Гор Олег : другие произведения.

Просветленные рассказывают сказки (главы 1-6)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Главы 1-8 одним файлом. Книгу в бумаге можно приобрести, например, вот тут: https://www.labirint.ru/books/728150/. Полную версию в электронном виде тут: https://www.litres.ru/oleg-gor/prosvetlennye-rasskazyvaut-skazki-9-urokov-chtoby-izbavitsya-ot-d/
Обложка []
  Глава 1. Волчье просветление
  
  - Дровосек бы лучше справился с этим делом, - пробормотал я, вытирая пот со лба.
  Ворчал я на самом деле больше по привычке.
  Да, я только что выкорчевал дерево в джунглях, на что ушел не один час, устал, как ездовая собака, заработал мозоли на ладонях и боль в мышцах. Солнце обожгло кожу на недавно обритой голове, а комары всласть попировали на открытых частях моего тела.
  Но злости и раздражения - обычных спутников подобного состояния - я не испытывал, ощущал скорее чувство выполненного долга, как в детстве на даче родителей. Да, я не любил ковыряться на грядках, но уж если приезжал и брался за работу, то потом созерцал ее результат с удовольствием.
  - А вот и нет, - отозвался брат Пон, чье лицо в лучах клонившегося к закату солнца казалось маской из глины.
  - Почему? - спросил я. - Он сильнее, привычен к работе с деревьями и все такое.
  - Поскольку то, чем ты занимался, не имеет никакого отношения к корчеванию, - монах заулыбался, откровенно наслаждаясь моим замешательством. - Бери лопату. Пойдем к храму, а по дороге я тебе кое-что расскажу. История эта случилась с благословенным Татхагатой задолго до того, как он стал Буддой Шакьямуни, но когда он много тысяч лет шел по пути праведности и мудрости. Воплотился он в теле волчонка.
  Я хмыкнул - да, конечно, "хорошую религию придумали индусы", как пел Высоцкий, но пока я так и не поверил в эти самые прошлые жизни в различных обликах. Брат Пон не обратил на мою скептическую физиономию внимания, ведь в первый же мой день в Тхам Пу он сказал "меня не интересует, во что ты веришь. Меня волнует, о чем ты думаешь и что делаешь".
  - Был Татхагата одним из юных хищников в большом выводке, и жили они в пещере у корней могучего баньяна в густом лесу, - продолжил он как ни в чем не бывало. - Мать-волчица скоро перестала кормить детей молоком, и волк-отец начал приучать их к крови и охоте. Сначала он приносил им куски мяса, косуль, оленей, зайцев, потом стал таскать придушенных зверьков поменьше, чтобы отпрыски могли поиграть с ними, понять, что такое убийство, проникнуться его жестоким духом и стать настоящими волками, серыми тенями, ужасом джунглей.
  Рассказывать брат Пон умел, из его уст занимательно прозвучала бы и инструкция по пользованию ершиком для унитаза.
  - Но Татхагата, хоть и в зверином теле, хорошо знал святой закон праведности. Понимал, что нельзя поедать кровоточащую плоть живых существ, и тем более лишать их жизни. Поэтому он отказывался от пищи, и держался в стороне от жестоких игр, которым предавались на поляне перед логовом его братья и сестры.
  - А как... - не удержался, осмелился перебить я. - Как он вообще оказался волком?
  Ну как так, Будда, великий святой и мудрец, воплощение сострадания и милости - в теле беспощадного хищника?
  - Увы, все подвержены действию кармы, даже тот, кто идет по дороге к свободе, - монах развел руками. - Миллионы лет, из жизни в жизнь совершал разнообразные деяния тот, кто позже стал учителем нашей эпохи, и среди них были не только лишь благие. Пришлось Татхагате принять столь неблагоприятное рождение, дабы избавиться от семян неблагого, посеянных в глубоком прошлом, тех самых семян, что мешали ему обрести окончательную мудрость.
  Это я мог понять: если накосячил, то исправляй, и только после этого претендуй на просветление и все остальное.
  - Эту жизнь обычно не вспоминают, когда назидательно рассказывают о прошлых рождениях Будды, - продолжил брат Пон. - Или немного изменяют ее, ставят на место волка не столь хищное и свирепое животное. Но как по мне - куда больший подвиг отказаться от мяса, находясь в окружении волков, чем отказаться от мух, будучи всего лишь жабой.
  Я кивнул.
  - Утолял голод он плодами смоковницы, банана, зернами и всем, что мог найти. Понятно, что остальные волки смотрели на него с удивлением и презрением, а братья и сестры смеялись над ним и часто кусали, пользуясь тем, что от такой неподобающей пищи тело Татхагаты было слабым, лапы не могли носить его быстро, а мускулы не имели должной мощи. Размерами он уступал всем, и ни разу не оскалился, не зарычал на тех, кто издевался над ним, кто причинял ему боль.
  Из-за деревьев выглянула крыша храма, я поставил лопату в сарай, после чего мы уселись под навесом. Солнце укатилось за горизонт и начало быстро, как всегда в тропиках, темнеть, на храм Тхам Пу, расположенный на берегу Меконга, упали скоротечные мерцающие сумерки.
  - На очередной охоте волк-отец убил косулю, и его дети, кроме одного, наелись до отвала горячего мяса, и сладко уснули в глубине берлоги. Татхагате же, самому слабому и никчемному, досталось место у входа, на холодном и неудобном камне, но он не роптал, он занимался созерцанием, не обращая внимания на слабость и боль во всем теле.
  "Волк, предающийся медитации - только буддисты могли выдумать такую штуку" - подумал я, но потом вспомнил икону, где святого изобразили молящимся рядом с медведем, и озадаченно нахмурился: почему-то эта картинка вызвала у меня беспокойство.
  - И бдительность, которой должен отличаться тот, кто хочет стать свободным, позволила Татхагате услышать далекий шум, причем он все усиливался и усиливался, - монах сделал паузу, наверняка заметил, что я отвлекся. - Треск, грохот и ужасный рев... Пожар, истребительный лесной пожар! "Вставайте же! - закричал тогда Татхагата. - Бегите! Иначе огонь пожрет вас!".
  Металлический звон, донесшийся со стороны кухни, заставил меня вздрогнуть. Понятно, нам всего лишь подали знак, что готов ужин, неизбежный рис с овощами, но я очень глубоко погрузился в рассказ брата Пона, и на миг мне показалось, что это настоящий сигнал пожарной тревоги.
  Даже вроде бы потянуло дымом.
  - Сначала мы закончим нашу историю, - сказал монах. - Так вот, лесной пожар... Ревет пламя, столбы дыма, чернее ночи, поднимаются к небесам, затмевая их, обезумевшие птицы мечутся в кронах, деревья-исполины, простоявшие века, рушатся, объятые алым огнем... Стон муки тысяч живых существ, гибнущих от жара, разносился по чаще, поражая ужасом тех, кто еще был жив... Родители и братья Татхагаты проснулись, и в страхе кинулись прочь из логова, по дороге затоптав его так, что он остался лежать весь в крови на своем камне, не в силах пошевелить даже лапой... Стремительные и мощные, помчались они прочь, надеясь спастись, но увы, пожар был со всех сторон...
  Я поежился - даже волку не пожелаешь оказаться в такой ситуации.
  Довелось видеть и тушить низовой пожар, когда в сухое лето занялись торфяники, и это "радостное" впечатление я не забуду до конца жизни.
  - Завыли они в отчаянии и бросились обратно к берлоге, - продолжил брат Пон. - Туда, где Татхагата встал наконец на лапы, а огонь мчался к нему со страшной скоростью, пожирая кустарники и траву, превращая их в прах, оставляя после себя черное пепелище, заваленное угольями... Увидев это, в ужасе сжались волки, приготовились к неизбежному. Только Татхагата, собравшись с духом, заговорил: "Слабы ноги мои, и мне от тебя, безногого не убежать. Но и тебе, все пожирающее в трех мирах пламя, нет пищи здесь, поверь ты слову моему!".
  Монах сделал паузу, и в темноте, что пришла на смену сумеркам, я мог видеть, что он пытливо изучает меня.
  - Истинными были речения его, и огонь угас, сгинул, точно обрушился на лес водопад. Уцелел не только сам Татхагата, но и живые существа, благодаря карме ставшие тогда его родственниками.
  - Те, кто его унижал, кусал и топтал? - уточнил я.
  - Истинно так, - подтвердил брат Пон. - Те, кто помогал ему становиться лучше. Кстати, почему ты не спрашиваешь про мораль? - тут в голосе его мелькнуло ехидство.
  - А мораль? - послушно осведомился я, стараясь не обращать внимания на ноющий от голода живот и ползущий от кухни соблазнительный запах.
  - Ты же вспоминал дровосека, который мог бы свалить то дерево куда быстрее? Наделенного большими мышцами, опытом и сноровкой?
  - Ну да, - подтвердил я.
  - Так вот никакие навыки и умения, могущество и прочие достоинства, обретенные в обычной жизни, не помогут тому, кто хочет добиться освобождения и двигается к нему, - проговорил брат Пон раздельно. - Никакие. И еще - побеждает лишь тот, кто не бьется. Вставший над схваткой найдет победу, вступивший в бой неизбежно потерпит неудачу. Как тебе такая мораль?
  Я нахмурился - вывод, сделанный монахом, мне не понравился.
  Неужели все, чего я добился в жизни, чего достиг и чему научился почти за сорок лет, не значит ничего?
  Но если начну спорить, то разговор может затянуться не на один час, а есть охота. Поэтому я ограничился лишь пожатием плечами и невнятным бурчанием, надеясь, что неправильный монах - так брата Пона называли тук-тукеры из городка Нонгхай, в окрестностях которого мы находились - этим удовольствуется.
  Но тот и не думал униматься.
  - Наверняка именно этот случай из прошлого вспомнил уже Будда, когда произносил свою знаменитую третью проповедь, что прозвучала у горы Гаяйсиса близ города Гайя, - провозгласил он. - Тогда сказал он "Все в огне, братья. Глаз горит, воспринимаемые им формы горят, сознание зрения горит, зрительный контакт горит. Любая эмоция, возникающая из контакта видимого и видящего, будь она приятной, неприятной или нейтральной, тоже пылает"...
  От этих слов жжение расползлось по моему телу, от обритой макушки до ног в сандалиях.
  - Ничего ты сейчас не понял, - совсем другим голосом заговорил брат Пон. - Ничего. Я повторю эти слова еще не раз, и когда-нибудь они обретут для тебя смысл. Теперь же пойдем ужинать.
  Я поспешно вскочил на ноги.
  
  Увы, наесться как следует мне в этот раз не удалось - порции по неясной причине оказались совсем маленькими. То, что жаловаться в вате Тхам Пу бесполезно, я уже осознал, и поэтому лишь тяжко вздохнул, после чего отправился мыть тарелку в специальном чане.
  В светлое время мы спускались для этой цели к реке, но по вечерам использовали воду из родника.
  Закончив с посудой, я обнаружил брата Пона на прежнем месте, под навесом. Монах сделал повелительный жест, и мне ничего не осталось, как отправиться прямо к нему и занять место напротив: назвался груздем, полезай в кузов, ну а если завербовался в послушники, то подчиняйся наставнику.
  Некоторое время он рассматривал меня, а затем повторил ту фразу, ставшей началом нашего знакомства:
  - Ты переполнен до опасной степени.
  - С чего бы? Риса было по ложке, - не удержался я.
  Но брат Пон не обратил внимания, как всегда, когда я говорил откровенную глупость.
  - Много места в тебе занимает твое собственное я, надо его уменьшить, иначе ты лопнешь. То, что ты считаешь собой, то, что полагаешь своим, просто распирает тебя. Слабительное духа нужно тебе как воздух.
  - Чтобы меня пронесло прямо здесь? - спросил я.
  - Тихо! Слушай! - монах поднял руку, и я прикусил язык. - Обычный человек, неспособный зреть истину, видит материальную форму и думает так "Это мое, это я". Затем он ощущает нечто радостное или печальное, и тоже думает "это мое, это я". Приходят ему в голову мысли, и про них он считает - "это мое, и это тоже я", совершает поступки, и их оценивает точно так же, возглашая про себя "и это мое, и это ведь тоже я". Осознает все это, и к осознанию прилагает печать, на которой вырезано "это мое, это я". Все увиденное, услышанное, узнанное, пережитое, найденное для него всего лишь "я". Подумай над этим несколько минут, а потом можешь задавать вопросы.
  Брат Пон замер, словно вообще перестал дышать, а я попытался напрячь мозги. Только вот после тяжелого дня на жаре ничего особенного у меня не получилось, мысли шевелиться отказались.
  - А что, не нужно ничего узнавать, переживать, думать или чувствовать? - осведомился я, поняв, что на оригинальные вопросы я сегодня не способен.
  - Почему? - брови монаха поднялись. - Не нужно считать все это собой, своим, я. Человек же другого типа полагает - внутри этой формы, внутри того, что я думаю, ощущаю, осознаю и делаю, кроется мое настоящее "я", и оно сохранится после смерти. Вечное, неизменное, то, что не подвержено влиянию этого грязного обыденного мира...
  - И кто же прав? - спросил я, поскольку решил, что раз уж мне разрешили спрашивать, то надо этим пользоваться.
  - Никто, - сказал брат Пон. - И то, и другое мнение не имеет никакой ценности.
  - Но почему?
  - Все эти мнения покоятся на единой основе, на одной и той же ложной вере в "я". Не имеет значения, с чем именно оно отождествляется, с телом или мыслями, с высоким положением и богатством или с полупрозрачной душой, прячущейся где-то между кишок.
  - Но чем душа-то плоха? Может быть, она и вправду есть? - поинтересовался я.
  Не то, чтобы я на самом деле верил в нечто подобное, но привык думать, что нечто от меня останется и после смерти, некая сущность, что будет помнить и ценить все, происходившее со мной.
  - Тот, кто верит в душу, почему-то считает, что она принадлежит ему, тому Джону Смиту, который именно сейчас ходит по земле, ест гамбургеры и пьет кока-колу. Убежден, что душа будет точно такой же, как он, ну разве что без больного зуба, прыщей и поноса, - брат Пон хмыкнул. - То есть для него душа началась в момент рождения тела. Иными словами, прошлое конечно, зато будущее - бесконечно. Ведь так? Подумай.
  Думать не хотелось, хотелось уйти к себе, немного полежать, и я по привычке бросил взгляд на запястье, где должны быть стрелки часов, которые видно и в темноте. Только сделав это, я осознал, что и часы, и сотовый, и почти все личные вещи у меня отобрали.
  Судя по смешку, монах заметил мою попытку узнать время.
  По лицу прокатилась горячая волна, я понял, что краснею - неудобная одежда, скудная пища, идиотские разговоры, глупые изнурительные задания, для чего я вообще сюда явился, что я тут делаю?
  - Ты ищешь свободы, - сказал брат Пон. - И нет, я не читаю твои мысли, не бойся. Просто ход их очевиден для того, кто и сам проходил этим путем, и провел по нему не одного ученика.
  Я угрюмо промолчал.
  Да, в Тхам Пу я приехал не из прихоти, жизнь моя, недавно такая приятная, упорядоченная и стабильная, превратилась в настоящий ад, развалилось все, от личных дел до отношений с родней, здоровья и бизнеса. И тогда я вспомнил о странном монахе, с которым столкнулся во время виза-рана в Нонгхае, бросил все, отправился сюда.
  Вот только ждал чего-то совсем иного.
  - Прошлое конечно, будущее бесконечно - так думает обычный человек, - проговорил брат Пон тихо, почти ласково. - Для того же, кто стремится к освобождению, все обстоит наоборот: прошлое бесконечно, а будущее имеет четкую границу.
  - Бесконечно - это прошлые жизни, что якобы были? - я не пытался скрыть раздражение.
  - Не обязательно. Даже нынешняя твоя жизнь, которая определенно имеет место... - он хихикнул, - предлагает неисчерпаемое богатство опыта, колоссальный его объем. Любой день, даже самый скучный, если разобрать его по мгновениям, богат открытиями, радостями, впечатлениями. Просто ты разучился ценить эти радости и открытия. Вспомни, вспомни, как все было иначе в детстве!
  В голосе монаха прозвучал приказ, и я словно провалился в прошлое.
  Туристическая база в лесу, куда меня привезли родители, работавшие на оборонном предприятии: невыносимо сильный запах хвои, шишки-солдатики, из которых мы с другом Пашкой строили македонскую "черепаху" и рыцарский клин, огромный кузнечик в траве, искрящееся в воде солнце, горячий песок на пляже, вкус жареных со сметаной грибов... один день, всего один день! А если разобрать на такие частички хотя бы несколько месяцев, то просто утонешь во впечатлениях!
  - Да, - прохрипел я, облизав пересохшие губы. - А будущее?
  - Будущее ограничено нирваной. Там, где есть нирвана, время не существует. Остается только пространство.
  Это я не совсем понял, но решил не уточнять, поскольку несколько лет назад прочел книгу о теории относительности и помнил, что там, где речь идет о времени и пространстве, ум за разум может зайти и безо всякой нирваны.
  - И на твоей дороге к свободе стоит твое собственное, раздутое "я", - заговорил брат Пон после небольшой паузы, дав мне немного прийти в себя, вернуться из прошлого. - Ты веришь, что оно существует, но на самом деле это не так.
  - И если "я" не существует, то что существует?
  - Сознание, - сказал монах.
  - Но к чему оно крепится? - спросил я. - Разве не к "я"? Разве оно не мое?
  Брат Пон рассмеялся и ударил себя ладонями по коленям.
  - Не ломай голову, об этом нам с тобой еще рано говорить, - заявил он. - Бесполезно. Ты не поймешь.
  Я почувствовал себя уязвленным, но постарался этого не показать.
  - Всему свое время, - продолжил монах. - Как сказал Будда, отвечая на вопрос одного брахмана... "Можно говорить о поэтапном обучении и поэтапной практике в том, что касается моего учения и моей дисциплины. Так же как умелый объездчик лошадей, выбрав породистого коня, начинает дело с того, что приучает его к удилам, а затем приступает к другим тренировкам, так же и я, выбрав поддающегося обучению индивида, начинаю его обучение с первых шагов, относящихся к добродетельному поведению". Именно поэтому ты здесь... - он повел рукой, указывая на прячущийся во тьме Тхам Пу, маленький, запущенный ват, в котором было всего три монаха. - Где нет искушений. "Когда освоено добропорядочное поведение, то приходит время обуздания и самонаблюдения, бдительности и мудрости, за ними - период овладения чувствами, мыслями и всем прочим, устранения омрачений, поиск истинного бесстрастия. Исключительно таково мое наставление для тех, кто готов слушать, но не достиг совершенства".
  Прозвучало это достаточно занудно и неинтересно, и я загрустил.
  - А может быть, вы помолитесь или еще что-нибудь сделаете, чтобы все у меня наладилось? - предложил я. - Чтобы сознание мое стало чистое, а жизнь хорошая, ну вот как раньше, только еще лучше и без этих гнусных проблем. Почему так нельзя?
  Брат Пон захохотал от души, громко, и ему из темноты ответило неожиданно гулкое эхо.
  - Нет, - сказал он, успокоившись. - Сам человек совершает зло и очерняет себя. Отвращает зло от себя он тоже сам и сам очищает себя. Чистота и скверна едины в одном. Одному другого не очистить.
  Это явно была цитата из ужасно мудрого и древнего текста, но мне в тот момент она показалась до ужаса банальной.
  - Всему свое время, - сказал брат Пон. - Сейчас же для тебя настало время отдыха. Пользуйся.
  
  Глава 2. Отверженное "я"
  
  На следующий день монах разбудил меня ни свет, ни заря, постучал в стену крохотной хибары, ставшей для меня жилищем. Я вздрогнул и вывалился из удивительно живого сна, где я гонялся за самим собой по извивающимся, будто живым коридорам, натыкаясь на вещи из разных мест и времен, от детства до переезда в Таиланд.
  - Доброе утро, - сказал брат Пон, наверняка услышал, как я завозился. - Как спалось?
  - Хорошо, - соврал я, ответив на приветствие.
  - Тогда выходи, займемся делом, пока ты свеж и бодр.
  Я не чувствовал себя ни свежим, не бодрым, напоминал скорее дремотный набор находящегося в ступоре рассудка, слипающихся глаз, вялости во всем теле, боли в мозолях и саднящей обгорелой макушки.
  Но деваться было некуда, поэтому я облачился в антаравасаку, сделал утренние дела, и вскоре сидел под тем же навесом, что и вчера, боролся с разрывающими пасть зевками. Над джунглями висел предутренний туман, солнце ворочалось под его пеленой, но вылезать не спешило, и я ему немного завидовал.
  - Вернемся к тому, на чем закончили вчера, - жизнерадостно заявил брат Пон. - Твоему "я", от которого тебе необходимо избавиться, если ты хочешь добиться освобождения.
  - Но вы вроде говорили, что этого "я" не существует, - пробормотал я.
  - Сложнее всего устранить то, чего не существует! - уверенно заявил монах. - Нельзя взорвать. Нельзя закопать, нельзя в море утопить, и при этом всегда с тобой, висит на тебе и мешает, как отягченная гирями цепь.
  Образ оказался живым, я почти ощутил на плечах холодную тяжесть металла, и даже зевать перестал.
  - Процесс это не быстрый, за один день все не сделать, - продолжил брат Пон. - Создавал ты эту штуку много лет, вкладывал время, силы, энергию, кропотливо трудился, так что обратный процесс потребует чего-то похожего. Начнем с разрушения опор. Абсолютных истин, на которые опирается твое эго, уверенное в собственном существовании. Вот, например, смотри... - он повел рукой, аккуратно огладил росток, протиснувшийся в щель между досками настила. - Эта штука очень мягкая и слабая. Оторвать можно одним движением. Так?
  - Ну да, - подтвердил я.
  - Так сделай это.
  Я протянул руку и дернул, стебель отломился с негромким хрустом, брызнул сок.
  - Братьям меньше работы по борьбе с растениями, - брат Пон улыбнулся. - Слабая? Мягкая?
  Я кивнул.
  - Но эта штука способна прорасти сквозь асфальт, раскрошить и разрушить бетон, - сообщил монах. - Способен ли на это ты, могучий и сильный, сорвавший ее миг назад? Способен?
  - Нет, - я все еще не понимал, к чему клонит брат Пон.
  - Так сильный или слабый этот росток? - поинтересовался он.
  Я почесал макушку и отдернул руку, поскольку скребанул ногтем солнечный ожог.
  - В одном отношении она сильная, а в другом слабая... - начал я.
  - Вот! В отношении! - провозгласил монах с таким видом, словно мы с ним только что доказали теорему Ферма. - Качества, которые мы приписываем этому объекту, являются относительными. И не только этому объекту, но любому, без исключений. Понимаешь?
  Я вновь кивнул, чувствуя себя котом-игрушкой для автомобиля, что мотает башкой в такт дорожным ухабам.
  - Но почему тогда мы ведем себя так, словно все качества являются абсолютными? - поинтересовался брат Пон, и из леса за моей спиной донесся протяжный крик птицы. - Очисти сознание, успокой его, не придумывай лишнего. Постарайся увидеть свое отношение к тому, что ты держишь в руках... Какой он? Сильный, слабый? Все вместе?
  Я закрыл глаза, постарался забыть обо всем, о недосыпе, о вчерашнем дне, о сидящем напротив монахе, о том, где я нахожусь, и что в Паттайе меня уже наверняка ищут, хотя я сказал, что уезжаю на неделю, но ведь не предупредил, что не буду отвечать на звонки и смс...
  Стоп!
  Я почти разозлился на себя за невозможность сосредоточиться, и в следующий момент у меня получилось: на кратчайший отрезок времени, две-три секунды, не осталось ничего, кроме зажатого в руке мягкого стебля и меня, этот стебель держащего и о нем думающего.
  - Слабый, - сказал я с некоторым удивлением.
  - Совершенно верно, - подтвердил брат Пон. - Оставь его. Вот другой предмет.
  В руке у него оказался камень, серый, неровный, с кулак размером.
  - Велик ли он? - спросил монах.
  - Нет, конечно.
  - А если сравнить с этим? - и брат Пон посадил на камень черного муравья: тот поводил усиками, но убежать не стремился.
  - То велик, - признал я.
  - Прочен ли?
  - Прочен, - вновь согласился я.
  Брат Пон аккуратно снял муравья, уложил камень перед собой, а в руке у него оказались щепка и банка с водой.
  - Куда прочнее, чем этот кусок древесины и тем более жидкость, - проговорил он. - Однако... - щепка вошла в щель на боку камня, булькнула полившаяся на нее вода, - несколько раз повторить процедуру, и камень разлетится на куски.
  - Ну да, все опять относительно, - сказал я.
  - Верно, - монах улыбнулся. - Но мы ведем себя так, словно объекты вокруг нас наделены некими абсолютными качествами, долговечностью или мимолетностью, красотой или уродством, крепостью или слабостью, размером или его отсутствием. Так? Вспомни. Я уже не говорю о таких совершенно субъективных определениях, как "вкусный" или "полезный", а ведь обычный человек считает абсолютными и их. Вспомни.
  Я задумался.
  Ну да, брат всегда удивлялся, когда меня не впечатляло его любимое мороженое, я же поражался, как ему могут нравиться такие неинтересные девушки: ни уму, ни сердцу. Огромный и тяжелый внедорожник, само впечатление надежности - не больше спичечного коробка, если окажется на пути не успевшего затормозить трамвая, а тот ничтожен по сравнению с локомотивом; танкер для нефти, чудовищная громадина, покажется крошечным рядом с каким-нибудь небоскребом Нью-Йорка или Эмиратов.
  Голова у меня закружилась.
  - Вот, хорошо, вижу, что осознал, - брат Пон удовлетворенно потер ладони. - Осознание это неприятное, поскольку абсолютные качества, которыми мы наделяем все вокруг, дают нам ощущение безопасности, именно из них состоит кольчуга, созданная твоим "я", чтобы ему не дай бог, не пострадать, столкнувшись с реальностью. Тяжелая?
  И вновь я ощутил холод металла на плечах, и на этот раз ощущение было неприятным, давящим.
  - Есть маленько, - признал я.
  - Мы эту кольчугу расплетем, - сообщил монах. - Вернее, ты сам ее расплетешь. Начинай.
  И он протянул мне еще одну банку, меньше предыдущей, на две трети наполненную водой, из которой торчал синий аккуратный цветок, слегка похожий на ромашку.
  - Это зачем? - спросил я настороженно.
  - Не бойся, не укусит, - брат Пон рассмеялся. - Красивый, правда?
  - Очень, - признал я.
  Аккуратные лепестки, словно вырезанные, в голубизне каждого видны прожилки темно-синего, словно волокна из сердцевины грозовой тучи, по краям еле заметная бахрома. В центре же, там, где у ромашки белое и мохнатое, здесь фиолетовое и словно фасетчатое, немного напоминает глаз насекомого.
  - Я знал, что тебе понравится, - монах вручил мне банку. - Теперь созерцай это. Смотри на него до тех пор, пока красота для тебя не превратится в уродство, пока облик, радующий твой взор, не начнет вызывать неприязнь, отвращение и прочие гадостные чувства.
  - Но как? - спросил я.
  - Поставь его так, чтобы было удобно смотреть, - посоветовал брат Пон. - Сосредоточься, разглядывай внимательно, переводи взгляд с лепестка на лепесток, с одного элемента на другой, и в процессе не отвлекайся, не позволяй посторонним мыслям увести тебя в сторону...
  Я поместил банку перед собой и уставился на цветок как на врага.
  - Нет, так не годится, - тут же вмешался брат Пон. - Он же красивый, так? Необходимо осознавать эту красоту - это отправная точка для практики.
  Я сделал лицо попроще, и начал изучать цветок, водя глазами туда-сюда: этот лепесток чуть меньше, чем тот, и темно-синие прожилки на нем расположены теснее, другой с одной стороны лишен бахромы, и ведь сережки такого цвета носила моя подружка, как ее...
  - Не отвлекаться! - возглас брата Пона заставил меня вздрогнуть.
  Снова: лепесток, другой, третий, заново... лети-лети лепесток через запад на восток, через север, через юг...
  - Не отвлекаться! - повторил монах сурово.
  Третий раз.
  С четвертого у меня получилось более-менее, я смог глядеть на цветок, не задремывая, не позволяя мыслям унести меня в сторону, и не забывая о его красоте. Только вот красота эта стала еще ощутимее, я не просто осознавал ее, я чувствовал ее физически, как приятное теплое давление на лицо, на глаза, на мозг, на все тело!
  Это было очень странно, поскольку я осознал, что именно так и воспринимал красивые вещи всю жизнь, не разумом, а словно всем существом.
  - Отлично, - отметил мой прогресс брат Пон. - Теперь отталкивайся от нее... Отталкивайся... Вопрос "как" не имеет смысла, поскольку подсказать тебе я не смогу. Никто не сможет... у каждого из нас свой способ преодолеть эту границу, их много, они разные...
  Как найти уродливое в столь гармоничном, изящном объекте?
  Разве что в самом центре, где поблескивает нечто похожее на глаз насекомого. Хотя нет, это скорее драгоценный камень, пусть затянутый патиной, но все равно очень красивый.
  Я уставился на него так, что заболели зрачки, и тут произошло нечто странное: фасетки словно отделились друг от друга, я увидел их как набор отдельных кусочков, осколков, лежащих на черной поверхности, лишенных какой-либо привлекательности. Случилось это так неожиданно, что я вздрогнул, и все стало как обычно.
  - Снова, - проговорил брат Пон. - Ты был на верном пути.
  Теперь я понимал... хотя нет, не понимал, просто неким образом знал, чего именно хочу добиться, и действовал с куда большей уверенностью: сосредоточение, взгляд по лепесткам, потом в центр, чтобы воспринимать цветок целиком, периферическим зрением, а затем сделать так, чтобы он превратился из единого объекта в набор деталей, ничем не связанных помимо того, что волею случая они оказались рядом.
  И ведь красивым мне кажется цветок сам по себе, а не комплект его кусочков!
  В какой-то момент я перестал понимать, на что именно смотрю, сознание то ли помутилось, то ли отключилось совсем, но объект перед моими глазами не вызывал каких-либо эстетических чувств.
  - Двигайся дальше, дальше, - я понимал, что слышу тихий голос брата Пона, но его слова не вызывали ни мыслей, ни эмоций, вообще ничего. - Только не напрягайся... Дальше, дальше...
  Распад продолжился, теперь я воспринимал сетку из темно-синих волокон отдельно, а голубую плоть цветков отдельно, первая словно лежала на обрывках шелковистой ткани. Картина показалась мне странной и неприятной, поскольку ничего подобного я никогда в жизни не видел, и словно оказался на другой планете, где течет совершенно чуждая людям жизнь.
  А потом я моргнул в очередной раз, и понял, что смотрю на цветок, стоящий в банке с водой, а солнце разогнало туман и понатыкало между деревьями длинных желтых столбов.
  - Ощутил? - спросил брат Пон.
  - Да... - сказал я потрясенно. - Это было... это было... оно... ну...
  - Но сейчас цветок снова красивый? - прервал монах серию моих бессвязных восклицаний.
  Я пригляделся.
  Да, красота никуда не делась, не пожухла и не растворилась, но теперь я видел в ней определенный налет искусственности, вычурности, и это вызывало мысли о подделке и непонятное, хотя и слабое раздражение.
  - Красивый, - буркнул я, понимая, что мне не хватает слов, чтобы выразить мысли. - Только иначе...
  - Так и должно быть, - брат Пон хлопнул в ладоши. - Значит, ты добился цели. Только не преисполняйся гордости - это всего лишь первый шаг, а их предстоит сделать тысячи. К созерцанию цветка ты вернешься завтра на рассвете, а сейчас поднимайся и отправляйся за водой.
  Я поскреб в затылке и с унынием подумал, что завтрака сегодня мне не предложат. И это после жалкого подобия ужина, что было вчера?
  
  К разговору об абсолютных качествах мы вернулись в разгар дня, когда я меньше всего этого ожидал.
  Святилище Тхам Пу не поражало роскошью, как некоторые храмы Бангкока, и статуя Будды не могла похвастаться золочением, простое изваяние, грубо высеченное из камня. Но зато внутри прохлада властвовала даже в самый зной, поэтому мы сидели там, а не снаружи.
  - Продолжим, - сказал брат Пон, и я непонимающе посмотрел на него.
  - Ты думал, это все? - монах усмехнулся. - Когда красивое становится уродливым? А наоборот?
  Я вздохнул.
  Вторая банка, предъявленная мне братом Поном, мало отличалась от первой, вот только в ней не было воды, а на дне свернулась в кольцо самая отвратительная многоножка, которую я когда-либо видел. Покрытое щетинками тело, судорожно дергающиеся конечности, жвала на зависть Чужому из старого фильма.
  - Ядовитая? - спросил я.
  - Наверняка. Хочешь проверить? - и брат Пон наклонил банку так, будто собирался вывалить многоножку мне на колени.
  Я отпрянул, едва не свалился на спину, пришлось опереться на руку.
  - Не бойся, - сказал монах с проказливой улыбкой. - Ты мне нужен живым. Конечно, твое "я" я постараюсь убить, но яд тут не поможет... Что делать, понимаешь?
  Я мрачно кивнул.
  - Разглядывать это... эту штуку, пока она не покажется мне воплощением красоты.
  - Верно! Приступай.
  Я осторожно принял банку, и многоножка внутри зашевелилась, подняла голову.
  Как может подобное существо вызвать что-то, кроме омерзения и неприязни? Чтобы любоваться ей, нужно быть полностью свихнувшимся маньяком, который ест на завтрак человеческую печень и коллекционирует глазные яблоки приглянувшихся дамочек.
  Но отступать мне было некуда, и я принялся за дело.
  Сосредоточиться, заполнить сознание образом длинного тела, многочисленных ног, узора на спине, где бурые пятна чередуются с лимонно-желтыми и бледно-зелеными: идеальная маскировка в опавшей листве джунглей. Забыть о том, где ты и кто ты, помнить только о том, что перед тобой, какие чувства она у тебя вызывает.
  И не отвлекаться, не отвлекаться!
  На этот раз мне пришлось труднее, чем утром: первую фазу я преодолел быстрее, а потом застрял, многоножка так и оставалась собой, никак не желала распадаться на "запчасти".
  - Негативные чувства обычно сильнее позитивных, - заметил брат Пон, наблюдавший за моими потугами. - Не напрягайся, работай, и эффект придет. Обязательно, поверь мне.
  Я хмыкнул и продолжил упражнение.
  Не знаю, сколько времени прошло - даже будь у меня часы, я не имел возможности на них взглянуть - но в один момент существо в банке превратилось в червяка и две полоски бахромы, лежащих рядом с ним. Я вытаращил глаза, боясь даже моргать, чтобы эффект не исчез, но через несколько секунд не удержался, и все стало как обычно.
  - Еще раз, - брат Пон был неумолим. - До тех пор, пока не получится. Сегодня. Первый раз самый важный, дальше будешь практиковаться сам.
  Я снова прошел все те же стадии, не обращая внимания, что ноет спина и болят ноги, затекшие от непривычной позиции - не поза лотоса, конечно, но ведь и не на стуле. Многоножка распалась на фрагменты, и я понял, что разглядываю нечто вроде свернутой из нескольких цветастых платков трубочки, увешанной блестками и висюльками.
  Красивой она не выглядела, но и уродливой тоже не казалась.
  Трубочка превратилась в браслет из непонятного материала, и даже когда он задвигался, расстегнулся и застегнулся, картинка не исчезла, я хоть и вспомнил, что передо мной, вовсе не увидел опасную ядовитую тварь, неприятного обитателя джунглей. Некоторое время просидел, вытаращив глаза, а затем брат Пон мягко похлопал меня по плечу.
  - Достаточно, - сказал он. - Это красивое существо поступает в твое распоряжение. Будешь разглядывать его в полдень.
  - Э... - держать многоножку, пусть и в банке, у себя в хибаре мне совсем не хотелось. - Может, не надо? Я вроде добился успеха, все у меня получилось как нужно.
  - Надо-надо, - монах погрозил мне пальцем. - Один раз не значит вообще ничего. Красивая картинка, игры разума, все это так легко забывается... и вспомни о нашей цели. Зачем мы все это делаем?
  - Зачем? - я, честно говоря, несколько увлекся процессом.
  - Мы пытаемся уничтожить, разрушить твое "я", - мягко напомнил брат Пон. - Главную иллюзию, которая мешает тебе, приносит бесконечное страдание и повинна в том, что ты переполнился до опасной степени и едва не погиб.
  - Ну так уж и погиб... - проворчал я.
  - На данный момент для всего мира ты считай, что мертв, - прозвучало это достаточно сурово. - И вообще, тот, кто погружен в круговорот смертей и рождений, не знает вкуса истинной жизни. Страдание от боли телесной, страдание от того, что все изменчиво и непостоянно, страдание от невозможности избегнуть самого страдания. Такова награда тому, кто цепляется за личность, за то, что он есть, чего достиг и чем владеет!
  На меня после этих слов накатила печаль, я начал вспоминать, чего на самом деле добился - сам сделал себя человеком, выучился без помощи родителей, построил бизнес без богатого дяди, выжил в девяностые, когда сыграть в ящик было так же легко, как сорвать куш, сумел перебраться в Таиланд, под пальмы, добился не одной красивой женщины, прочел много умных книг.
  И что, от всего этого придется отказаться, выкинуть как балласт с падающего воздушного шара?
  Кем я тогда стану? Идиотом с очищенным сознанием, фанатичным сектантом? Какая такая свобода, о которой говорит этот монах, существует ли она или это рассказы для легковерного придурка из фарангов?
  - А кто сказал, что будет легко? - напомнил о себе брат Пон.
  Да уж, мои мысли явно написаны на лице, да еще и заглавными буквами.
  
  
  Глава 3. Тело как Пустота
  
  Бревно под моими ногами сказало "крак", и я полетел вниз, в густую зелень оврага. Колючие ветви радостно приняли меня в объятия, затрещала ткань, боль вспыхнула в дюжине мест, а правую руку обожгло, словно я схватился за крапиву.
  Вроде бы в Таиланде она не растет, но наверняка тут есть ее жгучие сородичи.
  От слов, что приходят в голову любому нормальному человеку в такой момент, я сумел удержаться. Но это стало единственной победой, злость хлестнула изнутри с такой силой, что я на миг забыл о царапинах и о том, что разорванное одеяние придется теперь зашивать самому.
  Не улучшил мне настроения и брат Пон, заявивший, что и мост над оврагом будет чинить тот, кто его сломал, то есть я.
  - Что за день? - пробурчал я, когда мы зашагали дальше. - Отвратительный.
  - Ты думаешь, он стал бы лучше, явись к тебе, например, кто-нибудь из богов? - поинтересовался неправильный монах, глянув на меня искоса. - Пусть сам Индра.
  Это имя я помнил, его обладатель заведовал громами и молниями.
  - Если не в гневном состоянии, то уж точно лучше!
  - Уверен?
  Если бы кто-то другой пристал ко мне с вопросами в такой момент, то я бы точно вспылил, но на брата Пона разозлиться по-настоящему я не мог, хотя и не очень понимал, что мешает. Поэтому я прикусил язык, с которого рвалось замечание о том, что я в общем-то не сильно туп, и просто кивнул.
  - Отлично, - сказал монах. - Тогда вот тебе еще одна история из жизни того, кто стал позже Буддой Шакьямуни. В тот раз он воплотился в древнем брахманском роду, украшенном всеми достоинствами - богатством, набожностью, щедростью и мудростью. Достигнув зрелости, он только увеличил славу предков, обязанности свои исполнял добросовестно, никогда не отказывал в помощи, и страждущие шли к нему за самыми разными ритуалами, ну а ученостью он превосходил всех, кто только жил тогда в мире.
  Я хмыкнул.
  Про брахманов я помнил из той же книжки, из которой добыл сведения про Индру. Описывались они там как высокомерные и властолюбивые типы, охочие до коров, золотишка и любившие подчеркивать собственную крутизну и избранность.
  Короче говоря, типичные злодейские жрецы.
  - Но в один момент, - продолжал брат Пон, - осознал Татхагата, что жизнь в миру притягивает грехи, что в окружении людей, одержимых алчностью, ненавистью, сластолюбием и прочими неблагими стремлениями, трудно идти по дороге к свободе. Мирские дела отвлекают от духовных практик, вызывают беспокойство, вынуждают заниматься приобретением имущества и его сохранением, и вызывают сильное изнурение. Решил он тогда отречься от всего этого и, невзирая на плач и сетования родных и друзей, отбросил одежды брахмана, как сухую траву, отказался от учеников, славы и богатства, и ушел в лес, где сплел себе одежду из настоящей травы и предался строгому аскетизму.
  Я попытался вообразить одежду из травы, и мне представилось нечто вроде юбки из циновок и такой же накидки, но уточнять я не стал, понимал, что вряд ли монах прервется ради моих вопросов.
  - Там, в лесу, похудевший от духовных подвигов, пребывал он в спокойствии, - заявил брат Пон как раз в тот момент, когда тропка вывела на проселок, и начал попадаться мусор, говорящий о том, что тут и вправду живут тайцы.
  Увы, жители Юго-Восточной Азии не очень понимают, для чего нужны урны.
  - Даже птицы и звери приходили к нему, несмотря на отсутствие сильного разума. Они надеялись, что свет мудрости Татхагаты и мощь его подвигов помогут им обрести следующее рождение в ином, благоприятном облике. Но помимо зверей, шли к отшельнику и люди, поскольку слава его гремела еще больше, чем в те времена, когда был он почтенным брахманом, знатоком Вед и обладателем священного шнура на плече. Каждого гостя он встречал чем мог, отдавал лучшее из собственной пищи - обычно плоды и коренья - и оказывал такую помощь, какую в состоянии оказать нищий аскет. Одни уходили от него с дельным советом, другие - с надеждой в сердце, третьи - без слез в глазах. Но посетителей было слишком много, и Татхагата понял, что они мешают ему.
  - Еще бы! - не выдержал я, поскольку живо представил, каково это.
  Спрятался ты в диком лесу, надеясь на одиночество, а к тебе валят людишки, один другого тупее, с банальными проблемами - "вылечи мою корову, почтенный", "скажи, дорогой мудрец, почему он меня не любит?" и "выгодной ли будет для меня эта сделка?".
  От такого и святой взбесится!
  - И тогда он перебрался в совсем дикие места, на необитаемый остров посреди бурного моря. Корабли туда заходили очень редко, и Татхагата наслаждался тишиной и стремительно осваивал Дхарму. Но слава о его подвигах к этому времени достигла всех миров, и заинтересовались ими даже боги, начиная с их повелителя, могучего Индры. Однажды он явился на остров, и решил испытать отшельника - взял и заставил исчезнуть все плоды и коренья, которыми питался аскет. Но тот не испытал ни гнева, ни раздражения, он начал собирать листья и жевать их, словно изысканное кушанье. Царственный небожитель изумился, и обрушил на остров знойный ветер, иссушивший все листья. Но и это ничего не изменило, тот, кто еще не стал Буддой, точно так же питался опавшей листвой, как и свежей, не выказывая признаков раздражения.
  Я открыл рот, планируя сказать, что питаться травой и зеленью человек не может, они не перевариваются. Но тут же его захлопнул, поскольку решил, что у всяких там аскетов все может быть иначе, и вообще это сказка, так что пусть ее герой ест что угодно, хоть кору и солому.
  - Тут Индра испытал восторг и восхищение, - брат Пон рассказывал все так же монотонно и напевно, но я был уверен, что он замечает все, что со мной происходит. - Решив, что должен поговорить с этим человеком, он принял обличье брахмана и явился к Татхагате. Тот обрадовался так, словно увидел давно потерянного родственника или друга, и пригласил разделить трапезу, отдал всю ключевую воду и из листьев выбрал для гостя самые лучшие. Восхищение Индры возросло, но рядом с ним возникла опаска. "Наверняка этот аскет хочет с помощью духовных подвигов достичь высочайшего положения, власти над богами, то есть моего трона!" - решил он, и принял свой блистающий истинный облик. Корона его сверкала подобно тысяче алмазов, божественные доспехи полыхали, белизна лика была нестерпимой для взгляда человека.
  Тут нам пришлось прерваться, поскольку по дороге промчался юный таец на мотобайке. Точнее - сначала он пронесся мимо, потом затормозил, и через мгновение уже кланялся брату Пону.
  Второй поклон, пусть не такой уверенный, достался и мне.
  - Ну что, вернемся к Индре, - сказал монах, когда юноша нас оставил, и мы пошли дальше. - Могучий бог привык, что при его появлении в истинном облике всякое живое существо, от могучего асура до ничтожного прета падает ниц. Но отшельник повел себя иначе. Конечно, он поприветствовал царя небожителей, но после этого... он закрыл глаза и предался медитации, как будто его убогая хижина была пуста! "Ты сошел с ума? - пророкотал Индра. - Неужели ты не видишь, кто именно стоит перед тобой? Очнись!". Аскет же не обратил внимания на мощный глас, от звуков которого вздрагивали отважнейшие воины! Точно так же не обратил внимания, когда бог взмахнул ваджрой, ударил гром, и молния заставила вспыхнуть хрупкое жилище! Но огонь мигом погас!
  - Как тогда, перед волчонком? - я вспомнил прошлую историю.
  - Именно так, - брат Пон кивнул. - Обычный огонь не в силах причинить вред тому, кто истребил в себе пламя ненависти, изничтожил пламя алчности, ликвидировал пламя невежества, три полыхания, которые жгут и терзают живых существ во всех шести мирах.
  И вновь я не мог понять, иносказательно он говорит, или на самом деле верит, что если бросить Будду в костер, то огонь погаснет. Хотя ведь ходят же отдельные умельцы по углям, не получая ожогов, и говорят, что какой-то особенной духовности для этого не надо, только навык и отрешенность... почему Татхагате не иметь такой способности?
  - Но тут отшельник открыл глаза и посмотрел на бога без гнева, лишь с удивлением, - продолжил монах, и я забыл о своих сомнениях, поскольку хотел знать, чем закончится история. - "Зачем ты творишь подобное, о Разрушающий Крепости? - поинтересовался он, назвав царя богов одним из прозвищ. - Неужели тут поле брани?". Индра же ответил "Великое любопытство взывал ты у нас на небесах, отшельник. Обитель Тридцати Трех полнится слухами о том, что накопив достаточное количество духовных заслуг, ты покусишься на мое место". В ответ же аскет только рассмеялся. Индра же вспомнил, как его хозяин отдал последнее, чтобы накормить гостя, как не роптал, жуя опавшую листву... и устыдился собственных подозрений до алых щек. Небожители же непривычны к чувству стыда.
  В это я готов был поверить - трудно представить, чтобы почти всемогущее и бессмертное существо, занятое истреблением чудовищ и сексуальными игрищами со всякой женщиной, более-менее для этих игрищ подходящей, будет испытывать такую вещь как "стыд".
  - И тогда сказал Индра еще громче, чем ранее: "Проси, чего хочешь, о мудрейший! Ибо виноват я пред тобой, и не один раз!". Татхагата задумался, и бог про себя усмехнулся, ожидая, что тот попросит власти, богатства или возможности попасть в райские обители. Но после паузы отшельник сказал "Если же хочешь ты показать мне свое расположение, даровать нечто превосходное - то не являйся больше ко мне в обличии столь дивном, в сиянии божественной мощи, о Разрушитель Крепостей!". Догадываешься, что испытал его собеседник?
  - Легко догадаться, - ответил я. - Уж чувство гнева богам хорошо знакомо.
  - Да, это не стыд, - подтвердил брат Пон. - Разгневался Индра гневом страшным. Вскричал он в изумлении так, что облака шарахнулись в небесах и море заколыхалось: "Не говори этого! Люди желают видеть меня, наслаждаться красотой и могуществом! Величайшие цари, мудрейшие брахманы стремятся к встрече со мной, совершая подвиги и принося жертвы! Ты же не хочешь этого! Почему? Неужели издеваешься ты надо мной?". Татхагата же кротко ответствовал: "И не думал, повелитель богов. Вспомни нашу встречу. Как принял я тебя?".
  И монах посмотрел на меня, давая понять, что я должен ответить за Индру.
  - Накормил, напоил, - сообщил я послушно. - Разве что только спать не уложил... Так в русских сказках положено! - последнюю фразу пришлось добавить, поскольку без нее брат Пон вряд ли бы понял, к чему она.
  - Шло бы время к ночи, и уложил бы, - сказал он. - Индре пришлось согласиться. "Помнишь, как я повел себя, когда ты сбросил обличье скромного брахмана-странника, и стал самим собой?" - поинтересовался Татхагата.
  - Начал медитировать! - воскликнул я, поскольку ответа вновь ждали от меня.
  - Совершенно верно, - подтвердил брат Пон. - "Но почему ты повел себя так? - проговорил Индра. - Неужели бродячий аскет для тебя более желанный гость, чем я? Оборванный, усталый человек кажется более интересным собеседником, чем самый могущественный из обитателей небес?".
  И тут монах замолчал, наверняка сделал паузу осознанно, чтобы любопытство мое усилилось.
  - Ну... что ответил Татхагата? - спросил я, поскольку дорога свернула и впереди, за полем, стала видна деревня, и возникло подозрение, что там, среди людей, у монаха не будет возможности рассказывать мне сказки.
  - "Ничуть не так, о Разрушитель Крепостей, - сказал аскет. - При всем почтении к тебе равны для меня и последний из неприкасаемых, и первейший из богов".
  - Вот уж оскорбил так оскорбил, - пробормотал я. - Тонко.
  Но брат Пон нахмурился, и я прикусил язык.
  - "Не сердись ты на слова поспешно, - добавил Татхагата. - Сначала выслушай. Истинно мудрый знает, что не существует ни бродячих жрецов, ни небожителей, ни рыбаков с руками мозолистыми, ни дев с руками мягкими и изящными, благовониями пахнущими, ни купцов, привычных к странствиям, ни тех, кто собирает навоз на полях. Поэтому кто бы ни явился ко мне - знаю я, что это иллюзия, облик, натянутый на пустоту". Нахмурился Индра, услышав такие речи, не понравилось ему ни то, что его сравнили с неприкасаемым, ни то, что небожителей не существует. Потом он сказал: "Хорошо, но тогда почему в ложном облике принял ты меня учтиво, дал лучшее из того, что было у тебя, усадил на почетное место и готовился развлекать беседой. Как только же я стал самим собой, исполненным величия и могущества, перестал ты меня замечать!". Отшельник же улыбнулся и ответил "Та пустота, что принимает облик человеческий, приходя ко мне, может мне помочь, поскольку сам я человек. И я могу ей помочь на пути к освобождению. Облик же сверкающий, едва выносимый для глаз смертного, живущий долгие эпохи и кальпы, только отвлекает и смущает, мешает думать об истинно важном. Настоящей помощи тому, кто хочет освободиться от привязанностей, он принести не может. Что в силах ты дать мне, тому, у кого все есть? Ты, который не существует вовсе". После этого устыдился Индра еще раз, восстановил жилище Татхагаты, испепеленное ранее молнией, вернул на остров всю растительность, плоды и коренья, обошел собеседника по часовой стрелке и удалился в райские обители.
  Монах замолчал, и поэтому я рискнул поинтересоваться:
  - Значит, бога Индры не существует? Есть только Пустота?
  - Именно так, - отозвался брат Пон.
  Мораль у сегодняшней истории, была, на мой вкус, странной, неочевидной, и самое главное - беспокоящей: какой смысл к чему-то стремиться, куда-то рваться, идти к свободе, если в конечном итоге тебя ждет только лишь некая "пустота", отсутствие всего? Мысли о ней вызывали раздражение, желание сменить тему, заговорить о чем-то ином.
  Но в этот момент мы как раз добрались до деревни, на окраине нас встретили собаки. И брат Пон к моему облегчению забыл об Индре, с которым так круто обошелся Татхагата.
  
  К теме он вернулся тем же вечером, когда стемнело и мы уселись под навесом.
  - Мой сегодняшний рассказ оказал именно тот эффект, на который я рассчитывал, - сообщил брат Пон, улыбаясь совсем не по-буддийски, а с немалой долей ехидства. - Расстроил тебя.
  - Ну нет, - возразил я. - Хотя вызвал беспокойство, не понравился...
  Не хотелось признаваться, но монах в очередной раз все рассчитал точно: сказка об отшельнике и Индре меня действительно расстроила, хотя я не мог понять, отчего.
  - Все просто - ты привык считать многие вещи, начиная с тебя самого, незыблемыми, практически вечными, реально существующими, - проговорил брат Пон. - Только одна мысль о том, что это может оказаться не так, пугает тебя до мокрых штанов. Однако ты состоишь из атомов, так?
  - Ну да, - с подобным утверждением стал бы спорить только идиот.
  - А вспомни, что такое атомы, - мой собеседник мог казаться простым тайским монахом, который ничего не видел в жизни, кроме монастырей, ступ и священных книг, но идеальный английский язык и речи, ведшиеся на этом языке, выдавали, что он наверняка учился где-то, и скорее всего не в Азии. - По большей части та же пустота. Центральное ядро мало, вращающиеся вокруг него электроны - еще меньше, а все остальное?
  Я задумчиво почесал макушку, и с радостью отметил, что та уже не так болит.
  Учебник физики я помнил не очень хорошо, но нечто похожее там содержалось: если ядро как вишня, то сам атом размером с комнату.
  - То есть ты состоишь большей частью из пустоты в простом физическом смысле, - сказал брат Пон.
  - Ну так то в физическом... - проворчал я. - И что с того толку?
  - Ты прав в том, что знание, собранное вашими мудрецами, бесполезно для тебя, - монах кивнул. - Оно ничем не поможет тому, кто жаждет добиться освобождения. Мудрецы же, более практично настроенные, выделяли тридцать три разновидности пустоты, а нас с тобой в данный момент интересует только одна.
  - И какая же?
  - Та, которой ты можешь воспользоваться для разрушения твоего иллюзорного "я". Для уничтожения тех корней-привязанностей, список коих ты в данный момент составляешь.
  Да, подобным заданием брат Пон меня озадачил, и я выполнял его по мере сил. Только вот пока не мог понять, чем мне могла помочь совершенно абстрактная и совершенно непонятная концепция Пустоты.
  - К чему сводится эта разновидность? - все же поинтересовался я.
  - К тому, что человек привык опираться на то, что на самом деле пусто, нереально. Он пытается хвататься за радугу над водопадом, за клочья тумана, за отражение того, чего нет.
  - Например?
  - Лучший пример - это вера в бога, в того, кто создал вселенную и присматривает за каждым твоим шагом. Она позволяет ощутить некий комфорт, но в то же время заключает тебя в пелену иллюзии, служит причиной бесконечного страдания, о котором мы с тобой говорили.
  - А бога нет? - спросил я, чувствуя себя полным идиотом: спросить такое у монаха, у служителя культа, у того, кто по определению должен поддерживать концепцию некоего верховного существа.
  - Давай во всем разберемся, - брат Пон хлопнул в ладоши. - У всего есть причина. Так?
  Я кивнул.
  - Причина мира - Бог. Так?
  Мне ничего не оставалось, кроме как еще раз мотнуть головой.
  - Но в таком случае и Бог обязан иметь причину. Отчего цепь причин должна заканчиваться на нем? - брат Пон смотрел на меня с кроткой улыбкой, я же мог лишь оторопело моргать. - Ну а кроме того, любое действие предполагает цель, а наличие этой цели - несовершенство того, кто совершает действие. Если Бог творит мир, то значит ему чего-то не хватает, а следовательно он не может быть совершенным и самодостаточным. Может ли быть таким всемогущий единый Бог? Нет. Значит либо Бог не творит мир, - монах сделал паузу, - либо он не совершенен, не является Богом в том смысле слова, который в него вкладывают.
  - Ну а вдруг он творит мир без цели? - влез я.
  Мне стало как-то даже обидно за старого доброго Бога, в которого я, родившийся в атеистической стране, не то чтобы верил, но все же хотел иногда, чтобы нечто подобное существовало: могущественная отцовская фигура, прощающая грехи, тот, к кому всегда можно воззвать о помощи.
  - Тогда он подобен маленькому ребенку, не отдающему отчета в том, что делает, - брат Пон развел руками. - Как в таком случае он может быть истинным, разумным Богом?
  Вопрос был откровенно риторическим.
  - Вот, теперь ты видишь, что сама идея Бога пустотна, на нее нельзя опереться, - продолжил монах, удовлетворенно потирая ладони. - Так же пустотно и все остальное. Давай, приведи мне пример того, что реально существует в твоей жизни, назови нечто такое, на что ты можешь опереться.
  - Нуу... - я заморгал, взгляд мой упал на мои колени. - Вот оно, мое тело!
  - Твое? - улыбка брата Пона стала еще шире. - Живущие в нем существа полагают это скопление мяса, костей, слизи и жидкости своим домом и источником пищи. Разнообразные черви пируют внутри тебя в данное мгновение, миллионы крошечных организмов размножаются и процветают, а если к ним в компанию добавится всего один враждебный... то "твое" прекрасное и надежное тело погибнет, станет грудой падали. Мгновение, и нет его.
  Нарисованная монахом картина заставила меня содрогнуться.
  - Но если нет тела, то нет ничего! - воскликнул я.
  - Вот, ты начинаешь понимать, - сказал брат Пон. - Но забудем пока о твоем теле. Какие другие опоры выдумывают себе люди?
  - Деньги, - предположил я.
  - Да, многие верят, что тот, кто обретает богатство, получает надежность и безопасность. Но это само по себе не так, поскольку у богатого забот больше, чем у того, у кого ничего нет, ему есть, что терять, и это тоже источник волнения, страданий и печали. Ну а кроме того, как можно наслаждаться богатством, если у тебя нет тела? К чему оно?
  Ну да, яхты, гоночные автомобили, изысканные яства и вина, роскошные женщины - всем этим трудно наслаждаться, если ты не располагаешь упомянутым выше мешком из кожи, куда сложены куски мяса и кости, а также налиты многие виды слизи и жидкости.
  - Любовь? - высказал я новую версию.
  - Трудно найти что-то более эфемерное, чем нездоровая привязанность, которую обычно называют этим словом, - сказал брат Пон, и я не мог с ним не согласиться: в вечную любовь веришь лет в шестнадцать, потом обычно умнеешь. - Она проходит. Рассеивается, как дым на ветру. Истинной же любви привязанный к "я" человек, замкнутый на свое эго, не видящий ничего, кроме себя самого, знать не в состоянии. Материнский инстинкт, половое влечение, подсознательная жажда выгоды, привычка - вот что скрывается за "любовью", а чего стоят все эти вещи без того же тела, о котором мы говорили?
  - Но тогда... - я помолчал, пытаясь сформулировать мысль как можно понятнее. - Неужели все, за что мы цепляемся - деньги, любовь, власть, семья - опирается на тело?
  - Да, - подтвердил монах, - все это опирается на пустоту, и само по себе пусто. Только осознание этого позволит тебе двигаться по пути, без него ты не сделаешь и шага. Логично при этом начать с основы, с того, на чем покоится все остальное, а именно с тела. Теперь при всяком удобном случае ты будешь созерцать его.
  Я заворочался, прочистил горло, недовольство коснулось сердца мохнатой холодной лапкой. Я приехал сюда для того, чтобы заниматься духовными делами, а не для того, чтобы таращиться на себя, любимого... и вообще, как я это сделаю, мне что, предоставят ростовое зеркало?
  Сомневаюсь, что подобные вещи есть в хозяйстве у обитателей Тхам Пу.
  - Всему свое время, когда-либо ты осознаешь Пустоту двух видов, то есть пустоту индивидуального я или чего-либо, затем Пустоту четырех видов, формула которой такова - я пребываю не где-нибудь, я не являюсь что-нибудь кому-нибудь, не существует моего где-нибудь, не существует моего чего-нибудь в чем-нибудь.
  Мозг мой вскипел в попытке осознать, что мне такое сказали, но брат Пон на этом не остановился.
  - Затем ты доберешься до пяти способов осознания Пустоты, в которую включается пустота способности видеть индивидуальное "я", пустота способности видеть что-либо, принадлежащее индивидуальному "я", неизменность, устойчивость и вечность, - продолжил он тем же речитативом, не погружавшим в дремоту, а наоборот, вызывавшим беспокойное, даже тревожное состояние. - Потом до восьми способов осознания Пустоты, затем до десяти способов осознания Пустоты, до двенадцати и в конечном итоге до осознания Пустоты сорока двумя способами, выше которого нет, и не может быть ничего.
  К моему облегчению, перечислять эти способы он не стал.
  
  Глава 4. Тело как не-тело
  
  К практике "созерцания тела" мы приступили следующим же утром.
  Брат Пон нашел меня после того, как я натаскал воды от источника, помог на кухне и посидел некоторое время над банками с цветком и многоножкой, расшатывая привязанность к абсолютным качествам.
  - Это упражнение позволит тебе избавиться от привязанности к тому, что ты считаешь собой, - сказал он, когда мы устроились в тенечке на берегу Меконга, над крутым откосом. - А заодно облегчит задачу выявления и ликвидации корней-привязанностей, что буквально сосут соки из твоего тела.
  Я вздохнул, понимая, что деваться некуда.
  - Подними руку, положи ее на колени так, чтобы удобно было смотреть на кисть, - начал инструктировать меня брат Пон. - Лучше тыльной стороной вверх... Что видишь?
  - Пять пальцев, - сказал я. - Ногти надо бы постричь.
  - Твои?
  - А чьи же еще? - удивился я.
  - Так вот, ты будешь смотреть на этот предмет до тех пор, пока он не перестанет быть твоим, - сообщил брат Пон голосом таким сладким, будто пообещал мне бочку меда. - И пока ты не увидишь его тем, чем он является на самом деле - набором мелких косточек, скрепленных с помощью сухожилий, обернутых пористой кожей, из которой там и сям торчат волосы и ногти.
  - И как этого добиться? - уныло вопросил я.
  - Практикой, упорной и ежедневной, - сказал монах. - Вовсе не разговорами. Попробуй отследить мысли и чувства, что возникают у тебя, когда ты смотришь на этот предмет, который считаешь своим.
  Я послушно уставился на руку, и снова осознал, что ногти последний раз стриг еще в Паттайе, почти неделю назад, что они грязные. Обнаружил, что на указательном пальце неведомо откуда взялась свежая царапина, а у основания большого виден шрам, его я заполучил еще в детстве, на рыбалке, столько лет, даже десятилетий прошло, а он так и не исчез полностью. Подумал, что кисть у меня достаточно изящная, хотя мизинец немного и кривой, но ничего страшного.
  - Вот видишь, все твои мысли и чувства о том, что это все - ты, это твое, - возвестил брат Пон, выслушав меня. - Нужно, чтобы подобное исчезло, осталось реальное восприятие, чистое, беспристрастное. Необходимо забыть, что это часть тебя, что это вообще часть любого человеческого организма, ведь даже изображение кисти вызывает так много мыслей.
  Я попробовал сделать то, чего он от меня добивается, но у меня ничего не получилось. Если с цветком и многоножкой я увидел изменения с первого раза, то тут я после часа усилий лишь взопрел, да еще и укрепился в мысли, что занимаюсь полной ерундой.
  - Пустота, - буркнул я, когда брат Пон разрешил сделать перерыв. - И толку что? Кажется мне, что если я добьюсь всего, чего вы от меня хотите, то стану тупым, скучным и равнодушным!
  - О, по этому поводу не беспокойся! - воскликнул монах. - Станешь!
  - Что? - изумился я. - Вы издеваетесь!
  - Ты можешь стать таким для глупца, не видящего далее собственного носа. Говорится в одном из трактатов - "держит мудрый колесо Дхармы в беспрерывном вращении. Обладающий великим знанием, сосредоточенный, он подобен воде, земле и огню. Как и они, этот мудрый ни к чему не привязан и ничему не противостоит. Награжденный очищенным сознанием и всепроникающей мыслью, он понимает все, но кажется тупым и ничего не понимающим. Так он бродит успокоенный, потушивший огонь ощущений и чувств, вырвавший корни аффектов".
  - Ну да, ну да, - проворчал я. - Что-то мне кажется, что таким мне никогда не быть. Он-то выглядит "тупым и ничего не понимающим", но я на самом деле ничего не понимаю!
  В этот момент мне искренне казалось, что я запутался совершенно, утонул в изобилии обрушившихся на меня знаний и техник, обязанностей и странных реалий. Несколько дней всего провел в храме на берегу реки, а узнал столько нового, сколько не узнавал за многие годы!
  Чтобы освоить все это, надо быть гением!
  - Быстро ты сдался, - брат Пон осуждающе покачал головой. - Очень странно. Обычный фаранг если чем-то и превосходит тайца, так это ослиным упорством и настойчивостью. Там, где мой земляк решит, что лучше он полежит в тенечке и поленится, европеец будет вкалывать, пока не добьется успеха или не отбросит копыта. Хотя... ты можешь отказаться и уйти... - он поднял руку, указывая в сторону Нонгхая. - Никто тебя здесь не держит.
  Я засопел, будто учуявшая след охотничья собака.
  - Что, не хочешь уходить? - тон монаха стал проказливым. - Тогда работай!
  Я снова уставился на свою руку, и на этот раз постарался вспомнить, как добился прогресса при работе с цветком, попытался увидеть не хорошо знакомый предмет, а нечто странное, необычное, разложить кисть на части. Но вновь меня ждало разочарование, ни старание, ни отказ от старания не принесли мне успеха, я видел все те же пять пальцев, выступающие под кожей сосуды на тыльной стороне кисти, округлые костяшки и плоские ногти с полосками грязи под ними.
  - Почему именно кисть? - спросил я с отчаянием в голосе, вытирая лоб и макушку.
  Пот лил градом, хотя я вроде бы не делал ничего особенного.
  - Ты предпочел бы другую часть тела? - брови брата Пона взлетели к волосам. - Интересно, какую? Спину увидеть трудно, брюхо твое не стоит упоминания, то, что ниже брюха... хм, разглядывание этого предмета вызовет слишком неприличные ассоциации.
  - Созерцают же аскеты собственный пуп?
  - Наверное, - монах пожал плечами. - У кого он велик, мясист и наделен смыслом. Твой же не подходит, а кроме того, чтобы добраться до пупа, нужно снимать одежду, завершив же медитацию, надевать ее, а это не очень удобно... Ступня? Ее нужно мыть. Хотя если хочешь, то попробуй созерцать ее, я не против.
  Я попробовал, но снова не преуспел, так что забыл про ступню и вернулся к кисти. Потом мы оставили это упражнение, я отправился полоть крохотный огород позади храма. Новую попытку мне удалось предпринять только вечером, но и там я не показал никаких результатов, и лишь утвердился в мысли о своей никчемности, укрепился во мнении, что ничего у меня не выйдет.
  
  После этого случился перерыв в пару дней, на протяжении которых брат Пон не вспоминал о "созерцании тела". Имей я дело с обычным человеком, я бы решил, что монах просто забыл, но тут я заподозрил, что наставник выдержал паузу нарочно, давая мне возможность слегка отойти от собственной неудачи.
  - Взял ли ты с собой свою руку? - спросил он, когда я закончил развешивать только что выстиранное и отжатое вручную белье: от усталости ныли предплечья и запястья, и я с радостью на время отстегнул бы верхние конечности.
  - Неужели смотреть на нее? - спросил я.
  Мигом вернулись безрадостные мысли и невеселые чувства, посетившие меня в день знакомства с "созерцанием тела", принялось сосать сердце ощущение полной бесполезности того, чем я занимаюсь.
  - А как же! - брат Пон заулыбался, словно растаманский Дед Мороз, принесший на Ямайку полный мешок вязаных шапочек.
  - Но зачем? - воскликнул я, и тут мысль, беспокоившая меня с самого первого упоминания "Пустоты", оформилась до конца. - Если все вокруг пусто, как вы говорите мне не первый день, то вообще есть ли смысл в каких-то там медитациях и созерцаниях? Ведь в этом случае все совершенно бесполезно!
  Реакция монаха меня удивила, он обрадовался еще сильнее, просто засиял.
  - Отличный вопрос, доказательство того, что ты на верном пути, - сообщил он. - Мне стоило бы испугаться, не задай ты его. На самом деле ты сделал неверный вывод. Перепутал ценность получаемого нашим сознанием опыта, которая неоспорима, с истинным существованием бытия, на которое опирается сознание, получая этот опыт. Сознание тоже пустотно, нестабильно и переменчиво, но при этом наделено колоссальным значением, ведь только в нем мы находим освобождение.
  - Но как может быть наделено значением что-то несуществующее?! - вскричал я.
  - Ты меня спрашиваешь? - в черных глазах блеснуло ехидство. - Обычное дело. Человек частенько наделяет значением всяческие иллюзорным вещи, поклоняется им годами, а когда выясняется, что все это тлен и прах, начинает страдать. Вспомни! Давай!
  И память подсунула мне не один пример.
  Да, "поиск любви", которым одержимы отдельные женщины, да и мужчины тоже, попытка обнаружить идеального партнера, что затягивается порой на долгие годы и заканчивается ничем... Странные хобби от собирания коллекций до фан-клубов рок-звезд, отжирающие прорву времени и денег, оставляющие тех, кто погрузился в них с головой, у разбитого корыта... И это не говоря о сектах вроде кришнаитов или свидетелей Иеговы, после вступления в которые ты лишаешься одновременно и имущества, и разума...
  Такое произошло с одной из моих одноклассниц, дамой сильной, решительной и успешной.
  - Ну да... но это же... - я хотел сказать, что это совсем другое, но тут что-то щелкнуло даже не в моем сознании, в глубже или выше, я не мог сказать, и резко изменилась перспектива, как бывает, когда смотришь на картинку-головоломку, и из хаоса пятен возникает изображение.
  Я понял, что имел в виду брат Пон, заявляя, что сознание пусто, но в то же время имеет колоссальную ценность, поскольку кроме него, если задуматься, у нас по-настоящему ничего и нет!
  - Вот и молодец, - сказал монах. - Пробуй.
  На этот раз моя рука сразу, при первом взгляде показалась мне странной, возникло ощущение, что я созерцаю кисть другого человека, каким-то образом привинченную к моему предплечью. А потом я вовсе забыл, что этот предмет может кому-нибудь принадлежать, поскольку кожа и плоть словно растворились, и я понял, что смотрю на голые кости, желтоватые, словно дешевое сливочное масло, покрытые крохотными ямками и бороздками.
  Картина эта меня не напугала и не удивила, а когда внимание мое рассеялось, и она исчезла, то я смог вернуть ее простым усилием воли, даже не особенно напрягаясь, в считанные мгновения.
  - Ух ты! Это! Ну! - воскликнул я, от возбуждения потеряв слова. - Получилось!
  Впервые я осознал, что способен добиться хоть чего-то из того, чему учит меня брат Пон. Опыт с цветком и многоножкой меня не убедил, там остались подозрения, что монах меня то ли загипнотизировал, то ли еще каким-то образом подтолкнул, чтобы получить необходимый эффект.
  Сегодня же он не сделал ничего, большую часть времени просто сидел и молчал. Изменения - это я почувствовал очень остро - произошли во мне, в моем сознании, и это оказалось на удивление приятно!
  - Прекрасно, просто прекрасно, - сказал брат Пон. - Но это только начало. Приступай ко второму этапу...
  Ну да, он не был бы самим собой, если бы дал мне почивать на лаврах.
  Второй этап свелся к тому, чтобы увидеть руку с закрытыми глазами, точно так же как и с открытыми, во всех деталях и подробностях - с кожей и без, покрытую мясом или в виде костяка, но в любом случае как нечто чужое, никак не связанное с моим опытом. Успех пришел тем же вечером, скорее ночью, когда я даже не сразу поверил, что глаза мои закрыты, настолько четкое им предстало изображение.
  Я поморгал, и убедился, что с открытыми глазами как раз ничего не вижу, поскольку уже темно.
  - Принцип ты уловил, дальше будешь практиковаться сам, - сообщил брат Пон, когда я поведал ему о собственных победах. - А затем тебе предстоит увидеть все тело. Добавляешь к кисти руку, затем плечо, грудь и спину, на шее проклевывается голова, лицо, из противоположного плеча вырастает вторая рука, ну и так далее, пока не увидишь себя целиком, сидящего или стоящего, но в любом случае неподвижного... А то некоторые начинают воображать всякие глупости, когда добираются до этого места... - монах хмыкнул. - Времени у нас с тобой мало, поэтому потрать на упражнение ночь. Ситуация исключительная, обычно такое не поощряется, но я буду присматривать за тобой, и если что-то пойдет не так, то обязательно вмешаюсь.
  Что удивительно, спать я не хотел совершенно, первый успех наполнил меня такой энергией, что я готов был не то что предаваться созерцанию, а корчевать деревья, носить воду и рубить дрова до самого утра.
  Поэтому я даже обрадовался.
  Сонливость явилась позже, наверняка заполночь, когда визг и крики ночных джунглей стали немного тише. Но к этому времени я многого добился, сумел породить целостный образ собственного тела, размытый, без деталей, но узнаваемый от голой макушки до плоских ступней.
  Помня наставления брата Пона, я временно прекратил упражнение и сполоснул лицо холодной водой.
  Посидел некоторое время, считая вдохи-выдохи, и снова нырнул в созерцание.
  К тому моменту, когда над ватом Тхам Пу начал заниматься рассвет, я потерял ощущение реальности, перестал понимать, сплю я или бодрствую, две картинки сменялись перед моими глазами: внутренности хижины, служившей мне жилищем, стены в щелях, тюфяк, одеяло... и обнаженное человеческое тело, смутно знакомое, очевидно мужское, что временами превращалось в иллюстрацию из учебника анатомии, поскольку отдельные его части лишались кожи, обнажались сухожилия и суставы. Исчезло ощущение реальности, на которое я опирался всю жизнь, убежденность в том, что вокруг надежный и стабильный мир, что сила тяжести притягивает тебя к земле, об угол можно больно удариться, а сквозь закрытую дверь не пройти.
  В целом ли от недосыпа, то ли от беспрерывной медитации все вокруг казалось призрачным, ненастоящим, все, начиная с меня самого, лишилось плотности, вещности. Было это странно, но в то же время и приятно, я ощущал себя легким, невесомым, свободным.
  - Доброе утро, - сказал брат Пон, постучав в дверь. - Ну ты молодец. Все сделал. Теперь возвращайся.
  Я заморгал, пытаясь понять, о чем он ведет речь, и все стало как обычно.
  Картинка моего тела, которую я видел с закрытыми глазами, исчезла без следа. Навалилась телесная тяжесть, забурчал пустой живот, мочевой пузырь намекнул, что пора бы его опустошить.
  Но эта перемена состояния меня не расстроила, поскольку я знал теперь, что волшебство рядом, и что я всегда смогу добраться до него, причем исключительно собственными усилиями.
  - Только не зарывайся, - предостерег меня брат Пон, заглядывая в мое обиталище. - Сегодня ты мобилизовал все силы... напрягся так, как можно раз в жизни... и все получилось. А так тебе еще практиковать и практиковать, не один день, и очень упорно.
  Я знал, что он прав, но это меня ничуть не беспокоило.
  
  
  Глава 5. Выкапывая корни
  
  Я видел гору, и не одну, а целый ряд вершин, в белом снегу, золотистые и голубые склоны испускали мягкое сияние, водопады струились так мягко, словно были нарисованы. Там, где их воды попадали в чистейшие озера, росли изумрудные леса, и в тени деревьев прятались хижины, бродили огромные слоны цвета сметаны, там и сям поднимались дворцы, похожие на пагоды, но еще более яркие, цветастые, необычные. Несмотря на расстояние, удавалось рассмотреть мельчайшие детали, до сверкания на кончиках слоновьих клыков и узоров на остроконечных крышах.
  Видел я ее и с закрытыми глазами, и с открытыми, и иногда эта гора казалась такой яркой, что я переставал понимать, где нахожусь. Она вылезала посреди упражнений и мешала их выполнять, но в то же время когда я сам хотел насладиться зрелищем и вызвать ее образ, у меня ничего не получалось.
  - Забудь об этом, полная ерунда, - сказал брат Пон, когда я поведал ему о видении. - Последствия того, что я вынужден безжалостно пришпоривать твое сознание, гнать тебя как скаковую лошадь. На то, на что уходит год, мы с тобой проделываем за несколько дней... видел бы такое мой наставник, точно бы приказал излупить меня тяжелой палкой. Суровый был мужчина, не то что я.
  Но я не смог забыть, и от образа великолепной горной цепи избавиться не сумел.
  Монаху я больше о ней не говорил, но он видел, что со мной творится, поскольку однажды после ужина пригласил меня под навес и заявил:
  - Раз не получается избавить тебя от этого видения, то попробуем его использовать. История, которую я тебе поведаю, случилась как раз на склонах той благословенной горы, что поработила твой разум...
  Слово "поработила" мне не очень понравилось, но возразить я не мог, я понимал, что хочу видеть зрелище, предстающее моим глазам, оно это нравится, и с каждым разом все больше.
  - Так вот жил в глубокой древности один почтенный муж, обильный духовными подвигами, и по этой причине родившийся в богатой и безупречной семье брахманов, - начал брат Пон. - У него было трое младших братьев, которые почитали старшего не только за возраст, но и за многочисленные достоинства, и сами они были достойны его. Отличались они щедростью и ученостью, добротой и отвагой, и мир не видел такового подобия среди родственников.
  Когда монах начал перечислять достоинства героев, мне вспомнилась прежняя история, где список выглядел примерно так же.
  - Некоторые говорят, что это был сам Татхагата в одном из прежних рождений, - судя по лицу брата Пона, он сам в этом сомневался. - Но так это или не так - неважно. Снискали наши братья во главе со старшим добрую славу в народе как знанием обрядов, так и мудростью и готовностью прийти на помощь, а также любовью к родителям своим. Когда же пришло тем время умирать, а смерть забрала их практически в один день, то старший из братьев преисполнился скорби, мучительной и сильной, как зубная боль. После того, как прошли все должные обряды погребения, - голос монаха стал напевным, и я осознал, что почти вижу то, о чем он рассказывает: печальные лица и яркие одежды, унылую процессию и пожирающий тела огонь, - призвал старший остальных братьев. "Смерть разлучает нас даже с теми, кто дал нам жизнь, - заявил он. - Что говорить о других? Именно поэтому хочу я удалиться в дикие места и стать отшельником".
  Судя по всему, это была стандартная завязка для историй брата Пона, если речь шла не о животных.
  - Сообщив об этом, он принялся наставлять братьев, как им вести должную жизнь домохозяев, как не потерять уважения, мудрости и имущества, быть скромными и щедрыми. Они же, - тут монах развел руками и покачал головой, так что его косички заколыхались, - дружно заплакали и закричали, что они только что лишились родителей, и не хотят терять еще и старшего брата, того, кто способен заменить нам ушедшего отца! "Покинем мир тогда мы вместе с тобой, - заявили они, - чтобы быть вместе, помогать друг другу, как и раньше!". Старший попытался их отговорить, заявляя, что аскетизм не для всех, что привыкших к наслаждениям телесным погубит он вернее, чем яд опаснейший. Но младшие не стали его слушать, пали ниц и заявили, что ни за что его не оставят.
  Брат Пон снова покачал головой, откровенно не одобряя такого поведения.
  Я же нетерпеливо поерзал, ожидая продолжения.
  - Собрались они, не обращая внимания на стенания родственников и друзей, и отправились в огромный пустынный лес у подножия той самой горы, которую ты видишь, - монах подмигнул мне, и я смущенно засопел: что же, вижу, никуда от этого не деться. - Выбрали красивейшее озеро, то прозрачное, то синее, то фиолетовое в разное время дня, с белоснежными лотосами на его поверхности, что напоминали крохотные облака, а роившиеся над ними пчелы были словно крохотные птицы, стремительные и изящные.
  Да, в прежние времена брат Пон мог бы зарабатывать на жизнь в качестве бродячего сказителя!
  - Каждый жил в хижине в благословенной тени деревьев, - вещал он вдохновенно. - Раз в пять дней сходились они вместе на поляне у ручья, чтобы старший брат преподал им наставления о свободе. И он рассказывал им, как преодолевать ограничения земного сознания, как открывать себя истинной жизни и постигать ее глубокие, настоящие законы. В остальные же дни старший брат служил младшим совсем иначе - рано поутру, когда они спали, он собирал стебли лотоса, мягкие, сладкие, годные в пищу, аккуратнейшим образом чистил их, красиво раскладывал на лотосовых листьях, после чего относил порцию каждого к порогу его хижины. Затем, удалившись к своему обиталищу, он стучал друг о друга палками, давая знак, что можно выходить и вкушать пищу.
  Я хмыкнул и почесал щетину на подбородке - такого поворота событий никак не ожидал, ведь в буддийских монастырях обычно послушники и молодые монахи обслуживают старших и делают всю работу.
  - Ели они раз в день, остальное же время проводили в созерцании и духовных подвигах. Виделись же они лишь раз в пять дней, и говорили только о возвышенном, - продолжал брат Пон. - Но увы, спрятаться нельзя даже в самом глухом углу мира. Охотник проходил мимо, собиратель лекарственных растений являлся на озеро, заблудившийся крестьянин натыкался на хижины аскетов, пролетал мимо гандхарв...
  Насколько я помнил, так звали крылатых певцов из свиты всяческих божеств.
  - Долго ли, коротко ли, но слава о святости и великих деяниях четырех братьев поползла в разные стороны, достигла многих ушей, и добралась до самых вершин священных гор, где в роскошном дворце, обиталище тысяч наслаждений и сотен красот, обитал сам царь богов, Индра. Преисполнившись любопытства, решил он посетить отшельников, и сначала в незримом облике явился в тот лес, и провел там несколько дней.
  - Кажется мне, что это я уже слышал, - пробормотал я.
  - Ты слышал нечто похожее, - не согласился монах. - А вообще все сказки связаны. Они образуют единую историю, которую можно рассказывать бесконечно, как целиком, так и частями, с любого места, и если делать это правильно, то слушающие извлекут из нее великую пользу.
  - Столь же великую, как деяния наших героев? - уточнил я.
  - Именно, - монах кивнул. - Вернемся же к ним. Итак, убедился царь богов, что перед ним истинные аскеты, лишенные страстей, и решил он испытать их стойкость. Дождавшись, когда старший из братьев соберет стебли лотоса, нежнейшие и вкуснейшие, разложит их на листьях, украсит лепестками и каплями прохладной воды, а затем с помощью палочек даст знак, что можно приступать к вкушению пищи, Индра взял и похитил доли младших братьев. Второй брат, обнаружив, что стеблей нет, а листья раскиданы, решил, что кто-то взял его порцию, и сильное изумление одолело его сердце. Третий и четвертый тоже поверили, что кто-то позарился на их еду, тоже удивились, но не испытали более ничего. Старший же остался в неведении, что произошло с остальными.
  Брат Пон сделал паузу, давая мне осмыслить ситуацию, а когда заговорил, то голос его стал более мрачным:
  - На второй день произошло то же самое, и на третий тоже, и на четвертый тоже. Хитрый Индра похищал стебли лотоса, и исчезал прежде, чем кто-то мог заметить его. Старший брат прилежно исполнял взятые на себя обязанности кормить младших, они же приходили во все большее смущение чувств. Сначала они думали, что это старший брат испытывает таким образом их стойкость, но затем вышли наружу те несовершенства души, о которых говорил старший брат, предупреждая, что лесное отшельничество будет опасно для них. Второй брат ощутил сильнейшую печаль, поскольку видел, что тело его, крепкое и выносливое, слабеет с каждым днем, уходит сила из рук, и ноги не носят более. Третий же уверился, что пищу съедает кто-то из других, и он начал подглядывать, надеясь поймать вора и подумывать о том, чтобы проникнуть в другие хижины и обыскать их. Подобные мысли отвратили его от бдительности, и он ничего не увидел, понял лишь, что то, что он считает уже своим, положенное на пороге его хижины, исчезает неведомо куда. Четвертый же пришел в ярость, испытал желание поймать того, кто лишает его пропитания, и избить так, чтобы тот запомнил этот урок.
  - Ничего себе отшельники! - воскликнул я.
  - Да уж, - подтвердил брат Пон. - И вот наступил пятый день, день встречи. Явились братья в хижину старшего, и он сразу увидел, что с ними что-то не так, что они похудели, цвет ушел с их лиц, а мягкое сияние благости и спокойствия оставило души. Они же обнаружили, что он такой, как прежде, и неблагие чувства в их сердцах зазвучали громче, словно в прекрасной лесной тишине раздались ужасающий грохот, крики и рев. "Поведайте же мне, что случилось с вами? - воскликнул старший брат, мучимый состраданием к тем, кто доверился его водительству. - Кто нарушил ваше созерцание?". Услышав же о том, что стебли лотоса, которые он каждое утро трудолюбиво собирал и приносил к порогам хижин, похищены кем-то, удивился он, но не испытал ни гнева, ни даже раздражения.
  В этот момент я уверился, что речь в этой сказке тоже идет о Татхагате, о том, кто потом станет Буддой Шакьямуни, но о догадке говорить не стал - если брат Пон заявил, что личность главного героя не имеет значения, то значит по какой-то причине так и нужно.
  - А послушать проповедь его в тот день пришли лесной якша, слон и обезьяна, - сообщил монах так, словно это было делом обычным. - И узнав, что произошло, преисполнились они стыда и волнения от того, что некто сыграл такую шутку с аскетами. Сказал якша "Пусть тот, кто осмелился согрешить так, в рабском теле воплотится, и к самому жестокому надсмотрщику он попадет в каменоломни мраморные, где едкая пыль выедает грудь изнутри, и проведет там десятки лет". Сказал слон "Пусть тот, кто стебли лотоса похитил, таким как я станет, и в руки людские попадет, и терпит понукание, и боль, работу тяжкую". Сказала обезьяна "Пусть тот, кто жадности и злобе дал себя одолеть, в теле моем родится, пусть носит ошейник он тяжелый, ходит перед змеей, избитый палкой, не знающий сытной пищи". Трое младших братьев на это промолчали.
  Я подумал, что это было с их стороны величайшим достижением.
  Если бы какой-нибудь нехороший человек систематически воровал мою еду, из-за чего мне пришлось бы голодать, то я бы без усилий придумал, что такого "хорошего" ему пожелать.
  - Старший же брат сначала успокоил слушателей своих такими словами "Сказавший, что будто бы исчезло то, что никогда не исчезало и не появлялось, пусть истину узнает, и переродится в теле благом, в котором к свободе и мудрости легок путь", - брат Пон добавил в голос легкой укоризны. - А затем обратился к похитителю стеблей так "Пусть будет жизнь твоя беспечальной и сытой, дороги легкими, о ты, неведомый, кто пищу отшельников взял, пусть богатства сыплются на тебя, и рождение во дворце царя станет твоим уделом". Индра, услышав подобное, исполнился восхищения и понял, что перед ним истинный святой.
  - Но в этот раз он не испугался, что отшельник захочет трон повелителя богов? - поинтересовался я, в какой уже раз вспоминая прошлую историю.
  - О нет, - брат Пон рассмеялся. - Он принял облик свой и перед братьями явился. Трое младших оказались поражены его видом, глаза их застлали слезы, боль пронзила сердца, и они упали на колени, старший же приветствовал гостя как полагается, и предложил ему лучшее место. Индра же признался, что он забирал стебли лотоса каждое утро, желая испытать стойкость духа аскетов, что живут у подножия величайших гор. После чего он принес извинения и удалился. Старший же брат обратился к младшим с такой речь "Говорил же я вам, что отшельником не каждый способен быть, что ядом может стать смертельным жизнь в одиночестве, посвященная созерцанию и размышлению. Простые стебли лотоса, растущие на озере в изобилии, и к чему они вас привели... сердца ваши кипят, глаза болят, ноют спины от неудобной позы, ведь вы не в силах разогнуться".
  - Он их прогнал? - спросил я.
  - Нет, помог разобраться в том, что произошло, и они так и остались там жить, - сообщил брат Пон. - Ну и какую мораль ты можешь вывести из того, что я рассказал?
  - Ну... - я напрягся, вспоминая. - Один брат был привязан к собственному телу. Второй жаден, а третий злился... и все это нехорошо.
  - Можно и так сказать, - монах неожиданно стал очень серьезным, даже суровым. - Три главных корня, три аффекта приковывают нас к этому существованию, полному мук и печали, и о них мы с тобой говорили. Первый же - невежество, отсутствие истинного знания, приводящее к вере в реальность личности, воплощенной в грубом, плотном теле. Второй - алчность, неутолимая жажда собирать как можно больше всего, что можно назвать своим, вещей, денег, впечатлений, бессмысленных знаний. Третий - ненависть к другим живым существам, злоба и агрессия, причинение вреда тем, кто не является "я".
  Он помолчал, давая мне возможность извлечь из памяти беседы, которые мы вели на эти темы: да, о невежестве речь зашла почти сразу после моего прибытия в Тхам Пу, об алчности мы разговаривали несколько позже, а ненависти коснулись совсем недавно, когда меня покусали собаки.
  - Вспомни еще и огненную проповедь, - сказал брат Пон, поднимая указательный палец. - "Все в огне, братья. Глаз горит, воспринимаемые им формы горят, сознание зрения горит, зрительный контакт горит. Любая эмоция, возникающая из контакта видимого и видящего, будь она приятной, неприятной или нейтральной, тоже пылает". Это ты уже слышал. Но есть продолжение... "Что питает этот огонь, каково его топливо? Топливо для этого огня - рождение и старение, страдание и горе, неудовлетворенность и отчаяние".
  Метафору с огнем монах упоминал не в первый раз, но я так и не мог понять, что в точности она означает.
  - Иными словами, причиной страдания являются как раз три базовых страсти, невежество, алчность и ненависть. Отсюда простой и очень логичный вывод. Какой же?
  Я откашлялся:
  - Чтобы избавиться от страдания, нужно избавиться от его источников, от базовых страстей.
  - Хорошо сказано! - брат Пон хлопнул в ладоши. - Четко и очевидно изложено. Вторая и третья благородные истины, принесенные нам Татхагатой. Да, можно долго рассматривать признаки второй истины, такие как причинность, источник, порождение и условия порождения, а также признаки третьей, такие как прекращение, умиротворение, устремление и отречение, но главное ты уже знаешь. Кроме одного важнейшего момента.
  Он замолчал, мне стал слышны голоса молодых монахов, беседовавших около сарая с инструментами, крики обезьян в лесу, шум мотора проплывающего по реке катера. Мир, словно долгое время прятавшийся в засаде, теперь каким-то странным образом набросился на меня, и его прикосновение вовсе не показалось мне приятным.
  Я поежился.
  - Достаточно на сегодня, - сказал брат Пон. - Иди, займись созерцанием качеств. Можешь пока забыть, о чем мы говорили сегодня.
  
  Глава 6. Ведущая страсть
  
  Но я не забыл, да и история о четырех братьях не шла из памяти, чудилась в ней какая-то недосказанность, как будто засел внутри нее острый шип, коловший меня при каждом воспоминании.
  И поэтому я воспользовался ближайшей возможностью, чтобы обратиться к наставнику с вопросами. Случилось это сразу после трапезы, средней между завтраком и обедом, и похоже единственной в этот день, когда меня почему-то не отправили мыть посуду вместе с остальными, а брат Пон остался под кухонным навесом.
  - Нет, я ничего не утаил, - сказал монах, выслушав мое сбивчивое выступление. - Просто не растолковал, что к чему, и как ты можешь использовать эту сказку на практике. Ведь ты наверняка догадался, что я вспомнил о ней не для развлечения и не для того, чтобы отвлечь тебя от разглядывания великолепной горы?
  Я покраснел - всего час назад сверкающие вершины маячили перед глазами во время медитации, отвлекая и смущая.
  - Догадался, - произнес я со вздохом. - Вы ничего не делаете для развлечения.
  - Ну почему? - монах деланно изумился, вытаращил глаза и часто-часто заморгал. - Подтруниваю над тобой я, например, с большим удовольствием... Ладно, не обижайся. Смотри, есть три корня, и они проявлены во всяком человеческом существе, кроме тех, кто достиг освобождения. Любой из людей горит в геенне невежества, терзаем огнем алчности и пламенем ненависти, но у каждого есть главный, ведущий и самый опасный для него аффект. Логично, что с ним нужно работать в первую очередь и уделить ему больше внимания.
  - Ну да, - согласился я. - Только как определить, какой именно является ведущим? Хотя нет, это просто - кто туп и ничего не понимает, у того невежество, если человек злой, всех бьет и убивает, то ненависть, ну а алчность - у жадины или там у сластолюбца.
  - Не все так легко, - брат Пон покачал головой. - Вот отнятие чужой жизни. Определяется ненавистью. Так?
  Я закивал.
  - Это самая очевидная версия, но на самом деле убийство может определять любая страсть из трех. Твой вариант - уничтожение врага, стремление показать свою силу, выместить злость, избавиться от того, кто вызывает неприятные чувства или мешает. Однако возможно убийство из алчности...
  Брат Пон многозначительно посмотрел на меня, и я воспринял это как приглашение к диалогу:
  - Когда мы лишаем жизни кого-то, чтобы забрать его деньги?
  - Верно. Но это и убийство животных ради мяса и шкур, охота для развлечения. Занимающийся ей копит впечатления, и для него они могут быть важнее тех же денег. Теперь рассмотрим убийство на почве невежества.
  Мне достался еще один такой же взгляд, но на этот раз я знал, чего сказать и только пожал плечами.
  - Это отнятие чужой жизни, оправданное благодаря ложным убеждениям, - объяснил брат Пон. - Смертная казнь, убийство тех, кто как тебе кажется, проклят твоими богами, является нечистым существом. Вспомни соседнюю Камбоджу и Пол Пота.
  Да, кровавый диктатор отправил на тот свет миллионы людей, и все потому, что отдельные категории населения мешали ему строить "социализм". А если пойти дальше в прошлое, то можно отыскать нацистскую Германию, где евреев и прочих "расово неполноценных" сжигали в печах, или англосаксонские страны, где в начале прошлого века стерилизовали преступников, тем самым убивая их еще не родившихся отпрысков.
  Да уж, мотивацию для убийства человек всегда найдет.
  - Понятно, - сказал я. - А если вспомнить какой-нибудь другой поступок... Например... ну, супружеская измена... Это же алчность в чистом виде, желание обладать существом другого пола, обычная похоть. При чем тут невежество или ненависть?
  - Но смотри, на измену человек может пойти ради того, чтобы причинить моральные страдания либо собственному супругу, либо супругу того человека, с которым он изменяет, - монах развел руками. - Что это такое, если не проявление ненависти? Теперь невежество: есть люди, полагающие, что безудержный разврат - просто норма, что инцест - норма, что совокупление с существами одного с тобой пола и животными - норма.
  Ну да, я с существами вроде педофилов или зоофилов, к счастью, не встречался, но слышал, что они есть. Ну а похотливых скакунов и слабых на передок дамочек видел неоднократно, взять хотя бы моего соседа по кондо в Паттайе, Костика, чуть ли не каждую неделю таскавшего к себе туристок, но не пренебрегавшего и дешевыми шлюхами с Бич-роад.
  Лечился он от всякой ЗПП-дряни раз в год, как по расписанию, но это его не останавливало. А еще он подводил под свое занятие целую философию, и охотно делился ей по пьяной лавочке.
  - И так же со всеми остальными поступками, - слова брата Пона заставили меня вернуться из курорта на берегу Сиамского залива в совсем не курорт на берегу Меконга. - Каждый определяется той или иной базовой страстью, и чаще всего ведущей, и поэтому ее необходимо знать. Твою я благополучно выяснил, и ей является... - он выдержал паузу. - Ненависть!
  Это меня удивило.
  Вроде бы я человек очень мирный, драться никогда не любил, выяснять отношения - тоже.
  - Ничего странного, - сказал брат Пон, когда я озвучил собственные сомнения. - Базовая страсть обычно маскируется, одержимый невежеством полагает себя умником, алчный - бессребреником, хотя удавится при этом за каждый грош, и так далее.
  - А как вы определили мою страсть?
  - Помнишь, как ты считал колокола? - на лице монаха появилась улыбка, я же мрачно засопел.
  Как такое забудешь!
  В Тхам Пу, как и во многих буддийских храмах, имелся узкий навес, петлей окружающий главное святилище, и под навесом висели колокола, в которые полагалось звонить, шепча молитву. Здесь ими никто не пользовался, навес выглядел старым и покосившимся, но для чего все это нужно, я знал по Бангкоку.
  - Помню, - буркнул я, заново переживая свой позор.
  Несколько дней назад брат Пон дал мне элементарное на первый взгляд задание - обойти навес, позвонить в каждый из колоколов, и потом сообщить ему, сколько их всего. Однако выполнить его оказалось непросто, я по какой-то причине все время сбивался, получал разные числа, потел, спотыкался и разражался, и продолжалось это, как мне показалось, не один час.
  - Так вот твоя реакция четко показала мне, какой аффект у тебя наиболее силен, - сказал брат Пон. - А ну-ка, давай в деталях вспомним, что именно ты переживал тогда. Закрывай глаза.
  Возвращаться в тот день мне не хотелось, но деваться было некуда.
  Бомм - ворвался в уши звон первого колокола, бомм - второго, бомм - третьего... В какой-то момент я увидел, что они все разные по форме и размеру, хотя одинаково старые и потрескавшиеся... Бомм... бомм... бомм... вот и последний, итого сто пять...
  "Ты ошибся" - услышал я от брата Пона, когда назвал ему это число.
  То же самое прозвучало и после второй попытки, когда вышло сто восемь, и после третьей, когда получилось сто четыре. Тут я разозлился по настоящему, мне захотелось срыть к чертовой бабушке этот дурацкий навес, расплавить колокола и сделать из металла чего-нибудь полезное.
  - Судя по недовольной физиономии и частому дыханию, ты вернулся куда надо, - брат Пон рассмеялся. - Теперь ты должен видеть чувства, которые испытывал тогда. Каковы они?
  - Ну ярость, гнев... да, ненависть, - признал я. - А как еще можно отреагировать?
  - Видишь, ты и представить не можешь иной реакции! - брат Пон от удовольствия даже ударил ладонями по столу, за которым мы беседовали.
  Тут вернулись от реки молодые монахи, принесшие чистую посуду, и он отвлекся, чтобы отдать им какие-то распоряжения на тайском, так что у меня нашлось время немного успокоиться и подумать.
  - Человек невежественный в первую очередь принялся бы думать о себе любимом, он ощутил бы скуку, поскольку никак себя не проявляет, - продолжил объяснять брат Пон. - Ничем не доказывает собственному любимому "я", что оно существует на самом деле. Он бы делал все спустя рукава, без интереса и сердца.
  - Но разве не к этому я пришел в конечном итоге? - спросил я.
  Чувства мои в какой-то момент тогда угасли, и в последний раз я обошел храм, подсчитал колокола совершенно спокойно, не думая, зачем я этим занимаюсь, не зацикливаясь на том, чтобы получить нужный результат.
  - Нет, равнодушным ты не был, ты просто стал спокойным, твой аффект угас.
  Я подумал некоторое время, а потом кивнул.
  - Человек же, опирающийся на алчность, вспомнил бы первым делом о других людях, которым не выпала столь глупая и непонятная задача, и позавидовал бы им, - сообщил монах. - Ты ведь ни о ком не думал того, кроме себя самого, ну и меня тоже?
  Ехидная улыбка дала мне понять, что брат Пон вполне осознает, какими словами в тот момент вспоминал его я.
  - Ну да, - отпираться было глупо. - Мне как-то это и в голову не пришло.
  - Зато пришли гнев и все, что с ним связано. Помнишь наш разговор о потоке?
  Забыть эту беседу я тоже не мог, поскольку случилась она сразу после того, как меня покусали, воспоминания о встрече с собачьей сворой еще не поблекли, а укус болел, хотя брат Пон и смазал его подозрительно выглядевшей мазью.
  - Да, как же, - сказал я. - То, что я вовсе не набор костей, хрящей и ломтей мяса в мешке из кожи, истекающий мерзкой слизью из разных отверстий и обреченный на неминуемое превращение в падаль, а вечный, текучий поток восприятия, которому ничто в принципе не может угрожать.
  - И из каких струй состоит этот поток?
  Я ощутил себя в школе, в первом классе, вспомнил запах мела и суровую училку, Марию Петровну, глядевшую на меня так же испытующе, как брат Пон, и даже одетую - неожиданное открытие - похожим образом.
  - Телесные ощущения, эмоции, мысли, события и собственно осознание, вокруг которого все остальное и собрано, - перечислил я и порадовался, что в вате Тхам Пу хотя бы нет доски, куда тебя могут вызвать на потеху всему классу.
  - И вот я тебе открою страшную тайну, - сказал монах заговорщицким шепотом. - Три аффекта, ненависть, алчность и невежество, проявляют себя на каждом из пяти потоков, омрачая их, и проще всего поймать их именно там, отследить конкретные проявления.
  Я наморщил лоб, пытаясь уловить концепцию.
  - Если речь идет о ненависти, - начал я со "своей" базовой страсти, поскольку хорошо помнил, что испытывал, подсчитывая колокола. - То на теле это было... жарко... Много пота, даже больше чем обычно... Еще я ходил как-то дергано, и не всегда мог схватиться за веревку...
  Да, мне ведь надо было позвонить в каждый, а руки слушались вовсе не так хорошо, как обычно, хотя на нарушения координации я ни разу в жизни не жаловался.
  - Да, это признаки того, что ненависть овладела телом, - подтвердил брат Пон.
  - Насчет эмоций тут все очевидно, - я почесал висок, отмахнулся от надоедливой мухи. - Мысли о том, как защитить себя или напасть на другого, тоже легко распознать. Но вот события и осознание?
  - Мысли могут быть еще и о том, что против тебя задумали нечто враждебное, - добавил монах. - Шаблоны событий, связанных с ненавистью, всегда несут на себе печать противостояния. Ты же практически сражался с этими колоколами, хотел победы. Вспомни же!
  И вновь он не ошибался, нечто подобное тогда и происходило, я ощущал себя на поле брани, хотя никто мне не угрожал, и занимался я делом вроде бы мирным, и оружия при мне не было.
  - Имеет значение не столько содержание поступков, сколько форма, в которую они укладываются, - сказал брат Пон за миг до того, как вопрос созрел у меня в мозгу. - Осознавание же - самый трудный для начинающего объект наблюдения, его труднее всего выделить, поэтому сейчас ты вернешься в тот момент всем существом и попытаешься это сделать...
  Он наклонился и взял меня за руку, едва прикоснулся, но меня встряхнуло, как от удара током. Нет, я остался там же, за кухонным столом, но одновременно словно перенесся на тропу, протоптанную вдоль навеса с колоколами, услышал их надтреснутые голоса, ощутил собственное раздражение, нырнул в поток мыслей, взвихренный, горячий.
  - А теперь разделяй их, проходи по одному, - голос брата Пона донесся словно издалека. - Телесные ощущения, от ударов сердца до зуда в пятках и гадкого вкуса во рту.
  Левая пятка у меня и вправду зудела, но никакого особенного привкуса я не ощущал, поскольку в тот день не ел совсем, зато пот выступал каплями на лбу и макушке, щекотал подмышки, струйки его текли по спине, и были они горячими, словно расплавленный металл. Прикосновение его к коже раздражало, так слабо, что тогда я его не замечал, просто не понимал, отчего испытываю такой сильный дискомфорт по всему телу. В груди лупило как бешеное, виски жгло, поле зрения через каждые несколько шагов сужалось, не так сильно, как в момент бешенства, но все же заметно, по крайней мере отсюда, из прошлого.
  Все мое тело было сплошным воплощением ненависти, она текла в жилах, клокотала в груди, владела руками и ногами, заставляя их совершать странные, вихляющиеся движения!
  - Хорошо, - сказал брат Пон. - Эмоции, хотя с ними просто.
  Да, чувства не скрывались, они мчались бешеным потоком - раздражение, гнев, злость, все то, без чего я еще некоторое время назад и не мыслил собственную жизнь. Потоком этим я не мог управлять, он нес меня, словно беспомощного пловца, волок туда, куда ему хотелось.
  И что странно - мне показалось, что в этом потоке я нахожусь всегда, что даже когда спокоен, то все равно где-то под коркой самоконтроля таятся угли ярости, готовые вспыхнуть в любой момент.
  И это мне не понравилось.
  - Мысли, - монах не давал мне остановиться, безжалостно гнал вперед.
  Тут пришлось сложнее, поскольку вспомнить мысли прошлого можно, лишь отрешившись от мыслей настоящего, а они сильны и норовят засосать внимание, увести в сторону. Так что я потратил, наверное, минут десять, пока не "услышал" то, о чем думал, когда считал колокола.
  Хотя слушать там было особенно нечего - обрывки гневных восклицаний, мечтания о том, что я сделал бы с этими проклятыми штуковинами, играющими со мной в дурацкую игру, планы закончить все как можно быстрее и высказать престарелому хиппи в монашеском одеянии все, что я о нем думаю, и все это мелко нарублено и перемешано, так что получается бессвязная каша.
  - Не вздумай только порицать себя! - вмешался брат Пон, и очень вовремя, поскольку я как раз собрался устыдиться: надо же, какую фигню я иногда думаю. - Холодное осознание - вот что тебе сейчас нужно!
  Я кивнул, но тут мне пришла мысль, что слово "иногда" не совсем верное, что поток моих мыслей всегда такой, что пусть он и разбавлен более рациональными компонентами, всегда в нем есть нотка гнева и подозрений, пусть не на главной частоте, а пробивается через статику где-то на заднем плане, но все же звучит, не замолкает даже в те моменты, когда вокруг тишь да гладь, и не дает мне расслабиться, почувствовать себя в безопасности. Как это сделать, если тихий голосок постоянно шепчет тебе на ухо, что вокруг враги, что все сволочи и мечтают тебя погубить, и тебе нужно сражаться?
  - Не вздумай осуждать себя, - повторил монах, и только благодаря этим словам я удержался на самом краешке жгучего стыда. - Теперь поступки, не содержание, а форма, некий шаблон, в котором все совершается и воспринимается тобой, жизненная схема. Уловить ее поначалу сложно, но ты справишься.
  Чтобы одолеть это задание, мне пришлось сосредоточиться так, что я забыл, где нахожусь. Поначалу я даже не понял, за что ухватиться, сознание заметалось от одного маленького поступка к другому - дернул за веревку последнего колокола, сказал "сто пять", отшатнулся, услышав, что это неправильно, и побрел обратно к мерзкому навесу.
  Затем я почти увидел, как детали головоломки становятся на свои места, и образуется цельная, единая картина, нарисованная крупными мазками: борьба за существование, оскаленные пасти, из которых несется рычание, брызги горячей слюны и крови, разрываемая плоть, бой, вечный бой, в котором нет места ни победе, ни отдыху. Перед моими глазами встала языческая Вальхалла, только не рай, а скорее ад, и его я создал себе сам.
  И создал его не в тот день, который вспоминал сейчас, а много ранее!
  - Включай осознание! - брат Пон повысил голос, чтобы я услышал и понял его.
  Ну а тут все получилось с ошеломляющей легкостью, я словно перещелкнул тумблер даже не в мозгу, а где-то за его пределами, и оказался там, где сходились четыре других потока. Только и там я не нашел покоя, а обнаружил ту же враждебность ко всему вокруг, ожидание угрозы и готовность ответить ударом на удар, а если получится, то "ответить" заранее, жужжащее облако агрессии.
  И тут, по уши в осознании, я понял, что все это не временное состояние!
  Я жил под излучением ненависти постоянно, она воздействовала на меня, как радиация, невидимая, но мощная, пусть и не в такой степени, как и при подсчете колоколов, но достаточно сильно. Похоже, что возникла она не год, и не два назад, а чуть ли не с рождения, и я понес ее, как тяжелый и беспокоящий груз, не замечая, но считая, что так оно и должно быть!
  - Мне кажется, что ты кое-что уловил, - сказал брат Пон, задумчиво оглаживая подбородок. - Увидел, насколько глубоко пророс в тебя этот корень, что на нем держится все остальное, мешающее тебе жить. Прекрасно же, теперь ты знаешь, с чем сражаешься!
  Я энтузиазма монаха не разделял - как можно бороться с тем, что пропитывает тебя всего, является твоей частью, как выпарить из тела ядовитую кровь или лимфу, ведь она везде, ты ей живешь? Стоит ли стараться, бороться, если все совершенно безнадежно?
  Пессимизм упал на меня как холодная каменная плита весом в тысячу тонн. Показалось, что я не в залитых солнцем джунглях, а глубоко под землей, в пещере, из которой нет выхода.
  - Только победу в этом сражении можно одержать, лишь отказавшись от сражения, - тут брат Пон осекся, заметил, должно быть, что со мной не все в порядке. - Ой-ой-ой. Посмотри на меня. Я родился в нищей семье, и долго не знал, что такое - наесться. Жадность до еды была у меня такой, что я жрал все, до чего мог дотянуться, и воровал пищу.
  Он так редко говорил о себе, что от удивления я на миг забыл о собственных чувствах.
  - Не может быть, - пробормотал я.
  - Думаешь, сочиняю? - брат Пон покрутил головой. - Нет, так и все и происходило. Алчность правила мной, я мечтал только о том, как получить много денег, большой дом, груду еды... И вот, как видишь, сейчас я не хочу ничего, поскольку у меня есть все, - он улыбнулся, на этот раз мягко и легко, как обычно улыбаются статуи Будды в храмах.
  - Так это вы, а то я, - пробормотал я досадливо.
  - Ты решил заменить ненависть невежеством? - ласково поинтересовался монах. - Давай забудем о твоей несуществующей персоне, и я расскажу, какие симптомы одолели бы тебя во время подсчета, если бы ты был подвержен этому аффекту или же моей старой подруге алчности.
  И брат Пон начал перечисление с газов в кишках и судорог в мышцах.
  Но я его слушал не очень внимательно, на меня продолжало давить осознание того, что я чуть ли не с рождения живу в ненависти, словно рыба в воде, дышу ей и распространяю ее вокруг, как зловоние, и самое противное - совершенно этого не замечаю, точно алкаш, который облевался и наделал в штаны, но это ускользнуло от его внимания, но не от внимания окружающих.
  Интересно, другие люди видят, какой я агрессивный и злобный гад?
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"