Гордеев Александр Николаевич : другие произведения.

Повод для встречи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта пьеса о распадении родовых связей и о том, что это распадение несет: оскудение жизни, дефицит обыкновенного человеческого счастья. Распалось большое семейное гнездо - герои пьесы с трудом это осознают, но, это, увы, уже невозможно предотвратить. Жизнь должна продолжаться какими-то иными путями. Центральное действие - похороны.

Александр Гордеев.

Повод для встречи.

  

(Тихая трагедия)

  
   Краткая аннотация.
   Эта пьеса о распадении родовых связей и о том, что это распадение несет: оскудение жизни, дефицит обыкновенного человеческого счастья. Распалось большое семейное гнездо - герои пьесы с трудом это осознают, но, это, увы, уже невозможно предотвратить. Жизнь должна продолжаться какими-то иными путями.
   Центральное действие - похороны.
  
   Действующие лица:
   Степанида Колесова, по прозвищу Артюшиха.
   Георгий Колесов, старший сын.
   Мария Бояркина, дочь.
   Полина Журавлева, дочь.
   Людмила, дочь.
   Олег, сын.
   Никита, младший сын.
   Алексей Бояркин, муж Марии.
   Василий Журавлев, муж Полины.
   Николай Бояркин, внук Степаниды.
   Наденька, жена Николая.
   Бабушка Марина.
   Бабушка Груша.
   Соседи Журавлевых, несколько сельских жителей.
  
  
  

Действие первое.

Картина первая.

Небольшая коммунальная квартира. Утро. Николай Бояркин спит на диване. Наденька в халате сидит рядом. Николай просыпается.

  
   Николай: Ты чего? Давно поднялась? (Наденька отворачивается, молчит, вытирает слезы платком. Николай потягивается, ждет ответа) Наденька, я спрашиваю, ты давно встала?
   Наденька (помолчав столько, что ее "да" становится неестественным): Да.
   Николай: Что, да?
   Наденька: То, что ты спрашивал.
   Николай: А что я спрашивал? Ах, да... Но что же ты сразу-то не сказала?
   Наденька: Я думала...
   Николай: Думала? О чем? О том, чтобы сказать "да"?
   Наденька: Да.
   Николай: Ну, хорошо. Начнем все сначала. Так что же это ты так рано поднялась? (Наденька молчит) Наденька я спрашиваю, зачем ты так рано поднялась?
   Наденька (помедлив): Да так...
   Николай: Ну что так? Что так? Можешь ты толково сказать или нет?
   Наденька: А тебе не все равно?
   Николай (разозлено): Да теперь уж все равно! Молчи, пожалуйста...
   Наденька: Просто мне не спится. Голова болит. Мы вчера так поссорились, что у меня сон пропал. Давай больше не ссориться, а?
   Николай (одеваясь): Давай. А из-за чего мы ссорились?
   Наденька: Да все из-за того же.
   Николай: Да, это даже смешно - три дня ссоримся из-за тюбика с пастой! Сказали бы мне раньше, что я стану таким изощренным деспотом, так не поверил бы... Но, слава богу, что ты вчера, наконец-то все поняла... (Уходит в ванную. Там раздается гром, шум. Николай появляется с тюбиком в руке) Наденька! Я тебя сейчас просто убью! У меня скоро невроз от этого тюбика будет. Ты опять издавила его как попало. Ты что специально издеваешься?! Ну что ты снова молчишь? Скажи хоть что-нибудь...
   Наденька: Ну, понимаешь... Не могу я делать так, как ты просишь. Я забываю... Я не привыкла так. Мне трудно переучиваться.
   Николай: Что?! Ты что же, совсем не думаешь о том, что делают твои руки? Да не в тюбике, в конце концов, дело. У нас ведь вся жизнь такая. Ох, как же мне с тобой тяжело...
   Наденька: А мне с тобой легко? Да мне, может быть, вообще невыносимо!
   Николай: Да? Так почему же мы не пошлем к черту всю нашу, так называемую, семейную жизнь? Ведь мы же совершенно чужие. Я же помню, как посылал тебя в Ковыльное и, смешно сказать, инструктировал, как вести себя с моими родными. (Наденька плачет. Николай смотрит в окно. Пытается успокоиться.) Да-а, опять начался денек... Лучше бы на работу сегодня... Ну, в общем, ладно... Наговорил я тут... Тебе ведь нельзя волноваться. Ох, а что же нам еще с этим-то делать - с беременностью-то твоей... Ты все-таки хочешь рожать, да?
   Наденька: Да. Я хочу ребенка... А ты?
   Николай: Не знаю, что и сказать...
   Наденька: Но все должно решиться сейчас, иначе уже будет поздно.
   Николай: Ну, дай мне подумать хотя бы несколько дней... (Звонок в дверь) Это, наверное, к тебе, соседка. Чего это она с утра? (Наденька идет открывать. Николай садится на диван, стискивает голову ладонями) Почему все у меня не так? Спотыкаюсь всю жизнь на ровном месте. И почему я такой дурак?

(Наденька входит с бумажкой в руке.)

   Наденька: Коля... Тут нам... тебе телеграмма...

(Николай подходит к ней, берет телеграмму)

   Николай: Господи! Не может быть! Да она же совсем недавно приезжала. Когда же она умереть-то успела? Ох, бабушка, бабушка...
   Наденька: Что же теперь делать?
   Николай: Что-что... Что в таких случаях делают? Мне нужно срочно лететь. Куда хоть лететь-то? (смотрит в телеграмму) Подпись тети Полины. Значит, ехать надо к ней, на станцию Мазурантово... Как оказалась у ней бабушка? Хотя, что удивительного - она могла оказаться и в Ростове на Дону и на Байкале... Это она сама всех из дому повыталкивала. Для всех лучшей жизни хотела... А эта лучшая жизнь по ее представлениям была где-то на стороне. Ну, да помунтуль-ка на семерых - поневоле так покажется... (Подходит к шкафу, считает деньги) Денег хватит. Ты позвони мне на работу, объясни все...
  

Картина вторая.

  

Квартира Никиты Артемьевича. Квартира хорошо обставлена, но строгая - ничего лишнего. Идеальный порядок. На видном месте гири. Никита, одетый, чтобы уходить. На пальце ключи. Подходит к столу, еще раз перечитывает. Стоит задумавшись.

  
   Никита: М-да-а, легко сказать "срочно"... (Звонок в дверь. Никита открывает дверь. Входит Николай.) А это ты... Хорошо, что заехал, а то бы мне пришлось к тебе тащиться.
   Николай: Ты когда летишь?
   Никита: Сначала надо по магазинам пробежаться, хоть колбаски на поминки прихватить. Кстати, я не понял, телеграмму-то дала Полина. Это значит куда ехать-то надо?
   Николай: Так, к тете Полине. На станцию Мазурантово.
   Никита: Так вот там же в этом Мазурантово, наверняка ничего не достанешь. Может, вместе пробежим?
   Николай: Нет, я не могу. Я даже думать ни о чем не могу. Я сразу в аэропорт.
   Никита: Да чего ты так раскис? Не вечной же она была. Надо, кстати, еще на работу забежать... Не часто бывает у человека такое горе. Поймут, конечно. Посочувствуют. Эх, была, была у меня мать старушка.
   Николай: Как же это могло, а? Они ведь еще совсем недавно с мамой на мою свадьбу приезжали. Мы еще разговаривали, а бабушка сидела вон там на диване. Тут как раз твоя Олюшка из школы прибежала и они фотографии в альбоме смотрели. А бабушка вдруг задумалась, потом как-то грустно посмотрела в окно, да и говорит: "А, знаешь, Колька, я ведь скоро умру". Да... И вот умерла... Олюшка тогда еще прижалась к ней, да и говорит: "Нет, баба, ты не умирай, лучше оставайся с нами..."
   Никита: Ну, уж не так скоро она и умерла. Пожила еще. Когда это она приезжала-то? Когда у тебя свадьба была?
   Николай: Так еще и года не прошло...
   Никита: Разве? А кажется - давно. Ты ведь как женился, так ни разу меня и в гости не пригласил.
   Николай: А что тебя надо специально приглашать? Ты тут у меня единственный родственник. Приезжай когда захочешь - всегда рад буду. Я же приезжаю к тебе просто так, ну или приезжал.
   Никита: Теперь уж и в деревне просто так не приходят. Приходить надо как-то по-людски. Ну, бутылочку там прихватить или тортик. Ты не обижайся. Я же все-таки тебе дядя.
   Николай: А зачем тебе бутылочка? Ты же не пьешь...
   Никита. Так не в том же дело. Приличие-то должно быть? Ну, ладно, ладно, сегодня не время... Я что хотел спросить - мама-то на твою свадьбу откуда приезжала? От твоих из Ковыльного или от Полины из этого Мазурантово?
   Николай: Тогда она жила еще в Ковыльном.
   Никита: Ага... А до этого?
   Николай: А до Ковыльного у дяди Гоши на Байкале. Года полтора, наверное. Там у нее даже собственный домик был...
   Никита: Так, так, ну, а еще раньше?
   Николай: Тогда уж лучше с самого начала. Сразу, как только она свой дом в Елкино продала, она жила у тети Лиды в Туле, потом вроде бы перекочевала к дяде Олегу на Лену, потом к тебе Людмиле в Ростов на Дону...
   Никита: Как это в Ростов на Дону? Людмила-то в Самаре живет.
   Николай: В какой Самаре?
   Никита: Да в обыкновенной Самаре. Город такой есть. Ну, песню еще поют: "Ой, Самара-городок, беспокойная я..." Что уж я совсем... что ли?
   Николай: Да нет сейчас такого названия, одна песня осталась. Ты с Саратовым перепутал - там тетя Людмила раньше жила...
   Никита: Ах, да, да... Замотался, знаешь, с этими делами. Ну, ладно... А вот как это мама в Мазурантово под конец очутилась? Чего это она от твоих родичей-то уехала? Наверно, твой папаня ее водочкой допек?
   Николай: Не знаю. Только из Мазурантово она снова к дяде Гоше на Байкал собиралась...
   Никита: А ты, откуда знаешь?
   Николай: Тетя Поля писала...
   Никита: Полина тебе написала? Ну и сестрица! Племяннику пишет, а брату хоть бы строчку!
   Николай: Да она это просто по случаю. Я ее с днем рождения поздравил, вот она и ответила, поблагодарила за поздравление. Больше, говорит, никто не поздравил.
   Никита: А когда у нее день рождения был?
   Николай: Так вот в этом месяце, третьего числа...
   Никита: А-а... Сколько же ей стукнуло-то? Так, погоди, погоди, с какого же она года? Попробуй, уследи за ними за всеми... То одно, то другое....
  

Картина третья.

Изба Полины. В избе русская печь с кастрюлями и чугунком на плите. Зеркало и телевизор завешены. Полина в накинутом на плечи пальто перебирает фотографии.

  
   Полина: Ой, мама, никому мы тут с тобой, видно, не нужны. Никто что-то не едет. Не знаю все ли телеграммы получили... Ох, да приедут, конечно, приедут - куда же теперь денутся. Скорее бы только. Не знаю что и делать сейчас. О! Вроде бы машина зашумела. Наверное, Маша с Алексеем. Нет, показалось... (В сенях зашаркали ногами. Входит Алексей и Мария. Сначала Алексей с хозяйственными сумками в руках. Мария, тоже с сумкой открывает ему дверь. Полина встречает их, принимает сумки.) Это как же вы так неслышно подъехали?
   Алексей: А мы сходу в ограду - ворота-то настежь...

(Сестры обнялись и заплакали. Алексей сел.)

   Полина: Хорошо, что приехали. Я уж вся измучилась. Встала раным-рано, мотаюсь из угла в угол, не знаю за что и взяться. Фотографию вон перебираю, да вою.
   Мария: А мама... Мама где?
   Полина: В морге. Сейчас Василий должен привезти. Там ее и обрядят. Две старухи, соседки тут есть: бабушка Марина, да бабушка Груша. Они маму-то, правда, не знали, но, спасибо, согласились. (Полина замолчала, прислушалась) Сейчас привезут. Вася-то еле двух мужиков, "химиков" попросил помочь... Что делать-то надо, а? Я даже боюсь.
   Мария: Так встречать надо. Ты, как хозяйка, поплакать, попричитать должна.
   Полина: А как это причитать-то? Я не умею...
   Мария: Конечно, это же первые похороны в нашем роду. Расскажи хоть, как она умерла-то?
   Полина: Легко умерла, дай бог каждому так умереть. Правда, перед смертью она нас помотала... Она от тебя когда уехала-то? Месяца три назад? Так примерно? Ну, да, точно. Пожила тут немного и письмо Гоше, мол, подыши мне снова домик на Байкале. Гоша приехал, а ее как раз в больницу положили: давление подскочило. Он попробовал уговорить ее, мол, уж если хочешь на Байкал, так живи там с нами. Одной-то в доме тебе, мол, все равно не под силу. Ну, вроде они договорились так, что, как только она выпишется, Гоша сразу за ней приедет. Только уехал, а тут вот что... Пообедала пошла куда-то, вроде, как в туалет, да и упала. Она у тебя падала, нет?
   Мария: Да было раза два. Один раз пошла курицам пшеницы бросить, да завалилась в ограде. Мы занесли ее на веранду, я говорю Алексею: беги за врачом, а она как раз отошла. Голова, говорит, закружилась. Полежала, отдохнула. Потом спрашивает: "Ты не знаешь, куда я шла-то?" Я говорю: "Не знаю". Думаю уж пусть лежит. Она лежала, лежала, да вспомнила. "Идти, - говорит, - куриц-то накормить надо..."
   Полина: Вот и у нас несколько раз падала. Да потом еще сама же и смеялась. Наверное, и в последний раз подумала, что просто голова закружилась.
   Алексей: Когда хоронить-то будем? Разговору еще не было?
   Полина: Да нет пока. А что?
   Алексей: Да мы уехали, все побросали. Соседей попросили, чтобы чушек кормили, коров поили. Не знаю как там что.
   Полина: Ой, кажется, машина... Привезли вроде... (Алексей идет к двери и сталкивается там с бабушкой Грушей и бабушкой Марина). Ну что, баба Марина, все да? Привезли?
   Бабушка Марина: Привезли, привезли, соседушка. Место готовьте. Куда гроб-то ставить? Надо в залу, на табуретки. Давайте, быстренько, быстренько...

(Алексей, Василий и с ними еще двое "химиков" внесли гроб. Пока вносили, переговаривались: "Заходи вперед", "Поддерживай" и т.д.)

   Алексей: Давай, давай, любимая теща, покатайся последний раз на зятевьях...
   Полина: Ой, ну ты Алексей, без шуточек так не можешь... (Полина тоже суетится около гроба, не зная чем помочь. Берет какой-то бумажный цветок, поправляет, с испугом отдергивает руку) Ой, Маша, какие у нее руки-то холодные... (Причитает) Ой, мамонька ты моя! Да какую же холодную-то тебя домой принесли. Ой, да не увидишь ты уж больше ничегошеньки! Ой, да в последний-то разочек ты сюда пришла! Не поднимешься ты больше, не пройдешь по этой комнатке! Ой, родимая ты, мамонька моя...

(Бабушка Груша отводит Полину в сторону, дает стакан воды. Остальные устанавливают гроб. Рассаживаются вокруг.)

   Бабушка Марина: Вон, какая бравенькая лежит. Не исхудала... Полной была, полной и померла. А вот я умру, так срам один - руки, вон, и те, как палки.
   Бабушка Груша: Да, да, вроде бы и не умерла, а просто спит. Вон у нее даже щеки порозовели.
   Полина: Спасибо вам, соседушки, за все.
   Бабушка Марина: Да, ладно, чего уж там...
  

Картина четвертая.

Вечер. Окна закрыты ставнями. Обстановка та же. Полина, Василий, Мария, Алексей пьют чай на кухне. Под потолком светит голая лампочка. Кукует кукушка часов.

  
   Василий: Это что, еще только восемь часов? Время-то как тянется... Кажется, что уже часов одиннадцать.
   Полина: Покажется на таком холоде.
   Василий: Пойду коровам брошу. Вы бы и матери свет включили, а то лежит в темноте, неловко как-то...

(Все встают из-за стола, проходят в большую комнату. Полина включает люстру над гробом)

   Полина: Как не ярко ей будет?
   Алексей: Да ей-то теперь что? Ей-то теперь все равно.

(В сенях и на крыльце звук шагов: кто-то шаркает, обхлопывает ноги)

   Полина: Ну, наверное, Гоша приехал. (Входят Николай и Георгий. Снимают шапки. Молча здороваются) О, да с ним и Колька... Вы бы не раздевались. Тут холодно. Мы же не топим. Как это вы вместе с разных концов...
   Георгий: Да просто из города на одной электричке ехали.
   Полина: Ты, наверное, только до дому, да назад?
   Георгий: Да, дома только почаевать и успел.
   Полина: Надо поставить чайник на плитку, пусть подогреется.

(Все проходят в большую комнату, останавливаются перед гробом)

   Георгий: Эх, мамка, мамка... Все металась ты, нигде прижиться не могла. Не знали мы, что и делать с тобой. А ты вот сама устранила, так сказать, проблему.
   Полина: Она ведь тогда из больницы-то убежала. Я тебя проводила, прихожу с вокзала, а она вон там на стуле посиживает. Какого-то шофера попросила довезти. Хотела, говорит, с Гошей попрощаться.
   Георгий: Мамка, ты мамка!
   Полина: Но, по-моему, так она сразу уехать с тобой хотела. Увезли ее снова в больницу. Давление за двести. Ну, и вот... А поехала бы, да в дороге умерла... Тебя высадили бы с ней на первой же станции. Было бы делов...
   Георгий: Да уж, конечно...
   Полина: А когда ее в больницу положили, она мне ключ от сундука отдала. Я даже испугалась. Она ведь никогда никому не давала. Я сразу, как ее увезли, открыла сундук и ахнула - сверху уже все проглаженное и почищенное лежит: ее лучшее платье, платок, в пакете лакированные туфли. И главное... Ой, и говорить-то страшно. Я смотрела, ничего не трогала, да, думаю, что же за нитки на платье-то, потянула, а они тянутся. Я платье взяла, а оно вдоль всей спины от воротника до подола ножницами разрезано. Это чтобы одевать ее было удобно...

(Николай выходит на кухню, садится за стол, смотрит в окно, трет глаза. Выходит Мария)

   Мария: Ну что, Коля, как хоть вы-то живете? Как Наденька твоя?
   Николай: А-а! Влип, я, видно, с этой женитьбой. Она ведь и вам не понравилась...
   Мария: Нам-то что, Коля... Тебе с ней жить... Лишь бы вы жили хорошо.
   Николай: Хорошо... Она ведь ребенка хочет...
   Мария: Ну, так и что ж теперь... живите... Сам выбирал. Винить некого.
   Николай: Некого - это точно. Но и так я не могу. Не хочу. И никакого ребенка у нас не будет.
   Мария: Ой, Коля, не знаю, не знаю...

(Входит Василий, здоровается сначала с Николаем, потом в большой комнате с Георгием)

   Василий: Ну что, Полина, наверное, ужинать пора.
   Полина: Пора, пора. (Выходит на кухню) Давай-ка, Маша на стол собирать.

(Все выходят на кухню)

   Георгий: Ну, а с похоронами как? Все готово?
   Полина: Да вроде все. Памятник сварщику заказали. Завтра утром ленточки к венкам привезут. С едой тоже нормально. Мясо есть. Да вон еще Маша с Алексеем полные сумки привезли.
   Георгий: Духовой оркестр будем заказывать?
   Василий: Ну, а как же? Все-таки вас же семеро детей... Одних внуков, да правнуков, уже больше двадцати человек...
   Георгий: Кто еще приедет - вот в чем вопрос.
   Полина: Лидия уж точно не приедет: днем телеграмму принесли. Вот: (читает) "Болею, приехать не могу". А остальные, наверно, в дороге (Николаю). Я ведь из внуков-то только своим ребятам, да тебе телеграмму дала. Других адресов не было. А ты с днем рождения поздравлял - открытка осталась. Мои ребята, не знаю, приедут, нет. Ну, в крайнем случае, от внуков ты будешь. Но ты-то главный, любимый внук.
   Георгий: А с могилой как?
   Полина: Ой, Гоша, да не волнуйся ты... Все уже сделано.
   Георгий: Да ведь может в чем-то помочь надо. Я же хочу, чтобы у нас все было, как у людей. Как вы решили, где могилу-то копать?
   Полина: Мама сама выбрала... Прихожу как-то с работы, а она сидит вот тут у самовара, чай пьет. "Ну, дева, - говорит, - ходила седни на кладбище. Меня похороните около ворот. Места там хватит".
   Мария: Я все думаю, чего же это она от нас-то подалась? Скорее всего, она умирать сюда приехала.
   Георгий: А зачем же тогда ко мне на Байкал собиралась? Дом ей какой-то понадобился...
   Полина: Да уж нашу маму трудновато было понять... Вася, достань-ка бутылку. Может, кто выпить хочет.

(Василий разливает водку в стопочки)

   Георгий: Да вот еще что. На похоронах же, когда несут покойника, то обычно цветы разбрасывают...
   Полина: Нам придется еловых веток в лесу наломать...
   Василий: Ну, давайте, выпьем, помянем.

(К Василию потянулся только Алексей.)

   Алексей: Давай, Василий, хоть мы за тещу...
   Василий: На поминках не чокаются.
   Алексей: Тьфу ты, я и забыл! Ну, давай.
   Полина: Сколько все-таки этих разных условностей для похорон: ветки, цветы, ленты... Водку и то, вон, надо пить как-то по-особому.
   Алексей (занюхивая кусочком хлеба): Не морщась.
   Полина: Да ну тебя, Алексей. Где-нибудь в городе, так эти похороны в копеечку вылетают. А вот раньше, говорят, гробы даже материалом не обтягивали. А если досок не находили, то вырывали их из заборов.
   Николай: Гробы из заборов?
   Полина: Ну, конечно. Да вон... Ой, хотела ведь сказать: не верите, так у мамы спросите... Это она мне вот буквально на днях рассказывала. Ведь все, думаю - спит. (Кукует кукушка часов. Женщины смахивают слезы) Ой, ну все мы не о том. Маме-то это не интересно. Давайте вот о детях поговорим.
   Мария: Да, да. Как у тебя, Гоша, девчонки-то?
   Георгий: Да ничего вроде. Марина в этом году училище закончила. Живописца из нее, правда, не получилось... Посуду на фарфоровой фабрике разрисовывает...
   Мария: Ну, так, а что? И это тоже работа...
   Полина: Ой, а ведь сколько потом на поминках-то тарелок потребуется. У соседей придется просить... И с работы ко мне что-то никто не едет. По обычаю-то родным даже готовить не разрешается. Мы все время вон там возле мамы должны сидеть, говорить с ней. Придется кого-то специально звать, а то, потом, когда на кладбище пойдем, тут надо будет пол помыть и стол накрыть. Могли бы и сами, но нельзя...
   Георгий: Ну, да ничего, ничего. Постараемся, чтобы все было как надо. Да уж, обычаи...
   Николай: Ну, то, что родным готовить нельзя, так это мудро. Не зря придумано. Человек, видно, должен жить так, чтобы после смерти о нем позаботились не только родные, не только по обязанности.
   Полина: Но нашу-то маму тут не знают. У нас все иначе.
   Николай: Конечно, иначе. Обычаи придумывались для нормальных случаев...
   Георгий: Что же у нас не нормального?
   Николай: Да все! Все!
   Георгий: Вот те на... что же именно? Чем ты недоволен?
   Мария: А ну-ка, перестань! Тут все-таки люди постарше тебя.
   Николай: А-а! (Встает и уходит на улицу)
   Василий: Чего это он?
   Мария: Бабушку жалко. Он же раньше-то дневал и ночевал у нее...
   Георгий: И с мамой он вот так же разговаривал. Баловала она его почему-то свыше всякой меры.
   Полина: Даже специально разжигала. Бывало, он орет на нее, что-то доказывает, а она только смотрит, да хохочет.
   Мария: Да я ей говорила - не порти его. А она все одно - Колька-то, мол, больше всех в Артемия, в деда выдался, я и сама знаю, как надо с ним... Папка-то, ведь помните, тоже, бывало, распалится, так на вожжах не удержишь. Вот так она потом и Кольку подначивала.
   Полина: А попробовал бы кто из нас вякнуть на нее...
   Георгий: Схлопотал бы да и все...
   Полина: А вот с ним она соглашалась, хоть он и был от горшка три вершка.
   Георгий: Точно, точно. Помню, была у нее такая странность. Н-да, это даже интересно...
   Полина: Ну, ладно. Почаевали, так пошли к маме, там посидим, при ней поговорим.
   Алексей: Да какая разница - могли бы и здесь говорить: все равно слышно. (Все рассаживаются в большой комнате) Надо все же решать, когда хоронить-то. Давайте завтра. Как раз будет на третий день...
   Василий: Завтра понедельник - неподъемный день.
   Георгий: А что такое "неподъемный"?
   Василий: Не знаю. Так старухи говорят. Но нам тут жить и обычаи надо соблюдать. Похороним во вторник. Может, еще кто из ваших подъедет.
   Алексей: Какой-то подъемный, неподъемный... Ей-то уж все равно, а мы только себя мучим... Но, если до вторника, то надо бы ее сегодня на улицу вынести. Она румяная-то румяная, но как бы не того...
   Георгий: Да, наверно. Печку хоть и не топим, а в избе от нас тепло.

(Входит и садится Николай)

   Полина: Ой, да говорите вы потише. Как-то неудобно при ней-то так... А она там не обморозится?
   Алексей: Ну, как она обморозится? У нее же кровообращения-то нет. Застынет, да и все. Вы как не в деревне выросли. Как будто ничего на улице не морозили...
   Полина: Да, прекрати ты, Алексей! (Мужу) Ну, что, Вася, вынесем, что ли?
   Василий: Потом, когда будем спать ложиться. А то еще кто-нибудь придет. Не знаю, можно так или нет.
   Алексей: Многие так делают. Только, конечно, знают-то об этом только свои.
   Полина: Ну, ладно, это решено. Давайте о чем-нибудь другом...
   Мария: Я от Лидии-то в прошлом году карточку получила: ох, и постарела она. Вся уже белая. Чем-то на маму похожа стала.
   Полина: А вот по голосу-то на маму больше всех ты походишь. У тебя даже интонация ее.
   Мария: К старости все на нее похожи будем.
   Полина: Ну, ты-то уж такая старая...
   Мария: Да, старая уж, Полина, старая. Уставать быстро стала...
   Георгий: Да, помню в молодости-то, когда еще в Елкино жили, так откуда только силы брались. Я так сутками из машины не вылезал, летал, до места не дотыкался. Помните, у меня был такой Газик с брезентовым верхом?
   Алексей: Да уж как Артемьевич, не помнить... Такого инженера как ты потом уже не было.
   Николай: У тебя в этом машине, дядя Гоша, всегда какие-то железяки бренчали. Я любил с тобой кататься.
   Георгий: А ведь что интересно-то: сколько я там спорил, скандалил даже. И все, как с гуся вода. Наоборот, казалось, что чем больше во мне злости было, тем больше и здоровья. А потом, на Байкале уж не то... Вроде бы начальником цеха и спокойнее, чем главным инженером в колхозе, но у меня чуть что, так только одно раздражение уже, а не злость. Вот там он, возраст-то и начал сказываться.
   Николай: А это не возраст, дядя Гоша.
   Георгий: А что же?
   Николай: Это у тебя от перемены места.
   Георгий: Так он и климат-то вроде бы не особенно отличается...
   Алексей: Да, Артемьевич, помню, жалели мы, когда ты из колхоза уезжал. Ты же у нас первым механиком был. Я слышал, к тебе потом приезжали, приглашали вернуться.
   Георгий: Было дело. В колхозе как раз что-то не ладилось. Квартиру хорошую предлагали. Да неудобно было возвращаться. Люди-то бы сказали: побегал, побегал, да, видно, ничего лучше не нашел.
   Алексей: Помнишь, как ты на слух определял, какие клапана в моторе барахлят. Я еще с тобой не согласился и велосипед проспорил.
   Георгий (смеется): Но я же его у тебя так и не забрал.
   Василий: Может, смеяться-то бы не надо...
   Мария: А я ведь забыла ее наказ передать. Смотрели мы, значит, с ней кино по телевизору, а там похороны показывали. Воют все, а мама и говорит: "Вот умру, так не вздумайте выть. А то соберетесь со всех концов, да будете надо мной, как коровы реветь. Не смейте!"
   Полина: Ой, ну как ты ее изобразила... Ведь вот именно таким тоном она и говорила...

(Полина всхлипывает, потом Мария - женщины плачут. Мужчины сидят, потупившись.)

  

Картина пятая.

  

Утро. Включается свет в коридоре, где около двери в полушубке спал Николай. Свет включила Полина. Николай проснулся, сел.

  
   Полина: Семь часов уже. Пора вставать.
   Николай: Ой, тетя Полина, мне приснилось, будто бабушка ожила. Будто вчера, когда склонились над ней, чтобы выносить, она вдруг пошевелилась. Бабушка просыпается, а вы так это удивленно на нее смотрите. Только мне, знаешь, приснилось-то будто уже и дядя Олег, и тетя Людмила, и тетя Лида - все приехали... Потом тут какой-то момент был, не помню, будто время какое-то прошло, или я просто куда-то оглянулся, только смотрю, а бабушка красивая, в новых туфлях, отглаженном платье, стоит уже на полу и слегка покачивается, как будто устала от такого сна. (В медленно возникающем световом пятне появляется Степанида. Действие переходит в сон Николай. Николай подходит к ней и помогает сесть.) Хорошо, что ты проснулась. Теперь как раз все съехались...
   Степанида (с вздохом облегчения): Ох, Колька, все-то у меня не по-людски... Уж умерла бы, так умерла, а то зачем их лишний раз мучить, с места срывать? Ведь им потом придется еще раз приезжать... А с другой стороны, опять же неудобно получается. Впервые все съехались, а я лежу. Полежала, полежала, да нет, думаю, вставать, однако, придется.
   Николай: Ты теперь долго не умрешь. Ты же смерть-то перепрыгнула и на другой круг пошла. Тебе же легчает сейчас? Ну, вот, прислушайся-ка к себе.
   Степанида: И вправду, легчает... Как будто тела не чувствую.
   Николай (Полине): А тут вы ее все окружили, и кто-то из вас спрашивает: "Как же тебе, мама, удалось на второй-то круг выйти?"
   Степанида: Да я ведь уже почти совсем было умерла, а как кто из вас подъедет, я все слышу и все больше чувствую, что могу проснуться. Сила во мне какая-то сходилась.
   Николай: Она все это говорит, а мама ей глаза платком завязывает, чтобы она прилегла и к сну, и ко всему нормальному снова привыкла. А я во сне засомневался - не сон ли это? Тронул бабушку за плечо, а вы смотрите на меня, как на ненормального, чего это он, мол, проверяет. Я думаю, надо на улицу выйти: комната, конечно, может присниться, но небо, облака, солнце, вряд ли. Вот этим и можно проверить. Вышел, а на улице, оказывается, лето - до проверки ли тут? Я босиком, и дом, оказывается, не ваш, а бабушкин в Елкино (я во сне всегда вижу или его или наш). Окошко открыто. Я на цыпочки поднялся (я вдруг маленьким сделался) и заглянул. Вы все сидите за самоваром и смеетесь. А бабушка за вашими спинами не деревянной кровати спит. Я думаю, ну, слава богу, все правда, и тут чувствую, что начинаю просыпаться и осознавать, что это все-таки сон. И уж сам не разберу, то ли во сне, то ли уже наяву думаю: а ведь у каждого человека, и в самом деле, два круга жизни. Что второй круг уже не зависит от старости или здоровья, что для него чисто человеческая поддержка нужна. Успеть бы, думаю, сказать, что надо задержать похороны, что надо срочно вызвать, обязательно всех остальных. И тут проснулся...
   Полина: Эх, Колька, ты во сне-то хоть с бабушкой повидался, а мне всю ночь какая-то мура снилась.

(Полина начерпывает воду из бочки в чайник. Включает плиту. Николай подошел к плите, стал греть руки. Из большой комнаты выходят заспанные мужчины.)

   Василий: Давайте первым делом мать занесем. А то еще придет кто-нибудь чужой.

(Мужчины заносят и устанавливают гроб, включают люстру. Николай, заглянув в чайник, садится в уже сложенное кресло, вытягивает ноги к порогу, дремлет. В избу входит и спотыкается о его ноги Никита. Он в осеннем пальто и в сапожках на приподнятом каблуке. В руке сумка.)

   Никита: А ты чего здесь?
   Николай: Я здесь сплю, спал то есть.
   Никита: А почему в таком виде?
   Николай: Потому, что здесь холодно.
   Никита (ко всем): Здравствуйте. Ну, так что тут у вас случилось-то?
   Полина: Да, вон, пройди, посмотри... Да не раздевайся...

(Никита сбрасывает пальтишко проходит к матери. Все следуют за ним)

   Никита: Мамка, ты мамка! Как же это случилось-то...
   Николай: Естественно случилось - ей все-таки восьмой десяток шел.
   Полина: А умерла она легко. Не мучилась. Упала и все.
   Георгий: Она ведь ко мне собиралась. Письмо написала. Я приезжал. Да и хорошо, что приезжал. Хоть на живую последний раз посмотрел.
   Никита: И чего ей не сиделось? Все надо было куда-то ехать... ( Повернулся к Николаю.) Чего ты тут все усмехаешься?
   Георгий: А-а, не обращай внимания...
   Никита: Смотри-ка, ты какой... (Никита подошел к гробу. Взялся рукой за край гроба и тут же отдернул руку.) Он почему, гроб-то, мерзлый?
   Георгий: Да мы на ночь-то ее в сени выносили.
   Никита: Ну, вы даете...
   Полина: Ладно, давайте-ка за стол. Хоть чаем погреемся. (Выходят на кухню, усаживаются за стол. Никита достает из сумки колбасу, вяленую рыбу. Василий открывает бутылку, наливает в стопки.)
   Никита: Попробуйте, сам вялил. И ловил, конечно, тоже сам. На озере... Почти что за триста километров мотаюсь за ней на своей машине... Да, вот деньги на похороны... (Достает из бумажника деньги, отсчитывает, кладет на стол. Увидев, как Василий и Алексей выпили, махнул рукой.) Вообще-то, я этого зелья, как вы помните, не употребляю, но сегодня - ладно. Особый случай... (Никита выпил, стал закусывать) Колька-то сегодня приехал?
   Полина: Да нет, еще вчера до обеда.
   Никита: Ты что же телеграмму-то не заверила?
   Полина: Ой, да у меня сразу из головы все вылетело...
   Никита: Вылетело... Сколько я народа возле касс передавил. Одному мужику так специально хотел морду начистить, даже просил его: погоди, говорю, сейчас освобожусь. Жаль не дождался... Но это бы еще ладно... Стою, значит, перед кассой, прошу билет, а кассирша одно - нет билетов, да нет. Я говорю: "Но ведь вы же всегда оставляете в резерве. Меня-то не проведешь..." Она вся обозлилась. "Да, - говорит, - оставляем - для самых пожарных случаев". "А что, у меня не пожарный!? - спрашиваю. - У меня мать умерла". А она мне: "Уж хоть бы мать-то не трогал. Ведь врешь же, по лицу вижу, что врешь". Вот вы подумайте-ка! "Да при чем же тут мое лицо! - говорю я. - Ты по телеграмме смотри!" А она: "Да бумага все стерпит". Вот как... В общем, едва-едва добрался.
   Мария: Полина, вот эта тарелка-то мамина вроде?
   Полина: Да, ее.
   Мария: А-а, так я вспомнила. Посуду-то надо в мамином сундуке посмотреть. У нее должна быть.
   Полина: Да, да, я и забыла. Ну-ка, мужики, почаевали, так занесите из сеней ее сундук. (Василий и Георгий вышили в сени и принесли большой кованый сундук с замком. Полина достала из шкафа ключ, открыла замок и откинул крышку с разными картинками из журналов на обратной стороне.) Ох, если бы мама-то живая была, так от нас бы за этот сундук сейчас только пух и перья полетели бы... (Вынимает разные вещи: аккуратно сложенные стопки белья, платки, какие-то коробочки, старые ботинки, отрезы материи, сувениры, деревянные ложки и т.д.)
   Никита: Всякой-то тут всячины... И зачем она только все это хранила?
   Полина: Вот и паспорт ее нашелся. Я искала, да не нашла. Надо отложить в сторону, потом он понадобится. (Николай берет паспорт, просматривает его. Из сундука вынимают посуду, обернутую в газеты, разворачивают, ставят на стол. Полина находит мясорубку.) А это тебе, Коля. Приворачивай-ка ее к столешнице. Пельмени будем стряпать. Ты будешь мясо молоть, а мы лепить. Тесто у меня готово, если только не застыло на таком холоде.
   Василий: Ладно, вы стряпайте, а мы в лес поедем, веток наломаем, да в мастерскую завернем, посмотрим, что там с оградкой да с памятником.

(Василий, Никита, Алексей, Георгий уходят. Женщины моют под умывальником руки, начинают резать мясо, раскатывать тесто. Спрашивают у Полины, где скалка, чем резать тесто на кругляшки. Режут рюмкой. Начинают лепить. Николай мелет мясо. Работа его разогрела, он снял толстый свитер и остался в одной клетчатой рубашке. Настроение женщин за привычным делом изменилось.)

   Полина: Людмила-то Колькина воспитательница, наверно, завтра приедет. Не помнишь, как она с тобой водилась? Нарядит тебя во что попало, да хохочет до упада...
   Николай: Я ее как-то мельком помню. Помню, принесла она мне игрушку - матросика: за веревочку дергаешь и матросик по лесенке лезет. Дразнила, дразнила, да и сломала этого матросика. А я все равно прошу. Она взяла и бросила его в печку.
   Мария: Ох, и вреднючая она была...
   Полина: Ты, Маша, не знаешь, она Людмила-то все универмагом заведует?
   Мария: Да, все заведует. Зарабатывает, видно, хорошо. Недавно "Жигули" купила. Она писала как-то, хвасталась, говорит, даже сама ездить научилась.
   Полина: Во дает! Вот молодец. Отчаянная она у нас. У нее этот-то муж кем работает?
   Мария: Врачом. Стоматологом. Мама-то вон у них жила, так он же ей все зубы вылечил.
  

Действие второе.

Картина первое.

  

Дом Полины. В комнате, где стоял гроб, накрыты столы. Там идут поминки. За столом "химики" - несколько человек, соседи, бабушка Груша, бабушка Марина. Никита и Георгий сидят на кухне.

  
   Георгий: Намотались сегодня. Ну, да, славу богу, все удачно. Вот как мы там у себя в поселке старика одного хоронили, так это комедия. Умер он - и родных никого, только старуха одна. Хоронили втроем: я, мой сосед, да шофер, который оказался с радикулитом и даже не мог помочь опустить его в могилу. А за машиной шли вдвоем. Вот так же тихо, как сегодня. Соседу это надоело. "Давай, - говорит, - закроем борта, да мотанем полным ходом. Кому, какое дело, чего везем". Но ведь как-то неудобно. Не согласился я. Так и дошли. Ну, закрыли, как могли, памятник поставили. Сели отдохнуть. Что дальше? Надо старухе лопаты, да веревку отнести, да и вообще, хоть сказать, что похоронили. Пошли... А она накрыла два стола - поминальщиков ждет, думала, по дороге кто присоединится. Выпили мы по стопке, помянули, уж не знаю чем, да и ушли. Вот и все... А нас все же похороны, как похороны... Я так, честно говоря, даже облегчение почувствовал теперь. Грех говорить, но ведь все-таки перевалили мы через это тяжелое событие. Я-то, видя ее в последний раз, уже как бы все это предугадывал, даже ждал немного. Я даже заранее наказал себе пережить все спокойно, даже вот не сорваться и не закурить. Теперь-то уж не закурю.
   Никита: Послушай, Гоша, все хочу тебя спросить...
   Георгий: Ну что ты там? Спрашивай...
   Никита: Да неловко, знаешь. Наверно, зря я это... Ну, в общем, вот когда мать к вам в гости приезжала, ну к тебе, например, то потом кто ей билет покупал?
   Георгий: Ну, конечно, я - кто же еще?
   Никита: Да нет, я не о том... Как бы тебе сказать... Ну, ты ей билет на свои деньги покупал?
   Георгий: Вот так вопрос! Так ты что же у нее деньги брал, что ли? Но ты же и так должен ей был тысячи две или три.
   Никита: В том-то и дело... Только пойми ты меня, ради бога. Замотался я с этой машиной. Приходилось даже раза два ковры перепродавать. Только я, понимаешь, билет-то ей брал на свои деньги, но только как бы вычитывая из долга...
   Георгий: Вот ты даешь! Так ты что же, все время высчитывал? Квитанции выдавал, записывал?
   Никита: Ой, Гоша, да не надо посмеиваться. Не записывал я ничего. Но помнил - у меня как-то само собой подсчитывалось.
   Георгий: Ну и как? Рассчитался или нет?
   Никита: Триста рублей еще осталось. Вот на похороны сотню привез, больше пока не было.
   Георгий: Больше и не потребуется. Да и вряд ли требовалось. Но теперь уж успокойся - кончились твои долги. А что это ты вдруг заговорил-то об этом?
   Никита: Да вот, знаешь, не уходит это из головы. Сейчас как-то сразу многое изменилось. Мама мне помогала больше всех. Я же последний, любимый сын, был вроде как на особом счету. А теперь мы сразу уровнялись - теперь уж у меня перед вами никакого, так сказать, преимущества... Только ты, Гоша, не рассказывай никому... Я это только тебе, как старшему брату...

(Входят Василий и Николай. Садятся на кухне)

   Никита (Василию): Вы говорили, что она сама место выбрала. А почему она его выбрала на самом краю?
   Василий: Там все занято. Там же целыми семействами похоронены. И тут-то с одного края Подгорбунские, с другой Кореневы.
   Георгий: Но, главное, что похороны получились. Хорошо, что ты, Василий, автобус попросил. Это сразу какой-то вид придало, да и правильно, что побольше своих друзей позвал. Как ни говори, а народу поднабралось.
   Николай: Поднабралось... Вот в Елкино бы поднабралось. Уж там-то Артюшиху знают. И приглашать бы не пришлось... А тут вы заметили каким взглядом провожали нас женщины, которые выходили за ворота? Они же думали, что мы с какой-то соседней станции этот гроб несем - нас же никто не знает.
   Никита: Ну что делать, если она не в Елкино умереть захотела. Ее воля.
   Николай: Воля...
   Василий: А я все боялся, как бы ветерок не потянул со свинокомплекса.
   Никита: А что?
   Василий: Вонища была бы! Кладбище-то видел, где находится. Свинокомплекс совсем рядом.
   Георгий: Да, однако, не весело будет ей там лежать...

(Все поминальщики начинают выходить из-за стола и из избы. Захмелевший Алексей так и остается за столом. Женщины-помощницы снова накрывают стол, за которым рассаживаются родные)

   Полина: Баба Марина, баба Груша, вы бы еще с нами посидели немного...
   Бабушка Марина: Так неудобно как-то... Вы же тут все свои остаетесь.
   Полина: Ну, ничего, ничего, посидите. Все равно нас не стесните. Видите, сколько нас мало. Не пойму вот, что же это мои-то ребята не приехали...
   Бабушка Марина (забирая из рук Полины рюмку): А вот из рюмок-то не поминают.
   Полина: Почему?
   Бабушка Марина: Нельзя. Это же не праздник. На поминках надо из стопочек выпивать.
   Василий (уже разлив водку): Ну что ж, кому-то слово надо сказать.
   Мария: Гоша, ты самый старший. Скажи...
   Георгий (поднявшись): Что тут скажешь? Ведь это наша мать... Вот и все слова. Помянем ее. Пусть ей, как говорится, будет земля пухом. Спи, мамка, спокойно.
   Бабушка Марина (предупреждая кого-то): Не чокаться, не чокаться. И закусывайте. Обязательно попробуйте все, что на столе... Так положено. Хоть понемногу, да надо попробовать.
   Василий: Баба Марина, я вот видел, что на поминках наливают стопку тому, кого поминают. Нам-то можно налить?
   Бабушка Марина: Да налейте, не помешает.

(Василий наливает стопку и осторожно ставит на стол)

   Полина: Да зачем ей-то? Она и запаха не выносила!
   Василий: Ну, ладно, не в том дело! Если положено, значит положено.
   Николай: А вот скажи, баба Марина, зачем еще через сорок дней поминки справляют?
   Бабушка Марина: А затем, что душа-то только на сороковой день определяется в рай или в ад. В сороковины надо хорошим поминать, чтобы душа в рай угодила. А сорок-то ден до этого душа все по воздуху носится. Вот мы сейчас говорим о ней, так и душа ее здесь. Тоже прислушивается...

(Все это время на заднем плане медленно определяется светлое пятно. И так же незаметно в нем прорисовывается Степанида. В дальнейшем, не попадая в основной свет, она по очереди подходит к каждому - кому, положив руку на плечо, кого, погладив по голове. Ее не видят. Сама она реагирует на все, что говорится, но реагирует, видимо, несколько иначе: смерть для нее - уже факт без печали.)

   Николай: Да, наверное, почему бы и нет? Во всяком случае, не успела она далеко уйти. Говорят, все расстояние до умершего в памяти о нем. А мы сейчас все вспоминаем. Так что бабушка сейчас, конечно же, здесь.
   Бабушка Марина: Да-а, а мать-то у вас была молодец. Побеспокоилась о вас. Все себе заранее приготовила.
   Бабушка Груша: Молодец, молодец. Я вот тоже себе приготовила. А то потом кто где собирать будет...
   Бабушка Марина: А что, ты венчик приготовила? Венчик-то нужен?
   Бабушка Груша: Ну, ты даешь, дева! А как же без венчика-то!?
   Бабушка Марина: Да нет, я так... Мне тоже надо доставать где-то. (За столом с неловкостью переглянулись. Степанида беззвучно смеется над этими заботами бывших малознакомых соседок.) А мать-то ваша молодец. Не стала вас долго мучить. Сразу умерла. И себе хорошо, и вам легче. Я тоже сразу помру. У меня четыре сестры так померли. Упадут и все. Одна только под машину угодила - десять метров юзом тащило...
   Бабушка Груша: Вай, вай, сколько много-то...
   Георгий: Спасибо вам за то, что пришли помянуть нашу маму.
   Николай: Спасибо. Что уж поделаешь, если вам и помянуть-то нечем.
   Бабушка Марина: Ну, дева, пошли что ли... Не будем мешать.
   Бабушка Груша: Пошли, пошли...
   Василий: Давайте-ка, я вас провожу.

(У вешалки, чуть захмелевшие старухи, не могут найти свою одежду. Василий помогает и вместе с ними выходит из избы. Степанида садится на стул одной из старух, там, где ей налита стопка. С некоторой досадой, глядя на детей, ничего-то, мол, вы не знаете, исправляет их ошибку: накрывает стопку кусочком хлеба и отодвигает в сторону)

   Никита: Слушай-ка Полина, я вот все думаю сегодня: как это так получилось, что все не этой станции сошлось? Как вы-то с Василием здесь очутились?
   Полина: А то ты не знаешь?
   Никита: Не знаю, если спрашиваю... Да что вы тут усмехаетесь? Ну, не знаю и не знаю...
   Полина (оглядываясь): Хорошо, что Вася-то вышел. Да просто Вася тут "химию" сидел. И я сюда приехала, дом вот этот купила. Так тут и прижились.
   Никита: Василий сидел на "химии"? Зэк, значит? Вот это да!
   Полина: Да ты что совсем с луны свалился? Совсем ничего не знаешь?
   Никита: Не знаю. За что он хоть сидел-то?
   Полина: Ой, господи... Работал он, значит, в райпо...
   Никита: Ну, если в райпо, то понятно...
   Полина: Да он же машину перевернул. Конечно, ни с того, ни с сего ее не переворачиваются, что-то он там нарушил, не без того, но сам даже не поцарапался и машину особенно не помял, зато весь груз вдребезги: хоть бы на смех одна бутылка уцелела. А, может, и уцелело что, да когда разбирались, растащили.
   Георгий: Так он водку, что ли вез?
   Полина: Вон и ты не знаешь? Ну, конечно! Ее родимую. Машина аж перегружена была. Вот ему и накрутили. Вы же знаете, сколько она стоит.
   Георгий: Говорят, что для государства это какие-то копейки...
   Полина: Для государства. А ему почему-то по другим ценам накрутили.

(Возвращается Василий)

   Георгий: Да, все это... того.
   Василий: Полина, сегодня что, корову-то не поили?
   Полина: Да я ей сена-то вот только что бросила, когда с кладбища приехали.
   Василий: Ну, ладно...

(Разливает водку)

   Никита: я вот еще чего не пойму. Почему мать все время вроде бы как сердилась на нас? Ну, если ей не сиделось на месте, то и в крыше над головой ей никто не отказывал. Да ведь нас семеро - по два-полтора месяца у каждого проживи и год прошел.
   Николай: Ну, это уж вообще! Так она, по-вашему, еще и мало помоталась? Да ее сундук и так упакован, как рюкзак туриста: на все случаи жизни. И паспорт весь изштампован. А под конец она и вовсе без прописки осталась. От мамы из Ковыльного уезжала - выписалась, да так нигде и не прописалась. И на Байкал она хотела уехать только потом, что там дома дешевле. Дешевле же, дядя Гоша?
   Георгий: Ну и что? Она же ведь жила у нас, и ей климат не подходил...
   Николай: А она не жить там собиралась, а умереть.
   Никита: Бред какой-то!
   Николай: А что это не понятно - желание умереть в собственном доме? Пусть в купленном, но в своем. У нее же главная-то жизнь в своем доме прошла...
   Георгий: Что ж, это вообще-то в ее характере...
   Николай: Она со своими переездами многое порастеряла. Она любила, когда ее Артюшихой звали, но Артюшихой она было только в Елкино, там, где знали деда Артемия. Значит, и имя это потеряла.
   Василий: Да ты что! Как ты можешь так на поминках говорить?
   Никита: И вообще, чего ты тут завелся? Ты прямо, как будто нас обвиняешь, что она дом продала...
   Николай: А кого же еще обвинять? Вы виноваты прежде всего в том, что разъехались от нее. Когда вы разъехались, дом для нее и смысл потерял. Вот с этой продажей она самую большую промашку дала...
   Никита: Ну, а что она с ним потеряла? Продала его выгодно...
   Николай: Да она сама себя потеряла! Она вообще, оказывается, много чего не понимала. Старики, обычно, умирают в родных местах, чтобы хоть своей могилой детей привязать... Но бабушка даже и этим не воспользовалась. А, может быть, и не захотела воспользоваться, потому что веру в вас потеряла: если вы к живой не едете, то к могиле-то и подавно. Вот и пришлось ей так неправильно умереть.
   Василий: Колька! Ты чего несешь-то! На поминках-то!
   Николай: Ничего, она правду любила, вот я ее правдой и поминаю. Если душа ее здесь, так пусть послушает...
   Никита: Ну, а сам-то ты, умник, где был, когда она дом продавала?
   Николай (виновато): А я в это время в армии служил. Надо было мне ей тогда хоть письмо какое-то написать. Да я тогда еще сам ничего не понимал...
   Никита: Не понимал. А мы должны были понимать!
   Николай: Тогда же и мои родители дом продали, тоже, как по живому отрезали. Ну, в нашем-то хоть люди живут, а бабушкин сломали и вывезли из села. Хотели из него чабанскую стоянку сделать, да передумали. Так где-то тоже без прописки и догнивает теперь ваше гнездо... А на бабушкином месте председатель колхоза живет. Дом под шифером, из белого кирпича. А вот бабушкин амбар ему пригодился - остался нетронутым.
   Степанида (вздохнув и неслышно для всех): А Колька-то сильно на Артемия походит...
   Николай: А скажите еще вот что. Почему раньше вы никогда вот так не собирались у нее? Почему вы давно отмахнулись от нее, как от лишней заботы?
   Георгий: Ну, это уж слишком! Мы всегда помогали ей, чем могли...
   Николай: Помогали! Посылками, переводами, открытками? Да вы просто приличия соблюдали. А ведь она жила, понимаете? Жила! Для вас, наверное, вся разница в том, что ее уже нет, только в том, что ее теперь не нужно с 8 марта поздравлять.
   Георгий: Теперь все не так-то просто. У всех свои семьи, свои заботы, даже свои болезни. Живем все далеко, в разных местах. Порой и денег не хватает...
   Николай: Свои заботы! А мать - это чья забота? Строя жизни, вы не учитывали ее: и жили, поэтому вдалеке, и деньги, поэтому для поездки к ней ваш бюджет не предусматривал... Вот и все...
   Георгий: Н-да-а... (выходит на кухню, натыкается на папиросы Василия и закуривает)
   Полина: Интересно, если амбар-то целый... А там ведь на пятрах еще лежат, наверно, отцовы радиолампы, помню, большие такие. Еще там долго лежал фотоаппарат с объективом на гармошке.
   Мария: И ящик с пришитыми рукавами, в которых папка пластины заряжал.
   Георгий (остановившись в дверях с папиросой в руке): Да, отец-то у нас был талантливый. Вот считайте: самый сильный грамотей в селе, самый первый фотограф, играл на гитаре, на мандолине, на скрипке даже, был первым радиолюбителем, а радио для того времени ого-го... Помните, как он батареи для радио из бутылок составлял? Все подполье было заставлено: бутылка - полвольта. Кроме того, он ведь еще и рисовал. А нам ни то, ни другое не передалось....
   Полина: Ну, почему? Ты - инженер, Олег - инженер. Да и, в общем-то, если разобраться, то каждому понемногу досталось...
   Николай: Но кое-что и не передалось...
   Георгий: Ну, ты хочешь окончательно нас сегодня доконать... Ну, ты понимаешь, что человек-то чаще всего живет не так, как хочет, а так, как сказываются обстоятельства.
   Николай: Я это прекрасно понимаю. Но есть и другой факт, который нельзя не признать. Вот все вы выросли в большой семье, на одном месте, с родственниками, с постоянными друзьями, с товарищами. А нас сделали безродными. Да еще и удивляетесь, что из нас ничего не выходит. А с чего оно выйти-то должно? Ведь это же смешно, что со многими из двадцати своих двоюродных братьев и сестер я даже не знаком. Ничего себе семейка! Да и вы сами-то вместе уж больше не соберетесь. Больше такого повода не будет.
   Георгий: Это уж точно. Не соберемся. Разве, что на похороны друг к другу.
   Николай: Как же это плохо, что деда убили! Уж он-то не позволил бы вам разбежаться.
   Мария: Ой, а помните, как он в клубе-то выступал. Как на велосипеде по сцене катался! Помните, как мама тогда ругалась... Помните? Она тогда говорила: "Брось, Артемий, люди-то над тобой смеются, а у тебя уже куча ребятишек..." А папка ей отвечал: "А, ничего, пусть смеются, лишь бы не спали..."
   Георгий: Конечно, не война, там мы бы жили иначе. Он бы нас всех в люди вывел.
   Николай: Просто в нашей семье война выбила центральное звено, а все остальные рассыпались сами. Но рассыпались как-то покорно, неответственно. Вот что обидно... И я теперь понял, почему у меня жизнь не клеится. Потому что именно на мне ниточка-то и оборвалась.

(Алексей все это время сидел подремывая. Мария во время разговора несколько раз тыкала его в бок, чтобы он не спал. Но теперь уж Алексей сильно опьянел.)

   Алексей (очнувшись от очередного тычка): Ты, Колька, какой-то философ (ударение на втором слоге). Философ и больше никто. Никудышный человек. Все бы спорил и спорил.
   Мария: Во! Проснулся! Давай-ка подымайся. Иди и ложись, как положено. Не смеши людей-то...
  

Картина вторая

  

В доме у Полины. Послеобеденное время. В доме натоплено. Все помылись в бане и сидят за столом. Траурного настроения уже нет. Мужчины с причесанными волосами. У женщин на головах полотенца. В одежде преобладает белый цвет. Степанида здесь же, но как бы в тени, в некотором удалении от всех.

  
   Георгий: Да, я уж и забыл, когда вот так, по-настоящему, с веничком парился... Ванная - это все-таки не то. А чай-то, чай-то. Молодец Полина!
   Василий: А может, после баньки-то и по сто грамм?
   Алексей: Так это даже по закону положено...
   Мария: Ну, по закону тебе! Закон какой-то придумал!
   Алексей: А чо я такого сказал-то?
   Мария: Да ни чо! Хватит уж ее заливать-то... Хоть проспись, завтра нам ехать.
   Алексей: А чего завтра-то?
   Мария: Да ведь там у нас чушки уж, наверно, на все село орут.
   Алексей: Да пропади они пропадом, все эти твои чушки!
   Мария: Ну, в общем, все. Вчера опозорился и хватит.
   Полина: Да ладно тебе, Маша. Чего он опозорился-то? Тут же все свои.
   Мария: Ну, тем более. В общем, нечего, да и все тут! Ты, Василий, если хочешь, выпивай, а его не приневоливай!
   Василий: С вами тут выпьешь! Сразу демонстрацию устроили!

(Василий сначала ставит бутылку, потом снова берет и наливает. Пододвинул свою стопку Георгий.)

   Полина: Хоть про чушек-то напомнили. Вынести надо. Наши-то с утра голодные сидят. (Подходит к двери) Ну, и народу у нас - вешалки мало. Вот всегда бы так... Тут у меня где-то старое пальтишко было. Это Иринка еще в шестом классе, наверное, носила. Тут еще где-то Васины верхонки. (Оделась) Во! Вырядилась!

(Все смеются. Дверь открывается - на пороге Людмила, сестра из Саратова. Она в дорогой шубе. С ней громадный, тяжелый чемодан. Щеки у нее раскрасневшиеся, упругие. Сняла шапку. Волосы на лбу прилипли от пота. Людмила в первую очередь увидела Полину, похожую на маленькую, сухую старушку. Не знала, обнимать ее или нет.)

   Людмила: Полина, ты что ли это? Ой, как ты постарела-то. А что это с тобой? Почему ты в этом-то?
   Полина: Ой, да это так. Ты проходи, проходи. Это так не обращай внимания.
   Людмила (плача и обнимаясь со всеми): Вот так и встретились. А если бы не такое событие, так и еще десять лет не приехала бы... Я ведь как раз в Сочи отдыхала. Муж туда телеграмму продублировал. Я ведь и с собой-то ничего не взяла. На похороны уж и не надеялась успеть. Думаю, уж хоть бы на всех своих посмотреть.

(Людмила откинула крышку чемодана и всех поразила яркость красок. Чемодан был доверху заполнен крупными, прямо-таки мерцающими яблоками. Сверху в прозрачной бумаге, чуть примятые яблоками, лежали цветы. Людмила передала их Полине.)

   Полина: Красота-то, какая! А у нас цветов не было.
   Георгий: А яблоки как пахнут! Я прямо на расстоянии их чувствую.
   Мария: Надо потом будет вот это большое маме отнести. Она яблоки любила.

(Мария отложила яблоко на столе. Степанида подходит, садится к столу, притрагивается к цветам, берет яблоко и нюхает. Потом кладет его на место.)

   Полина: Ты чего в Сочи-то была? Болеешь, что ли?
   Людмила: Да нет. Путевка подвернулась... Телеграмму от вас получила, заторопилась, яблок вот набрала. Даже все свои тряпки на курорте бросила. А на билет одно кольцо в скупку сдала. А, ладно, о чем толковать. Такое раз бывает... Ой, мама, мама! Как же ты так? Ведь всего полмесяца назад я тебе открытку послала...
   Никита: Знаете что, давайте-ка, сфотографируемся, пока света хватает. Вон туда рассаживайтесь, где солнца побольше. Да вон под маминым портретом.
   Полина (снимая с себя пальтишко): Так надо бы хоть причесаться, да приодеться...
   Никита: А, ничего, ничего, давайте, как есть. Так даже интересней, по-домашнему. (Все рассаживаются, как показывает Никита) Итак, внимание! Сейчас вылетит птичка.
   Полина: Подожди, подожди! Какой-то пьяный мужик по ограде прошел.
   Василий: Вот так оно и есть, если мужик, то, значит, сразу и пьяный.
   Полина: А чо же трезвый, если едва на ногах держится.

(В избу вваливается Олег, брат с Лены. Он в полушубке и в огромных собачьих унтах. Увидев родственников, так организованно его встречающих, остановился, широко расставив ноги, и улыбнулся во все лицо.)

   Людмила: Ой, кто это? Олег, ты что ли? Да он... да ты и вправду пьяный?!
   Георгий: Ты откуда взялся? Почему опоздал?
   Олег: Откуда взялся?! Да я же вон в Ковыльное умотал (показывает на Марию). Думал, мать-то там. Я туда всю ночь пешком топал, думал посмотреть последний раз... Прихожу, а там замок висит, да собака по векше бегает.
   Мария: Ой, ой, ой, так ведь в телеграмме-то подпись Полины...
   Олег: Не знаю... Я внимания не обратил... Она ведь у тебя жила. Я так все и представил, когда телеграмму получил. Попробуй, разберись: она то тут, то там, то еще где-нибудь...
   Георгий: Господи, это и в самом деле абсурд какой-то...
   Никита: Ну, ты и артист! Все обратили внимание, а он нет. Да я вон Николаю сразу сказал, что надо в Мазурантово... Это ты, наверное, с пьяных глаз не понял. А сейчас почему пьяный?
   Олег: Да потому что я с кладбища иду. Я там выпил почти две бутылки. И матери стаканчик красненького поставил.
   Полина: Ну, ладно, ладно теперь. Раздевайся, проходи. И давай сразу за стол. Чаю попей горячего.
   Никита: Так мы что, фотографироваться-то будем или нет?
   Полина: Завтра сфотографируемся.
   Никита: Но завтра же уже кто-то уезжать собирался.
   Полина: Да никого я никуда не отпущу. Сто лет не виделись, да теперь собраться на несколько часов? Нет уж...

(Олег пьет чай. Все рассаживаются вокруг. Мария подошла и каким-то материнским жестом погладила его по голове.)

   Мария: Постарел ты, Олег. Голова совсем побелела. Все мы постарели, но по тебе особенно заметно.
   Олег: Так у меня, видимо, жизнь посложнее.
   Георгий: А кто эти сложности придумывает? Я слышал, ты опять куда-то переезжать надумал? Что тебе на месте не сидится?
   Олег: Там дочке климат не подходит. И витаминов не хватает. Да и старшей-то учиться надо. У нее музыкальные способности.
   Людмила: Слушай-ка, Олег, а поедем к нам. У нас тепло. А витамины... Вон, яблоко-то возьми, попробуй.
   Мария: А младшей-то, Леночке, уже сколько?
   Олег: Так на будущий год в первый класс пойдет.
   Мария: Неужели? Быстро как! Ничего не знаем друг о друге. Совсем перестали родниться. Для нас лишнее письмо написать - страшный труд.
   Олег: И вправду, вижу, постарели все. Обиды какие-то мелкие, стариковские... Ну, живем все, да и живем. Чего еще?
   Мария: Обиды стариковские? А вот что я скажу тебе, братец: спроси-ка у своей женушки, как нашу маму зовут? А то прислала как-то открытку, так фамилию написала мою, моего мужа, то есть, а отчеством стало имя нашего отца: Бояркиной Степаниде Артемьевне, когда она - Колесова Степанида Александровна. Как это, по-твоему? Всю почту пересмешила. А ты бы видел, как мама-то рассердилась: тут же разорвала эту открытку и в печку. Вот так поздравила...
   Георгий: Да, уж тут действительно...
   Мария: А ты-то, Гоша, тоже хорош, нечего головой качать. В позапрошлом году, помнишь, на курорте отдыхал? Совсем рядом целый месяц прожил. Я все гадала: приедет или не приедет нас попроведывать. Ну, да где же наш Гоша свои глаза покажет! Ну, думаю, может, по дороге назад завернет, уж беда: два дня не долежит на своем курорте... Ну, да наш Гоша даже и не подумал...
   Людмила (смеясь): Ну, Маша разошлась. Всем выписала. Может быть, и для меня чего-нибудь найдется?
   Мария: Да и ты тоже... Думаешь, далеко живешь, так и взятки гладки? Ты сколько уж годков не приезжала-то сюда?
   Людмила: Да вот по дороге прикинула: четырнадцать.
   Мария: Вот-вот. И, наверное, четырнадцать раз на курорт на море лечиться ездила. Ты же вон у нас какая: прямо вся, бедная, изболелась... А чего же ты хотя бы один раз в родные места не заявилась, вместо того, чтобы вверх брюхом на берегу валяться? Или у тебя денег не хватает? Так ты бы нам черкнула, мы бы уж с мамой тебе выслали на дорогу...
   Полина: Ой, не ссорились бы вы, а? Мы ведь еще про одно забыли: нам надо карточку на мамин памятник подобрать. Давайте вместе. Где-то тут был ее альбом.

(Полина достает из шкафа альбом. Все перемещаются за стол: в альбоме есть и фотографии россыпью.)

   Георгий: Как тут у нее все подобрано: отдельными семьями, прямо гнездами. Для нее-то мы все равно одной семьей оставались. (Николаю) Зря ты на нее... Память она умела хранить.
   Николай: Давайте на памятник вот эту. Это я фотографировал.
   Георгий: А, так это, значит, твое работа. У меня такая карточка тоже есть.
   Николай: Бабушка эти фотографии всем разослала. Специально просила, чтобы я побольше напечатал. Вот и давайте на памятник...
   Василий: Да она же там смеется.
   Николай: Ну и что? Она в основном-то такая и была.
   Георгий: Да нет, Коля, не принято как-то... А вообще, фотография хорошая, четкая. Это она на чьем крыльце-то?
   Николай: Как на чьем? Не узнаешь что ли? Да на своем, на вашем то есть.
   Георгий: Но тут же какой-то куст...
   Николай: Это черемуха.
   Георгий: Но там же никакой черемухи не было.
   Николай: От косточки проросла. Бабушка любила сидеть около нее. И мне говорила: "Вот дождусь, когда она вырастет, да зацветет, ты меня сфотографируешь, я всем карточки на память отправлю, а потом и помирать можно. Тогда в Елкино-то только одни мы остались, ну, то есть, Бояркины. Вы уже все разъехались. В первый раз черемуха расцвела, когда я учился в десятом классе. Вот и сфотографировал... Так что, она эту карточку специально оставила...
   Георгий: Нет, эта все-таки не пойдет. Как, Василий?
   Василий: Да ну вас! Я на кладбище таких сроду не видел. Нас же никто не поймет. А вот эта? Как раз ее на портрет фотографировали. Пойдет - нет?
   Полина: Пойдет, Вася.

(Все посмотрели фотографию и согласились. Продолжая смотреть карточки, они то вдруг смеются над чем-то, то, грустно улыбаясь, показывают фотографии друг другу.)

   Георгий: А какое все-таки наше село чудное! (ударение на втором слоге) Почти что у каждого было и свое прозвище. Маму Артюшихой звали, но это почетно, по отцу. Алексея вот звали Сырохыватом, он любил все наспех делать. Никиту - Собачником за то, что любил красивых собак на жилетки и унты переводить...
   Николай: Тетя Поля, а ее остальные карточки где? У нее же, помню, только вот таких старинных на картоне сколько было...
   Полина: Сожгла она их...
   Николай: Как сожгла?!
   Полина: Из старинных-то только вот эта и осталась - это ее двоюродный брат, он в казаках служил. Я ее как-то около печки нашла. Спрашиваю маму, а она говорит: все лишние сожгла. Оставила только фотографии нашего папки и нас: детей и внуков. А карточки дедов, двоюродных братьев, сестер и даже, помните, ведь у нас была единственная фотография прадеда - все уничтожила.
   Николай: Вот это да-а! Так ведь их же больше ни у кого нет. Я уже и лиц на них не помню. Я ведь даже переснять их собирался...
   Полина: Ну, в общем, вот так... Что на нее нашло, не знаю. Она как-то перед тем обмолвилась, что это, мол, никому уж больше не надо. Но я и не подумала, что она так сделает.
   Николай: Ну, вот. И это тоже обстоятельства...
   Людмила (рассмеявшись над какой-то карточкой): Ой, а это кто тут такой ушастый-то? Ты, что ли, Алексей? В какой-то рваной шапке...
   Алексей: Интересно, как эта карточка сюда попала. Это тогда к нам фотограф приезжал. А я как раз с работы приехал. Мы тогда с Васькой Краснопером кошару в Усолке чистили. Захожу в ограду, а фотограф кричит мне: "Стой!" Вот я и остановился.
   Людмила: Слушай-ка, а Васька-то - это тот, который за мной бегал, ага?
   Алексей: Почем я знаю: бегал он за тобой или нет. Он за всеми бегал.

(Людмила радостно, беззаботно смеется.)

   Георгий: А я помню эту кошару в Усолке. Мы там рядом как-то кукурузу сеяли, только она там почему-то не росла...
   Полина: Зато, какая там черемуха была вдоль речки... Помните?
   Георгий: А помните...
   Мария: А помните...
   Олег: А помните...

(Свет на сцене медленно гаснет, точнее как бы уходит с медленно уходящей Степанидой. Голоса тоже с затуханием и потом с безнадежностью уходят вдаль и вдаль: "а помните...", "а помните...", "а помните..."

   Полина (на переднем плане): Ох, а ведь вот так-то мы уж больше никогда не сойдемся.
  

Картина третья.

  

Квартирка Николая Бояркина. Наденька гладит белье. Раздается звонок. Наденька открывает дверь. Входит Николай. Устало раздевается. Не здоровается и ничего не говорит. Наденька настороженно наблюдает за ним, ждет, что он скажет. Николай медленно проходит, садится на диван.

  
   Наденька: Ну что, Коля?
   Николай (машет рукой): А, знаешь... Рожай... (Наденька вначале растерялась, потом бросилась к нему, обняла, счастливо смеется. У Николая непроницаемое лицо) Конечно, хорошей жизни у нас не будет. Но деваться некуда. Дальше мучиться будем...
  

(Занавес)

  
  
  
   Гордеев Александр Николаевич, 672001, г. Чита, 1-мкр, д. 19-А, кв. 74. Или 672006, г. Чита, а/я 925. Тел. сестры Татьяны Николаевны 8-302-2-21-17-61.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"