили руками.
Истину они всё же установили. Горькую истину, надо сказать. Взрывы не были случайными, они готовились заранее и должны были прозвучать много раньше.
Подписывая Договор "О полном и всеобщем разоружении" и лучезарно улыбаясь кинокамерам, главы ряда правительств тайком издали закон, разрешивший монополиям иметь собственный военный арсенал. Якобы для "защиты от конкурентов и охраны производственных секретов". Оно и понятно. Кормить народ одними обещаниями не было больше возможности - люди устали жить в страхе. Но не хотели и разоружаться - что тогда осталось бы от их пресловутого могущества и авторитета, поддерживаемых орудиями линейных кораблей. Тогда они попросту переложили ядерный топор из одной руки в другую. А рука руку моет.
Срочно строились новые заводы и хранилища боеприпасов. Магнаты готовились овладеть миром в тот день, когда армии будут распущены, но так и не смогли этого сделать. Подвела их, как ни странно, чрезмерная секретность. Тысячи хозяйчиков помельче - торговцы оружием, профессиональные наемники - потеряв всякую надежду и ничего не зная о тайных планах, всеми силами и средствами пытались сорвать выполнение Договора. И на первых порах немало в этом преуспели. Гремели взрывы, горели магазины и автопоезда с продовольствием. Лилась кровь людская.
Войска в голубой форме ООН патрулировали улицы. Они же контролировали весь ход разоружения, растянувшегося много дольше ожидаемого. Накопленные запасы оружия находились под надежной охраной, но они не могли лежать вечно. Любая неисправность управляющей системы, сбой в программе или ещё что-то могли стоить тысяч человеческих жизней. Взрывы в Тихом океане подтвердили это.
И тогда наш нынешний шеф, сэр Морган Томас Генри, отставной лейтенант флота Ее Величества, предложил комиссии ООН услуги созданного им бюро по нейтрализации боеприпасов, сокращенно БНБ или просто Бюро. Сам он стал первым его сотрудником и шефом...
Мысли прерывает едва слышимое жужжание моторов. Ясно: на сцену выходят новые действующие лица. Я замираю, вжавшись в какую-то нишу. Отчаянно колотится сердце. Затаив дыхание, я вглядываюсь в темноту, где угадывается движение тяжелого тела. Что-то сейчас будет.
Роботы не балуют меня разнообразием: слышен щелчок предохранителя, и луч лазера ударяет по комбинезону, подвешенному у противоположной стены. Сразу становится светло. Словно со стороны, я вижу себя маленького и жалкого, стоящего на четвереньках уже за корпусом поверженного первого робота. Совсем близко - протяни руку, достанешь - стоит его невидимый собрат и безжалостно полосует мой комбинезон. Со звоном лопаются стекла приборов, жалобно пискнув, превращается в угли браслет. На мгновение мне кажется, что погиб не кусок пластика со встроенными в него деталями, а часть меня самого растворилась в тысячеградусной струе - так я с ним свыкся. Теперь для Центра я мертв...
Долю секунды, за которую я преодолел десять метров от ниши до робота, мозг не зафиксировал. Организм отреагировал сам и молниеносно. Так было всегда, и означает это, что включилась часть подсознания, переводящая время в иную систему отсчета.
Именно это, а не мастерство и знания, в первую очередь определяют возможность работы в Бюро. Нетрудно вызубрить инструкцию или учебник, существуй такой для нашего ремесла. Можно научиться работать на приборах на ощупь, с завязанными глазами. Но всё это хорошо в стандартной обстановке, когда техотделом скрупулёзно продуман каждый твой шаг; всевозможные варианты действий десятки раз проиграны на тренажере, а движения выверены до микрона. В частных владениях, где ничего не известно заранее, и в любом, на первый взгляд вполне безопасном месте может таиться западня, всё решают секунды. Приборы помочь бессильны, а порой, как сегодня, например, лишь притягивают опасность. Только чувствительность собственных пальцев, предельное напряжение каждой клеточки тела, да полуосознанная способность организма секунды растягивать в часы и минуты, спасает в этих случаях. Ты победишь, если сумеешь увидеть не само начало - готовность скрытых ловушек начать свою работу. Побеждает тот, кто успеет отреагировать первым. И хитроумнейший комбинезон, настоящее вместилище чудес, может обеспечить лишь относительный комфорт. Относительный и кратковременный. Комфорт для "смертников".
Это наше первое прозвище - "смертники". Но не единственное. Каких только глупых и оскорбительных кличек мы не получали. "Чёртовы пальцы", "слуги сатаны", "черные призраки" - вот далеко не полный их перечень.
Тяжелее всего приходилось первым, их судьбы были поистине трагическими.
Тайхадзе. Растерзан толпой фанатиков, встретивших его у храма, под которым прятались пусковые установки, и откуда он выбрался полуживой от усталости - тогда ещё не было комбинезонов, инструментом служили собственные руки.
Норман и Кристли. Учитель и стажер. Убиты выстрелом из базуки в пригороде Мехико.
Калыман. Заживо сожжен вместе с престарелыми родителями и двумя братьями.
С тех пор сохранилась традиция: поступив на службу в Бюро, каждый получает ник, с которым расстается лишь после смерти. Сейчас нам нет необходимости скрывать свои имена, но мы по-прежнему, пользуемся псевдонимами - в память о первых.
Теперь мы спасители, защитники. Отошли в прошлое дурацкие клички, забылись обиды. Золотом врезаны в скалу имена павших. Резцы скульпторов придали скале вид взлетающей ракеты, удерживаемой в этом движении двумя десятками человеческих рук, а я бы ещё добавил слова Бояна Стоянкова:
- Мы собираем смерть, которая могла обрушиться на каждого из нас, малого и старого. Мы хороним смерть. Мы - её мусорщики. Мусорщики смерти.
С тех пор и повелось - "мусорщики смерти".
Нас - две дюжины парней в возрасте от восемнадцати до двадцати восьми лет, исключая шефа и Бархатного - обоим перевалило за сорок. Мы воюем с теми из предков, чья садистская изобретательность напичкала землю, воду и воздух всеми мыслимыми и немыслимыми орудиями смерти. Поляки и русские, арабы и французы, белые и темнокожие, мы живем, чтобы уничтожать смерть. И гибнем мы тоже поэтому.
Да, нас перестали считать выродками. Даже наоборот, словно желая наверстать упущенное, нас окружили тройным барьером внимания и заботы. Всё, что есть только нового и совершенного, получает Бюро. Портативный аппарат видеосвязи "Поиск", его первый экземпляр? Пожалуйста! Комбинезон, стоящий миллионы человеко-часов труда? Только возьмите! И всё прочее в таком духе.
Но мы всё равно не доживаем до тридцати, и у нас нет детей. Может, именно поэтому и гибнут многие. Работать ради людей, ради их будущего - задача, несомненно, благородная. Но только однажды ты чувствуешь, что подошел твой предел: исчезло желание жить и работать лишь для других, не имея никакого продолжения себя. Ты не должен больше работать - это угроза для тысяч жизней, но не можешь и жить без своей работы. И ты ищешь смерти, и всё в тебе кричит от страха, однако сильнее страха твоя усталость, твоё отчаяние. И ты растворяешься с яхтой в океане, как сделал это Черный Дик - Джек Стоун, рассыпаешься в воздухе вместе с самолетом, как Марьян Занкевич - Счастливчик, чтобы пусть так, да влиться частичкой в кипящую и продолжающуюся безостановочно вокруг тебя жизнь. У "мусорщиков" нет могил.
А шеф охает, по его одутловатым щекам текут слезы, и он шепчет: "мальчик мой, сгорел"... Потом крушит мебель и собирается бросить свою работу, но не бросает, не может бросить - ведь остались другие мальчики, которые должны работать, пока на Земле таится смерть. У них и нет ничего, кроме этой проклятой работы и ещё надежды: когда-то же это кончится. Не может не кончится. И тогда можно будет подумать о себе.
Отделившись от дула, пронзительно фиолетовая линия в последний раз дотягивается до комбинезона и обрывается. Робот сделал вывод, что противник мертв. Пещера погружается в вязкий полумрак, который ещё больше уплотняет язычки пламени на поверхности съежившегося комбинезона. Он ещё пытается сопротивляться, мой комбинезон, пытается защитить своего владельца, не подозревая, что отдан на заклание. Обугленный и оплавленный, он погибает, как боец.
Оглядев пещеру и, по-видимому, удовлетворенный полученным результатом, охранник развернулся и мерно движется вглубь коридора. Пришла пора действовать.
Я приподнимаюсь и неслышной тенью скольжу следом за ним. Но только мысленно. Тело, моё тренированное тело, остается лежать на полу. Жалкий безвольный комок: руки обмякли, и голова обессиленно ткнулась в холодный металл. Страх сковал тело мелкой дрожью. Я лежу неподвижно и одновременно из последний сил карабкаюсь по ступеням огромной белой лестницы. Волны таранят и раскачивают её, ветер наносит стремительные удары. Под его напором я ложусь на лестницу, обнимаю холодные мраморные ступени и замираю так. Всё... не доползти...
Медленно, последним усилием воли, по частям, я поднимаю в вертикальное положение. Дается это с трудом: ноги ослабли, лоб покрылся холодным потом. Трус. Обыкновенный трус.
"Да, я труслив, - тут же легко соглашается сознание, - но трусость моя разумна. Я берегу твоё сильное тело. Твои руки и ноги. Твою голову, наконец. Или ты всерьез полагаешь себя неуязвимым? Остынь. Задумайся: вдруг робот обернется и плюнет огнем. Что тогда? Ты исчезнешь почти мгновенно, но, сколько оно будет тянуться, это мгновение! Ты тысячу раз успеешь пожалеть о своём появлении на свет. Вспомни, ты не супермен, ты обычный человек, пусть и с более развитым восприятием мира. Сейчас ты гол - потеряна твоя единственная защита - комбинезон. Ты беззащитен перед могучей охраной подземелья. Уходи. Ты достаточно потрудился и давно заслужил право на отдых. Снаружи светит солнышко. Его лучи нежны, как руки любимой девушки... ты не знаешь их ласки? Это не беда. Выжди ещё полминуты, двери закроются за роботом, и ты сможешь уйти. И у тебя будет всё: любимая девушка, солнце и море. Выжди и уходи..."
Робот приблизился к проходу, открывшемуся в глухой стене. Текут драгоценные секунды, мгновенно сгорают, не успев вспыхнуть. Сейчас створки останутся, и я останусь у входа, нагой и беспомощной. Выйду наружу, вздохну всей грудью...
Придет кто-то другой и займет моё место... тряпка... трус...
Я поношу себя последними словами, но страх сильнее. И не какой-нибудь конкретный страх смерти, а всепоглощающий ужас...
И вдруг всё исчезает. Одно только имя: Веснушчатый! Русые волосы, высокий, взрезанный вертикальными морщинами, лоб. Худое жилистое тело и неожиданно большие ладони. Какие у него были добрые и умные руки. БЫЛИ...
Почти без толчка тело отрывается от земли и пролетает отделявшие от входа четыре метра. Рванул за кожу предплечья какой-то выступ, искранули под рукой оборванные провода. Захлебнулись сервомоторы, и створки замирают, оставив неширокий проход. Этого достаточно для тех, кто придет следом. Пронзительно ревет сирена, мигают лампы аварийного освещения. Робот начинает разворачиваться.
Я бегу по длинному, наклоненному вниз коридору. Пол мягко пружинит под ногами. Позади меня остаются боковые ответвления, где угадываются копошащиеся механизмы, мелькают двери с аккуратными табличками.
То, куда я спешу, - впереди-слева. Я чувствую стремительный бег электронов, сигналы механизмов и пространные запутанные доклады охранников - всё это стекается сюда. В какой-то управляющий центр, выдающий в ответ короткие команды-импульсы, что подняли на ноги весь муравейник. Глаза видеокамер поворачиваются следом, хищно рыщут из стороны в сторону прицельные планки лазеров, но медленно, слишком медленно. Им за мной не успеть.
Коридор свернул влево. Я скольжу туда же и на мгновение останавливаюсь перед запертой титановой решеткой.
Так, молекулярный замок повышенной секретности - вход только для избранных, по отпечаткам рук. Такое мы уже видели. Вот пьезоэлемент, а это - мультивибратор... блок модуляции сигналов, блок аналогов... какими длинными могут стать секунды... в них умещается полжизни... этот контакт должен быть замкнут... реле выбросить... диод работает... сопротивление сжечь...
Решетка дрогнула и медленно, словно нехотя, ползет в сторону. Открывается бело-зеркальная дверь, замкнутая на механический замок. Этот не закоротить, и инструмент остался с комбинезоном. Тогда силой. Отпрыгнул на два шага. Бросок вперед, ударить всем телом. Ещё удар. Хрястнул пластик.
В невероятном сальто тело умудряется приземлиться на ноги. Просторное помещение, похожее на операционную. Белого цвета стены и стерильная чистота. У правой стены - пульт. Перемигивается разноцветными огоньками. Красных больше. Одна панель снята. Над ней склонился человек. Белый халат. Босые ноги?! Собирается обернуться! Пошла секунда!
Прыжок вперед-вправо. Развернуться, посмотреть, нет ли кого за дверью. Нет. Человек, зачем ты здесь, в мертвом царстве механизмов смерти? Что ты задумал? Прыжок вперед-влево. Пригнуться, подприсесть. Левая нога пошла вперед, правая рука закрыла печень, левая - низ живота. Человек, что ты делаешь? Ты собираешься запереть вход? Ты не хочешь, чтобы сюда пришли люди? Пол-оборота вправо. Левая ступня прижалась к правому колену, развернулась пяткой наружу - для удара по затылку. Неэтично? Да, но я не могу играть в благородство. Полежишь немного, отдохнешь. Ты враг, человек. Ты оборачиваешься? Что ты наделал, человек! Теперь мне придется тебя убить. Удар!
Тот, в белом халате, отступив на шаг, поднимает голову и удивляется:
- Алеша? Не думал, что вы так быстро. А я вот выключаю...
Что он там выключает я не слышу, потому что успеваю отвернуть в сторону и со всего маха впечатываюсь в какую-то стойку. Удар! Ещё удар! Лестницу шатает из стороны в сторону. Человеческая фигурка распростерлась на последней ступеней. Дальше ничего нет - дальше небо. Бездонное и синее. А ветер в бессильной ярости молотит его по щекам увесистыми ладонями.
Я открываю глаза: надо мной склонился Веснушчатый и вполголоса о чем-то тихо говорит, почти воркует. Веснушчатый? Жив? Веснушчатый! А его умолкнувший браслет? А мой умолкнувший браслет! Я хочу подняться, обнять его, но тело не слушается, оно вновь не принадлежит мне. Веснушчатый останавливает меня жестом:
- Всё в порядке, Алеша. Ты молодец. Отдыхай: у тебя завод, похоже, закончился. Скоро ребята приедут, я уже связался с ними - здесь мощная радиостанция...
Он ещё что-то говорит, а я закрываю глаза и снова бреду по своей лестнице. Все мои старания были напрасны. Дело сделано, но радости нет, нет сил радоваться.
Как правильно он сказал: "завод закончился". И так каждый раз - после операции ты похож на заводскую куклу, в которой до конца раскрутилась тугая пружина. Лежишь неподвижно с безвольно разбросанными руками и ногами и ждешь, пока тебя снова заведут: напичкают витаминами и стимуляторами, подзарядят сеансами электросна и гипноза, взбодрят гимнастикой и массажем. И запустят на следующий круг. Потом ещё раз, и ещё... пока не сломается пружина.
А Веснушчатый? Он ведь тоже заводной, я видел его в деле. Не хотел бы я стать на его пути, и никому не советую. Я вот моложе и лежу полутрупом, а он - как из железа. Да что железо, ни один сверхпрочный материал не выдержит. Или это происходит с годами? Но за каждое такое "включение" приходится расплачиваться неделями непрожитой жизни. Как же он может постоянно работать на износ? Или это новое качество, новый человек? А почему бы и нет!
Ничего, усталость скоро пройдет. Я отлежусь, начну подниматься с постели, ходить, и мысли сразу примут иное направление. Это ведь только кажется, что, вымотавшись до предела, человек ничего не хочет, ни о чем не мечтает. Неправда. Каждый из нас хранит мечту. На том стоим.
Веснушчатый мечтает стать учителем географии. Ему есть что порассказать о самумах, песчаных бурях, льдах Гренады и влажных вечнозеленых лесах впадины Конго. Он изучал их не по учебнику.
Сергей Черный собирается в рыболовецкую бригаду, где работали его деды и прадеды. Будет вдоль и поперек бороздить Байкал.
Карлсон метит высоко - в научные сферы. Вбил себе в голову, что каждый должен уметь по своему желанию растягивать или удлинять ход личного времени, а он, Карлсон, должен людям помочь.
Шеф просто ждет не дождется того дня, когда бюро будет закрыто. В редкие дни, когда мы собираемся вместе, он первым заводит разговор о том времени, которое скоро наступит - на Земле не останется больше для нас работы. Тогда, говорит шеф, он начнет разводить орхидеи. При этом он хитро щурится, и маленькие глазки исчезают в складках улыбки. Остается крохотная щель, в которую этакие буравчики поглядывают за нами. Шеф считает себя непревзойденным психологом, а ребята посмеиваются добродушно: все его хитрости шиты белыми нитками. Однако свои мечты не скрывают - с кем ещё делиться, если не друг с другом.
И только я обычно отмалчиваюсь, не из-за стеснительности или скрытности. Просто нет у меня большой цели, не определился я ещё. Да и когда было выбирать? Успел закончить десятилетку, полгода входил в сборную - слыл перспективным яхтсменом, а потом попал в Бюро. В свои двадцать два года я не научился больше ничему, кроме, как быть мусорщиком, ассенизатором. Хотя и это - работа.
- Алекс, поднимайся, - трясет меня за плечо кто-то, и я по телефону узнаю шефа. Ага, сэр Морган Томас Генри! И этот здесь. Откуда это его принесло на мою голову? Не хочу вставать, мне так хорошо и спокойно лежать с закрытыми глазами...
И мне ещё нужно решить: что же я стану делать, когда закончится вся эта свистопляска. Пойду учиться? Нет, это не по мне.
Читая старые книги о войне, о подростках, которых война лишила детства, я иногда думаю: мы чем-то схожи. Взрослыми ещё не стали, а юность теряем, прощаясь с погибшими друзьями... и повисаем в промежутке между небом и землей...
Что они от меня хотят, куда тащат? Глаза не открываются, мышцы напряжены, как камень. Вот она, расплата за секунды, ставшие часами. Пришел, увидел, победил? Тогда плати за всё... за тех кто не думал о будущем других людей, кто только по рождению звался человеком. Плати своим будущим... Эх, встретиться бы с одним из них лицом к лицу и спросить: для чего вы копили эти мегатонны? Для кого? Почему, собирая за вами грязь, мы должны гибнуть? Сколько пользы мы могли бы принести людям, но из-за вас должны зваться "мусорщиками смерти"...
Но я же не об этом думал... А о чем?.. Что-то связанное с моим будущим... Какой-то сон...
Небо!
Хочу в небо. Туда, к звездам. Только там секунды могут стать часами, а часы - секундами. Мы это умеем, мы снова будем нужны себе и людям...
Нет, пусть, конечно, Сережа едет на свой Байкал. Байкал - это тоже небо, только перевернутое вниз...
Я хочу в небо. Не зря каждый день повторяется один и тот же сон...
Лестница ведет в небо, а по ней упрямо карабкается человек, крохотный, по сравнению с лестницей, небом и морем. Бесятся волны, свирепствует ветер, всё сильнее раскачивается лестница, а человек идет и идет.