Аннотация: Глава шестая, и последняя ознакомительная.
Глава 6. Ведущая страсть
Но я не забыл, да и история о четырех братьях не шла из памяти, чудилась в ней какая-то недосказанность, как будто засел внутри нее острый шип, коловший меня при каждом воспоминании.
И поэтому я воспользовался ближайшей возможностью, чтобы обратиться к наставнику с вопросами. Случилось это сразу после трапезы, средней между завтраком и обедом, и похоже единственной в этот день, когда меня почему-то не отправили мыть посуду вместе с остальными, а брат Пон остался под кухонным навесом.
- Нет, я ничего не утаил, - сказал монах, выслушав мое сбивчивое выступление. - Просто не растолковал, что к чему, и как ты можешь использовать эту сказку на практике. Ведь ты наверняка догадался, что я вспомнил о ней не для развлечения и не для того, чтобы отвлечь тебя от разглядывания великолепной горы?
Я покраснел - всего час назад сверкающие вершины маячили перед глазами во время медитации, отвлекая и смущая.
- Догадался, - произнес я со вздохом. - Вы ничего не делаете для развлечения.
- Ну почему? - монах деланно изумился, вытаращил глаза и часто-часто заморгал. - Подтруниваю над тобой я, например, с большим удовольствием... Ладно, не обижайся. Смотри, есть три корня, и они проявлены во всяком человеческом существе, кроме тех, кто достиг освобождения. Любой из людей горит в геенне невежества, терзаем огнем алчности и пламенем ненависти, но у каждого есть главный, ведущий и самый опасный для него аффект. Логично, что с ним нужно работать в первую очередь и уделить ему больше внимания.
- Ну да, - согласился я. - Только как определить, какой именно является ведущим? Хотя нет, это просто - кто туп и ничего не понимает, у того невежество, если человек злой, всех бьет и убивает, то ненависть, ну а алчность - у жадины или там у сластолюбца.
- Не все так легко, - брат Пон покачал головой. - Вот отнятие чужой жизни. Определяется ненавистью. Так?
Я закивал.
- Это самая очевидная версия, но на самом деле убийство может определять любая страсть из трех. Твой вариант - уничтожение врага, стремление показать свою силу, выместить злость, избавиться от того, кто вызывает неприятные чувства или мешает. Однако возможно убийство из алчности...
Брат Пон многозначительно посмотрел на меня, и я воспринял это как приглашение к диалогу:
- Когда мы лишаем жизни кого-то, чтобы забрать его деньги?
- Верно. Но это и убийство животных ради мяса и шкур, охота для развлечения. Занимающийся ей копит впечатления, и для него они могут быть важнее тех же денег. Теперь рассмотрим убийство на почве невежества.
Мне достался еще один такой же взгляд, но на этот раз я знал, чего сказать и только пожал плечами.
- Это отнятие чужой жизни, оправданное благодаря ложным убеждениям, - объяснил брат Пон. - Смертная казнь, убийство тех, кто как тебе кажется, проклят твоими богами, является нечистым существом. Вспомни соседнюю Камбоджу и Пол Пота.
Да, кровавый диктатор отправил на тот свет миллионы людей, и все потому, что отдельные категории населения мешали ему строить "социализм". А если пойти дальше в прошлое, то можно отыскать нацистскую Германию, где евреев и прочих "расово неполноценных" сжигали в печах, или англосаксонские страны, где в начале прошлого века стерилизовали преступников, тем самым убивая их еще не родившихся отпрысков.
Да уж, мотивацию для убийства человек всегда найдет.
- Понятно, - сказал я. - А если вспомнить какой-нибудь другой поступок... Например... ну, супружеская измена... Это же алчность в чистом виде, желание обладать существом другого пола, обычная похоть. При чем тут невежество или ненависть?
- Но смотри, на измену человек может пойти ради того, чтобы причинить моральные страдания либо собственному супругу, либо супругу того человека, с которым он изменяет, - монах развел руками. - Что это такое, если не проявление ненависти? Теперь невежество: есть люди, полагающие, что безудержный разврат - просто норма, что инцест - норма, что совокупление с существами одного с тобой пола и животными - норма.
Ну да, я с существами вроде педофилов или зоофилов, к счастью, не встречался, но слышал, что они есть. Ну а похотливых скакунов и слабых на передок дамочек видел неоднократно, взять хотя бы моего соседа по кондо в Паттайе, Костика, чуть ли не каждую неделю таскавшего к себе туристок, но не пренебрегавшего и дешевыми шлюхами с Бич-роад.
Лечился он от всякой ЗПП-дряни раз в год, как по расписанию, но это его не останавливало. А еще он подводил под свое занятие целую философию, и охотно делился ей по пьяной лавочке.
- И так же со всеми остальными поступками, - слова брата Пона заставили меня вернуться из курорта на берегу Сиамского залива в совсем не курорт на берегу Меконга. - Каждый определяется той или иной базовой страстью, и чаще всего ведущей, и поэтому ее необходимо знать. Твою я благополучно выяснил, и ей является... - он выдержал паузу. - Ненависть!
Это меня удивило.
Вроде бы я человек очень мирный, драться никогда не любил, выяснять отношения - тоже.
- Ничего странного, - сказал брат Пон, когда я озвучил собственные сомнения. - Базовая страсть обычно маскируется, одержимый невежеством полагает себя умником, алчный - бессребреником, хотя удавится при этом за каждый грош, и так далее.
- А как вы определили мою страсть?
- Помнишь, как ты считал колокола? - на лице монаха появилась улыбка, я же мрачно засопел.
Как такое забудешь!
В Тхам Пу, как и во многих буддийских храмах, имелся узкий навес, петлей окружающий главное святилище, и под навесом висели колокола, в которые полагалось звонить, шепча молитву. Здесь ими никто не пользовался, навес выглядел старым и покосившимся, но для чего все это нужно, я знал по Бангкоку.
- Помню, - буркнул я, заново переживая свой позор.
Несколько дней назад брат Пон дал мне элементарное на первый взгляд задание - обойти навес, позвонить в каждый из колоколов, и потом сообщить ему, сколько их всего. Однако выполнить его оказалось непросто, я по какой-то причине все время сбивался, получал разные числа, потел, спотыкался и разражался, и продолжалось это, как мне показалось, не один час.
- Так вот твоя реакция четко показала мне, какой аффект у тебя наиболее силен, - сказал брат Пон. - А ну-ка, давай в деталях вспомним, что именно ты переживал тогда. Закрывай глаза.
Возвращаться в тот день мне не хотелось, но деваться было некуда.
Бомм - ворвался в уши звон первого колокола, бомм - второго, бомм - третьего... В какой-то момент я увидел, что они все разные по форме и размеру, хотя одинаково старые и потрескавшиеся... Бомм... бомм... бомм... вот и последний, итого сто пять...
"Ты ошибся" - услышал я от брата Пона, когда назвал ему это число.
То же самое прозвучало и после второй попытки, когда вышло сто восемь, и после третьей, когда получилось сто четыре. Тут я разозлился по настоящему, мне захотелось срыть к чертовой бабушке этот дурацкий навес, расплавить колокола и сделать из металла чего-нибудь полезное.
- Судя по недовольной физиономии и частому дыханию, ты вернулся куда надо, - брат Пон рассмеялся. - Теперь ты должен видеть чувства, которые испытывал тогда. Каковы они?
- Ну ярость, гнев... да, ненависть, - признал я. - А как еще можно отреагировать?
- Видишь, ты и представить не можешь иной реакции! - брат Пон от удовольствия даже ударил ладонями по столу, за которым мы беседовали.
Тут вернулись от реки молодые монахи, принесшие чистую посуду, и он отвлекся, чтобы отдать им какие-то распоряжения на тайском, так что у меня нашлось время немного успокоиться и подумать.
- Человек невежественный в первую очередь принялся бы думать о себе любимом, он ощутил бы скуку, поскольку никак себя не проявляет, - продолжил объяснять брат Пон. - Ничем не доказывает собственному любимому "я", что оно существует на самом деле. Он бы делал все спустя рукава, без интереса и сердца.
- Но разве не к этому я пришел в конечном итоге? - спросил я.
Чувства мои в какой-то момент тогда угасли, и в последний раз я обошел храм, подсчитал колокола совершенно спокойно, не думая, зачем я этим занимаюсь, не зацикливаясь на том, чтобы получить нужный результат.
- Нет, равнодушным ты не был, ты просто стал спокойным, твой аффект угас.
Я подумал некоторое время, а потом кивнул.
- Человек же, опирающийся на алчность, вспомнил бы первым делом о других людях, которым не выпала столь глупая и непонятная задача, и позавидовал бы им, - сообщил монах. - Ты ведь ни о ком не думал того, кроме себя самого, ну и меня тоже?
Ехидная улыбка дала мне понять, что брат Пон вполне осознает, какими словами в тот момент вспоминал его я.
- Ну да, - отпираться было глупо. - Мне как-то это и в голову не пришло.
- Зато пришли гнев и все, что с ним связано. Помнишь наш разговор о потоке?
Забыть эту беседу я тоже не мог, поскольку случилась она сразу после того, как меня покусали, воспоминания о встрече с собачьей сворой еще не поблекли, а укус болел, хотя брат Пон и смазал его подозрительно выглядевшей мазью.
- Да, как же, - сказал я. - То, что я вовсе не набор костей, хрящей и ломтей мяса в мешке из кожи, истекающий мерзкой слизью из разных отверстий и обреченный на неминуемое превращение в падаль, а вечный, текучий поток восприятия, которому ничто в принципе не может угрожать.
- И из каких струй состоит этот поток?
Я ощутил себя в школе, в первом классе, вспомнил запах мела и суровую училку, Марию Петровну, глядевшую на меня так же испытующе, как брат Пон, и даже одетую - неожиданное открытие - похожим образом.
- Телесные ощущения, эмоции, мысли, события и собственно осознание, вокруг которого все остальное и собрано, - перечислил я и порадовался, что в вате Тхам Пу хотя бы нет доски, куда тебя могут вызвать на потеху всему классу.
- И вот я тебе открою страшную тайну, - сказал монах заговорщицким шепотом. - Три аффекта, ненависть, алчность и невежество, проявляют себя на каждом из пяти потоков, омрачая их, и проще всего поймать их именно там, отследить конкретные проявления.
Я наморщил лоб, пытаясь уловить концепцию.
- Если речь идет о ненависти, - начал я со "своей" базовой страсти, поскольку хорошо помнил, что испытывал, подсчитывая колокола. - То на теле это было... жарко... Много пота, даже больше чем обычно... Еще я ходил как-то дергано, и не всегда мог схватиться за веревку...
Да, мне ведь надо было позвонить в каждый, а руки слушались вовсе не так хорошо, как обычно, хотя на нарушения координации я ни разу в жизни не жаловался.
- Да, это признаки того, что ненависть овладела телом, - подтвердил брат Пон.
- Насчет эмоций тут все очевидно, - я почесал висок, отмахнулся от надоедливой мухи. - Мысли о том, как защитить себя или напасть на другого, тоже легко распознать. Но вот события и осознание?
- Мысли могут быть еще и о том, что против тебя задумали нечто враждебное, - добавил монах. - Шаблоны событий, связанных с ненавистью, всегда несут на себе печать противостояния. Ты же практически сражался с этими колоколами, хотел победы. Вспомни же!
И вновь он не ошибался, нечто подобное тогда и происходило, я ощущал себя на поле брани, хотя никто мне не угрожал, и занимался я делом вроде бы мирным, и оружия при мне не было.
- Имеет значение не столько содержание поступков, сколько форма, в которую они укладываются, - сказал брат Пон за миг до того, как вопрос созрел у меня в мозгу. - Осознавание же - самый трудный для начинающего объект наблюдения, его труднее всего выделить, поэтому сейчас ты вернешься в тот момент всем существом и попытаешься это сделать...
Он наклонился и взял меня за руку, едва прикоснулся, но меня встряхнуло, как от удара током. Нет, я остался там же, за кухонным столом, но одновременно словно перенесся на тропу, протоптанную вдоль навеса с колоколами, услышал их надтреснутые голоса, ощутил собственное раздражение, нырнул в поток мыслей, взвихренный, горячий.
- А теперь разделяй их, проходи по одному, - голос брата Пона донесся словно издалека. - Телесные ощущения, от ударов сердца до зуда в пятках и гадкого вкуса во рту.
Левая пятка у меня и вправду зудела, но никакого особенного привкуса я не ощущал, поскольку в тот день не ел совсем, зато пот выступал каплями на лбу и макушке, щекотал подмышки, струйки его текли по спине, и были они горячими, словно расплавленный металл. Прикосновение его к коже раздражало, так слабо, что тогда я его не замечал, просто не понимал, отчего испытываю такой сильный дискомфорт по всему телу. В груди лупило как бешеное, виски жгло, поле зрения через каждые несколько шагов сужалось, не так сильно, как в момент бешенства, но все же заметно, по крайней мере отсюда, из прошлого.
Все мое тело было сплошным воплощением ненависти, она текла в жилах, клокотала в груди, владела руками и ногами, заставляя их совершать странные, вихляющиеся движения!
- Хорошо, - сказал брат Пон. - Эмоции, хотя с ними просто.
Да, чувства не скрывались, они мчались бешеным потоком - раздражение, гнев, злость, все то, без чего я еще некоторое время назад и не мыслил собственную жизнь. Потоком этим я не мог управлять, он нес меня, словно беспомощного пловца, волок туда, куда ему хотелось.
И что странно - мне показалось, что в этом потоке я нахожусь всегда, что даже когда спокоен, то все равно где-то под коркой самоконтроля таятся угли ярости, готовые вспыхнуть в любой момент.
И это мне не понравилось.
- Мысли, - монах не давал мне остановиться, безжалостно гнал вперед.
Тут пришлось сложнее, поскольку вспомнить мысли прошлого можно, лишь отрешившись от мыслей настоящего, а они сильны и норовят засосать внимание, увести в сторону. Так что я потратил, наверное, минут десять, пока не "услышал" то, о чем думал, когда считал колокола.
Хотя слушать там было особенно нечего - обрывки гневных восклицаний, мечтания о том, что я сделал бы с этими проклятыми штуковинами, играющими со мной в дурацкую игру, планы закончить все как можно быстрее и высказать престарелому хиппи в монашеском одеянии все, что я о нем думаю, и все это мелко нарублено и перемешано, так что получается бессвязная каша.
- Не вздумай только порицать себя! - вмешался брат Пон, и очень вовремя, поскольку я как раз собрался устыдиться: надо же, какую фигню я иногда думаю. - Холодное осознание - вот что тебе сейчас нужно!
Я кивнул, но тут мне пришла мысль, что слово "иногда" не совсем верное, что поток моих мыслей всегда такой, что пусть он и разбавлен более рациональными компонентами, всегда в нем есть нотка гнева и подозрений, пусть не на главной частоте, а пробивается через статику где-то на заднем плане, но все же звучит, не замолкает даже в те моменты, когда вокруг тишь да гладь, и не дает мне расслабиться, почувствовать себя в безопасности. Как это сделать, если тихий голосок постоянно шепчет тебе на ухо, что вокруг враги, что все сволочи и мечтают тебя погубить, и тебе нужно сражаться?
- Не вздумай осуждать себя, - повторил монах, и только благодаря этим словам я удержался на самом краешке жгучего стыда. - Теперь поступки, не содержание, а форма, некий шаблон, в котором все совершается и воспринимается тобой, жизненная схема. Уловить ее поначалу сложно, но ты справишься.
Чтобы одолеть это задание, мне пришлось сосредоточиться так, что я забыл, где нахожусь. Поначалу я даже не понял, за что ухватиться, сознание заметалось от одного маленького поступка к другому - дернул за веревку последнего колокола, сказал "сто пять", отшатнулся, услышав, что это неправильно, и побрел обратно к мерзкому навесу.
Затем я почти увидел, как детали головоломки становятся на свои места, и образуется цельная, единая картина, нарисованная крупными мазками: борьба за существование, оскаленные пасти, из которых несется рычание, брызги горячей слюны и крови, разрываемая плоть, бой, вечный бой, в котором нет места ни победе, ни отдыху. Перед моими глазами встала языческая Вальхалла, только не рай, а скорее ад, и его я создал себе сам.
И создал его не в тот день, который вспоминал сейчас, а много ранее!
- Включай осознание! - брат Пон повысил голос, чтобы я услышал и понял его.
Ну а тут все получилось с ошеломляющей легкостью, я словно перещелкнул тумблер даже не в мозгу, а где-то за его пределами, и оказался там, где сходились четыре других потока. Только и там я не нашел покоя, а обнаружил ту же враждебность ко всему вокруг, ожидание угрозы и готовность ответить ударом на удар, а если получится, то "ответить" заранее, жужжащее облако агрессии.
И тут, по уши в осознании, я понял, что все это не временное состояние!
Я жил под излучением ненависти постоянно, она воздействовала на меня, как радиация, невидимая, но мощная, пусть и не в такой степени, как и при подсчете колоколов, но достаточно сильно. Похоже, что возникла она не год, и не два назад, а чуть ли не с рождения, и я понес ее, как тяжелый и беспокоящий груз, не замечая, но считая, что так оно и должно быть!
- Мне кажется, что ты кое-что уловил, - сказал брат Пон, задумчиво оглаживая подбородок. - Увидел, насколько глубоко пророс в тебя этот корень, что на нем держится все остальное, мешающее тебе жить. Прекрасно же, теперь ты знаешь, с чем сражаешься!
Я энтузиазма монаха не разделял - как можно бороться с тем, что пропитывает тебя всего, является твоей частью, как выпарить из тела ядовитую кровь или лимфу, ведь она везде, ты ей живешь? Стоит ли стараться, бороться, если все совершенно безнадежно?
Пессимизм упал на меня как холодная каменная плита весом в тысячу тонн. Показалось, что я не в залитых солнцем джунглях, а глубоко под землей, в пещере, из которой нет выхода.
- Только победу в этом сражении можно одержать, лишь отказавшись от сражения, - тут брат Пон осекся, заметил, должно быть, что со мной не все в порядке. - Ой-ой-ой. Посмотри на меня. Я родился в нищей семье, и долго не знал, что такое - наесться. Жадность до еды была у меня такой, что я жрал все, до чего мог дотянуться, и воровал пищу.
Он так редко говорил о себе, что от удивления я на миг забыл о собственных чувствах.
- Не может быть, - пробормотал я.
- Думаешь, сочиняю? - брат Пон покрутил головой. - Нет, так и все и происходило. Алчность правила мной, я мечтал только о том, как получить много денег, большой дом, груду еды... И вот, как видишь, сейчас я не хочу ничего, поскольку у меня есть все, - он улыбнулся, на этот раз мягко и легко, как обычно улыбаются статуи Будды в храмах.
- Так это вы, а то я, - пробормотал я досадливо.
- Ты решил заменить ненависть невежеством? - ласково поинтересовался монах. - Давай забудем о твоей несуществующей персоне, и я расскажу, какие симптомы одолели бы тебя во время подсчета, если бы ты был подвержен этому аффекту или же моей старой подруге алчности.
И брат Пон начал перечисление с газов в кишках и судорог в мышцах.
Но я его слушал не очень внимательно, на меня продолжало давить осознание того, что я чуть ли не с рождения живу в ненависти, словно рыба в воде, дышу ей и распространяю ее вокруг, как зловоние, и самое противное - совершенно этого не замечаю, точно алкаш, который облевался и наделал в штаны, но это ускользнуло от его внимания, но не от внимания окружающих.
Интересно, другие люди видят, какой я агрессивный и злобный гад?