Брат Пон сохранял молчание недолго, заговорил ровно в тот момент, когда мы перевалили гребень горы.
- Давай, не ленись, - строго заявил он. - Тренируй установление в памяти. Используй то желание придушить меня, что наверняка сейчас подталкивает тебя в бок.
И монах ехидно хихикнул.
Деваться было некуда, и я взялся за дело, но почему-то в этот раз все пошло со скрипом. Желание я взял простое - вымыться по настоящему, не холодной водой из ведра, а полежать в ванне, и чтобы с душистой пеной, и никто не торопил, и оттереть себя как следует.
Вот только усилить его до нужной степени я не мог.
Возникало ощущение, что пытаюсь накачать шину, в которой имеется дырка - сколько не пыхти, не орудуй насосом, все равно ничего не выйдет, воздух будет выходить и выходить.
Попытался отвлечься, сосредоточиться на воображаемом дереве, но и тут потерпел неудачу. Нет, его образ я вызвал с легкостью, но затем непонятным образом потерял - знакомое до последнего листочка растение растворилось среди его сородичей, окружавших меня в этот момент.
Его словно кто-то выдернул из моего разума, оставив неровную дыру!
От такой неудачи я начал злиться, и чтобы справиться с эмоциями, обратился к полному осознаванию. Но едва погрузился в него, отслеживая каждый вдох, положение тела, ощущения и чувства, да еще и не забывая о классификации, как прозвучал возглас брата Пона:
- Стой!
Я замер, не успев оторвать ногу от земли.
- А теперь посмотри, на что собрался наступить, - проговорил монах спокойно. - Только аккуратно, не дергайся.
В траве свивала кольца зеленая змея с плетеным узором на спине и острой, точно наконечник стрелы, головой, блестели черные бусины глаз, трепетал высунутый язычок.
- От ее укуса ты бы не умер, но провалялся бы в лихорадке неделю-другую, - сообщил брат Пон. - Не забывай, что мы в джунглях, и что здесь надо глядеть под ноги. Особенно если не хочешь неприятностей.
Последовав его совету, я едва не влетел лицом в огромную паутину, в центре которой сидел большой паук. В первый момент мне показалось, что он размером вообще с кулак, и я отшатнулся так резко, что шлепнулся на задницу.
Брат Пон смеялся до икоты.
- Извини, - сказал он. - Не сдержался... На самом деле это все та же ненависть. Неприязнь к живым существам, с которой ты борешься, но пока не можешь одолеть. Ничего удивительного, ведь задача это нелегкая...
Паука мы обошли, но на этом мои злоключения не окончились.
Обитающие в джунглях твари, похоже, избрали именно этот день для того, чтобы добраться до моего тела. Многоножка длиной со школьную линейку шлепнулась мне на руку и я, к счастью, смог тут же стряхнуть ее, прямо под ноги скакнула огромная бородавчатая лягушка цвета глины, но с огромным красным пятном на спине.
Так что к тому моменту, когда мы остановились на ночлег, я вздрагивал от любого прикосновения.
- Ты трясешься от страха и злости, - сказал брат Пон. - Это на самом деле хорошо. Нельзя добыть жемчуг, не нырнув в глубины океана, нельзя добыть миролюбие, не окунувшись с головой в пучины агрессии. Осознай себя, разглядывай свою ненависть. Только тогда она отступит.
Монах уснул, костер погас, а я остался лежать в темноте, ежась в ожидании ядовитого прикосновения.
Вокруг в зарослях шуршало и елозило, мне казалось, что по мне кто-то ползает. Хотелось вскочить и забраться на дерево, но я знал, что и на ветвях могут быть змеи, насекомые и вообще неведомые твари.
Разглядывай ненависть... легко сказать!
В один момент я попытался вспомнить, с чего начались сегодняшние неприятности, и осознал, что с недовольства, колыхнувшегося в душе в тот момент, когда мы покинули жилье брата Лоонга: я не хотел идти в лес, желал оказаться подальше от него, испытывал к зарослям отвращение и неприязнь.
И джунгли ответили мне тем же!
Вычленив исходную эмоцию, я отстранился от нее и зашептал "это не я, это не мое"... Вот уж этому брат Пон выучил меня замечательно, и вскоре я почти видел собственное недовольство, что висело в воздухе подобно жгуту черных разлохмаченных волокон.
Потом мне показалось, что жгут этот начинает раскручиваться, белеть, и я провалился в сон.
Что удивительно, я даже не замерз этой ночью.
Проснулся отдохнувшим, в хорошем настроении и без малейшего следа того, что меня кто-то укусил.
- Так куда лучше, - одобрительно сказал брат Пон после того как мы уничтожили остатки снеди брата Лоонга. - Теперь ты хотя бы готов меня слушать, и что-то поймешь. Наверное.
Речь он завел о бодхи-просветлении, точнее о тех десяти совершенствах, что ведут к этому состоянию - бескорыстном даянии, отречении, мудрости, последовательности и прочих качествах, до которых мне было так же далеко, как до спутников Юпитера.
- Понятно, что это идеал, - говорил брат Пон в то время, когда мы продирались через заросли бамбука. - Но его неплохо бы держать в сознании, так, на всякий случай. Путь же к нему пролегает через четыре этапа, знаменующих разную степень непривязанности.
Я слушал, стараясь в то же самое время глядеть и по сторонам, и под ноги. Наверняка пауки и прочие милые твари, обитающие в джунглях, не упустят случая выразить мне радость от встречи.
Закончив объяснения, брат Пон разрешил мне говорить.
- Но что все же такое просветление? Как его можно описать? - спросил я.
- Ты пойми, что любое наименование - это ограничение, - отозвался монах. - Называя нечто, ты ставишь предел, проводишь четкую линию, отделяющую одно от другого. Но ведь просветление безгранично, и попытка поставить рубежи вокруг него столь же бессмысленны как ловля ветра решетом...
- А нирвана, которая, как я понимаю, лежит за просветлением?
- О ней хорошо высказался один из древних, - брат Пон нахмурился, выискивая цитату в памяти. - Нирваной именуется то, что лишено желаний, недостижимое, она не прерывна и не непрерывна, не подвержена разрушению, не сотворена... Уловил что-то?
Я с сожалением помотал головой и поинтересовался:
- А почему я не читаю древних трактатов, не изучаю книг вроде тех, что были у брата Лоонга? Ведь наверняка по поводу того, что вы мне объясняете, написан не один десяток томов, и там все подробно разжевано.
- Не одна сотня, - подтвердил монах. - Только в их изучении нет смысла. Для тебя. Пойми, занятия такой вещью, как теория просветления - это не просто отвлеченное умствование, которую на западе именуют философией, это духовная практика особого рода. Ей могут и даже должны заниматься люди определенного склада, им копание в мудрых текстах принесет пользу. Такому же человеку как ты, как многие другие, рытье во всех этих тонкостях и нюансах только повредит, станет источником глупых и опасных иллюзий, может породить интеллектуальную гордыню. Посмотрите все, какой я умный! Какими вещами занимаюсь! О-го-го! Нет, забудь об этом.
Ответ выглядел с одной стороны, для меня не особенно лестным, но в то же время логичным, и я не нашел, чего возразить. Хотя очень хотел заявить, что мне было бы интересно повозиться и с писаной мудростью.
Мы шагали целый день, сначала больше вверх, затем перевалили гряду оплывших, заросших лесом гор, и оказались в сырых, заболоченных джунглях, прошитых ручьями и реками точно нитками.
Первый поток мы перешли вброд, не замочив колен, увидели на берегу серо-коричневую дикую кошку, большую, с маленькими ушами и желтыми злыми глазами. Следующий пересекли по бревну, не просто упавшему, а аккуратно уложенному, очищенному от ветвей и закрепленному на берегах с помощью камней, чтобы не крутилось и не качалось.
В этих местах жили люди, и я воспрянул духом, предвкушая ночлег под крышей.
Мы отошли от мостика-бревна шагов на пятьдесят, когда в зарослях вокруг началось шевеление.
- Замри! - успел воскликнуть брат Пон, и мы оказались в окружении недружелюбно выглядевших мужчин.
Невысокие, смуглые, черноволосые, они не сильно отличались от тех же тайцев. Только вот вид имели хмурый и даже злобный, щеки их покрывали полоски одинаковых шрамов, одежда состояла из просторных рубах, штанов цвета хаки и широкополых шляп, и каждый носил оружие.
Мачете, охотничьи ножи, топорики на поясах и старые ружья.
И их в данный момент использовали, чтобы держать нас под прицелом.
Один из мужчин, с сединой в шевелюре, вопросительно рявкнул что-то гортанное. Брат Пон ответил, но его реплика вызвала лишь смешки и недоуменные восклицания. Седоватый, бывший за старшего, отдал команду, и четверо молодых парней двинулись к нам, двое к монаху, двое ко мне.
Тревога, вцепившаяся в меня подобно бульдогу, превратилась в страх.
Что это за люди? Почему они встретили нас столь враждебно?
Меня ловко и быстро обыскали, сорвали с плеча сумку, а в следующий момент скрутили руки за спиной. Ту же операцию произвели с братом Поном, причем со сноровкой, говорящей о том, что лесные жители занимаются подобными вещами далеко не первый раз.
Седоголовый равнодушно кивнул и, отвернувшись, зашагал через джунгли, стремительно и бесшумно.
Меня толкнули в спину стволом ружья, и это оказалось на удивление болезненно. Охнув, я несколько шагов пробежал, а когда оглянулся, то обнаружил на лице пихнувшего меня типа довольную усмешку.
Нас гнали через лес, словно пару баранов, и вряд ли для того, чтобы пригласить на дружескую пирушку.
- Это уа, - сказал брат Пон, когда мы оказались рядом. - Очень известные ребята. Когда-то они славились как охотники за головами, но и сейчас, как видишь, не особенно любят чужаков.
Тут уж от тревоги моей не осталось и следа, ее место заняло черное отчаяние.
Зачем мы поперлись в этот лес, нельзя было выбрать другое направление или вообще остаться у брата Лоонга, где есть и еда, и крыша над головой и далеко не худшая компания?
Но говорить мне никто не разрешал, так что рот я держал закрытым.
Бешеная гонка через джунгли, во время которой я трижды падал и всякий раз получал прикладом по ребрам, продлилась не один час. Затем мы пересекли очередной поток, и впереди, между деревьев, показались крытые пальмовыми листьями хижины в два этажа.
Каждую украшали несколько черепов, они вместе с пучками сушеной травы висели на угловых столбах. Черепа, как казалось, смотрели на нас недружелюбно, в их ухмылках чувствовалось злорадство.
Посреди деревни торчало нечто вроде каменного столба высотой метра в два, и к нему нас и привели. Тычками вынудили опуститься на колени, после чего седоголовый удалился, оставив нас под присмотром полудюжины часовых.
Те не отводили от нас подозрительных взглядов, лениво переговаривались и жевали что-то, время от времени сплевывая тягучим и красным.
- Вот она, смерть, - прошептал брат Пон едва не с восторгом, наклонившись к моему уху. - Смотрит на нас шестью холодными глазами, сокрытыми в стволах ружей. Готов ли ты погибнуть прямо сейчас?
Я глянул на него как на сумасшедшего.
- Этот вот столб, что за нашими спинами, используется для посвящения юношей племени в мужчины, а кроме того, около него приносят кровавые жертвы. Приглядись-ка.
Бока сооружения, что было сложено из камней, покрывали багровые потеки, и я с содроганием понял, что это кровь.
Черепа имелись и здесь, настоящая гирлянда, точно лампочки на новогодней елке.
Меж домов появился седоголовый, рядом с которым шагал некто в пробковом шлеме, таком старом, что он наверняка помнил те времена, когда в Бирме правили англичане. Когда подошел ближе, стало видно, что этот тип наряжен в некое подобие формы, то ли полицейской, то ли военной, и щеголяет широким ремнем с начищенной бляхой.
Осмотрев нас без особого интереса, он махнул рукой, и охранявшие нас мужчины подняли ружья.
Сердце мое словно вовсе перестало биться, в ушах зашумело, внутри все смерзлось и мне стало так холодно, словно из жарких тропических джунглей мы перенеслись куда-нибудь на Оймякон.
Неужели все?
Щелкнули взведенные курки.
Брат Пон произнес несколько слов, и обладатель пробкового шлема отшатнулся, глаза его расширились. Сделав пару шагов к монаху, он прорычал нечто гневное прямо тому в лицо, брызжа слюной, на что тот ответил спокойно, с обычной уверенной улыбкой.
Предводитель уа сморщился и засопел, после чего с неохотой рявкнул что-то своим воякам.
- Все будет хорошо, не беспокойся, - умудрился сказать мне брат Пон, пока его поднимали на ноги и развязывали ему руки.
Монаха увели, и я остался в компании парочки хмурых часовых.
Страх несколько отступил, но меня по-прежнему колотило, и пот тек с меня не ручьями, а целыми реками. В таком состоянии я провел, наверное, минут пятнадцать, не больше, но это время показалось мне вечностью.
Затем из-за хижин показался брат Пон в компании того же седоголового.
Тот рявкнул, и один из часовых помахал рукой, показывая мне, что можно встать. Ноги послушались не сразу, я едва не упал от боли в затекших мышцах, последовал рывок за веревку, что связывала мои запястья, и освободившиеся от пут конечности закололо от прилива крови.
- Мы теперь гости, - сказал монах, но я едва уловил смысл его слов.
Нас куда-то повели, и в себя я пришел в просторном, но темном помещении - земляной пол, две грубые лежанки, очаг в кольце камней, забранные москитной сеткой окна, цветастая занавеска, что заменяет дверь.
- Сейчас дадут поесть, - брат Пон с довольным видом уселся на одну лежанку, я же просто рухнул на другую.
Вопрос "что произошло?" читался безо всякой телепатии, так что монах усмехнулся и продолжил:
- Я пообещал местному вождю исцелить его жену, мающуюся от болей в животе. Сделано.
"А если бы не смог?" - очень хотелось спросить мне.
- А вообще никто бы не стал нас убивать, - сказал брат Пон едва не с сожалением. - Не те времена. Еще недавно они сражались с правительством Бирмы, даже республику создали тут, в горах. Теперь, без войны, уа скучно, вот они и развлекаются.
Ничего себе развлечения!
Предсказание монаха насчет еды сбылось очень быстро - в комнату скользнула женщина в длинном платье и причудливо завязанном платке, скрывавшем волосы целиком. Она поклонилась и поставила на пол огромное блюдо, в котором на подстилке из риса лежали овощи и кусочки мяса.
- С чужаками имеют дело только мужчины, - сообщил мне брат Пон, принимаясь за еду. - Появление этой барышни означает, что нас теперь не опасаются и нам ничего не угрожает.
Мы поели, после чего монах разрешил мне говорить.
- Настоящие дикари! - воскликнул я, хотя и без особенной злости: к этому моменту успокоился полностью, страх исчез, холод из тела ушел, все стало как обычно.
- Что такое "дикари"? - брат Пон покачал головой. - Всего лишь слово. Определение.
- Но оно описывает...
- Ничего оно на самом деле не описывает, поскольку пусто, лишено содержания. Как и все остальные жалкие людские попытки с помощью слов сделать мир хоть в какой-то степени постигаемым. Ты, например, для уа не "дикарь", у них нет такого термина, то, как они называют белых, можно перевести "пустое трепло", "бесполезная трещотка"... Правда ли это? Все ли вы такие?
- Нет! - возмутился я.
- А для них - правда. Помни об этом, навешивая на явления и людей ярлыки. Ничего нет легче, чем приклеить на ближних бирки со словами - "лентяй", "толстяк", "хороший", "проститутка"... Это сильно упрощает жизнь, но огрубляет и искажает восприятие, а значит и осознание.
Мне тут же вспомнилась баба Варя, бывшая соседкой моих родителей по лестничной площадке: для нее каждый пацан или девчонка во дворе назывался особым словом, этот - "постреленок", та - "егоза", жесткая классификация, и в зависимости от того, в какую ее категорию ты попадал, то тебе либо конфетка, либо сердитый взгляд.
- А к реальности вообще не имеет отношения, поскольку, как я уже сказал, пусто, - сказал брат Пон, прерывая мои воспоминания.
- А что имеет? Что не пусто?
- Кое-что есть, - монах усмехнулся. - Твое сознание я не назову пустым. Окружающие нас объекты не существуют, не существует и того, кого они окружают. Реальностью обладают лишь мысли о них.
- Но мысль же нечто эфемерное... - пробормотал я, ощущая, как от усилий постигнуть концепцию у меня в голове что-то хрустит.
- Тем не менее - реальное. Как и восприятие, и осознание, - брат Пон сделал паузу. - Хотя в их основе та же пустота.
Тут ум у меня совсем зашел за разум.
- Вы каждый раз говорите о ней по-разному! - воскликнул я с неудовольствием. - Словно речь идет о разных вещах.
- О природе пустоты, шуньяты можно рассуждать хоть тысячу лет каждый день, - проговорил монах со значением. - И при этом всегда говорить о ней новыми словами. Неисчерпаемость - главная ее характеристика.
Я ждал, что вечером местный босс позовет нас на пир в честь исцеления жены, но нас до самой ночи никто не трогал, лишь с наступлением темноты зашла та же женщина, принесла старую керосиновую лампу, почти такую же, какой я пользовался в вате Тхам Пу.
Разбудил меня брат Пон еще до рассвета.
- Вставай, - сказал он, легонько тряхнув меня за плечо.- Время заняться делом.
Дойти до выгребной ямы он мне все же позволил, а затем велел сесть посреди комнаты.
- У нас есть немного времени, пока местные не проснулись, - сообщил мне монах, испытующе разглядывая черными глазами. - Помнишь, ты пытался увидеть реку?
Я кивнул.
Да, что-то подобное я пробовал исполнить в самом конце обучения в Тхам Пу, но не преуспел.
- Давай еще раз, - велел брат Пон.
Я послушно закрыл глаза и сосредоточился: берега, заросшие осокой, белоствольные березы, прозрачная вода, через которую просвечивает золотистый песок, тени деревьев на поверхности.
Образ ускользал, пытался распасться на фрагменты, но я держал мертвой хваткой.
Ведь я смог на ходу созерцать дерево, созданное лишь с помощью моего воображения? Справлюсь и здесь, не дам картинке исчезнуть, раствориться, превратиться в набор полосок и пятен!
В какой-то момент я почувствовал, как вода лижет мне колени, ощутил запах кувшинок. Река оказалась передо мной, неширокая, спокойная, уходящая в зеленоватый сумрак, и нечто проглянуло в ее глубине, черно-красное, извивающееся, словно другой поток, спрятанный в первом, завернутый в него.
- Хватит, - очень мягко сказал брат Пон. - Ты справился.
Я встряхнулся, некоторое время подождал, давая видению рассеяться, и только потом открыл глаза.
Честно говоря, ожидал, что монах объяснит, зачем это было нужно, что это за река, и по какой причине я не мог справиться с несложной вроде бы задачей в прошлый раз. Только он промолчал, а в следующий момент в дверь постучали, и через порог шагнула та же самая женщина с новым блюдом в руках.
После завтрака нас позвали к местному боссу, который встретил гостей на веранде собственного дома, такого же, как и остальные, разве что размерами несколько больше.
Поправив шлем, он заговорил, важно и неторопливо.
Когда речь подошла к концу, мужчины, собравшиеся вокруг жилища вождя, разразились ликующими криками.
- Нас в знак благодарности приглашают на охоту, - шепнул брат Пон мне в ухо. - Только не на простую, а на колдовского зверя йесина, клыки которого принесут удачу всему племени. Такая охота бывает раз в десять лет, не чаще, так что нам очень повезло.
Что это за зверь такой, я не знал, даже слово такое слышал впервые, а монах вновь не снизошел до объяснений.
На охоту вождь отправился в компании дюжины крепких мужчин, каждый прихватил ружье и навьючил на спину рюкзак. Нам вернули наши сумки для подношений, плотно набитые, и в своей я обнаружил сушеные фрукты, полоски вяленого мяса и рисовые лепешки.
Деревня осталась позади, и мы направились на северо-запад.
Шагали гуськом, в полном молчании, и я тренировал "установление в памяти", используя желание оказаться в помещении с кондиционированным воздухом, где прохладно и сухо и нет этой липкой жары. Получалось неплохо, я то совсем растворял его, то доводил до такой степени, что начинал ежиться и скрипеть зубами.
Потом начались болота, и мне стало не до упражнений.
Стволы поднимались прямо из воды, там и сям торчали травянистые кочки, усеянные огромными цветами, белыми и ало-желтыми. Тут в изобилии водились пиявки - одну из них брат Пон невозмутимо извлек из-под одеяния и отбросил в сторону - а от летающих кровососов воздух просто звенел.
На меня они накинулись, точно бедные родственники на нежданно явившегося в гости богатого дядюшку. Я захлопал по шее и голой макушке, завидуя монаху, не обращавшему на насекомых внимания, да и они его, непонятно почему, но не очень беспокоили.
Шагать приходилось по колено в грязной жиже, и в один момент, оступившись, я понял, что мы идем по хорошо известной уа тропке, а по сторонам от нее - непролазная топь. За секунду погрузился по пояс, что-то извивающееся скользнуло по бедру, и я едва не взвизгнул от страха.
- Не суетись, - сказал брат Пон, протягивая мне руку.
Охотники с улыбками наблюдали за тем, как я, дергаясь, будто червяк выбираюсь на более-менее твердое место: от болотной вони кружилась голова, меня тошнило, а от унижения хотелось провалиться сквозь землю, но желательно не здесь, а где-нибудь в другом месте.
Вождь устроил мне выговор, монах перевел, не упуская ни единого бранного слова, и мы заковыляли дальше.
Вскоре пиявка обнаружилась уже на мне, на правой руке, чуть повыше локтя. Чтобы снять ее, не оставив гноящейся ранки, шагавший за мной охотник зажег сигарету и приложил к черному лоснящемуся телу.
Пытка эта продолжалась до вечера, остановились мы на сухом островке метров в сто диаметром. Уа разожгли костер и из рюкзаков оказались извлечены бутылки с хмельной, судя по запаху, жидкостью.
Предложили и нам, но брат Пон вежливо отказался.
Он велел мне раздеться и осмотрел с ног до головы, попутно объясняя, что пиявки и клещи могут незаметно присосаться где угодно, и что они мало того, что пьют кровь, так еще и переносят заразу.
Напившись, охотники начали петь и драться, не особенно жестоко, но с азартом. Отойти от костра и устроиться на ночлег в стороне оказалось невозможно, тут же налетали полчища москитов и начинали остервенело жрать тебя даже сквозь одежду, ну а дым давал хоть какую-то защиту.
Так что засыпал я под звуки ударов и пьяные вопли.